Лабиринтами иллюзий

Точка разочарования – это точка невозврата.

Точка разрушения иллюзий.

Точка начала пути в новую жизнь.

Март         — Если тебе нужно срочно избавиться от трупа, то именно сейчас ты не по адресу. Твою мать, Ань! Ну три ночи, ну!         Глухое неприветливое шипение в трубку должно было донести до сознания собеседницы одну простую как прямая доска мысль: дружба дружбой, однако у всего есть границы. И намекнуть, что его границы только что самым бесцеремонным, самым наглым, просто-таки вопиющим образом нарушили.          — Кир, ну, прости. Я в полной жопе, места себе не найду, — жалобно отозвалась трубка. — А кроме тебя, мне и поговорить не с кем. Разбудила вас, да?         Не помогло шипение – не донесло и не намекнуло. Звонившая ещё и на совесть умудрилась надавить. Затаив дыхание, Кир внимательно прислушался к скрипам и копошению в полуметре от себя. Из ночи в ночь Ян выбирал досыпать на продавленном раскладном диване в гостиной, несмотря на то, что Кир выделил мальчугану кровать, на которой можно раскинуться звездой. Тремя. А вместе с кроватью передал в пользование пространство, ранее служившее самому хозяину квартиры спальней.          В затуманенной голове мелькнула мстительная мысль: пригрозить Ане приглашением в гости – на вечерний сабантуй с плясками под бубны. Бубны – реквизит обязательный и незаменимый, изымается из рукава жестом фокусника в момент укладывания Аверьянова-младшего баиньки. Их он всучит ей. И пусть только попробует откосить от нового «семейного» формата посиделок. Ни Карагандой, ни Уфой, ни Воркутой – или где там её время от времени носит? – прикрыться ей не удастся. Глядишь, и понимание придёт.         Однако нехорошая мысль о неминуемом смертоубийстве дражайшей подруги покинула черепную коробку, чуть стало понятно: обошлось, детский сон не нарушен. Перевернувшись на другой бок и вновь заняв излюбленную позу – свернувшись калачиком – Ян замер и мерно засопел. Сей факт Кир посчитал невероятным везением, ведь на Аню в качестве рингтона установлена метал-версия «Имперского марша», и сам он при первых звуках звонка подлетел на диване, как ушатом ледяной воды облитый. Последний раз включаться в реальность на такой скорости доводилось лет семь назад – на побудке в армии.         — Обожди малёк, если, конечно, менты за тобой не гонятся… — с трудом занимая вертикальное положение и морщась от жалобного скрежета уставших пружин, прокряхтел Кир в динамик.         Проклятье. Встал, обошел диван, на ощупь нашел край одеяла и накинул его на тщедушное тельце, а под взмокшую голову подложил подушку. Отмахнулся от залетной мысли о том, что на бесполезную возню не стоило бы тратить силы, ведь через минуту или и того раньше маленький упрямец от лишнего груза избавится, а с подушки снова сползет на матрас. В том, что, вернувшись, обнаружит Яна раскрытым, Кир не сомневался: за прошедшие недели повадки мальца он изучил лучше, чем за минувшие шесть с гаком лет.          Пришлось.          Неполный месяц... Для него, привыкшего не замечать смены дней, недель и времен года – ничто, пшик.          Вечность! Вечность, если не числам, а ощущениям верить. Посреди февраля время встало, застыло ржавыми стрелками, похоронив прежнего Кира Аверьянова в отрезке между семью сорока и семью сорока двумя. Говорят, за окном март. За чьим-то чужим окном – возможно. Его часы не пошли, движение не началось; там, где должна бы появиться головка возрожденного феникса, лежит кучка смешанной с прахом остывшей золы. Он все еще плывет в тумане забвения, не желая верить. Отвергая новые правила нового мира.          Отказываясь принять, что жизнь изменилась безвозвратно. Не понимая, какие слова излечат того, кто только-только начал жить. Нет у него слов.          Ян, это навсегда         Кир, это навсегда          Смирись         Не получается.         Кухня встретила влажным свежим воздухом и прохладой, что проникала в помещение из приоткрытой створки окна. Плотно закрыв за собой дверь, Кир включил подсветку вытяжки, плеснул в стакан воды и пошарил глазами по поверхностям в поисках неизвестно чего. Интуиция, которой он привык доверять, шелестела: свернуть грядущий душещипательный разговор за пару минут не удастся. Судя по уже услышанному, в двадцать бы уложиться. Одного Кир из раза в раз не мог взять в толк. Почему? Почему Анька возвела его в ранг личного психотерапевта, несмотря на то, что советы его весьма сомнительны, пользы от них примерно ноль, в трубку он в основном растерянно мычит и в целом способностью сопереживать не отличается?          