Смотря на него

Второе Рождество на берегу незамерзающего Понта. Звезда Царей над изгородью порта. И не могу сказать, что не могу жить без тебя — поскольку я живу.

Иосиф Бродский.

Утро снова выдалось тусклым. Робкий свет пробился в окно, скользнул по поверхности комода и остановился на полке с портретом Германа, на котором тот улыбался так, словно никуда не уходил. Но Кирилл знал, что это ложь, что Германа нет, и от этого утро становилось всё невыносимее. Лаврентьев открыл глаза и тотчас ощутил боль в груди, но эта боль давным-давно стала его постоянной, хоть и не очень желанной спутницей. Он научился относиться к ней как к пению птиц за окном, гравитации или силе трения — словом, как к естественному и каждодневному явлению. Тонкие пальцы Киры гладили его волосы. Она сидела на краю постели, и её прикосновения были тёплыми, но далёкими. Кире уже исполнилось семнадцать. Из непоседливой девочки она превратилась в грациозную леди с длинными светлыми волосами и огромными голубыми глазами, в которых можно было прочесть не только нежность, но и обычно несвойственную столь юным созданиям мудрость. Её кожа была бледной, почти фарфоровой, а тонкие черты лица делали её красоту немного болезненной. Иногда Кирилл ловил себя на мысли, что Кира двигалась так же, как Герман — с утончённой лёгкостью, словно в танце. В такие моменты Лаврентьеву казалось, что время свернулось в петлю, что он оказался в прошлом, где его супруг ещё жив. — Папа, — жалобно начала Кира. — Я совсем тебя не вижу. Ты всё время где-то… Как это сказать… Не рядом, — её русский не был таким свободным, как у Кирилла. Она разговаривала на этом языке только с ним, да и то не всегда. Кирилл заботился о сохранении родной культуры в их доме и общался с эмигрантской средой, но Кира всё равно не могла выразить сложные мысли на русском без ошибок или заменяла их французскими терминами. — Ты рано уходишь, поздно возвращаешься. Когда ты… должен останавливаться? Кирилл тяжело вздохнул. Это «папа», которое Кира использовала уже несколько лет, до сих пор било по его нервам, как ложный аккорд в симфонии. Он не был её родным отцом, но был единственным, кто остался. — Прости, Кира. Работа. Кира нахмурилась, её губы задрожали, и в этих жестах присутствовала та самая забота, которая ломала Кирилла ещё сильнее. Она любила его, а он оставался пустым сосудом, который ничего не мог ни принять, ни отдать — ему было просто нечем. — Ты совсем épuisé, — Кира коснулась отцовской руки. Её пальцы были такими же мягкими и прохладными, как у Германа. — Я в порядке, дочь. Кирилл отвёл её ладонь, по каплям выдавливая из себя энергию, чтобы подняться. Он злился на своё тело, на свою жизнь и на то, что ему ещё приходилось просыпаться. На Кире был светлый, лёгкий сарафан, подчёркивающий её юную красоту, и это контрастировало с чёрными одеждами Кирилла — трауром, который он не снимал уже почти десятилетие. На безымянном пальце его левой руки блестело венчальное кольцо: символ того, что он навсегда потерял. — Папа, ты… — Кира наморщила лоб, попытавшись выговорить длинное предложение на русском, но быстро сдалась: — Avez-vous pris vos médicaments? Кирилл усмехнулся. — Да, моя милая француженка, я выпил эти дурацкие таблетки. Кира кивнула и обняла его. Кирилл нерешительно ответил на объятие. Обычно он редко позволял себе что-то подобное, ему было проще прятаться за траурными одеяниями и мрачными мыслями. Когда Кира отошла, Кирилл бросил взгляд на своё отражение в зеркале. Он всё ещё был красив, но теперь эта красота стала изнурённой и истощённой. В уголках его рта и глаз прятались морщинки. — Возьми, — улыбнулась Кира, протянув ему дипломатические бумаги. Лаврентьев участвовал в культурной дипломатии уже шесть лет, получив это место благодаря своим связям и хорошей репутации среди русской эмиграции. В то время, как другие дипломаты занимались политикой и стратегиями, Кирилл являлся послом искусства, поддерживающим связи между французской и русской культурами. Он налаживал контакты с театрами и музеями, помогал устраивать выставки и гастроли русских артистов во Франции, а французских — в России. Но несмотря на внешние успехи, в его душе царил хаос. Кирилл ненавидел каждый новый день, когда ему снова приходилось надевать маску вежливого дипломата, стоять перед людьми и обсуждать красоту искусства, пока внутри него всё гнило. Кира начала собираться на занятия. Она училась в престижной женской гимназии, где, помимо традиционных предметов, преподавались литература, история, этикет, французский и иностранные языки, а также основы музыки и искусства. В гимназии на неё часто обращали внимание преподаватели и одноклассницы, отмечая её манеры и утончённую внешность. Но за её видимой грациозностью скрывалась постоянная тревога: Кира очень боялась потерять отца. В свободное от занятий время Кира подрабатывала репетитором, помогала детям из аристократических семей с литературой и французским языком, но даже это девушка делала не сколько ради себя, сколько ради Кирилла: ей очень хотелось быть полезной и облегчать его финансовую нагрузку. Кира уже была готова выйти, как вдруг вспомнила о чём-то важном, вернулась к отцу и открыла тетрадь одного из своих учеников: — Посмотри, что a écrit мой ученик. Я пыталась объяснить ему разницу между «показать» и «сказать», но вот что получилось. Кирилл заглянул в тетрадь и улыбнулся. Там, где мальчишка должен был написать «Я показал книгу», стояло: «Я сказал книгу». — Чёрт возьми, кажется, этот ребёнок скоро начнёт разговаривать с мебелью. Знаешь, Кира, ты учишь ребят не хуже, чем учил бы я. Кирилл подошёл к комоду, на котором стоял тот самый портрет Германа. Его пальцы погладили чёрную рамку, будто боясь потревожить что-то священное. Кира наблюдала со стороны, зная, что ей не нужно вмешиваться. Она всегда видела в этом жесте что-то большее, чем дань памяти, и восхищалась любовью, которая не умерла даже спустя годы. Она знала, что её родной отец ушёл слишком рано, а Кирилл остался с болью навсегда: он жил, как мог, но больше никого не впускал в своё сердце. — Герман бы гордился тобой, — сказала девушка. — Он был бы fier de ce que tu as fait. — Я давно ничего не чувствую, Кирочка. Иногда мне кажется, что я должен был уйти вместе с ним. Чёртова жизнь. И чёртовы ублюдки в министерстве! Я бы всех их к чертям разогнал, если бы мог! Лаврентьев надел пальто, чёрное, как ночь, в которой он жил уже почти десятилетие, и направился к двери. — Папа, — позвала Кира. — Не задерживайся, s'il te plaît. Кирилл остановился, но не оглянулся. Тяжёлый вздох, и вот он уже исчез за порогом. *** Кирилл сидел за дубовым столом в своём кабинете и перелистывал бумаги. Здешний воздух был пропитан запахами старого дерева, чернил и кофейных зёрен. Перед ним сидел молодой критик, пытающийся объяснить «строгому, но справедливому» дипломату суть выставки, которая, по его мнению, должна была стать символом «новой эры искусства». Кирилл слушал визитёра, но его мысли оставались далеко, где-то рядом с Германом, который страстно любил живопись и театр, и кипел идеями. — Monsieur Лаврентьев, я полагаю, что эта выставка, благодаря молодым авторам, привлечёт элиту и создаст прецедент для следующих лет… — Достаточно, — откашлялся Кирилл. — Ваши идеи звучат как прокисший бульон, поданный в новом горшке. Вы полагаете, что это искусство? Критик вздрогнул, но Лаврентьев продолжил: — Вы говорите о новаторах, но даже не представляете, что такое риск, не знаете, что значит вложить в работу всю душу. Его мысли снова вернулись к Герману, чей интерес к искусству являлся неподдельным. Гермуся говорил, что художество — это боль, радость и стремление к совершенству. Кирилл и сейчас мог чувствовать его в каждом углу кабинета. Молодой человек смотрел на своего собеседника, не зная, как реагировать на столь резкую отповедь. — Мне нужен отчёт о предыдущих выставках и список настоящих мастеров, — сказал Кирилл. — Если у вас есть что-то достойное, я готов рассмотреть это. Если нет, пожалуйста, не тратьте моё время. Критик кивнул и покинул кабинет. Лаврентьев снова остался один и устало опустил голову на руки. Новый стук в дверь оказался тихим, но Кирилл сразу встрепенулся. — Кира, это ты? Входи. И Кира вошла — живая, тёплая, как пламя свечи в тёмном зале. В руках она держала корзинку с фруктами и бутербродами, аккуратно завернутыми в белую ткань. — Ты забыл пообедать, — сказала девушка, подойдя к столу. — Спасибо, моя радость, — поблагодарил Кирилл. Кира села напротив него, бросив взгляд на разложенные на столе бумаги. — Пап, это был тот критик? Он говорил что-то о nouvelle ère? — О, этот юнец даже не представляет, что значит создать что-то настоящее. — Да, люди часто не понимать, о чём говорят, когда дело касается art, — Кира повернулась к двери как раз в тот момент, когда на пороге снова появился тот самый критик, но уже с другими бумагами. — О, опять вы, monsieur? Что-то ещё хотите сказать? — Monsieur Лаврентьев, я принёс отчёты и список мастеров, которые, как мне кажется, соответствуют вашим требованиям, — сообщил критик. — Вопрос не в списках, — ответил Лаврентьев. — Вы приносите бумаги, но они пустые. Как и ваши слова. — Пожалуйста, не обижайтесь на моего отца, — осмелилась вмешаться Кира. — Он вас не знать. Но он просто хочет сказать, что вы… не вкладывать душу. — Искусство — это не набор слов или имён, а что-то большее, — начал напирать Кирилл. — Где боль? Где радость? Где что-то настоящее? — Папа, — шепнула Кира. — Он просто хотеть попробовать. Ты сам учил меня, что art — не сразу мастерство. Многое зависит от стремления. Мы все начинать с ошибок, нет? Лаврентьев внимательно посмотрел на Киру. В её ответном взгляде читалась вся любовь к нему, вся нежность, которой он боялся, но без которой не смог бы существовать. В кабинете что-то изменилось: атмосфера стала мягче, и даже критик улыбнулся. — Возможно, моя дочь права, — вынес вердикт Кирилл. — Зайдите завтра, monsieur. Молодой человек облегчённо выдохнул. Когда он ушёл, Лаврентьев снова обратил внимание на дочь: — Ты решила за него заступиться? У тебя такое же доброе сердце, как у Германа. Думаю, сегодня я могу освободиться пораньше. Пойдём домой, Кира. *** Однако по приходу домой Кирилл предпочёл провести время не с дочерью, а с друзьями-эмигрантами. Ему нужно было устроить пьянку. Нет, Кирилл не стал алкоголиком. В отличие от Германа, он всегда знал, когда нужно остановиться, всегда делал перерывы. Вечерние посиделки по выходным не мешали ему работать, заниматься спортом для поддержания формы, изредка посещать музеи и выставки и общаться с окружающими с присущими его образу вежливостью и манерностью. Но Кира частенько убирала пустые бутылки из гостиной небольшого, но уютного дома с виноградником и видом на лазурное море, частенько заваривала отцу отвар от похмелья и частенько слышала фразы: «Не надо мне указывать», «Я скоро приведу себя в порядок» и «Мы ещё пять минут посидим и разойдёмся». — Пап, не собирай сегодня никого, s'il te plaît, — попросила Кира. — Ты же знаешь, что эти люди тебе не друзья. Они приходят только потому, что ты позволяешь им пить за твой счёт. Они даже не интересоваться тобой. Pas intéressé. Понимаешь? Кирилл знал, что дочь права, что эти люди — лишь тени из его прошлого, которые приходили к нему за бутылкой элитного алкоголя, когда ему хотелось утонуть в воспоминаниях. Но ему было всё равно. Как утопающий цеплялся за любую соломинку, так и Кирилл цеплялся за это фальшивое общество, лишь бы не оставаться один на один с тишиной. Ведь в тишине всплывало только одно имя: Герман. — Они пьют с тобой, смеются и уходят. — Послушай, Кира, — начал Лаврентьев с лёгким раздражением, — во-первых, я работаю, как вол, а потому имею право иногда расслабляться. Если я совсем перестану это делать, то подвинусь рассудком! А во-вторых… Ты сама знаешь, что «во-вторых». Такие вечера — не о выпивке, а о том, чтобы отвлечься от тоски. Я понимаю, что этих людей нельзя назвать моими настоящими друзьями. Да и где их сейчас взять — настоящих? Но они хоть что-то заполняют. — Они не заполняют, а, vice versa, забирают у тебя последние силы. Кирилл провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть с себя этот разговор. Он устал от всего — от работы, от нотаций дочери, но, главное, от жизни без Германа. Он боялся, что милый образ Квятковского со временем сотрётся из его памяти, но получилось наоборот. Воспоминания остались яркими, словно «маленький художник» был рядом на этой неделе, а не почти десять лет назад. Кирилл помнил каждую деталь — взгляд, манеры, смех, голос. Помнил, как Герман целовал его в лоб в середине разговора, как поправлял ему волосы, когда они садились читать книги или письма, как укрывал его одеялом по ночам. И это была самая изощрённая пытка, самое кошмарное наказание — помнить абсолютно всё, но не иметь возможности изменить хоть что-то. У Кирилла осталась главная «весточка» от Гермуси — Кира. Но и это было невыносимо. Каждый раз, когда Кира смотрела на него, Лаврентьев думал о своей единственной любви, которую не уберёг. — Я не спиваюсь, Кира. Я просто пытаюсь выжить. Если пьянки Германа были грязными и шумными, с резкими перепадами от смеха к злости, то пьянки Кирилла — спокойными, почти светскими, без матов, танцев на столах, мордобитий, падших женщин и тостов «за то, чтоб елось и пилось, чтоб хотелось и моглось». — Не собирай их хотя бы сегодня, папа, — в голосе Киры прозвучала мольба. — Давай побудем вдвоём. Я видеть, что каждый раз, когда они приходить, ты становишься дальше от меня. — Мы побудем вдвоём завтра. На сегодня я уже договорился с приятелями. И даже если они пользуются мной, ничего страшного. В конце концов, я тоже пользуюсь ими. Кира устала спорить, поэтому вздохнула и ушла. Кирилл проводил её взглядом и начал готовиться к предстоящим посиделкам. Вскоре столы были уставлены изысканными блюдами, хрустальными бокалами и редкими напитками. Облачённый в чёрный шёлковый халат Кирилл находился в центре внимания. Всё здесь было стерильно чисто, словно сама аристократическая Франция вытянула руки сквозь время, чтобы укрыть эту комнату от грязи мира. Пахло дорогими духами, табаком и цветами. Здесь обсуждали искусство — живопись, музыку и театр. Обсуждали то с тонким сарказмом, то с безжалостной критикой, будто каждый из собравшихся являлся главой в зале суда. — Да, нынешние художники, конечно, претендуют на величие, — заметил один из присутствующих. — Но где та страсть, что была у старых мастеров? — Верно, — кивнул Кирилл, поднеся к губам бокал. Вино плеснулось в его горло, но не оставило вкуса. — Они называют себя новаторами, но не понимают, что истинное искусство — это отражение боли и любви. Любое другое стремление обречено на посредственность. — Но разве не так было всегда? — вставил свои пять копеек другой гость, высокий мужчина с хищным блеском в глазах. — Искусство — это то, что общество ценит в моменте. И если публика требует этого, что нам остаётся, кроме как следовать за волной? Кирилл поставил бокал на стол. Его взгляд стал жёстче. — Искусство — это не товар для общества, а зов души. Оно рождается в муках и радости, а не в ответ на ожидания толпы. Кира, устав одиноко сидеть в своей комнате, вошла в гостиную. — Папа, — тихо заговорила она. — Как ты себя чувствуешь? Ты пил таблетки? — Всё в порядке, Кирочка, — ответил Кирилл. — Не волнуйся за меня. Кира привычно протёрла стол и убрала пустую бутылку, но даже в этих её движениях присутствовало что-то грациозное. Когда она ушла, Кирилл снова наполнил свой бокал. — За Германа! — провозгласил он. — За того, кто был лучше всех нас. Гости переглянулись, но пока не высказались против. — Я пил за него все эти годы и буду пить дальше, — продолжил Лаврентьев. — Каждый мой день — шаг к тому, чтобы снова оказаться с ним. — Кирилл, — наконец-то не выдержал один из присутствующих, — хватит. Мы все устали слушать про твоего Германа. Сделай что-нибудь со своим помешательством. Кирилл напрягся, но сумел подавить ярость. В этот момент в гостиную снова вошла Кира. Другой гость, уже изрядно подвыпивший, при виде неё сально осклабился и привстал со своего места: — Какая у тебя дочка, Кирилл! Кому же достанется такая красавица? Может, позволишь ей присоединиться к нам на пару бокалов? Тут уж Лаврентьев не выдержал, поднялся на ноги и, не сказав ни слова, ударил наглеца по лицу. Удар получился быстрым, резким, и по комнате пронёсся глухой звук. — Убирайся! — приказал хозяин дома. — Вон! Все вон отсюда! Ошарашенные произошедшим визитёры начали в спешке расходиться. Никто не решился возразить или попытаться успокоить Кирилла. Комната быстро опустела. Кирилл снова сел в кресло, опустил голову и горько-горько заплакал. Кира села рядом, её руки осторожно обняли его за плечи. — Прости, Кира, — попросил нерадивый отец. — Ты была права. Эти люди больше к нам не придут. — Я давно говорила, что они недостойны такого места. И тебя. Лаврентьев отвернул лицо, чтобы не смотреть на дочь в упор. Он не мог избавиться от ощущения, что мир забрал у него всё, что мог, а теперь использовал Киру, дабы напоминать ему об утрате, что хуже смерти. — Давай займёмся чем-нибудь вместе, — предложила Кира. — Может, пойдём гулять в сад? Или я принесу тебе книжку, ты читать мне, как в детстве? Кирилл хотел подняться, но тело предало его. Пальцы сжались на подлокотниках кресла, а сердце забилось слишком быстро. — Мне плохо. Кира побежала к тумбочке, схватила пузырёк с лекарствами и вернулась к отцу. — Вот, возьми. Пожалуйста, послушай меня: ты не должен так мучить себя. — Ничего, я и без них найду, с кем выпить. Приглашу других людей. Есть одна компания, которая давно хотела со мной сблизиться. — Ты серьёзно? — поразилась Кира. — Как ты можешь? Ты общаешься чёрт знает с кем! Папа, им всем на тебя плевать! Я одна тебя любить! Кирилл замер в удивлении: Кира повысила на него голос, а это было что-то новое. — Дочь, успокойся. — Ты не понимать! Tu ne comprends pas! Ты не любишь себя! Ты даже не любишь меня! Ты закрываешься от всего, что я хочу для тебя! Ты уходишь к этим людям, ты жить в прошлом! — Кира, я не хотел. Я не думал, что ты так отреагируешь… Но Кира уже развернулась и побежала в свою комнату. Дверь с грохотом захлопнулась, оставив Кирилла в полном одиночестве. *** Кирилл спал беспокойно. Во сне ему явился Герман. Но это был не прежний Герман, а какой-то призрачный, неосязаемый. Его фигура была окутана мягким светом, лицо слегка размыто, но всё равно такое родное, что у Кирилла перехватило дыхание. — Здравствуй, Кирюша, — голос Германа оказался ласковым и чуть насмешливым, как будто он только что вернулся из другой комнаты; как будто не было долгих лет боли и одиночества. — Помнишь меня? Ты так изменился, совсем не узнать. Я очень скучаю по тебе и надеюсь, что ты сберёг теплоту своей души и всё так же искренне радуешься масляным картинам и самодельным плетеным браслетам. Я, по крайней мере, запомнил тебя именно таким. Кирилл попытался дотронуться до него, но руки прошли сквозь туман. Герман продолжал говорить, но его слова становились всё более отдалёнными и неразборчивыми. Кирилл проснулся в поту. Его глаза были полны слёз, а сердце ещё билось в такт голосу Германа. Он лежал, уставившись в потолок, и чувствовал, как тает тёплая ночь, оставляя его в холодном утре. — Да, все мы когда-то там окажемся, — прошептал он в пустоту. — Кто-то раньше, кто-то позже. Непонятно только, почему я задержался. Поскорее бы… Я так устал. Кирилл поднялся и пошёл в комнату дочери, чтобы раз попросить у неё прощения за своё вчерашнее поведение, но Киры там не оказалось. Кирилл забеспокоился: вдруг она ушла из дома? Но Кира