Скажи, кто Я такой?

Прошлое

Тихое и одновременно раздражающее жужжание доносилось до ушей, заставляя его нахмурить брови и утробно прорычать. Он не сводил своих глаз с окон, "украшенных" белыми полосами от дождевых разводов вперемешку с пылью и грязью. Вновь жалобное жужжание. Ещё дня два назад этот дом и эта комната кишели полчищами мух, что беззаботно летали здесь, раздражали своим существованием, ползали по оголённым участкам тела, лезли в лицо, в глаза, в губы. Особенно в губы. Ему не единожды приходилось просыпаться от чувства того, что его что-то бесцеремонно щекочет во сне. Так и есть. Мухи. Эти маленькие, но такие назойливые насекомые очень любили приземляться на его губы и щекотать их своими лапками с раздвоенными ноготками на кончиках. Подняв свой взгляд чуть выше окна, Санкт-Петербург с лёгким злорадством стал наблюдать за тем, как одно из надоевших ему насекомых сейчас беспомощно запутывалось в липкой паутине, чувствуя свою скорую кончину. Но на смену злорадству моментально приходит грусть и тревога, стоит ему увидеть приближающегося к мухе паука, что неторопливо перебрал всеми своими восьмью конечностями, чувствуя безвыходное положение своей добычи. Этот паук поселился здесь день назад и практически сразу уничтожил всех мух в этом доме. Прикрыв глаза, город отворачивается и тяжело вздыхает. Всё это сейчас напоминала ему теперешнюю ситуацию. Когда-то и они — Весь советский народ, были подобны этим беззаботным мухам, что кружили в воздухе и танцевали свой незамысловатый танец, а после... После к ним пришли немцы. Паук. Сейчас он очень напоминал нацистских захватчиков, что так же бесцеремонно и без какого либо сочувствия подавили всех них. А мухами они все стали после прихода к власти СССР. Это он наплодил красные яйца, из которых вылезли алые мухи с золотистыми, как серп и молот на гербе, крыльями. Он считал свой народ пчёлами, коллективным разумом, а на деле оказались простыми журчалками, служащими кормом для чёрно-красных пауков. Санкт-Петербург неторопливо проводит взглядом по своему поместью, в котором он так давно не появлялся. Союз запретил ему этого делать, желая искоренить империализм и буржуазию из его души и сердца. Толстый слой пыли лежал на полу и столах. Казалось, что если бросить в этот тёмно-серый ковёр семена растений, то из них обязательно прорастут зелёные ростки. Прошёл месяц после того, как он вновь переступил порог своего гнезда. Прошёл месяц с того момента, когда его отпустили. Месяц... Он сидит так уже целый месяц и просто смотрит в окно? Может он давно умер и именно поэтому в доме развелось так много мух? Они просто прилетели на запах его разлагающего тела? Нет, он всё ещё живёт. По крайней мере физически. Какой смысл теперь жить? Что теперь делать? Так много вопросов в его голове. Опустив пустой взор на свои руки, Питер слабо ухмыляется и не сильно сжимает пальцы в кулак, с интересом смотря на то, как тонкая белая кожа постепенно натягивается, открывая вид на голубые вены, еле заметные сосуды красноватого и фиолетового цвета, а также кости, что хорошо выделялись и цепляли на себя внимание. Его руки превратились в настоящие куриные лапы. Такие же сухие, с шелушащейся кожей и с длинными тонкими пальцами. Он истощён. Несмотря на то, что его пытались хоть как-то откормить после того, как забрали и заключили под стражу, ему от этого не стало лучше. Еда была отвратительной и низкокалорийной, да и самому Рейху было не особо выгодно кормить столько лишних ртов. Лишь совсем недавно тот неожиданно смягчился и стал относиться к бывшим советским городам более-менее нормально. Не ко всем, но всё же. Решив удовлетворить своё любопытство, он вновь поднимает голову вверх и замечает то, что паук уже полностью обмотал муху паутиной и успел впрыснуть в неё яд. Теперь ему остаётся лишь ждать того момента, когда её внутренние органы растворятся и превратятся в питательный суп для него. Как же город понимал это несчастное летающее насекомое. Именно на неё он сейчас был очень похожим, а в роли паука выступала ненавистная ему немецкая столица, что не упускала возможности показать ему своё превосходство. Третий отпустил его и даже позволил вернуться домой, но только при одном условии, которое Санкт-Петербург должен был выполнить — Берлин должен был стать его личным надзирателем. Он должен был быть ласковым и дружелюбным по отношению к нему и тогда Рейх позволит ему передвигаться уже более свободно. — Rate mal, wer zu dir gekommen ist. Wo bist du, mein Kaninchen? — послышался чуть весёлый мужской голос, последовавший вслед за хлопком закрывающейся двери. Было ощущение, что её просто выбили с ноги. Хотя... От него можно было ожидать всё что угодно. — Сукин ты сын, — мысленно произносит Петербург, поняв, что пришёл за ним его надзиратель и бывший враг,— О, Азазель, зачем ты вновь направил его ко мне? — несмотря на свою православную веру и то, что нёс на своей груди крест, подаренный самим Империей, что