Язвительностью отличается.         Поёжившись, подцепил со спинки стула объемную толстовку и накинул поверх дурацкой пижамной рубашки. Мысленно отругал себя за податливость и мягкотелость. И лишь затем дал понять собеседнице, что пока на связи.         — Ну, что там у тебя? ФСБ на хвосте? Стадион взорвала? — пристально разглядывая идиотский рисунок штанины, с деланой беспечностью поинтересовался Кир. — Тебе срочно нужно где-то перекантоваться?         Эти желтые уточки на голубом хлопке начинали раздражать в ту самую секунду, как за них цеплялся взгляд. Просто пёстрое безумие какое-то, а не одежда для сна! В трезвом уме никогда бы он такое на себя не напялил. Но в этой квартире уже почти месяц как трезвых нет, и за языком никто не следит, не взвешивает слова, риски и последствия. Неудивительно, что потом этот «никто» обнаруживает себя в пижаме с утками и как бы поздняк метаться.       Костюмчик (не разгуливать же перед ребенком в трусах!) выбирал Ян. В интернетах. И для себя попросил точно такой же («Купи с утками! Нет, я не хочу другую, я хочу с утками!»). В общем, благое намерение немного утешить обернулось против утешающего. А последующие слабые попытки соскочить распахнули двери в личный ад. Неплохо бы на будущее запомнить промежуточные точки этого маршрута: впадение в неприкрытое расстройство, увлажнение больших карих глаз, затухание предвкушающего взгляда. Поникшие хрупкие плечи, падение на грудь лохматой головы, переходящее в жалобные всхлипы удрученно-обиженное сопение. Обезоруживающие, обесточивающие фразы вроде: «Это фэмили-лук…» (откуда слов-то таких набрался?). И контрольный: «Ты мне слово дал!». Пять секунд – и вот ты уже ощущаешь себя ни больше ни меньше бесчувственным мудилой (точнее, последней скотиной) и чувствуешь, как припекает лоб: это мироздание только что влепило на чело твое черную метку из разряда тех, что сообщают об отбраковке. «Безнадежен».         Фэмили         В общем, дал-таки себя продавить, прогнулся. Победило смутное понимание, что отныне и впредь, на неопределенное время, собственные эмоции, желания и мнения лучше засунуть куда подальше. Потому что отныне и впредь первоочередная задача – любыми способами донести до Яна, что семья у него есть. Если для этого придется терпеть его капризы, взращивать в себе длинный дзен и носить дебильные пижамы, потому что это «фэмили-лук»...         Чертовы утки!         — Ты непоправимо отстал от жизни, Кир, — с напускным огорчением вздохнула Аня. — Стадион мы взорвали неделю назад, а сегодня пришлось довольствоваться средненьким клубом. Выныривай хоть иногда в реальный мир, тут весело.         — Не поверишь. Последнее время один обормот вытряхивает меня в этот ваш реальный мир с завидной регулярностью, — проворчал он, словно от зубной боли морщась от воспоминаний о многочисленных моментах, когда приходилось срочно переключаться с решения больших проблем одной глобальной корпорации на решение больших проблем одного маленького человека. Возникая будто из воздуха, они сыпались на голову одна за другой. — Ещё пару месяцев в том же темпе, и кое-кто лишится работы. Так, давай к сути. Что стряслось?          — И правильно делает, что вытряхивает, а то ты как крот уже, — натужно хохотнула Аня. — А по сути… Кирюш… Я не знаю, как мне быть. Через месяц свадьба…         Вот из-за этого ты меня с подушки подняла, ты хочешь сказать?..         — Какая еще свадьба? — тупо переспросил Кир. Дремлющий мозг прикинулся, что не расслышал имя, хозяину не принадлежащее. Дурацкую привычку называть его Кириллом и всеми производными из подруги не удалось выбить ни оскорбленным сопением, ни протестующим игнором, ни шантажом, ни угрозами. — Ты же уже замужем… Ну, была… Вроде, — закончил он совсем уж неуверенно. Зная Аню, можно смело допускать в голову всё что угодно.         — Кир, меня уже несколько недель мучает предчувствие, что очень скоро не буду, — резко меняя тон с условно спокойного на звенящий надрывными нотками, в сердцах воскликнула Анька. — Потому я и звоню.         Попытки вникнуть в хаотичный поток чужой мысли позорно проваливались одна за одной.         — Почему «потому»? — глухо поинтересовался Кир.          — Он женится.         Ах, вон оно что… Он… Теперь-то всё стало гораздо понятнее… Спасибо за пояснения, солнышко…         Очевидный и пока единственный вывод гласил о том, что её муж к этой ситуации отношения не имел.            