Переступая

      Алекс привыкает. Медленно, постепенно. На самом деле у него нет проблем с адаптацией к новым условиям — подстраиваться и импровизировать он умеет, да и вообще это неотъемлемая часть его сценического образа — обернуть непредвиденные обстоятельства так, чтобы никому и в голову не пришло, что тут что-то не то. Алекс старается помнить об этом сейчас, старается сам себя убедить: «Всё так и должно быть». Ему даже начинает казаться, что у него получается.       Поначалу ломает невыносимо — будто от сердца кусок оторвали, будто доступ кислорода сократили вполовину — и выживай как хочешь. Свыкнуться тяжело, так что по привычке просматривает ленту аккаунтов группы в социальных сетях, по-прежнему обнаруживает заваленную признаниями в симпатии личку и даже обманывать себя не пытается — знает, что это тешит его эго и каждый раз заставляет любоваться таким неотразимым собой в фронталку на телефоне. И, наверное, он посвятил бы процедуре самолюбования львиную долю своего свободного времени, если бы его с упоением не пожирали школьные будни. Всё, чего ему хотелось к концу дня — это… ничего. Упасть, разве что, в кровать и утонуть в объятиях подушки и одеяла, и это вовсе не потому, что с уходом группы на перерыв он вдруг решил начать учиться и работать на будущие выпускные в поте лица. Нет, ничего подобного: как задалбывался рутиной — так и задалбывается, просто теперь задолбанность выросла вдвое, если не втрое. И это при том, что Алекс вообще ни разу не трудоголик и усидчивостью и собранностью на уроках не отличается совершенно, за что регулярно огребает от всего преподавательского состава.       Пока ломает — старается внушить себе, что это лишь временное неудобство, которое нужно мужественно перетерпеть, хотя терпеть — это последнее, что Алекс соглашается делать даже по собственной инициативе лет этак шестнадцать подряд. И он удивляется, когда через несколько дней его отпускает по одному только богу известным причинам. А потом начинает осознавать.       Ну в самом деле: так ли часто ребятам с их загруженным графиком под названием «реальная жизнь» удавалось давать концерты? Да нет. Но их ведь ждали? Ждали. Ждали — и ещё подождут. В конце концов, длительный перерыв — хорошая проверка фанбазы на прочность: кто-то, не выдержав, уйдёт, а кто-то обязательно дождётся. Тех, кто дождётся, нужно будет особенно ценить. Алекса эта мысль успокаивает, но он всё равно старается найти что-то, что сможет отвлечь его от страданий по нереализованному творческому потенциалу, тут, в окружающем мире. И везение это или, может, напротив, — невезение, но «что-то» находится поразительно быстро.

***

      Ежегодный школьный бал по случаю Дня святого Валентина. За всеми этими переживаниями и тяжёлыми-импульсивными решениями Алекс совсем и думать забыл о нём, а теперь вот, наткнувшись на ванильно-розовую рекламку, криво припечатанную к доске объявлений, — ну совсем сектор дизайна от рук отбился, каждый год сопли с сахаром, — вспомнил. И должен же быть доволен — вот оно, казалось бы, его, утопающего в собственной печали, спасение! Но нет.       Когда очередная девчонка отказывается составить ему пару, ссылаясь на наличие партнёра, он неприкрыто рычит ей вслед от фрустрации и борется с желанием впечатать кулак в ближайшую стену. Или не стену — что угодно. Он отказов получать не привык. А сейчас, когда чем-то занять себя особенно необходимо — тем более.       До вечера занимать себя приходится только попытками справиться с приступом ярости, которые ожидаемо не венчаются успехом.       — Алекс, у тебя всё нормально? — осторожно интересуется Бриттани тем же вечером, стуча в дверь комнаты сына. К тому, что свой гнев он нередко вымещает на предметах интерьера, она давно привыкла. Вот и сейчас, услышав грохот и ругань со второго этажа, примчала выяснять, что, всё-таки, происходит.       Вообще-то они с Элвином, ещё только начав обсуждать идею предложить ребятам уйти на перерыв в связи с учёбой, были вполне готовы к тому, что сын с его горячим нравом может воспринять её в штыки. И к тому, что негодовать он будет долго и упорно, они тоже считали себя готовыми. Алекс в принципе никогда не отличался тактичностью и устойчивостью реакций, зато, напротив, был вспыльчив и истеричен и меняться явно не собирался. Только вот Бриттани от этого легче не становилось.       — Не хочу никого видеть, — доносится из-за двери приглушённое, но Бриттани настойчиво поворачивает ручку и входит, нисколько не удивляясь творящемуся в комнате беспределу и даже успешно его игнорируя.       — Что случилось? Всё ещё злишься из-за ситуации с группой, да? Тебе тяжело, я понимаю. Но…       — Да нет же, — обрывают её на полуслове. Алекс усаживается на кровать, заваленную ворохом вещей, и нервно трёт лицо. — Бал. В школе.       — Ну и? — не понимает Бриттани. — Ты же любишь Валентинов день, разве нет?       Алекс любит не Валентинов день. Алекс любит внимание. А в Валентинов день внимания ему оказывается непозволительно много, но этого матери, конечно, не объяснить. Поэтому он не пытается. Но отчасти и потому, что заноситься перед ней ему как-то… стыдно, что ли.       — Забей, мам, — отмахивается. — Я разберусь.       — Давай вместе попробуем разобраться, ладно? — Бриттани непреклонна и Алекс не знает, благодарен он ей за это или хочет заорать, чтобы не приставала. Пока он колеблется, она пользуется моментом и садится рядом, на самый край кровати. Негласная отметка «я ни на что не претендую», которую Алекс уже выучил наизусть — и всё равно почему-то от неё успокаивался. — Так что случилось?       Алексу отвечать не хочется. Он и не знает толком, что ему надо ответить. Молчать хочет. И молчит, уставившись в одну точку прямо перед собой.       — Понятно, — вздыхает Бриттани, видя незаинтересованность в диалоге. — Просто побыть рядом?       Ей едва заметно кивают, не глядя в глаза. Она остаётся сидеть, где сидела. И для них это не было неправильным — Бриттани знает, что сыну иногда нужно именно это. Не говорить, не трогать. Просто молчать и быть рядом.       Алекс вспоминает, как хорошо ему было на днях, в те несколько минут, когда он не думал вообще ни о чём, по пояс высунувшись из окна и на мгновение став одним целым с потоками воздуха. Он хочет не думать снова, хочет ощутить эту непередаваемую пустоту в голове, потому что её ломит даже от жалких попыток не думать. Он же ведь думает, всё равно думает! И его это бесит. Если бы он недавно уже не разнёс комнату в приступе бешенства — сделал бы это снова.       Кажется, что сами высшие силы вставляют ему палки в колёса и мешают нормально жить. Он надеялся забыться, участвуя в подготовке к балу, а теперь выясняется, что ни одна из знакомых девушек не может — или не хочет, — составить ему компанию на ближайшие пару недель. А ведь такие парни как он обычно всегда нарасхват. Несправедливо. Несправедливо!       Ударяет кулаком о колено и сам не может разобраться — спрятаться ему хочется, покрыть всё и всех хуями или впасть в истерику со слезами. Вероятно, что всего этого поочерёдно.       Слишком много событий. Слишком много эмоций. Слишком много всего. А промежуток времени для такой внушительной череды происшествий, в свою очередь, слишком короткий.       Он не замечает, что мать в какой-то момент тихо исчезает из комнаты, понимая, что сейчас ему стоит побыть одному. Поднимает глаза и смотрит в сторону окна, за которым давно уже образовалась непроглядная темнота с редкими вспышками уличных фонарей и окон домов в их квартале.       Очередной день через жопу. И когда только в его жизни всё стало настолько ужасно? Хотя нет, даже не ужасно. «Ужасно» — это не то слово. То слово — «хуёво».       Алекс крайне редко засыпает с мыслями «хочу, чтобы всё стало как раньше», потому что «как раньше» для него всегда означает «скучно и однообразно», но сегодня, как ни прискорбно — а в его случае это именно что прискорбно, — он как раз с такими мыслями и засыпает. Только перед этим ещё долго смотрит в потолок, до боли в суставах вцепляется пальцами в одеяло, пытается сдержать судорожные всхлипы и сдавленно, почти про себя матерится, чувствуя, как по виску сползает горячая капля, теряющаяся потом где-то в подушке. Истерика со слезами всё-таки получает свою заслуженную галочку в чек-листе «сломаться».       