крестил его и приучил к вере, преподнёс к Богу, сейчас же он молился лишь Люциферу и прочим герцогам Ада. Он понял, что Бог далёк от него, а вот черти и прочие демоны с радостью раскрыли свои руки для объятий. Понял это во время блокады. Понял, что Ад намного ближе, чем Рай. — Тебе нельзя прятаться от меня, — уже на русском заговорил немец, поднимаясь вверх по лестнице, — Я не видел тебя целый месяц с последней нашей встречи, — его шаги тяжёлые, а голос отвратительно сладкий и игривый, — Где же ты? Санкт-Петербург хотел пошевелиться, но его тело было ослабленным, а кожа болела из-за долгого пребывания в одном положении без движений. Кажется, что даже руки стали ледяными из-за того, что кровь больше не циркулировала. — Вот ты где, — послышался голос немецкой столицы уже за спиной русского. Слабо хмыкнув, он вновь поднимает свой взгляд на паутину, муху и паука, который уже с радостью высасывал из жертвы все её соки. Сейчас Санкт-Петербург как никогда ощущал себя той самой мухой, которую сейчас съедят. Такой же беспомощный, неспособный пошевелиться из-за яда внутри, а позади него уже находился паук, что вот-вот вонзит в него свои острые жвала. — Не рад видеть меня? — продолжает издеваться немецкий город, видя, что русский не обращает на него никакого внимания, продолжая сидеть к нему спиной, — Петербург? — уже обеспокоено спрашивает он, заметив на полу несколько десятков мёртвых мух. Откуда их столько? Услышав своё старое и столь родное имя, бывшая имперская столица слегка вздрагивает и оборачивается, боковым зрением осматривая нежданного и столь нежеланного гостя. Он чувствует, как паучьи лапки постепенно приближаются к нему, желая схватить его и утащить в тень. — Geht es dir gut? Подойдя вплотную к безэмоциональному городу, Берлин с ужасом для себя замечает его ужасное и довольно запущенное состояние. Бледное и исхудавшее лицо с шелушащейся кожей, пустой взгляд бирюзовых глаз с тёмными мешками под ними, пересохшие губы синеватого оттенка. — Чего тебе? Я рассказал всё, что знаю, — тихим голосом произносит Санкт-Петербург. Казалось, что каждое последующее слово отнимало у него много сил и в один прекрасный момент он просто упадёт замертво. — Тебя отдали в полное подчинение мне. Забыл? И я должен время от времени навещать тебя, — встав напротив русского, Берлин наклоняет голову вбок, желая лучше рассмотреть его внешний вид и самочувствие, — Что с собой? Ты вроде бы свободен, а выглядишь хуже заключённых в концлагерях, — он слегка ухмыляется, показывая, что шутит, но Санкт-Петербург продолжал смотреть куда-то в пустоту и это слегка задело немца, — Как давно ты пил? У тебя явное обезвоживание. Забавно, но этот вопрос заставил его задуматься. А ведь действительно, он не пил уже дня три или четыре. Стоило городу подумать об этом, как во рту тут же образовалась сухость и стало ощущаться невыносимое першение в горле. — Пойдём со мной, — немец протягивает ему руку, желая помочь подняться. Хоть Петербург и не верил ему, считая серьёзным врагом, но его мягкая улыбка растопила душу города, позволяя довериться ему, — Совсем запустил себя. Подхватив русский город и взяв его на руки, Берлин не спеша понёс его до кровати, чувствуя его невероятно лёгкий вес и то, как острые кости позвоночника вонзились в его руки. Уложив его на расплавленную кровать, немец приказал дожидаться его здесь, а сам направился вниз по лестнице в неизвестном направлении. Проводив его взглядом, Петербург устало плюхнулся на мягкую подушку и уставился на когда-то белый потолок. Тяжёлые веки непроизвольно опускаются, заставляя его погрузиться в лёгкую дрёму, но... — Петербург, выпей. Приоткрыв один глаз, он тут же замечает рядом со своим лицом лицо нациста, а так же гранёный стакан наполненный прозрачной жидкостью. Конденсат, образовавшийся на стеклянной поверхности, постепенно стекал вниз, собираясь в манящие большие капли. Городу казалось, будто он слышал то, как эти капли падают и ударяются об деревянную поверхность пола. А на вкус вода была просто божественной. Жадно осушив стакан и параллельно смочив свои пересохшие губы и рот, он вновь устремляет на своего врага недоверчивый взгляд, ожидая от него подвоха. — А теперь поешь, — на его удивление, нацист был абсолютно спокоен и не давил на него, позволяя привыкнуть. Бросив взгляд на тарелку и на странную жижу жёлтого цвета с плавающими в ней макаронами и маленькими кусочками картофеля, он, поджав губы, делает глубокий вдох и вбирает в лёгкие аромат. Вроде бы пахнет съедобно. Видно, что немчура сам приготовил на скорую руку. — Почему ты называешь меня старым именем? — наконец-то решает спросить он, чем удивляет нациста. — Ну а кто ты, Санкт-Петербург? — Я уже давно не слышал, чтобы меня так называли. — А почему? Потому что так сказали? От этих слов в сердце Питера что-то кольнуло. — Для меня ты всегда будешь Санкт-Петербургом. Ты родился и вырос с этим именем. Но только тебе решать то, кем ты являешься.