находилась на террасе. Утро выдалось студёным, едва освещённым весенней зарей. Средиземное море простиралось вдаль, слегка касаясь горизонта. Вдали над гаванью Марселя поднимались облака, будто дым от сгоревших надежд. Кира сидела на деревянном стуле и рисовала пейзаж. Её обычно плавные и грациозные движения сегодня были быстрыми и точными. Заря окутывала девичий силуэт, придавая ему ангельское сияние. Кирилл подошёл и заглянул в альбом дочери, увидев волнистые линии воды, берег и пока лишённое оттенков небо. Кира заметила отца, но никак не отреагировала. — Радость моя, ты слишком затемняешь море, — сказал Кирилл. — Добавь света. И постарайся подчеркнуть линию горизонта. Кира не ответила. Лаврентьев понял, что нужно идти другим путём. — Кирочка, прости меня за вчерашнее. Девушка посмотрела на море, точно пытаясь уловить что-то в его синеве, а затем положила альбом на стол и ушла. Кирилл остался на террасе, где шум воды напоминал ему о том, как быстро исчезали те, кого он любил больше всех на свете. Когда Кира отправилась в гимназию, Кириллу стало совсем тоскливо. Сегодня у него был выходной, но он боялся находиться наедине с собой. Впервые за долгое время ему захотелось сделать что-то особенное для Киры — девочки, которая осталась его единственной связью с прошлой жизнью, полной красок и любви. Кирилл пошёл на кухню и начал готовить. Он быстро замешал тесто, нарезал фрукты и подобрал специи. Когда задуманный пирог был испечён, дом наполнился сладким ароматом. Ближе к полудню Кирилл подошёл к гимназии. Кира как раз выпорхнула оттуда, окружённая несколькими подругами. Девушки о чём-то переговаривались и смеялись, но, заметив Кирилла, умолкли. — Papa! — удивилась Кира. — Est-ce ton père, Kira? — спросила у неё одна из подруг. Гимназисток заворожили представительность и мужественность этого господина. Кира кивнула, а Кирилл засмеялся — он сам не понимал, как умудрялся выглядеть хорошо после всего пережитого. В его душе всё было разбито, оплёвано и пусто, но внешность оставалась той же — хоть уже немолодой, но внушительной. Кирилл подошёл ближе и протянул Кире корзинку с пирогом. — Дочь, я тут приготовил… — смущённо начал он. — Возьми, пожалуйста. И прости меня ещё раз. Я знаю, что из меня не получилось хорошего отца… Но я… — Всё в порядке, — улыбнулась Кира. — Я тоже не должна была кричать на тебя. Она достала из корзины кусочек пирога и попробовала. — Ты добавить cannelle? Корицу? Она сюда очень подходит! И так пахнет! Merci. — Кира, может… — Кирилл замялся, понимая, что Кире будет больно вновь услышать о человеке, которого она почти не помнила, но чьё отсутствие ощущала в их доме ежедневно. — Ладно, забудь. — Ты хочешь, чтобы я сходила с тобой au cimetière? — Да, на кладбище. На могилу Германа. — Хорошо, пап. Я тоже желать его навестить. Кирилл облегчённо улыбнулся, его сердце дрогнуло от того, что они вместе пойдут на святое место, где покоилась часть его души. По дороге они молчали, но это молчание было не холодным, а спокойным и наполненным согласием. На кладбище, как и всегда, было тихо. Лучи солнца скользили по надгробиям, а ветерок гулял между деревьями. Кирилл и Кира подошли к могиле Германа. Белоснежный крест возвышался над зеленью, словно указывая путь в иной мир, куда уже так хотел попасть Кирилл. Глаза Киры устремились вдаль, в прошлое, которое она помнила весьма смутно, но которое всегда оставалось частью её. В её памяти отпечатались прохладные руки Германа, его звонкий голос, искренний смех, и атмосфера радости, которая витала вокруг, когда он находился рядом. Кира долгое время была слишком маленькой, чтобы понять такие отношения, но всегда чувствовала что-то особенное в их доме; что-то, что кардинально отличало её семью от других. — Он был очень красивым, — заговорил Кирилл, усевшись на скамейку, которую поставил сюда сразу после того, как закончил похоронные хлопоты. — Его красота заключалась не только в чертах лица, но и в жестах, во взгляде и голосе. А каким он был умным! С ним возможно было обсудить что угодно — от искусства до политики, от простых жизненных радостей до сложных философских вопросов. А как он умел смеяться… Ты, дочь, не осуждай меня за то, что я живу в прошлом. И за то, что иногда пью. Просто душа у меня ноет и ноет! Почему у нас любовь-то такой короткой получилась? — Потому что была слишком сильной, — ответила Кира. — Слишком яркой, чтобы не сгореть. Кирилл украдкой вытащил таблетки из кармана. В последние два года его здоровье значительно ухудшилось. Он знал, что его конец не за горами, и хотел лишь одного: чтобы его похоронили здесь. — Кира, — произнёс он, — когда меня не станет, похорони меня рядом с Германом, пожалуйста. — Папа, не говори так! Я не хочу потерять тебя! — Радость моя, я уже долго живу вдовцом. Я вырастил тебя, выполнил свой долг, но я устал. Я буду с тобой ещё столько, сколько смогу, но мне важно знать, что когда придёт моё время, я снова окажусь рядом с ним. Просто запомни мою просьбу. И солнце, скользнув по могиле Германа, осветило их фигуры, словно последнее благословение от того, кого они так сильно любили. *** Прошло ещё несколько месяцев. Жаркий июльский полдень обволакивал всё вокруг, как медовый плед. Улицы Марселя истончали ароматы цветов и пыли, а наполненный свежестью побережья ветерок трепал волосы Киры, которая возвращалась домой после занятий в гимназии, увлечённая собственными мыслями. Вдруг взгляд девушки упал на сад того дома, мимо которого она проходила. Груши на деревьях сверкали золотыми боками, будто просясь в руки. Кира остановилась. В ней проснулся внутренний ребёнок, тот самый, что ещё сохранил любовь к приключениям и шалостям. Она оглянулась по сторонам — никого. Груши покачивались и шептали: «Сорви хотя бы одну из нас, попробуй!» Сердце Киры забилось быстрее. — «Что, если и вправду попробовать одну?» — подумала она и потянулась к ветке. Упрямая груша висела выше её роста, и девушке пришлось встать на носочки. Её пальцы едва коснулись бархатистой кожуры, как позади раздался негромкий, но очень весёлый смех. Кира обернулась и встретилась глазами с молодым парнем. Тот стоял у забора, сложив руки на груди, и разглядывал её с таким интересом, словно она была Джокондой в Лувре. Его светло-русые волосы блестели на солнце, прямо как эти дурацкие груши, а тонкие и изящные усы, что могли бы сойти за чернильный мазок на чистом холсте, подчёркивали его красивое лицо. — Les poires sont maintenant très sucrées, — произнёс незнакомец на чистом французском. — Peut être, — ответила Кира и прошептала себе под нос уже на русском: — Какая глупость! Ещё немного — и груша была бы у неё в руках, но теперь она стояла, не зная, что делать: заплакать от стыда или убежать домой в страхе. Молодой человек подошёл ближе, и Кира смогла получше рассмотреть его: стройный, высокий, с подтянутыми плечами и руками, словно созданный для выездов верхом. Он был одет в простую, но аккуратную одежду и источал то очарование, которое могло сбить с толку даже самых уверенных леди. Кира пробормотала что-то невнятное и заметила, что парень направился в ту же сторону, что и она. — «Только не это!» — подумала девушка. Она догадалась, что им будет слишком неловко в обществе друг друга, и свернула с дороги, чтобы пойти обходным, гораздо более длинным путём. Дом встретил её спокойствием. Но каково же было её удивление, когда, переступив порог, она услышала голос того самого незнакомца! — «Это жандарм, — подумала Кира. — Он всё рассказал моему отцу!» Все её некстати накатившие рассуждения о добродушной улыбке, гусарских усах и светло-русых волосах моментально исчезли. Она испуганной мышкой проскользнула мимо гостиной и, достигнув своей комнаты, как можно тише захлопнула дверь. Воображение Киры нарисовало сцену выговора от отца, но из её груди вырвался смешок. Как нелепо это выглядело! Чувство того, что её маленький «грех» стал таким важным, показалось девушке забавным. Разве это преступление — попытаться сорвать грушу? — Кира! — вдруг послышался голос отца. — Иди сюда, пожалуйста. Я услышал, что ты вернулась. Девушка приоткрыла дверь и вышла в коридор. Её ожидания встретиться лицом к лицу с обвинениями и суровым взглядом оказались развеяны. Сидящий в столовой отец выглядел расслабленным и даже в приподнятом настроении. — Познакомься, это Эраст Алексеевич Горенский, — сказал он, указав на гостя. — Археолог. Он работает над проектом по изучению древних руин неподалёку. Я столкнулся с ним на одном культурном собрании, и мы решили, что нам будет полезно обсудить возможность его участия в нашей программе выставок. Эраст переночует у нас, а утром снова отправится в путь. Эраст, это Кира, моя единственная и любимая дочь. Кира снова хихикнула. Надо же, этот парень — не жандарм, а археолог! Её взгляд метался между отцом и Эрастом, а на лице последнего всё ещё играла лукавая улыбка, которая заставляла её щеки гореть от стыда. — Ravi de vous rencontrer, — пролепетала Кира. — Взаимно, — отозвался Эраст. — Вы говорите на русском? — Да. Мой отец — русский дворянин. Наша семья переехала во Францию, когда я был маленьким, но в доме всегда говорили по-русски. И тут случилось то, чего Кира совсем не ожидала: Эраст встал, подошёл к ней и, наклонившись, коснулся её руки губами. Кира отшатнулась, но тут же мысленно назвала себя дурочкой. Она забыла, что среди образованных и важных людей данный жест был распространён и не подразумевал под собой никакой интимности. Даже отец не возмутился, ибо не увидел в действии гостя ничего, что вышло бы за рамки дозволенного. Кира не сразу заметила, как в ладони Эраста появилась та самая груша, которую она не успела сорвать. — Думаю, это ваше, — сказал парень, протянув ей фрукт. — Благодарю. — Не за что, мадемуазель. Кира отвернулась и сделала вид, что внимательно рассматривает грушу, но в её голове крутились совсем другие мысли. Нет, этот день точно запомнится ей надолго! *** Ночь окутала дом Лаврентьевых покоем, но в сознании Киры этот покой не нашёл отклика. Девушка ворочалась на кровати, с каждой секундой чувствуя, как её подозрения становятся всё более явными. Эраст. Его появление в их доме казалось Кире очень странным. Почему он решил ночевать у них? Да, отец и раньше иногда оставлял здесь эмигрантов, но те были взрослыми и серьёзными людьми. А Эраст был молод и чертовски загадочен. Зачем он сорвал эту треклятую грушу? Ведь он не знал, что она, Кира, — дочь Кирилла Лаврентьева, и не ожидал увидеть её в доме, к которому направлялся. Или знал? — «А что, если папа позвал его, чтобы познакомить со мной?» Через минуту Кира уверовала в то, что отец задумал выдать её замуж без её согласия, а это было возмутительно, страшно и совершенно недопустимо. — Нам нужно поговорить! — решила Кира, соскочив с кровати. — Comment peut-il?! Только этого не хватать! Je ne suis pas une marionnette! Надев халат, она прошмыгнула в коридор, а оттуда — в комнату отца. Тот, к счастью, не спал, а сидел в кресле, читая какую-то книгу. Масляная лампа красиво освещала его траурные одежды. — Папа, — позвала Кира. — О, ты не спишь? — удивился Кирилл. — Что-то случилось? — Да, случилось. Ты хотеть сбыть меня с рук? На тебе, боже, что мне негоже? — Что? — Зачем ты пригласить сюда этого Эраста? Ты пытаешься выдать меня замуж за первого встречного? И уже всё обговорил с его семьёй? Хочу огорчить, у вас ничего не получится! — и Кира топнула ногой, запутавшись в подоле своего халата. Кирилл закрыл книгу и засмеялся. — Как тебе такое пришло в голову? Разве я когда-нибудь давал тебе повод думать, что могу так поступить? — Тогда почему он здесь? Зачем ты нас познакомил? Папа, я не дурочка! Я не уйду из этого дома! Я не оставлю тебя одного! — голос Киры дрожал, а глаза метались по комнате, как будто она искала поддержки в каждом предмете. — Конечно, ты никуда не уйдёшь. Откуда такая острая реакция? Ты была спокойнее, когда у нас оставались другие гости. Кирилл вправду сомневался, что Кира решится наладить свою личную жизнь; по крайней мере, пока он жив. Уж слишком она была привязана к нему. Папенькиным и маменькиным дочкам и сыночкам всегда тяжело создавать собственные семьи, ибо в их сердцах попросту не находится места для кого-то другого. Неделю назад, когда он принёс домой сумку с покупками, Кира ещё в коридоре засунула туда нос и выдала: «Ты взять бритвенные лезвия? Такие для тебя слишком острые. А если ты порежешься?» Кирилл тогда ничего не ответил, ибо не знал, как на это отреагировать. Позавчера Кира вылила его кофе, так как напиток показался ей слишком крепким, а четыре дня назад — устроила скандал, увидев, что он собрался курить на голодный желудок. Кирилл уже всерьёз подумывал избавиться от своей вредной привычки, но не потому, что сам этого хотел, а потому, что устал выслушивать нравоучительные спичи о вреде табака. Лаврентьев неоднократно объяснял дочери, что он — взрослый человек, и сам может нести за себя ответственность, но всё было без толку. Кира следила, с кем он общался, называла его своим лучшим другом, требовала отчёты о том, что он ел и куда ходил. А в голове у Кирилла царил полный кавардак. Его дочь вела себя так, как в своё время не вели ни родители, ни даже Герман. — «Я — не папенькина дочка, которая не может ступить шагу без твоего благословения, — однажды объяснила Кира, с трудом подбирая правильные окончания. Она очень хотела, чтобы именно эта её речь прозвучала максимально грамотно. — Я не боюсь мира, но боюсь лишиться тебя. Мы здесь, в чужой стране, где ни друзья, ни родные не придут нам на помощь. У нас никого больше нет — только ты и я. Мы обязаны заботиться друг о друге, иначе кто это сделает? Мир жесток и равнодушен к нашим потерям, но я не могу быть равнодушной к твоим. Когда я тебя защищаю или ворчу на тебя, это не потому, что я хочу тебя контролировать, а потому, что не хочу потерять самое важное в своей жизни». Кира села рядом с отцом, немного успокоившись. — Те люди были взрослее! Они были… как сказать… ну, не такими. А Эраст странный. И усы! Они очень глупые, зачем их носить? — Усы, говоришь? — засмеялся Кирилл. — Да! Он мне не нравится! Я не хочу, чтобы ты меня кому-то отдавал. Мне никто не нужен, кроме тебя! — Кира, Эраст — наш гость, интересный молодой человек, изучающий древности. Я подумал, что тебе будет приятно с ним пообщаться, вот и познакомил вас. Но, видимо, я ошибся. Прости меня. Завтра Эраст уедет по своим делам, и всё станет как прежде. Но ты должна понимать, что однажды тебе всё равно кто-нибудь понравится, и ты создашь свою семью. — Non! Никто мне не понравится! У меня есть ты, и мне этого достаточно! Кирилл почувствовал себя кругом виноватым. Их история с Германом оставила в душе Киры очень глубокий след: она видела, как он страдал, как его огромная любовь обернулась такой же огромной трагедией, и боялась повторить его судьбу. — Дочка, я понимаю, почему ты так думаешь. Ты видела слишком много боли. Но любовь не всегда такая. Она бывает разной. И бояться её — это лишать себя самого главного в жизни. Кира отвернулась, скрестив руки на груди, словно защищая себя от услышанных слов. Её тонкий профиль вырисовывался на фоне света лампы, как набросок на неоконченном холсте. Девушка выглядела хрупкой, но в её взгляде присутствовало столько упрямства, что Кирилл знал — переубедить её будет непросто. — Любовь… это overrated. Можно жить без неё. Много людей так жить: с родителями, детьми, сестрой или с подругой. Главное, чтобы были хорошие, доверительные отношения. — Да, такое мнение тоже имеет право на существование. Но тебе всё равно нужен ещё хотя бы один близкий человек: хотя бы друг или подруга. Я не всегда буду рядом, я не вечен. — Ты сам говорить, что настоящих друзей днём с огнём не сыщешь. Да, ты не вечен, но пока ты здесь. И зачем мне кто-то ещё? И усы у Эраста дурацкие! Кто вообще носит такие усы? Он их exprès растил? Кирилл снова улыбнулся. В поведении Киры сейчас прослеживалась толика детской капризности и искренней непосредственности, которыми был наделён Герман. Кира хотела ещё что-то сказать, но передумала и вышла из комнаты. — Прости, Гермуся, — вздохнул Кирилл. — Я неправильно воспитал нашу дочь. Я передал ей страх перед любовью и вложил в неё свои собственные призраки. *** Утро ознаменовалось для Киры пульсирующей головной болью. Девушка ёрзала на постели, пытаясь найти удобное положение, пока всё вокруг казалось ей слишком шумным и ярким. Глубокий вдох — и перед её глазами всплыло воспоминание о ночном разговоре с отцом. — «Quelle bêtise», — подумала Кира, раздражённо махнув рукой. Но Эраст был их гостем, а значит, ей нужно было проявить хотя бы каплю вежливости: в конце концов, гостям у них всегда готовили завтрак. С трудом поднявшись, Кира надела платье и пошла на кухню. — Ладно, это несложно, — пробормотала она и начала искать продукты. — И папа будет мной доволен! Взяв миску, Кира взбила яйца, а затем добавила муку и масло. Всё было логичным, но пальцы не слушались. Отчаявшись, девушка вылила всё на сковороду и принялась жарить, не дождавшись нужной температуры. Вскоре в воздухе запахло… странно. В этот момент на кухню вошёл Кирилл. — Кира, что это такое? — спросил он, взглянув на подгоревшую смесь на сковороде. Эраст, появившийся в дверях почти сразу после него, тоже окинул взглядом содержимое посудины: — Это омлет? Или, возможно, блины с характером? — Я забыть кое-что, — пустилась в объяснения Кира. — Всё было бы нормально, если бы не голова болеть! — Не волнуйтесь, мадмуазель. У всех случаются ошибки на кухне, — в голосе Эраста не было осуждения, только мягкий смех. Кира поспешила убрать с плиты то, что осталось от «завтрака», но тут её внимание привлек блестящий предмет, который Эраст вытащил из своей сумки и положил на стол. — А что это? — спросила девушка. — Древний резец, которым пользовались мастера ещё несколько тысяч лет назад, — с удовольствием ответил гость. — Он сделан из обсидиана, прочного и острого камня, который часто находят на местах раскопок древних поселений. — Камень? — лицо Киры приобрело заинтересованное выражение. — А зачем мастерам это? Столько лет назад… Люди не могли сделать что-то получше? Эраст рассмеялся, явно наслаждаясь её простодушным вопросом. — Обсидиан режет лучше, чем многие современные металлы. Люди того времени были невероятно изобретательными. — Вы хотеть сказать, что люди давно были такими умными, как и мы? — Конечно. Они многое знали о материалах и об искусстве создания инструментов. В некоторых вещах они нас превосходили. — Non, я не верить! Мы делаем всё лучше! Эраст вздохнул, поигрывая резцом в руках. — Знания и технологии не всегда идут рука об руку. Вы удивитесь, как много утерянных секретов было у древних цивилизаций. Кира снова покраснела, но уже не от смущения, а от возмущения. Её французская натура не позволила ей так просто принять поражение в споре. — Нет! Вы romantiser всё это! Они не были такими умными! Просто камни и палки! — и девушка сделала шаг вперёд, явно намереваясь выбросить «древнее сокровище» из окна. — Спокойно, — остановил её Эраст. — Те люди небыли лучше нас. Но я бы хотел вам показать, что есть многое, чего мы до сих пор не понимаем. — Это просто камень! Вы не правы! И усы у вас глупые! — Хорошо, можете считать так. Но я предложу вам кое-что: если я смогу доказать, что этот резец способен на то, чего вы не ожидаете, вы согласитесь со мной. А если нет — я разрешу вам выбросить его в окно. — Попробуйте. — Отлично. Но сперва мне нужно кое-что, — Эраст осмотрелся по сторонам, ища столовые приборы. — Вот это подойдёт, — сказал он, взяв нож. — Смотрите. Перед нами — современный нож, острый и прочный, правда? — Правда. И он лучше камня! Эраст провёл ножом