Фениксы

На капюшоне легкой небольшой коляски сидит… белка. Рядом с кленом растет несколько елей. Очевидно, зверек оттуда перепрыгнул на лиственное деревце, а потом и на крышу коляски спустился. И вот, удобно устроившись на плотной ткани, лапками тщательно моет мордочку. Чимин улыбается, глядя на смелую рыжую красотку, а потом переводит взгляд в сторону. И тут же тело и голос парализует на секунды от ужаса, а потом омега вопит в трубку имя сына, имя любимого и, телефон отшвырнув в сторону, не осознавая, как будет противостоять, что сделать сможет, несется к коляске. А откуда-то из глубины парка к ней же летит на бешеной скорости огромный серый дог, и за ним по земле поводок волочется. Очевидно, пса настолько сильно привлекла потенциальная добыча, что хозяин не смог его удержать. Чимин понимает, что не успеет добежать раньше, и гигантский пес, пытаясь схватить белку, наверняка опрокинет коляску. И что дальше будет? С маленьким Юни, с самим Чимином? Малыш от падения может покалечиться. А если разъяренная собака, не достигнув цели, схватит его сына вместо белки? Чимин уже потерял любимого, если сейчас что-то непоправимое случится с Юнги, омеге останется, наверное, только руки на себя наложить. А фигурально он и так умрет в тот же момент, когда его персональное крохотное солнышко померкнет. Чимин вопит с надрывом одно бесконечное «а-а-а», задыхается от безотчетного, смертельного ужаса, захлебывается слезами, летит стрелой. И кто-то где-то в стороне орет не менее громко. И испуганная белка выбирает не самый безопасный путь к отступлению, но он спасительным становится для малыша, который продолжает безмятежно спать в своей крохотной, на колесах, спаленке. Белка срывается на землю, когда псу остается до коляски какой-нибудь десяток метров, и со скоростью звука несется к близлежащей ели, мгновенно взбираясь по гладком стволу на совершенно безопасную для себя высоту. А дог тормозит резко, меняя направление погони, выбивая от такого неожиданного маневра огромные комья земли и пучки травы из-под лап. И злобным лаем заходится у ели, пока омега Пак Чимин падает на колени в десятке метров от коляски, ладонями обхватывает лицо, раскачивается взад-вперед и воет, воет, воет. Высокий крепкий альфа подлетает к догу, рявкает несколько раз: – Назад, Нокс! И пес нехотя слушается. Следом немедленно выполняет команду «Сидеть!», позволяет зафиксировать на носу и пасти намордник, что бесполезно болтался до этого на ошейнике. Альфа поводок крепит вокруг ели, бежит к Чимину, опускается перед ним, ладони прижимает одна к другой, без конца кланяется: – Простите, простите, пожалуйста. Не удержал. Меня попросили присмотреть, выгулять. У меня кот… Персидский… А это вот Нокс… Собака наших друзей. Он никогда себя так не вел без особой команды… А тут будто с цепи сорвался… Сорвался, точно… С вами все в порядке? А потом собеседник Чимина торопливо подходит к коляске, заглядывает в нее, спешит обратно: – Малыш дремлет, даже не проснулся, представляете. Давайте, помогу Вам подняться. Чимин скулить перестает, смотрит на альфу, шепчет: – Он точно… жив? – Небо! Конечно! Как я могу к вам обращаться? – Пак Чимин. – Вы из Кореи?! Я тоже приехал в Токио из Кванджу… С сыном. С вашим малышом все хорошо. Да с чего бы иначе? Пойдемте… А Чимин смотрит на коляску застывшим взглядом, бормочет, продолжая тихонько раскачиваться, и слезы по щекам бегут: – Я… Это мне… Мне в наказание все… Это я сам… Не любил… Не жалел… Мой маленький, родной мой… Альфа взирает с испугом на юного омегу, который сейчас, кажется, не в себе немного, лепечет по-прежнему: – Простите, простите... С малышом все хорошо… Позвольте, я отведу… Помогу… Осторожно обхватывает Чимина за плечи, и аромат ванильного табака тяжелым густым облаком окутывает омегу. – Ваниль, – не то констатирует, не то спрашивает Чимин. – Да, я… Мне так неудобно… – Юни тоже пахнет ванильными зефирками. И молоком. – Юни... Юнги? Это ваш сын? Чимин кивает молча, идет на полусогнутых ногах к коляске, ощущая, как липкий пот холодит спину. И словам альфы омега не верит. Ему кажется, что там, в коляске, его никто уже не ждет… – А ваш супруг. Давайте я позвоню ему. Пусть он заберет вас и малыша. Я хотел бы извиниться и перед ним тоже. В метре от коляски Чимин останавливается, бросает на альфу взгляд, полный такой тоски, страха и боли, что огромный господин Чон в комок сжимается. – У меня нет мужа, а телефон я бросил в траву, когда ваш пес… – губы трясутся, из глаз льются слезы. – Наберите, пожалуйста, меня. Помогите мобильный найти. Чимин диктует номер, альфа набирает тотчас и уходит в сторону, откуда раздаются едва слышные звуки. Омега же осторожно подходит к коляске, закрывая глаза, и так над ней склоняется. И слышит нежное высокое мурчание, а потом спокойное агуканье. И невольно, кажется, мурчит в ответ. Глаза открывает – Юнги улыбается, ручки тянет. И Чимин тянется к сыну. Дрожащими пальцами и каждой клеточкой души, сердца и разума. И осознание приходит. Такое же остро-ясное, яркое, чистое, как весеннее небо над головой омеги: Чимин прямо сейчас состоит из одной только любви. К сыну. Сплошной, всепоглощающей, честной. Он и так не очень далеко от нее был. Но понимание того, что могло случиться минутами ранее, уничтожило расстояние. И сомнения, и усталость, и раздражение. Что-то будет уходить и возвращаться: омега не железный и не идеальный. Одно неизменным останется: любовь. Она не будет потом такой сумасшедшей. Такой горькой, как слезы, что текут из глаз Чимина. Такой невозможно, невыносимо сладкой, как аромат дыни, что источает тело омеги. Любовь не будет замешана на страхе потерять ее и вине от того, как долго Пак Чимин шел к ней. Она будет искренней и глубокой, нежной и сильной, тревожащейся и спокойной. Но не безумной. Тогда как сейчас Чимин задыхается в ней. От нее. Любви, что затерялась, запоздала где-то, шла, не спеша, по кусочкам себя собирая. И вот добралась до омеги. Вспыхнула столпом пламени. Снежной лавиной сошла. Обрушилась цунами. Он достает малыша, прижимает к себе нежно. Хотя нежно так сложно: хочется изо всех сил. Осыпает поцелуями, поливает слезами, кутает любовью: – Мой маленький... Мое солнышко… Прости, прости меня. Люблю тебя, я так тебя люблю. Я постараюсь быть самым лучшим папой для тебя. Я все теперь смогу. Альфа, что стоит чуть в стороне, выдыхает с явным облегчением: кажется, молодой человек пришел в себя. – Чимин-щи, – подходит к Чимину, – вы в порядке? Юный красивый омега смотрит теперь ясным взглядом, и хотя в голосе и на глазах по-прежнему слезы, говорит более уверенно: – Я в порядке, господин… – Чон. Чон Джи Вон, – альфа протягивает омеге телефон, и тот оживает в руках Чимина. – Вам звонит кто-то почти беспрерывно. Ответьте, а я подержу малыша. Чимин понимает, кто набирает его. Чимин уверен: Юнги волнуется. Чимин не знает: альфа Мин с ума сходит от переживания и неизвестности. Но у омеги нет сил и возможности говорить сейчас с хеном. – Спасибо, господин Чон, за предложение, но я перезвоню своему другу позже. И ваши извинения принимаю. – Я, знаете, сам так испугался, – альфа действительно стоит бледный, и руки у него подрагивают, и губы в кровь искусаны. – Могу я все-таки что-то сделать для вас? Чимин целует вновь сына, осторожно кладет в коляску: – Возможно, это покажется вам странным, аджосси, но, не удержав в руках поводок, вы уже помогли в каком-то смысле, – вздрагивает, выдыхает устало. – И Слава Небу, которое спасло моего Юни. – Слава Небу! – вторит альфа, а Нокс напоминает о себе: скулит теперь жалобно, протяжно. – Ох, я кошатник ведь, – произносит Джи Вон торопливо, виновато. – Но вот друг попросил присмотреть за собакой. А я чуть не доприсматривался. Хорошо еще, Хосока не послушал, не доверил ему гулять с Ноксом. Он все порывался сам. Говорил, справится. Альфа только теперь, когда шок от всего происходящего остался позади, потирает ноющее плечо: – У меня, похоже, небольшое растяжение. А Хосоку пес, так рванув за белкой, плечевой сустав наверняка выбил бы. – Хосок – ваш супруг? – Сын. Единственный. А муж умер полтора года назад, и шесть месяцев спустя мы переехали в Японию. Я хирург-ортопед. Работаю в Токийском госпитале медицины катастроф и в реабилитационном центре при нем консультирую. Ну и преподаю в медуниверситете. И сын мой там же учится. – Я учусь в частной химико-биологической школе, – вздыхает тяжело. – И через полтора месяца буду поступать на педиатрический факультет вашего вуза. Альфа смотрит на Чимина поначалу удивленно, переводит вопросительный взгляд на коляску, а потом кивает, говорит серьезно: – Почему бы и нет. Хосок ведь у нас с мужем появился, когда мы на втором курсе учились оба. Он, кстати, скучает без соотечественников очень. Так что, если будет желание пообщаться… Он у меня такой хороший мальчик. Светлый, добрый. Тоже омега, но постарше вас, конечно. – Господин Чон, желание есть, – Чимин смотрит в сторону коляски, – возможности нет только. – Понимаю, Чимин-щи, но у меня есть ваш телефон. А у вас мой. Звоните, если понадобится помощь или совет какой-то по поступлению. Или просто тоскливо станет: Хоби, мое солнышко, всегда рад пообщаться с земляком. – Солнышко? – несмело улыбается Чимин. – Я тоже так своего Юни называю.  Альфа кивает, тихонько смеется: – Несмотря даже на то, что мое рыжеволосое солнышко вашего лет на двадцать старше. Что же, Чимин, еще раз, мои извинения. И помните: я всегда на связи. Он кивает, тепло глядя на молодого папу, отвязывает от дерева Нокса. Поводок в здоровой руке сжимая крепко, уходит по направлению к выходу из парка. Телефон в руках Чимина снова срабатывает – большой Юнги звонит в который раз. Но и маленький включает теперь сирену: он проголодался очень и торопится сообщить об этом папе. Донсен пишет хену, что у него все в порядке, обещает перезвонить в течение часа. А потом садится на парковую жесткую скамью, достает из коляски притихшего малыша. Наплевав на все приличия, кормит свое маленькое солнышко под теплым ласковым апрельским, вновь благодаря непрестанно Небо и Вселенную за то, чего не случилось. И за то, что, наконец, произошло. *** – Чимин, Небо Омегаверсное! Ну, наконец-то! Я чуть с ума не сошел, – Юнги, бледнее обычного, старается говорить спокойно, но голос все равно дрожит, хотя с того момента, как донсен прервал разговор, прошло чуть больше двух часов. – Что случилось? Неужели, ты не мог позвонить?! – Прости, прости хен. Я так испугался… – За кого, Чимин? – Юнги и сам не понимает, почему именно так вопрос сформулировал. Он внутри прозвучал голосом… ребенка? Совсем маленького, едва говорить начавшего. Высоко, нежно, но так ясно, четко. И Юнги за малышом повторил. И вот смотрит омеге в глаза внимательно, взглядом прожигает, кажется, до глубины души, сердца, в котором главные чиминовы тайны спрятаны. – За кого? – омега замолкает на секунды, задумывается. А есть ли смысл обманывать? Да никакого. Просто немного иначе рассказать. – В парке гулял папа с