Возрождённые

      Всю ночь Катрин терзали кошмары её тяжёлого прошлого, навечно искалечившего ей душу. Словно наяву она видела, как её доброго и за всю жизнь не сделавшего никому зла, отца — Гоше Легуа, вздёрнули на вывеске его же ювелирной лавки. Вновь Катрин видела во сне, как озверевшая чернь и кабошьены превратили некогда благородное и прекрасное лицо юного Мишеля де Монсальви в сплошное кровавое месиво, выбив ему почти все зубы. Как будто это случилось вчера, Катрин своими глазами видела, как её дядя Гийом Легуа по приказу одного из вожаков восстания Мясников Пьера Кошона опустил тяжёлый и остро заточенный топор со всей силы на шею несчастного и истерзанного, зверски избитого Мишеля. Сил тщедушной и хрупкой тринадцатилетней девочки Катрин было ничтожно мало, чтобы отбить Мишеля у безумно ожесточённой толпы — одержимой желанием на месте убить арманьяка. Гибель родного отца и юного Мишеля, которого Катрин не сумела защитить и спасти по вине пьянчуги-служанки Марион, обнаружившей Мишеля в погребе семьи Легуа, поднявшей дикий вопль, и сдавшей юного де Монсальви кабошьенам, навеки осталась незаживающей раной на сердце Катрин. По сей день она обвиняла себя в том, что она не сумела уберечь Мишеля, так ещё сгубила родного отца. Катрин до сих пор жестоко себя обвиняла и казнила за то, что из-за неё Кабош похитил Лоизу, совершая насилие над телом девушки, тем самым изувечив ей душу, что несчастная старшая сестра Катрин стала считать себя грязной, опороченной и обесчещенной, недостойной принять постриг в монастыре и присоединиться к святым сёстрам. Глядя на терзания родной и горячо любимой сестры, Катрин с яростью, не детской для ребёнка её возраста, не раз одёргивала свою сестру, стоило Лоизе высказаться о себе, что она теперь грязная и отброс. Не раз Катрин прямо в лицо кричала сестре, что девушка ни в чём не виновата, что на ней нет никакой грязи и вины, никакого бесчестья за чужое преступление — справедливо считая всей душой, что вся грязь и бесчестье принадлежит только Кабошу, а никак не невинной в недавнем прошлом совсем юной деве — мечтающей посвятить всю свою жизнь служению Всевышнему и помощи страждущим. Как это ни странно, суровая встряска от младшей сестры помогла Лоизе выбраться из болота чёрной меланхолии и самобичевания, больше старшая из дочерей Легуа не мечтала о смерти, не делала попыток убить себя, не морила себя голодом и жаждой — к великой радости своих родных и верных друзей. Только Лоиза Легуа носила под одеждой власяницу и спала на накрытых простынёй камнях, считая, что лишениями должна искупить свою вину, которую Катрин с их мамой и Сара с Барнабе считали совершенно не существующей. Посетили Катрин сны о том, как её жутко упрямый и суровый возлюбленный Арно крепко прижимает к себе юную девушку, с нежностью касается губами её каштановой макушки, бережно гладит своей огрубевшей от многолетнего обращения с оружием рукой щёки девушки и со всей страстью, со всем жаром, со всей жаждой быть только рядом с ней целует её в губы. Даже во снах мучительная и злая ревность не оставляла Катрин по отношению к Жанне д’Арк, известной ей только по рассказам доброй и чуткой старушки Бертиллы. Порой кошмары Катрин обретали ещё более чудовищное воплощение перед её мысленным взором. То Катрин видела Арно тяжело раненым и при последнем издыхании, лежащим в шатре армейского врача на походной койке. То в её снах она видела любимого мужчину жестоко искалеченным, лишившимся ноги или руки, что навсегда уже помешает ему преданно держаться пути воина, или Катрин видела Арно с выколотыми глазами в английском плену и с отрезанным языком… Часто она видела сон, в котором её Арно лежит либо очень тяжело раненый, либо мёртвый в самом центре кровавой бойни — среди раненых и убитых. Вороны и волки поедают его остывшее и некогда сильное, крепкое и выносливое тело, пронзительные и большие чёрные глаза в обрамлении густых и длинных ресниц больше никогда не взглянут на неё, Катрин, с безудержным желанием, со всепоглощающей страстью во взоре. Никогда больше Катрин не сможет обнять любимого и до боли в сердце дорогого ей человека, не прильнёт к нему с трогательной безотчётной доверчивостью, не коснётся в робком поцелуе его тонких губ, не погладит с нежностью по его порой небритой больше пяти дней щеке… Все эти сны про перенесённые её родными жестокости, про гибель любимых и трепетно хранимых в памяти людей, про страшную участь любимого ею без всякой меры мужчины заставляли молодую женщину беззвучно рыдать во сне. Чтобы не перебудить спящих пилигримов, она до боли кусала свои ладони. С первыми и робкими всполохами рассвета Катрин пробудилась от своих жутких сновидений раньше всех остальных пилигримов. Тоненький и чуть вздёрнутый короткий носик молодой женщины был во власти сильного насморка, что заставляло Катрин постоянно шмыгать и утирать текучую из него влагу рукавом её убогой одежонки. Горло раздирала страшная боль. Не желая перебудить своим сухим кашлем мирно спящих и уставших за многие дни пути людей, она вышла на улицу. Во всём теле молодая женщина ощущала сильный озноб, от чего её кожа покрылась мурашками. Напрасно Катрин растирала свои плечи, чтобы хоть как-то согреться. Не помогало ничего. Щёки и всё лицо её пылали как на огне, и эти же щёки окрасились пунцовым цветом. Румянец на бледном и исхудавшем лице Катрин нельзя было назвать здоровым. Коснувшись тыльной стороной ладони своего лба, она ощутила исходящий от её лба сильный жар. Жестокие холода и сильный ливень, под который Катрин не посчастливилось попасть и промокнуть до единой нитки в её жалком тряпье паломницы, не могли не повлечь за собой последствий в виде напавшей на Катрин сильной простуды. От кашля молодая женщина ощущала сильные боли в груди, отдающие в лопатки. «Вот только