Лабиринтами иллюзий

      — Поговори со мной, что ли…         Не хочу         — О чем? — апатично отозвалась она. Неинтересно. Вот так, раз – и всё, и пофиг, что с ними станет. Может, это, конечно, и ПМС, но если и впрямь он, то в этот раз вконец озверевший.          — О нас.         «О на-а-а-ас?.. — немедля отозвался ядовитый внутренний голосок. — Ты все-таки заметил? Да ладно?.. C “нами” все ясно. “Нас” нет».           С тех пор, как он показал ей, что класть хотел на то, что для неё так важно, с тех пор, как она смирилась с этим осознанием, все наконец разложилось по полочкам. А ведь как обнадеживающе начиналось: в дурмане эйфории ей мерещилось призрачное счастье.         Неохотно отлепив взгляд от экрана с затихшей перепиской, Аня вскинула глаза на мужа. Пока Егор ответит, солнце может зайти и встать, так что деваться некуда – придется позволить вовлечь себя в неприятную беседу. Хуже того – судя по всему, еще и деятельно в ней поучаствовать.          — Ты и правда считаешь, мы себя изжили? — не дождавшись от своей «ненаглядной» никакой вербальной реакции, неуверенно продолжил Костя. — Вот так быстро? За пару сраных лет брака?         “Бинго”. Доперло наконец         Аня слышала, что слова даются ему с трудом, натренированный слух улавливал в голосе мужа нехарактерные надрывные нотки, но ничего, кроме усталого безразличия, не ощущала. Сегодня все свои эмоции она уже отдала – в уютный, ламповый, укромный чат, куда тянуло вернуться. Открытие мая: за девять лет Чернов не так уж и изменился – по-прежнему умел слушать, сочувствовать и не осуждать. Эти маленькие особенности его натуры уже успели раствориться в ее сознании, память о них стирали годами, принудительно, настойчиво, а тут вдруг... Вдруг что? Пожалел? Или?..         Не может быть «или».          Опомнившись, пожала плечами. Костя вроде и не обвинял, однако сама постановка вопроса, манера вот эта раздражающая – говорить не о себе, а тыкать пальцем в нее, перекладывать ответственность на нее, – заставляли внутренне подобраться и готовиться к обороне.          — Не знаю, — честно призналась Аня. — Но эти «пара сраных лет» показали, что мы с тобой не сходимся в главном, — Вообще! — У меня гитарист из-за этого чуть не свалил. Мы с ним в разные стороны смотрели. И знаешь… Именно теперь я прекрасно его понимаю.          На родном лице заиграли желваки – раздражали Костю бесконечные упоминания о «ее гитаристе», хоть раз от раза он и пытался это скрыть. Но она же видела! Видела же! И всякий раз недоумевала, почему он выбирает молча наблюдать, вместо того, чтобы хоть что-то предпринять? Поджав губы и вскинув подбородок, муж отступил на пару шагов, в сторону балкона. Машинально обхлопал брюки, не нашел, что искал, и растерянно уставился на Аню, которая, подтянув пятки к бедрам, бесстрастно наблюдала за ним с дивана. В критический момент он снова давал заднюю, хотя сегодня сам решился вернуться к уже ею озвученному.         — В коридоре на тумбочке, — смилостивилась она. — Ты как дите малое, Кость, чесслово. Бросил – и забыл в ту же секунду. А я всё помни.         Всё контролируй…         Молча кивнув, благоверный развернулся, проследовал до прихожей, отыскал свою пачку и ретировался переваривать услышанное на балкон. А Аня апатично отметила, что ей, по сути, впервые все равно, плотно ли он прикрыл дверь. Его привычка курить в окно всегда раздражала неимоверно, однако сейчас ей было ни тепло, ни холодно от констатации того факта, что, прекрасно зная об этом пунктике, он продолжал игру на ее нервах.          Хотела бы она четче понимать, откуда в ней взялось вдруг такое безразличие к судьбе собственной семьи. Может, всё усталость, а может, разгоревшийся внутренний протест – маленькая Анечка топнула ножкой и заявила, что не вывозит: что хочет на ручки, а не в упряжку, помощи, а не пользования. Или от клейкого чувства безысходности всё. Ведь и впрямь ощущала себя застрявшей в липучке мухой. Или потому что Он «вернулся», и яркие эмоции теперь при необходимости можно было получить на стороне.          Мотало, как щепку в шторм. То она взрывалась решимостью спасти все, что можно и нельзя, то была готова послать розовые мечты в жопу, а общественное мнение – нахрен: упаковать манатки этого распиздяя и выставить его за дверь. Но ведь для него развод означает что? Мороку! Это же неизбежная суета, бюрократическая возня, дележка совместно нажитого, переезд. Неподъемно для того, кто, кажется, способен рассыпаться от любого лишнего усилия. Кто за брошенной машиной не в состоянии вернуться, не то что свой скарб по хате собрать. Костенька – это о максимальном упрощении жизни в любом из ее проявлений.         А Анечка – это о вызовах. Как они сошлись вообще? Почему?         Честно, на этот вопрос она уже честно пыталась честно себе ответить.         В этом году ее бросало из крайности в крайность, но сегодняшнее состояние отличалось от ставших уже привычными. Сегодня Аня не ощущала ничего, кроме желания умыть руки, окончательно отстраниться и с холодным любопытством наблюдать за тем, что он будет делать. Предпримет ли хоть что-нибудь? Попытается или сдастся без боя?   20:32 Кому: Кирюша: кажется ты выиграешь   20:33 От кого: Кирюша: Что я слышу… И, главное, от кого! От человека, который переживет Конец света. Самойлова, это точно ты? Тебя зеленые человечки в отрезке с февраля по май случайно не похищали?     20:33 От кого: Кирюша: Забыл обозначить цену твоего проигрыша, кстати. Помимо очевидной. Она будет высокой    20:34 От кого: Кирюша: Итак. Вместо мужа заведешь хорька. Будешь с ним жить.          Застрочил… Ща устроит мне...   20:34 От кого: Кирюша: Они веселые ребятки. Такое амбре от них бомбезное – топор в воздухе можно вешать. Ценители называют это тонким мускусным ароматом. Те еще тусовщики, все как ты любишь. Даже если не любишь, это роли не играет, все равно ж по ночам не спишь.     20:34 От кого: Кирюша: Кусачие. Зубки у них остренькие, как степлер. Держат пятки в тонусе, бодрость гарантирована.     20:35 От кого: Кирюша: Жиденько срутся и ссутся по углам. Впадают в анабиоз и притворяются дохлыми, доводя хозяина до инфаркта. Адреналинчик, все для тебя.    20:35 От кого: Кирюша: Ныкают вещи, хрен отыщешь, пиздят с пола все, что плохо лежит. Береги носки.   20:35 От кого: Кирюша: Назовешь Джой. Должна же хоть какая-то радость дома ждать.          Вот за что она ценит Кирюшу: никогда не оставит в беде. Делает он это, правда, своеобразно. Но в ее случае раз от раза довольно эффективно. Вот уже и компашку ей нашел. Уже и мозг прокомпостировал. И даже улыбнуться заставил.   20:36 От кого: Кирюша: С меня подгон Джою на новоселье. Трехэтажный дворец, пойду пока выберу. Будешь каждый день его чистить, все равно ж тебе делать нечего. Места займет немного, думаю, где-то половину твоей прихожей. В отличие от мужиков хорьки очень компактные. Просто душки. Милаши. Дурашки.   20:36 Кому: Кирюша: ехидна   20:36 От кого: Кирюша: Можно и ехидну – запомнишь, кому продула. Так и чья ладья пала первой?    20:36 Кому: Кирюша: еще не пала но похоже это Костя    20:37 От кого: Кирюша: Всё настолько херово, что и на запятые сил не хватает?   20:37 Кому: Кирюша: на все пофиг и на запятые тоже   20:37 От кого: Кирюша: Плохо дело, подружайка. Бросай их всех к черту и приезжай. Нужно кое-кого тебе представить.          Аня прерывисто вдохнула. Может, Кир и прав, может, надо отвлечься. С Яном она и впрямь так и не познакомилась: после гастролей заезжала к ним, но так уж вышло, что отнюдь не в детское время, парень уже спал. Затюканный разбитый Кирюшин вид произвел на нее тогда настолько неизгладимое впечатление, что она моментально передумала сношать ему мозг и задержалась буквально на пару чашек чая. А потом Аверьяновы в свои леса умотали. Интересно, сколько сейчас стоит домик в Подмосковье снять?..         Балконная дверь скрипнула, и насупленный Костя материализовался в дверном проеме.         — Короче, ты хочешь сказать, что мы поторопились, да? — с порога процедил он.         Похоже на то         Упершись подбородком в коленки, Аня молча следила за его передвижениями. Вот Костя приземлился в широкое рабочее кресло, вот подвинул его к дивану и всем корпусом подался вперед. Хмурился, взгляд потемнел, сжатые в тонкую линию яркие губы побледнели, а щеки наоборот разрумянились, как у юнца. Копна русых волос стояла строго вертикально, как встает всегда, когда он оттягивает их пальцами, о чем-то глубоко задумываясь. Даже раздражаясь или обижаясь, Костя умел оставаться плюшевым и выглядеть абсолютно беззащитным. Уникальный человек, ни до него, ни после она таких не встречала. Его же совершенно невозможно вывести из себя. Вообще. Займись с кем-нибудь сексом на его глазах – и будь уверена, что останешься не только цела, но и невредима. И любовник твой тоже. Всё, что вам грозит – тихо прикрытая дверь и письменное уведомление о разводе.         Вот и сейчас – в привычно теплой, бархатной зелени глаз не читалось ни малейшего намека на разгорающуюся ярость, то есть сто пятидесятое за день упоминание о Чернове на него не подействовало. А ей, может, хотелось! Хотелось, чтобы тарелки полетели, подушки, кружки, гром и молнии, чтобы разразился десятибалльный шторм. Тогда бы, по крайней мере, стало понятно, что есть ему дело, что с ними будет, есть! Вот когда бесится Егор, понятно становится сразу все сразу всем. Другой вопрос, что вынести Егора способны исключительно рабочие моменты. Исключительно по праздникам. Зато бахает так, что потом все шелковые ходят! Все-е-е...         — Может, нам к психологу походить? — видимо, расслышав согласие в ее упрямом молчании, растерянно предложил Костя.         Да просто трахни ты меня как следует, мишка ты мой ласковый. Поставь к стене и...          Мечты, мечты. У них что ни секс, она в роли хрустальной вазы.         — Ты в это веришь? — невесело усмехнулась Аня. — Он не вылепит новую меня или нового тебя. Все, что он может – указать, где тонко, объяснить что-то, заставить задуматься, хз. Но не перепрошить мозги, милый. Особенно если клиент сопротивляется. Человек сам должен, понимаешь? Сам должен быть готов что-то делать, искать гребаные компромиссы, а иногда и откровенно прогнуться в ущерб собственным интересам. А не думать, что все как-нибудь само, без его участия, порешается. Что добрый дядя-психолог за него все проблемы разрулит, понимающая жена все проглотит, и вот это вот все... Твое любимое…         Цап.         Подумалось, что, возможно, именно сейчас она не слишком справедлива: психолог – это уже какое-никакое, но решение, и предложил его в кой-то веки он. Просто, наконец найдя в себе силы дистанцироваться от близкого, уже не хотелось сокращать кое-как выверенное расстояние.          — Еще детей просила… — обиженно засопел муж.          Не знаю я уже ничего. Не по пути нам         — Просила, — выдержав паузу, вяло кивнула Аня. Равнодушие оставляло ее, но она все еще пыталась сохранять трезвость. — А ты в тот момент даже не попытался не то что меня поддержать, а тупо услышать. Сразу сто пятьсот отмазок нашел. Ну, теперь-то точно все, можешь расслабиться.         Вернула удар. Сдачи не надо.         — Ага. То есть снова я во всем виноват, — мягко, без всякой претензии в голосе, заключил Костя. Он словно просто констатировал очевидный всем в этой комнате факт. Причем делая это таким тоном, будто уже давным-давно смирился с ролью мальчика для битья. А она, значит, ведьма, изо дня в день обвиняющая его в личных бедах. Вообще оборзел? Вот как взяла бы, как бы заехала тяжелой диванной подухой прямо по его невинной розовощекой физиономии!         — Ну а кто? Я, что ли? — выставляя щит перед обезоруживающим взглядом, насмешливо фыркнула Аня. Да, от прежнего хладнокровия мало что осталось, стоит признать. Но сегодня она не собиралась сдаваться. Сегодня она не проиграет. Не даст ему себя погасить. Не поддастся на мольбу, проступающую в когда-то любимых глазах.         Когда-то?..         Слабая сторона Кости – атака. Ее муж миролюбив и абсолютно безвреден, безгрешен, что невинный младенец, и совершенно не умеет атаковать: пробует время от времени, но обязательно спотыкается о свои же по рассеянности не завязанные шнурки, давая ей передышку и время собраться для нового выпада. Вот и сейчас: сидит, смотрит, пыхтит, а чем крыть, без понятия.          — Чьи правила правильнее, Кость? — вздохнула Аня. Внутри наконец отозвалось, содрогнулось и заболело, а значит, что-то в ней еще до сих пор к нему живо и трепыхается. Только что с того? — Пожили, пожили и поняли: мы конкретно расходимся во взглядах и целях... Мы с тобой смотрим в противоположные стороны. Признай это уже, давай. Я заколебалась везде уступать, устала от игры в одни ворота. Ты наверняка устал от меня отбиваться. Детей у нас нет и не будет, делить нам нечего, — Почти — Все ведь так просто решается.          Он уронил лицо в ладони, а секунду спустя все десять пальцев с усилием заскользили вдоль висков наверх, к макушке. Аня завороженно наблюдала, как блестящие пряди натягиваются и рассыпаются меж рельефных фаланг, как поднимаются и опускаются широкие плечи. Возможно, кому-то его спина еще сможет стать укрытием от бурь. А она поняла, что ей нужна крепость понадежнее.         — Солнышко, просто я вот такой, понимаешь? — забормотал Костя, продолжая сжимать виски ладонями. Звучал он подавленно и головы он не поднимал. — Какой есть. И всегда таким был. Всегда. Я никогда не строил из себя кого-то другого. Ты же видела это, ты меня таким приняла. И согласилась за меня выйти. Да, может, мы и поторопились, но все-таки полгода меня рассмотреть у тебя было. Ну так и куда ты смотрела-то, а? — с горечью усмехнулся он. — Тебя спасала. И сама... — Тебя ведь все устраивало, тебе нравилось рулить, ты всегда этого хотела, топила газ в пол. А теперь ты вдруг передумала и хочешь меня переделать. Сломать и собрать заново версию, которая тебя устроит. Так это не работает.         А сам-то ты чем занят? Ровно тем же. И, да – это не работает         Аня открыла уж было рот, пусть и не понимала пока, чем бить в ответ, но тут экран брошенного у ступни телефона ожил уведомлением о сообщении.         — Секунду, — пробормотала она. Открыла мессенджер, и… Сердце рухнуло в пятки, глаза округлились, и наружу вырвался короткий звук, более всего походящий на жалкий мышиный писк. Сама того не желая, вновь явила Косте палитру эмоций, которые вызывал в ней не он. Для мужа такая бурная реакция – лишнее, болезненно неприятное. Без сомнений, он все уже понял. Возможно, давно. Так какого ж тогда рожна?..   21:05 От кого: Чернов: Я, конечно, не Лабковский, я вообще все пропустил и ни хрена не видел, но здесь вроде как семи пядей быть не нужно, рискну предположить. Анька, ты же ведь, блин, та самая русская женщина Некрасова, ну. Которая и в беде не спасует, и коня на скаку, и в горящую избу. Этого у тебя не отнять. Крч, похоже, в процессе ты случайно прихлопнула в мужике мужика, — Слабый мужик попался, не то что некоторые… — Он у тебя в принципе довольно податливый. А тут, по ходу, вошел во вкус и совсем расслабился, — По ходу… — Наверное, как-то так. А что делать, я хз, ты ж себя ему уже во всей красе явила. Ну… Как бы поздняк теперь прикидываться, что у тебя лапки. Хотя… Может, и выгорит… Не, говно совет, заколебешься притворяться той, кем не являешься. В общем, меня не слушай, я не секу. Могу Улину точку зрения узнать, если хочешь.         Не хочу!         За внутренним воплем, полоснув нутро ножом, последовала убийственная догадка:         По старой памяти предположил?.. Поэтому тогда свалил?         — Ань…         Свободная ладонь почувствовала тепло широкой шершавой ладони, голос мужа прорвал окутавшую ее пелену, заставил очнуться и вернуться в болезненный момент признания их с Костей несостоятельности как пары. Если наложить эту досаду на разрывные ощущения, что оставило полотнище Егора, выходит ядреный кисло-горько-соленый коктейль. Если обратиться к сути сказанного обеими ее мужчинами, если дополнить мнением Кира, то... То…         Почему нельзя просто быть собой?         — Ты меня любишь? — подняла она глаза. Осознавала, что, задай он встречный вопрос, она уже не сможет ответить «да», потому что увязла в собственноручно заваренной каше и перестала хоть что-то о себе понимать. Выдерживать удивленно-потерянный взгляд оказалось на удивление сложно, но Аня пыталась разглядеть за малахитовым туманом правду чужой души.         — Люблю.         Любишь. Тогда... Делай что-нибудь?.. Борись?..         — Если и правда любишь, давай возьмем тайм-аут, — выпалила Аня, лишь затем понимая, что именно ему предложила. Нет, не развод. Она трусливо оставляла Косте право на последний шанс. Хотела, чтобы не она, а за нее. Не она, а за ней.         Муж чуть отстранился, однако руку пока не выпустил: продолжал с легким нажимом перебирать и массировать фаланги внезапно озябших пальцев и прокручивать ее обручальное кольцо.         — В смысле? — усмехнувшись, удрученно отозвался он. — Возобновим ругань через полчасика?         Всегда умел сгладить конфликт шуткой, и это его качество Аня высоко ценила, потому что сама так не могла. Однако сейчас она чувствовала, что не время соглашаться на условную ничью. Нельзя пасовать. Не в этой партии.          — В смысле… — набрала она полную грудь воздуха, — давай поживем отдельно друг от друга. Временно расстанемся, разъедемся. Если за это время ты соскучишься, если поймешь, что я действительно тебе нужна, ты мне это покажешь и будем что-то делать. Если пойму я, что-то делать начну я, — Нет, хватит — Если нет, значит… Значит, это не потеря. Не та потеря…       Он дернулся так, словно она протянула ему не спасательный круг, а добела раскаленную кочергу. И предложила хвататься.         — Не та?.. Серьезно?.. Интересно, как же это я должен тебе показать? — мрачно поинтересовался муж. — Гитару в руки взять? Шухер на башке навести? Тогда стану той?         ... ... ...       Отпустив ее кисть, Костя сложил руки на груди, откинулся на спинку кресла и, отъехав на метр, уставился на нее волком. Так-то лучше. К тому же, чем больше дистанция, тем легче сопротивляться. Он спрашивает, как доказать? В голове вдруг раздался насмешливо-язвительный голос Кирюши: «Ну давай еще план действий тебе накидаем. Пошаговый. А чё нет-то?»         — Решишь, — прикрыв глаза, отозвалась Аня апатично.         Не будет Косте спуска. Понятия не имеет, что именно он должен сделать, чтобы она поняла, но точно знает, что сидеть у окна в ожидании подвигов нет смысла: этот Принц сложит свой пластмассовый меч и развернет коня, обнаружив на пути первый же ров, а она у этого окна состарится.           — Гонишь меня, значит, — сквозь зубы констатировал он.       Тебе гордость не позволяет спросить в лоб? Или что?         — Я запуталась, милый. Я устала – очень – думать и решать за двоих. Так устала… У меня теперь лапки.    

***

        Не работается что-то.          Кир испытывал хрупкий стул на прочность, раскачиваясь на деревянных ножках туда-сюда и глядя, в общем-то, в никуда. Пейзаж за окнами террасы стремительно терял резкость и обращался калейдоскопом размытых пестрых пятен. Тишина вокруг установилась идеальная: Ян сегодня не торопился к своему «другу Сене» – засел наверху с конструкторами, в инженерном угаре позабыв даже про вожделенные печеньки, что в компании пакета молока терпеливо дожидались его на столе. На вопрос о том, не заболел ли, ответил: «Нет», – к диалогу никакого желания не выказал, так что Кир с успокоенной совестью спустился пилить проект. Однако в результате не написал и десяти строк – сосредоточиться на первостепенных задачах не выходило, хоть ты тресни, потому что все мысли вертелись вокруг Милы. С ними он засыпал, с ними просыпался, умывался, завтракал и уже понял: ужинать тоже будет с ними (покой нам только снится). За минувшие сутки раз -дцать попытался возвести их в разряд горячечного бреда и отринуть, отвлечься на прекрасную погоду, солнце и пение птичек, работу, в конце концов, а они все равно настойчиво возвращались в череп и уверенно вытесняли оттуда все остальное.          Сука! Какого черта она вообще это ляпнула?         Пять процентов. Вероятность ничтожная, смехотворно маленькая (под лупой, может, и разглядишь). Однако не ничто. И поэтому сейчас браузер пестрел вкладками, а башка лопалась от попыток уложить по полочкам всю полученную информацию, чтобы затем выстроить из нее укрепленную линию обороны, через которую не пробьется ни единое гнилое допущение. Пока процесс возведения баррикад из приводимых себе аргументов двигался серединка на половинку.         У него нет оснований в чем-то Сеню подозревать.         У него есть основания присмотреться внимательнее.          «Твой Ян с ней»…         Су-ка!         Рабочий чат уже пять минут как встрепенулся после обеденной дремы, но Кир упрямо не снимал в Скайпе статус «Занят». Даже если он объявится пред их очи, толку от него все равно будет ноль. Мысли скакали, как горные козлы по отвесным скалам.           «Чаще манифестирует с шестнадцати до тридцати лет»,  — А ей?.. — «Нелюдимость»,  — Угу… — «Вероятность передачи от отца не выше трех процентов», — Сраные три процента… — «Сглаженность эмоций», — Хз — «На сто тысяч человек примерно пятнадцать случаев»,  — Всего. И вообще, необязательно генетика ее вызывает — «Магическое мышление»…         Да блядь!         Как изящно и непринужденно можно было бы объяснить любую из подмеченных им особенностей, кабы не отягощенная наследственность. Как легко позволить себе развесить уши, поверить в сплетни и, подхватив их, понести под знамениями правды, выжигая на чужом лбу клеймо на всю жизнь. Уж куда как легче, чем оказать сопротивление: заставить себя сохранять самообладание и хладнокровно мыслить, продолжить приглядываться, примечать и анализировать в попытке понять. Зачем париться, когда можно не париться?          Зачем смотреть глубже и узнавать, когда можно не смотреть и верить на слово?         Все это Кир сам проходил. И потому парился, уже закипал, уже слышал свист в собственных ушах, еще чуть-чуть – и дребезжащую крышку чайника сорвет давлением. Половину этих, прости Господи, «ранних ласточек» можно разглядеть в каждом втором с точки зрения социума «нормальном», включая его самого и даже Яна. И что теперь? Всем табором дружно двигать сдаваться в психушку?         Это смешно. Однако его пугало другое. А именно, утверждение, что окружающие часто принимают тревожные звоночки за особенности характера, а значит, обмануться действительно элементарно. Ко всему, что-то из перечисленного в статьях он действительно в Сене успел обнаружить.          И все-таки… Все-таки поддаваться коллективному психозу не торопился.          Вот, например. Одним из первых признаков развития болезни, какую статью ни открой, называлось желание изолироваться от общества. Есения и сама подтвердила, что «та еще затворница», причем не из-за стремления к тишине, а потому, что ей сложно любить людей. Набат ли это? Ну, как посмотреть. Предварительный вывод гласил лишь о том, что закрыться ее заставили жизненные неурядицы. Его тоже калачом наружу не выманить, неудивительно, что круг его общения после института сократился до пары человек. Ну и что? Себя он считал интровертом, которого приучили время от времени вылезать из своей конуры в целях приведения в порядок загаженного зеваками жизненного пространства и изгнания нарушителей далеко за периметр своей территории. Иногда он выползает посмотреть, что изменилось в мире за время его отсутствия. Иногда хочется погреться на солнце, иногда – тупо подвигаться или спустить на всякую ерунду ползарплаты. Иногда он чувствует, что начал дичать и уже забывает, как выглядят люди. В любом случае, «у себя» ему было, есть и будет гораздо комфортнее, чем «на шумных улицах». Удаленка выбрана осознанно, машина куплена, чтобы не автобус или метро. Так, может, и она в лагере отшельников? Почему нет-то?          Дальше. Специалисты указывают, что рассуждения больных об устройстве мира весьма своеобразны: они, мол, склонны проявлять так называемое «магическое мышление», то есть убеждены, что на их судьбы влияет лишь их настрой. А Сеня заявила тут намедни, что ей «нравится философия», согласно которой мысль материальна. Но ведь одно дело, когда идея просто «нравится», и совсем другое, когда ты возводишь ее в абсолют и начинаешь руководствоваться ею по жизни. «Друг Сеня» вроде как сама согласилась, что это псевдонаучная хрень. Однако кто ж знает, что она там думает на самом деле...         Сглаженность эмоций?.. Ну, пожалуй, малость есть. Но, возможно, она просто сдержана по натуре или пока побаивается открываться. Подавленной и совсем уж оторванной от реальности не выглядит, на чужие эмоции реагирует, мимика выразительна достаточно, чтобы предположить, какие чувства в те или иные моменты может испытывать. На ненормальном восприятии раздражителей не ловил, в эмоциональной неадекватности, то есть резком несоответствии выражаемого чувства ситуации, не замечена.          Хотя…            В очередной раз вспомнилось, какую феерию Сеня устроила им по приезде на дачу месяц назад, сначала на протяжении нескольких минут чуть более, чем полностью игнорируя их присутствие прямо у себя за спиной, а после коршуном кинувшись на капот. Объяснить такое поведение Киру пока не удавалось, так что вся надежда оставалась лишь на то, что она действительно просто с кем-то их попутала, как и сказала. Однако реактивность и яркость того выплеска продолжали на раз сбивать с толку.          Зато (зато!) до «эмоциональной холодности» здесь, как до Луны. Ведь, между прочим, с упоением нахваливала мазню Яна и даже «дядю» умудрилась пожалеть (пусть дядя не испытывал нужды). То есть… То есть здесь у нас та самая эмпатия, которой, как утверждают, лишены страдающие расстройством. Так и пишут: «Становятся равнодушными, теряют способность понимать эмоции других людей». Не про нее.         Еще вспомнилось, как яростно защищала обворовавшего ее пацана. Ну, тогда она хотя бы прямо объяснила, что много раз бывала на его месте. Типа, «готовилась погибнуть от рук бесноватой толпы». Буллинг? С такими соседями, как Мила – с высокой вероятностью. И уж не от дачной ли толпы? Кстати, буллинг, стресс и проблемы в семье, о которых она мимолетом упоминала, указаны в литературе как пусковые механизмы. Но это же не гарантия? В его семье тоже имелись серьезные проблемы, из стресса он последние месяцы не вылезает, однако же пока бригаду санитаров на него, к счастью, не вызывали.         А, вот еще… Эффектное появление в респираторе. Ну… Да, необычно, странно (самую малость ненормально), но, как в последствии выяснилось, не неадекватно. Она же все потом объяснила – все из-за пылинок в смоле и трудностей с надеванием этой хреновины. Всего делов.         Сердце нехорошо разгонялось.         Что там дальше? Нарушение мышления, то самое «расщепление ума». И снова нет. У Еси речь складная, никаких признаков шизофазии нет. Нет их – и всё тут! Вспоминая их диалоги, Кир приходил к уверенному заключению: свои мысли Сеня выражала ясно и четко, в словах не путалась и их не выдумывала, не тараторила и не «зависала» в процессе, откровенного бреда (да вообще никакого бреда) не озвучивала. И это, на минуточку, самый увесистый аргумент в пользу того, чтобы встать со стула и немного размяться – пойти запихнуть Миле в одно место все эти статьи (чтоб подавилась).         