по лежащему на столе кусочку хлеба. Лезвие разрезало его мягко, но замедлилось, перейдя к плотной корке. — А теперь давайте посмотрим, что сможет сделать обсидиановый резец. Гость уверенно взял инструмент и полоснул им по хлебу. Тот разрезался так легко и ровно, что Кира не поверила своим глазам. — Что… как? — Как я уже говорил, обсидиан острее многих ножей. Кира нахмурилась ещё сильнее, не зная, что сказать. Её гордость подсказывала, что нужно спорить дальше, но в глубине души она была поражена. — Но это всё равно камень, — сделала она последний отчаянный выпад. — Камень, который находит применение и сегодня. — Пусть будет так. Но усы у вас всё ещё глупые! — тут взгляд Киры упал на часы на стене. — Я уже опаздывать! Вы меня заболтали! Почему вы вообще остались ночевать у нас? — Я из Лиона, — ответил Эраст. — Приехал в Марсель по работе, думал остановиться в гостинице, но ваш отец предложил другой вариант. Его слова прозвучали просто и естественно, но в его движениях и тоне присутствовал тот шарм, который завораживал Киру, заставляя её снова и снова задумываться, почему этот человек оказался в её жизни. — «Это чистой воды сводничество! — подумала юная леди. — Нет, я всё-таки ещё раз поговорю с отцом! Как он может решать мою судьбу за меня?» Но с другой стороны, во всём происходящем таилось столько всего необычного, что Кира ожила. Из глубин её души, покрытых пылью обыденности и скорби, пробился лучик света. Её будни были замкнуты в круге гимназических стен, масляных красок, кладбища и разговоров с отцом, но этот день вдруг расцвёл, точно бутон под весенним солнцем. Всё зазвучало по-другому, и даже кухня теперь казалась Кире просторнее и светлее. И хотя в сердце девушки ещё кипел бунт, желание защищать свою свободу и протестовать против задумки папы, она поняла, что не готова отказаться от этих ощущений. — Зачем вы сорвали грушу? — спросила Кира, дабы послушать, как Эраст начнёт выкручиваться. — Вы ведь не знали, что встретите меня здесь. Или знали? — Не знал. Это было душевным порывом. Можете считать, что вы заразили меня своим озорством. Мысленно Кира уже шагала в гимназию, но в реальности не могла уйти, не задав ещё одного вопроса. — Vous êtes étrange. Странный вы. Но мы ещё увидимся? — Возможно… и даже скорее всего. *** День в гимназии прошёл для Киры словно в тумане. Она чувствовала себя чужой рядом с преподавателями и подругами, часто улыбалась и витала в облаках. Но когда она вернулась домой, всё оказалось привычным до боли. Эраста уже не было. Отец в гостиной готовился к очередным посиделкам, а Кира поплелась в свою комнату. — «Вот и всё, — подумала девушка. — Наверное, мне всё показалось». Вечером в гостиной зазвучали разговоры, быстро перетекшие в шумную пьянку. Происходящее всё ещё не шло в сравнение со скандальными застольями Германа, но атмосфера явно стала раскованнее. — Ренуар, — послышался голос одного из гостей. — Его мазки — это душа Парижа! — А романы Флобера? Его взгляды на жизнь очень глубоки и болезненны! Далее кто-то запел французскую балладу о потерянной любви, и звук рояля с дребезжащими клавишами наполнил дом меланхолией. Кира попыталась сосредоточиться на учебниках, но услышала голос отца: — А вот Герман видел всё насквозь: и людей, и их иллюзии! Его живость, его энергия… Это была чистая страсть. Но я, чёрт возьми, не смог удержать его рядом. Кира сжала виски пальцами. Она постоянно слышала это имя, но с каждым разом оно приносило ей всё больше боли. — Герман был бы счастлив услышать, как вы обсуждаете Флобера. Кира отодвинула учебники, подошла к кровати и рухнула лицом в подушку. Её одолело раздражение. Бедняжка не могла понять, зачем отец пригласил в их дом человека, олицетворяющего собой другой мир — яркий, свободный, полный приключений и эмоций. Эраст подразнил её, заинтересовал своими разговорами, а потом сгинул! А она снова осталась наедине с уроками, воспоминаниями и скорбью. — Да и плевать, — решила Кира. — Ещё не хватало расклеиться из-за первого встречного! Подумаешь, археолог! У меня тоже будут приключения! Но вдруг она услышала стук в окно. Первым делом Кира подумала, что ей показалось, но стук повторился, заставив её встать кровати и заглянуть в щель между занавесками. Там, на улице, стоял Эраст. — Что вы здесь делаете?! — удивилась Кира. — Я хотел бы показать вам кое-что интересное, — непринуждённо ответил молодой человек. — Есть одно место неподалёку, где проводятся раскопки. Я собирался туда на ночь. Может, прогуляемся? — Но уже поздно…. — Тогда решайтесь быстрее, пока звёзды ещё светят. — Подождите, я спрошу у отца. Кира поправила волосы и бросила взгляд на своё отражение в зеркале. Выпорхнув из комнаты, она пошла к гостиной. Голоса там стали ещё громче, смех — беззаботнее. — Папа, — начала Кира с расстояния, стараясь не смотреть на гостей, — можно мне погулять? Кирилл повёл плечами, слегка качнувшись на стуле. — Иди. Но через час возвращайся. Кира кивнула и, не дожидаясь, пока кто-то задаст ей вопросы, выбежала из дома. *** Эраст и Кира брели по улице, едва слыша собственные шаги. — Куда exactement мы идём? — прошептала Кира. — В то самое место, — ответил Эраст, повернув к ней голову, — где я сейчас нахожу ответы на все волнующие меня вопросы. Оно рядом с раскопками. Они проскользнули мимо домов, дальше от центра, пока город не уступил место тёмным полям и деревьям, за которыми прятались тайны, известные лишь звёздам. Кира чувствовала, как с каждым шагом её волнение превращалось в ожидание чего-то чудесного. Эраст остановился у рощицы, позади которой виднелись останки старой постройки. Луна освещала каменные обломки, придавая им сказочный вид. — Это место, — сказал археолог, — когда-то было частью храма. Здесь проводились ритуалы в честь божеств. Кира заворожено посмотрела на камни. Никакие звуки Марселя сюда не доносились — только шёпот ветра и журчание воды где-то вдалеке. — Эраст, вы привести меня сюда, чтобы показать камни? — Не только. Здесь можно почувствовать дыхание истории. Как и обсидиановый резец, который, казалось бы, всего лишь камень, но в руках мастера становится орудием, создающим шедевры. Эраст протянул руку к одному из обломков стены. Кира подошла ближе, и их плечи соприкоснулись. — А что здесь было? Какой exactement храм? — спросила юная леди. — Храм Луны, в котором собирались жрецы, верящие, что небесные тела могут влиять на судьбы людей. — Вы бывать здесь раньше? Как часто? — Один раз, несколько лет назад. Но это место оставило глубокий след в моей душе, поэтому я решил вернуться к нему, когда снова оказался в Марселе. Кира посмотрела на звёзды: это был хаос Вселенной, сшитый нитями света, где каждая веснушка космоса — как чья-то забытая мечта. Они не просто мерцали, а нашёптывали скрытые за тысячелетиями истории, маня к себе, как дверь в бесконечность, которую никогда не откроешь до конца. — И всё-таки, странное место для отдыха, — уже из вредности заметила девушка. — Возможно. Но я здесь нахожу магию. Разве это не прекрасно — стоять на границе разных миров? Прошлого и настоящего, мечты и реальности? Кира не понимала, как один человек мог сочетать в себе тягу к знаниям и романтическое видение мира. — Но вы — учёный. Разве учёные не искать факты, доказательства? Разве не в этом ваша работа? — Но учёные, как и все люди, иногда мечтают. Эраст отошёл от стены и сел на небольшой камень, пригласив свою спутницу опуститься рядом. — А что у вас там за раскопки? — спросила Кира, чувствуя, что нужно сменить тему, иначе её мысли зайдут слишком далеко. — Вы вправду хотите увидеть? Предупреждаю, это не так красиво, как звёзды и храм. Кира кивнула: ради раскопок она сюда и пришла! Эраст повёл её через рощу, и вскоре они вышли к огороженной территории. Там были расставлены фонари, возле которых стояли коробки и инструменты. — И что здесь раскопали? — поинтересовалась Кира, подойдя к одному из участков, где лежали керамические черепки. — Вот, посмотрите, — Эраст подобрал один из предметов. — Это фрагмент керамического сосуда. Кира взяла в руки черепок. Тот оказался потёртым, грязным и совсем не впечатляющим. — И всё? Просто кусок глины? — А что вы ожидали увидеть? Царские сокровища? — Нет, но… что-нибудь более впечатляющее. В книгах находки archéologues описаны куда интереснее. — Ах, книги! Там часто всё преувеличено. Но не стоит недооценивать этот кусочек глины: он может рассказать о жизни людей прошлой эпохи больше, чем целая библиотека. — Да? И что он может рассказать? — Например, из чего люди делали посуду, как её обжигали, какие рисунки наносили. А ещё этот черепок мог являться частью сосуда, использовавшегося на праздниках или в ритуалах. — Ну сertainement! А может, это просто кусок миски, из которой кто-то ел суп. И никаких ритуалов! Эраст схватился за сердце, сделав вид, что услышанные слова причинили ему боль. — Как вы можете говорить такое, мадмуазель! Каждое открытие в археологии — это кусочек мозаики. Сегодня черепок, а завтра… Кто знает, может быть, я найду здесь что-то действительно бесценное! — Например, вторую половину этого черепка? — пуще прежнего развеселилась Кира. Ей нравилось дразнить своего нового знакомого, а тот с удовольствием поддерживал её игру. — Простите, если я что-то не то сказала. Я не хотела обидеть ни вас, ни вашу… Как это на русском? — Деятельность? — Да, точно! Но если вы найдёте что-то vraiment интересное, скажете мне первой? — Обещаю, Кира. Если я найду корону или другие сокровища древних царей, вы узнаете об этом первой. — Думаю, нам пора возвращаться. А то мой отец забеспокоится. Через двадцать минут Кира была дома. Посиделки в гостиной ещё продолжались, но дочь Кирилла видела в них лишь торжество пустословия под эгидой вина и фальшивой учёности. Её любимый родитель всё глубже погружался в трясину. — Кирилл, давай тост, ты ведь мастер слова, — попросил кто-то из гостей. — Иди к чёрту, — ответил Кирилл. — И это весь тост? Кира пересилила себя и заглянула в гостиную. Её отец сидел за столом, облокотившись на спинку кресла, с тяжёлым взглядом, уходящим куда-то за пределы комнаты. Перед ним стояла полупустая бутылка французского вина. Кира прошла дальше и попыталась убрать бутылку, но её рука оказалась перехвачена. — Зачем забираешь?! — возмутился отец. — Германа помянуть надо! — Поминать можно не только через это. — Да что ты понимаешь? — Кирилл посмотрел на дочь с усталостью и раздражением, словно она являлась главной преградой на его пути к долгожданному покою. Но Кира всё-таки взяла бутылку и вынесла её из комнаты. Гости начали перешёптываться, кое-кто поднялся, предчувствуя неладное. — Всё, хватит на сегодня! — заявила Кира. Присутствующие нехотя подчинились. Один из них попытался сказать что-то вроде «давайте ещё посидим», но Кира бросила на него такой взгляд, что тот мигом замолк. Ещё через минуту дом опустел. Лишь Кирилл по-прежнему сидел в кресле, как покинутый корабль в бурном море. — Довольна собой? — спросил он. — Выгнала всех! Кира прошлась по гостиной, оглядев привычный её взору беспорядок, как вдруг заметила, что с одной из тумбочек исчезла хрустальная статуэтка. — Пап, твои гости кое-что украсть, — сообщила она. — Маленькую статуэтку. Ничего важного, certainement, но всё равно неприятно. — Серьёзно? — А чему ты удивляешься? Если продолжишь так пить, с тебя и нательное бельё снимут, а ты не заметишь. — Где ты была, Кира? С кем? — Гуляла с Эрастом. Уголки губ Кирилла дёрнулись в улыбке. — Значит, он тебе понравился? — Не в том смысле, о котором ты говоришь. Он вежливый, весёлый и charmant… обаятельный. У него интересная работа, с ним есть, о чём поговорить. Но отношений я не хочу. Но ты ведь пригласил его нарочно, oui? Я была права, это сводничество! Но Кира уже не злилась на отца. Эраст оказался приятным парнем. Да, любовь между ними вряд ли возможна, да и какой из археолога семьянин — он вечно в экспедициях, но дружба — почему бы и нет? — Я не отрицаю, дочь: да, я пригласил его, потому что подумал, что вы заинтересуете друг друга, но если бы он тебе не понравился, я бы принял это абсолютно спокойно. Но Кира услышала в словах папы нечто большее; а именно, страх перед тем, что он не успеет «передать» её в руки другого человека — того, кто сможет защитить её, когда его не станет. — Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ты чувствуешь, что тебе осталось недолго, но не хочешь, чтобы я оставалась совсем одна. Вот и… Я боюсь, пап. Не покидай меня, пожалуйста. Тебя никто не заменит. Я думаю, что когда ты станешь стареньким, когда твои глаза устанут видеть мир, и ты не сможешь читать и писать, я начну делать это за тебя. Я запишу всё, что ты мне продиктуешь. Все твои воспоминания: о тебе, Германе, ваших счастливых днях… — Я просто дал тебе возможность узнать кого-то нового, — ответил Кирилл после долгой паузы. — Но я не собираюсь уходить. Кира отвела взгляд, борясь с эмоциями. Происходящее слишком напоминало ей о том, как хрупка их жизнь. *** Кира всегда считала, что её жизнь — это ровная линия на карте мира: без отклонений и лишних поворотов, но с тех пор, как Эраст уехал на раскопки в Италию, эта линия покрылась изгибами. Поначалу Кира думала, что время, проведённое со странноватым археологом, исчезнет из её памяти так же быстро, как исчезают следы на песке под ударами волн, но каждую ночь, когда она оставалась одна, Эраст снова и снова всплывал в её мыслях. Прошёл месяц, жизнь Киры вернулась в привычное русло: гимназия, репетиторство, вечера с отцом. Однако тень воспоминаний о молодом искателе древностей преследовала её, точно слабый, но стойкий аромат духов, что долго не выветривался из комнаты. Однажды вечером Кира занималась репетиторством с мальчиком из соседнего дома. Французский язык был для бедного ребёнка той ещё загадкой, а для Киры — бесконечным источником смешных моментов. — Les pommes sont rouges, — продиктовала учительница, указав на нарисованное яблоко. — Давай ещё раз! — Les pommes sont роугес! — выкрикнул мальчик, сбив ударение. — Non, non, mon petit! Не роугес, а руж! Ну, как… rouge! Но прежде чем Кира успела начать следующую фразу, раздался стук в дверь. Ожидание чего-то обычного, вроде соседей или почтальона, сменилось дрожью, когда девушка пошла на звук и спросила: — Кто там? — Я, мадмуазель. На пороге стоял Эраст: но немного не тот Эраст, которого знала Кира — не милый археолог, одетый в простую, но аккуратную одежду. Сейчас он выглядел так, будто сбежал со сцены комедийного спектакля: на нём были порванные штаны, шляпа с пером и вязаная кофта с оленями. В руках он держал плетёную корзину, наполненную ветками и чем-то похожим на маски или кусочки фресок. — Вы… — Кира прикусила губу, не зная, что сказать. — Что это? — Понравился мой образ? Этот костюм мне подарили в одном из маленьких итальянских городков. Видите, я привёз немного чужой культуры в ваш дом! — Эраст приподнял вверх корзину. — Древние фрески, веточки оливы и вино. Надеюсь, вы не против? — Боже, Эраст! Вы выглядите как деревенский шарманщик! — расхохоталась Кира. — Проходите скорее! Не стойте на пороге. Но, s'il te plaît, тише! Мой отец уже спит! Но Эраст, едва закрыв за собой дверь, уронил корзину. Кира бросила на гостя сердитый взгляд, но тот лишь развёл руками: — Ну, не повезло. — «Не повезло»?! Это громко! Вы чуть всё не испортить! — Но вы не станете злиться на меня, правда? — Я постелю вам в гостиной. Папа всё равно узнать утром, но лучше, чтобы это произошло после того, как он выпьет свой кофе, oui? Но стоило Эрасту шагнуть за порог, как снова послышался грохот — он умудрился уронить ещё что-то. — Mon Dieu! — прошипела Кира. — Не разбудите папу! Их разговор затих, толком и не начавшись. Кира старалась держаться спокойно и даже строго, но её лицо не покидала улыбка. Утро ознаменовалось для Кирилла сюрпризом. Хозяин дома, ещё не совсем проснувшись, вышел из своей спальни и не сразу заметил, что в гостиной кто-то дремал. Однако, когда он шагнул на ковёр, его нога задела корзину с итальянскими диковинками. — Что за чёрт? — выругался Кирилл. И перед ним тут же появился Эраст. — Доброе утро, Кирилл Ювенальевич! — широко улыбнулся гость. — Это розыгрыш? — с подозрением спросил Лаврентьев. — Нет, что вы! Я вернулся из Италии и подумал, что будет хорошей идеей заглянуть к вам на ночь… Но, боюсь, немного напутал с… м-м… нарядом. Хотя Кире почти понравилось! — Да, вязаная кофта с оленями и шляпа с пером не очень подходят для учёного. Но я всё равно рад вас видеть, Эраст. Мне пора на работу, а вы устраивайте здесь археологических раскопок без меня, хорошо? Когда Кирилл ушёл, Кира наконец-то показалась из своей комнаты: ей отчего-то было стыдно попадаться отцу на глаза. — Какое счастье, что всё обошлось! — выдохнула она. — Я боялась, что папа отправит вас обратно в Италию. Или… куда подальше. Кира прошла на кухню, сделала себе чай и отпила большой глоток, но волнение и неловкость заставили её разлить напиток прямо на платье. — Ох! Mon Dieu! — испугалась девушка. — Я опоздаю в гимназию! И теперь я вся мокрая! Она беспомощно оглядела свой наряд. Времени переодеваться уже не было. — Кажется, сама Вселенная против того, чтобы вы сегодня покидали родные стены, — подытожил Эраст. — Останьтесь дома, Кира. Сами подумайте, куда мне деваться, если вы уйдёте? Я ведь гость. Конечно, я могу подежурить здесь, как сторож, или даже попробовать приготовить обед, но предупреждаю, в последнем я не так хорош, как в археологии. Кира задумалась. Да, по правилам этикета гостей не полагалось оставлять в одиночестве. Но она никогда прежде не пропускала занятия, предварительно не обсудив это с отцом! — Папе это не понравится. Но de l'autre côté… с другой стороны, занятия в гимназии — то, что случается со мной почти каждый день, а вас я не видеть целый месяц! Хорошо, я никуда не пойду. Но только если вы не скажете об этом папе! Эраст поднёс руку к подбородку, притворившись, что принимает важное решение. — Конечно, я промолчу. Вместо гимназии вы покажете мне море. А потом мы будем рыбачить. — Вы серьёзно? — Абсолютно. Порыбачить у Средиземного моря — моя давняя маленькая мечта. Что плохого в том, что вы поможете мне воплотить её в жизнь? Взгляд Киры задержался на уверенном, но игривом лице археолога, и она почувствовала, как внутри неё что-то щёлкнуло, словно замок открылся. — Но если вы поймаете меньше рыбы, чем я, вам придётся готовить ужин! — Согласен! — Эраст развёл руками, показывая, что готов на всё, лишь бы увидеть море в компании своей очаровательной подруги. Начавшееся с неловких моментов утро продолжилось на берегу, где солнце уже начинало согревать золотой песок, а в воздухе пахло солью. Эраст, с улыбкой странника, вставшего на пристань своей мечты, и Кира, чуть смущённая, но счастливая, оказались рядом, наблюдая за морем, робко касавшимся горизонта. *** Эраст старательно раскладывал снасти, хотя его наряд не способствовал серьёзному восприятию. Кира стояла чуть поодаль, с любопытством глядя на странные для неё предметы. Она никогда не рыбачила, и то, что Эраст выбрал именно это занятие для сегодняшнего дня, казалось ей нелепым, но забавным. — Это выглядит так, словно вы собрались на войну с рыбами, — прокомментировала девушка. — Зачем столько инструментов? — Ах, Кира! — отозвался Эраст, смеясь. — Рыбаки и воины имеют одну общую черту — они всегда готовы к неожиданностям. Только здесь вместо щитов и мечей — лески и крючки. — Но это не должно быть так сложно, — возразила Кира, взяв удочку в руки. — Почему палка такая тяжёлая? — Это не палка, а удочка! И она не тяжёлая, если знать, как её держать. Смотрите, всё просто: ждём поклёвки, а когда она случится, нам нужно быть во всеоружии, как гладиаторам на арене. Кира всегда