Растерянно оглянувшись в поисках чего-нибудь, что поможет запустить в черепной коробке процессы, походящие на рабочие, Кир остановил взгляд на смятой пачке. Внутри болталась предусмотрительно припасенная на утро последняя сигарета. Кир раздосадованно чертыхнулся. Вот же ж Анька, приспичило же! Теперь утро, по ходу, начнется не с кофе, а с незапланированного спринта до ближайшей табачной лавки.         — Совет да любовь, — невпопад буркнул он, методично перебирая в голове окружение подруги. И в параллель признавая тот факт, что курить спросонья, еще и на голодный желудок, равносильно добровольно сделанному шагу к пропасти, со дна которой окажется слишком тяжело выбираться. Эти кандалы зависимости он надел на себя осознанно – окей, ладно. Но ведь продолжает с мазохистским упоением затягивать винты на железных браслетах.         В трубке шмыгнули носом и набитая сушеной травой бумажная трубочка, что неторопливо перекатывалась меж подушечек пальцев, замерла, не достигнув ногтя.          Только не это.          Чужие слезы оказывали на него странный, необъяснимый, противоположный ожидаемому эффект: по щелчку невидимых пальцев заглушали эхо эмоций и врубали извилины. Тимур однажды высказал мнение, что так в человеке работают защитные механизмы, однако другим от понимания, что всё это проделки психики их собеседника, легче точно не становилось. Потому что обращались они за моральной поддержкой, а напарывались на бесчувствие. Все доступные ему ресурсы Кир мобилизовал на поиск путей решения обозначенной проблемы, наверняка выглядя черствым сухарём в глазах тех, кто с проблемой пришел. По крайней мере, в своих собственных глазах он выглядел точно так.         Аня неоднократно повторяла, что нуждается вовсе не в сочувствии и не в решениях, а в язвительных комментариях, которые он (цитата) «так талантливо вворачивал в поток её горячечного бреда». Якобы его «циничный» взгляд на вещи помогал ей «протрезветь». Вот только уверяя, что ядовитых фраз ей достаточно, она не ревела. Она вообще никогда ему не ревела.         — Кир, мне плохо! Ужасно! Меня от себя тошнит!          Мне. Плохо. Как ни пытался он напрячь мозг и догадаться, в чем причина подступающей истерики, упирался в завесу пустоты: парализованная собственными проблемами память в отчаянии билась головой о невидимую железобетонную стену и хранила упрямое молчание.         Ну, что тут сказать? Охуенный из него друг.          Охуенный друг, ослабивший бдительность в уверенности, что в Аниной жизни давным-давно всё наладилось. Ведь и правда так казалось: посмотреть на нее с Костей, так грешным делом допустишь крамольную мысль, что любовь таки существует. А тут вдруг – нате. Раскатами грома среди тёмного неба. Зимнего.          — Пока не очень понимаю связь между вводными, — закуривая, скорее, на автомате, честно признался Кир. В башку мгновенно вдарило, тело потеряло баланс и ослабло, перед глазами поплыло, а внутренности скрутило: возмущенный организм возопил, что идея оказалась галимой. Зато отлично отвлекло от успевшего уколоть чувства разочарования. — Ань, ставь задачу конкретнее, а? Мне тебя на развод благословить? За ручку в загс вас с мужем отвести? Программу на свадьбу придумать? Чтобы как в меме: «Хороший тамада и конкурсы интересные»? Проникнуть в электросети ресторана и вырубить электричество, накрыв их буйное веселье медным тазом? Явиться к подъезду на черном воронке и похитить невесту? Жениха? Дай больше информации.          На той стороне коротко и вовсе не весело хохотнули:         — Да не будет там никаких ресторанов, это вообще не про них. Ни тамады, ни интересных конкурсов… Господи, какой ужас в моей голове…           — Ань, ты это заканчивай давай, — взмолился Кир, плечом прижимая к уху телефон, а освободившуюся пятерню запуская в спутанную с подушки шевелюру. — Скоро рассвет, выхода нет…          Пока условия задачи подруга обозначала сплошь неизвестными. X + У = ?. Причем таинственный «Он» мог располагаться в этом уравнении на любой из позиций.          — Кир, я страшная женщина… — пропустив мимо ушей призыв собраться, обессиленно простонала она. — Как ты меня терпишь? Как вы все меня терпите?          Ой, вот только не надо мне тут втирать про «страшную женщину», я уже миллион раз это…          И тут до Кира наконец дошло: она пьет там. В гордом одиночестве. В холодном обшарпанном номере отеля условной Караганды или вовсе не условной Воркуты. В три ночи, нарушая режим. Потому и мысли свои забродившие в связную речь оформить не может.          — Ань, ты говорила, что завязала с алкоголем, типа, для связок вредно, — окончательно растерявшись, пробормотал Кир. — Тебя там что, вконец переклинило?          