Каждый раз, когда удавалось найти очередное доказательство в пользу версии о «нормальности» Яниного единственного «друга Сени», Кир ощущал, как с плеч ползет очередной валун. И вместе с тем каждую минуту продолжающихся раскопок чувствовал стыд за то, что вообще позволил Милиной бомбе затикать в своей голове. «Ян твой с ней. Не боишься?..» Сука.          Уже давно пора было остановиться. Минувшей ночью, проваливаясь в тревожный сон, он отдавал себе полный отчет, что Милиной милостью плотно сел на крючок и уже с него не соскочит, даже если вдруг окажется, что и впрямь не все в порядке в Датском Королевстве. Осознавал, что если будет трепыхаться, усугубит свое и без того незавидное положение – заглоченный крючок войдет по самое некуда и кишки его наружу вывернет. Но мозг все равно упрямо работал, заставляя копать до самого каменистого дна, до победного, до точки, а лучше до восклицательного знака – как обычно. На вопросительные знаки аллергия у Кира развилась еще в детстве. Возможно, поэтому он с безысходной покорностью отвечал на бесчисленные «А что?» и «А почему?» в исполнении племянника.         В одной публикации сообщалось, что поведение страдающих определенной формой расстройства отличается дурашливостью. Пока за Есей он такого не заметил, но тут подумалось, что по такому признаку в психи можно треть населения планеты записать. А начать с Тимура и Самойловой. Нет, ну а что?          Далее… Страшное. Галлюцинации… Вот с таким точно на принудительное лечение, тут уж без всяких сомнений.          Отчего-то снова вспомнилось, как встретила. Накинулась с вопросом, что ему от нее надо, словно... Будто узрела в нем первейшего врага. Интернет утверждал, что мания преследования является одним из признаков того самого шизофренического бреда. А кто-то слышит голоса… Кому-то голоса приказывают идти и убивать. Сеня фактически сразу признала, что обозналась: ойкнула, смутилась, начала отступать в забор… Однако какой все-таки то был выплеск… Кир отчетливо помнит, как опешил, помнит сбившую с ног волну гнева. Очень бы хотелось надеяться, что это и впрямь просто дебильное недоразумение, а не визг сирены.         Что еще? Изменения в отношении к своей внешности, равнодушие к внешнему виду и опрятности одежды. Ну, здесь стоило начать с того, что он без понятия, имели ли место вообще какие-то изменения, или Сеня в принципе никогда особо не заморачивалась тем, что на себя надевает. А продолжить стоило все-таки признанием, что выгуливать на огороде новое брендовое шмотье – очень так себе идея. Додуматься до такой способны отдельные, ленивые до перебора гардероба, небережливые, впопыхах открывавшие сезон экземпляры (См.: Аверьянов К.А.)         Пахнет от нее довольно приятно, необычно, кожа и волосы ухоженные и чистые, одежда тоже, пусть и видавшая эту жизнь. Мимо. Типа, ура.         Дальше. Двигается плавно, не дергано, не заторможено. Не замирает в неестественных позах, в затяжной ступор при нем не впадала, в молчанку с ним не играла, просьбы не игнорировала (что-то запамятовал, звучали ли они вообще), при этом активно сопротивлялась попытке слегка надавить – там, у магазина. Что в их с Яном обстоятельствах хорошо, даже прекрасно. Потому что про людей с такими нарушениями психического здоровья пишут, что они якобы подчиняются чужой воле на автомате.         Казалось бы, на этом стоило остановиться, выдохнуть, успокоиться и вернуться, наконец, к работе. Но Кир зачем-то продолжал упорно перебирать признаки. Оставались такие, которые он не мог ни опровергнуть, ни подтвердить, потому что чтобы опровергнуть их или подтвердить, с человеком нужно ни больше ни меньше жить, ну, или постоянно находиться рядом. Изменение моторики. Тревожность. Нарушения сна. Слуховые и/или зрительные галлюцинации. Трудности с концентрацией внимания. Угасание интереса к тому, что волновало ранее. Равнодушие к себе и своим. Ложные воспоминания.         Кстати, о них. Подумалось, что дежавю, которое никак не оставит его в покое, – это ведь ни что иное, как ложное воспоминание. Значит ли это, что билет ему прямиком в Кащенко?         «Фаза стабилизации длится от полугода и более. В этот период можно наблюдать неярко выраженные признаки психоза, остаточный бред, кратковременные расстройства восприятия и взаимодействия с миром. Становится заметным нарушение памяти, внимания, расстройство логического мышления. Длительная ремиссия от пяти лет и далее возможна, случаев стабилизации состояния на всю жизнь в психиатрии не зафиксировано».         «Подвержены депрессиям и склонны к суициду».         Иди ты в задницу, Мила! В жо-пу!         — М-м-м… Привет…         От неожиданности чуть со стула не навернулся. Еся появилась в дверях террасы слишком уж внезапно, Кир никак не ожидал, что она может прийти сюда одна. Настолько погрузился в неприятные размышления, что и шагов не услышал. Ничего вообще не услышал и не увидел.         И давно ты здесь?..         — Привет, — поспешно схлопывая окно браузера и разворачиваясь к гостье, отозвался Кир. Понимал, что с такого расстояния и под таким углом ничего ей на экране не разглядеть, и все же – от греха подальше, что называется.          Наскоро оценив ее внешний вид, пришел к выводу, что из раза в раз ничегошеньки не меняется: Сеня принципиально отказывалась выгуливать по пыльным дачным дорогам городской шмот, одевалась довольно неброско, но при этом выглядела опрятно с макушки до пят. Судя по размеру накинутой на футболку клетчатой рубашки, у кого-то большого и широкоплечего ее отжала. Рукава бы подвернуть – обнажить тонкие запястья и сыграть на контрастах.         — У вас было открыто, я решила не орать, — попыталась объясниться за вторжение Сеня. — Мало ли…          — Правильно, — просто согласился Кир, мысленно продолжая прикидывать, где и что еще можно подвернуть и подчеркнуть. Штанины джинсов-бананов так и просились под пальцы или ножницы. Там же хрупкие щиколотки. Думать о выпирающих острых косточках оказалось гораздо приятнее, чем о...          Она замялась там, на пороге: явно смущало ее, что вот так, без приглашения, вломилась на чужую территорию. И он прекрасно ее понимал. И ощущал адский дискомфорт, осознавая, чем именно тут занимался в момент ее появления. А еще потому, что она стоит, а он сидит. Но вставать все-таки не торопился: раз уж сама явилась, то…         — Заходи, — подбородком указал Кир на свободный стул. — Чаю? Водички?         Кинув на него еще один нерешительный взгляд, Еся все же скинула кеды и прошла к столу. Присела на краешек стула, непривычно привычным жестом поправила волосы и тут же начала изучать интерьер. А Кир продолжал наблюдать, пытаясь не отвлекаться ни на слепящие вспышки перед внутренним взором, ни на чертовы конопушки, ни на просочившийся в ноздри запах цитруса.         Любопытно ей. Здоровая реакция на новую обстановку       … … …        Волосы… Здесь что-то не так… Не так… Не...       … … …        Четыре поярче на переносице… Нет, пять… Темнее, чем остальные… И на окантовке губ… И на нижней… Две… На правой щеке темных… Пятнашка?.. Не, с десяток… На левой… Не видно…          — Ян не пришел, вот я и… — вырывая из поплывших мыслей, наконец подала голос Сеня. — Осень — Мы сегодня собирались идти на разведку на озеро, а его все нет.         Волнуешься? Чудненько         Пассаж про племянника Кир решил пропустить мимо ушей.          — Ясно. Как вообще дела? Как настроение? — откинувшись на спинку стула и кое-как удержавшись от того, чтобы не скрестить на груди руки, спросил он. Руки хотелось срочно куда-то деть, так что, уложив локоть на стол, Кир подпер костяшками пальцев щеку и напустил на себя самый неравнодушный вид. Впрочем, тут и стараться-то особо не пришлось: его и правда интересовали ее дела и настроение.         Пушистые ресницы вновь вспорхнули. Большое удивление и беспомощность под ними плескались, да-да.          Что такого? Банальнейший же вопрос         — Хорошо, спасибо, — протянула Еся озадаченно. — Честно говоря, отлично, лучше не было давно, — Интересно — А что? — настороженно уточнила она.         Ну что за прелестное создание: сидит, бледнеет, робеет, прячет взгляд на предметах мебели, а в апреле была готова свернуть ему шею через окно. Загадка лета…         — Да так, просто, — Кир продолжал сверлить Сеню взглядом, хотя прекрасно видел, что вгоняет этим в смущение. Ну, по крайней мере, ей было не равнобедренно, это хороший знак. — У меня вот что-то не очень, не выспался, — Думать потому что надо меньше — Комарья налетело. Зудели всю ночь над ухом….         …в башке…         — Ну, не знаю, — повела она плечами. — Если честно, здесь я сплю как убитая, — Шикарно — От комаров у нас куча всего в магазине. К тому же, у вас все двери нараспашку. Конечно, они налетят, — Логично — И коварно затаятся, а ночью напьются вашей вкусной, питательной кровушки.         Усмехнулась. Иронизирует. Прекрасно…           — Ядовитой, — напомнил Кир бесстрастно. — И что, и дичь всякая тебе не снится?          — Кому она не снится?.. — вопросом на вопрос ответила Сеня. Кажется, она начала потихоньку смелеть, и его это более чем устраивало. — Бывает, хотя ведь зависит от того, что понимать под дичью… — Справедливо. Вопрос философский — Но вообще, здесь я засыпаю за минуту. И до утра.          Кир медленно кивнул, принимая ответ. Пока все, что он от нее слышал, приносило лишь облегчение: невидимые клешни ослабляли хват.         — Завидую. Мне спать мешает кипящий мозг, — что, в сущности, правда: тяжелая голова пытается завершить процессы, но система перегружена и висит, ты хочешь и не можешь уйти в отключку. — Ну, а картины твои там как поживают?         — Ну… В целом, хорошо, — снова замявшись, Сеня отвела взгляд на самую, пожалуй, примечательную деталь интерьера террасы – высоченный сервант цвета сочной травы. — Довольно продуктивно, — И добавила, чуть-чуть подумав: — Даже чересчур.          Заебись. Мне все нравится          Дабы перестать уже террорить ее разглядыванием в упор, отвернулся к экрану, оценил цифру «76» на иконке рабочего чата, и встал со стула к серванту – за чашками для воды. Зашибись, но кое-какие вопросы пока оставались. Главное, звучать непринужденнее.         — И давно ты рисуешь? — небрежно поинтересовался Кир.         За спиной послышался шумный вздох и скрежет чьих-то извилин. Возможно, звучал он не так уж и непринужденно, как бы хотел. Но ты попробуй тут не звучи, когда твоя излишне болтливая соседка вбросила тебе в башку дымящуюся шашку, часики тик-так, тик-так, и твоя задача – в процессе обезвреживания обойтись без жертв. Совсем.         — С детства, — негромко откликнулась Сеня. Киру отчего-то казалось, что в данный момент она изучает не сервант, или настил, или самовар, или кружевную скатерть, а его лопатки. Потому что между ними зудело. Или затылок. Потому что его пекло. Кир искренне надеялся, что тело его не выдает. Напряжение в мышцах пока не сходило, хотя стоило бы уже расслабиться.         — И что, неужели до сих пор не надоело? — полюбопытствовал он, ставя перед ней кружку «Мотаю нервы», которую купил для Яна, но облюбовал сам. Себя Кир причислял к категории людей, довольно скоро теряющих интерес к увлечениям, и сейчас, услышав о том, что рисует она с детства, нехило удивился и даже зауважал. Это второе. Ну а первое… Он чувствовал, что не успокоится, пока не услышит ответ на этот вопрос. Позарез надо знать. В-третьих, правда интересно. Грех не пользоваться возможностью, раз уж та так удачно представилась.          В-пятых, в его черепушке вновь начались сбои: он уже не в состоянии в правильном порядке перечислить приоритеты. Сеня – она как магнитная буря уровня G4 (тяжелая), а он уже слишком стар, чтобы прикидываться, что солнце на него не влияет. При бурях такой мощности возникают проблемы с контролем напряжения и ошибочно срабатывают сигнализации. Ухудшается связь органов тела с мозгом и внутренняя навигация, возможно возникновение полярных сияний перед мысленным взором.          G5 он, по ходу, не переживет.         Кажется, Еся отрицательно покачала головой.         — Этих техник столько, что мне кажется, надоесть просто не может, — призналась она, переводя на него бесхитростный взгляд. — Есть ведь не только привычные всем карандаши, акварель там, масло или мелки. Есть спиртовые чернила, та же смола, акриловый флюид-арт. Диджитал… И еще куча-куча всего. На всю жизнь хватит.         Пока она говорила, ее голос набрал силы, глаза замерцали огоньками, а губы потянулись вверх в робкой улыбке, и Кир понял: всё, только что он нащупал переключатель времен года и врубил Лето. Этой погодой реально можно управлять. И делать ничего не нужно. Просто, блин, поинтересуйся чужой жизнью и выкажи искреннюю готовность выслушать. И она здесь вовсе не исключение, а самое что ни на есть железобетонное правило.           А еще она забавно выговаривает букву «р» – вот сейчас, на пассаже про акварель, карандаши и акрил он четко это расслышал. Откровенно не картавит, но произносит очень… он бы назвал это «нежно», со смягчающим шипением, немножко по-детски. «Миленько», — заключила бы Самойлова. «Кошмар» — ужаснулся бы преподаватель немецкого. «Превосходно» — парировал бы восторженный француз.          Что сказал бы Кир?       Чума         — И как? Сложно? — возвращаясь на свое место с бутылкой минералки, поинтересовался Кир. — Много времени у тебя занимает работа над картиной?          Нет, ему определенно нравилось, что он видел и слышал. Нравилось наблюдать, как постепенно спадало ее напряжение, как, расширившись, наконец загорелись глаза и чуть подалось вперед тело. Тонкие пальцы оставили в покое лежащие на плече пряди цвета… Нет, этот цвет он не определит: между темно-русым и молочным шоколадом, с паутиной озорной рыжины в комплект к не менее озорным веснушкам.         — Смотря что, — окончательно оживилась Сеня. Глаза натурально зажглись изумрудными огнями, даже дыхание у нее изменилось. — Смола начинает застывать уже через десять минут, так что приходится работать очень быстро, с четким пониманием, какого результата добиваешься. А вот с чернилами я могу сидеть и по пять часов кряду – вырисовывать спиртом линии. А потом не удовлетвориться, все стереть, размяться и в запале начать заново. На картину маслом могу потратить много дней, в зависимости от настроения.         Интерес не теряет, концентрироваться умеет. Спит крепко, дела прекрасно. Блеск           А еще он осознал, что ведь реально пошлет Милу в жопу. Причем сделает это прилюдно, чтобы разок почувствовала, как оно вообще ощущается. Потому что перед ним сидел абсолютно. Нормальный. Человек. Со здоровыми реакциями, без всяких намеков на расщепление мыслительного процесса или сознания, выстраивающий понятные логические цепочки, без проблем завершающий начатые предложения, фигову тучу лет увлеченный своим делом и благодарный за интерес к собственной жизни.          Послать в жопу себя, если честно, тоже хотелось. Эта привычка копать до дна, сотни раз служившая ему добрую службу, сегодня заставила ощутить себя уродом. Он уже и сам не понимал, чего в этих раскопках было больше: желания убедиться в том, что правильно почувствовал и поставил, желания закатать Милу в асфальт в схватке аргументов, желания немного подстраховать Яна, желания узнать ее лучше, понять ее, закрыть ее от чужого недоброго взгляда, раз уж она сама не в состоянии, или... Да черт там знает. Но как бы то ни было, перед ним человек, а не стеклышко с любопытным лабораторным материалом для исследования. От себя малость подташнивало.         Последний вопрос на сегодня, он себе обещает.         — Покажешь?         — Ну… — замявшись, Сеня вновь отвела глаза. — Если... Если тебе правда интересно…          Безумно         — Да.         На этом Кир посчитал нужным с допросом заканчивать, а то она ведь, не ровен час, в чем-нибудь точно его заподозрит. И будет права.          Принял решение – и аж полегчало.         — Я вчера раму добил, — машинально подсовывая правую ногу под левое бедро, со скучающим видом констатировал он. — Теперь я уверен, что идея оказалась галимая, потому что твоя картина сто пудов лишится своей невесомости. Но ты забери все равно, может, пригодится.         Если в секунды, когда он устраивался поудобнее, Сеня предсказуемо следила за его наконец обретшей покой ступней, то сейчас снова уставилась на него с таким видом, будто он ей только что признался, что построил пансионат для брошенных стариков и раздает нищим всю зарплату. Губы приоткрылись, и в этом положении она застыла. В прошлый раз звучало что-то про «неудобно», но в этот раз, вероятно, уже не прозвучит, потому что он тогда успел высказаться по данному поводу.          — «Спасибо» достаточно, — вздохнув, любезно подсказал Кир. — Было несложно, я хоть отвлекся.         — Спасибо, — шумно выдохнула Еся. — У меня здесь столько картин, которые только и ждут, чтобы их… Нет, я не это имела в виду! — испуганно воскликнула она, заметив, видимо, как расползаются в невольной усмешке уголки его рта. — Я к тому, что обязательно найду ей применение!         — Ура.         