Виноград с косточками WLW 18+

      Белая рубашка плясала на груди, вздымаясь вверх, как надутые паруса и снова опадала вниз, будто чайка, которая наконец решила разбиться, но затем снова покачивалась, уже более спокойно. Рене чувствовала тепло ее тела, шерхватость влажной ткани и складки, которые, промокнув, точь в точь повторяли очертания… Рене потерла большой и указательный палец — они скользили легко. — Демографический кризис…       Нажать чуть сильнее. — …первая волна…       Провести вниз. — …увидите на данной модели перевернутой пирамиды.       Вернутся. Она издает хнык, но с размаху прикрывает нос и рот рукой, утыкаясь в стол. Рука стремительно выскальзывает из теплого убежища на холод, неприкаянно ерзает теперь уже по жесткой шерстяной юбке, теряясь в складках.       Лектор стучит по столу маркером, сонные студенты начинают оглядываться. Никто ничего не понял, но они просто не знают, куда смотреть. Как пылают ее щеки скрывает упавшая на лицо темная густая челка.       Остановиться.       Рене уронила голову на сгиб локтя, не в силах скрыть досаду, но почувствовала влажный шепот у самого уха: «На втором этаже. Но не иди сразу». Прикусить губу от предчувствия.       Закрыть за собой замок и встретить взгляд. Рене разворачивает ее спиной — не видеть, так легче раствориться в прикосновениях. Ее присутствие — слишком тяжело, пусть ее не будет, пусть она улетит куда-то в своей голове настолько далеко, чтобы она забыла, что ты — это ты, и помнила только руки, губы, горячее дыхание, которое ускорялось с каждой секундой.       Рене обхватила ее за горло и быстро обвела взглядом уборную, в поисках самого удобного места, — неспеша толкнула ее к подоконнику так, что она оказалась надежно прижата ее же телом. Горячее дыхание рисовало на стекле туманный круг.       Она знала, что Марго любила это, ей нравилось ощущать себя так, словно эта сладость, этот жар внизу, этот пульс — не ее выбор.       Выбирает кто-то сильнее, кто в курсе, что ей надо, как Рене, с острыми плечами и напряженной спиной, где под кожей напряглись мускулы, склонилась над ней сверху. На минуту подавила ее сомнения, сделала маленькой и беспомощной, проникла внутрь и заставила жить, быть, а не существовать.       Снаружи кто-то постучал, но Рене в нетерпении хлопнула раскрытой ладонью по двери кабинки, чтобы случайный свидетель ушел. Зашуршала ткань тяжелой плиссировки. Свидетельство того, что Марго было хорошо, находилось прямо под пальцами.       Рене задержалась. Снова стон. Не ее. Марго стало почти больно от жара — она ненавидела предательские пальцы Рене, то, как она уверенно остановила движение, которым ее бедра попытались выпросить ласку.       Ее вторая рука переместилась с затылка Марго на горло, захватывая случайную прядь. Рене прикоснулась зубами к ее шее, как ночной хищник, дразнящая свою жертву скорым забвением. Никаких следов. Так надо. Кожа под ее дыханием покрылась мурашками. — Что ты…       Развернув ее одним движением, Рене подхватила ее бедро, а другой рукой скользнула внутрь, размазывая по бедрам ее готовность, желание, ее наказание, которое получилось неказистым, потому что «жертва» совсем не чувствовала себя плохо. Сгорбленная спина Рене двигалась сильнее, заканчивая каждое свое движение с протяжной паузой внутри. Марго только раскрыла губы и издала стон, набравшись смелости и, наконец, уже смотря в глаза.       Она просила то, чего стеснялась.       Рывок.       Рене разозлилась. Будто, несмотря на то, что она сверху, она владеет ситуацией, снова оказалось, что вся власть у Марго. Власть над ней. Но то, как порозовели щеки Марго, как она раскрылась перед ней, как уверенно и одновременно податливо она обхватила ее, повинуясь ритму, — все это порабощало и лишало рассудка.       Иначе бы ее здесь не было. Не в здравом уме.       Чувствуя, что пик скоро, Рене опустилась на колени, и впилась губами туда, где только что были ее руки, кусая, посасывая, толкая языком снова и снова, в любимом ритме Марго.       Она не могла делать это дома. Хотя была готова делать это часами.       