***

Вступив на бетонную платформу, Россия делает глубокий вдох и прикрывает глаза, желая запомнить этот момент и заодно отдохнуть от долгой поездки. Лёгкий и тёплый ветерок приятно обдувал его лицо и волосы, лаская и нежно щекоча его щёки с уголками губ, от чего немецкая республика невольно улыбнулся и посмеялся про себя. Нет, это не конец их пути. Просто поезд сделал большую остановку на одной из крупных станций для того, чтобы привести внутреннее состояние железного гиганта в порядок, провести осмотр, а заодно и высадить некоторых пассажиров, собрав при этом новых. Кажется, они остановились в Киеве — Столице одной из бывших республик Союза, которая теперь целиком и полностью была под контролем Италии. Пассажиры, что точно так же стояли на платформе, с интересом смотрели на него и отца и о чем-то перешёптывались между собой, при этом мило улыбаясь им. — Не хочешь прогуляться? Переключившись на отца, русский лишь утвердительно кивает головой, показывая, что совсем не против. Проходя мимо толпы, Россия не смог не заметить разнообразие их запахов, начиная с самых терпких и заканчивая сладковатыми. Ему даже плохо стало. Хорошо, что перед выходом он принял своё лекарство. Да, он явно не привык к большому вниманию к своей персоне. Все, буквально все подходили к его отцу желая поздороваться и сказать слова бесконечного уважения, а следовательно обращали внимание и на его сына, который был для них очень любопытным экземпляром. Как-никак будущий наследник Великой Германии. Окружающие люди были одеты дорого и со вкусом. Сразу было видно, что принадлежат они к элите. Но это и не удивительно, ведь мало кто мог себе позволить путешествовать на этом поезде, да ещё и с самим Третьим Рейхом. Мужчины в дорогих и статусных костюмах, дамы в роскошных нарядах и вычурных шляпках с перьями. — А поезд не уедет? — Нет, не переживай. Он не уедет без нас, — с улыбкой отвечает нацист, нежно потрепав своего малыша по волосам. — Надо же, а я думал, что ты не решишь наведать своего старого друга. Услышав мужской голос всего в паре метрах от себя, Россия и Рейх синхронно оборачиваются в ту сторону, встречаясь взглядом с высокой мужской фигурой. Внимание славянина тут же привлекла серая, военная форма, надетая на мужчине, что по фасону походила на отцовскую, но имела некоторые отличия. Например головной убор мужчины показался для русского весьма необычным и интересным по внешнему виду. Кажется, он назывался феской. Она была чёрного цвета и украшенной золотой и филигранью и орлом с опущенными крыльями на красном фоне. Так же в отличии от отцовской формы, на форме мужчины не было красной повязки со свастикой, вместо неё левый рукав был украшен нашивкой в виде чёрного треугольника, на верху которого виднелись оранжевые полосы, а в центре восседал всё тот же самый золотой орёл. — Италия! — радостно воскликнул мужчина, раскинув широко свои руки, — А я думал, что ты у себя. — О нет, я здесь уже полмесяца. Работа и прочие дела. Не хочешь сходить со мной до ближайшей пивной? Поезд всё равно тронется только через час. — Да, я не против. Россия, пошли с нами. И тут взгляд мужчины упал на самого русского, который всё это время скрывался за спиной немца. Его янтарные глаза будто смотрели прямо в его душу. На вид Италия показался довольно симпатичным, если не брать во внимание его высокомерное выражение лица и холодный взгляд. Его тёмно-русые и чуть кудрявые волосы небрежными прядками падали на лицо, прикрывая его чуть суженные глаза. На его пухловатых губах появилась хищная улыбка, от чего в уголках щёк вмиг образовались ямочки. Тонкий, прямой нос с небольшой горбинкой, острые скулы, впалые щёки, на которых виднелась лёгкая тёмная щетина под цвет густых бровей. — Россия, ты так вырос с последней нашей встречи, — Италия протягивает ему руку для приветствие, — Кажется, что тебе тогда было десять лет. — Здравствуйте, Фашистская Италия. Рад вновь с вами встретиться, — русский пожимает его руку в ответ, но странный блеск в янтарных глазах не смог ускользнуть от его внимания. — Ну так идём? — обращается итальянец уже к Третьему, взглядом намекая ему, что он очень хочет с ним поговорить.