Ура, все-таки все с тобой в полном порядке, друг Сеня         — Кстати, — вдруг шире распахнула глаза Еся, — а что ты такого Миле тогда сказал? Если не секрет…         Э-э-э…         Уронив голову на грудь, Кир вопросительно уставился на свою собеседницу в слабой надежде, что пояснение последует прежде, чем ему придется открывать рот и отвечать на единственный ее вопрос, по каким бы причинам он ни задавался (а отвечать честно, положа руку на сердце, что-то ну совсем не хотелось).         — Просто она только что отловила меня у вашей калитки и извинилась за… За… — прикусив губу, Сеня замолкла, а Кир перестал дышать, мысленно расписывая себе разговор этих двоих по ролям. Если у Милы хватило мозгов вновь упомянуть «шизофреничку» (а ей хватит!), это может означать лишь одно: сидящая перед ним девушка, скорее всего, теперь в курсе, что он в курсе. Не хотелось бы. — В общем, за дела давно минувших дней, — Еся выдохнула, а он – случайно – вслед за ней. — Мы с ней никогда не ладили, так что у меня до сих пор в голове не укладывается.          Задумала что-то?.. Или?..         Озадаченный, но не встревоженный взгляд наводил на мысль, что Мила чуть умнее, чем показалось, и воздержалась от того, чтобы вновь швыряться обидными словами. Скорее всего, Сене повезло не услышать это вновь, так что и нахрен не нужных ему подозрений на его счет у нее не возникло. А еще растерянное выражение Есиного лица красноречиво подтверждало только что прозвучавшее чистосердечное признание – у нее и впрямь не укладывается в голове. Киру чудилось, что, возможно, было бы лучше, если бы так и не уложилось. Потому что черт поймет, каковы в действительности Милины мотивы, и бдительность терять все-таки не стоило бы. С другой стороны, соседку он вообще не знает. Возможно ли, что она оказалась из тех, кто способен признавать собственные ошибки?         Это допущение и стало той соломинкой, за которую утопающий тут же ухватился.          — Ну, люди ведь взрослеют. Если повезет, даже мозгов набираются, — загнав брови повыше на лоб, хмыкнул Кир. — Так что… Ничего особенного не сказал, — Кроме того, что она курва бесстыжая — Сказал, что Ян к тебе проникся, — Ну, по крайней мере, об этом подумал — Он наверху, если что.         — А почему тогда не спускается? Ян?! — повысила голос Сеня.          Ответила ей упрямая тишина. Кир неопределенно повел плечами, давая понять, что о причинах затянувшейся игры в молчанку не осведомлен. А Еся заметно напряглась.          — Я поднимусь? — нахмурилась она. — Можно?       А вот и Осень         — Поднимись, — кивнул он в сторону лестницы. — Мне час назад в аудиенции отказали.          Развернули на пороге    

***

        Может, она это специально? Оставила их открытыми?         Отяжелевшее тело привалилось к стене, наотрез отказываясь подчиняться слабым мольбам подняться со ступенек и куда-нибудь (подальше) себя отправить. Мозг приказывал оставаться на месте. Приказывал быть стойким и выдержать пытку до конца. А застигнутое врасплох сердце рвано отстукивало в ребра вынесенный вердикт.         Мудень.         Когда с глаз сдирают, казалось, намертво вросшую в кожу повязку – резко, без предупреждения, так, что ты даже не успеваешь морально подготовиться к жгучей боли, – это, честно говоря... Это… Как, оступившись в кромешной тьме, сорваться в пропасть; как рухнуть в прорубь, пережить маленькую смерть, а спустя секунды в ужасе осознать, что над тобой лишь ледяной потолок. Сердце просто останавливается, и ты понимаешь – всё. Краем уха прислушиваясь к звукам легкой поступи по скрипящим ступеням, к робкому: «Привет. К тебе можно?», – он не мог предугадать, что и уютный скрежет рассохшегося дерева, и баюкающий шелест ее голоса, и ответное молчание мало́го являлись предвестием апокалипсиса – точно таким же, как отяжелевший застывший воздух и внезапно накатившая духота являются предвестием страшной грозы. Приземляясь на нижнюю ступеньку лестницы на второй этаж, вертя в пальцах пачку сигарет, убежденный, что впереди перекур, не догадывался, что еще пара минут – и он не обнаружит внутри ничего живого, лишь выжженную, истрескавшуюся землю. О чем он, проследовав за Есей по пятам, думал, так это о том, что ему представился прекрасный шанс чуть больше понять про удивительное общение этих двоих. Исполнение невинного желания обошлось непомерно дорого.          Таков счет за намеренную слепоту (при условии, что пока не издохла совесть).  

.

        Поначалу Кир хотел устроиться на крыльце, ибо после выматывающих размышлений о симптомах душевного недуга и потрепавшего нервы разговора с потенциальной обладательницей такого недуга ему до одури хотелось перекурить. Даже в кроссовки влезть успел. Однако в последний момент передумал, предположив, что оттуда многое может и не расслышать. Если бы Сеня прикрыла дверь на втором, вероятность услышать что-либо с первого тоже существенно снизилась бы, однако оставив открытой дверь, она словно оставила ему шанс успеть искупить свои грехи. Звуки, не встречая непреодолимых преград, разливались по дому.          — Привет. К тебе можно? — вкрадчиво поприветствовала Яна она.         Вербальных реакций ухо не уловило.         Нельзя. Не видишь? Я занят, — мысленно передразнил племянника Кир. Он даже тон этого гостеприимного поросенка «слышал»: капризный, недовольный, нетерпеливый – хорошо знакомый Киру с зимы. Подобные фокусы малой время от времени выкидывал, при этом демонстрируя абсолютно наплевательское отношение к возрасту собеседника, так что не привыкать. Считая священным право на личное пространство, празднуя собственную свободу, Кир всякий раз без лишних вопросов ретировался восвояси.         Кир. Еся же явно не поняла, куда именно ее только что отправили по грибы.          — Ты чего такой хмурый?.. Ян?..         Голос ее зазвучал звонче, еще обеспокоеннее, и Кир предположил, что видеть Яна в пасмурном настроении ей пока не доводилось.         Сюрприз, Сень, этот парень умеет плести макраме из клубков чужих нервов         — …чего, — пробурчали тихо. Или почудилось?         Если это было «ничего», то «ничего» в переводе на невежливый человеческий означает «отвали». Если что.         — Ян, пожалуйста, — умоляюще протянула Еся. Она будто оглохла – отказывалась слышать, что ей пытаются сказать. — Я же уже знаю, какой ты, когда все и правда в порядке. — Ты ведь так ждал этого похода на пруд… — Неужели? Ни словом не обмолвился — Что случилось?         Протестующее ответное молчание все еще оставляло Киру возможность язвительно комментировать происходящее наверху.         Наивная такая… Удачи, друг Сеня         — Ян… Ну?..         Это фиаско, братан. Спускайся и признай         Не только наивная, но и упрямая. На втором установилась напряженная тишина, что в понимании Кира означало лишь одно: полный игнор. Иг-нор. Воображение в красках нарисовало племянника, упорно рассматривающего картинки в детском журнале, шкрябающего карандашом по раскраске или уткнувшегося носом в телефон, где уже давно поселился добрый десяток детских и не очень игр и приложение видеохостинга для маленьких лоботрясов. Нарисовало и растерянную Сеню: прислонившись плечом к дверному косяку, она сейчас наверняка наблюдала вихрастый затылок склоненной головы. Баранья упертость являлась семейной чертой Аверьяновых – передавалась от отца к сыну по наследству. Пожалуй, это, к сожалению, – то единственное общее в характере, что Кир имел с Тимуром. А от Тимура она перешла к Яну – всё, черт возьми, логично. О, Кир племянника даже понимал… Это состояние – клокочущее раздражение, вызванное зудящим желанием выставить всех назойливых за дверь и наконец остаться в одиночестве, – хорошо ему знакомо. Транслируется в мир как раз таки затылком.         — Мне приснился мой папа, — спустя полминуты или около того бесцветно отозвался Ян. — Он мне снится... Иногда. Он всегда мне что-то говорит, но я потом никогда не могу вспомнить.          В пальцах замерла пачка сигарет. Какой-то миг, всего несколько слов, опустошение в детском голоске – и грудную клетку, спину и мыслительный процесс парализовало, а пространство затянуло плотной пеленой: мозг будто отключил лишние органы чувств, обращая расслабленное тело в голый нерв, в чистый слух.          — А потом он всегда уходит, — чуть погодя продолжил Ян. И Кир почувствовал в легких разъедающий ткани едкий дым. Пробивая себе путь через гортань, дым оставлял на языке вкус февральско-мартовской горечи. Сочился наружу и резал глаза, их застилая. Вокруг стало до того тихо, темно, душно и холодно… Пугающе тихо и холодно, до оцепенения, звона в ушах, бегущих под кожей мурашек, болезненного онемения в груди. — Я очень прошу папу не уходить. А он всегда запрещает мне идти за ним. Но я ведь очень-очень-очень скучаю. А он даже не дает его обнять, — сорвавшись в вышину, голос Яна дрожал. — Я его зову: «Папа! Папа!» А он… Он совсем не слышит, как я его зову.         