этого мне для полного счастья не хватало! Боже милосердный, за что?! Какое зло я тебе сделала? Тебе так не хочется, чтобы я добралась до Орлеана и встретилась с Арно, обретя его, живой?» — билась набатным колоколом мысль в голове Катрин, почти что сгибающейся пополам от терзающего её сильного кашля. Из носа у неё текло столь сильно, что Катрин постоянно им шмыгала. Вернувшись обратно под принявший её гостеприимный кров, она отсела как можно дальше от остальных пилигримов — из опасений, что её простуда прицепится и к ним. Вот к каким печальным последствиям привело то, что алчный лодочник оглушил Катрин веслом и обобрал её, не оставив ей ничего, кроме ветхого и никак не защищающего от холодов одеяния паломницы. Бедняжке даже не во что было переодеться. Другой одежды, кроме жалкого и промокшего до единой нитки рубища, Катрин в своём распоряжении не имела, что и привело к её болезни. — Девочка моя, ты не спишь? — к Катрин подсела мадам Бертилла и ласково, по-матерински, погладила по её золотистой макушке. — Что-то мне твой бледный и болезненный вид совсем не нравится… — проронила с состраданием Бертилла, коснувшись пылающего лба Катрин. Старушка бегло прощупала щёки и лоб молодой женщины тыльной стороной своей морщинистой ладони, грустно вздохнув, и прицокнув языком. — Бедное моё дитя, да ты вся горишь! — слетела с её старческих тонких губ преисполненная искренней тревоги фраза. — Похоже, что я заболела, — тихонько прошептала Катрин охрипшим голосом, но тут же зашлась в мучительном кашле. Она тяжело дышала ртом и постоянно шмыгала носом, лёжа на полу и свернувшись клубочком, вся сжавшись, чтобы хоть немного согреться и унять сильный озноб. Движимая состраданием к заболевшей Катрин, Бертилла плотнее укутала её в свой тёплый плащ и разделила с молодой дамой свой хлеб, также поделившись с ней сидром, который так понравился Катрин вчера. Только бедной Катрин было настолько плохо, что она не могла даже смотреть на еду, совершенно не чувствуя аппетита, но из уважения к доброй и милосердной Бертилле она через силу съела кусок хлеба, который запила сидром. — Мне пора пускаться в путь, моя милая. Но я оставляю тебя на попечении добрых монахов этой обители. Тебе непременно нужно остаться, чтобы вылечиться, моя милая, — Бертилла ласково коснулась губами золотой макушки Катрин и погладила её по плечу. Монахи нашли для Бертиллы новый тёплый плащ, а свой собственный Бертилла оставила Катрин, чтобы она не страдала от холода. Катрин и Бертилла простились очень тепло, только Катрин побоялась целовать в щёку свою товарку, чтобы её не заразить своей болезнью. Монахи оставили на лечение новую жилицу и приняли её с тщательно скрываемым высокомерным отвращением, с каким относятся в Новом завете девы разумные к девам неразумным. Катрин нельзя было назвать глупой и лишённой прозорливости с тонким чутьём, так что она не обманывалась насчёт отношения к ней монахов. Да, монахи давали ей еду, лечили порошками и травами, старались поставить её на ноги и прописали ей строгий постельный режим. Но Катрин не обманывалась насчёт их к ней отношения. В их глазах она была той ещё распутницей, ведущей при её красоте — не испорченной даже тяжёлой простудой, очень дурной образ жизни, совершившей множество грехов, и теперь своим паломничеством надеется их искупить, чтобы заслужить прощение Бога. Когда Катрин немного пришла в себя и ей уже разрешили вставать с постели, а также прогулки на улице, ей совершенно случайно довелось подслушать разговор двух монахов, явно говоривших о ней, проходя мимо ризницы. — Нисколько не сомневаюсь, что эта колдунья с золотыми волосами — порочная распутница, решившая купить себе прощение Господа, — с презрением прошамкал наполовину беззубым ртом один из старых монахов. — Её красота явно от Лукавого и не может быть угодна Всевышнему, — сурово отрезал его молодой собрат по вере чуть надменно. — Явно сам Нечистый посетил эту блудницу в колыбели… Слова монахов вонзились в сердце Катрин, точно два раскалённых кинжала. Неслышной поступью она поспешила как можно скорее скрыться, будучи глубоко и болезненно задетой этими уничижительными словами о ней двух служителей Бога. На глаза Катрин навернулись слёзы горькой обиды, незаслуженного ею совершенно унижения и горечи. Солёные капли ручьями стекали по её бледным и худым щекам. Из-за застивших глаза слёз она почти ничего не видела. Забившись в самый дальний угол святой обители для паломников, подальше от любопытных людских глаз, Катрин в бессилии опустилась на пол и села, подтянув к груди колени, и сиротливо обняла себя за плечи, сильнее всего сейчас чувствующая своё одиночество и бесприютность. Нежная и утончённая красота Катрин сыграла против неё весьма злую шутку, заставляя многих монахов обители думать о ней как о злосчастной грешнице и блуднице, хотя за все двадцать девять лет жизни в этом подлунном мире у Катрин был только один мужчина — герцог Филипп, которого она познала. Причём до ночи любви с ним она оставалась невинной даже в двадцать три года. Да, Катрин прекрасно понимала, что она далеко не безгрешна. Будучи женой Гарена, она отдалась Филиппу Бургундскому из чувства заброшенности, жажды простого человеческого тепла и участия, от одиночества, желания чувствовать хотя бы немного любви, хотя бы капельку заботы и ласки… С прискорбием Катрин подумала о том, что герцог Бургундский относился к ней лишь как к красивому трофею, которым ему было в удовольствие обладать, но никогда не пытался заглянуть в самую глубь души Катрин, нисколько не интересуясь тем, что она из себя представляет, как человек. Катрин подарила Филиппу очаровательного сынишку, названного в честь его отца, но вот только сам герцог оказался довольно безучастным родителем по отношению к собственному ребёнку, даже не удостоив малыша