воспринимала рыбалку как скучное занятие для стариков, но в компании Эраста даже это было весело. Прошло несколько минут, и её спутник вдруг дёрнул удочку. Леска натянулась, вода вспенилась. — Кажется, я поймал что-то большое! — воодушевился Эраст. — Смотрите, вот она! Моя рыба! — Нет-нет, она утащит вас в воду! — закричала Кира. Удочка вырвалась из рук Эраста и, словно стрела, исчезла в пучине. — Mon dieu! — облегченно рассмеялась Кира. — Эх, это была коварная рыба! Она застала меня врасплох! Эраст обернулся к своей подруге. Мягкий бриз колыхал его волосы, придавая ему вид героя из романа, где каждая сцена полна иронии и обаяния. — Кира, теперь ваша очередь показать, на что вы способны. — Но я могу еще сильнее испугаться! И моя удочка тоже улетит в море! — Тогда мы останемся голодными. — А знаете… — Кира замялась, прежде чем решиться на вопрос, крутившийся в её голове с самого начала их знакомства. — Ты… вы… Сколько вам лет? — Двадцать. Это имеет большое значение? — Нет. Просто интересно… Вы выглядите юным, но иногда говорите так, словно вам уже сто! Эраст засмеялся, отбросив удочку в сторону. — Думаю, нам пора перейти на «ты». Сто, говоришь? Мы, археологи, просто погружаемся в древности так, что начинаем звучать, как те, кто эти древности пережил. Но в душе я молод, полон сил и готов завоевать мир, если тот, конечно, не против. — А расскажи про Италию? Как там? Правда ли, что там все люди постоянно пьют вино и едят пасту? Эраст поудобнее устроился на берегу и начал свой рассказ: — Италия — это совершенно другой мир, где всё наполнено яркими красками. Улицы там узкие и старые. Вино… Да, итальянцы пьют его так же легко, как воду. А ещё там часто проводятся праздники: улицы в такие дни украшены, а люди поют и танцуют. Средиземное море оставалось безмятежным, но хранящим в своих глубинах тысячи непрочитанных историй. Где-то вдали парусник не спешил пересекать горизонт. Кира подалась вперёд, с удовольствием глядя на эту картину. На её колено опустилась стрекоза, крылышки которой переливались под солнечными лучами, напоминая витражи собора. Воздушная фея замерла, будто почувствовав, что её рассматривают, а затем, не нарушив тишины, снова взмыла ввысь. — А здесь, в Марселе, люди так не празднуют, — заговорила Кира, но потом кое-что вспомнила: — Но я слышать, что есть des rencontres amusantes… Моя подруга рассказывала. Там тоже танцуют и поют. Но я никогда не ходила. — Ты никогда не была на подобных сборищах? — с трудом поверил Эраст. — А как насчёт того, чтобы сходить со мной? Я обещаю, что не позволю тебе потеряться в толпе. Кира покраснела, не ожидая такого поворота. — Но что я буду там делать? Я плохо танцую. — Кира, ты — словно утренний луч на море: нежная, спокойная, но глубокая. И я бы хотел увидеть, как ты танцуешь. Мне кажется, это будет так же красиво, как и всё, что ты делаешь. — Я… — Кира отвернулась. Она не умела принимать комплименты от малознакомых мужчин. — Ты слишком красиво говоришь. Как в книге. Мне кажется, это лишнее. Да и как я объясню это папе? Голос Эраста наполнился теплом: — Твой папа не будет волноваться, если ты скажешь ему, что пойдёшь на вечер с человеком, который дорожит твоим спокойствием. Я не стану делать ничего, что заставит тебя чувствовать себя неуютно. Кира кивнула, всё ещё смущённая, но в её сердце уже зажглось маленькое «да». *** Зал, в который пришли Кира и Эраст, оказался совсем не бальным. Это было простое, но уютное помещение с деревянными стенами и низкими потолками. По углам здесь мерцали свечи, а на столах стояли кувшины с вином и блюдца с хлебом и сыром. В воздухе чувствовался запах дерева и трав, смешивающийся с гулом голосов и негромкой музыкой. Здесь никто не носил тяжёлых платьев с воланами, фраков и галстуков-бабочек. На женщинах были простые льняные наряды, на мужчинах — брюки и рубашки с засученными рукавами. Кира нервно оглядывалась, держа край своего синего платья, которое было скромным, без рюшек и дорогого шитья, но подчёркивало её хрупкость. Её волосы были собраны в изящную причёску, из которой выбивалась пара непослушных прядей. В глазах девушки светилось волнение, скрытое под слоями робости и лёгкой недоверчивости. Эраст выглядел не менее просто, но при этом невероятно уверенно. Его рубашка была слегка помята, а на шее болтался неплотно завязанный платок, однако улыбка и взгляд делали его центром внимания. Молодой археолог легко вступал в диалоги с гостями, но всё время поглядывал на Киру. — Кира, — вдруг позвал он, подойдя к своей спутнице. — Ты так и будешь стоять здесь, или всё-таки присоединишься к веселью? — Я не могу танцевать. — А кто говорит о танцах? Для начала, пожалуйста, попробуй улыбнуться. Кира залилась румянцем. Эраст был ей приятен, но всё происходило слишком быстро. Она не знала, как реагировать на его комплименты и флирт. — Pourquoi ты… так говорить? Это всё быстро… — А что я такого сказал? — Не нужно так. Я не хочу, — Кира запнулась, пытаясь подобрать правильные русские слова, но продолжила на французском: — Je ne veux pas привязываться… Это неправильно. — Почему ты так взволнована? Мы ведь не на балу в императорском дворце. Расслабься, поговори с кем-нибудь. А ещё лучше, давай всё-таки потанцуем? — Non, non! — замотала головой Кира. — Эраст, ты интересный молодой человек, но всё это… Я не готова! — Кира, я предложил тебе потанцевать, а не повенчаться. Почему ты так бурно реагируешь? — Потому что я всё понимаю! И не хочу давать тебе ложных надежд! Наверное, нам не стоило так близко общаться. Я не желаю быть с кем-то! Я боюсь, что потом мне будет больно! И я не могу оставить папу! — Но иногда стоит рискнуть, чтобы понять, чего ты хочешь на самом деле. — Non. Ты слишком… как это? Persistant… настойчив. Прости, s'il te plaît. С этими словами Кира вышла на улицу. Ночной воздух обрушился на неё прохладой, смешанной с запахом трав и моря. Девушка облокотилась на колонну у входа и закрыла глаза, пытаясь успокоиться. — «Почему всё так сложно? И грустно?» — подумала бедняжка. В детстве всё было проще: тогда она была бойкой, решительной и умеющей за себя постоять девочкой. Но за минувшие годы огненная часть её натуры затихла. После переезда во Францию Кира полностью сосредоточилась на учёбе и заботе об отце. Какие уж тут свобода и самовыражение? Даже сейчас она не могла позволить себе принять то, что ей предлагал Эраст. — Oh, quelle charmante mademoiselle! — вдруг раздался из темноты мужской голос. — Pourquoi une si belle fille est-elle seule dans la rue? Peut-être que tu me rejoindras? К Кире подошёл один из гостей. Девушка нахмурилась, её сердце сжалось, но не от страха, а от возмущения. Взращённые годами осторожность и вежливость вдруг отошли на зданий план: «Составишь компанию»?! Да за кого её принял этот невежа?! — Comment oses-tu me dire ça?! — Кира выпрямилась, её глаза блеснули. — Как тебе не стыдно?! Partez avant que je fasse quelque chose que vous regretterez! Вон отсюда! — Oh, ne sois pas en colère, petit oiseau. On peut juste s'amuser un peu… «Повеселиться»?! Это стало для Киры последней каплей. Она схватила ближайший к ней предмет — медный подсвечник, стоявший на столе у входа, — и швырнула его в обидчика. Но её рука дрогнула, и вместо мужчины подсвечник попал прямо в Эраста, который как раз вышел за своей беспокойной подругой. — Ах, чёрт возьми! — воскликнул Эраст, отшатнувшись, но, к его чести, не упав. — Я так понимаю, это не мне? Кира замерла на месте и зажала рот ладонями. — Прости! Наглый гость развернулся и убежал прочь, оставив за собой лишь запах вина и трусости. — Ого, — хмыкнул Эраст, потирая грудь, где ещё чувствовался удар подсвечника. — Ты меня впечатлила. Кира тяжело дышала. Этот незнакомец, этот жалкий пьяница, напомнил ей о том, что она — не просто тень, живущая в безопасности дома и боящаяся любых перемен. Она всё ещё являлась дочерью Кирилла Лаврентьева — человека, способного войти в любую комнату и перевернуть мир. — Эраст, ты в порядке? — В полном. Я не думал, что ты настолько смелая. Кира всё ещё стояла, опираясь на колонну. — Кира, — тихо, но уверенно начал Эраст, — нам нужно поговорить. Я понимаю, что, возможно, всё этим испорчу, но и молчать больше не могу. Ты мне нравишься. Я, конечно, не успел хорошо тебя узнать, но хотел бы. Мне нравятся твои глаза, твоя улыбка, то, как ты думаешь, как реагируешь на людей. Ты — другая, Кира, не такая, как все. Я даже в Италии никого не искал. Понимаешь? В моей голове была только ты. Кира посмотрела в сторону, а её лицо выразило полную растерянность. Эраст думал о ней? Весь минувший месяц? О случайной девушке, с которой один раз поболтал об обсидиане и сходил на место раскопок? — Я не прошу тебя ответить мне взаимностью сию секунду, — продолжил Эраст. — Я готов ждать, ухаживать за тобой, дарить тебе тепло и заботу, но только если тебе это приятно и нужно. Пока я вижу, что ты даже на мои комплименты реагируешь как на что-то неприличное и чужеродное, и меня это беспокоит. Я не хочу стучаться в намертво закрытую дверь. Если ты совершенно точно знаешь, что не хочешь отношений, скажи мне сейчас, и мы на этом закончим. Кира не знала, что ответить. Ей нравилось проводить время с Эрастом, слушать его рассказы об Италии и раскопках, видеть его улыбку, но любовь и отношения… Нет. Это было что-то, чего Кира не могла понять, будто написанное на иностранным языке, который она ещё не выучила. Наверное, Эраст — просто не её человек. Если бы это был он, «тот самый», всё бы получилось легко, без внутренней борьбы. Как было у её отца и Германа: ведь последний до их истории тоже не знал, что такое любовь, не имел никакого опыта, но быстро раскрылся. — Эраст, — ответила девушка, — ты хороший. Я хочу говорить с тобой, слушать про Италию и древние руины. Но любовь, отношения… Я не готова. И не знаю, быть ли готова когда-нибудь. Понимаешь? Я не могу чувствовать это, как ты. И я боюсь привязываться к кому-то. У тебя такая работа… Как я быть? Не видеть тебя месяцами, пока ты в expédition? Постоянно бояться, что с тобой что-то случится? А папа? Он болеет. Я не смогу его оставить. Эраст молчал, глядя на Киру с теплой грустью. Он не стал спорить, а просто осознал, что это не та битва, которую он мог бы выиграть словами или ожиданием. — Я понял. Спасибо за честность. Кира не могла ответно смотреть на него. Одна её часть желала, чтобы он остался, другая — настаивала, что всем станет проще, если он уйдёт. Нет, она приняла правильное, хоть и болезненное решение. Расплывчатая запятая хуже чёткой точки. Мнимая надежда неприятнее однозначного отказа. — Пойдём, я провожу тебя до дома, — улыбнулся Эраст. — Ты ведь не хочешь здесь оставаться. И прости, если я всё испортил. Я тоже не очень опытен в таких делах. Возможно, мне стоило подождать, пока ты ко мне привыкнешь, подобрать другие слова… Но я просто надеялся, что смогу стать тем, кто поможет тебе увидеть в мире что-то большее. — «Я сделала правильный выбор», — повторяла себе Кира, но с каждым разом эти слова звучали всё неубедительнее. *** Зайдя в дом, Кира закашлялась от запаха вина и табака. Из гостиной снова доносились голоса, окруженный гостями отец вёл беседу, полную противоречий: сдержанности и страсти, боли и мастерства. — … Вы не можете утверждать, что Боттичелли видел мир, как наивный идеалист! — Кирилл говорил с уверенностью, даже не поворачиваясь к новым вошедшим визитёрам. Сейчас его слова были обращены лишь к одному из коллег по работе. — Его Примавера — это больше, чем аллегория весны. Кира остановилась на пороге, ощущая, как её собственная усталость перекочевала на плечи её родителя. Папа всегда оставался ярким маяком для окружающих, но его собственные эмоции часто становились волнами, разбивающими его изнутри. — Но ведь искусство должно отражать реальность, — ответил тот самый коллега. — Нельзя закрывать глаза на тёмные стороны жизни. — Тёмные стороны жизни? Да, искусство — это зеркало. — А что с романтиками? Где место их мечтам и сказочным мирам? Гости, большинство из которых были французами, поддерживали разговор на русском, каждый раз поясняя свои аргументы, точно пытаясь угнаться за задаваемым Кириллом ритмом. Почему же они знали этот язык? Для них это была дань уважения к русскому искусству, к литературе, которая когда-то пленила их сердца так же, как и французская. Кира не пожелала тревожить отца. Да, она могла бы зайти в гостиную, но зачем? Она бы снова наткнулась на тоскливый взгляд любимых карих глаз, и это бы её добило. Девушка пошла в ванную, заперла дверь и прислонилась к стене. Все её эмоции вышли наружу тихими, но глубокими рыданиями. Совсем недавно Эраст рассказывал ей о разбитых древних сосудах, а теперь она сама стала разбитым сосудом. — Pourquoi… — прошептала Кира. — Почему всё так трудно? Почему я не могу быть счастлива, как все? Кирилл тем временем собирал мысли в кучу, готовясь к ответу на очередной вопрос, как вдруг услышал звук плача. А может, даже почувствовал. — Простите, друзья, — сказал он, отложив в сторону рассматриваемую репродукцию. — Я должен прервать наш разговор. — Но мы же только начали! — расстроился один из гостей. — Искусство подождёт, а семья — нет. Кирилл подошёл к двери ванной и постучал как можно осторожнее, боясь напугать дочь. Он понимал, что у Киры были причины пребывать в тоске: учёба, её собственные страхи, забота о нём и юность, с которой она не справлялась. Но что-то подсказало ему, что на этот раз всё серьёзнее. — Кира, — позвал Лаврентьев, — открой. В ванной стало тихо. Кира сидела на полу, прижимая колени к груди, но добрый тон папы успокоил разъярённое море её мыслей, и она поднялась, чтобы отпереть дверь. — Дочь, что случилось? — спросил Кирилл, войдя в тесную комнатушку. Кира приподнялась на носочки и уткнулась в его плечо. — Папа, я не знаю, правильно ли сделала. Эраст сказал, что я ему нравлюсь, а я испугалась и ответила, что не хочу быть с ним. А сейчас… Может, я поспешить? Он был так добр и, кажется, искренен. А я его оттолкнула, не позволила fais tes preuves… проявить себя. Получается, я… как это по-русски? Стерва? — Нет, ты ни в коем случае не стерва, — улыбнулся Кирилл. — Ты просто запуталась. И в этом есть моя вина: я забил тебе голову излишне тяжелыми суждениями и навязал тебе страх перед любовью и отношениями. Но я не хотел этого, клянусь. Нам часто кажется, что наши решения правильны, когда мы принимаем их на горячую голову, но потом мы понимаем, что наломали дров. Может, ты действительно поспешила, и у вас с Эрастом что-то могло бы получиться. Но знаешь, что гораздо важнее? — Что? — То, что у тебя впереди — целая жизнь. У тебя ещё будет уйма новых знакомств и возможностей. Но даже если ты, как говорила ранее, захочешь остаться одна, в этом тоже не будет ничего плохого. Никто не может сказать, как правильно жить, Кира. Никому при рождении не выдаётся инструкция. Каждый из нас идёт своим путём, спотыкаясь, поднимаясь, теряя и находя. Ты — очень сильная и мудрая девочка. У тебя появится своя дорога, и, кто знает, может, она приведёт тебя обратно к Эрасту, а может, к кому-то другому или к счастливому одиночеству. Я приму любой твой выбор. На губах у Киры появилась слабая улыбка. Да, отец всё сказал не в бровь, а в глаз. Страх не должен был определять её будущее. *** Кира сидела на стуле в своей комнате, а напротив неё расположилась её подруга Софи, семнадцатилетняя француженка, такая же лучезарная, как и сама Кира. На столе лежали учебники, тетради и русские карточки, которые, казалось, были больше уместны для малышей, чем для почти взрослых девушек. — Ой, как это трудно, — пожаловалась Софи. — Ваш язык… Он словно камни жевать. — Это нормально. Русский сложный, но если выучишь, будешь как настоящий русский медведь! — Ты знаешь, что моя тётя нагадала мне на днях? — внезапно спросила Софи. — Что в меня кто-то совсем скоро влюбится! — Влюбится? Серьёзно? — Oui! Это так волнующе! Представь, я буду идти по улице, и вдруг — бам! Передо мной появится принц! — На белом коне? — На белом коне или с букетом роз. Ах, Кира, это будет так романтично! Он посмотрит на меня и сразу влюбится. Мы прогуляемся по набережной, понаблюдаем за звёздами… — Ты говоришь так, будто мы живём в сказке. В реальной жизни принцы не всегда появляются на конях и с букетами. Иногда они просто спотыкаются и роняют тебе на ноги суп в столовой. — А даже если и так, что плохого? Он опрокинет на меня суп, потом извинится, а я отвечу: «О, это судьба!» Комната была наполнена солнцем, а от смеха девушек даже стены становились теплее, а воздух — легче. Как прекрасно было наслаждаться такими моментами в юности, когда будущее казалось полным приключений. Кира даже ненадолго забыла о своих переживаниях. — А ты бы хотела, чтобы в тебя кто-то влюбился? — задала новый вопрос Софи. Кира прекратила смеяться. — Не знаю. Мне сложно с отношениями. В это же время, за закрытой дверью своего кабинета, Кирилл обсуждал с коллегой новости из министерства. — Вы должны понимать, что… — начал Лаврентьев, но оппонент прервал его резко, почти грубо: — Я ничего не должен! Вы слишком высокого мнения о себе! — Вы осознаёте, с кем разговариваете? Я — Кирилл Лаврентьев! Когда-то, рядом с Германом, Кирилл был другим: заботливым, смешливым и хозяйственным. Не властным и ворчливым господином Лаврентьевым, а просто человеком, который мог часами сидеть у озера, наслаждаясь прикосновениями своего возлюбленного; который старался не кичиться своим именем и не требовал от окружающих уважения по факту своего существования. Тогда мир Кирилла был полным нежности, тепла и искусства; но не того, что выражено в литературе, живописи и музыке. Его тогдашнее искусство было заключено в тонких запястьях Германа, где билась жизнь — изломанная, бесценная, готовая вспыхнуть и погаснуть в одно мгновение. — Я принёс русское искусство во Францию! — распалился Кирилл. — Я организовал гастроли лучших русских театров в Париже и помог открыть выставки наших художников в Лувре. Благодаря мне французские балерины выступают на сценах Москвы и Петербурга, а русские оперы звучат в сердце Парижа! — в его глазах всегда пылал огонь. Когда он смотрел на Германа, этот огонь был живым и нежным — согревающим, а не обжигающим. Но теперь сие пламя олицетворяло ярость и негодование, направленные на того, кто посмел его недооценить. — Как вы можете говорить, что я слишком высокого мнения о себе? Почему я, чёрт побери, должен вас слушать?! Кира вздрогнула, услышав крик отца. — Софи, мне нужно отлучиться, — предупредила она и выбежала из комнаты. По пути в кабинет девушка вспоминала, как раньше папа готовил для неё обеды, объяснял ей устройство мира и расчёсывал её волосы. — Папа, что здесь происходит? — спросила Кира, открыв нужную дверь. — Зачем ты так кричишь? Тебе же нельзя волноваться, у тебя больное сердце! И вы тоже, — теперь она повернулась к собеседнику своего отца, — не смейте хамить уважаемому человеку! Иначе узнаете, что такое настоящая русская прямота! Визитёр, явно не ожидавший подобной прыти от юной леди, без лишних слов покинул помещение. На его лице можно было прочесть два слова: «Дурная семейка». — Ты неправ, пап, — сказала Кира, когда они с родителем остались наедине. — Нельзя так открыто ставить себя выше других. Ты сам говорил, что искусство — это путь к человечности! И что теперь? — Ты знала, что я неправ, но всё равно заступилась за меня? — уточнил Кирилл. — Я всегда быть на твоей стороне. Да, я не во всём согласна с тобой, но на людях я об этом никогда не скажу. — Спасибо, Кира. — Мне нужно возвращаться к Софи, мы занимаемся. А потом я хочу готовиться к выставке. Помнишь? Ты говорил, что у меня ça marche bien… неплохо получается с живописью. Мне