Бедра под ее руками содрогнулись, а руки привычными движением заскользили по затылку, лбу, ушам, то ли умоляя остаться, то ли призывая отпрянуть.       Рене вытерла подбородок и, покачивась, поднялась с коленей, ощущая дрожь. Она прекрасно знала, что последует за этим, поэтому уже вялой уставшей рукой подняла рюкзак и толкнула дверь за собой. — Удачи, — сипло попрощалась она и вышла, прежде чем затих жар на щеках Марго.       Та заставила себя подняться и поправить вылетевший край рубашки. Краешки ее губ дрогнули вверх, когда она снова ощутила отзвук томления, но быстро упали.       В испуге она отпрянула. Дверь была приоткрыта, в проем взглядом c недобрым прищуром смотрел парень. — Люк, это женский туалет, — она поправила челку и неторопливо погладила свою кожаную сумку, которую надела на плечо, словно смахивая пыль. Сумка было безобразно изгваздана в пыли. — Это то, что я думаю? — слова он словно выплюнул. Его веки вокруг глаз покраснели, а губы дергались, плохо скрывая плотно сжатые зубы. Весь он раскачивался вперед и назад, будто не решаясь сделать шаг и зайти.       Марго замерла. — Не смеши, Люк, — Марго скрестила руки под грудью. Парень уронил взгляд вниз, рассматривая полурасстегнутую блузу. — Мне просто… помогала подруга. С… кое-чем. — Я не дурак, я видел, как отсюда выходил парень. И если он здесь учится, то мы его найдем, и… — Боже, кто «мы»? И что ты сделаешь? — прервала его Марго. — Почему же ты не остановил его? — Да это просто ниже моего достоинства, — Люк вдруг спрятал взгляд. Тот огонь, который разворачивался внутри, будто окунули в банку с солеными огурцами. «Пшш» — и нет ее, той ярости, остался стыд. — Я так и думала, — нараспев произнесла Марго, после чего Люк на нее замахнулся. Марго остановила его взглядом: — Ты? Будешь бить? Меня? Ты серьезно? — Люк попытался сглотнуть ком обиды, застывший в горле. Он резко втянул в себя воздух и уронил руку: — Сука.       Когда Люк ушел ее глаза словно снова ожили — но теперь она едва могла различить даже кафель на стене. Всем весом она оперлась на первое, что попалось под руку, — раковину противного травяного цвета. Из треснутого зеркала на нее смотрели красные глаза, которые за секунду настолько резко очертились на лице, что их блеск был заметен первым.

***

      На следующий день Марго постигла новая волна разочарования, когда к ее двери приехали трое курьеров и аккуратно расставили вокруг три ведра с алыми розами и торчащей из букета запиской «Забудем».       Потом он позвонил ей: — Я тебя простил. Но не за измену, а за твой характер, не думаю, что ты мне изменила, ты же меня очень сильно любишь. Мне снова звонил отец, представляешь, он опять уехал во Францию с любовницей, а мама вне себя… ты бы видела ее лицо. Приди, пожалуйста, успокой ее. Сходите куда-то вмете.       Он решил сделать вид, что ничего не было, и снова говорил о себе. Жалкий прилипала. Мизерный. Мерзкий.       Марго рвала мелкую записку до тех пор, пока не стерла руки, разбрасывая кусочки по полу и топтая их ногами. Она хотела выцарапать из себя всю мерзость, которую испытывала к нему и больше никогда не переступать порог его дома. Хуже того, она не понимала, почему делает гадости она, но за это ненавидит не себя, а его.       Люк производил хорошее первое впечатление. У него было такое правило. Аккуратно причесанный, с высоким лбом и узкой грудной клеткой, которая не оставила бы ему шансов на выживание на любой черной работе. К счастью, ему это не грозило. На его тонкой руке обычно болтались увесистые часы с позолотой. Он вскрикивал каждый раз, когда между элементами браслета застревали волосы на руке. Тем не менее часы он не снимал — понятно зачем. Чтобы стоя на светофоре с пафосом высовывать руку из окна подаренной отцом белой БМВ.       Впрочем, первым впечатлением все и заканчивалось. — Ты представляешь, с этими людьми невозможно говорить, — выслушивала Марго часами в ресторанах, запивая скучную болтовню красным сухим. Иногда ей казалось, что столько пьют только неработающие жены богатых стоматологов, но никак не студентки-первокурсницы, впрочем, другого способа убить скуку у нее не было.       