никаким титулом. Даже будучи в любовной связи с Катрин, герцог Бургундский как-то умудрился расплодить кучу бастардов от многих разных женщин. Хоть сыном Катрин и Филиппа больше занималась Эрменгарда де Шатовиллен, молодую женщину всё же ранило такое отношение любовника к рождённому ею от него ребёнку. Помня о том, с какой жестокостью Филипп Бургундский обошёлся с Гареном, как много страдавший всю свою жизнь несчастный казначей стал жертвой его холодного расчёта, Катрин едва сдерживала свою ярость к герцогу и своё глубокое презрение. Невольно своё отношение к герцогу Бургундскому она перенесла на ни в чём неповинного маленького Филиппа, понимая всю несправедливость её отношения к сыну, но ей было очень трудно с этим что-то поделать. Занималась Катрин своим сыном от случая к случаю, изредка его навещая. Проводила с мальчонкой время, играла с ним и читала ему книжки, стараясь всеми силами преодолеть отторжение к собственному сыну. Вовсе не из вселенской материнской любви к своему ребёнку, а скорее из-за того, что она несёт за него ответственность — раз уж родила его на свет, убеждённая в том, что нельзя винить сына в грехах и порочности его отца, поэтому бедного ребёнка нельзя обрекать на нелюбовь матери. Прониклась Катрин материнскими чувствами к своему ребёнку лишь тогда, когда её прелестному и очень смышлёному, доброму и милому сынишке исполнилось два с половиной года. Она избавилась полностью от своей былой враждебности к собственному сыну, всеми силами стараясь искупить перед ним вину за то, что два с половиной года притворялась с ним любящей и нежной матерью. И Катрин очень сильно презирала сама себя за своё былое отношение к сыну, с горечью осознавая, что Эрменгарда куда больше была для маленького Филиппа матерью, чем она. Несколько месяцев назад Катрин пережила утрату родного сына, которого всё же сумела полюбить и ощутить к нему материнские чувства. Пятилетний мальчик выпил воды из реки возле мельницы. Как оказалось, эта вода в злосчастной реке была чем-то отравлена, и бедный малыш скоропостижно, безвременно скончался на руках рыдающих до полного изнеможения Катрин с Эрменгардой. Катрин до дрожи презирала и безумно ненавидела себя за то, что была своему сыну самой худшей матерью на свете, что два с половиной года у неё не было никаких чувств материнской любви и тепла, она просто выполняла возложенный на неё долг — как мать. Раскаяние без всякой жалости снедало её, боль отравленной и острой стрелой пронзила сердце молодой женщины. На похоронах ребёнка Катрин рыдала в объятиях Эрменгарды на её плече и проливала слёзы мучительного раскаяния, пока священник отпевал маленького Филиппа. Безутешная мать, потерявшая своего первенца, не раз она проклинала себя и обвиняла в том, что при жизни маленького Филиппа не сумела дать ему в полной мере столь нужную мальчику любовь родной матери, ласку и тепло. Дрожащим и срывающимся голосом, давясь слезами, Катрин умоляла Всевышнего упокоить душу её сына и простить ей совершённые грехи. Стоило бросить на опущенный в могилу маленький гробик мальчика первую горсть земли, как Катрин вырвалась из объятий Эрменгарды с намерением броситься в могилу к своему ребёнку. Помешали ей сделать это успевшие её вовремя оттянуть от края могилы кинувшиеся к ней священник и Эрменгарда. Филипп Бургундский не присутствовал даже на похоронах своего же сына. «Что ему за дело до нашего ребёнка, до моего первенца? Одним бастардом больше, одним меньше, всё равно у герцога ещё дюжина незаконнорождённых детишек по дворцу бегает… Видимо, так сильно он меня любит с моим первенцем, что даже не удостоил нас своим присутствием на похоронах его же собственного сына!» — с болезненной скорбью и чувством горького покоя одиночества подумала Катрин, крепко прижавшись к Эрменгарде, по-матерински её обнимающей и крепко целующей в макушку. Но после известия о том, что Филипп Бургундский женится на Изабелле Португальской, а Арно не женился ни на какой Изабель де Северак, а значит, вовсе не потерян для неё, Катрин решительно и без малейших раздумий порвала со своей прежней жизнью. Всё она бросила в прах во имя своей преданной и страстной любви к дорогому ей до безумия любимому мужчине — Арно, которому так хотела быть поддержкой и верной опорой во всём, отдавать ему всё своё душевное тепло и заботу. Рассказать ему всю правду о гибели Мишеля де Монсальви, помочь Арно и указать на подонков, которые повинны в жуткой расправе над любимым братом молодого мужчины. Один из виновников, Симон Лекутелье по прозвищу Кабош, погиб к великой радости Лоизы и Катрин. Пьянчуга Марион, предавшая своих благодетелей Гоше и Жакетту, наверняка быстро спилась и опустилась ниже некуда, окончив свои бесславные дни в одной из парижских канав или под забором. Третий виновник гибели Мишеля и отца Катрин, редкостный лицемер и двурушник Пьер Кошон, будучи одним из вожаков восстания Мясников с Больших боен в 1413 году, сделал стремительную карьеру епископа. Четвёртый виновник гибели Гоше Легуа и Мишеля де Монсальви, дядя Катрин по отцу — Гийом Легуа, наверняка по сей день живёт и здравствует в Париже. Но был ещё один человек, способный пролить свет на трагическую гибель Мишеля шестнадцать лет назад — преданный и заботливый друг Катрин с детских лет, служащий в гвардии герцога Филиппа, по имени Ландри Пигасс. Вот только отважный и добрый Ландри рисковал своей жизнью вместе с Катрин и Барнабе-Ракушечником ради спасения от казни Мишеля, потому что Ландри умоляла об этом Катрин, а юный Пигасс не умел отказывать дорогой его сердцу подруге. Катрин сбежала вместе с Сарой из Бургундии во Францию, пренебрегая приказом Филиппа вернуться ко двору. Проделала очень долгий и опасный путь до своей самой желанной цели — добраться до Орлеана и разыскать Арно, чего бы это ей