пора показать свои работы. Все твои гости, среди которых много… как это… — Искусствоведов? — Да. Твои гости, коллеги и мои учителя в гимназии говорят, что я хорошо рисую. — Помню, — собрался с мыслями Кирилл. — Ты вправду очень талантлива. И я помогу тебе с выставкой. *** Золотой свет вечернего солнца проникал в комнату Киры сквозь большие окна. Лучи заполняли пустоту между расставленными по всему пространству холстами. Мольберт расположился в самом центре, на ковре, а на нём — новая работа юной художницы. Кира задумчиво провела кистью по холсту. Ей всё казалось неправильным и размытым, как будто её сердце не слушалось рук. Тяжело вздохнув, девушка подошла к окну и упёрлась лбом в стекло, поёжившись от свежести Марселя. Её мысли находились не здесь; они улетели далеко — к тому моменту, когда Эраст стоял перед ней и говорил, что она ему нравится. Кира прижала ладонь к сердцу. «Достойно ли я поступила?» — этот вопрос не оставлял её. Была ли она права? Или просто страх загнал её в угол и вынудил отвергнуть того, кто мог бы стать кем-то очень важным? — Mon dieu, почему это так сложно? — прошептала Кира и снова уселась перед мольбертом. Её руки принялись поочерёдно теребить кисть и подол платья, а голова была полна образов Эраста — его шуток, смеха и тёплых слов. В это время Кирилл шагал по пыльным коридорам министерства, едва сдерживая ярость. Его коллега, Антуан, снова пытался поставить под сомнение всё, что он делал на протяжении последних лет. Высокомерный уроженец Парижа с бездушными идеями! — Monsieur Лаврентьев, ваше упрямство приведёт к провалу, — сказал Антуан, покачивая головой. — Нам нужны современные мысли, а не пережитки прошлого. — Пережитки прошлого?! — Кирилл вскинулся, как загнанный в клетку лев. — Я построил мост между двумя богатейшими и прекраснейшими культурами! А вы так неуважительно об этом отзываетесь! Кто вы такой, чтобы обесценивать мой труд?! Он почувствовал слабость, но не дал себе сбавить обороты. — Вам нехорошо? — осведомился Антуан, заметив перемену в выражении лица коллеги. Но Кирилл лишь махнул рукой и вышел из кабинета. На сегодня его рабочий день закончился. Уличный воздух не принёс ему облегчения. Каждая клеточка его тела кричала о помощи, но Кирилл двигался вперёд, пока не дошёл до своего дома. Давно привычные, но всё ещё чужие стены встретили его тишиной. Кира, кое-как закончив картину, ушла в гимназию. Кирилл оказался в своём кабинете и открыл ящик стола, откуда достал стопку писем — тех самых, которые он перечитывал уже десятки раз, пытаясь сохранить тень того времени, когда всё было хорошо. Он развернул первое послание, и строки ожили перед его глазами. «Кирилл, ты — везде. Ты — это всё: солнце, воздух, вода, сердцебиение, жизнь…» Кирилл почувствовал головокружение и схватился за край столешницы, чтобы не упасть. «…Я рисую тебя, вспоминаю, воспеваю…» Буквы расплылись и наскочили друг на друга. Кирилл заскрипел зубами и прижал письмо к груди. Но вместо тепла, которое он так искал, к нему пришла темнота. «В начале зимы я обнаружил у себя на груди новую маленькую родинку. Это так необычно! Если точнее, она находится рядом с сердцем. Может, это знак? Может, эта родинка — твоё «люблю», навечно отпечатавшееся на моей коже?» Всхлип Кирилла разбил тишину комнаты на миллионы осколков. Боль в его груди перешла в шею, затем — в лопатки и, наконец, локализовалась в желудке. Кирилл бросил взгляд на портрет Германа, но глаза уже ничего не видели. Письмо опустилось на пол. Кира в этот час сидела на уроке истории, пытаясь сосредоточиться на словах преподавателя, но в её душе клубилось что-то тревожное. Она не понимала, откуда взялось это ощущение, но оно росло, как рябь на воде: что-то невидимое тянуло её домой. *** Кирилл пришёл в себя на больничной койке. В его голове стоял гул, похожий на шум морского прибоя, а в груди ещё осталась боль, но уже не резкая, а ноющая. Серо-белые стены, лампа и шелест постельного белья — всё было тусклым, как старый рисунок. — Папа, ты очнулся! — обрадовалась Кира. Кирилл посмотрел на неё, почувствовав подступающий к горлу ком. Сегодняшний день был для него как сон, в котором он блуждал между воспоминаниями и болью, но одно он понял точно — Кира его спасла. — Ты успела… — Конечно. Ты был очень плох. Я так испугалась! Но доктор приехал быстро. Que Dieu bénisse! Слава богу! Теперь ты в безопасности. Но тебе придётся остаться здесь на несколько недель. Кирилл едва не выругался. Этого ещё не хватало! — Это не страшно, папа. Главное, чтобы ты выздороветь… выздоровел! — поправилась Кира. — Может, тебе что-то принести? Что ты хочешь поесть? Кириллу совершенно ничего не хотелось, но он побоялся обидеть дочь своим безразличием. — Может, говяжий бульон с хрустящими кусочками хлеба? — Я завтра всё приготовлю и принесу! Не переживай, пап. Tu iras mieux, и всё снова будет bien. У меня скоро выставка, и ты на неё обязательно попадёшь! Услышанное слово «выставка» застряло в горле у Кирилла, точно горькая пилюля. Он не знал, сможет ли быть рядом с дочерью в столь важный для них обоих день. — Кира, вдруг я не смогу поправиться вовремя? Я не хочу, чтобы ты строила большие надежды. Я, конечно, поговорю с докторами, но… Его голос стал тише, почти потух, а Кира, наоборот, встрепенулась: — Ничего страшного. Если не на эту выставку, то на следующую ты exactement придёшь. Я знаю! Ты выздороветь, и мы это отпраздновать. Но в её душе что-то рухнуло. В который раз за всю её пока ещё короткую жизнь! Без папы ей не хотелось никакой выставки. Да и о каких картинах могла идти речь, когда в семье такое творилось? Но Кира не расплакалась. Ей нужно было оставаться сильной. В мире папы и так присутствовало много боли — зачем добавлять ему своей? *** Кира стояла перед зеркалом, поправляя платье. — Кажется, всё готово, — прошептала она, улыбнувшись своему отражению, но вдруг заметила пятно краски на руке — след от последних штрихов на картине. — Mon Dieu, как же я забыть об этом?! — воскликнула девушка и поспешила в ванную. Вернувшись в комнату, Кира поразилась: рядом с одной из её картин стоял тот, о ком она переживала больше всех на свете. — Папа? Что ты здесь делаешь? Тебя не должны были отпустить так быстро! — Не должны были, но опустили, — пояснил Кирилл, не отрывая взгляда от полотна. — Не волнуйся так. Ты будто призрака увидела! — А почему отпустили? — Кира внутренне настраивалась на сегодняшнюю выставку всю минувшую ночь, поэтому её и без того неважное состояние усугублялось ещё и жутким недосыпом. Она едва стояла на ногах. — Какие recommandations тебе дали? Какие таблетки ты должен принимать? — Кира, зачем тебе эти скучные медицинские подробности? Ты же хотела, чтобы я попал на выставку? И я тоже этого хотел. Так вот, теперь я попаду, — Кирилл улыбнулся, пытаясь перевести разговор в шутку, но в его глазах присутствовало нечто непонятное. Кира знала этот взгляд, замечала его каждый раз, когда отец пытался скрыть от неё что-либо важное. — Как «зачем»? Мне нужно знать, как за тобой ухаживать! — Никак. Я — не беспомощный калека. Лучшее лекарство для меня — твоя улыбка. — Papa, ce n'est pas drôle! Ты… сам ушёл, да? Без разрешения? — Дочь, я отвечу грубовато и прямо: да, я ушел. И считаю, что поступил правильно. Я не хочу, чтобы меня залечивали. С моим сердцем ещё непонятно, что хуже — слишком много медикаментов или их полное отсутствие. Я проживу столько, сколько смогу, и пусть это будет достойно. — Но папа… — Мы все когда-то уйдём, но пока я здесь, я хочу наблюдать, как ты растёшь, добиваешься успехов и наслаждаешься своей юностью, а не как ты играешь роль моей сиделки. Кира всё поняла. Отец не желал, чтобы его «чинили», а значит, все её усилия будут напрасными. Папа не мог уйти дряхлым стариком, на кровати, в окружении близких: не такой он человек. Но мысль об этом тянула Киру вниз, как камень на шее. — Это неправильно, irresponsable, — сказала она, из последних сил удерживая себя на плаву. — Я понимаю, что ты не хочешь доставлять мне… Как это по-русски? — Хлопоты? — Oui! Но мне в радость заботы о тебе! Зачем intentionnellement укорачивать себе жизнь? Пообещай, что после выставки ты вернёшься в больницу! S'il te plaît, папа! Ради меня! Кирилл, осознав, что снова наговорил лишнего и испортил дочери настроение, поднял руки в знак примирения, но Кира не успокоилась: — Поклянись, иначе я никуда не пойду! — Договорились, моя маленькая художница. А что до выставки, то она произвела настоящий фурор. В просторном зале зрители, среди которых были и коренные французы, и русские эмигранты, перемещались от картины к картине, обсуждая найденные на них достоинства и недостатки. На некоторых работах Киры композиция казалась слишком хаотичной, а цветовые переходы не гармонировали друг с другом; юной художнице не всегда хватало технической точности, ибо она больше доверяла интуиции, чем ремеслу, но сильных сторон в её творчестве, несомненно, было больше. — У неё есть способность захватывать атмосферу, — сказал один из зрителей. — Посмотрите на это небо — оно так и тянет за собой взгляд. А это дерево? Оно будто разговаривает с ветром. — А свет? — вторил ему другой. — Он живёт отдельной жизнью: не просто освещает предметы, а взаимодействует с ними. Но особенно выделялся стиль Киры — в нём виделся налёт одиночества, что-то очень личное. — Кира странная, не правда ли? — усмехнулась красивая дама в синем платье. — Но в этом — её сила. Она — не просто девушка, которая рисует, а отшельница, создающая собственные миры на холстах. Сама Кира, в своём лёгком платье, точно сотканном из отражения лунного света, была как призрак, как героиня старинного романа, что хранился на полках только у самых любопытных читателей. — Ваши работы… — повернулась к художнице та самая дама в синем, — немного сыроваты. Например, здесь стоит поработать с перспективой. Но общее впечатление — потрясающее! Другой посетитель, мужчина в возрасте, подошёл к картине, изображающей небо, усыпанное звёздами. — Кира, я вижу, что вы не боитесь экспериментировать с цветом, но, возможно, стоит чуть больше внимания уделить деталям: здесь звёзды теряются в пространстве. Сердце Киры наполнилось благодарностью. Она знала, что её работы далеки от совершенства, и ценила критику сильнее восхищения. — Вы уже нашли своих поклонников, — продолжил пожилой мужчина, — во Франции вы точно не останетесь незамеченной. Но если у вас появятся связи и толковый учитель, вы достигните мировых высот. — Господин прав, — кивнул подошедший к дочери Кирилл. — Талант — это лишь один процент успеха, остальные девяносто девять — работа. В мою молодость в Москве был популярен художник, не имевший никаких врождённых способностей к рисованию. Я помню, как посмотрел на одну из его первых картин — кажется, это был портрет его родителей — и не понял, кто там где: мать была похожа на отца и наоборот. Но он постоянно совершенствовался, обивал пороги всех галерей, договаривался, подстраивался, что-то исправлял и прочее. И если поначалу над ним все хихикали, то со временем начали восторгаться. А вот… Кирилл снова подумал о Германе. (Хотя переставал ли он вообще о нём думать?) Гермуся мог сыграть любую роль и нарисовать любую картину. А его музыка! Боже, что это была за музыка! Талантливейший человек. Бриллиант, не получивший огранки. Он был слишком мягок и горд. Он не умел вести переговоры и уживаться с коллегами, не обладал внутренним стержнем, который необходим каждому публичному человеку. Он всё делал по-своему, а потом страдал. — Пап, что с тобой? — заволновалась Кира. — Ты вдруг стал грустным! — Может, я что-то недоработал, — пробормотал Кирилл. — Мало говорил с ним о важном, не давал советов, не обратил на него внимания нужных людей… А ведь я был опытен в делах искусства. Но Герман хотел всего добиться самостоятельно. Когда дело касалось работы, он не шёл даже под моё влияние. Я надеялся, что дам ему новый старт во Франции, но он не дожил до этого. Эти слова повисли в воздухе, оставив после себя болезненное молчание. Трагизм ситуации ощущался во всём. Но Кирилла утешало одно — Кира была иной. В ней присутствовал вышеупомянутый стержень. Она умела не только открывать души людей своим творчеством, но и затыкать рты тем, кто осмеливался ставить под сомнение её способности. Она была твёрдой, как скала, и одновременно тонкой, как лезвие. Она не ждала возможностей, а создавала их. Кирилл видел, как Кира справлялась с нахлынувшими на неё эмоциями, как мужественно принимала критику и комплименты, и ощущал гордость, которую не мог выразить словами. — Ты молодец, — сказал Лаврентьев, прижав дочь к себе. — Ты создала что-то великое, и я уверен, что Герман гордился бы тобой не меньше, чем я. — Спасибо, папа, — ответила Кира. Этот момент был тем, ради чего она старалась, ради чего творила. *** После выставки Кире захотелось спокойствия и уюта. — Папа, — позвала она, — может, почитаем что-нибудь вместе? — Я бы с удовольствием, — ответил Кирилл, — но мы уже прочитали все имеющиеся в нашем доме книги. — Я схожу в библиотеку. Успею взять что-нибудь до закрытия. — Хорошая мысль. После столь насыщенного дня прогулка пойдёт тебе на пользу. И Кира быстрым шагом направилась в библиотеку. Вечерний Марсель был погружён в туманное спокойствие, каждый звук отдавался гулом по мостовой. Библиотека встретила позднюю посетительницу тишиной, которую нарушали лишь редкие перешёптывания на французском и шорохи перелистываемых страниц. Кира поздоровалась с пожилой библиотекаршей и принялась прохаживаться среди полок, пытаясь найти что-нибудь, что соответствовало бы её настроению, как вдруг заметила кого-то очень знакомого: у окна, держа в руках энциклопедию, стоял Эраст. Кира задумалась, не зная, как поступить: сделать вид, что она его не увидела, взять книгу и молча уйти, сразу сбежать или всё-таки пересилить себя и поздороваться, как и полагалось в приличном обществе. Но тут Эраст посмотрел прямо на неё, и всё решилось само собой. — Добрый вечер, Кира, — поздоровался молодой археолог; без неприязни или флирта, а просто и в меру доброжелательно, как со старой знакомой. — Добрый вечер, Эраст. Я не ожидала, что мы увидимся так скоро. Снова приехал в Марсель по делам? — Да, но ненадолго. У меня тут последние приготовления перед очередной дальней поездкой. — И куда ты на этот раз? Эраст поправил воротник пиджака и посмотрел в окно. — В глубины Сахары, к раскопкам древнего города, которого нет ни на одной карте. — В Сахару? — переспросила Кира, стараясь представить, как Эраст, в этой неизведанной, опасной пустыне, начнёт искать что-то, что тысячелетиями таилось под горячим песком. Её охватила смесь зависти и восхищения. Какая жизнь! Какие приключения! — Как тебе везёт, — прошептала девушка, почти не замечая, что говорит вслух. — Ты хотела бы побывать там? — Какой intéressant вопрос! Да я даже во Франции почти нигде, кроме Марселя, не была. И на свою historique родину уже несколько лет попасть не могу. Какая мне Сахара? Эраст, раз уж мы встретились, я бы хотела ещё раз попросить у тебя прощения. Тогда, на танцах, я повела себя нехорошо. — Перестань, Кира. В твоём поведении не было ничего «нехорошего». Я до сих пор благодарен тебе за вежливость и честность. — Нет, просто… Мне тогда стало страшно. Вот я и сбежала; не только от тебя, но и от себя. Я не знала, как реагировать на то, что чувствовала. Но ты не был мне безразличен. Это, certainement, не такая страстная любовь, о которой я читала в книгах, но я… Я скучала и думала о тебе. Peut être, это уже о чём-то говорит. Эраст положил энциклопедию на подоконник и шагнул к своей собеседнице. — Я очень рад это слышать. Знаешь, ещё ничего не потеряно, мы можем снова попробовать провести время вместе. Хочешь, я возьму тебя с собой в путешествие? У меня есть связи среди организаторов экспедиции, и мне под силу настоять на том, чтобы ты поехала как моя помощница. Это не нарушит формальности. Ты сильная и способная, я уверен, что ты справишься. Но, конечно, я всё равно не стану подвергать тебя серьёзным опасностям. У Киры от поступившего предложения едва не отвисла челюсть. Да она о таком и мечтать не смела! Но как же отец? А учёба? Разве она сможет оставить всё это ради раскопок в пустыне? Но сомнения стерлись под весом другой мысли: это приключение станет тем, что она запомнит на всю жизнь. Тем, о чём в преклонном возрасте будет рассказывать подругам или детям и внукам, если таковые у неё всё-таки появятся. Юность очень коротка. Когда ещё совершать дерзкие и спонтанные поступки, если не сейчас? Когда ещё в ней будет столько запала, сил и любознательности? — Я не знаю, — ответила девушка, хотя уже представляла эту поездку: как жаркое солнце будет палить её кожу, как ночи будут страшны, а находки — бесценны. — Это нужно обговорить с отцом. Но если ты пообещаешь за мной присматривать, он, наверное, пойдет нам навстречу. Только, — её длинные ресницы колыхнулись, спрятав стыдливость глаз, — не приставай ко мне, bien? Не торопи события. — Без проблем, Кира. Всё будет так, как ты пожелаешь. Сознанием Киры уже завладевали мысли о предстоящей беседе с папой, и Эраст понял её настроение, поэтому не стал затягивать разговор. — Я пойду, мне нужно ещё кое-что обсудить с организаторами. Подумай о моём предложении. — Приходи ко мне завтра. Ты же помнить адрес? И я дам тебе final ответ. — Конечно, помню. Значит, до завтра? — До завтра, Эраст. *** Кира вернулась домой позже, чем планировала, прошла по коридору, надеясь, что отец занят чем-то тихим и безобидным, но стоило ей приблизиться к гостиной, как её ушей коснулись звуки разномастных голосов, смеха и аккомпанемента рояля. — Да сколько можно! — вздохнула девушка, поняв, что её бедовый родитель снова не смог обойтись без своих интеллигентных собутыльников и бесед о великом. — Посмотрите, как Дега передаёт движение! — воскликнул один из собравшихся. — А Примавера Боттичелли! — перебил его другой. — Вы не понимаете её тонкости! Кира мысленно чертыхнулась. Она уже ненавидела эту Примаверу, ибо без её обсуждения не обходилось ни одно отцовское застолье. — Тонкость? — отмахнулся хозяин дома. — Берите выше! Это сама жизнь! Хотя и слишком идеализированная. — Да, выше! И больше! Больше вина, Кирилл! Больше жизни в бокалах! Кира вошла в комнату с такой же решимостью, с какой корабль врезается в скалы. — Папа! — возмутилась она, по своему обыкновению уперев руки в бока. — Ты ведь обещал! Уходите, господа, — эти слова были обращены к гостям. — Вы все мешать! Один из мужчин недовольно фыркнул, но не успел вымолвить и слова, как Кира взяла в руку ближайшую бутылку и с грохотом опустила её на стол. Стекло звякнуло, и этого хватило, чтобы все подскочили. — Кира, что ты… — начал Кирилл, но гости уже начали прощаться. Когда последний из них вышел, Кира села на стул, прислонив ладонь ко лбу. — Ты опять всё испортил, пап. Я хотела побыть с тобой, поговорить о важном! По пути домой она обдумала предложение Эраста и поняла, что поспешила с ответом. Приключения, перемены и эмоции — это, конечно, здорово, но она — изнеженная девушка из дворянского рода. Да она за всю свою жизнь не поднимала ничего тяжелее ящика для кистей и красок! И не выезжала никуда дальше соседнего города! Ну какая ей Сахара? Что она там будет делать? Висеть ярмом на шее Эраста? — Так говори, — буркнул Кирилл. — Кто тебе не даёт? Хотя я уже наизусть знаю все твои темы. — Думаешь, я буду читать тебе notations? Нет. Дело в другом: в библиотеке я встретила Эраста, и он предложил мне поехать с ним в Сахару на раскопки. В душе Кира надеялась, что папа ответит, что ни о какой Сахаре не может быть и речи, и она вздохнёт с облегчением. И Эраста не обидит — если отец