Сердце стыло в ледяном ужасе тягучего осознания. Пепельно-серые хлопья понимания кружились вокруг в безумном вихре и осыпались на стремительно опустевшую голову. Ехидную сущность связали по рукам и ногам, перекрыли подачу кислорода, а глотку забили колючим, раздирающим слизистую комом, так что теперь, обездвиженная, обезвреженная, ослабшая, она замерла в бессильном немом смирении. Даже трепыхаться у нее не получалось. Даже дышать. Тимур снился и ему – часто, ярко, больно. Утра после таких свиданий окрашивались в цвета мучительной тоски.         — То, что ты видишь папу во сне, абсолютно нормально, — заверила Сеня. Она звучала успокаивающе, тихо… Сочувствующе и потому… безопасно. — Ты его любишь и часто о нем вспоминаешь, поэтому. И так будет происходить и потом. Это нормально, Ян. Это обычно. А идти за ним он тебе запрещает, потому что тебе еще рано идти за ним. Он хочет, чтобы ты жил свою жизнь и радовался ей. Мне так кажется, — ее тяжелый вздох донесся до первого этажа, и Киру, который искренне считал бредом подобные суждения, вдруг очень захотелось поверить, что по-прежнему остается под теплым надежным крылом.  — Так что не обижайся на него. Он тебя проверяет и оберегает.          Дом вновь погрузился в тягостную тишину. Отдающую низкими частотами где-то за пленкой барабанных перепонок. Она набирала высоту, свистела и лопалась внутри черепной коробки, вынуждая со всей дури вдавливать пальцы в виски и крепко жмурить глаза. Такая тишина оказалась невыносима.         — Расскажи мне, что ты сейчас чувствуешь, — нарушила повисшее молчание Сеня, и этот вопрос поднял дыбом волоски. Такой простой… Естественный, закономерный, правильный. Не звучавший. — Попробуй, Ян.          Не надо… Потерянность… Не добивай…          Поздно.         — Мне грустно…. И трудно… вот тут, — В груди — И иногда болит живот. И страшно, — Да — Раньше я никогда не был без него… — Я тоже…  — Я очень скучаю, — Очень — Иногда я хочу плакать, но боюсь, что папа увидит и разозлится. Папа никогда не плакал, он говорил, что мужчине плакать…Ну… Как это?.. Ну…          Блядь         «Не комильфо». Да, всегда так говорил. Что мальчишки терпят, мальчишки собирают волю в кулак, что борются за то, что им дорого. А сопли пусть девки распускают. «А ты не девка. Вот когда они поймут, что ты не девка, тогда они от тебя и отвянут, не раньше. Усек? Знай себе цену! Покажи им, чего ты стоишь! Заставь себя уважать!» Вот что Он говорил.         Время перестало существовать, растворившись в резкой боли, что шипящей кислотой выжигала клетку за клеткой в бесполезном организме. Надтреснутый голос Яна пугал сильнее, чем все просмотренные триллеры вместе взятые. Желал Кир того или нет, но представлял маленькое лицо. Нет, он не хотел бы увидеть это лицо своими глазами. Не хотел бы. А Сеня видела. Она храбро взяла на себя ношу, от которой малодушно отказался он.         Он ведь никогда не спрашивал племянника о том, каково ему. Наверное, потому что боялся правдивого ответа. Или, возможно, потому что мерил по себе и понимал: спроси кто его, он мучающее из нутра не вытянет: не получится найти те, хоть сколько-нибудь правильные, слова. Как объяснить, что чувствуешь, когда жив, но мертв? Слово «пустота» для этого состояния пустое. Слово «плохо» звучит плохой попыткой уйти от честного ответа. Правдивое «ничего» для пытки столь изводящей – ни о чем. Ты хоть весь толковый словарь перебери… Горесть?.. Меланхолию?.. Одиночество?.. Уязвимость?.. Беспомощность?.. Брошенность?.. А может, не спрашивал Кир потому, что, уходя от черной реальности в черное окно терминала, подспудно понимал: протяни он руку – и сам вновь окажется на дне. И тогда он трусливо предлагал мизинец. И ведь считал – еще пять минут назад считал! – что делает достаточно. А выходит, все это время делал одолжение.           Сеня наконец нарушила тишину, что отдавалась в ушах похоронным звоном.          — Можно тебя обнять?.. Так лучше?.. Вот и хорошо. Расскажи про твоего папу. Каким он был?         Охуенным он был. Самым лучшим         Внутренности туго скрутило в ожидании новой порции боли, что вот-вот прорвется из маленького хрупкого тельца наружу. Теперь Кир был уверен: все специально. Двери отрыты специально. Сеня специально копает, пытаясь освободить запертое глубоко-глубоко. Изгнать из ребенка экзистенциальный ужас – того дьявола, что сидит в нем месяцами и душит, пока его дядя прячется в собственной конуре.          — Папа всегда выполнял, что обещал, — чуть помолчав, отозвался Ян. — Он обещал, что мы поедем в самый-самый большой парк аттракционов, когда я пойду в школу… Я любил, чтобы он мне читал, и он покупал мне книжки... И мы их все читали... Даже по два раза… А мою любимую… — угасший было голос вновь пошел трещинами. — Я с ним везде ездил. Когда я болел, то мы заказывали пиццу, какую я хотел. Я всегда хотел с пеперони, — эти трещины все углублялись, разрастались, перекинулись на стены и потолки, побежали по зыбучим пескам, что только что были полом. — И еще бургеры, — Бутеры с докторской. Он шутил, что докторская лечит — И смотрели мультики... И еще про животных… — Футбик — Папа всегда смеялся, — Точно... Громко, раскатисто так… — Иногда он ругался по телефону. Но на меня никогда не ругался... Даже когда я плохо себя вел… — А вот меня приводил в чувство — В детском саду все мне завидовали, что у меня такой папа, — И мне…— Все хотели с ним дружить... Даже другие родители… Я тогда злился, потому что это мой папа, а не их, — Да…Это мой брат, а не их — Я все время думаю… Вдруг он умер, потому что я злился и иногда плакал?.. — Потому что забил и все проебал… — И потому что я плохо себя вел?... — Охуенный братиш… Благодарный... — Если бы я не плакал… И всегда-всегда вел себя хорошо… — Мог бы чаще ему звонить… — Иногда он со мной разговаривает, — И со мной — Но разве может так быть, если он и правда умер?          Как в затяжной транс погрузился. Как зараженную кровь пустили, и она забила фонтаном, и внутренние своды, накренившись, поплыли. Осознание, какой же он все-таки редкостный мудак, мешалось в странный замес с ощущением единения. Из Яна там вытряхивали и выскабливали. Там, наверху, происходило что-то сродни сеансу психотерапии, а здесь, внизу, было промозгло и молчаливо, и плотно сжатые зубы так и не разомкнулись, и все оставалось внутри, невыкричаное. Погано было. И вместе с тем... Будто медленно разжималась тугая пружина, будто кто-то чуть ослабил мертвые тиски.            — Ян, ты ни в чем ни в чем не виноват. Совсем, — негромко отозвалась Еся. — А я? — Все люди злятся, и плачут, и плохо себя ведут, но это не… Это сложно объяснить, малыш. Люди умирают, потому что болеют. Бывают несчастные случаи. Или от старости… Но не потому, что кто-то поплакал или позлился. Иначе бы на Земле давно никого не осталось, понимаешь? Папа точно-точно знал, что ты его любишь, как бы ты себя ни вел. Не сомневайся. И сам очень тебя любил, и остался бы, если бы смог, — «Мог он! Мог! Он не слушал же никого!» — А голос его звучит в твоей голове, — мерно, успокаивающе продолжала она. Утешала. — Потому что ты хорошо его знаешь и догадываешься, что он бы сказал тебе в той или иной ситуации. — Блядь, откуда ты такая на нас свалилась, Сень, а? — По-настоящему он больше не сможет к тебе прийти. И все же… — она замолчала там, вздохнула, а Кир перестал жмуриться и сидел теперь обескровленный и обесточенный, с закрытыми глазами, дыша глубоко и умоляя ее продолжать. — Я расскажу тебе один большой секрет, а ты о нем вспоминай, когда плохо, ладно? — М-м-м… Большой-большой секрет для ма-а-аленькой компании… — Твой папа все равно с тобой навсегда. Навсегда. Я знаю, что это непонятно. Но он у тебя вот здесь, дай ручку. Твое сердечко бьется, чувствуешь? И пока оно бьется, он всегда будет там. Оттуда он уже никогда не уйдет. Ты его самое родное, Ян, его сын. Помни об этом. Он продолжается в тебе. А потом продолжится и в твоих детях, и в детях твоих детей. И так до самой бесконечности. Носи папу вот здесь… И вот здесь. Береги.           Господи! Как это вынести? Как?!         До глубины души она поражала. Тем, как слушала – терпеливо, не перебивая, не скатываясь в нравоучительный тон, не осуждая и не обесценивая чужие чувства, не пытаясь возвыситься над несмышленышем за счет собственной взрослости. Сочувствуя по-настоящему. Как друг.         