Каким-то образом Люк, всегда обладавший единственно верным взглядом на мир, снова оказывался прав, но опять одинок. Он никогда не дозванивался своему отцу, купившему ему пресловутые БМВ и часы, сбрасывал вызовы озабоченной матери, а в те редкие минуты, когда Марго позволяла остаться с ней наедине, она буквально ощущала тягучесть времени, напор его губ, неловкие потные прикосновения. К счастью, это случалось нечасто.       Пытаясь быть для нее в хоть в чем-то значимым, он звал ее торговый центр и с индюшачьим видом выбирал ей туфли или кашемировые колготки, в которых она «не простудится». После этого он сам себя нарекал добытчиком и требовал, чтобы новые туфли появились на ее ногах завтра же.       Винить его были не в чем — он старался как мог. Впрочем, далеко не Марго была предметом его поклонения, а отец. Одно дело — учиться на платном отделении, совсем другое — прийти к отцу в один прекрасный день с известием, что он «произвел» наследника. Только вот с отцовством ничего бы не изменилось и Люк, казалось, этого не понимал.       Обстоятельства, при которых они познакомились, были так себе. — Это очень важные люди, — сказала ее мачеха перед тем, как их с Марго позвали на званый ужин к партнеру отца. Она многозначительно подняла брови. — С ними надо дружить, контачить… А еще у них есть сын, ты видела, что я скинула тебе его страницу на Фейсбуке?       Мачеха не раз давала понять Марго, какая же она на самом деле бесполезная. Совершеннолетняя преграда, которая мешала ее отцу полностью думать о мачехе и их собственном бизнесе. Она отравляла мыли папы о том, чтобы побыстрее спихнуть с себя эту обузу, но не так, чтобы взвалить на себя еще больший груз в виде возвращения блудной дочери с приплодом. Вся беда в том, что Дженни была умна — она считала, что все, чем владеет ее супруг, это и ее собственность, а значит и выгодный инструмент. Живой товар. Надо продать задорого.       Так и началась эра этой липкой «дружбы», которая стала напоминать приманку для мух, куда Марго, как насекомое, посадили. Чем чаще она бывала в доме Люка, с каждой закуской, которыми угощала ее жалобщица-мать Люка, с каждый новогодним подарком от их семьи, с приглашением на совместный боулинг, где ее и ее семью, разумеется, угощали, соотвенно, дела у семьи Марго поправлялись, а в глазах своего отца она читала молчаливое торжество, стоило Люку прилюдно обнять ее. — Марго в надежных руках? — он повторял это каждый раз словно вместо приветствия Люку и с силой ударял его тыльной стороной руки в плечо, но смотрел при этом на своего бизнес-партнера.       Напитываясь крупными сделками, ее отец толстел и все больше веселел. Постепенно он сменил потрепанную Шкоду на Ниссан из салона, готовился закрыть ипотеку и даже обещал свозить всю семью в Азию, к их корням. И успехом они были обязаны тому, с какой снисходительностью семья Люка спонсировала их проекты и давала деньги под низкий кредит. Мачеха внушала Марго, что та к этому не имеет никакого отношения, но не разрешала ей пропускать встречи даже тогда, когда у Марго безумно крутило живот от нервов. В первое время так бывало частенько.       Так щупальцы Люка наконец-то обвили ту, что была, казало бы, надежно заякорена рядом с ним. С каждым днем он все глубже всасывал ее в свой мирок, чтобы растворить ее в своей маленькой личности, за что она каждый день хотела вонзить ему в глаз ключи от его же машины.       Как можно так ненавидеть того, кто ничего тебе не сделал? Кто просто вызывает странное чувство, будто внутри сдавило внутренности, но потом оно проходит.       Хорошо, что в ее жизни горела маленькая искра, иначе она давно бы решила вопрос, просто не проснувшись следующим утром. Ведь так тяжело жить, не понимая, не зная себя, что хотя бы маленький ключ, намек на то, кто ты есть, уже таит в себе шепот разгадки и смысла заварить утром чай, сдавать экзамены, надеяться на лучшее будущее.       Образ «лучшего будущего» был изменчив. Марго давно перестала себе представлять, какое бы оно было в точности, не видела в нем ни лиц, ни дней. Она даже не могла осознать, почему же ее так манит это будущее. Разве плохо было быть в настоящем?