лично ни стоило, быть ему во всём опорой и поддержкой, стать самой верной его соратницей — совсем как Жан Ксантрай. Рыжий овернец с добрым и весёлым характером всегда относился к молодой даме с безграничной симпатией, искренне желающий того, чтобы его товарищ наконец-то принял свои чувства глубокой, страстной и преданной любви к Катрин, скрываемой под маской жгучей и пылкой ненависти. Катрин, почти что уничтоженная грубыми и пренебрежительными словами двух монахов о ней, по-прежнему сидела в углу, обняв себя за плечи, не переставая плакать от совершенно не заслуженного ею оскорбления и чувства унижения. Больше всего на свете она хотела бы выплакаться в плечо родной матери с Лоизой или Саре, была готова много отдать — чтобы рядом с ней сейчас была её добрая старшая подруга Эрменгарда… «Неужели все люди будут так относиться ко мне, лишь потому, что меня угораздило родиться красивой — мне же на горе? Можно подумать, что это я просила Бога ещё в утробе матери наделить меня красотой, которая приносит мне намного больше бед и невзгод, нежели добра! Как будто я сама виновата, что родилась такой… Словно в этом есть моя заслуга!» — с грустью думала Катрин, уткнувшись лбом в колени, не прекращая проливать слёзы от столь мерзкого к ней отношения. С чувством безграничной печали она подумала об Арно, который тоже подстреленная жестокой рукой птица, и острое сопереживание многолетней боли дорогого Катрин человека крепко-накрепко заполонило её сердце. «Быть может, Арно всё же смягчится ко мне, когда я помогу ему узнать, кто повинен в гибели Мишеля… Надеюсь, что он не отвергнет меня с презрением и жестокостью, иначе весь мой тягостный путь до Орлеана окажется напрасным…» — Катрин шмыгнула своим точёным носиком и смахнула с ресниц слёзы, немного успокоившись, и стерев эти слёзы со своего бледного и ещё больше похудевшего за время болезни лица. Катрин более не представляла для себя возможным находиться под крышей приюта для пилигримов, ни единого дня она не желала здесь оставаться — после всех до дрожи омерзительных слов, что она случайно подслушала в разговоре двух монахов, поливших её грязью. Молодая женщина с благодарностью приняла у монахов хлеб, плотнее закуталась в подаренный ей Бертиллой плащ, бросив последний взгляд на место, где она нашла кров на несколько долгих дней, показавшихся Катрин вечностью. На едва держащих её после тяжёлой простуды ногах, ещё слегка пошатываясь, Катрин упорно и храбро шла в заветный для неё город Орлеан. Девять льё пришлось преодолеть Катрин до столицы герцогства Орлеанского, сбив в кровь все ноги, пальцы молодой женщины все были в кровавых мозолях, которые Катрин перевязывала оторванными небольшими полосами от своего и без того истрёпанного рубища. Падая с ног от беспощадной усталости, молодая женщина успела изранить себе руки при падениях. Тяжёлая простуда, которую, как думала Катрин, она успешно вылечила под опекой монахов, снова одолела её. Вновь у неё поднялся сильный жар, всё исхудавшее тело её страдало от сильного озноба, лихорадка проникла ей в кровь, перед глазами у Катрин всё темнело, и на какие-то мгновения молодая женщина едва ли не теряла сознание. Лишь одно утешало Катрин — к ней вновь не привязался насморк и удушливый кашель, от которого болела грудная клетка и лопатки, заставляющий Катрин сгибаться пополам. «Наверно, болезнь снова вцепилась в меня, и вероятно, что я не долечилась до конца», — размышляла путница, молясь только о том, чтобы добраться до Орлеана живой и разыскать Арно, надеясь на то, что он жив, что он не ранен, что его не искалечили в плену у англичан с особой жестокостью. Вот тогда и началась самая жестокая часть тяжкого путешествия Катрин, потому что теперь беспокойство и сомнения терзали её сердце и дух, в то время как тело достигло предела своих сил. Во время утреннего перехода всё шло довольно хорошо, но после Шатонефа раны на её ногах снова открылись, а все мышцы разболелись. Катрин наклонилась над потоком, чтобы попить, и почувствовала ужас, когда увидела там отражение своего лица — измождённого тяготами длинного и опасного пути, осунувшегося из-за того, что ей часто приходилось голодать, и серого от пыли и усталости. «Наверно, я выгляжу такой жалкой, убогой и нищей уличной оборванкой, что Арно вряд ли меня узнает… Боже Всевышний, какой же уродиной я стала. Скорее всего, при встрече с Арно я вызову у него только смех», — сокрушённо подумала Катрин, зачерпнув воду из реки, поспешив умыться. Место было пустынным, окружённое густой ивовой рощей, и Катрин сбросила с себя всю одежду, погрузившись по шею в прохладные воды реки. Царил тёплый и безоблачный день, ослепительное и жаркое солнце грело землю, деревья и зелёную траву. Вода в реке оказалась настолько холодной, что у Катрин застучали зубы. Но купание пошло ей на пользу: она смыла со своего тела всю пыль и грязь, почувствовав себя немного обновлённой; израненные ноги и пальцы перестали так мучительно гореть от кровавых ссадин и мозолей. С каким-то ребяческим восторгом она даже с удовольствием немного поплавала, рассекая водную гладь. Насколько было возможно, отмылась, с сожалением вспоминая о нежном мыле, которое так мастерски готовила Сара, затем вымыла волосы и обвила их вокруг головы. Вылезая из воды, она увидела в ней отражение своего тела, и это её немного утешило. Благодарение небу, несмотря на то, что от постоянного недоедания фигура Катрин отощала, её гибкий стан был по-прежнему стройным. Любой сведущий в искусстве человек, едва взглянув на вышедшую из реки на берег совершенно нагую Катрин, сравнил бы её с изящной статуей юной античной богини или нимфы. Несмотря на смертельную усталость, которая на неё давила тяжёлым грузом. Чувствуя себя немного освежённой, она кое-как вытерлась, снова натянула свои лохмотья и