крохотным малышом. Омега коляску оставил под деревом, а сам отошел и по телефону разговаривал. Потом я услышал его крик, а оглянувшись… – голос дрожит, горло сдавливает, – закричал сам. На крыше коляски сидела белка, а к коляске бежал огромный дог. И тот папа побежал, чтобы малыша защитить. И он кричал, Юнги. Если бы ты только слышал, как он кричал. Чимин замолкает, всхлипывает: – И я кричал тоже. От ужаса. От страха за малыша. За его папу. Я хотел бы забыть этот жуткий крик… «Я хотел бы забыть, как ты кричал, мой маленький донсен. Как будто это твой ребенок был, а не какого-то незнакомого омеги». – … а потом белка улепетнула на дерево. И собака не добежала до коляски немного, в другую сторону повернула. А тот папа. Мне казалось, он с ума сойдет. Я сам сходил с ума. Я представил… – Чимин плачет горько, – что это мог быть… мой малыш. – Я не слышал голос того омеги, Чимин. Только твой. И как ты звал меня. Так необычно. Юнги, а потом почему-то Юни. – Я звал тебя, Юнги, да… – Чимин перестает плакать, всхлипывает. – Но это так просто понять: много лет ты помогал мне, оберегал. Почти всегда оказывался рядом, когда мне так нужно было это. Ты не просто лучшим другом был, но ангелом-хранителем. И вот в этот страшный момент я по привычке звал тебя. – Хороший мой. Если бы я только мог помочь… Я так скучаю, Чимина… – И я, хен. Очень скучаю. Чимин замолкает, опускает голову. И Юнги молчит какое-то время. А потом омега берет себя в руки: – Все хорошо закончилось, и это главное. Тот папа… Я потом помог ему, до дома провел. А перед этим успокаивал долго. – Надо было его мужу позвонить. Пусть бы забрал супруга. – Вот и альфа, который дога выгуливал, о том же говорил. Он сам переживал очень, извинялся передо мно... ой... перед тем папой. Оказалось, мужчину попросили присмотреть за чужим псом, но тот так неожиданно рванул за белкой, что альфа не успел среагировать. А омега. У него супруга нет. Он один малыша растит. Вот я ему и помог, чем мог. Только освободился – сразу тебя набрал. Так что прости, хен, что заставил поволноваться. – Чимина, этот огромный пес… Он ведь и тебя мог покалечить. Мне так страшно за тебя сейчас стало. – Мне было страшно за малыша, Юнги. На все остальное, – Чимин успокаивается, говорит сейчас спокойно, жестко, – я плевать хотел. Юнги смотрит серьезно: – Когда-нибудь ты будешь очень хорошим папой, донсен. – Когда-нибудь? – ироничный смешок, но тут же берет себя в руки. – Я бы очень хотел, Юнги. Быть хорошим папой. – И по-прежнему мечтаешь о большой семье? – Мечтаю… Ладно, расскажи лучше, как ты? Как Ван-щи? – Все хорошо, Чимин. Он много работает, я много учусь. И у нас обоих все получается отлично. Вану предложили очередной контракт. Скоро он будет лицом и моделью, то есть супермоделью – это в их бизнесе существенное очень отличие – дома моды с мировым именем. – А ты самым молодым практикантом самой крутой клиники Южной Кореи, хен. Суперпрактикантом суперклиники. – А мой донсен – звездой педиатрического факультета Токийского медицинского университета. – Да хоть бы просто студентом, – запинается, хмурится. – Вы пришли в себя после той потери? – Да, Чимин, – спокойно говорит Юнги. – И решили, что о детях теперь будем думать, когда закончим учебу. Все-таки непросто студентам растить малыша. Тот омега, о котором ты рассказал... Жаль его: один, и даже поддержать некому. Ни вообще по жизни, ни в такой вот сложной ситуации. Был бы альфа рядом… – Омега сказал, что у него чудесные папа и отец. Но рассказывать им он не будет ничего, чтобы не переживали. – Угу… Вот только родители все равно не заменят омеге альфу, а внуку – отца. – Мы не знаем, хен, почему так случилось у того омеги, и не тебе судить, – вдруг раздраженно, сердито говорит Чимин. – Чимина, да разве я сужу? Ну, прости, если это так выглядит. На самом деле, я не хотел обидеть ни тебя, ни того молодого папу. Знаешь, – Юнги вздрагивает, а потом сжимается весь и говорит искренне, грустно. – Я просто представил сейчас на его месте тебя. И так тоскливо стало. Вас с малышом тоже некому было бы пожалеть, и никто не сказал бы тебе, как любит и переживает. – Хен, хен, остановись, – смех Чимина такой неискренний и нервный сейчас. – У того омеги есть родители, а у меня нет никаких проблем. Двое разговаривают еще некоторое время и, по обыкновению, договариваются созвониться через пару дней. Чимин заходит в детскую, где на кровати Юнги и Юнбин, в полном восторге друг от друга, стучат разноцветными погремушками. – Поговорили с Юнги, сынок? Как он? – папа присаживается на краешек кровати, а Юни, заслышав чиминову дыньку и молочные ароматы, немедленно оживленно гудит и еще активнее размахивает погремушкой. – У него все хорошо, – садится рядом. – Люблю тебя, папа. И тебя, мое маленькое солнышко. Прижимает к себе Юнги крепко, прижимается к Юнбину и тихо плачет, пока старший омега гладит его по голове, а Юни, чувствуя настроение папы, замирает на его руках, тихонечко агукая. *** – Ну, Чимина! Небом заклинаю: не томи! Говори сразу, – Намджун прожигает взглядом, брови на переносице сводит, потирает в нетерпении ладони. А омега и не думал тянуть, но чувствует себя настолько уставшим, сонным, слабым, что даже языком нет сил ворочать. Он лишь кивает и вместе с вымученной, тоже слабой полуулыбкой выдает: – Поступил. Максимальное количество баллов по всем экзаменам. Лучший результат, не считая альф, которые вне конкурса были приняты как победители международных олимпиад по химии и биологии. Намджун исчезает на мгновения, а монитор планшета становится однородного синего цвета. Альфа, за невозможностью обнять лучшего друга лично, прижимает к груди гаджет. А поскольку звонок омеги застал Намджуна на дежурстве, то и одет он в привычный синий рабочий костюм. Чимин слышит слова поздравления, а потом и сам друг вместе со своими неизменными ямочками, чудесной улыбкой и подозрительно влажными глазами появляется в кадре. – Я и не сомневался нисколько. С твоими знаниями, да с такой подготовкой. Поздравляю, мой хороший. Не буду тебя мучить долго. Не представляю даже, как ты устал. – Устал, хен. Но только сейчас почувствовал. Вот как узнал, что приняли, будто какая-то пружинка, камешек, что всю конструкцию держали, лопнули, треснули, сломались. И вся моя энергия, все силы ушли куда-то в момент. Мне кажется, никогда в жизни не уставал так. Я пустой, выжатый, как лимон. Ни одной мысли в голове, все извилины распрямились. Уверен: сейчас не отвечу и на самый простой экзаменационный вопрос. Да меня уже просто тошнит от них. Очевидно, вот эта несколько эмоциональная еще речь надолго становится последним всплеском энергии, бешено, волшебно, невероятно бурлившей в Чимине с того момента, как маленький Юнги чуть не поимел больших проблем от гигантского Нокса. Вместе с безотчетным ужасом за Юни пришла любовь к нему. А за ней еще большая ответственность и запредельное желание поступить, отучиться и закончить вуз в числе лучших студентов, чтобы получить максимально престижную работу, хорошую зарплату. И себя, и Юнги взять на полное финансовое обеспечение. *** – Чимин, ты с елки рухнул, сумасшедший молодой отец, – прорычал Намджун, которому друг позвонил как-то в четыре часа утра, потому что у него особо заковыристая физическая задачка решалась только двумя способами, а условия требовали трех. Нами же в физике был таким же гуру, как Чимин в химии, а Юнги в биологии. Альфа как раз отдыхал за чашечкой кофе: ночь на дежурстве на редкость спокойная выдалась. И с большим энтузиазмом, очень толково и вразумительно предложил омеге не один, а два даже элегантных варианта решения. А потом призадумался, на часы взглянул, рыкнул и спросил раздраженно, какого хрена Чимин задачки решает тогда, когда должен спать сном младенца с младенцем же под боком. – Да я ведь ради Юнги и стараюсь, – услышав вполне себе раздраженный альфийский рык, пискнул Чимин. – Поступлю вот, отучусь, буду сам его обеспечивать. Это мой долг, моя святая обязанность. – Пиздец, дожили, – сказал деликатный всегда Намджун и внимательно начал к Чимину присматриваться, а потом зашипел сердито, – твоя святая обязанность сейчас – заботиться о своем и здоровье малыша. А вот эти бдения ночные и недосыпы приведут к тому, что молока станет меньше, да и знаний не добавится. Ну, хватит у тебя энергии на пару ночей, на неделю ночных посиделок, но рано или поздно организм все равно свое потребует. И потом, Чимин, ты ведь раньше, чем через четыре года, университет не закончишь. Даже если сейчас по ночам заниматься будешь. – Так я вообще не поступлю, если заброшу учебу. – Да когда ж ты ее забрасывал-то?! До самых родов учился. Всего на месяц после рождения Юни взял перерыв. Юнбин говорит, сидишь, не отрываясь, с утра до вечера. И это они с Хенсу про ночи не знают! – Потом отдохну, когда… если поступлю. Ты пойми, Намджун, у меня столько сил и энергии сейчас! Просто не передать! Альфа смотрит на друга, причмокивает расстроенно: – Интересно, что бы твой хен сделал и сказал, узнай он, как ты над своим организмом издеваешься? – А это вообще не его дело, – неуверенно шепчет омега. Намджун кивает, губы складывая трубочкой и брови на переносице сводя: – Ага, ему было бы приятно услышать. Потом говорит строго, серьезно: – Хватит, Чимин! Ты сейчас же дашь мне слово, что прекратишь вот эти дурацкие ночные посиделки, и спать будешь ложиться хотя бы в полночь. Ты не один с малышом на руках. Твои учебные программы заточены под твои родительские потребности. Ты умница и схватываешь все на лету. Строго говоря, уже сейчас смог бы на вступительные идти. Твоя семья, слава Небу, не знает, что такое финансовые трудности. И если Юнбин не будет успевать, он всегда может нанять помощника по хозяйству, а сам переключиться на Юни. Хотя бы до вступительных. А в сентябре уже будете смотреть, как дальше. В сентябре и я посмотрю… – То есть, ты посмотришь? – уточняет Чимин, но Намджун отмахивается и требует, чтобы донсен прислушался к его просьбе. Чимин под столом скрещивает пальцы на обеих руках и дает обещание другу, продолжая спать по три-четыре часа в сутки. Но даже столь скромная продолжительность сна, в самом деле, нисколько не снижает остроту и свежесть его мышления. И энергия в омеге бурлит сейчас невероятная. У Чимина словно невидимый источник оной открылся внутри после того случая в парке. Но если он по-прежнему не чувствует внутренней усталости, то внешне выглядит неважно. Бледный до синевы и с глубокой синевой под глазами, и щеки совсем впалые, и подбородок, и контуры лица очерчены чересчур четко, остро, резко. Кожа да кости. Весь вообще Чимин – кожа да кости. Откуда только молоко в этом худеньком теле берется? А ведь омега по-прежнему кормит сына и планирует делать это до сентября, если в универ поступит. И еще дольше, если пролетит на экзаменах. – Чимин, ты спишь вообще когда-нибудь? Ешь? Отдыхаешь? – серьезно спрашивает теперь уже Юнги. – Смотрю на тебя – и кажется, что нет. – Смотрю на тебя, Юнги, и то