запретил, значит, всё, баста. Но во взгляде Кирилла не появилось ни удивления, ни сомнения: лишь механическое принятие. — Езжай, Кира. Это лучше, чем сидеть здесь с больным стариком. — Так просто? Ты отпускаешь меня в Сахару, будто это соседняя улица! — Дочь, я не хочу, чтобы ты упустила такую возможность. Это — не просто поездка ради удовольствия, а шанс увидеть то, что многие никогда не увидят. Я начал путешествовать как раз в твоём возрасте, и это было удивительно. Неужели ты собираешься провести в Марселе всю свою жизнь? До старости прятаться за учебниками и холстами? Ты заслуживаешь большего, чем искусство в книгах и картинах. Тебе нужно прикоснуться к нему. Сахара — это часть истории, место, хранящее в себе множество тайн. Разве тебе не хочется их разгадать? Кира слушала, не перебивая, но не могла избавиться от ощущения, что отец заговаривал ей зубы, цеплялся за все аргументы, лишь бы побыстрее сбыть её с рук: с глаз долой — из сердца вон. — Эраст кажется мне надёжным человеком, — не умолкал Кирилл, — но я всё равно поговорю с ним. А если что-то пойдёт не так, ты сможешь вернуться в любой момент. — А как же учёба? — наконец-то обрела голос Кира. — Я напишу директору и всё устрою. Ты — очень умная девочка и быстро наверстаешь упущенное. Да и что важнее: справиться с ещё одной контрольной или открыть для себя целый мир? Кира разочарованно улыбнулась: всё, мол, понятно. Она искала поддержку и интерес со стороны отца, а тот желал от неё освободиться. Ему было плевать на её учебу, страхи и отношения с Эрастом. Главное — отправить её подальше, чтобы после беспрепятственно тонуть в слезах, вине и воспоминаниях. — Ты хочешь, чтобы я оставила тебя? — напрямую спросила Кира. — Почему я должна ехать в Сахару с каким-то Эрастом, когда могу путешествовать с тобой? — Не можешь! — выпалил Кирилл так резко, что дочь вздрогнула. — Я — уже не тот человек, которому под силу разъезжать по миру. У меня для этого нет ни здоровья, ни возможностей, ни желания. Всё было бы иначе, если бы мы эмигрировали во Францию втроём! Если бы Герман остался с нами! В его компании я бы смог покорить весь белый свет! Но мои силы ушли вместе с ним! Я даже на работу хожу с трудом, а ты говоришь о путешествиях! — Хорошо, пап. Я уеду. Кире стало не только безумно горько, но и стыдно. Чего она добивалась от тяжелобольного, сломленного человека? Каких чувств от него ждала? Если кто-то сидит и ест булочку, у него бесполезно просить блин — он его не даст: и не потому, что он — скряга, мерзавец и козёл, а просто потому, что у него нет блина. Так и у папы нет любви к ней. И никогда не было. Он любил одного Германа, а ко всем остальным относился либо плохо, либо нейтрально. Она, Кира, являлась для папы памятником по его потерянной любви, долгом перед тем, кого он боготворил. И папа выполнил этот долг — он её вырастил, воспитал, окружил всем самым лучшим и дорогим, но не смог проникнуться к ней по-настоящему тёплыми чувствами. — Ты так и не увидеть во мне что-то своё, — прошептала Кира. — Я не стать для тебя дочерью. Ты держал меня рядом, потому что чувствовал себя obligé… обязанным Герману. Всё, что ты делал для меня, ты делал для него. И ты бы отправил меня куда угодно, лишь бы стать один, правда? Душа Кирилла вопила, хотя внешне он оставался невозмутим. В словах Киры присутствовала правда: все последние годы он жил ради долга перед Германом. Если бы не Кира, он бы ушёл вслед за ним. Но сейчас, смотря на свою взрослую, красивую, талантливую, умную и сильную дочь, Кирилл понимал, что всё было не зря. Что он не выполнял долг, а создавал будущее. Её будущее. Их с Германом продолжение. Он жил не напрасно. И уйдёт не бесследно. — Что ты болтаешь, Кира? Я всегда любил тебя. И не за то, что ты — дочь Германа, а за то, что ты — это ты. Прости, что заставил тебя думать иначе. Я не всегда умел показывать свои чувства, но… — Я уже ничему не верю. Извини, что появилась в твоей жизни. *** Следующим утром Кира долго стояла у окна, глядя на мокрую от росы траву и серые крыши домов. Внутри неё разверзлась пустота, от которой хотелось убежать, но куда — она не знала. И вот послышались шаги, а стук в дверь подтвердил её догадки: Эраст нагрянул с визитом, как и обещал. Молодой археолог вошёл, держа в руках шляпу. Кира обернулась, встретив его взгляд, и чуть нахмурилась, словно сама удивлялась происходящему. — Кира, ты приняла решение? — спросил гость. — Да, — откликнулась Кира. Она понимала, что это не выход, что проблемы нужно решать, а не прятаться от них, но и оставаться здесь не могла. — Я поеду с тобой. Если папа хочет, чтобы она отправилась в свободное плаванье — пусть так и будет. Она больше не станет унижаться и навязывать, а ответит на равнодушие равнодушием. Она поедет в Сахару, с головой окунётся в приключения, а может, даже закрутит настоящий роман с Эрастом, а папа продолжит сидеть в четырёх стенах и наматывать сопли на кулак. Он мечтал о спокойствии и отсутствии ответственности — так пусть ест это полной ложкой. Кира и Эраст пошли в кабинет Кирилла. Тот ждал их, сидя за заваленным бумагами и книгами столом. — Эраст, — промолвил хозяин дома, — перед поездкой вы должны пообещать мне, что будете беречь Киру. Она ещё совсем юная и хрупкая. Не допустите, чтобы она столкнулась с тем, к чему не готова. — Конечно, — кивнул Эраст. — Клянусь, с Кирой ничего не случится. — Кира, — позвал Кирилл, но дочь на него даже не взглянула. — Я буду тебя ждать. — Ждать? А зачем? Ты хотел, чтобы я уехала. И я уезжаю. — Я этого не говорил! — Но signifier… подразумевал. — Ты даже не обнимешь меня? Кирилл едва не рухнул на пол, когда осознал, что задал Кире тот же вопрос, что и Герману много лет назад. Тогда они стояли на перроне и не знали, что это — их последние минуты вместе. — Прости, пап. И Кира вышла из комнаты. Эраст последовал за ней. Кирилл понимал, что отпустил дочь не просто в экспедицию, а во взрослую жизнь, в которой, возможно, уже не найдётся места для него. Несколько минут он сидел неподвижно, но затем внутри него что-то вспыхнуло; что-то, что заставило его броситься прочь из кабинета, а потом на улицу. — Кира! Подожди! Кира обернулась, и Кирилл, подбежав ближе, обнял её так крепко, как только смог. — Пап, ты… — Я люблю тебя, дочь. Ты — мой единственный смысл, моя надежда. Прости меня за всё. Я иногда был таким слепым и глупым! Кира всхлипнула, прижавшись к отцовской груди. Вся её напускная холодность треснула, как весенний ледок на реке. Эраст молчал, понимая, что стал свидетелем чего-то, что не нуждалось в его вмешательстве. — Я тоже тебя люблю, папа… Я всегда… Je t’aime! Я прощаю тебя… за всё. Они стояли, обнявшись, посреди холодного двора, а с неба падали капли дождя. Кира плакала, но теперь это были слёзы освобождения от боли. — Я не уехать надолго, — сказала девушка, отстранившись, но всё ещё крепко держа отца за руки. — Только на пару дней, просто посмотреть, как там в Сахаре. А потом я вернусь. — Конечно. Подобными шансами не разбрасываются. Я обещаю, что пока тебя не будет, я лягу в больницу. Кира обняла папу ещё раз, прежде чем выйти за пределы двора, где её ждала новая жизнь, полная неизведанных дорог. Кирилл остался на том же месте. Его душа не была пустой — она заполнилась теплом прощания. — «Всего тебе доброго, моя единственная дочь», — подумал он и утёр слёзы с уголков глаз. *** Дорога до Сахары оказалась очень долгой и утомительной. Кира и Эраст сначала плыли по морю, а потом передвигались по пыльной и знойной земле. Теперь Кира сидела на спине верблюда, стараясь держаться уверенно, но каждое движение животного напоминало ей качку корабля в шторм. Песчаные дюны сменяли одна другую, а солнце, как могучий властелин, било по макушкам путешественников своими лучами. Дыхание пустыни обжигало их щеки и оставляло на губах солоноватую пленку. — Mon dieu, когда мы уже доберёмся? — вздохнула Кира. — Я больше не могу. Этот верблюд меня не любит! Ехавший рядом Эраст поправил свою шляпу и улыбнулся. — Мы скоро прибудем. А верблюд просто не успел к тебе привыкнуть Но, уверяю, через пару дней он будет относиться к тебе как к лучшей подруге. — Через пару дней?! — возмутилась Кира, уставившись на своего верблюда, который замедлил шаг и вздохнул, словно согласившись с Эрастом. — Нет, я не доживу. Её жалобы были полны иронии, но всё же сквозь них пробивалась настоящая усталость. Юная путешественница мечтала о твёрдой почве под ногами. Ей казалось, что даже её французская речь стала плавиться на жаре, сливаясь в неуклюжий поток слов. И вот, наконец, на горизонте появилась оазисная деревня: оливковые деревья, пальмы, домики с терракотовыми крышами — это место выглядело как мираж. Кира слезла с верблюда, но тут же покачнулась и ухватилась за руку Эраста. — Кажется, Сахара меня уничтожила. — Это неправда. Ты добралась до места, а значит, победила. В тени деревьев стояли местные женщины, занятые беседами и работой, а песчаные тропы, вдоль которых лежали синие и красные коврики, казались дорогами в другой мир. На прикрытых навесами столах виднелись простые блюда: лепёшки, оливки, чай, дымящийся в медных чайниках. — Как красиво! — выдохнула Кира. — Но чуждо. Как будто это… dream. Как это? Сон? — Ты быстро привыкнешь, — заверил её Эраст. — Давай сначала найдём место для отдыха. Как насчёт чая? И, может, игры в шахматы? — Ты смеяться надо мной? В такую жару, в пустыне играть в шахматы? — Это прекрасная тренировка для ума, когда тело устало. А если хочешь что-то менее серьёзное, я могу научить тебя местной игре с камешками. Или просто покажу, как правильно сидеть под деревом и ничего не делать, как любят здешние жители. Кира освободила свои волосы от ткани, позволив ветру слегка остудить затылок. — У меня для тебя сюрприз, — сказал Эраст и вынул из сумки небольшой, завернутый в бумагу предмет. — Что это? — охнула Кира. Ранее она получала подарки только от отца и подруг. — Попробуй угадать. — Наверное, ещё один верблюд! Только маленький! Чтобы он любить меня больше! — Почти, — засмеялся Эраст и развернул бумагу, достав бронзовый браслет. На украшении были выгравированы линии, складывающиеся в узоры песчаных дюн и звёзд, а по центру блестела маленькая жемчужина. — Этот браслет я нашёл во время одной из своих экспедиций. Он, возможно, древнее, чем кажется, и я подумал, что он тебе подойдёт. Кира бросила на своего спутника благодарный и смущённый взгляд, а затем протянула ему руку. Эраст надел браслет на её запястье. — Merci, Эраст. Он magnifique! Прекрасен! — Рад, что тебе нравится. После отдыха под пальмами ребята действительно решили сыграть партию в шахматы, однако очень быстро выяснили, что концентрация Киры оставляла желать лучшего: вместо коня она двигала ферзя, а вместо пешек — хваталась за ладью. — Кира, ферзь не может прыгать через фигуры, — напомнил Эраст. — Pourquoi? Почему не может? Это несправедливо! В шахматах должно быть… liberté! Может, ты лучше покажешь мне, как сидеть под деревом и ничего не делать? И путешественники снова расположились под пальмами. Теперь это место не казалось им таким уж чужим — оно наполнилось жизнью, как и всё вокруг. *** Ночь в Сахаре наступила неожиданно быстро: небо расцвело миллиардами звёзд, будто кто-то разлил молоко по чёрному атласу. Кира и Эраст разбили лагерь на краю оазиса. На коврах были разложены их одеяла, а рядом стояли керамические чаши с остывшим чаем. — Сегодня был трудный день, — сказал Эраст, устроившись на своём ковре. — Но ты держалась молодцом. Однако, несмотря на уютную обстановку, пустыня таила в себе что-то мрачное. — А ты знаешь, что по ночам здесь появляются странные существа? — вдруг спросил Эраст, уловив перемену в настроении Киры. — Какие ещё существа? — Которые бродят по барханам и ищут заблудившихся. Говорят, это души тех, кто погиб в пустыне много веков назад. Они появляются из ниоткуда, оставляя после себя следы на песке. И если ты услышишь шорох ночью, когда весь лагерь спит… Кира поёжилась и стиснула своё одеяло. — Ты шутить! — её акцент и замешательство сделали эту фразу донельзя трогательной. — Нет никаких духов! Есть только ветер, да? — Возможно, ветер. А возможно, кто-то или что-то ещё. Кира свернулась клубочком на своём ковре и, промучившись около часа, забылась беспокойным сном, но вскоре проснулась, стуча зубами от холода и страха. Луна стояла высоко в небе, и путешественница поняла, что до рассвета ещё очень далеко. — Эраст! — позвала она. Лежащий неподалёку Эраст сразу открыл глаза. — Что такое? — Мне холодно. И страшно! Зачем ты рассказал мне свою histoire? — Подвинься ко мне. Никакие духи не посмеют тебя тронуть, обещаю. Кира немного поколебалась, но затем всё же подползла к своему сопровождающему. Тот укрыл её одеялом и притянул ближе, обняв за плечи. — Ты как камин, — пробормотала Кира. — Да, теперь я твой камин. Спи спокойно. — А расскажи ещё одну историю. Но не такую страшную. А может, и страшную, но только… Ты ведь не уйти, да? Если я быть с тобой, мне спокойно. — Может, лучше что-то другое? Например, что-нибудь про звёзды? — Нет. Мне теперь интересно. Только не оставляй меня. — Ну хорошо, будь по-твоему, — Эраст поправил одеяло, чтобы удержать тепло. — Давным-давно в этих местах жила одна колдунья. Каждый раз, когда звёзды сходились в определённой точке неба, она призывала к себе бесов. — И что эти бесы делали? — Ходили по барханам, и если кто-то забредал в их земли, уводили его за собой. Кира слушала, затаив дыхание, её пальцы перебирали край рубашки Эраста, и она сама не заметила, как сильно к нему прижалась. И тут Эраст наклонился, чтобы коснуться её губ своими губами. Это было так неожиданно и нежно, что Кира обмерла. В её голове пронеслись сотни мыслей, но задержалась только одна: «Это первый поцелуй. Мой первый поцелуй». Девушка не знала, что ответить, и как двигаться. Её губы дрогнули, и она хихикнула от неловкости. — Прости, Эраст. Я не понимаю, как… Эраст улыбнулся и провёл пальцами по её щеке. — Здесь нет никаких правил. Просто будь собой. Он снова склонился и поцеловал её ещё нежнее. Кира закрыла глаза и забыла обо всём на свете. Это было так же упоительно, как раскинуться на берегу моря и позволить каждой клеточке своего тела ощутить настойчивый напор волн. Эраст чуть сместился и начал целовать её пальцы — один за другим, почти болезненно осторожно, наслаждаясь каждым сантиметром бархатистой кожи. Но Кира вдруг дёрнула рукой и задела его нос. — Ой! — воскликнула она. — Я не нарочно! — Всё в порядке. Это сделало тебя ещё милее. Кира чуть напряглась, когда Эраст коснулся губами её шеи, но быстро сдалась на его милость, приподняла подбородок и схватилась за воротник платья. — Ты как волна, — прошептала юная леди. — И я… как это… лодка? Плыву за тобой. — Я не пойду дальше, Кира, — пообещал Эраст. — Ты заслуживаешь, чтобы всё произошло в более романтичной и подходящей обстановке. — Но мне всё нравится. — И мне тоже нравится. Очень. Но я хочу, чтобы это случилось, когда с нами не будет ни холода, ни страха, ни пустынного ветра. — Ты такой… gentil… добрый. — Я не очень добрый. Просто с тобой нельзя иначе. — И я ошиблась насчёт твоих усов: они не дурацкие, а очень красивые. Comme toi. — Ну, раз уж мои усы получили твоё одобрение, то всё, что произойдёт дальше, точно будет правильным. Они рассмеялись, а наполненная звёздами и теплом их взаимных чувств ночь продолжала тянуться бесконечно, как пески Сахары. *** Эраст проснулся на рассвете и сразу с любовью посмотрел на лежащую в его объятиях Киру. Та была особенно прекрасна во сне: её длинные ресницы отбрасывали тени на персиковые щёки с едва заметными солнечными отметинами, розовые губы приоткрылись, как лепестки розы, а светлые волосы волнами спадали на одеяла. Внезапно Кира шевельнулась и открыла глаза. — Bonjour, — прошептала она, едва успев осознать, где находится. — Доброе утро, — ответил Эраст. Кира потянулась, как гибкая кошка, и ощутила ноющую боль в желудке. — Я проголодалась. Эраст не смог удержаться от улыбки, когда она вздёрнула носик и прижала ладони к животу. — Я найду что-нибудь поесть, — заверил он, поднявшись с ковра. — Здесь недалеко есть рынок. Подожди меня, я скоро вернусь. — Non, — заупрямилась Кира и отбросила одеяла. — Я не буду ждать. Я пойду с тобой. Эраст не захотел спорить, поэтому накинул на плечи Киры шерстяной платок и умилился — теперь его спутница выглядела точь-в-точь как маленькая принцесса, готовая к такому же маленькому приключению. — Сначала это, — сказал он, укутав её как можно плотнее, — а потом пойдем. И они двинулись по узким улочкам оазиса, где уже начинала закипать жизнь: несколько местных торговцев раскладывали свои товары — хлеб, сушёные фрукты, специи. Эраст выбрал кое-что простое, но вкусное — свежие финики, чай с мятой и плоские лепёшки, только что снятые с камня. — Вот, — откашлялся он, протянув финик Кире, — попробуй. В пустыне они очень сладкие. После Эраст отошёл к другому торговцу, а к Кире приблизился один из археологов из их экспедиции — симпатичный, но навязчивый француз по имени Жак. Он начал разговор с банальных вопросов, но Кира быстро поняла, что его присутствие ей в тягость. — Excuse-moi… Я не говорить сейчас… очень tired… — извиняюще улыбнулась девушка. Как раз в этот момент Эраст вернулся и тронул своего коллегу за плечо. — J'ai besoin de te dire quelque chose, — многообещающе промолвил он и увёл Жака в сторону. — «Интересно, что именно он ему скажет?» — подумала Кира, которой не хотелось становиться причиной конфликта, но ещё больше не хотелось видеть около себя лишних «ухажёров». Через пару минут Эраст вернулся. — Что ты ему сказал? — спросила Кира. — Надеюсь, ты его не обидеть? — Нет. Зачем мне обижать своего коллегу? Я просто сказал, что ты моя жена. Кира едва не выронила из рук кусок лепёшки. — Жена?! Ты с ума сошёл! Это неправда! — Я просто не хочу, чтобы к тебе кто-то приставал. — Но я не твоя. Пока. Но возможно… когда-нибудь. После завтрака Эраст и другие археологи начали готовиться к раскопкам. Кира не отставала от них, но её энтузиазм сменился возмущением, когда она поняла, что ей не позволят участвовать в основном процессе. — Почему я не могу тоже делать раскопки? — вспыхнула девушка. — Я не такая… fragile… как вы думаете! — Кира, мы не сомневаемся в твоих силах, — пояснил Эраст, заправив за её ушко прядь пахнущих пустыней волос. — Просто этот участок опасен. Тебе лучше копать на отдалённой территории, где меньше риска. Но я обещаю, что если мы найдём что-то интересное, то сразу позовём тебя. Кире выделили маленький участок в стороне от главных раскопок. Она села на колени и принялась осматривать инструменты, которые показались ей жутко неудобными. Первые несколько минут девушка неуверенно водила кистью по земле, бросая обиженные взгляды в сторону мужчин, но через час приноровилась и уже не боялась испачкать кожу и одежду, а ещё через полчаса — сняла перчатки, решив, что без них дело пойдёт быстрее. — Dieu! — вздохнула Кира, подняв глаза к небу, в надежде, что археологические боги смилуются над ней. Но вдруг её совок задел что-то твёрдое: и точно не камень или корень дерева — ощущение было иным. Кира продолжила расчищать участок, и вскоре перед ней замаячил круглый предмет, украшенный символами. — Эраст! — закричала путешественница. — Иди сюда! Эраст подошёл ближе. Его лицо стало серьёзным, как только он увидел, что Кира держала в руках: её находка походила на амулет времён Римской империи. — Потрясающе! — глаза молодого археолога загорелись профессиональным азартом. — Это самая важная добыча за сегодняшний день! — Правда? — Кира прижала обнаруженное сокровище к груди. В её хорошенькой белокурой головке родилась одновременно трепетная и дерзкая мысль. — Это