И тут Анька как с цепи сорвалась.         — Да! Я причем понимаю, что это придурь, блажь, мираж! Воздушные замки! Сожаление об упущенном! Попытки что-то себе доказать… — Аня затараторила, как из пулемета, успевай осознавать. — Я не смогу дать ему того, что дает она. Уже не смогла. Она хорошая, даже чересчур. Я так искренне радовалась, что он начал жить, желала ему самого лучшего, что в этом мире только есть. Мне казалось, я всё давно приняла и со всем смирилась. Казалось, любовь тихо течет во мне глубокой подземной рекой, что она не ищет выхода... А теперь… Кир, как же меня теперь кроет! С Костей еще… Тошно! Я, по ходу, конченная… — Аня затихла, но он знал, печенкой чуял, что пока не иссякла. — Она сегодня к нему примчалась сюда. Через полстраны, представь! Уже второй раз! Просто потому, что соскучилась. А я на них, счастливых, смотрела и умирала. То ли от зависти, то ли от боли, то ли от сожаления. Или от понимания, что на меня он так никогда не смотрел... Или потому, что ей вот так можно, а мне нельзя. Видела это кольцо и чувствовала себя мёртвой. Я ведь когда-то была на её месте, Кир. — А, так это, по ходу, который... С которым у нее еще в эру Мезозоя не сложилось?.. Барабанщик?.. Или гитарист?.. Кто там он у них, блядь?! — Я тогда очень хотела, чтобы у нас всё получилось. А теперь он женится. А я себя ненавижу.         И вот какой во всем этом смысл?.. Искать человека, семью? Чтобы потом вот так? Прошла «любовь», бла-бла-бла? Как у родителей?.. А после на новый круг? А там «сожаления об упущенном» и жареный петух в жопу? И снова? И опять? Мазохисты. Настроят себе иллюзий, а потом – боль          — …как дура скакала тут вокруг него, когда он у нас посреди гастролей с гриппом слёг… — Аня продолжала бормотать, но Кир уже не слушал. Зажав переносицу меж подушечек пальцев, на ощупь искал в темноте черепной коробки чертовы спасательные круги. В этих делах амурных он не советчик. Ни одна девушка не задерживалась рядом дольше чем на пару месяцев, ни одна не захотела покорно довольствоваться скромным вторым-третьим местом в списке его приоритетов. И, если уж начистоту, он не расстраивался. Если уж совсем начистоту, единственный страстный и значимый роман на его памяти – роман с клавиатурой, на днях десятилетний юбилей отметили. Отправкой проекта в продакшен. В общем, Киру все эти любовные муки были слишком плохо знакомы, чтобы представлять, как именно такое болит и куда лепить заплатку. Как должна выглядеть дверь с заветной табличкой «Выход»? Или хотя бы какой модификации выпиливать костыль?         Бездушное бревно и есть. Буратино.         — …маешь, оценил он мою заботу? Хрена с два! Я для него пустое место!         — Как же вы без гитариста-то выступали? — стремясь слегка отвлечь Аню сторонним вопросом, а заодно и утвердиться в том, что верно вычислил виновного, поинтересовался Кир. Честно говоря, ему всегда было любопытно, как это у музыкантов происходит. Как они выкручиваются в случаях, когда ситуация выглядит неразрешимой. Но как-то не представлялось возможности спросить.         — На морально-волевых отпахал.          Гитарист все-таки         Шокировало Анькино состояние, совершенно для нее нехарактерное. Она ведь – это вечный двигатель, пожар оптимизма, заряд бодрости и отличного настроения.         — Чем мне тебе помочь, Ань? — обескураженно выдохнул Кир. — Я даже приехать теперь не могу, Яна некому оставить. Ну, хочешь, мы с ним завтра вместе прилетим? Он за минуту наведет шмон в вашей гримерке, расстроит пару гитар, снесет барабанную установку, заныкает кабели и микрофоны, доберется до пульта звуковика, и тебе вмиг станет абсолютно ни до чего. Как тебе? Куда билет брать?         План спасения выглядел как махровый бред и звучал как махровый бред, Кир отдавал себе в этом полный отчет. Да и насчет Яна он, мягко говоря, сильно приукрасил – это раньше парень напоминал бесёнка, а теперь словно в анабиоз впал, так что ждать от него разгрома бэкстейджа, увы, не приходилось. Не сейчас. Но – чёрт! Других вариантов спасения голова не подсказала.         — Просто скажи что-нибудь, я тебя прошу, — простонала подруга. Голос ее звучал потерянно, беспомощно как-то. — Хоть что-нибудь, Кир. Мозги мне вправь. Ты умеешь. Давай.         Что сказать-то?..          