же кажется, – дразнит Чимин, потому что с хеном они, в принципе, выглядят одинаково умаявшимися. – В самом деле, устаю, – признается альфа. – Сплю мало, готовлюсь много. Сессия начинается, и сдать ее я должен на отлично, чтобы на престижную практику попасть. – А я вот не чувствую усталости, – совершенно искренне говорит донсен. – У меня вступительные скоро, и сдать их я должен на отлично, чтобы в вуз попасть. – Я понимаю все, – мягко отвечает Юнги, – но, пожалуйста, отдыхай хоть немного. Дальше ведь еще сложнее будет. *** И вот последний вступительный экзамен – любимая чиминова химия – сдан. И абитуриент Пак доволен тем, как испытание прошел. С практической частью расправился быстрее всех в аудитории, да и устные его ответы были просто блестящими. Профессор Танако, глава экзаменационной комиссии, поинтересовался, почему господин Пак, круглый отличник, выпускник такой престижной токийской школы, не принимал участие в Международной химической олимпиаде школьников, чтобы попытаться без экзаменов попасть в медуниверситет. Чимин ответил, что победил в этом конкурсе в прошлом году, а участвовать в Олимпиаде в нынешнем у него не было возможности. Преподаватели переглянулись, улыбаясь, а профессор резюмировал: – Что же, господин Пак, вы превосходно справились, – бросил взгляд в лежащий перед ним планшет. – И, как мы видим, не только на последнем экзамене. Специализацию уже выбрали? – Я ведь не поступил еще, господин профессор. Точно можно? – Нужно, – засмеялся тот. – Конечно, вы можете дождаться официального зачисления, но не сомневайтесь в том, что оно состоится. – Я педиатром хочу быть. – Любите детишек? Чимин смеется: – Очень люблю, – а потом добавляет едва слышно, тепло улыбаясь, – особенно одного. Час спустя в отдаленном уголке университетского дворика профессор проходит мимо лавочки, рядом с которой стоит легкая небольшая коляска. А на лавочке сидят двое: средних лет омега и молодой господин Пак, который прижимает к себе сосредоточенно, с большим аппетитом сосущего его грудь малыша. Юни, который вместе с Юнбином отправился поддержать папу на последнем испытании, проголодался настолько, что, едва увидел его, выходящего из здания университета, огласил голодными воплями все близлежащее пространство. Оттягивать священный для малыша момент кормления возможным не представлялось, поэтому Юнбин и Чимин нашли самый укромный уголок во дворике. И вот Юни отрывается у папиной груди. Профессор, не желая смущать омег, ускорил шаг. Но Чимин голову поднял, и взгляды обоих встретились. Альфа кивнул, сказал тепло, с мягкой, задумчивой улыбкой: – Вы еще больший молодец, чем я думал, господин Пак. Не представляю, как смогли так блестяще подготовиться. Но учиться вам будет непросто. – Я справлюсь, – крепко прижимая к себе Юни, тихонько сказал Чимин. – Не сомневаюсь в этом… мой мальчик, – кивнул приветливо обоим омегам и поспешил дальше. *** Чимин впервые видит Юнги в белом халате и замирает от восхищения. Его хен какой-то другой сейчас: очень взрослый, респектабельный, серьезный. Не студент – настоящий молодой врач. Умный, уверенный в себе. Такому омега безоговорочно доверил бы свою жизнь. А еще – Чимин вздыхает – невозможно красивый, сексуальный и… такой недосягаемый. Омега не стал ждать вечера. Едва на сайте токийского медуниверситета увидел свое имя в списке первокурсников, набрал Юнги, зная даже, что в это время у него практика в одной из сеульских клиник проходит. «Не снимет – наберу позже», – решил Пак, но альфа ответил довольно быстро. – Ну что, Чимина, чем порадуешь? – Юнги улыбается, подозревая, почему омега не в обычное вечернее время звонит, и вся серьезность и солидность с этой чудесной, самой любимой, самой прекрасной улыбкой исчезают тотчас. – Хен… Чимин отводит экран телефона подальше, и альфа видит теперь не только лицо донсена, но и руки, плечи, грудь. И тоже вздыхает восхищенно, и головой качает, закусив губы, и, кажется, в уголках небольших глаз показываются слезы. Омега одет в белый медицинский халат, который два года назад на свое шестнадцатилетие получил в подарок от лучшего друга. – Чимина, – голос альфы низкий, хриплый, чуть дрожащий, – ты взял его с собой в Токио? – Хен, да как иначе?! – у Чимина голос тоже срывается, и капельки одна за другой бегут по щекам. – Так сложилось, что я не смогу прийти первого сентября в сеульский медуниверситет, но твой подарок… Чимин отводит телефон в сторону, тщетно стараясь унять слезы, а потом с силами собирается: – Да я халат первым в чемодан положил, когда в Японию собирался. Это память о тебе и твоя неизменная поддержка, забота обо мне. И, главное, вера в то, что я стану студентом медвуза. Так и вышло. – Мой маленький донсен. Я очень счастлив и очень горжусь. – А я боюсь, Юнги, очень. Что не потяну, не справлюсь… – Справишься, мой хороший. Ты со всем непременно справишься. Ты слишком большая умница, слишком перфекционист и трудяга, чтобы было иначе… – Господин Мин, – раздраженный голос звучит издалека, – извольте пройти в процедурный кабинет, или попросить врача подождать пока практикант закончит беседу? Юнги улыбается извиняюще: – Перезвоню, Чимина. Обнимаю, люблю… – И я люблю тебя хен, всегда любить буду… И да, справлюсь, любой ценой, чего бы мне это ни стоило, – говорит, глядя в пустой черный экран, расстегивая машинально кнопки на идеально-белом хрустящем халате. *** – Нами, привет, – Чимин лежит на животе на кровати, глядя в планшет, а рядом, опираясь на ручки, улыбаясь и агукая, пристроился Юнги. – Юни, – рокочет Намджун, – и малыш, услышав знакомый голос, тотчас смотрит в монитор, – моя ж ты умница, крас-с-сава моя… Скоро-скоро поползем. А смотри, чего я тебе купил. На экране появляется сложная какая-то, заковыристая, многослойная погремушка, разноцветная, яркая, вдобавок музыкальная. И малыш тянется к монитору, и хохочет заливисто. А Чимин, глядя на сына, заливается смехом тоже. – По какому случаю веселье? – Юнбин заходит в комнату, подхватывает внука на руки, в монитор заглядывает. – Привет, Нами. Пока, Нами. Забираю Юни, болтайте спокойно. Большой омега уносит маленького. – Как дела, Чимина? – Хорошо. Отдыхаю, набираюсь сил, все время провожу с Юнги. Через полтора месяца учеба начнется, – вздыхает, хмурится. – Я уже скучаю без него. Видеть буду совсем мало. Намджун кивает: – Хотел бы разубедить тебя, но это было бы неправдой. А вот со мной, наверное, ты теперь видеться будешь чаще. Хотя Юни я тебе, конечно, не заменю. Чимин смотрит непонимающе, а Намджун объясняет: – Не хотел говорить, пока не было полной ясности. Ты не знаешь, конечно, что медфак Пусанского национального университета тесно сотрудничает с медицинским университетом Токио. Они вроде как побратимы. Забавно. Бывают такие города, а здесь вузы. Тем не менее, прелесть ситуации для меня в том, что при токийском университете работает Госпиталь медицины катастроф, там куча учебных кафедр расположена. Через год ты сам в эту клинику пойдешь на практику. А мне в конце июля там ноги будут оперировать. Вначале ломать и нормально сращивать кости на одной, а на второй кожу пересаживать. Потом, когда перелом срастется, и внешним видом второй займутся. Потом предстоит восстановительный этап. При госпитале есть… – Реабилитационный центр… – изумленно шепчет Чимин. – Верно, откуда знаешь? – теперь уже очередь альфы удивляться. – Потом расскажу. – Ладно. В общем мне как лучшему студенту курса, вдобавок инвалиду и сироте, выделили от вашего университета и госпиталя специальный грант на лечение. Сотрудники клиники давно занимаются травмами, подобными моим, и именно с учетом того, что с момента их получения проходит приличное количество времени. И подготовка, и операция, и реабилитация будут бесплатными. А последний курс университета я не в Пусане закончу, а в Токио. Чтобы специалисты могли наблюдать меня до полного восстановления. Вот как-то так. Ты рад, Чимина? Чимин не просто рад, он ревет от счастья: – Значит, мы увидимся скоро, Нами? Значит, исполнится твоя мечта: ты сможешь ходить, как большинство обычных людей. И ноги будут выглядеть, э-м-м лучше? – Надеюсь, что так. Ну и дискомфорта, и боли тоже не будет. Да и в будущем больше шансов будет избежать всяких болезней костей и суставов. – А когда ты прилетаешь? – Через две недели. Мне еще куча всяких обследований предстоит до операции… Кстати, Чимин, а про центр реабилитации ты откуда все-таки знаешь? – Ащ! Нокса помнишь? – Эту собаку Баскервилей?! Да уж, забудешь! Намджун единственный, кто знает, что и как произошло несколько недель назад в парке. Родителям Чимин тогда не рассказал вообще ничего, а Юнги предоставил адаптированную версию. – Так вот, альфа, который не удержал дога, хирург... Как же его звали? Не вспомню, нет... Но он наш земляк и как раз работает в этом госпитале, реабилитационном центре да еще в медуниверситете преподает. Между прочим, у него, – Чимин стрельнул озорным взглядом в друга, – сын есть. И тоже будущий врач. И, как и ты, на последний курс переходит осенью. – Ой, Чимина-а-а, вот не дает тебе покоя моя личная жизнь. – Одинокая – категорически не дает, – засмеялся омега. – Но ты даже не видел того, в чьи руки, кажется, собираешься вручить судьбу друга. Может, он страшный, как атомная война? – Это да, Нами. Ладно, придется тебе самому в сентябре в университете разбираться, война там или солнышко. – Солнышко? Оно тут причем? – Ну, господин с собачкой так сына называет. Намджун нахмурился, вздохнул: – Знаешь, Чимин, горячего мне в жизни и так хватило. Омега глянул грустно, кивнул, соглашаясь. Попрощался, а когда экран погас, заметил со вздохом: – Солнышко ведь не только злым и палящим бывает, но и нежным, мягким тоже. Ладно, мне ли кому-то личную жизнь устраивать, когда я сам так обжегся. *** Чимин сидит у открытого окна в одной из университетских аудиторий первого этажа, окнами выходящей в небольшой парк. Всех первокурсников его группы совершенно спонтанно и не слишком, кажется, обдуманно, пригласили в вуз для знакомства с куратором. Июнь заканчивается, многие новоиспеченные студенты разъехались по домам или на каникулы. Из двадцати молодых людей в аудитории находится лишь восемь. Чимин смотрит в окно. В парке, совсем недалеко от здания, Юнбин с Юни гуляют. Дедушка сорвал для малыша огромный пушистый одуванчик, еще один держит в руках, дует на него. Пушинки летят вверх, а маленький омега в коляске хохочет так звонко, что его высокий нежный голосок долетает до ушей молодого папы. Чимин машет рукой, и Юнбин замечает сына, улыбается. Достает внука из коляски, но к окну не подходит. Юни в последнее время капризничает много: у него два нижних зуба растут активно и зуд в десенках омежка предпочитает успокаивать, зависая подолгу на папиной груди. Так что раздражитель в виде самого папы, который ждет вместе с остальными куратора, видеть малышу совсем необязательно. Но Чимин все равно к окошку подходит, выглядывает, улыбкой сияет. – Привет. Может, и мне улыбнешься? Чимин поворачивается