опять пустилась в путь. По пути Катрин через силу ела хлеб, данный ей монахами, заставляя себя есть, хотя ей кусок в горло не шёл, и она думала, что непременно подавится даже крошкой. Но всё же данный ей небольшой кусок хлеба она съела. Дорога пролегала между Луарой и густым лесом. По мере того как она продолжала путь, богатая, изобильная местность становилась все более и более опустошённой. В лесу были выжжены широкие прогалины. Тут и там виднелись разорённые деревни, обгорелые пни или гниющие тела. С уст бледной как полотно Катрин чуть не сорвался дикий крик от пробравшего её ужаса, отвращения и тревоги. Но всё же она смогла вовремя опомниться и зажала себе рот обеими руками, боясь привлечь своими криками англичан или бургундцев, может быть даже и мародёров. Катрин ощутила подступающую к горлу тошноту, и её вырвало съеденным хлебом прямо на траву. Когда первое жуткое потрясение прошло, Катрин ещё какое-то время унимала бешено стучащее сердце и подумала о том, сколько горя перенесли эти люди, чьи дома разорили и уничтожили, а их самих, скорее всего, пытали перед мучительной смертью с особой жестокостью. Молодая женщина, опасаясь, что где-то поблизости могут быть вражеские солдаты или бандиты, поспешила как можно скорее убежать подальше от места жуткой расправы над людьми. Взору фиалковых глаз Катрин предстали выжженные поля. Бедные простые крестьяне, которых зверски истязали и после убили, рассчитывали на хороший урожай, который позволит прокормиться их семьям, и, возможно, удастся выгодно продать излишки. Но все их надежды оказались без всякой пощады перечёркнутыми английскими захватчиками, не знающими меры в своей жажде мучить простых и мирных людей на охваченных войной землях. В душе Катрин поднялась такая буря ярости и гнева, впрочем, бессильных, от всего, что ей пришлось увидеть, что у неё мелко задрожали руки и сжались в кулаки ладони. Как бы хотела Катрин сделать с глубоко ненавистными ей англичанами всё то же самое, что они сделали с безвинными простыми людьми. Но разве по силам всего лишь одной женщине остановить безумную колесницу смуты? Может ли одна женщина что-то сделать с этими жерновами подлой и кровопролитной войны, которые безжалостно перемалывают всё живое?.. Дать себе ответы на эти вопросы Катрин не могла. Чем дальше продолжала Катрин свой тяжкий путь до Орлеана, тем явственнее её взору представали все ужасы войны, заставляющие её глаза полниться слезами глубокого сострадания ко всем тем людям, которые стали жертвами жестокости и бесчеловечности английских захватчиков. Сердце Катрин болезненно сжималось и мучительно ныло, когда ей случалось обратить взор на множество несчастных повешенных людей, болтающихся в петлях на ветвях деревьев. С глубочайшими ужасом и потрясением взирала Катрин на всё, что ей пришлось увидеть. Она и хотела отвести взгляд и не смотреть на разорённые земли с многочисленными человеческими жертвами, но посчитала, что у неё нет морального права с лицемерной стыдливостью прятать взгляд при виде горя её соотечественников. Всё сильнее крепло в Катрин страстное желание как можно скорее добраться до Орлеана и разыскать Арно. Не мытьём, так катаньем заставить его учить её владеть всеми видами оружия и рукопашному бою, чтобы бок о бок с ним воздать трижды проклятым англичанам за все горести и беды, что эти изуверы принесли её родной Франции. Одна из множества картин, передающих всю бессмысленную и беспощадную жестокость войны, заставила Катрин вскрикнуть от безграничного ужаса, стоило ей узреть повешенными на дереве семью из трёх человек — мужчины, женщины и мальчика, чей возраст мог составлять лет десять или двенадцать. Если бы молодая женщина попыталась вглядеться в лица этих несчастных и безвинных, замученных страдальцев, ей бы это не удалось даже при всём желании. Лица мужчины, женщины и их сына были до жути обезображены, превращены в кровавое месиво, да ещё обожжённые огнём. Кожа на ногах носила на себе следы калёного железа. Сильно обожжённые голые пятки мужчины с женщиной и их сына явно прошли через пытку раскалённой жаровней. Приступы тошноты вновь накатили на Катрин, но в этот раз её вырвало желчью, недалеко от изуверски замученной семьи. Ещё нескоро приступы дурноты у Катрин прекратились, но больше её не рвало. Немного отойдя от увиденного наяву кошмара, Катрин как можно скорее поспешила уйти подальше от этого страшного места, где нашли свою кончину никому из англичан не сделавшие зла простые крестьяне, желавшие только мирной жизни и заботиться о своих семьях. Едва живая от усталости, она держалась лишь на одном волевом усилии, мечтая только о том, чтобы добраться до ставшего для неё Землёй Обетованной Орлеана и найти Арно. Пусть раненого, ослабевшего, больного, но только бы живого. А уж она сделает всё, чтобы наилучшим образом позаботиться о любимом и родном для неё человеке, дать ему как можно больше душевного тепла, подставить ему своё верное плечо в это тяжёлое для страны и для графа де Монсальви время. Катрин напрягала глаза, изо всех сил очень стараясь разглядеть крепостные стены Орлеана. На её беду, поднялся сильный и шквальный ветер, пробирающий до самых костей, тучи заволокли небо, с которого бурными потоками на местность проливался как из безнадёжно дырявого ведра куда более жестокий и безжалостный ливень, чем тот, под который попала Катрин, после чего и заболела. Буйство стихии было так сильно, что плащ и рубище безнадёжно вымокли до единой нитки, мокрые золотые волосы растрепал ветер — грозивший свалить с ног истощённую и измученную тяжёлой до Орлеана дорогой Катрин. С трудом молодая женщина держалась на ногах, кутаясь в плащ, который всё равно не спасал её от пронизывающего и жестокого холода. Под беспощадным ливнем, чуть ли не сдуваемая с ног сильным ветром, Катрин на одних