амулет, да? Можно я заберу его с собой? Эраст замялся. Он знал, что это нарушение правил, что подобные ценности должны были использоваться для исследований и других научных целей, но разве он мог отказать Кире? — S'il te plaît, Эраст, — не успокаивалась юная леди. — Это первый мой… как это? Souvenir. Я хочу подарить его отцу. Я найти много других амулетов, ещё лучше, но этот — он самый первый, особенный. — Ты обещаешь, что найдёшь ещё много? — Oui! Я найду, promise! — Хорошо. Но спрячь его понадежнее. И не показывай никому. Это только между нами. Если кто-то узнает, у нас появятся большие проблемы. — Merci, Эраст! Я никогда не забуду это! И Эраст вернулся к остальным археологам. Когда день подошёл к концу, Кира мечтала только об одном — смыть с себя пустынную пыль. К счастью, в лагере находился небольшой водоём. Вода в нём не была прозрачной, но оказалась настоящим благословением для уставших путешественников. Кира ополоснула лицо, а потом взяла привезенное с собой мыло и принялась смывать с тела песок и пот. Вода пробирала до мурашек, но это лишь добавляло девушке бодрости. После завершения гигиенических процедур Кира выглядела до умиления свежей и довольной жизнью. Она не стала облачаться в испачканное платье, а надела чистую рубашку, штаны и сапоги — и в тот же миг стала похожа на отважного ковбоя. Когда Кира вернулась к лагерю, Эраст, который в это время занимался организацией ужина, был потрясён: он впервые увидел свою спутницу такой — одновременно сильной и нежной, сотканной из противоречий. — Этот наряд для меня непривычен, — рассмеялась Кира, по-детски поправив свою широкополую шляпу. — Но мне нравится. Я чувствую себя свободной. Остальные мужчины тоже одобрительно закивали и зашептались. Обычно они общались с девушками, которые выглядели и вели себя совсем иначе, но в этом и заключалась прелесть Киры — она была «не по шаблону», единственной в своём роде. Когда ужин был готов, вся группа собралась вокруг костра, а Эраст принёс небольшой африканский музыкальный инструмент — калимбу. Его пальцы ловко пробежали по металлическим язычкам, и воздух наполнился странными звуками. — Эраст, что это? — полюбопытствовала Кира, широко распахнув глаза, в которых скрывался целый мир с небесной голубизной и белыми облаками, с радугами, звёздами и молочными туманами над незнакомыми лугами. Мир, наполненный радостями, тревогами, мечтами и сокровенными страстями. — Погоди, я, semble, знаю! Это калимба, droite? — Верно. Ты раньше не слышала её звучание? — Нет. Но мне очень нравится! Так нежно… А можно спеть под это? Нашу русскую песню? — Конечно! Кира поборола волнение и начала петь. Её голос переплёлся с мелодией калимбы, как ветер с песком. Во время исполнения девушка подвинулась к Эрасту и положила голову на его колени. Тот удивился, но не растерялся, а, напротив, наклонился и поцеловал её в макушку на глазах у всей группы. *** Ночью Кира и Эраст снова сидели под пальмами, а между ними на ковре стояла шахматная доска. Кира пыталась сделать ход, но по-прежнему путалась в фигурах. — Разве ферзь не может двигаться куда угодно? — спросила она, водя пальцами по черно-белым клеткам. — Может. Но прыгать через фигуры — нет, — пояснил Эраст. — Но это несправедливо! В шахматах должна быть свобода! — Если бы в шахматах была полная свобода, они бы перестали быть шахматами. Но если хочешь, мы можем придумать свои собственные правила. — Я всё равно не понимать. Давай лучше ты расскажешь мне что-то… про свои усы! — Про усы? — Oui! Я хотела спросить, как долго ты их растить. И что делать, чтобы они быть такими… необычными! — Кира прикоснулась к краю усов своего ухажёра, и тот подался вперёд, чтобы она лучше видела его лицо. — Я начал отращивать их ещё в гимназии. Не стану скрывать, они требуют много ухода и терпения: я регулярно подстригаю их по бокам, но не убираю слишком много длины с верхних концов, пользуюсь специальной расчёской и придаю им форму с помощью воска. — Кошмар! И ты не уставать? — Иногда. Но без усов я бы чувствовал себя неуверенно. — Знаешь, я хочу нарисовать твой портрет. Ты не против позировать мне? Ну, когда мы вернуться в Марсель. — Для тебя я буду позировать сколько угодно. Голос Эраста звучал тихо, но в нём чувствовалась такая искренность, что Кира покраснела. — Ты такой gentil, — вздохнула девушка, положив голову на его плечо. — Я не знаю, как сказать. Я думала, что мы просто друзья, но ошиблась. Эраст мазнул губами по её шее. Кира хихикнула — это было щекотно, но очень приятно. — Расслабься, mon cher, — попросил Эраст. — Это так непривычно, — только и смогла прошептать Кира, когда её обвили крепкие мужские руки. — Но мне очень-очень нравится. — Я здесь. Я с тобой. — А что мы скажем моему отцу, когда приедем обратно? — Правду. — Правду… Они заснули в объятиях друг друга, укрывшись от холода пустынной ночи. Их сердца бились в одном ритме, и даже во сне Кира не отпускала руки своего спутника. Проснуться им пришлось от внезапного шороха. Эраст первым открыл глаза и понял, что воздух наполнился странной тяжестью, а вдалеке слышался свист, очень скоро переросший в настоящий вой. — Кира, — позвал он, — вставай! Быстро! — Что случилось? — На нас движется песчаная буря! Кира вскочила. Всё вокруг вдруг стало каким-то нереальным, как в кошмарном сне. — Буря? Как? Что нам делать?! — Иди за мной! Они побежали к остальным участникам экспедиции. Ветер усилился, песок уже колол кожу. — Эраст, мне страшно! — выкрикнула Кира, но едва услышала собственный голос. — Я здесь, я не брошу тебя! — Эраст наскоро оторвал кусок ткани от своей рубашки и прислонил его к лицу возлюбленной, чтобы защитить её дыхательные пути. — Дыши через это, так будет легче! Остальные археологи тоже начали суетиться, кто-то пытался закрепить палатки, но было слишком поздно — буря набрала силу с ужасающей скоростью. — Проклятие! — закричал Эраст, отчаянно оглядываясь вокруг. — Я должен был предугадать это! — Нет, не вини себя! Это accident! Случайность! — Зачем я привёз тебя сюда?! Зачем проложил этот маршрут?! Я — всего лишь чёртов археолог, а не герой! Другие участники экспедиции где-то кричали, но их голоса растворялись в адской круговерти. Эраст знал, что у них будет мало шансов на спасение, если они останутся здесь. Пустыня не прощала ошибок, а он совершил самую большую из них — привёл сюда женщину, которую должен был защищать любой ценой. Они побежали в сторону ближайших скал, но на полпути Эраст почувствовал, что выдохся. — Иди вперёд меня, — велел он. — Я больше не могу… Глаза… Слишком больно. Я догоню тебя, но попозже. — Что ты говорить?! — шокировалась Кира, схватив его за плечи. — Я не оставить тебя, jamais! Никогда! — Кира, если хоть кто-то выживет, это должна быть ты! Иди, чёрт возьми! Беги! Почему ты такая упрямая?! Но Кира не послушалась. Песок сыпался ей на лицо, глаза горели от боли, но она держалась за Эраста, как за свою последнюю надежду. — Если ты умрёшь, я тоже умру. Не бросай меня, je t’en prie! Эраст не мог сопротивляться этой решимости. Он наклонился к Кире и поцеловал её в губы — резко и отчаянно, словно в последний раз. — Прости меня, Кира. Прости за всё. Через несколько метров они достигли небольшого укрытия под скалой. Эраст из последних сил прижимал к себе Киру, будто сам являлся её щитом. — Всё будет хорошо, — шептал он. — Мы выдержим эту ночь. Буря продолжала бушевать, но страх путешественников постепенно пошёл на убыль. Кира потеряла счёт времени, её сознание то затуманивалось, то возвращалось к реальности. В один момент она ощутила резкий упадок сил: её голова склонилась на грудь Эраста, а веки стали невыносимо тяжёлыми. — Эраст… — прошептала она, но ответа не последовало. Кира погрузилась в бездну темноты, не слыша больше ветра и не чувствуя боли, только слабый стук собственного сердца. Когда девушка очнулась, мир был нереально тихим. Эраст всё ещё держал её за плечи. Его дыхание, казалось, должно было касаться её щек, но Кира ничего не улавливала. — Эраст! — позвала бедняжка. — Проснись! Non, только не это! Не делай так, прошу! И тут Эраст слабо застонал и открыл глаза. Кира снова прижала его к себе, всхлипывая от радости, смешанной с ужасом. — Ты жив! Mon dieu, ты жив! — Жив, но чувствую себя как мертвец. Я думал, что всё… конец. — Нет! Мы не умерли! Мы всё ещё здесь! — Ты спасла меня. Если бы не ты, я бы сдался. Ребята медленно поднялись, шатаясь и опираясь друг на друга. Лагерь оказался почти полностью разрушенным: палатки были разорваны, оборудование покрылось песком, а несколько археологов получили ранения. Эраст бросился помогать товарищам, а Кира всё ещё пыталась осмыслить произошедшее. Она никогда бы не подумала, что окажется в подобной передряге. Её жизнь всегда была мирной, наполненной искусством и простыми радостями, но теперь всё перевернулось с ног на голову. Наверное, она могла бы обвинить во всём Эраста, и оказалась бы права, ведь именно он привёз её сюда. Но Кира не чувствовала ни злости, ни разочарования. Если бы у неё появилась возможность отмотать время назад, она бы всё равно согласилась на эту авантюру, потому что Эраст был готов защищать её до последнего, даже ценой собственной жизни. Кира смотрела, как он помогал раненым, и понимала, что уже не в силах представить свою жизнь без него. Она всё ещё не видела себя в роли семейной женщины, у неё были другие приоритеты — творчество, Марсель и крепкая связь с отцом. Она не хотела радикально менять свой жизненный уклад, но расстаться с Эрастом? Нет, это было невозможно! Перенесённая вместе трагедия создала между ними невидимую, но прочную нить. Эраст стал её первой любовью — настоящей, глубокой и полновесной. — «Я бы хотела, чтобы он переехал в Марсель. Или хотя бы бывал там почаще», — подумала Кира, представив, как они будут гулять по узким улочкам, обниматься и разговаривать о новых экспедициях. Эти планы, казавшиеся прежде невозможными, превратились в очевидные. Кира не собиралась отказываться от своего быта в родном городе, но разве её творческая свобода и его страсть к путешествиям не могли совместиться? За своими грёзами девушка даже не сразу заметила, как Эраст подошёл к ней. — Кира, — тихо позвал он, — прости меня. — Non, ты был героем. И если бы у меня появилась возможность повернуть время вспять, я бы всё равно поехала с тобой. — Ты правда так думаешь? — Да. Отныне ты — часть меня. — Я бы хотел быть рядом с тобой в Марселе. Если я и не переберусь туда навсегда, то, по крайней мере, стану приезжать как можно чаще. Кира кивнула, её сердце наполнилось радостью. — А я поеду с тобой в другие экспедиции, даже если они будут опасными. *** Кира сидела на песчаном холме, разглядывая отблески заходящего солнца, выцеживающего последние капли света из своей золотой чаши, чтобы вскоре погрузить пустыню во мрак. Ветер касался её лица, но на этот раз он нёс с собой не уют, а разлуку. Кира уже приняла решение. Родной город звал её, долг перед отцом стучал в сердце. Эраст сидел рядом. — Возвращайся во Францию, mon cher, — велел он. — После того, что здесь произошло накануне, я слишком сильно боюсь за тебя. — Но я не хочу оставлять тебя. — Кира, ты — моя единственная любовь. Никто не сможет занять твоё место в моём сердце. Я буду очень часто писать тебе, и приеду, как только смогу. Кира пыталась запомнить каждый миг, каждую черточку его лица, потому что знала, что впереди её будет ждать пусть и непродолжительное, но всё-таки одиночество. — Ты обещаешь? — Обещаю. Кира поцеловала Эраста в щеку, ощутив вкус его кожи, смешанный с песком и ветром. И в этом поцелуе было больше любви, чем в сотне слов. А после путешественница отправилась в Марсель, ожидая дня, когда снова увидит знакомые улицы и услышит голос отца. Дорога отняла у неё несколько недель. Девушка сошла на берег французского города поздним вечером и почему-то сразу почувствовала себя неуютно. Всё вокруг показалось ей почти забытым. Добравшись до своего дома, Кира постучала в дверь и сжалась, как будто на неё снова надвигалась буря. Ей стало уже не просто некомфортно, а страшно. Как папа жил всё это время? Как справлялся с болезнью? Может, ей всё-таки не стоило уезжать? За дверью было тихо. Кира решила, что отец уже лёг спать, и достала свой ключ. В доме оказалось холодно и темно. — Папа? — позвала Кира. Она обошла все комнаты, но отца нигде не было, как и следов его недавнего присутствия здесь. Поздней визитёрше ничего не оставалось, кроме как сесть на диван в гостиной и заплакать, прижав колени к груди. — Pourquoi… почему ты не здесь, пап? Я приехала, как и обещала. Кира еще немного посидела, всхлипывая, а потом пошла в кабинет отца, надеясь найти там адрес кого-нибудь из его друзей или коллег — вдруг тем что-нибудь известно? Спустя полчаса, среди бумаг, на которых ещё остались отпечатки знакомых ей пальцев, девушка обнаружила адрес Алексея Петровича — папиного знакомого из эмигрантской среды. Этот человек часто приходил на «интеллигентные пьянки» в их доме. Кире совсем не хотелось к нему ехать, но иного выхода из ситуации она не видела. Путь к дому Алексея Петровича занял у Киры около часа. Папин друг жил с женой и тремя детьми. Семья ещё не спала и встретила гостью дружелюбно. — Здравствуй, Кира, — улыбнулся Алексей Петрович — невысокий мужчиной с тронутыми сединой висками и тёмными глазами. — Не ожидал тебя увидеть. — Алексей Петрович, простите, что я est venu так поздно, — дрожащим голосом заговорила визитёрша. — Я хотела спросить, не знаете ли вы, где мой отец? Я приехала из expédition и не застала его дома. — Что же мы стоим на пороге? Проходи в дом. Хочешь выпить чаю? — Нет, спасибо. Ответьте, вы знаете что-нибудь о папе? Алексей Петрович, словно не расслышав слов гостьи, начал расспрашивать её про экспедицию, пустыню и то, как она выдержала такое путешествие. Но Кира видела его насквозь: это было отвлечение, попытка оттянуть момент истины. — Не заговаривайте мне зубы! Где мой папа?! Я вернулась, чтобы быть с ним! Хозяин дома понуро вздохнул и посмотрел на свою жену, что суетилась в конце прихожей. Та кивнула: мол, говори, не морочь бедняжке голову. — Кира, — медленно начал Алексей Петрович, — твоего отца больше нет. Кира застыла, как будто земля разверзлась, а её ноги погрузились в ледяную пропасть. Она всё услышала, но ничего не поняла. — Quoi? Но он не мог! Он бы меня не оставил! Он ведь знал, что у меня никого больше нет! — Его сердце не выдержало. Ты же знаешь, он сильно любил, сильно страдал, вот и… Мне очень жаль. Поздняя гостья вдруг улыбнулась, и Алексей Петрович испугался — уж не сошла ли она с ума? Но Кира поняла, что случилось то, что должно было случиться. Папа вырастил её, научил всему, что сам умел, подобрал для неё ухажёра и ушёл с лёгким сердцем и чистой душой; по-английски, как всегда хотел. — Когда это случилось? — Два дня назад. Прямо после работы. Наверное, он с кем-то поругался или снова предался воспоминаниям. Последняя капля, и всё… Кира сжала губы. Она опоздала всего на два чёртовых дня! Пока она боролась с пустыней, верблюдами и ветрами, папа боролся с самим собой. Вот только она выиграла, а он проиграл. — Где его похоронили? — Пока ещё не хоронили, Кира. Его тело сейчас находится в часовне при госпитале. Ты можешь всё устроить сама. Знаешь, папа не хотел бы, чтобы ты сильно горевала. Там, наверху, ему гораздо легче. — В часовне при госпитале? Он там совсем один… И там холодно… — Мы можем забрать его завтра. Всё, что нужно для прощания, будет подготовлено. Кира не знала, как быть, и что чувствовать. Всё в её голове перемешалось. Но одно было ясно: она не могла позволить, чтобы отец лежал в ледяной и пустой часовне ни минутой дольше. — Извините, Алексей Петрович. Я пойду. Кира вышла из чужого дома, не попрощавшись. На улице стало ещё холоднее. Ветер трепал её волосы, как песчаная буря в Сахаре, но всё это было ничем по сравнению с тем, что творилось в её душе. И вдруг она сорвалась и побежала, будто пытаясь скрыться от своей боли. Но боль бежала за ней, преследовала и наступала на пятки. Кира остановилась на мосту, согнулась и, наконец, дала волю слезам. — Прости меня, папа. Прости… Почему я не быть рядом? Почему я уехала? Да, отец не хотел бы, чтобы она страдала. Он всегда желал для неё только счастья. Но мысли о том, что ей следовало остаться во Франции, были слишком мучительными. Но что она сейчас могла изменить? Время было упущено, все ответы остались в прошлом. Кира опустилась на землю. Отец обрёл долгожданный покой, а она осталась наедине с невосполнимой утратой. Нужно было жить дальше. Но как? *** Кира вернулась домой, пошатываясь, как от сильного опьянения. Её веки распухли от слёз, к коленкам пристал снег. Да она бы вовсе сюда не пришла и предпочла бы всю ночь бродить по городу, если бы не холод. Родное место стало для неё чужими. Пропитанные запахами книжной пыли и морской соли стены словно насмехались над ней, приговаривая: «Прозевала! Прозевала!», а половицы скрипели, обвиняя её в долгом отсутствии. В гостиной, как и во всех остальных комнатах, стояла тишина. Как часто Кира мечтала о ней раньше! А теперь отдала бы что угодно, чтобы это ужасающее безмолвие нарушилось очередной отцовской фразой об искусстве, вздохом или хотя бы щелчком зажигалки. Кира заметалась из угла в угол, как будто по ней стреляли, но пока промазывали. Она не знала, куда себя приткнуть, в какой из комнат провести грядущую ночь, и как вообще дотянуть до рассвета. А может, и не стоило дотягивать? Папа жил ради искусства, работы и памяти о Германе. А она жила ради него. А теперь… Что ей делать теперь? Чем заниматься, о чём мечтать, о ком заботиться? У неё остались картины, учёба и Эраст. Но зачем ей всё это, когда в душе пусто? Кира снова пошла в кабинет отца. Там было холоднее, чем в остальной части дома. Книги пылились на полках, письменный стол был накрыт тёмной скатертью, а перо лежало на своём привычном месте, словно ожидая, что хозяин вот-вот вернётся и примется за работу. Кира поправила покрывало на диване, раздвинула шторы, полистала какой-то журнал. Её не покидало чувство, что здесь спряталось что-то очень важное; что-то, что могло бы дать ответы на её вопросы, вернуть ей хоть какую-то связь с родителем. И вот, на столе, среди множественных документов, Кира увидела запечатанный конверт. Возможно, она уже натыкалась на него, когда искала адреса папиных друзей и коллег, но не обратила внимания. На обратной стороне конверта были выведены четыре буквы: «Кире». Девушка достала письмо — бумага оказалась уже немного пожелтевшей, хранящей в себе горьковатый аромат старых чернил, — и принялась за чтение: «Милая Кира, если ты нашла это послание, значит, ты решила просмотреть мои бумаги. Значит, меня уже нет. В последнее время я особенно явственно чувствую, что мои силы иссякают, но не испытываю по этому поводу никакой тоски. Так бывает. Прими это, пожалуйста. Я прожил довольно долгую и насыщенную жизнь, многое увидел, услышал, почувствовал, прошёл и понял. Я был счастлив, а это самое главное. Но теперь моя история гаснет. Видишь, мне уже трудно выразить правильную мысль и подобрать красивые слова. Я очень тебя любил. Сильнее, чем я, тебя любил только Герман, твой родной отец. Ты была нашим светом, нашим сокровищем, и я надеюсь, что ты продолжишь жить за нас двоих — за меня и за него. Не плачь, Кира. Если я уже там, значит, меня наконец-то ничего не терзает, и я воссоединился с тем, о ком мечтал все эти годы. Продолжай творить, смеяться и любить. Я завещаю тебе всё своё имущество и жалею только о том, что не могу завещать ещё больше. Ты достойна всего самого лучшего в мире. Прошу об одном — похорони меня рядом с Германом. Обнимаю тебя сквозь время и пространство».