резко. Высокий альфа смотрит пронзительно: – Давай познакомимся, что ли? Я – Сато Дан. – Пак Чимин, – омега отвечает вежливо, но улыбка с лица сходит мгновенно. – Интересно за мелкими наблюдать? – интересуется язвительно, кивая в сторону Юнбина и хохочущего Юнги. – Успеешь еще. Пресытишься. – Это точно педиатрический факультет? – спрашивает Чимин спокойно, а его собеседник смотрит недоуменно. – Странный вопрос. – Странное отношение к детям для того, кто собирается в будущем стать педиатром, – парирует Чимин. – Типа очень правильный, да? – Типа обычный, просто детей люблю. – Могу помочь, – альфа смотрит оценивающе и с такой гаденькой улыбкой, что пацифисту Чимину по этой симпатичной, кстати, холеной физиономии съездить кулачком хочется. Он и «едет», словом. Холодно-презрительно: – Спасибо, Дан-сан. Я без вас уже справился, – и взгляд переводит с удивленного лица альфы на своих папу и сына. – Это твой что ли? Ну ничего себе, ранний какой у нас одногруппник. Парни, гляньте, – альфа к остальным, в планшеты уткнувшимся первокурсникам, поворачивается, смеется зло. – У нас тут молодой па-поч-ка. Молодой, да опытный. Поделишься практическим опытом? И осекается резко. А Чимин, щеками полыхая, поворачивается медленно к аудитории, голову опустив: знакомство с частью одногруппников у него состоялось незабываемое. – Еще пара оскорбительных замечаний в адрес будущего коллеги, – вдруг раздается высокий, звенящий от яростного возмущения голос, – и добро пожаловать на первую личную встречу с деканом, господин… – Сато, – бурчит альфа. – Неприятно познакомиться. А теперь, должен ли я говорить, что вам немедленно стоит сделать? – Простите, господин Пак, – бурчит Дан, сверля глазами Чимина. Омега же голову поднимает, кивает, глядя на обидчика, а потом ищет взглядом своего спасителя. Находит и – в улыбке расплывается. Потому что на него, смущенного, расстроенного смотрит тоже с теплой, солнечной ободряющей улыбкой симпатичный худощавый омега с густыми приметного медно-медового цвета волосами. И Чимин сразу чувствует себя спокойнее и увереннее. Он на место возвращается, пока молодой мужчина грациозно, невесомо, кажется, проходит к преподавательскому столу, но не садится, а останавливается рядом: – Доброго дня всем, господа, меня зовут Чон Хосок. Я студент выпускного курса и ваш куратор. Полагаю, сегодня не самое удачное время для встречи, но таково было распоряжение свыше. Я дам вам краткую ознакомительную информацию по самым важным вопросам, а более подробно мы поговорим накануне учебы, когда ваша группа соберется в полном составе. Чимин лишь краем уха слушает омегу, потому что, едва узнал фамилию куратора, вспомнил тотчас, что и у того альфы-соотечественника из парка такая же в точности. И прифигел, и подвис, и думает лишь о том, что рыжеволосый солнечный Хосок, чиминов защитник, скорее всего, и есть сын того самого господина Чона. Или Чимин ошибается? «Никаких ошибок!» – проносится внутри, и светлее, радостнее делается на душе. И почему-то слова Намджуна отчетливо слышатся: – Знаешь, Чимин, горячего мне в жизни и так хватило. И свои, альфе тогда не сказанные, вспоминаются: – Солнышко ведь не только злым и палящим бывает, но и нежным, мягким тоже. Чимин, сидящий с блаженной улыбкой на лице, выползает из своих мыслей, когда чувствует осторожное прикосновение к плечу и слышит голос: – Господин Пак, – Чон Хосок смотрит на него внимательно, – кажется, вас очень хотят видеть и слышать. И кивает в сторону открытого окна, у которого Юнбин стоит с Юни на руках. Омежка заметил папу и теперь ручки тянет к нему, агукает, губками чмокает, всем своим видом и поведением показывает, что проголодался. Чимин оглядывается, замечая, что в аудитории кроме него и куратора Чон Хосока нет больше никого. – Какое солнышко у вас, – омега сияет, лучится, тянет осторожно к малышу руки и легким сладким земляничным ароматом окутывает пространство вокруг. – Давай, я отнесу тебя к папе, маленький землячок. Малыш замирает на мгновение, лобик хмурит, принюхивается, а потом расслабляется, улыбается тоже, к Хосоку тянется доверчиво. А омега кланяется Юнбину, осторожно, как хрупкую статуэтку, берет малыша и подносит к Чимину. – Сынок, я подожду вас в парке, – Юнбин отвечает на приветствие улыбкой, кивком и направляется к близлежащей скамье. А Юни гудит, гулит, агукает и папу за светлую футболку щиплет, и смешно причмокивает. – Чимин, я могу выйти, а вы кормите малыша, – Хосок теперь говорит чуть смущенно. – Оставайтесь, господин… – Нет-нет-нет, никаких господ. Хосок. Хоби. Хен. – Нокс, – кажется невпопад выстреливает Чимин и брови на мгновение вверх уводит. – Но-о-окс, точно, – выдыхает теперь без тени улыбки Хосок и вздрагивает, и ладонями обхватывает плечи, потирая их. – Вы не представляете, как долго и сильно переживал отец. – Все ведь обошлось тогда. А сейчас… Спасибо, Хосок-хен, что альфу на место поставили. – Ну а как иначе? Терпеть не могу наглецов и хамов! Вот какой, скажите, педиатр, какой вообще врач из такого получится? Я бы вообще в медвузах дополнительный экзамен ввел по эмпатии и человеколюбию. Хотя такой же, чего уж там, далеко не всякий пациент сдаст. Но такие оскорбления в адрес сокурсника, будущего коллеги да еще молодого папы, омеги! – Хосок возмущенно потряс кулаками и лицом заалел. – Чимин, дайте слово, что не будете молчать, если подобное повторится. – Даю, – улыбнулся омега, – но почему-то мне кажется, что не повторится. – И мне тоже, – кивнул Хосок, а потом помолчал, ладони прижал одну к другой. – Знаете, я так рад встрече с соотечественником. Когда список студентов прочел и увидел ваши имя и фамилию, сразу подумал о вас. Отец мне рассказывал, что вы в медицинский поступать планируете. – А я, когда узнал, как зовут нашего куратора, вспомнил о вас. Чон-ним говорил: его сын – студент медуниверситета. – Да, это семейное у нас. Только отец – хирург-ортопед, травматолог, а папа онкологом был. От онкологии и сгорел за пару месяцев. Хосок нахмурился, вздохнул тяжело. Оба замолчали ненадолго, а малыш оторвался от груди, чмокнул, заурчал, заагукал. Хосок повел плечами, будто сбрасывая с себя тяжелые воспоминания и эмоции, посмотрел на копошащегося активно омежку. – Можно, подержу его еще немного? – и нежный сладкий ягодный аромат вновь разлился по аудитории, а малыш загулил довольно, замахал ручками и не выразил никаких возражений, когда старший омега осторожно прижал его к себе. Немедленно потянулся к хосоковым очкам, а потом переключил внимание на длинную серьгу, которая украшала левое ухо Хоби. – Вашему малышу месяца четыре, Чимин? – поинтересовался омега, пока Юнги усердно, но безрезультатно тянулся к украшению, очень желая попробовать его на зуб. – Да, 18 июня исполнилось. – Это что же, Юнги 18 февраля родился? Как и я! Ну ничего себе! Старший омега тут же засиял, крохотный заурчал, а средний, глядя на земляничного Хоби, быть может, опрометчиво и слишком заранее подумал, что Небо послало ему того, кто может стать другом. Первым другом-омегой в его жизни. А еще Чимин подумал о Намджуне. Вот просто так подумал. О Намджуне и… Хосоке. *** Июньский денек выдался прохладный и ветреный. Поэтому Чимин принял приглашение Хосока, и вместе с сыном отправился домой к новому знакомому. Вообще, омеги после той первой встречи в университете уже не раз виделись и перезванивались: и Хоби с Чимином и Юнги обошел все близлежащие парки их района, и в кафе они вместе сидели, и по галереям Токийского Национального музея ходили, пока маленький омега мирно дремал, а проснувшись, как самый воспитанный посетитель тихо сидел в слинге, время от времени деликатным негромким агуканьем и активным копошением реагируя на привлекшие его внимание висящие на стенах яркие картины. И даже на небольшую водную прогулку по Сумиде Чимин и Хосок отправились с крохой. И Юни уснул тогда крепко. И, убаюканный легчайшими речными волнами, спал как никогда долго. А омеги общались. Точнее, Хосок больше рассказывал, а Чимин охотно слушал. О жизни в Сеуле и Токио, о семье и тяжелой потере, после которой и состоялся переезд. Об особенностях учебы в обеих странах. И о мечтах, и о планах. Хоби был очень симпатичен Чимину. Общительный, но ненавязчивый. Искренний и нелицемерный. Умеющий смеяться. До слез. И сопереживать. До слез. А еще очень деликатный, отлично чувствующий, о чем можно спросить, а каких тем стоит избегать. И этим своим чувством такта и добротой, и неизменным желанием помочь и поддержать очень располагающий к себе Чимина. А еще с теплом и нежностью относящийся к маленькому Юни, который своей невинной детской душой ощущал всю искренность этих чувств и неизменно на них откликался. И запомнил Хосока очень быстро, и тянулся к нему постоянно, и активно рассказывал что-то на своем, младенческом, в ответ на все песенки, стихотворения, комплименты и улыбки, которые Чон выдавал на-гора с удовольствием маленькому омежке. Узнав немного Хоби, Чимин нисколько не удивился, когда тот рассказал ему, что летом непременно волонтерит несколько раз в неделю в одном из медицинский центров Токио. В ответ поведал Хосоку, что и сам два года занимался с ребятишками в детском хосписе Пусана. И именно в этих стенах принял решение стать педиатром. – Чимин, вот смотрю я на тебя, такого хрупкого, худенького, и думаю: чтобы быть сильным, совсем не обязательно иметь кучу накачанных мышц. А сила духа, мне кажется,  несравнимо важнее физической и далеко не всем дается. Я тоже не раз в Кванджу ходил в детский хоспис, но не смог с этими ребятами работать постоянно: невероятно тяжело морально. Пару раз прямо там не мог сдержать слезы. Одно дело – когда у тебя есть шанс помочь ребенку. И ты выкладываешься для этого по-максимуму. Даже если проиграешь, понимаешь: сделал все возможное. Другое, когда ты сразу знаешь: вот этому малышу болезнь не оставляет больше ни одного шанса. И особенно тяжело чувствовать себя таким никчемным, эмоционально слабым перед силой и мудростью этих мальчиков, – Чимин кивнул: он не раз за два года видел таких взрослых детей, а Хосок закончил все-таки на любимой оптимистичной ноте. – Зато сейчас, помимо работы со взрослыми в медцентре, я подрабатываю фельдшером педиатрической бригады скорой помощи. Так что какую-то пользу детям все-таки приношу. *** Серьезный и вдумчивый в стенах вуза и на подработках, Хосок на дискотеках и в ночных клубах легко трансформировался в шилопопую оторву, беззаботную и полную искрящего веселья. Оторву до известных пределов колючую, знающую себе истинную цену и умеющую словом и делом дать отпор чересчур навязчивым, нахальным альфам, у которых на первом месте стояло плотское. Хоби же с его IQ в сто сорок два балла не только телесные утехи с привлекательной внешности партнером интересовали, но и его духовное, и интеллектуальное развитие были немаловажны. Такого, во всех смыслах крышесносного альфу, Небо ему пока не послало. Поэтому Хосок, за неимением истинной, настоящей любви, но под действием