только силе воли и несгибаемости, на одних только упорстве и упрямстве, держалась на ногах и всё равно продолжала свой путь. Так она преодолела ещё шесть льё, несмотря на то, что открылись её кровоточащие раны на ногах и лопнули кровавые мозоли на пальцах. Зубы её стучали от холода, измождённая Катрин запрещала самой себе сдаваться и проявлять слабость — когда она почти что достигла желанной цели. Но, наконец, Катрин с небывалой радостью для себя, увидела вдали смутные очертания города, серые и нечёткие. Какое-то внутреннее чутьё подсказало ей, что это и есть Орлеан, куда она так мечтала добраться, чтобы разделить все горести и тяготы, все опасности войны с тем, кому была готова сама отдать всю себя. Но крохотная доля сомнения всё же обреталась в подсознании Катрин, что Арно видеть её не захочет, что снова он оттолкнёт её от себя с презрением и жестокостью, как он поступал с ней довольно часто. Эти мысли причинили Катрин почти физическую боль. И всё же она всем своим существом хотела верить в лучшее, что Арно перестанет быть враждебен по отношению к ней — как только Катрин укажет ему на всех виновников в чудовищной и изуверской расправе над бедным Мишелем. Разумеется, Катрин не собиралась умалчивать перед Арно о роли Ландри и Барнабе-Ракушечника, которые рисковали своими жизнями ради юного Мишеля, о чём их умоляла Катрин, одержимая желанием защитить и спасти так поразившего её своими отвагой с благородством юношу. Катрин достаточно любила и уважала Арно, чтобы быть с ним предельно честной и не врать ему, глядя прямо в глаза. Никогда она не сделает того, что подорвёт и без того зыбкое к ней доверие любимого мужчины. То, что Катрин так близка к своей желанной цели, настолько поразило её душу, что она упала на колени прямо в придорожную грязь. Слёзы восхищения и счастья хлынули из её глаз, и уже нельзя было сказать, катится ли по исхудалым щекам Катрин солёная врага, или же это дождевые капли. — Господи, Святая Дева, я всё же смогла, я почти у цели… Благодарю вас! Спасибо вам огромное за всё, что не оставили меня, — надтреснуто и хрипловато шептала Катрин, иногда тихонько смеясь от непомерного счастья, обратив взгляд на проливающее потоки ливня небо. Полушёпотом она вознесла благодарственную молитву, не прекращая плакать, но уже не от горя, а от радости. Льющая с хмурых и затянутых тучами небес вода омывала бледное лицо молодой женщины, стекала дорожками по её щекам, но Катрин обратила на это мало внимания. Небывалая радость, восторг, изнеможение и блаженство угнездились в её сердце. Катрин вновь нашла в себе силы продолжать свой путь, несмотря ни на что. Близость к желанному городу, надежда на скорую встречу с любимым сверх всякой меры человеком придали ей сил. Она больше не обращала внимания на боль в кровоточащих ногах, на лопнувшие кровавые мозоли на её пальцах ног — которые Катрин перевязала новыми оторванными от рубища полосками ткани. Молодая женщина совершенно забыла о терзающих её тело ознобе и жаре, о завладевающей ею лихорадке. Вскоре ночь скрыла от неё заветный город, ветер и ливень стихли, и в воздухе запахло свежестью с мокрой травой. Катрин легла на мокрую траву и свернулась клубком, точно котёнок, закрыв свои ясные глаза, чтобы хоть немного отдохнуть, поспать хотя бы чуть-чуть. Катрин была настолько измученной и измождённой, настолько ослабевшей, что погрузилась в безмятежный и спокойный сон, едва только её голова коснулась влажной после прошедшего ливня травы. Но в этот раз молодая женщина спала спокойно, её не мучили никакие кошмарные сны, она спала на траве, на побледневших губах её цвела исполненная неземного блаженства улыбка. Она даже не подумала о том, где можно отыскать место, чтобы укрыться. Кто стал бы обращать своё внимание в столь пустынном месте на спящую безмятежным и крепким сном нищенку? Всё, что у Катрин можно было украсть ценного, уже вероломно украл у неё лодочник, ударивший молодую женщину веслом по голове. Разве что, кто-то мог бы соблазниться плащом, что Катрин подарила сострадательная и добрая к ней Бертилла. Катрин была беднее самого последнего нищего, оборванная, мучимая голодом, в жалком рубище — плохо справляющемся со своей задачей скрывать наготу своей обладательницы, ноги её кровоточили — причиняя Катрин боль, которой она придавала мало значения. Проснулась Катрин с первыми лучами солнца, которые приятно согревали продрогшую вчера молодую женщину. Приоткрыв глаза, она потянулась и сладко зевнула, не без труда встав с травы на едва держащих её ногах. В том, что после вчерашнего ливня озарило своим светом небеса тёплое солнце, Катрин увидела нечто вроде доброго предзнаменования. Немного размявшись, стряхнув с себя усталость, Катрин решительно направилась к вожделенной цели, вновь пустившись в дорогу. Шаг… ещё шаг, и ещё… Катрин никак не собиралась сдаваться, когда она так близка к концу своего полного тягот и опасностей пути. Город вдали вырастал на глазах; ей казалось, что он манит её к себе… Её воспалённые глаза видели много разграбленных и сожжённых домов. Стояли клубы дыма. Не единожды Катрин ловила себя на преисполненной болезненного сострадания мысли, что ранее жившие в этих домах семьи лишились всего — как Катрин и её семья шестнадцать лет назад. — Прости меня, отец… Я так виновата перед тобой, матушкой и Лоизой, — скорбно и тихонько прошептала Катрин, что только лёгкий и ласковый ветерок, обдувающий её лицо, мог услышать слова, вырвавшиеся из самых глубин души. Если бы сильная усталость на грани потери сознания не мучила Катрин, то она протянула бы руки, чтобы попытаться ухватить этот мираж, который медленно оживал перед ней. Постепенно Катрин начала различать плоские островки с купами деревьев, большой мост, разрушенный в двух местах, и крепость, которая охраняла его с обоих