Преодоление трудностей

И что теперь? Вопрос, что мельком всплывает где-то в сознании — словно качается парусом на волнах, ещё далеко от берега. Что теперь? Когда Дзёно обнимает так крепко и бережно, мягко ероша волосы и целуя в лоб. Когда всё кажется вдруг таким простым, оставаясь безумно сложным. Тачихара не знает, что будет после. Не сразу, но всё же находит силы отстраниться, напоминая самому себе — рабочий день до сих пор в разгаре. И Дзёно, будто бы чувствуя, с улыбкой спрашивает: — Хочешь заняться чем-то продуктивным? Гора бумаг так и лежит нетронутой ровно там, где была оставлена. Остаётся лишь согласиться: — Боюсь, придётся. — Ты прав. Теруко ведь так старалась. И потом — не давай ей лишних поводов, чтобы заняться твоим воспитанием, Тачи-тян. — Отстань, — он вяло усмехается. — До сих пор не понимаю, где она берёт столько энтузиазма… — Ты так и не поговорил с ней об этом? — Да к чёрту, знаешь… — он морщится, рассеянно бросая: — Витамины работают, я уже понял. И мне в общем-то без разницы, каким образом. Из объяснений врача я всё равно ничего не понял. Не хочу ещё и перед ней выглядеть идиотом, знаешь, с меня достаточно. В памяти невольно всплывает недавний эпизод с Тэтчо-саном, который тоже мог подумать о нём как об идиоте. Идиоте и извращенце. Но об этом он точно не станет больше заговаривать. Как будто лучше бы вообще больше ни с кем тут не пересекаться. И чтоб уж наверняка — тренироваться только в одиночестве. Лучше — вообще не выходя из комнаты. Мичидзо глухо усмехается самому себе — не убегать у него что-то не получается. Но, возможно, иногда избежать чего-то — это вполне себе даже правильно? Просто забыться, отдаться моменту, что происходит прямо сейчас. Скоротать время до вечера за прочтением столь заботливо подготовленной Теруко макулатуры, из которой он едва ли запомнит многое, больше сосредоточенный на том, как Дзёно ложится рядом и укладывает голову на плечо. Как легки его касания, какую приятную они вызывают дрожь. Взгляд бегает по строчкам — поверхностно, машинально. Поддавшись, Тачихара читает вслух, и голос слегка подрагивает — у него быстро пересыхает в горле, и Дзёно отвлекает его мягким поглаживанием по животу, шепча что-то незначительное. Просто давая помолчать и немного отдохнуть. Пока этим чем-то наконец не становится: — Знаешь, я слушал бы тебя вечно, но уже время ужина. — Вот как? И ты снова не ведёшь меня в ресторан? Дзёно гладит его колено, слегка сжимая. Строит страдальческий вид, плохо скрывая усмешку: — Даже не знаю, чем загладить свою вину… Можешь придумать что-нибудь эдакое сегодня ночью. Мичидзо нервно смеётся, шлёпая его папкой по рукам. — Притормози-ка… Видит довольную ухмылку, с которой Дзёно наклоняется к самому уху, жарко шепча: — И о чём это ты подумал? От дыхания щекотно и невозможно унять нахлынувшую дрожь — вместе с отрывистым вздохом, когда голос срывается на полушёпот: — Ой да иди ты… Но нет ни сил, ни желания по-настоящему отстраняться — наоборот. Тачихара щурится, чуть поворачивая голову, чтобы невольно столкнуться губами, почувствовав, как Дзёно и сам немного вздрагивает от касания. Поцелуй медленный, лёгкий — его никто не торопит, не давит и не пугает, позволяя блаженно прикрыть глаза, подаваясь навстречу самостоятельно. Самому направлять, распробовать вкус и впервые провести по губам языком. Слишком приятное мгновение, оторванное от реальности, в которой они могут пропустить этот чёртов ужин. Приходится остановиться. Поднимаясь с постели, Дзёно хитро бросает: — Продолжим позже? Мичидзо, краснея, снова хлопает его по рукам, начиная чувствовать, как от некоторых мыслей уже кружится голова. Ему стоит сосредоточиться. Если думать о работе не получается — подумать хотя бы о еде. Он пытается. Теруко, встреченная в дверях почти опустевшей уже столовой, бросает пристальный взгляд, с хитрой усмешкой замечая: — Даже спрашивать не буду, чем вы там занимались. Дзёно открывает было рот, но она тут же пресекает его: — Никаких оправданий! Составите письменный отчёт о своих опозданиях. Тачихара, всё больше краснеющий, молча кусает