Несколько последующих дней сливаются в один. Один бесконечно длинный, бесконечно тяжёлый и бесконечно отвратительный день. Алекс чувствует себя подавленно, всех игнорирует и даже не находит в себе сил творить херню, что персоналом школы воспринимается как дар свыше, и не иначе как на автопилоте делает практически всё — встаёт по утрам, тащит свою задницу в школу, высиживает уроки — и к удивлению учителей ведёт себя на них как никогда пассивно, — а потом тащит свою задницу в обратном направлении, то есть домой.       Кажется, будто весь мир обрёл самые что ни на есть блёклые краски, но так же внезапно, как на него обрушилась хандра — а он ведь хандрить вовсе не собирался, но всё, как всегда, свернуло с пути «план» на путь «хуй», — во всей этой палитре из пятидесяти оттенков серого находится одна яркая деталь. Невозможно в данной ситуации яркая.       Алекс плюёт на происходящее вокруг, что обычно ему несвойственно, — даже тут умудрился стать исключением из собственных, на минуточку, правил! — и следит только за тем, как где-то в толпе одноклассников мелькает блондинистая макушка. В любой другой ситуации ему захотелось бы дать себе смачного отрезвляющего леща, но сейчас он себя даже не останавливает. Ему просто нужно что-то, что приведёт в чувство. Ну, или кто-то. Предложили бы вы ему в качестве такого «кого-то» госпожу Кейтлин Эмилию Коннорс ещё на пару недель пораньше — он бы послал вас в такие дальние дали, какие вам и в страшном сне не приснятся, а сейчас… Сейчас он смотрит. Не спрашивает себя «чё за дела», не ищет, за что бы ещё уцепиться глазами — просто смотрит. Госпожа Кейтлин Эмилия Коннорс для него вот прям в эту секунду — фигура донельзя яркая. А яркого ему в последнее время ох как не хватает. И даже как-то плевать, что на ней, как всегда, этот раздражающий розовый.       О том, как ей идут джинсовые юбки в сочетании с блузками, пусть даже в этом раздражающем розовом, он решает подумать потом и прячет эту мысль где-то на задворках мысленного хранилища, а пока его дело — не верить тому, какая сумасшедшая идея только что загорелась у него в голове. И он не верит. И думает, что совсем, окончательно умом тронулся. Но всё равно почему-то намеревается её воплотить. Сам пока особо не знает, как, но движется к цели всё равно. Импровизация. Он же умеет импровизировать, да? Вот и надеется, что получится. Хоть что-то же должно получиться.       — Давай поговорим, — рубит с плеча, находя Кейт в толпе и хватая за запястье. Хочет утащить за собой, но она не даётся, вырывается.       — Что за наглость, Севилл? М? — выгибает она бровь вопросительно. И ещё как-то — то ли скептично, то ли, всё-таки, возмущённо — не разберёшь. Алекс потом покопается в её эмоциональных окрасках относительно мимики, а пока ему не до этого. Пока в голове сиреной орёт: «Делай. Какая разница, зачем? Просто делай!». Он и делает.       — Давай ты потом на меня так смотреть будешь, окей? Щас вот вообще не та ситуация.       — А давай я сама решу, как мне на тебя смотреть, окей? — парирует Кейтлин и хмурится. У неё между бровей морщинка, оказывается, есть. Ну ещё бы — столько хмуриться.       — Да ты же ведь не понимаешь. Вот нихуя ты не понимаешь меня сейчас. Даже не пытаешься.       Алексу пофиг на то, как на него — на них — смотрят сейчас одноклассники. Да и все остальные тоже — народу-то в коридорах немало. Но Алексу всё ещё пофиг. Алекс хочет говорить — Алекс будет говорить.       — А должна? — Кейт скрещивает руки на груди и вопросительно склоняет голову набок. Смотрит на него этими своими глазищами голубыми с издёвкой, но он не поддаётся. Это у него тут разряд по выразительным взглядам, в конце концов.       — Да. То есть нет, не должна. В любое другое время — не должна. Но сейчас — да, должна, Кейт.       — Слушай, ты, абьюзер, блин, доморощенный. — Алекс слышит в этих словах угрозу, но боже. Боже-боже-боже, как же ему приятно. — Или ты не навязываешь мне сейчас свой взгляд относительно того, что я должна, а что нет, и мы говорим спокойно, или расходимся. Мирно пока.       — Ладно, уговорила, — сдаётся. Или делает вид. — Будь по-твоему. Короче, — продолжает, как только они отходят на достаточное от толпы расстояние, — дело у меня к тебе есть. Важное очень.       — Валяй. — Кейт вздыхает, понимая, что момент мести за «уговорила» уже упустила. Надеется, что совесть её за это не загрызёт.       — В общем… — Алекс опускает глаза и внимательно разглядывает швы в плитке на полу, а потом продолжает: — Вот ничего щас не подумай такого. Лучше вообще не думай. Тупо слушай.       Кейтлин в ответ только усмехается и угукает. Ей эта затея как-то уже не особенно нравится, но она решает всё же дослушать до конца.       — Побудь моей парой на балу. Ты же никого не нашла ещё? — Алекс прилагает все возможные и невозможные усилия для того, чтобы последнее предложение не произнеслось случайно ни с ноткой мольбы, ни с ноткой надежды. Он старается звучать нейтрально и делает мысленный выдох, когда понимает, что ничего такого в его тоне она распознать не смогла.       — Вообще-то я и не собиралась никого искать. И идти на бал тоже не собиралась — бред сумасшедшего все эти дни влюблённых.       — Согласен, ага, — кивает Алекс непринуждённо. А может и принуждённо, потому что где-то глубоко внутри дискомфорт сеется и ему хочется этот разговор уже поскорее закончить. — Но теперь-то пойдёшь?       — А с чего вдруг я должна идти с тобой? — Кейт снова склоняет голову набок в вопросительном жесте. И снова глазищами этими своими пронзительными зыркает, но Алексу почти, почти всё равно.       — Да хотя бы с того, что я… Что я попросил?       — А если я скажу «нет»?       Никакого «нет» в Алексов план не входило. Хотя, по правде сказать, у него и плана-то никакого не было тоже, поэтому теперь хоть сдохни, но выкрутись. И он пытается.       — А если не скажешь? — идёт на поражение и применяет ухмылку. Вот эту свою — нахальную, самодовольную, в ответ на которую будешь готов хоть в монастырь уйти, лишь бы она исчезла.       — Хочешь поиграть, да? — Кейт вдруг оказывается невозможно близко. Так близко, что Алекс в первую секунду даже тушуется, но быстро собирает части себя воедино. У него преимущество — он выше. Это даёт возможность в любом случае смотреть сверху вниз и чувствовать себя в контроле. А ситуации сейчас нужен его контроль. Его, только его. Он себе не простит, если позволит всему этому развернуться в противоположную сторону.       — Да, хочу. — Сверху вниз, как и хотел, смотрит. Проводит пальцами по волосам, демонстрируя превосходство. Натыкается на её взгляд. Холодный такой, издевательский. И старается не думать о том, что кровь его под этим взглядом моментально решает от головы отлить в пах. Сейчас счёт идёт на секунды, которые тянутся как-то нереально медленно, и вечеринка в штанах должна быть самым, самым последним из того, чем вообще следует озаботиться.       — Не представляешь, Севилл, как я хочу тебе отказать. — Холодность и издёвка из взгляда исчезают так же внезапно, как появились, и Кейт вдруг становится обычной собой.       — Но ведь знаешь же, что не откажешь. — Алекс про себя радуется, когда обстановка теряет часть своего накала. — Просто согласись уже и всё, ну. Это не приглашение на свидание, дурочка. Нам тут соревноваться не за что. — Наивный. Знает же, что сам себе бессовестно врёт. Есть, очень даже есть, за что. — Просто сделай мне одолжение один раз. Один, больше просить не буду.       — Зачем?       Алекс в мыслях рычит, потому что задрала уже своими вопросами. В реальности — закатывает глаза, потому что чёрта с два он от своего отступит и уйдёт сейчас.       — Да боже мой, блядь. Отвлечься я хочу. Забыться. Тяжело мне сейчас, пиздец как. Сама же знаешь — группа, перерыв, бла-бла-бла. Я помощи сейчас прошу, если ты до сих пор не въехала.       — Ну теперь-то мне понятно, почему ни одна девочка не согласилась с тобой идти. — Кейт усмехается, когда глаза у Алекса вопросительно расширяются на эти слова. — Ты же… Господи. Ты — это ты.       — Охуеть как информативно, — передразнивает. — А поподробнее?       — Вот. Вот поэтому. — Кейт в воздухе очерчивает всю фигуру Алекса пальцами и он понимает, что не понимает вообще ничего. Сбит с толку. Но она объясняет: — Ты же актёр. Ты же только флиртуешь красиво, а на деле…       — На деле я мудак последний, ага. Давай, скажи это, ну чё ты. — Алекс не чувствует, что его достоинство только что задели. А может и чувствует. Кейт же всё время пиздец какая прямолинейная. Бесит.       — И только я одна почему-то должна согласиться куда-то с этим мудаком переться. Ну здорово.       — Это значит «да»?       — Это значит «да».