Кир растерянно оглядел кухню. Аня хотела слишком многого от человека, которому каких-то пятнадцать минут назад снились уходящие под облака шпили небоскребов Дубая. От человека, чьи извилины так и не запустились, наоборот, скисли под воздействием табака и беспросветной апатии. Ну, что ей сказать? Совсем ведь нечего. Хотя… Где-то в его загашнике пылился один рабочий метод. В прежние времена на Аню он действовал безотказно – как красная тряпка на быка.         Была не была. Осталось лишь вжиться в роль ворчливого деда, которая, говорили, неплохо ему удавалась (секунда на грим).         — Ставлю что угодно, что ты угробишь обе семьи до конца лета, — прокашлявшись и придав голосу характерного дребезжания, предрек Кир. — И свою, и этого твоего дружка. Его невеста, к тому моменту уже бывшая, если что, он сам и твой муж – а он тоже станет бывшим, гарантирую, – тебя возненавидят. Помяни мое слово. Пусть Небо покарает меня за мои слова, если окажусь не прав.          Ну, в то, что может накликать на свою голову Вселенский гнев, он, разумеется, не верил. А вот в то, что Анька способна заглотить крючок без наживки – да, верил, вполне. Если выгорит, она из кожи вон вылезет, чтобы доказать не столько себе, сколько ему, что «не такая». Чтобы выиграть пари, мутные условия которого даже не она озвучила. А там, глядишь, пока будет доказывать, и перебесится. Перегорит.         — Ну спасибо! — прошипела Аня. — Вот умеешь ты поддержать, Аверьянов! Просто как никто!         — Обращайся, Самойлова. Мне не жалко, — хмыкнул Кир, удовлетворенно констатируя, что слышит в осипшем слабом голосе нотки проснувшейся злости. Злость – это ведь даже хорошо: злость впрыскивает в кровь дозу ядовитой энергии и запускает механизм борьбы.          — Я серьезно… — смягчив тон, констатировала она. — Знаешь… Чутка полегчало, как ни странно. Вроде бы. Теперь мне хочется не самой об стенку убиться, а тебя прибить.         Сначала доберись         Ане показалось, что помогло. И аллилуйя, если так. Но, по сути, решения он ей не предложил, а предложил тот самый наспех выстроганный на коленке костыль, которые так любят все до одного программисты на свете. Лишь бы впору пришлось.          Мозг, наконец, заработал. Раз помогло, значит, нужно выстрогать второй. Чем сильнее удастся ее выбесить, тем лучше. Тем громче будут скрежетать её зубы и гореть пятая точка, тем острее в ней станет желание доказать, что он заблуждается.         — Я тоже серьезно, — фыркнул Кир. — Я ведь неплохо тебя знаю, Самойлова. Тебе вечно надо чью-то задницу спасать, тебе без подвигов жизнь не жизнь, тут же скучно становится. Цель теряется. Только судя по тому, что ты говоришь, дружбан твой горемычный более в спасении не нуждается, у него все зашибись. Но ты же ведь опять придумаешь, от чего спасать, м-м-м? Ты найдёшь, уже ищешь. И вот когда найдешь, вот тогда всё по пизде и пойдет. Сто процентов.         — А тебя, кстати, спасать не надо? — терпеливо выслушав его вдохновенную речь, с ехидцей поинтересовалась Аня. — Ты ж там еще не вешаешься? А то зови.         Не дождешься         А вообще… Прозвучало шутливо и отреагировать бы стоило в том же ключе, однако… Однако последний месяц Кир ловил себя на пугающем состоянии оцепенения, вялого равнодушия, от которого, говорят, до депрессии пешком дойти. Огрызок уходящей зимы остался в памяти всего парой-тройкой состояний: серой апатии, бессильного отчаяния, ощущения брошенности и злости. Ох, какая же порой Кира одолевала злость. А в целом – в целом он просто существовал. В уныние не давало погружаться лишь понимание, что Тимуру бы его кислая рожа ой как не понравилась. Иногда старший брат даже снился: навещал, чтобы еще чуть-чуть побыть рядом или напомнить, что каким бы местом ни поворачивалась порой жизнь, в силах мужчины двигаться дальше. Мелкими шажками, ползком, отплевываясь кровью – но двигаться, не сдаваться. Тимур потратил почти тридцать лет, чтобы если не обратить Кира в свою религию, то растормошить, зарядить верой в собственные возможности и энергией борьбы. Чтобы стать ему опорой и защитой, чтобы, встав за спиной, заменить отца. Научить встречать бури с расправленными плечами и поднятой головой. Тимур подарил силу жить.           А потом взял и свалил. Туда, откуда не возвращаются.          На память о себе оставив этому миру Яна.             — Кир? Чего молчишь? — не дождавшись ответа, заволновалась Анька. — Тебе что, правда нужна помощь? А почему ты ни разу даже не позвонил?          — Нет, нормально всё, — очнулся Кир. — Оформил временную опеку, чтобы не сцапали и не упекли куда не надо. Мать предлагает к себе его забрать и постоянку оформить уже на себя. А я че-то как-то… Не знаю, Ань, честно. Какой «к себе»? В Базарный Карабулак? Серьёзно?         — Куда? — озадаченно переспросила Самойлова.         — Поселок такой. В Саратовской области. Забей.         Базарный Карабулак… Кир знал точно, от самого Тимура знал: не к этому брат стремился, воспитывая единственного сына. Тимур намеревался вложить в Яна все, что понял и чему научился сам, собирался по максимуму использовать шансы, которые дает только мегаполис. Или статус. Ну, статуса у Аверьяновых не было никакого, среднее по всем меркам семейство, так что… Кир помнил, как охреневал, когда, сидя на этой самой кухне, Тимур с горящими глазами взвешивал все за и против получения образования в школах и гимназиях, рассуждал о спортивных секциях и кружках, детском досуге и приобщении отпрыска к богатой культуре. Как клялся сам себе, что сможет вырастить из Яна нормального человека, что даст ему всё, чего не получил сам. Иногда у Кира складывалось впечатление, будто идеей подарить своему сыну нормальное детство и счастливый билет в большой мир Тимур буквально дышал.          А потом перестал – сбив три компаса, лишив ребенка отца, а близких – опоры под ногами. Перечеркав достигнутые было мечты. Одним решением превратив себя, живого, бодрого, уверенного, сильного, улыбчивого – нужного! – в хаотичный калейдоскоп горчащих воспоминаний. Обратив будущее троих в погребенное под слоем извести прошлое.          Передать Яна матери – означало поставить крест на значимом для Тимура. Означало отблагодарить брата за всё хорошее, оставив на свежей могиле кучу дымящегося дерьма.          Передать Яна матери – означало вернуть то единственное, что представляло ценность для самого Кира: свободу жить и возможность двигаться к поставленной цели. Означало встать в колею и возвратить смыслы.         — Кир… Ну… — нерешительно начала Аня, — это ведь отличный выход… Этот… Кара… Ты меня понял.          — Нет, Ань. Я не знаю, я… Короче, от предложения о релокации в Эмираты я сегодня, то есть уже вчера, отказался. И так затянул с ответом дальше некуда. Так что всё, они ищут другого тим-лида. Можно расслабить булки.           Лет на десять          Десять-двенадцать. Яну стукнет восемнадцать, ему самому, стало быть, сорокет, и вот тогда можно будет вернуться к планам по покорению мира. Если, конечно, к этому моменту он не превратится в человека с россыпью хлебных крошек на обтягивающей пузо футболке. Человека, потерявшего ориентиры и курс и осознающего, что свои шансы он профукал в момент, когда жизнь наконец поднесла их ему в золотой коробочке, украшенной пышным красным бантом. Равнодушного к собственной просраной жизни человека.         Аня глубоко вздохнула. Не то что ей не понять, просто она обладает иным складом характера. К поставленным себе целям Аня в буквальном смысле прёт как танк. Да, пробуксовывая в болотах и топях, по пути принося в жертву свои же чувства, но прёт упрямо, не останавливаясь. Чего стоит одна эта история с её восставшей из пепла группой. Интересно, кстати, что бы она предприняла, окажись на его месте?         Она не на его месте. Никто не на его месте, каждому своя тропа, свои препятствия и расставленные ловушки – свои испытания. По ходу, у него еще все впереди.         До ушей донесся приглушенный стон, изданный за тысячи километров – где-то в условной Караганде (а может, и Воркуте):         — Ты же так долго к этому шел… Кир, ты… Ты в своем вообще уме? Назавтра ведь пожалеешь...         Может, и пожалею… А если отдам его, думаешь, смогу спокойно спать? Смогу на том свете смотреть Тимуру в глаза?         Не объяснить, черт возьми!          — Знаешь, Ань, что? — яростно вдавливая в керамическую стенку пепельницы давно истлевший окурок, прохрипел Кир. Открытие, о котором он искал смелость ей поведать, и стало в результате последним гвоздем в крышку гроба его угасающих надежд. Заметив это единожды, Кир уже не мог «развидеть», не мог выкинуть из головы, стереть из памяти. И смотреть на Яна с прежней искусственной отстраненностью больше не мог тоже.          Позавчера все наспех возведенные вокруг Главной Цели стены пошли устрашающими трещинами.          Вчера ночью рухнули.          Утром Кир нашел себя под обломками.         И с тех пор в ушах рефреном звучит реквием по мечте.          — Что?          Не хотелось ей объяснять, вскрывать уязвимости и внутренние нарывы. Тяжело они давались сейчас – слова. Кир надеялся на Анину чуткость и умение услышать подсказки в непрозвучавшем. Надеялся, что даже будучи не совсем трезвой, подруга уловит болезненное состояние, которое так трудно описать.          