концов. Она видела стрелы церковных шпилей, большие чёрные потёки кипящего масла и смолы на стенах, и венчающие их мортиры. Катрин увидела огромный пустырь, в который сами орлеанцы превратили свои чудесные предместья: красивые дома, ставшие пустыми скорлупками, руины церквей, героические пустыни с разбросанными маленькими фортами из дерева и глины, возведённые осаждающими. Наконец она увидела красное знамя англичан с его золотым леопардом, водружённое над этими фортами и словно бросающее вызов Королевской лилии, голубизна и золото которой развевались над самой высокой башней замка. Катрин остановилась, её глаза затуманились слезами искренней радости, которая зажгла золотыми искорками её глаза цвета распустившихся тёмных фиалок. Она забыла обо всём, что выпало на её долю за время пути до столь манящего её города — обо всех перенесённых ею страданиях; о голоде, который грыз её внутренности и сводил в болезненных спазмах живот. Катрин более ничто не волновало, кроме одного: она обрела надежду, что за этими стенами она непременно отыщет Арно, дышащего с нею одним воздухом, отстаивающего их родную Францию от захватчиков с оружием в руках, рискующего собой и терпящего многочисленные лишения, мучимого голодом, без сомнения, поскольку в городе, говорят, больше нет хлеба… Катрин не могла знать точно, насколько правдивы слухи о том, что защитники и простые мирные жители Орлеана пребывают в отчаянном положении, выживают в условиях страшного голода, но уже заранее была готова разделить поровну с Арно любые лишения. Медленно и со всей осторожностью, стараясь не попасться никому на глаза, иногда с беспокойством оглядываясь по сторонам, прислушиваясь к малейшим звукам, Катрин тихонько пробиралась к городу. Где только возможно, она пряталась за развалинами рухнувших зданий. Лишь большой бастион отделял её от города, куда Катрин так стремилась всей душой попасть, что стоило всех перенесённых ею тягот пути и опасностей. Перед Катрин стояла задача миновать бастион и не привлечь к себе совершенно не нужного ей внимания. Только бы достичь Бургундских ворот, всё ещё доступных. До слуха Катрин доносился далёкий призыв трубы, сразу же после него последовал взрыв артиллерийского снаряда, заставивший Катрин от неожиданности упасть наземь, дрожа всем телом, и крепко зажать уши. По обеим сторонам моста мортиры плевались каменными ядрами. Но конец дневному сражению положила наступившая звёздная и безветренная ночь, крупинки белёсых звёзд зажглись в тёмно-синих, на грани с чёрным, небесах, луна роняла свой слабый свет на округу. На это ответили кулеврины, и до слуха почти падающей с ног от смертельной усталости Катрин донеслись ругань и крики мужских голосов. Разум молодой дамы яркой вспышкой озарила мысль, что они, должно быть, атакуют город, потому что от взора её не могло укрыться то, как по стенам бегут солдаты. Со всеми бесконечными предосторожностями Катрин успешно миновала форт, не попавшись никому на глаза. Она устремилась к воротам со всех сил, что ещё были у неё, отгоняя от себя лезущие в голову тревожные мысли и жуткие картины того, что могло случиться с Арно. Едва уловимым для слуха шёпотом Катрин сквозь подавляемые рыдания молилась Всевышнему и Деве Марии, прося их только о том, чтобы они уберегли Арно от страшной участи быть искалеченным или убитым, взятым в плен. Не раз она молила Небеса наказать её, как угодно, только бы они оберегали от любой опасности её любимого мужчину. Внезапно молодая женщина приметила, что на лестнице, которая, казалось, исчезает в недрах земли, высунулась чья-то голова. Две руки схватили её, и через мгновение она оказалась внизу лестницы, в чём-то вроде склепа, слабо освещённого оплывшей сальной свечой. Прежде чем она могла запротестовать, жизнерадостный голос воскликнул: — Ну, моя красотка! Это ещё что? Уж не воображаешь ли ты, что можешь войти в Орлеан просто так, средь бела дня! Тебе придётся подождать темноты! Катрин оглянулась и увидела, что около двадцати мужчин и женщин почти в таком же плачевном состоянии, как и она, сидят в позе, выражающей крайнее измождение, у подножия двух больших колонн, которые поддерживают крышу с веерообразным сводом. Крыша склепа была такой высокой, что терялась в темноте. Оплывающая дымная свеча неимоверно чадила, освещая барельеф, изображающий склонившегося над оленем юношу, высеченного умелой рукой мастера на одной из капителей. Катрин оглядела укрытие, куда втащил её неизвестный ей молодой парень. Молодая дама не могла не обратить внимания на всех этих мужчин и женщин, выглядящих столь же бедно и жалко, как она сама. На руках у своих матерей плакали от пережитого страха и от голода маленькие дети. Глядя на этих страдающих от голода вместе с родителями малышей, Катрин очень сожалела о том, что при ней нет ничего, что можно было бы хоть понемногу разделить с детьми. Прижав ладонь ко рту и покачав головой, она грустно оглядела своих товарок и товарищей по несчастью. — Вы не скажете, кто все эти люди? Где мы? — довольно учтиво обратилась Катрин к молодому парню в грязных одеждах, половину его лица скрывала борода, и, несмотря на его худобу, его тело казалось сильным и хорошо сложенным. — Люди из Монтрана. Англичане вчера сожгли нашу деревню. Мы всё ещё ждём, чтобы войти в город, — с грустью проронил молодой человек, помогший Катрин найти укрытие. — Это склеп церкви Сен-Эньяна, которая была разрушена людьми из Орлеана вместе со всем остальным в округе. Тебе сейчас остаётся только одно — сидеть здесь и ждать. — Мне очень жаль, что на вашу долю выпало столько боли и горя… Хотела бы я иметь возможность хоть как-то вам помочь, — промолвила Катрин, глядя наполненными слезами глазами на молодого человека, вся горящая сопереживанием к своим соседям, которым пришлось пережить ничуть не