течных хотелок и в силу своей очень любознательной натуры вкусил уже не раз, и не вполне вкусно, плотских утех с внешне приглянувшимися партнерами. А потом решил все-таки подождать настоящей любви, такой, о которой читал в лирике гениального корейского поэта шестнадцатого века Чон Чхоля и видел в современных отечественных дорамах. Течку он проводил на дорогущих высококачественных блокаторах, легко запретив себе на неопределенное время физическую любовь в ожидании сердечного чувства, которое, Хосок не сомневался, и плотские утехи сделало бы не просто желанными, но и вкусными. А как иначе с любимым альфой? Неопределенное время на момент знакомства с Чимином приближалось к десяти месяцам и некоторыми пессимистичными нотками отдавалось в душе и сердце неисправимого оптимиста Хосока. Да, лекарства отлично справлялись с течной физиологией, требующей настоятельно и безапелляционно альфьего члена в глубине омежьего тела. Но душа и сердце на блокаторы плевать хотели. А Хосок хотел видеть рядом любимого альфу. И быть для него любимым. И просто за ручку, и просто в обнимку. И прикосновений ласковых, и объятий сильных, и поцелуев – невинных и дерзких. И долгих прогулок под луной. Да и без луны тоже. И разговоров, и нежных слов, и лирики Чон Чхоля. Да мало ли чего. Да толку вот: идеальный альфа упорно задерживался где-то. И все, что оставалось, ждать. Всеми своими любовными переживаниями и чаяниями омега поделился с Чимином спустя пару недель знакомства. Этого срока вполне хватило, чтобы Хоби прикипел к донсену накрепко всеми клетками души и сердца, отвечающими непосредственно за дружбу. Чимин тогда расспросил осторожно, полунамеками, Хоби, к которому тоже чувствовал огромное расположение, о его личной жизни, вполне резонно при этом предполагая, что, будь она у Хосока, он бы не с папой-одиночкой свободное время проводил, а с любимым альфой. Ну да мало ли. Быть может, парень Чона – иногородний студент и на каникулы уехал. Но нет, сердце старшего омеги было свободно и ждало любви. А Чимин… Черт! Черт! Черт! Он по-прежнему и все чаще думал о Намджуне. Самом добром, светлом альфе Намджуне. И о Хосоке. О Ким Хосоке. *** Итак, в ближайший чонов выходной Чимин и Хоби запланировали посетить красивейший столичный парк Хамарикю. Но погода безнадежно испортилась, поэтому молодой папа с сыном отправились к Хоби в гости. Пока омеги, сидя на пушистом ковре в просторной гостиной, болтают и пьют чай с пирогом, маленький Юнги проявляет огромный интерес к Абрикосу – здоровенному пушистому персидскому коту: лежа на животе, жмякает сосредоточенно-сильно его хвост, лапы и бока. Кота такое внимание очень напрягает, но Абрикос – тот еще фрукт: сохраняет абсолютную невозмутимость и недюжинное спокойствие. И лишь спустя пару минут начинает умеренно-сердито урчать, а омежка тут же тихонько, на свой лад, урчит в ответ. Абрикос замолкает, прислушивается, потом осторожно вылизывает маленькую пухлую ручку Юни, при этом хвостом помахивая. А кроха резко его перехватывает, тянет быстренько в ротик и от души цапает двумя прорезавшимися белоснежными зубками. Хосок успевает сделать несколько смешных фотографий до того, как кот, обиженно мяукнув, улепетывает из комнаты. Чимин же подхватывает на руки мелкого дегустатора, шерстинки снимает с пухлых губок и хвост заменяет соском, что омежку вполне устраивает. Хоби возвращается из кухни: – Юнги получил молоко и Абрикос, кстати, тоже. В порядке антистресса, так-то мы его нечасто балуем. – А мы баловали. И молоком, и мяском. – У вас тоже кот жил дома? – Нет. У нас был общешкольный любимец, простой уличный кот Перец. И мы с Юнги... – Чимин запинается, вздыхает, – мы с ребятами подкармливали его, вообще опекали всячески. Знаешь, я первый и последний раз в своей жизни подрался, защищая Перца. В больницу тогда попал. – Ох, Чимин! Как тебя угораздило? – Два старшеклассника издевались над котом, сигареты о его шерстку тушили, а я мимо проходил. В первый раз, когда вступился, мне только нос разбили, тогда Юнги вовремя поблизости оказался, и Перцу, и мне, помог. А потом его рядом уже не было. Но я тогда сам справился, отбил кота. Хотя в клинике пришлось полежать тоже. Но, знаешь, Хоби, что ни делается… – Чимин замолчал, положил осторожно на диван уснувшего сына, а Хосок тут же укрыл малыша пледом, внимательно взглянул на донсена, ожидая, что тот продолжит рассказ. Но Чимин по-прежнему молчал, только губы закусил и едва слышно всхлипнул. Хоби подошел, обнял: – То к лучшему, Чимин… Но почему попасть в больницу избитым для тебя оказалось лучшим? Или я… Прости, если был бестактным сейчас… – Все нормально, Хоби, – Пак вздохнул, слабо улыбнулся, – ты очень располагаешь к тому, чтобы быть откровенным с тобой… Знаешь, у меня ведь никогда в жизни не было друзей-омег. – Правда? – Хосок посмотрел удивленно. – Альфы? Чимин закусил губы, молча кивнул. – И одного из них звали Юнги. Верно? Просто ты дважды уже упомянул это имя. И малыша наверняка назвал в честь лучшего друга. Наверное, этот альфа классный парень. – Лучший из всех, кого я знал. Мы больше десяти лет дружили. Ближе, дороже, у меня никогда никого не было. У меня вообще … – Чимин неосознанно для себя, но совершенно очевидно для вздрогнувшего Хоби выделил, усмехаясь горько, эти слова – …никогда никого не было, кроме Юнги. А потом… Потом хен встретил очень красивого омегу, полюбил и вот женился недавно. В тот же день, когда родился мой Юнги, когда ты родился, Хоби. Но я еще до их женитьбы, до того, как забеременел, знал, что назову сына именем лучшего друга. Хосок Чимину в глаза смотрит с невольным молчаливым вопросом, с недоумением, а потом и… с ответом? И все, кажется, без слов понимает. Но, может, младшему это только кажется? Да и вслух Хоби все равно ни о чем не спрашивает. Они не настолько еще близки, чтобы Чон чувствовал себя вправе задавать донсену вопросы на столь деликатную тему. Быть может, Чимин сам захочет рассказать когда-нибудь. Хоби переводит взгляд на спящего Юни: – Наверное, твоему другу очень приятно было знать, что ты малыша назвал в его честь? Чимин по-прежнему молчит, но тут к нему подходит вернувшийся из кухни Абрикос и доверчиво у ног трётся. И омега переключается, и улыбка трогает губы: – Знаешь, Хоби, кроме Юнги у меня есть еще один близкий друг. И я бы согласился снова получить по лицу, животу и ребрам, если бы знал, что наградой мне станет знакомство, а потом и дружба с Нами. – У вас с этим Нами кровавая какая-то дружба или скрепленная кровью, – хмурится Хосок, а Чимин морщится досадливо, головой качает отрицательно. – Намджун, как и Юнги, как и ты, как и я теперь, студент медицинского университета. Он медбратом подрабатывал в больнице, когда меня привезли туда. И если бы не он… Я не знаю, как бы выкарабкался из всего, что тогда на меня обрушилось. – Тебя так сильно избили, Чимина? – Хосок смотрит с тревогой, с искренним сочувствием, а потом пристраивается на полу рядом, за плечи обнимает, ощущая, как напряжен сейчас донсен. А тот говорит тихо: – Меня убили тогда… Уничтожили в момент… Заставили сомневаться в том, кого я… – обрывается резко. – Ладно, не в этом суть… Небо послало мне Намджуна. Он в клинике лечил мои физические раны, и, что несравнимо более ценным было, душевные. Хотя вся его жизнь в каком-то смысле тоже одна большая незаживающая рана. – Рана? Почему так? Чимин вздыхает: – Я чуть позже непременно расскажу. С тех пор прошло почти два года. Нами… Я во многом благодаря ему пережил все, что тогда и позже на меня свалилось. И что я сам взвалил на себя… Намджун знает обо мне абсолютно все. Даже то, о чем папа и отец, которым я почти безоговорочно доверяю, не ведают. Вот про Нокса, например, – говорит чуть смущенно и Хосок смущается тоже. – Ну, мне же надо было поделиться хоть с кем-то… – Чимин, конечно, надо было. Я бы тоже рассказал, если бы было кому… Но теперь, – смотрит на младшего омегу, неуверенно улыбаясь, – может, и будет. Чимин кивает: – Ну вот. А Намджун – он очень добрый, понимающий, чуткий. Он ни разу не осудил меня, не упрекнул, даже когда я абсолютно точно заслуживал того и другого. А сколько возился со мной, как поддерживал, когда я в положении был. Сколько я у него слез на груди выплакал, – усмехнулся грустно. – Знаешь, Хоби, он даже платки носовые носил для меня всегда и следил, чтобы я нос высмаркивал как следует, – омеги переглядываются и хохочут. – Я вот подумал сейчас, есть ли у него вообще недостатки? – Судя по тому, что ты рассказываешь, это идеальный альфа. Он точно существует, Чимина? Где бы мне найти такого? – Совершенно точно. И совсем скоро ему самому понадобятся поддержка и помощь. И я очень переживаю из-за того, что не смогу этого сделать так, как хотел бы. – Ты не можешь себя винить. Хотя бы потому, что твой друг в Корее. А Чимин сияет, как рождественская елка, смотрит с радостью и каким-то особым интересом на Хоби: – Намджун прилетает в Токио послезавтра. Так что ты сможешь убедиться в том, что мой близкий друг вполне себе реален. Через две недели в Госпитале медицины катастроф нашему Фениксу будут делать операцию. – Что будут делать? Где?.. Почему?.. Подожди, кому? Какому Фениксу? – Хосок задает один вопрос за другим, но выглядит и звучит при этом так растерянно, что Чимин спешит объяснить. – Намджуну было шесть лет, когда в их доме случился пожар. Его пьяные родители погибли в огне, а Нами выпрыгнул из окна второго этажа в открытое пламя… – Небо Омегаверсное, бедный мальчик! – Хосок тихонько вскрикивает, руку прижимает ко рту, а Чимин, несмотря на всю тяжесть момента, не может не улыбнуться, представляя сейчас двухметрового «мальчика» с его дьявольскими драконьими глазами и ангельской ямочковой улыбкой. – Намджуна вытащили из огня спустя секунды, но кожа на его ногах почти до самого паха была сильно повреждена, а кости левой ноги серьезно поломаны. Нами родом из Макпхо, крошечного городка, где ни комбустиологов, ни детских травматологов на тот момент не было, да и сейчас, наверное, нет. Жизнь ему спасли, но переломы срослись неправильно, да и пересадку кожи никто не делал. Там сплошная рубцовая ткань. Ну и хромает он очень сильно. И это не только эстетический дефект. Альфе каждое движение причиняет боль, пусть незначительную, но ощутимую. Он давно хотел сделать подобную операцию, но в детском доме, где жил до поступления на медфак Пусанского университета, до его желаний никому не было дела: ходит и ладно. А став студентом, в учебу погрузился сразу. У Намджуна цель одна: вернуться домой с огромным багажом умений и знаний, чтобы землякам помогать. В Макпхо ремонтируют и реконструируют старую больницу, обещают превратить ее в отличный медицинский центр. И Нами там уже ждут. Он каждое лето проводит в клинике Макпхо, работал поначалу медбратом, а потом и фельдшером. И разные хирургические манипуляции, и операции несложные делает уже. Ну, под контролем опытных врачей, понятно. А тут случилось чудо. Медфак в Пусане… – Сотрудничает с нашим универом