Я всегда буду рядом

Следующие два с половиной месяца у обоих прошли образом не то чтобы не лучшим, совсем нет — самым что ни на есть наиужаснейшим. Глеба выматывали чуть ли не еженедельные тяжелые операции, понятное дело, сказывающиеся на его и без того до ужаса плачевном самочувствии, а дело ухудшалось ещё и бесконечными мыслями о скорой смерти, да и вообще постоянное нахождение в больнице слишком давило на Викторова. В общем, Глеб сейчас, сказать честно, пребыванию в таком состоянии уже третий месяц предпочел бы попросту умереть. Однако этого не давал ему сделать Серафим. Сидорин сам постоянно задавался вопросом, как же он все еще жив и выносит весь этот кошмар, происходящий с дорогим ему человеком, однако Глеба поддерживал, все время утверждая, доказывая и приводя разные доводы (чаще всего берущиеся попросту из воздуха, однако хорошо действующие на Викторова) что жить тот будет, причем еще долго и счастливо. По-правде сказать, в этом Серафим убеждал не столько кудрявого человечка, сколько себя самого. Каждый раз, прижимая к себе дрожащий комочек, чьими слезами, казалось, уже до нитки пропитался неизменный чёрный худак Сидорина, он, со всей силы стискивая зубы в попытках сдержать дрожь в собственных руках и жгучие слезы, как на зло выступающие на глазах последние два с половиной месяца чуть ли не по нескольку раз в день, запускал длинные пальцы в спутанные кудри и тихо шептал: — Все будет хорошо, малыш, все обязательно будет хорошо, мы справимся… И, обычно не получая ответа, продолжал обнимать и тихо повторять слова, которые уже будто вырезали в его сознании, безуспешно пытаясь убедить и себя, и Глеба в том, что у этой, казалось, безвыходной ситуации будет хороший конец. Все это время Серафим жил, сам не зная как. Проводя большинство ночей без сна из-за бесконечных переживаний, с раннего утра он уже летел в больницу. Оставаясь там весь день, то стоя под окнами и разговаривая по телефону с Глебом, выглядывающим из окна, то приходя в его палату с первой минуты начала часов посещения пациентов и сидя там до последней дозволенной секунды, то в дни операции нервно кусая ногти сидя в коридорах с мрачными зелёными стенами в мучительных тяжелых мыслях и чуть ли не молясь поскорее увидеть человека в белом халате, выходящего к нему каждый раз дабы сообщить о хорошем исходе хирургического вмешательства, в конечном итоге проводил там абсолютно все свое время он вплоть до самой ночи, уезжая только около 12, а по приезде домой разве что успевал пару часов поспать, а после все снова повторялось, превращая происходящее попросту в бесконечное колесо Сансары. Вот и сегодня уже второй час Сидорин сидел, как на иголках в пустом коридоре, по которому лишь изредка пробегали врачи и медсестры. Вообще, сюда посторонним вход был воспрещён, однако деньги могут все, и Серафиму находиться там было дозволено. Однако сегодня был особенный случай. Сегодняшняя операция, если повезёт, будет последней. Если повезет. Если нет — последует ещё несколько, и это означать будет, что ситуация хуже, чем казалось. Но, разумеется, надеялись все на лучший исход. И вот наконец в конце коридора открылась стеклянная дверь. Тут же показалась низкого роста молоденькая медсестра, что чуть ли не бегом тут же направилась к Сидорину. Тот сперва испугался, ожидая услышать что-то очень плохое, но, разглядев улыбку на лице медсестры выдохнул. — Вы Сидорин? Серафим кивнул в ответ, не в силах что-либо сказать — дыхание перехватило. — Операция прошла хорошо, могу вас поздравить. Викторова уже везут в палату, скоро он придёт в себя, вы можете туда подойти, вас пустят. Сердце пропустило удар, а после забилось просто с неистовой скоростью. Кое-как поблагодарив девушку, Серафим почти бегом поспешил к палате Глеба, что последние два с половиной месяца служила ему домом. Вбежав внутрь, там он застал самого Глеба, уже пришедшего в себя после наркоза, и врача, стоящего рядом. Сидорин, неловко переминаясь с ноги на ногу замер у входа. Врач, обернувшись к нему и узнав вошедшего, сказал: — Я, пожалуй, оставлю вас. Главное, все хорошо. — бросил он, обходя Серафима и покидая комнату. Сидорин же, как только мужчина вышел, кинулся к кровати, на которой лежал все еще бледный Викторов. — Глеб! Тебе сказали? — спрашивал Серафим, на колени перед кроватью падая. — Сима… — после наркоза язык еще плохо слушался, но кудрявый нашел в себе силы улыбнуться и с трудом проговорить: — Сим, получилось… — Да, малыш, да! Теперь все хорошо! Видишь, я говорил! На глазах обоих жгучие слезы, но уже радости наворачивались. Ни один из них так и не мог до конца осознать и поверить в то, что теперь все хорошо. — Да, Сим, ты был прав… Теперь все хорошо. Спасибо тебе. — Да чего ты? Все хорошо, малыш. Ты же помнишь, я всегда буду рядом, что бы ни случилось. — прошептал Сидорин, сидя на полу, блуждая пальцами в чужих кудрявых волосах. — Всегда.