меньше, а то и больше жутких событий, чем ей. — Ты добрая, только себе сперва помоги, — произнёс парень, с добродушной иронией поглядывая на обнявшую себя за плечи Катрин. Больше парнишка ни слова не сказал Катрин, вновь вернувшись на свой наблюдательный пост, с ревностным вниманием следя за обстановкой. Наблюдательный пост молодого человека, откуда он обозревал всё окружающее, располагался наверху частично разрушенного пролёта лестницы. Катрин не захотела отвлекать его от важной для юноши задачи, устроившись на отшибе, обхватив руками голову, и запуская в свои волосы пальцы. Переполненными болью и состраданием глазами она оглядела множество горестных и заплаканных глаз, тощие узлы с пожитками лишь чудом спасшихся людей. Все эти люди прятали глаза, словно стыдясь своего разорения и обнищания. Мужчины очень часто замыкались в мрачной задумчивости, женщины всеми силами старались не давать воли слезам — лишь бы развеять страхи своих детей перед тем, что их всех ждёт в будущем, когда они лишились всего, что составляло их жизнь. Маленькие дети, уставшие от своих рыданий, тихонько плакали на руках у своих матерей, словно в таком возрасте они уже понимали, что рыдать совершенно бесполезно. Чуда не будет, нет даже жалкой и чёрствой краюхи хлеба, чтобы хоть немного утолить голод. Не в силах с ними заговорить, Катрин поджала колени к груди и уткнулась в них своим пылающим лбом. Всё тело её колотило от озноба, жарко пылали горящие нездоровым румянцем щёки. Молодая женщина испытывала настоящие муки, изредка поднимая голову и обращая взгляд своих опухших от всех пролитых слёз глаз, видя измождённые и исхудавшие лица мужчин и женщин. Особую боль Катрин ощущала, стоило ей бросить взор на тихонько плачущих от голода маленьких детей. Один трёхлетний кроха, прелестный мальчишечка с шапкой непослушных золотых кудрей и с серыми глазами, крепко обнимающий за шею так похожую на него женщину, напомнил Катрин её умершего несколько месяцев назад сынишку — её первенца, малыша Филиппа. Не в силах смотреть на прелестного ребёнка, так напомнившего ей её собственного безвременно умершего сына, Катрин вновь уткнулась своим разгорячённым и пылающим как раскалённая сковородка лбом в колени. Лишь по дрожащим плечам молодой женщины можно было понять, что один вид очаровательного мальчонки с золотыми волосами и серыми, как дождевые облака глазами, всколыхнул самые болезненные и горькие её воспоминания, от которых Катрин безмолвно плакала, кусая свои ладони, мечтая удавиться. Дети постарше, примерно подросткового возраста, были преисполнены какого-то обречённого и горького смирения перед всем происходящим. В склепе царил страшный холод, заставляющий и без того мучимую ознобом Катрин как можно сильнее кутаться в подаренный Бертиллой плащ, всё равно не спасавший её от властвующего холода в склепе. Катрин безумно хотелось спать, хоть на время отрешиться от всех раздирающих её усталый разум мыслей, дать себе хотя бы крохотную передышку и ненадолго обрести забытье. Всеми силами, насколько её хватало, Катрин противилась искушению смежить веки и уснуть. Её разум терзал страх, что все остальные беженцы могут совершенно забыть о ней, когда решатся наконец-то войти в город. Ожидание, впрочем, оказалось не столь долгим, к чему она была готова. Спустя час тот самый юноша, что затащил за руку Катрин в убежище, появился на лестнице и сделал всем своим товарищам по несчастью знак, чтобы они поднимались, следуя за ним. — Пойдёмте скорее, уже пора! — с некоторой долей воодушевления торопил молодой человек остальных. Катрин не заставила долго её упрашивать и послушалась совета парнишки, смешавшись с толпой измученных усталостью, голодом и страхом беженцев со следами многочисленных лишений на лицах, прямо как у неё. Все эти люди, среди которых была и Катрин, покорно следовали за молодым парнем, признав его главенство, всецело доверившись ему. Один за другим несчастные люди, лишённые родных домов, вбирались из склепа, пробираясь через обломки, согнувшись едва ли не в три погибели, чтобы не быть замеченными. Словно на каком-то детском уровне сознания маленькие дети, которых выпитые лишениями до дна матери прижимали к груди, притихли и прекратили плакать, как будто понимая всю серьёзность ситуации. Катрин выбралась, была рядом со своими друзьями и подругами по несчастью, жадно вдыхая свежий воздух чудесной и не очень тёмной ночи, любуясь рассыпанными по небесному своду белёсыми звёздами. До сих пор ей сложно было поверить в то, что она всё же сумела, вопреки всем преградам, добраться до Орлеана, причём живой. С огромной радостью Катрин увидела ворота между двух сосен. Вместе со всеми беженцами молодая дама из последних, оставшихся у неё сил, шла по опущенному подъёмному мосту, переживая неимоверное ликование в глубине души. Когда они двинулись узким проходом, ведшему к стенам желанного и заветного для Катрин города, она едва не лишилась сознания от счастья. Она всё-таки дошла! Через всю истерзанную войной страну, увидев множество несчастий своих сограждан, рискуя стать жертвой насилия или какого-нибудь убийцы, вероломно ограбленная лодочником — которому доверилась, к своему несчастью. Её паломничество в город, где любимый человек храбро сражается с англичанами за их родную страну, завершилось. Катрин до сих пор не верилось, что она смогла преодолеть столь трудный путь от Бургундии и чуть ли не через всю Францию. Обретя силы от того, что она смогла достигнуть своей цели, Катрин, совершенно счастливая, уверенно шла к городским воротам, совершенно забыв о своих кровоточащих ногах и о кровавых мозолях на пальцах обеих ног. Она скоро войдёт в столь милый её сердцу Орлеан, где обязательно разыщет Арно, и у неё будет шанс стать для него такой же верной союзницей, как его товарищ Жан Ксантрай…