и с Госпиталем медицины катастроф… И твоему Намджуну, наверное, грант выделили? Он ведь сирота. – И круглый отличник. Между прочим, у него уровень IQ – сто сорок восемь. – Чего у него? – у Хосока глаза открываются широко, челюсть в буквальном смысле вниз отъезжает. И сердце ускоряет ход, и кровь бежит быстрее, и непонятное совершенно волнение охватывает все омежье существо. – IQ – сто сорок восемь. Он умница и симпатичный невероятно. Ты бы ямочки его видел, когда он улыбается. – Такие же чудесные, как и мои? – Хосок поиграл бровями, во взгляд напустил чертей да и улыбнулся невозможно лукаво, демонстрируя два своих очарования. «Небо! Омега на охоте! Берегись Нами! Нет, не берегись! Сдавайся сразу!» – внутренне хохотнул Чимин, поиграл бровями в ответ, прыснул: – Нет, Хоби. У него еще более милые, – а потом улыбка пропала в мгновение с губ и из голоса. – Вот только альфа считает, что его шрамы, рубцы, нога покалеченная не дают и никогда не дадут ему никаких шансов на личное счастье. И кроме видимых шрамов на ногах никто не видит шрамы на его сердце. Нами сказал в больнице, когда я… Когда я свою разбитую любовь оплакивал, что он вообще себе это чувство запретил. Но Намджун же Феникс. Воскрес для жизни, из пламени в буквальном смысле возродился. Может, и для любви воскреснет. Омега замолчал, задумался, а Хосок замялся почему-то, сказал, смущаясь: – Чимин, я не говорил тебе, хотя тайны нет никакой. Я волонтерю в госпитале, где твоего друга оперировать будут. И в реабилитационном центре при этой клинике. Больше как медбрат, конечно, как твой Намджун, когда он в больнице опекал тебя. Но все абсолютно волонтеры обучены и уходу за послеоперационными больными. Так что я в свою очередь готов взять Намджуна-щи под личную опеку. Исключительно как пациента, как друга своего друга, – уточнил зачем-то. – А разве волонтеры могут выбирать подопечного? – удивился Чимин. – Вопрос абсолютно правильный, не могут. Но, – оглянулся, словно боясь быть подслушанным, – я бессовестно воспользуюсь своим положением, а точнее, положением отца, который в госпитале немаленькую должность занимает. – И отец постарается помочь единственному любимому мальчику, – прошептал с улыбкой появившийся в дверях гостиной альфа Чон Джи Вон, кивком указывая на спящего малыша и указательный палец поднося к губам. – Отец, это не мне. Это Чимину нужно. Точнее, его другу. Альфа глянул внимательно на омегу: – Я не стал бы просить о чем-то для себя, господин Чон, – торопливо, сбивчиво произнес Чимин. – Но Нами самого лучшего заслуживает. Потому что он сам – лучший. Вот только гордый очень и никаких привилегий не потерпит. Для него грант уже фантастический подарок. Так что лучше бы альфе не знать об этом разговоре. – Знаешь, Чимин, ты расскажи мне обо всем для начала. А там посмотрим… *** – Нами! Нами! Нами! – Чимин, едва завидев среди прибывших пассажиров рейса Пусан-Токио друга, несется ему навстречу. Но, пару метров не добежав, останавливается. И Намджун замирает тоже. И оба стоят молча, не веря, что коснутся сейчас друг друга, что не мониторы мобильников, не тысячи километров, а всего лишь несколько шагов между ними. И у обоих глаза блестят, и дрожат губы, и улыбки дрожат. А потом незримая стена рушится, и альфа руки раскидывает, и Чимин – к нему. И обнимает так крепко, как может, и вдыхает с удовольствием знакомый, приятно-прохладный аромат чайного дерева, и на своей спине ощущает большие теплые руки альфы, и радость в душе. И, ненавидя себя, тоску, что вместе со всем добрым и светлым бесцеремонно приходит тоже: как хотел бы Чимин обнимать сейчас еще одного альфу и к нему прижиматься крепко. Намджун будто чувствует все: отстраняет осторожно, смотрит проницательно. Шепчет едва слышно. Не спрашивает, констатирует: – Скучаешь без него. Чимин не спорит: Ким его все равно знает как облупленного. А потому кивает коротко, вновь обнимает: – И без тебя, Нами, очень скучал. И ждал. И не передать, как рад видеть. И ведь мы сможем теперь целый год не только по телефону общаться, но вживую. И гулять вместе, когда ты поправишься. И в универе, может быть, пересекаться. И я непременно еще не раз поною тебе и пожалуюсь. И, знаешь, может быть… как же я этого хочу… порадуюсь. – Непременно порадуешься, донсен, когда я на ноги встану и пойду ровно, красиво, как модель по подиуму… Осекается резко, видя, как мгновенно опускаются уголки чиминовых губ, но омега тут же в руки себя берет: – В этом смысле в первую очередь... – Хм, а в каком это, интересно, еще? – смотрит внимательно, но донсен просит его пока не задавать никаких вопросов, а Намджун, счастливый встречей с лучшим другом, и не настаивает нисколько, легко переводит разговор в интересующую его плоскость: – Чимин, когда мы расставались восемь месяцев назад, обнимать тебя так крепко, как сейчас, не было никакой возможности. Мне хотелось бы, наконец, познакомиться с тем, кто невольно препятствовал нашим тесным дружеским объятьям. И, только сделав это, я поверю, наконец, безоговорочно, что мой лучший друг – еще и самый очаровательный папа во Вселенной Омегаверса. – Тогда не будем оттягивать момент, – Чимин смеется, хватая за ручку огромный намджунов чемодан и улепетывает с ним вперед, пока альфа достает из большого холдола разноцветное нечто и, прихрамывая, торопится с кофром поменьше за Чимином. И вот Нами подходит к небольшой коляске, обнимает крепко Юнбина, получая в ответ улыбку, теплые слова и объятия, а потом очень медленно, нерешительно переводит взгляд на лучшего друга. Что же, он только сейчас, кажется, поверит окончательно, что та майская ночь у Юнги и Чимина все-таки была. Как было потом море слез и сомнений, и страхов донсена. И бесконечных разговоров друзей, во время которых альфа старался поддержать, приободрить, утешить. И лучший друг то становился сильным и уверенным в себе, то снова падал в пропасть страха, тоски и душевных терзаний. И только одно неизменным оставалось – любовь Чимина к Юнги и абсолютная уверенность в том, что плод этой любви появится на свет. И вот Чимин, все такой же невысокий, вновь хрупкий, худенький и по-прежнему юный, похорошевший после родов еще больше, стоит, держа на руках, маленького омежку, в очаровательном личике которого так отчетливо угадываются черты отца и папы. Кроха занят погремушкой, сжатой в пухлых пальчиках, и на альфу внимания совсем не обращает. Намджун замирает в полуметре, а потом зовет тихонько: – Юнги, Юни… – малыш переводит взгляд на Кима и поначалу хмурится, но альфа немедленно улыбается, цокает языком так, как всегда делал это во время видеоразговоров с омегами Пак, и протягивает осторожно омежке ту самую мудреную музыкальную погремушку, из высокотехнологичного нутра которой льется сейчас приятная нежная мелодия. И Юнги улыбается, и агукает, и гудит, и, забирая у Намджуна подарок, протягивает взамен ту скромную игрушку, что была у него в ручке. – Юни, – Намджун звучит невероятно растроганно и выглядит слегка обалдевшим, – отдаешь мне свою, добрая душа. – Такой же доброй душе и отдает, Нами, – серьезно говорит Чимин. – Дети ведь это отлично чувствуют. *** Неделя предоперационной подготовки пролетает мгновенно. И Намджун все никак прийти в себя не может не только от обилия сугубо профессионального внимания, которое проявляют к его скромной персоне врачи и медбратья, но от дружелюбия, неизменной поддержки и теплого отношения этих же сотрудников. Ким сам всегда вел себя с пациентами именно так: и делом помогал, и добрым словом ободрял, и на искреннее сочувствие не скупился. И вот, впервые за много лет оказавшись в клинике в качестве пациента, сторицей получал и с благодарностью, благодарным удивлением, принимал то, чем неизменно делился сам и на что не особенно рассчитывал. Еще находясь в детском доме, он привык во многом полагаться на себя, собственные знания, скромный бытовой и жизненный опыт, в этих же стенах и полученный. А став студентом, вообще не ждал больше никакой помощи извне. Заботился о себе, удовлетворял свои скромные вопросы, запросы и пожелания самостоятельно. Правда, статус сироты позволил Намджуну жить в общежитии бесплатно. Золотые мозги помогли со второго же семестра первого курса получать повышенную стипендию, а невероятное трудолюбие, желание набираться практического опыта, пусть пока в качестве медбрата, сподвигло его, второкурсника, устроиться на подработку в больницу. К тому же это была возможность дополнительного, к стипендии, заработка. А одинокий совершенно молодой альфа каждую вону считал и каждой заработанной радовался. Все, до приезда в Токио, годы студенчества Ким Намджун крутился как белка в колесе. Сложнейшая учеба на одном из самых престижных факультетов Пусанского университета и работа в клинике забирали у альфы огромное количество времени, оставляя совсем немного на отдых и сон, которого Намджуну всегда катастрофически не хватало. Хотя он и рад был бы время от времени пожертвовать тем и другим, чтобы просто поприсутствовать на какой-нибудь дискотеке. Атмосферу, вайб ее, доселе Нами неведомый, вдохнуть. Или зависнуть с компанией друзей в баре, или на квест в один из пусанских интеллектуальных клубов отправиться. «Ну хоть с кем-нибудь, пожалуйста». Увы. Он много лет оставался одиночкой. Не по натуре, но в силу обстоятельств. Первая неделя учебы должна была завершиться в ночном клубе грандиозной вечеринкой-знакомством первокурсников. Намджуна официально на нее никто не приглашал. Да кому в этой ситуации вообще официальное приглашение требуется? Оным является то, что ты – первокурсник. Тем не менее, одному альфе идти было совсем неуютно, поэтому он предложил соседям по комнате отправиться в ночной клуб вместе. Парни переглянулись, замялись. А потом один из них поинтересовался, есть ли у Ким Намджуна приглашение, и помахал перед носом альфы своим – плотным кусочком бумаги с золотистым тиснением. Второй однокурсник скривился и спросил с плохо скрытым раздражением, что и как собирается делать Намджун на вечеринке, где весь курс будет отрываться на танцполе до утра? Ким не нашелся, что ответить, лишь кивнул, будто бы соглашаясь с приведенными аргументами. Пожелал парням отличного отдыха и уковылял в маленькую кухоньку, чтобы приготовить себе чаю. На самом деле, он просто не хотел находиться в комнате в тот момент, когда альфы, нарядные, модные, в предвкушении отличных вечера и ночи, уйдут, оставив Намджуна, который ребенком из окна неудачно выпрыгнул, в одиночестве. Эх, еще бы лишний метр тогда, одиннадцать лет назад – и сегодня он отправился бы развлекаться вместе с остальными первокурсниками. Нами вернулся в пустую полутемную комнату, свернулся огромным клубком на кровати и заплакал, впервые, наверное, в своей взрослой жизни. Тогда же альфа запретил себе любые студенческие развлекухи. Прошло пару месяцев, и у первокурсников занятия по физкультуре со стадиона переместились в бассейн. Плавание было единственно возможным для Намджуна видом активной физической нагрузки, вдобавок