губы, напряжённо вздыхая. Снова кажется, что все вокруг на него смотрят. Теруко уж точно пялится — так, что искры сверкают в её глазах, а на прощание бросает: — Поздравляю, конечно, но если снова опоздаете, я вас прибью! В её голосе вместо угрозы плещется странного рода радость. Мичидзо шумно вздыхает, не успевая осмыслить её слова. Опускается за стол, когда в столовой никого уже не оказывается. Лишь потом осознаёт, что забыл забрать со стойки еду, о которой должен был сейчас думать. Дзёно ставит перед ним поднос, мирно улыбаясь. — Можешь представить, что мы в ресторане, а я твой очаровательный официант. — Как мило, — взгляд падает на тарелку, где вновь лежит лишь горстка риса и рыба. — Мне кажется, это не то, что я заказывал. — Ешь уже. Они едят в тишине, и чувствовать временное спокойствие весьма приятно. Пока вопрос, всё ещё дрейфующий где-то в сознании, не вырывается вдруг наружу: — И что теперь? Дзёно с улыбкой протягивает, перебирая палочками: — Ну, я могу так же очаровательно сопроводить тебя в душевую. Но не сейчас, а когда там уже никого не будет. — Я не об этом! — Мичидзо фыркает, легонько толкая его локтем. На секунду задумывается, уже тише добавляя: — Ну, не совсем об этом… Нам же придётся… ну… скрывать наши отношения? — От кого? Теруко уже поздравила нас. — А… — он наконец соображает, хоть и не знает, что об этом думать — лишь заторможенно хмыкает, потирая шею. — Да? Чёрт, и откуда она всё знает… Дзёно мягко улыбается. — Ну, знаешь, она ведь ещё тогда прочитала твою записку. «Любовное послание» — воспоминание простреливает яркой вспышкой, вынуждая неловко хмыкнуть, тщетно пытаясь запротестовать: — Чёрт, это что, было так очевидно? Хочешь сказать, что она знала раньше меня? — он чуть сильнее толкает Дзёно в бок. — Ты, между прочим, мне сказал тогда, что не считаешь это любовным письмом! Дзёно кратко смеётся, затем серьёзно вздыхает. — Я же не мог объяснять тебе, что ты чувствуешь. Да я и сам не до конца мог в это поверить. И потом... я не хочу на тебя давить. Правда. Нам всё ещё необязательно с этим что-то делать, если ты не хочешь. — Так вот почему ты пришёл тогда… В памяти проносятся дни, проведённые в доме посреди леса. Спутанные, полные неизвестности и отчаяния. Дзёно качает головой. — Я пришёл, чтобы поддержать тебя. — Под одним одеялом, да… — Ну справедливости ради, я и правда не знал, что футон там всего один. — Как удобно… Уж Теруко-то точно знала? — Что ж, если это так, я составлю письменный отчёт о том, как я ей благодарен. На миг задумавшись, Мичидзо тихо вздыхает: — А я благодарен за то, что ты был рядом, — и сам вдруг удивляется тому, с каким предыханием это сказано, и прикрывает лицо рукой. Чувствует, как под столом Дзёно осторожно касается его колена, слегка сжимая, и мысль поспешно возвращается. И что теперь? Убрав руку от лица, он негромко спрашивает: — Но если серьёзно, то… Тут, знаешь ли, и помимо Теруко, которая так за нас рада, много других людей, которых может это не радовать, и к тому же мы на работе… — Я не буду смущать тебя, если ты не хочешь. — О, неужели? Дзёно мило улыбается, сжимая пальцы сильнее, и Тачихара мягко отталкивает его, усмехаясь: — Я так и понял, ладно. Если нас выгонят отсюда, я не виноват. Близится ночь, и всё волнительнее думать, что будет дальше. В конце концов, он испытывает предвкушение — не фантазируя о многом, а лишь о том, чтобы его и дальше обнимали и не отпускали. Слушали и понимали. Во всём поддерживали, ни в чём не виня. Просто любили за то, что он существует. Ведь именно это казалось всегда таким несбыточным. Выходя из столовой, Дзёно невинно спрашивает: — Ну что, потереть тебе спинку в душе? Мичидзо, фыркнув, уклоняется от его руки, невольно озираясь по сторонам. В коридоре никого нет, но он всё ещё не уверен, стоит ли вести себя так непрофессионально. Дзёно вздыхает. — Ладно, думаю, ты и сам с этим справишься. Я уже был в душе утром, не буду тебя смущать. — Утром? Когда ты всё успеваешь? — Можно многое успеть, если встать пораньше. — Ага... Я надеюсь, ты разбудишь меня на этот раз. — И ты сходишь со мной в душ с утра? — Забудь об этом! — Какая жалость, — Дзёно масляно улыбается, всё же коснувшись его плеча. — Буду ждать тебя в комнате, в любом случае. Вряд ли смогу без тебя уснуть. — О боже, ладно. От приятных мурашек по коже так тяжело сбежать. Но есть надежда привести себя в чувства, в одиночестве направившись в душевую, где никого уже не оказывается. Мичидзо вздыхает с заметным облегчением. По крайней мере, он всеми силами надеется, что из-за угла вдруг не выйдет голый Тэтчо-сан. От этих мыслей уж точно нужно избавиться. Тёплые струи воды помогают слегка расслабиться, и он делает горячее. Прикрыв глаза, водит руками по всему телу, смывая тяжесть прошедшего дня. Приятный запах геля для душа и успокаивающий шум капель настраивают на нужный лад, усмиряя волнение. Он должен вернуться в комнату, где его ждут для того самого продолжения. Он не знает, чем оно будет. У него не было времени толком представить, хотя обрывочные картины уже мелькали в его голове. Но как всё будет на самом деле? И к чему из представленного он готов? Шум воды постепенно стихает. Он не должен бежать от того, чего хочет сам. Всё остальное неважно. Так? Вернувшись в комнату, он медленно открывает дверь, стараясь сильно не шуметь. Шёпотом спрашивает: — Ты не спишь? Ему шепчут в ответ: — Я же сказал, что дождусь тебя. Глаза быстро адаптируются к темноте, и он решает не включать свет. Лишь со вздохом садится на край постели. В полумраке замечает движения Дзёно, что как раз начинает переодеваться. Негромко усмехается, чуть смутившись: — Так ты ждал, чтобы устроить мне стриптиз? — Конечно. Колеблясь пару секунд, он решает не отворачиваться. Прислушивается к тому, как плавно и тихо спадает ткань. Видит, как обнажается бледная кожа, как безупречно подтянуто его тело, оставшееся в одном белье. Даже без света он различает шрамы — на плечах и на бёдрах. И на груди, прямо между рёбер, не так далеко от сердца. Внутри всё сжимается, и хочется вновь зажмуриться. Отгородиться от болезненных воспоминаний. От того прошлого, что привело их сюда. Но он всё-таки не может отвести взгляд. Поддавшись порыву, медленно поднимается, делая шаг навстречу, пересекая узкую комнату, невольно протягивая ладонь. И тут же замирает, рассматривая вблизи. Словно белые трещины на фарфоре — навсегда запечатанная в них боль. Дзёно останавливается, склоняя голову, и Тачихара глухо шепчет: — Чёрт… Мне так жаль. — Это не ты сделал, ты же знаешь. Но в груди сдавливает только сильнее. Нет — но он тоже к этому причастен. Его молчание. Которое нельзя ничем искупить. Как всё сложилось, если бы… — Эй, — Дзёно бережно берёт его за руку, притягивая чуть ближе. — Всё в порядке, не думай об этом, — он улыбается, понижая голос. — Можешь дотронуться. Это уже не больно. Тачихара вздрагивает, когда пальцы несмело ложатся на повреждённый участок кожи. И становится больно вместо него — глаза сами по себе начинают слезиться. От того, как он виноват. И от того, что он снова помнит — каково это, когда лезвие рассекает плоть. Помнит, как в тот момент предпочёл бы убить себя, только бы всё закончилось. Чувствовал ли Дзёно то же? Не хочется говорить об этом. Лишь осторожно приблизиться, ища взаимного утешения. Вплотную прижаться, уткнувшись в шею, ощущая тепло и спокойное биение его сердца. Слышать размеренное дыхание. И насмешливый тихий шёпот: — Так ты дашь мне переодеться или?.. Тачихара обнимает его, задевая губами кожу. Едва слышно вздыхает: — Останься так. В полумраке мир кружится — слишком приятно отдаться этому чувству, что постепенно смывает все страхи и все сомнения, оставляя только решимость. Ему хочется быть здесь — не отпускать. Никого ни в чём не винить. Никуда больше не бежать. Подняв голову, он сам обнимает Дзёно за шею, наклоняя к себе и касаясь губ — сначала медленно и осторожно, затем всё глубже и откровеннее, не давая возможности остановить себя. Не оставляя шансов засомневаться. Он хочет близости. Хочет уверенности и безопасности. Настоящего, что затмит собой тяжесть прошлого — все ошибки и все печали. Он хочет Дзёно. Это всё, что ему нужно прямо сейчас.