Как мне тебя не хватает… Как ты мог?!         — Ян вчера впервые с… с его ухода… улыбнулся… И я увидел… Разглядел… Не понимаю, почему только сейчас, а не раньше…         Нет. Озвучить – всё равно что принять волю судьбы, собственное поражение и начисто переписанный сценарий.         — Кир, не тяни… — на придыхании перебила трубка. — Твой голос меня пугает.         Где-то там, за тысячи километров, одна маленькая сильная женщина плеснула в стакан какого-то пойла. Нашлось бы, чего плеснуть в собственный, он бы составил ей компанию, погоревали бы на двоих. Однако алкоголь в своем доме Кир не держал из принципа. Примера отца хватило.          — У Яна его взгляд, — бездумно пялясь в чернильный квадрат окна, признал Кир.         Его. Тима. Самого близкого, надежного, понимающего человека в Кировой бестолковой жизни.         На том конце трубки повисла озадаченная, грузная тишина. А Кир криво усмехнулся, вспоминая момент оглушающего откровения.         — В них пляшет тот же выводок чертят. Прирученных чертят Тимура Аверьянова.         Анька сглотнула, вздохнула и замолкла, а он уставился в темноту ночи, пытаясь высмотреть на горизонте предвестников скорого рассвета. Но нет, мгла за окном освещалась лишь лучами фонарей да фарами редких машин. И то ли снег шел, то ли дождь. Дома́ спали.         — Не знаю, что тебе сказать, — спустя вечность подала голос Аня. — Мне очень и очень жаль, что вот так всё в твоей семье повернулось. К сожалению, смерть застает врасплох, к ней нельзя подготовиться. Ты держись, пожалуйста.          Он сам!!! Сам, понимаешь?! Он мог её избежать!!!         Руки пошли ходуном, глаза перестали различать очертания предметов, внутренности корежило, но орать… С тех пор, как встали стрелки, заорать он себе не позволил ни разу. И сейчас не позволит.          — Угу. Вы когда возвращаетесь? — вцепившись зубами в губу и вернув себя этим нехитрым действием в реальность, процедил Кир.         — В четверг. Я тогда заеду?         — Заезжай. Познакомлю.         — А что Ян любит? Чем его можно подкупить?         Хорошенький вопрос…         Хорошенький вопрос к человеку, который, пользуясь присутствием в квартире приехавшей на похороны матери, несколько первых недель провел в немой черной пустоте, оградившись от действительности глухой стеной из кода. Не видел он другого способа глушить в себе это – это чувство неверия, отчаяния, бессилия, свершения страшной несправедливости и потери маяка. В то утро случился провал в ледяной паралич. Похоронив Тимура, он словно похоронил часть себя. Потом мать уехала. И следующие несколько недель – или дней? – были потрачены на то, чтобы справиться с коматозом, восстать из пепла и вернуться в реальность. На напоминания, что взял на себя пусть пока временную, но ответственность за ребенка, который проснулся сиротой и нуждается в поддержке. Подкосило не одного Кира, их обоих, и все силы оказались брошены на то, чтобы сейчас, в этот тяжелый период, выглядеть перед Яном морально крепче, чем себя ощущал. Через «не хочу» и «не могу». В общем, ни до чего было – положить начало исследованию слабостей племянника Кир не успел.          Да и… Ян и сам не спешил показывать ни слабости, ни потребности – замкнулся. С одной стороны, радоваться бы, что не приходится скакать вокруг обезумевшей белкой, урывая время на работу.          С другой, непременным спутником тихой радости становилось последующее разочарование: Кир начинал ощущать себя чмом. Бессердечным эгоистичным чмом. Да, опыт родительства в принципе не входил в его планы на жизнь. Да, дети не вызывали в нем не то что симпатии, они – шумные, неуправляемые, требовательные – вызывали лишь раздражение и ничего кроме. Да, природный инстинкт не обманешь, нутро отказывалось признавать в «подкидыше» своего. Да, эти железобетонные аргументы играли в пользу желания сдать мальчишку на поруки матери и выдохнуть.         Но был один довод, перечеркивающий их все. Ян пусть и подкидыш, но не чужой. Ян – «фэмили». Аверьянов. Кровь брата, а значит, в каком-то смысле и его, Кира, кровь. В Янином взгляде он видит взгляд Тимура.         Нужно дать себе время. Время упорядочит хаос и расставит всё по местам. Эту мантру Кир как заведенный повторял последние дней десять. Никогда еще он не чувствовал себя таким дезориентированным и беспомощным, как последний месяц.         — Макароны, — глухо отозвался он. — Макароны любит, — Хрен его накормишь чем-то еще… — Бери пачек пять – не прогадаешь.         — А я думала, они по киндерам фанатеют… — озадаченно протянула Аня.         … … … … … …         Кир толком не успел отсыпать себе комплиментов за несообразительность – со стороны коридора внезапно послышался торопливый топот босых ног.          — В общем, Анька, вам, женщинам, виднее, — заторопился он, с сожалением осознавая, что на сегодня с мечтами о сне в принципе можно и распрощаться. — Я бы еще с тобой поболтал, но тут у меня это…          …стихийное бедствие…         Не успел закончить мысль. За спиной распахнулась дверь, раздался отчаянный возглас: «Дядь Кир!», и уже через секунду две тонкие ручонки обхватили облаченные в утиную пижаму ноги. Узри Самойлова его «фэмили-лук» воочию, померла бы от истеричного смеха, не сходя с места, на котором стоит.         Трубка понимающе ухмыльнулась.          — Ясно, дядь Кир. Спасибо, что не послал на хрен и выслушал, мне и правда вроде полегче стало. Но пари ты проиграешь, дружочек. До встречи.         Запомнила, значит? Прекрасно… Правду говорят, люди не меняются         — Не-а, выиграю, вот увидишь, — не отказывая себе в удовольствии напоследок плеснуть бензинчика в костерок, с ехидцей возразил Кир. — Покеда.          Динамик ответил короткими гудками, Кир опустил глаза на всклоченную макушку и устало, а может, обреченно, вздохнул:         — Что стряслось?         Вскинув голову, Ян взглянул на него. С мольбой и надеждой, как на большого сильного человека, так, будто «большой и сильный» знает о жестоком мире всё и сможет защитить от живущих в нем ужасных монстров. Выглядел этот помятый ребенок испуганным.          — Зачем ты ушел? Мне одному страшно…         И мне.         — Другу понадобилась помощь. Пойдем спать. И, Ян… Сколько раз я тебя просил? — Кир попытался напустить на себя серьезный вид, однако скептик в нем услужливо подсказал, что довольно сложно выглядеть серьезно в голубой пижаме с уточками. Или это цыплята? Хрен разберешь. — Давай уже договоримся раз и навсегда: без «дядь». А то я чувствую себя так, будто из меня вот-вот песок посыплется. А мне всего-то двадцать восемь. Нет, я, конечно, догадываюсь, что для тебя я старпёр, и все-таки…         — Песок? Откуда? — недоверчиво распахнул Ян заспанные глаза. Но но́ги на всякий случай пока не отпускал – вцепился мертвой хваткой. Впервые за весь месяц сам, первый, пошел на физический контакт, и это подкупило. Обезоружило.         Однако извилины яростно воспротивились просьбе поработать еще чуть-чуть. Даже на кривую улыбку сил не осталось. Всё, чего хотелось – рухнуть ничком, лицом в подушку (и задохнуться). И принудительно отключить органы чувств. Но не выйдет. Потому что знал Кир уже, что дальше будет. Как показало время, уповать на то, что обойдётся – в высшей степени наивно.         — Оттуда. Это образно… — попытался отбрехаться размытым ответом Кир. Аккуратно расцепил замок детских ручек и подтолкнул племянника в сторону комнаты. — Метафора, или как там оно у гуманитариев называется… Пошли.         «Вот это ты сейчас зря ляпнул… — ворчливо подметил мерзкий внутренний голосок. — Готовься».         И правда: застыв на полпути к выходу из кухни, Ян развернулся, и Кир понял, что встрял. Страх в карих глазах потускнел, сменяясь редкими искорками любопытства, рот как в замедленной съемке приоткрылся, и мальчуган изрёк:         — А как это – «образно»? А папа говорил, что у людей внутри кровь. И эти… Как их?.. Кишки. И сердце. И косточки. И душа. А еще он говорил, что…          Внезапно замолк: кажется, запамятовал, что хотел сказать. Кир же мысленно обвел красным маркером идею поискать в домашней библиотеке старый анатомический атлас. Правда, человеческую душу Ян на карте тела не найдет, и посыплются неминуемые вопросы, но всё же план неплохой: если повезет, ребенка получится увлечь хотя бы на двадцать-тридцать минут. Целых полчаса полной тишины, причем тишины любознательной, здоровой, а не заупокойной, болезненной и тяжелой (что-то на несбыточном).          Но то были лишь мысли. Вслух же Кир ограничился умоляющим:         — Давай утром, Ян…         Только не спрашивай про метафору, заклинаю         — А что такое «старпёр»?         О Боже…  

.

.

      Одеяло согревало и даже будто утешало. Веки отяжелели и наотрез отказывались разлипаться, слух наконец перестал цепляться за звуки беспокойной возни на противоположном краю дивана, а мозг готовился с секунды на секунду уйти в оффлайн. Провал в долгожданный сон обещал вот-вот состояться.         — Дядя Кир?.. Ой, то есть Кир… А кто такие «гума…»? «Гума…» Ну, эти, как их? Эти… Ну… «Гуманоиды»?         … … …