нравилось ему очень. У них в детском доме тоже был небольшой бассейн, в который Ким неизменно наведывался. Но там к его изуродованным, сплошь в рубцовой ткани и шрамах ногам все воспитанники привыкли задолго до того, как Нами впервые появился на занятиях по плаванию. В университете же, чтобы не смущать однокурсников неэстетическим зрелищем, он совершил незапланированную и неприятную для его скромного бюджета, но совершенно необходимую покупку: длинные, чуть ниже колена, плавательные шорты, которые позволяли хотя бы частично скрыть последствия давней беды. Намджун, как спустился в воду, так все занятие и проплавал по крайней дорожке, держась поближе к бортику. А когда вышел, услышал за спиной тихий, сердито-раздраженный диалог двух омег из параллельной группы, один из которых альфе очень нравился. Намджун набрался уже пару раз смелости и улыбнулся этому парню утром, перед парами, и хорошего дня пожелал, получая ответное приветствие и милую улыбку. И вот сейчас омега шептал приятелю: – После того, как этот Ким со своими ногами уродскими в бассейне плавал, туда заходить просто противно. – Согласен, – фыркнул второй. – Как ни по-идиотски звучит, у меня такое ощущение, что он этими шрамами всю воду отравил и заразил. Лучше бы вместо плавок догадался штаны от гидрокостюма купить, чтобы глаза не цеплялись за всю эту эстетику. Хотя, как это там говорится, шрамы украшают альфу? – Но не в этом случае, – скривился его собеседник. – На такое смотреть – аж передергивает и хочется… Чего хотелось симпатичному омеге, Намджун дослушивать не стал. Сам же он одного сейчас желал: стать маленьким и незаметным, очутиться в комнате общежития и никому на глаза не показываться. Намджун опустил плечи и голову, прихрамывая сильнее обычного, отправился в раздевалку. У него вообще-то освобождение от физкультуры было на все годы учебы в университете. И он с того дня им воспользовался. Очутившись в общаге, снова рухнул на кровать, уткнулся носом в подушку, чтобы не только слезы скрыть, но и рыдания заглушить. А выплакавшись как следует, снова запретить себе… Теперь уже любовь. Чтобы самого не передергивало, не было противно и невыносимо больно от слов, которые уже прозвучали и не раз еще могли прозвучать в его адрес. Зато в музеях, галереях искусства, на выставках, куда изредка выбирался альфа, его физическое увечье не мешало никому, а красота и эстетика увиденного радовали душу, поднимали настроение и примиряли с действительностью, в которой не такому, как все, зачастую нелегко приходится. И коллеги на работе, и пациенты его любили. За доброту и неравнодушие, добросовестность и золотые руки. А потом в клинике появился Чимин, у которого не только тело было в синяках и ранах, но и душа, и сердце тоже. Как и у Намджуна. С той лишь разницей, что у Пака все было свежее, а у Кима подзажившее. Но и у одного, и у второго все равно болело. И вот маленький омега постепенно стал альфе большим другом. Настоящим. Единственным. Лучшим. И теперь по фантастической милости Небес в чужой стране Намджун не один. Чимин приходит к нему каждый вечер. Сам или с Юнги. И Юнбин с Хенсу навещают. Причем старший омега неизменно старается порадовать «деточку Намджуна» чем-то домашним, вкусненьким. И даже Чимин, отправив однажды на прогулку Юнбина и Юнги, повторил свой кулинарный успех: испеченный им черничный пирог был пышным и необыкновенно вкусным. И печальную судьбу своего предшественника, отправившегося в мусорное ведро, не повторил: Намджуну-сластене расправиться с пирогом времени потребовалось намного меньше, чем Чимин потратил на приготовление этого черничного лакомства. *** Вечером накануне операции Намджун проводил семейство Пак до автомобиля, дав клятвенное обещание Чимину набрать его при первой же возможности. А потом побывал попеременно в нежных объятьях двух омег, в очень крепких альфийских и, наконец, заключил в свои маленького, доверчиво прижавшегося к нему омежку. Вернулся в палату, когда первые капли сильного дождя обрушились на огромный мегаполис, застучали в оконные стекла современного больничного комплекса. Намджун не стал включать свет, хотя затянувшие небо темные тучи погрузили небольшую палату в тяжело-тоскливый полумрак. Переоделся в пижамные шорты и футболку, улегся на кровати с планшетом в руках. Альфа надеялся, что завтрашняя операция пройдет хорошо. Несмотря на тщательную подготовку, существовал повышенный риск развития кровотечения в связи с обилием рубцовой ткани на ногах, что он и сам понимал отлично и о чем сегодня утром его предупредил господин Чон Джи Вон, высокий, очень крепкий альфа, хирург, которому и предстояло провести операцию Намджуну. Нами обрадовался и удивился знакомству с господином Чоном. Приятно было встретить соотечественника за тысячу километров от дома, еще более радостно было узнать, что именно он возьмет в свои крепкие руки худые покалеченные ноги Намджуна. Вдобавок альфа относится к Нами не просто как к пациенту, но молодому коллеге. Не перед фактом ставит, а будто бы советуется. И объясняет все подробно, но слов, как для большинства далеких от медицины пациентов, не подбирает. Сыплет профессиональными терминами, латынью их перемежает. И Намджун точно экзамены сдает, но сдает блестяще. Все понимает, все схватывает и вопросы задает такие же, не на «пациентском», но на сугубо медицинском, и тоже с примесью латинского, который отлично знает. И Чон Джи Вон улыбается, и кивает одобрительно, и его редкого цвета медно-медовые волосы, в небольшой хвост собранные, попадая в столп солнечного света, которым палата наполнена, вспыхивают сотнями искорок. – Намджун-щи, пойдете к нам в госпиталь на практику после окончания университета? – спрашивает серьезно. – Я бы совсем не прочь поработать с таким толковым молодым коллегой. – Нет, Джи Вон-ним. Меня в моей маленькой больнице в Макпхо ждут. Очень-очень. Где родился, там и пригодился. Тут у вас и без меня превосходных практикантов найдётся немало. А я домой вернусь. Я обещал. Там моя помощь несравнимо больше нужна. – Ваше желание очень похвально, мой мальчик, но лишний опыт был бы вам полезен, так что подумайте. Да и я ведь здесь не навсегда. Закончится контракт, мой сын завершит учебу, и рано или поздно мы с Хоби непременно вернемся домой. Я сюда ведь тоже за особого рода опытом приехал, практикуюсь в помощи пациентам, которым должная помощь при тяжелой травматизации не была оказана вовремя, – кивает, выходя из палаты. А Нами Небо и судьбу уже в тысячный раз благодарит за то, что медфакультет его универа с токийским медвузом сотрудничает. И именно поэтому рядом с ним в такой сложный момент оказалось семейство Пак. И господина Чона послала милостивая Вселенная. Эх, ему бы еще… Тоска. Беспросветная, гнетущая, щемящая. Она подкралась неожиданно, неслышно. Пряча звук шагов в громких каплях дождя, скрываясь в полумраке палаты. Заползла в душу, влагой скопилась в уголках глаз. И ее причину Намджун понимал отлично. И противостоять не мог больше. Он плакал сейчас от особого, личного, одиночества. От того, что и завтра после операции тоже проснется совсем один. И рядом не будет никого близкого. Не так… Нет. Рядом не будет любимого. Любимого Омеги. Который держал бы за руку и сжимал нежно пальцы, и по волосам гладил ласково. И шептал, что любит. Что все непременно будет хорошо. А даже если не будет, омега все равно не бросит хромого обожженного альфу. Потому что доброе сердце, которое не сгорело в том пожаре, сострадательная, чуткая душа, которую не уничтожило пламя, хоть и не видны никому сразу, но ценнее и важнее внешней красоты. Пустые мечты. И сердце, и душа поэтому обожжены тоже. Тоской и одиночеством, на которые, Намджуну кажется сейчас, он до конца жизни обречен. Душа альфы погружается во мрак, плачет как никогда горько, и в палате мрак, и капли-слезы еще сильнее бьют в стекло. Намджун включает тусклый ночник, на кровать садится, ладонями закрывает лицо, вздрагивает от дурацких рыданий, которые унять не может. И сам не замечает, как заснул, наверное. И во сне, как наяву, ощущает осторожное прикосновение к своим, влажным от слез пальцам, и ласковые поглаживания, и голос, мягкий, с нотками волнения и беспокойства: – Господин Ким, Намджун-щи, ну что вы, не плачьте, пожалуйста. Все будет хорошо. Все совершенно точно будет хорошо. А когда глаза поднимает, ничего понять не может: на улице дождь и мрак, а в палате солнечно. От мягкой улыбки, теплых прикосновений, сияния медно-медовых волос. И от омежьего нежно-сладкого земляничного аромата. И Намджун, молодой альфа и маленький растерянный мальчик, сжимает тонкие длинные пальцы в своих и просит сквозь слезы: – Не уходи, пожалуйста. Снись и дальше. А парень не отстраняется, у него на душе тоже тепло и солнечно делается, несмотря на слезы этого сильного и такого слабого сейчас альфы. Он в глаза ему смотрит, говорит негромко: – А можно, я не буду сниться? Можно, я просто буду сейчас с вами, Намджун-щи. Сколько надо буду. И Намджун кивает сквозь слезы, а Солнышко держит его за руку, и сжимает нежно пальцы, и по волосам гладит ласково. И это не мечты и не сон вовсе. Совершенно точно – не сон. *** Двое в тот первый вечер говорили долго. Хосок представился, рассказал, что в послеоперационный период будет персональным волонтером, дневной сиделкой Намджуна. Ким с обычной своей деликатностью смущенно прогудел, что ему, высокому крепкому альфе, не пристало напрягать такого изящного хрупкого омегу. И вообще неудобно. В силу сущностных, так сказать, отличий. На что изящный и хрупкий ответил с некоторым даже вызовом, что вес и рост значения не имеют, и по сравнению с предыдущим пациентом омеги Ким Намджун выглядит как легкое и невесомое перышко. Что до сущностных различий, то Хосок глянул удивленно на Нами и с таким же искренним удивлением поинтересовался: – Господин Ким, а у вас в медуниверситете обучение для альф и омег раздельное? И в дальнейшем лечением альф только альфы занимаются? А врачи-омеги только омег лечат? Альфа забубнел себе под нос очень смущенно, что нет, конечно. Но как-то неудобно и вообще… А Хосок-Солнышко улыбнулся и сказал спокойно, буднично: – Намджун-щи, вы переходите на выпускной курс медуниверситета, и я туда же. Чем мы с вами можем удивить друг друга, если и физиология, и анатомия альф и омег давным-давно не только теорией для нас стала, но и практикой. Ким налился алым и выдал невпопад: – Ну, вы-то меня ничем не удивите, потому что не вы мой подопечный… И не мне о вас заботиться... Хотя я бы... Э-м-м-м... Да... Хосок поднял брови: – Господин Ким, бросьте смущаться. Послеоперационный, в том числе гигиенический уход – необходимая и совершенно обыденная процедура. Сколько я их провел и омегам, и альфам... Впрочем, – вздохнул, кажется, с легкой обидой, – если вас настолько смущает моя сущность, я попрошу завотделением прислать к вам волонтера-альфу. – Нет! – Намджун сам не ожидал от себя такой горячности и быстроты реакции на подобное предложение. – Если