***

— Я думал, что тебе надоест играть в папочку намного раньше. Ты меня весьма удивил. Молодец, — сказав это, Фашистская Италия поднимает кружку вверх и чуть улыбается, обнажив свои зубы. — Ты об этом хотел со мной поговорить? — уже более холодно продолжает немец, отпивая хмельной напиток из кружки, — Из-за этого мы с тобой и поссорились. Поставив кружку на стол, Третий проводит взглядом по толпе и, отыскав сына, задерживает на нём своё внимание. Уголки губ слабо приподнимаются, стоит ему увидеть то, как его малыш весьма успешно играет в дартс, пока остальные игроки с любопытством смотрят на него. — Нет, я хотел поговорить с тобой совсем о другом. Слышал, что ты везёшь Россию на его родину. Зачем? — Это его законные владения. Рано или поздно ему бы пришлось занять там своё место. — Так к чему была вся эта делёжка, — непонимающе спрашивает итальянец, — Почему ты так сражался за те земли, а теперь хочешь вернуть их законному владельцу. — Россия мой сын. — Он тебе не родной. Ты не боишься того, что однажды он всё узнает и бросит тебя? — Он узнает, — злобно произносит нацист, сверкнув своим холодным взглядом, — И он не оставит меня. — Почему ты так уверен в этом? — подняв кружку, Италия делает приличный глоток и слегка морщится. — На это есть много причин. — Ты везёшь Россию на те земли, где устроил бойню его народа. Везёшь туда, где от него отказался родной человек. Не кажется ли тебе это жестоким? На это Рейх решает ничего не отвечать. Он знал, что разговор с его бывшим другом не приведут ни к чему хорошему. Итальянец всегда был против того, чтобы он усыновлял маленького Россию, считая, что из этого ничего хорошего не выйдет. Он невольно переводит свой взор на часы, подмечая, что до отъезда осталось двадцать пять минут. — Хах, а вырос он вполне хорошеньким, — голос фашиста стал более мягким, — Он даже на тебя чем-то похож, — достав из деревянной коробочки толстую сигару коричневого цвета, фашист тут же поджигает её и вдыхает едкий дым, — Будешь? — спрашивает он, протягивая открытую коробочку, в которой лежало ещё шесть сигар. — Нет, спасибо, я уже давно не курю, — дружелюбно отмахнувшись, Рейх вновь вылавливает взглядом своего сына, который уже вовсю разыгрывал партию в бильярде. — « Вот же ж», — мысленно посмеявшись, нацист вновь приступает к опустошению кружки и наконец-то полностью допивает содержимое. — Похож говоришь? — с грохотом поставив кружку, немец тут же утыкается носом в предплечье и вдыхает слабый запах своего одеколона. — Ну да, — подтверждает мужчина, бросая взгляд то на Рейха, то на Россию, — У него есть схожие привычки. Успел подметить. — Например? — Ну, — слегка призадумавшись, Италия запрокидывает голову назад и прикрывает глаза, пытаясь вспомнить увиденное, — Например... Он наклоняет голову вбок, когда говорит что-то вполне серьёзно. Или... Или когда смеётся...У него появляется твоя улыбка. Твоя убийственная улыбка. Мне даже жутко от этого. Мне и тебя одного достаточно. — Хах, а ведь действительно, — умиротворённо развалившись на диване и закинув ногу на ногу, Третий наконец-то почувствовал некую расслабленность, находясь рядом со своим другом. Так давно они не разговаривали по душам. — Знаешь. Ты и вправду сделал правильный выбор.