Тем, какие слова находила. Как кутала в теплое одеяло понимания, сочувствовала, унимала боль, приободряла и дарила надежду и веру. Все это предназначалось Яну, но по касательной ее «терапия» задевала и того, кто жадно вслушивался в каждый довод, сидя внизу. Кир осознал вдруг, что и сам не отказался бы, чтобы кто-нибудь вот так побыл рядом. Просто. Молча. Близко.         Дом вновь заполнила тишина. Только теперь она несла с собой не тяжесть, а светлую грусть. И стало чуть спокойнее.         — Я тоже умру? — спросил вдруг Ян. — И ты?         Вот он – вопрос, которым однажды задастся каждый. За которым последует неизбежное страшное прозрение и мучительное, длиною в жизнь, принятие. Или непринятие. И обо всем этом… Сидя на ступеньках, Кир признавал, что обо всем этом должен был поговорить с племянником сам. Он должен был это сделать, не она. Это он должен был назвать вещи своими именами. Дать ответы, не увиливая и не отмахиваясь от человека, который остался со своей неизвестностью один на один. Он должен был разрешить Яну выплакаться. Три раза, ага… Замкнутый ребенок – это ведь очень удобно: не выносит мозг.          После такого открытия признать оставалось лишь одно – как бы ему ни хотелось считать иначе, а изменить себя он не смог: как был ссыклом, так им и остался. Понадобится оскалиться – оскалится, вмазать в ответку – вмажет, научился, по надобности и первым задерет. Но как прятался в своем коконе от Реальных Проблем, так и прячется, забиваясь в самый темный угол. Тимура не стало – не стало того, кто спровоцирует, подстегнет, заставит проснуться. Стены этой тесной вонючей внутренней конуры не снести.         — Люди пока не научились жить вечно, — честно ответила Сеня. — Да я что-то и не уверена, что это надо. Так что да, когда-нибудь мы все умрем. Но лично у тебя впереди еще длинная-длинная жизнь.         — И я ничего-ничего не буду чувствовать? — в сомнении уточнил Ян. — Прикинь... — Совсем-совсем? Как это? Бабушка говорила, что папе теперь не больно...          Зато остальным... Что ты наделал, Тим? Что ты натворил? Видно тебе оттуда?!          — Тебе страшно, непонятно и хочется с кем-нибудь поговорить об этом? Чтобы тебе объяснили, да?         И так ласково она об этом спросила, что в груди защемило и заклинило. На мгновение согрело, а после охватило пламенем жгучего стыда.          Ян не ответил, и Сеня заговорила вновь.         — Я не буду тебя обманывать, Ян. Мы ничего не знаем о смерти, не знаем, что дальше. Говорят, что души тех, кто закончил свою жизнь здесь, спустя время начинают новую, рождаясь в другом теле… Хоть кошечкой, хоть жучком каким, хоть вновь человеком. Другие говорят, что после смерти душа попадает в Ад или в Рай. Ад для тех, кто вел себя плохо, а Рай – для тех, кто вел хорошо. Может, все это придумали, чтобы мы вели себя хорошо, — Вот именно… — Может, чтобы было не так страшно, ведь все боятся, — И это тоже — Все-все, Ян, не только ты. Все боятся однажды кончиться навсегда, — Кормом для червей — А может, это всё и правда, потому что есть те, кто уверяет, что помнит свою прошлую жизнь, — Пиздят — Мы не знаем, ведь те, кто умер, уже не могут вернуться. Так что на этот вопрос ответа нет, все зависит от того, во что ты сам веришь, — Сеня взяла долгую паузу, ей, очевидно, тяжело давался этот разговор, и слова она тщательно взвешивала.  Но оказалось, это не конец: — Расскажи еще что-нибудь. Что еще вы с папой любили делать?         Увела тему. Но это… Это…          Хорошего друга нашел…         — Не знаю… — апатично откликнулся племянник. — Много. Кормить уток. Нам нравились утки.           Бля-я-ядь...         Нет, становилось совершенно, абсолютно невыносимо слушать. Не дышалось: его словно подушкой душили. Но Кир высиживал, прислонившись виском к деревянной стене, которой не чувствовал: энергия утекла.          — А любимая книга у тебя какая? — мягко поинтересовалась Сеня.         — Про Незнайку, —отозвался Ян вяло.         И Тимина          Всё это он мог выяснить сам. Если бы захотел.         — Понятно, — вздохнула она там. — Ну… Ты можешь попросить Кира, и он тебе почитает. Это классная история. А есть еще куча других таких же клас…         — Он очень занят, — резко перебил Ян. — Его нельзя отвлекать. И он не мой папа.          … … …          — Потому что он зарабатывает вам на жизнь. Чтобы у вас все было, понимаешь? — Сеня зазвучала твердо, но Кира эта неожиданная непрошенная защита спасти уже не могла, его пошедший трещинами потолок осыпа́лся кусками засохшей шпаклевки. — Попробуй не обижаться на него за это, пожалуйста. Работа бывает очень сложной, когда нужно быть очень внимательным и сосредоточенным, — Нахуй все — И потом, читать ведь можно и на ночь. Наверняка вечером он свободен.         — Он не мой папа! — закричал Ян. — Он так не умеет! Только папа умел так читать!          Да… Прости, парень. Может, с бабушкой тебе и впрямь будет лучше…         — Ян… Ну, поплачь. Попробуй. В слезах нет ничего стыдного. Держать их в себе очень вредно. Ты тогда тоже умираешь. Только внутри, понимаешь? — Умираешь, да… — Мне вот недавно это объяснили, а когда я была маленькой, вот точно такой, как ты, точно такой же, я так боялась расстроить своего папу, что не плакала. И теперь мне очень сложно, Ян. До сих пор… Мне очень сложно понять, что именно я чувствую. Я тут, рядом. Всё можно.         Вот бы тоже заорать. Кто бы дал ему на это разрешение.          Последнее открытие последних чудовищно больных мгновений – между ним и Сеней хватит общего.         Еще немного посидев на ступеньках и поняв, что, кроме тихих всхлипов и утешающего ласкового бормотания, ничего больше не услышит, Кир отполз. Хотел на крыльцо, а потом понял, что лучше бы подальше, чтобы эти двое не поняли вдруг, что их очень личный, очень сложный разговор слышали от и до. Не знал, как не выдать ей свое смятение в момент, когда она спустится, и решил, что уткнется в телефон. А лучше бы просто куда-нибудь свалить.         Цена невинного желания узнать об их отношениях чуть больше – новое знание о себе. Понимание, какой же он все-таки мудень. Эгоистичный чурбан, оградившийся от чужого горя стеной кода. Ему казалось, за прошедшие три месяца Ян смог пережить эту потерю, ведь ожидаемых эмоций и реакций не выдавал. Минувшие полчаса показали Киру, как же сильно он заблуждался.          Казалось?.. Нет, он хотел так думать и цеплялся за любой признак, прямо или косвенно убеждавший его в своей правоте. А на деле все оказалось гораздо проще и чудовищнее одновременно: Ян просто не мог и до сих пор не может выразить это словами. Не может назвать собственные чувства. Как толком не может и его взрослый дядя. И проходит те же стадии – в нем ведется та же борьба между отрицанием и принятием, между попытками смириться и отказом понять, что Тимура больше нет.          И что теперь? Как это чинить? Здесь не поможет ни костыль, ни сто костылей. Здесь только сносить к чертовой матери и пытаться переписывать начисто. Но если он за без малого тридцать лет не смог создать нормальную версию себя, что он может предложить этому ребенку? Каким образом?         Что до Сени… Если кого и обвинять в холодности, и подозревать в шизе – так это его. Это ведь он проявляет удивительное безразличие к близким, в то время, как она – удивительное небезразличие к совершенно чужим. Милу хочется линчевать. Себя тоже. За сомнения стыдно. Это всё.  

.

        — Мы пошли на разведку на пруд, — возвестили фальшиво бодрым голосом. — Это часа на два, не меньше. А потом за мороженым. Ты не против?         Кир отлепил взгляд от экрана. Уже минут двадцать, как он пытался вникнуть в рабочую переписку, но случай оказался из тех, про которые говорят: «Смотрим в книгу, видим нихуя». Очередная сигарета давно истлела и осталась забыта меж пальцев, затылок жарило, Сеня крепко держала Яна за руку, а тот сжимал в пальцах кепку, а лицо прятал. Слепым надо быть, чтобы с расстояния пяти метров не разглядеть его краснющий нос и влажный блеск пухлых щек. Глухим, чтобы не расслышать шмыганье украдкой. Кир и ощущал себя слепым.          Слепоглухонемым.         Однако в ее голосе не слышалось обвинений, даже намека на них, а во встречном взгляде он не нашел ни осуждения, ни воззваний к совести – ничего подобного. Впрочем, Сеня быстро спохватилась: прищурилась и прикрыла глаза козырьком ладони, якобы спасаясь от прямых лучей солнца. Так что кто знает. Сам себе он вердикт уже вынес, и не всё ли теперь равно, что подумают другие?          Мотнул головой, давая понять: «Не против», – и вновь спрятал взгляд в телефоне (слабовольный гондон).          — Тебе тоже принесем. Ян сказал, что знает, какое ты любишь.