вы не смущаетесь, то и я не буду. Я вообще очень рад, что именно вы… Просто не хочу нагружать хрупкого омегу. Вздохнул и замолчал. – Я понимаю, господин Ким. И со своей стороны обещаю сделать все, чтобы вы как можно быстрее встали на ноги и не зависели от меня и моей помощи. – Я, кажется, уже завишу… – едва-едва слышно прошептал альфа, и в сумеречной палате щеки обоих вспыхнули алым, и оба, опустив головы, улыбнулись. Но Хосок поинтересовался тут же: – Насколько я знаю, выпускной курс меда вы будете заканчивать в Токио? – Верно… А откуда? – Мне Чимин… И тут же замычал с досадой, и губы скривил. – Чимин? Пак Чимин? – Намджун-щи… Ащ, – махнул рукой, голову опустил. – Та-а-ак, что за омежий заговор? – насупился, впрочем, скорее, демонстративно, Намджун, а Хосок нахмурился. – Господин Ким, так сложилось… Наверное, самому Небу так угодно было… Мы в вузе впервые встретились с Чимином, я – куратор их группы. Но за месяц до этого с ним при непростых очень обстоятельствах познакомился мой отец. Мы подружились с Чимином. Я… Понимаете… Ведь тоже здесь совсем-совсем один. Мы переехали с отцом в Токио после того, как мой папа умер… Я друзей не завел в Японии. Продолжил учиться и вот в госпитале волонтерю. И в педиатрической бригаде Службы спасения. Чимин рассказал мне о вас несколько недель назад. Он очень за вас переживает. Вы один из двух его лучших друзей. Омега только о вас почти все время говорит. И он не хотел, чтобы вы знали о нашей с ним дружбе. И нас с отцом попросил помочь. – Вас с отцом? Небо, а отец здесь при чем? Подождите… Ваши волосы… Мне не показалось, значит. Чон Джи Вон ваш отец? И?.. Тот самый альфа-соотечественник? Из парка? С Ноксом? – Чимин убьет меня… – Хосок совсем сник. – Он предупреждал, что вы слишком гордый, чтобы принимать какую-то особую помощь кроме той, что вам этим грантом гарантирована. Хотя я ведь ничего особого сверх того, что для других подопечных делаю, не смог бы предложить. Но донсен говорил, что ему было бы намного спокойнее, если бы именно я стал вашим персональным помощником в послеоперационный период. А мой отец? Да он просто рад был возможности помочь соотечественнику с такой непростой судьбой. Нет, я все-таки рад, что вы узнали нашу маленькую тайну. Ведь ничего плохого здесь нет. Чимин любит вас… – А вы… – Что я? – оторопело спросил Хосок. – Пообещайте, – Намджун голову опустил, сказал тихо, робко, – разок сходить со мной в кафе какое-нибудь или в парке погулять, когда я на ноги встану… Если встану, если хромать перестану. Если все будет хорошо, – Намджун вздохнул тяжело. – Хотя о чем я вообще говорю, о чем прошу, Хосок-щи. На самом деле, я очень благодарен своему лучшему другу за его заботу и любовь, и от вашей помощи не откажусь, и завтра усну спокойно на операционном столе… Ваш отец мне очень симпатичен… Про все остальное забудьте. Я просто волнуюсь немного перед операцией, и вот говорю и прошу что-то не то. Намджун усмехнулся горько, его свежее чайное дерево налилось ледяным холодом и слезы заструились по щекам. Он и не помнил, когда еще так много плакал. Наверное, после того, как один остался в общаге, когда все его однокурсники отправился в ночной клуб. Или в бассейне, услышав разговоры двух омег, один из которых понравился ему очень. Хосок ему тоже понравился. Впрочем, нет. Намджун просто придумал это. Потому что устал быть один, потому что ни от одного омеги не слышал никогда столько добрых слов, потому что ни один омега не выражал желания хоть когда-то позаботиться о нем. Чимин не в счет, разумеется, потому что он все-таки лучший Друг, а не Тот Самый Омега, любовь к которому запретил себе Намджун. – Господин Чон, – альфа говорит устало, глухо, и в промокшем голосе так отчетливо слышны слезы, – я и так отнял у вас очень много времени. Не хочу больше задерживать. – Намджун-щи, – омега протягивает альфе гигантских размеров носовой платок, платок самого Намджуна, – давайте я начну заботиться о вас прямо сейчас. И не спрашивайте, пожалуйста, откуда он у меня. И вот еще что. Я уверен, что завтра все будет хорошо. Но даже если не будет и вашу проблему не получится исправить, мы все равно сходим в парк. Или в кафе. Потому что есть что-то важнее внешней красоты. У вас есть. В вас. А еще, – запнулся, – я очень люблю ямочки… И у вас они совершенно очаровательные. Чимин был прав, когда говорил о том, что ваши даже моих симпатичнее. Хосок улыбнулся, демонстрируя свои. – Ну, Чимина! Вы даже это с ним обсуждали? Но вот тут донсен был неправ: ваши несравнимо прелестнее. Омега не стал спорить, кивнул: – Ложитесь, Намджун-щи… – Намджун. Нами. Хен. – Нами… Уже, в самом деле, поздно, а завтра непростой день. Альфа нырнул под одеяло, которое Хосок тут же подоткнул заботливо. – Спокойной ночи. Увидимся завтра. – Это ведь не сон, Хосок-щи, правда? Хоби задумался, заколебался, а потом снял с груди короткую цепочку с подвеской в виде клевера-четырехлистника, надел на шею подавшемуся к нему альфе. – На удачу, Намджун. И для того, чтобы вы точно знали: это не сон. Ни слова не говоря больше, вышел из палаты, в которой Намджун, одной ладонью прижимал к груди подвеску, а пальцами второй щипал себя везде, где придется, повторяя бездумно: – Сон, сон, сон… Понимая вместе с тем отчетливо: явь, самая, кажется, чудесная в его жизни… *** И когда на следующий день к вечеру Ким Намджун приходит в себя после операции, его персональный волонтер, омега Чон Хосок, уже сидит рядом. Он вообще почти все время теперь рядом. С утра до вечера. Помогает, нисколько не смущаясь, со всеми абсолютно гигиеническими процедурами. И подать загибающемуся от смущения альфе судно, и вынести его потом для Хосока тоже вот вообще не проблема. – Намджун-щи, – возвращается из санузла, где оставил чистую продезинфицированную «утку», подходит к альфе и, округлив глаза, страшным шепотом в ушко, – вы не поверите, я тоже делаю это. И писаю, и да-а-а... очень большие и важные проблемы решаю по мере необходимости. И хохочет так, что и Намджун не может сдержаться, и обещает не терпеть и не смущаться впредь. И все равно терпит и смущается, а Хосок вновь и вновь, теперь серьезно и спокойной повторяет, что любая забота о господине Ким ему в радость. И Намджун замирает от радости. И от страха за то, что вся она когда-то исчезнет, рассыпется, сгорит. И тогда сгорит уже Намджун. Но не возродится из пепла Фениксом. Не захочет, не сможет больше. Пока же живет одним днем. Наслаждается заботой, вниманием, теплом своего персонального медно-медового Солнышка. Хосок и инъекции альфе делает, и капельницы ставит, и все необходимые лекарства Намджун благодаря педанту-волонтеру принимает строго по расписанию, и на перевязки в процедурный кабинет омега его сам возит. Сопровождающий обоих санитар только помогает господина Ким в коляску посадить, а потом на специальную кушетку в процедурном. И на первую прогулку Хосок, бережно укутав ноги альфы легким пледом, везет Намджуна сам. Чимин потом уже к ним присоединяется, и тоже c коляской, летней, прогулочной, в которой бодрствует Юни. Так они и гуляют вчетвером: двое омег катят своих, сидящих в колясках, любимых. Только Чимин уже любит и любим, а его друзья идут, едут к тому. Но быстрее даже, чем думал, чем надеялся донсен. И спешащий после короткого обеденного перерыва в клинику Чон Джи Вон задерживается рядом ненадолго, болтает с молодежью, делает несколько снимков четверых: двое стоят позади двоих, в колясках сидящих. Потом, спустя пару лет, это фото будет висеть в рамке на стене в гостиной семейной четы Ким и стоять на каминной полке в столовой супругов Мин. Юнги распечатает и поместит его сюда сам, а увидев впервые, долго будет глотать слезы от того, как тесно в этом снимке переплетены дружба и... одиночество, мужество и нежность, слабость и сила. И сущность омег и альф переплетена тоже. И судьба омег зачастую быть сильными, а участь альф – слабыми. Но когда любовь надо всем – это неважно нисколько. А здесь – надо всем любовь. И одиночество Чимина, и одиночество Юнги. Но это потом, все потом будет... Джи Вон, сделав снимки, задерживает взгляд на сыне и альфе, которые между собой переглядываются нежно, и замечает их улыбки, и слышит такие ощутимо яркие сейчас ароматы. И почему-то ему кажется, что в Корею Хоби не один вернется. Он глаза переводит на Чимина, встречается со взглядом юного омеги. И в нем ловит подтверждение собственным мыслям. И оба головами слегка качают, и улыбаются понимающе. И Джи Вон думает сейчас, что очередная операция, которая предстоит Намджуну, скорее всего, сблизит омегу и альфу еще больше. Да они ведь сейчас целый день почти неразлучны. Хоби только на скорой раз в неделю дежурит, все остальное время с альфой проводит. И дома о нем говорит часто. У сына и отца отношения всегда были доверительно-теплые, а после смерти мужа и папы двое еще ближе стали. И Хоби, пусть сдержанно, осторожно, дает понять, что мысли об альфе, спящем сейчас в палате госпиталя, самому Хосоку каждую ночь не дают уснуть очень долго. А через несколько дней, субботним вечером, омега Чон возвращается из клиники с букетом алых гвоздик и рассказывает отцу, как прошел сегодня его день. Как он застыл в дверях палаты, потому что Намджун, едва увидев его, улыбнулся смущенно и тут же продекламировал: Над темною горой взошла луна. Полярная звезда стоит на небе, Всегда прекрасная, как мой любимый, – И слезы набегают на глаза! Собрав в охапку свет луны и звезд, Я к башне Феникса его отправлю. Пусть яркими лучами воссияет Над городом, где милый мой живет, На свет я родился лишь потому, Что мне предназначалось быть с тобою...   Хосок, что начал носом хлюпать еще на словах «мой любимый», отмер теперь и закончил: ...И разве в Небесах о том не знали, Что путь земной нам проходить вдвоем? – Намджун, спасибо. Это... Чимин рассказал? – Рассказал что? – удивленно спросил альфа. – Что я обожаю любовную лирику Чон Чхоля? Теперь удивляться настала очередь альфы: – Небом Омегаверсным клянусь, – пророкотал растерянно, – я знать об этом не знал. Просто я тоже люблю ее. Просто... Я люблю... Кажется... А потом из-за подушки достал пять алых гвоздик: – А вот с цветами мне, в самом деле, Чимин помог. Хосок подошел, провел чуть дрожащими пальцами нежно по альфийской ощетинившейся щеке: – Мой Феникс... Забрал цветы, а альфа своими длинными крепкими теплыми пальцами накрыл тонкие прохладные хосоковы. И прохладное свежее чайное дерево слилось с теплой сладкой земляникой. И теплые сухие губы альфы на мгновение коснулись чуть влажных омежьих. И, кажется, на вечность коснулись... *** У Ким Намджуна даже пальцы подрагивают от нетерпения пока он ждет, когда донсен снимет трубку. И плевать, что у омеги лекции сейчас. Или практические. Или хрен его знает, что там у третьекурсника Пак Чимина в этот момент расписанием предусмотрено: – Нами, что такое? Ты же знаешь, я... Но Ким перебивает тотчас: – Открой сайт «Чосон Ильбо». Там про альфу... Там про Юнги... Скорее, Чимин, открой...