Твой отец, Кирилл.

Кира сжала края письма до побелевших костяшек пальцев. Она не могла понять, почему жизнь так жестока. Почему за семнадцать лет у неё было лишь два по-настоящему близких человека, а теперь они оба ушли. Её отец — сильный, мудрый, терпеливый — даже в свои последние дни оставался таким. Он просил её жить и не плакать. Но она не могла. Она рыдала навзрыд. В какой-то момент Кире показалось, что в углу комнаты мелькнула тень. Девушка обернулась, но там никого не оказалось. В воздухе родилась что-то странное, точно пространство заполнилось призраками из её памяти. Кира поняла, что у неё помутилось в голове от горя. Она уже проходила через это сразу после смерти Германа — тогда ей среди ночи показалось, что по её кровати прыгал кто-то мохнатый и тяжёлый. — Non, non, non… — в панике зашептала девушка. Мысль о собственной смерти пришла к ней обещанием избавления от кошмара. Она представила, как всё может закончиться — быстро и безболезненно, как тёплая ночь в объятиях небытия, и уже хотела ринуться на поиски верёвки, но в последний момент схватила перо и чистый бумажный лист. Единственным, кто ещё удерживал её здесь, являлся Эраст. Буквы выходили кривыми, слова путались, но Кире было не до этого: «Эраст, je t’en prie, приезжай ко мне. Mon papa больше не с нами. Я не знаю, как жить дальше. Мне очень плохо, я не могу справляться, я боюсь всего. Je suis fatiguée… устала. Приезжай как можно скорее, je te supplie, иначе я просто не выдержу. Je t’aime. Только ты у меня остался». Чернила расплылись от слёз, но бедняжка всё-таки вложила письмо в конверт и отнесла его на тумбочку в коридоре, чтобы отправить утром. После она бросилась на поиски чего-то, что помогло бы ей заснуть, перевернула все коробки, открыла шкафчики, но нигде не обнаружила ни успокоительного, ни снотворного — отец всё использовал. — Что делать?! Что мне теперь делать?! — сорвалась Кира, но вдруг вспомнила про вино на кухне. Открытие бутылки было похоже на открытие тайного мира, который не обещал облегчения, но обещал забвение. Кира сделала несколько глотков, и её захлестнуло чувство дурноты. Алкоголь обжёг горло и усилил хаос в сознании. Девушка съела найденную тут же конфету и принялась ходить по всем комнатам, зажигая лампы, в надежде, что свет защитит её от теней и чудовищ. После она проверила окна, заперла дверь и легла на диван в гостиной. Мысли метались в голове бедняжки, как испуганные птицы, пытаясь найти выход, но находили только новые стены. Ночь была жуткой, и Кира знала, что утром ей не станет лучше. *** Похороны отца прошли для Киры как в полусне. Круговерть бюрократических и ритуальных услуг, бессмысленных слов и телодвижений, казалось, несла в себе одну-единственную цель — не дать рано осиротевшей девушке сойти с ума. Вокруг было много людей, все что-то спрашивали, Кира что-то отвечала, но ничего не удерживала в памяти. Она похоронила Кирилла рядом с Германом, как тот и хотел, и теперь каждый день приходила на кладбище. Оба мужчины, составляющие суть её жизни, отныне лежали рядом, словно два стража её одиночества. Вечерами Кира подолгу сидела у их могил, сжимая в руке цветы и смотря на надгробия. Молчание боговой делянки оставалось безжалостным, как и пустота в душе сиротки. Эраст так и не ответил на её письмо. Поначалу Кира успокаивала себя тем, что он, вероятно, был слишком занят, или же она в спешке указала неверный адрес, но потом ей стало ясно, что он её бросил. Возможно, он испугался её крика о помощи, той бездны, в которую она начала падать, и решил, что не потянет такую ношу, а возможно, ему стало скучно с ней ещё во время экспедиции, и это объясняло, почему он так поспешно отправил её обратно во Францию. Зачем ему, сильному, смелому и деятельному человеку, её неопытность, ранимость и проблемы? Она была для него слишком несуразной, глупой и неподготовленной к миру. Рядом с Эрастом замечательно смотрелась бы высокая, статная и улыбчивая брюнетка в алом платье. Такая женщина смогла бы подхватить его страсть к жизни, исследованиям и движению. Рядом с ней он бы часто смеялся, говорил и танцевал. А Кира могла предложить ему лишь робкие улыбки и короткие взгляды. Кира не являлась женщиной, рядом с которой Эраст бы почувствовал себя покорителем мира; она не могла дать ему ни страсти, ни уверенности. Вместо яркого платья у неё была форма гимназистки, а вместо равновесия — страх и печаль. Помимо всего вышеперечисленного, Кира допускала мысль, что Эраст понял, что она не будет принята его семьёй. Да, она почти ничего не знала о его родственниках и жизни до их знакомства, но это лишь усиливало её сомнения. Если Эраст происходил из полной и интеллигентной семьи, его родители не пришли бы в восторг от сироты, которая, к тому же, никогда не знала женской заботы и материнской ласки. Каждую ночь Кира плакала, уткнувшись в подушку, пока не засыпала, но утром слёзы снова возвращались, как неизбежное течение реки. Она ходила в гимназию, одноклассницы пытались с ней беседовать, но Кира лишь кивала или отмахивалась. Всё слова стали для неё пустыми. Они не могли вернуть ей отца. Не могли заставить Эраста ответить. Не могли исцелить боль, что разъедала её изнутри. В конце весны Киру ждал выпускной, но она знала, что не пойдёт туда — ей претила роль молчаливой тени среди чужого веселья. Никто не возьмёт её за руку и не пригласит на танец. А даже если кто-то и решится — какие танцы, когда в душе всё разбито, загажено, перемолото в пыль? Каждый день Кира шептала одно и то же: «Почему ты ушёл? Почему оставил меня здесь?» — эти слова были обращением и к отцу, и к Герману, и к Эрасту. Все они ушли, каждый по-своему. Эта зима стала самой долгой в её короткой жизни. *** Когда метели наконец-то отступили, оставив Марсель обнажённым, Кира получила письмо. Оно появилось среди её будней так же неожиданно, как капля дождя на песке Сахары. Бумага была помятой, прошедшей через руки нескольких почтальонов, а чернила немного расплылись от влаги. «Кира, дорогая, почему ты мне не пишешь? Как ты? Я задержался, но скоро приеду. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь. Мы поговорим обо всём, когда я окажусь рядом». Кира снова и снова перечитывала эти строки. «Не пишешь»? Как так? Она писала. Просила помощи, умоляла о спасении. Но письмо не дошло, затерялось в чужих землях. Эраст её не предавал, он помнил. Но осознание этого не принесло Кире радости. За минувшую зиму она превратилась в тень самой себя, привыкла к пустоте и тишине. Да, она уже не плакала, но не потому, что ей стало легче, а потому, что у неё не осталось на это сил. Иногда ей хотелось напиться до беспамятства, но она боялась алкоголя и даже выбросила всё оставшееся от отца вино. Вместо этого она заключила молчаливый союз с успокоительными и снотворными. Кира сильно похудела, её запястья стали походить на веточки, щёки ввалились, под глазами пролегли мешки, а кожа приобрела серый оттенок. Она не хотела, чтобы Эраст приезжал. Зачем ему видеть её такой? О чём им разговаривать, что обсуждать? Но в самом начале весны её однообразие всё же нарушил стук в дверь. Кира отложила старую книгу, которую читала, сидя в любимом кресле отца, и пошла к двери. Эраст стоял на пороге, замёрзший, с дорожной пылью на сапогах. При виде Киры его глаза вспыхнули огнём, который, правда, тут же уступил место ужасу. Его возлюбленная одичала и выцвела. Неряшливый халат, давно не видевшие расчёски волосы, глаза — два холодных омута. Нет, это не Кира! — Что ты на меня так уставился? — спросила хозяйка дома. — Я не слишком élégant выгляжу? Она смотрела на гостя, как на случайного прохожего — без неприязни, но так, будто ей до него совсем не было дела. — Кира… — прошептал Эраст, не в силах скрыть шок. — Что с тобой случилось? Ты заболела? — Проходи. Чай будешь? Правда, у меня нет сладостей. Один мёд, да и тот засахарился. Эраст шагнул в дом. Всё внутри показалось ему мёртвым: пыльная мебель, потускневшие шторы, отсутствие света, пожелтевшие письма на тумбочке. — Кира, — Эраст чувствовал, что слова вязнут в его горле, точно комья земли на похоронах. — Где твой отец? — Он умер, — Кира произнесла это буднично, без боли. Смерть папы стала для неё пройденным этапом, частью разрушенного мира, к которому она привыкла. — Какой ужас! Если бы я знал, я бы приехал раньше! — Ничего страшного. У тебя хватать своих проблем. Эраст закрыл глаза, пытаясь удержать своё собственное отчаяние. — Я думал о тебе каждый день. Я не мог вернуться раньше, но я всё время хотел быть с тобой. Я писал тебе несколько раз, но, видимо, письма не дошли. Эти проклятые корабли, что их перевозят, часто терпят крушения в бурях! Кира посмотрела на него сверху вниз. Её глаза блестели от света свечей, но не от слёз. В них не появилось ни удивления, ни нежности — ничего, кроме усталости. — Я так скучал, — продолжил Эраст. — Я даже нарисовал твой портрет на клочке бумаги. И ещё… — он полез в карман и достал крошечную заколку для волос. — Ты потеряла её, когда мы прятались от бури. А я нашёл и сохранил. Скажи, как я могу помочь тебе? Что сделать? Эраст начал опускаться на колени, но Кира его остановила: — Не унижайся, тебе это не к лицу. — Это не унижение. Эраст не собирался отступать. Он взял руки Киры в свои и начал целовать её пальцы и ладони — мягко, почти священно, пытаясь спасти свою возлюбленную от исчезновения и передать ей хоть немного своего тепла. — Эраст, пожалуйста! Мне неловко это видеть. — Позволь мне остаться здесь, Кира. Я тебе не помешаю, я лягу в отдельной комнате. Я не хочу, чтобы ты была одна. Хотя бы сегодня. Кира долго молчала, взвешивая услышанные слова в пустоте своего сознания. Но в итоге сдалась. — Можешь остаться. Гость кивнул, не скрывая облегчения, но и не ожидая ничего большего. Он уже не собирался просить ни любви, ни понимания — ему нужно было только одно: чтобы Кира не находилась в темноте, окружённая тенями своего прошлого. *** Солнце едва успело коснуться стен, когда Эраст открыл глаза. Дом Киры по-прежнему был тихим, но не угнетающе — эта тишина для него, уставшего путешественника, ощущалась как глоток воды после жары. Эраст поднялся с дивана и решил приготовить завтрак. Он понимал, что хозяйничать на чужой кухне — невежливо, но в его груди свербело желание позаботиться о Кире. — «Пусть это утро принесёт ей хоть небольшое облегчение», — подумал он и отправился искать продукты. Но на кухне не оказалось ничего, кроме засохшего кусочка сыра, зачерствевшего хлеба и пустой банки из-под компота. Эраст покачал головой, надел пальто и направился в торговую лавку. Марсельские улицы были ещё пустыми, утренний воздух освежал мысли. Эраст шёл быстро, точно боялся, что если замедлится, то вновь погрузится в печаль, но в лавке он почувствовал себя увереннее. Багет с хрустящей корочкой, фрукты, несколько яиц, сыр и немного сливочного масла — вот и всё, что требовалось для простого, но вкусного завтрака. Вернувшись в дом, Эраст зажёг плиту и начал готовить. Он взбил яйца, пожарил их с сыром, а багет разрезал на тонкие ломтики и тоже поджарил до золотистой корочки, смазав сливочным маслом. Вся кухня наполнилась приятным ароматом. Кира проснулась на удивление легко. Да, у неё побаливала голова и свербело в горле — должно быть, из-за того, что ночью она снова плакала, но внутри неё поселилось что-то новое — как будто грусть, всё это время нависавшая над ней свинцовым колпаком, наконец-то сдала позиции. Кире нравилось, что она провела минувшую ночь не одна, хоть они с Эрастом и спали в разных комнатах. В её доме — холодном, мрачном и неухоженном склепе — появился ещё кто-то живой; кто-то, кто дышал, двигался и разговаривал. Девушка вышла из комнаты на запах еды. Она ожидала застать Эраста на кухне, но его там не оказалось. Яйца лежали на тарелке, багет — аппетитными ломтиками — расположился рядом. Кира улыбнулась: это было так просто, но так тепло! И тут она услышала лёгкий шелест из ванной. Кира заглянула туда. Эраст стоял у зеркала и расчёсывал свои усы. Девушка невольно хихикнула — сцена выглядела безумно трогательной. — Доброе утро, — поздоровался гость. — Что тебя рассмешило? — То, как серьёзно ты относишься к своим усам. — Это не просто усы, а искусство! Ты же сама художница, должна понимать. — Искусство, значит? Что ж, признаюсь, это impressionnant… впечатляет. Но знаешь, что впечатляет ещё сильнее? Твой завтрак. — Я не против готовить тебе завтрак хоть каждое утро. Главное, чтобы это заставляло тебя улыбаться. Вскоре они сели за стол. Кира почти не прикасалась к еде и не разговаривала, но сосредоточилась на движениях и речи Эраста. Всё вокруг, начиная от запаха хлеба и заканчивая скрипом стола, обрело странную приятность. Эраст рассказывал о том, что происходило в Сахаре после отъезда Киры, описывал песчаные дюны, найденные фрески и подозрительные следы среди барханов. — А потом мы обнаружили одну пещеру, — захлёбывался от восторга археолог. — Там были такие камни… Невозможно описать, как они выглядели! А скоро я отправлюсь в Гималаи. Там, в горах, есть древние храмы, которые нужно изучить. — В Гималаи? Но ведь это очень опасно! — Да, но я вернусь. Обещаю. У меня всегда есть, к кому возвращаться. Кира отвела взгляд. Долгое время они сидели молча. — А у меня в конце весны выпускной, — сообщила девушка, когда тишина стала давящей. — Но я не пойду. — Как же так? Это очень важное событие. — Je ne veux pas. Не вижу смысла. — Давай прогуляемся? — предложил Эраст. — Вдруг увидим что-то новое и приятное? — Ты опять что-то задумал? — Возможно. Доверься мне, Кира. В худшем случае мы просто пройдёмся по городу, в лучшем — ты вспомнишь, как это — радоваться жизни. Кира надкусила грушу. Сладкий сок растёкся по её губам и оставил послевкусие. — Bien, я пойду с тобой. Ближе к вечеру Кира и Эраст отправились на запланированную прогулку. Вокруг слышались звуки разговоров, гул рынков и пение птиц. Когда ребята свернули за угол, перед ними открылось элегантное здание с большими стеклянными витринами. Эраст толкнул дверь и пригласил свою спутницу внутрь. — Зачем нам сюда? — удивилась Кира. — Это модный салон? Ты хочешь, чтобы я выбрала платье? — Я не буду заставлять тебя делать покупки, — ответил Эраст, взяв её за руку. — Но хотя бы осмотрись, примерь что-нибудь. Пожалуйста, mon cher! — Только ради тебя. Эраст улыбнулся так тепло, что Кира не смогла не ответить ему тем же, хотя и чувствовала себя не в своей тарелке. Служащая салона подошла к поздним посетителям, и быстро увела Киру в примерочную, оставив Эраста ожидать за занавеской. Первое платье оказалось роскошным, из бледно-голубого атласа, с серебряным узором по краям. Оно струилось по фигуре Киры, как речной поток, а украшенные бисером рукава подчеркивали тонкость её плеч. Но глаза девушки наполнились сомнениями. — Это слишком нарядно, — сказала она. Эраст поразился: он будто увидел героиню полотна великого художника — профиль Киры, её скулы, светлые волосы, касающиеся атласной ткани, — всё было великолепным. — Ты такая красивая, — выдохнул он. Кира совсем сконфузилась и поспешила вернуться в примерочную. Следующее платье оказалось более простым, но не менее элегантным: розовый цвет, кружевные рюши и декоративные камни. — Это мне нравится больше, — призналась Кира, посмотрев на себя в зеркало. — Но всё равно очень ярко. Я не могу носить такое после смерти папы. — Может, попробуешь это? — предложил Эраст, взяв в руки совсем другое платье — чёрное, но не мрачное, с золотыми нитями на лифе и рукавах. Кира скрылась за занавеской, а когда вышла, Эраст понял, что они нашли то, что искали. Этот наряд был не просто красив — он передавал внутреннюю силу Киры, скрытую за мягкой внешностью. А он, Эраст, нашёл ту, что искал — свою единственную и любимую женщину. — Красиво, — промолвила Кира, осмотрев себя со всех сторон. — В этом платье ты была бы самой красивой на выпускном, — ответил Эраст. — Но, даже если ты туда не пойдёшь, я всё равно хочу, чтобы ты его носила. Кира поглядела на ценник и насупилась. — Эраст, это слишком дорого. У меня есть деньги от отца, но я не хотеть тратить их на такое. — Я заплачу. Эраст понимал, что покупка платья поглотит всю сумму, которую он получил за последнюю экспедицию, и даже больше — ему придётся добавить что-то из сбережений и вернуться в Лион с пустыми руками. Но ему было всё равно. — Non, non! — запротестовала Кира. — Это очень дорого! Ты должен тратиться на себя. — Кира, это не вопрос денег. Это вообще не про материальные вещи, а про, что я хочу для тебя лучшего. Деньги можно заработать снова, но ты — одна такая. — Но… — Никаких «но», mon cher. Когда они вышли из салона, Кира не выдержала и расплакалась; но уже не от боли, а от чего-то иного. — Что случилось? — испугался Эраст. — Я не понимаю… Почему ты это делать? Между нами ведь ещё ничего не было. Ты жалеть меня, да? — Дело не в жалости, и мне ничего не нужно взамен. У нас не сделка. Я делаю это потому, что хочу видеть тебя радостной. *** После того, как Эраст снова уехал — сначала в Лион, а потом в новую экспедицию, мир вокруг Киры повторно замер — не исчез, не угас, но стал бесшумным, будто залёг под толстый слой снега. Эраст предлагал ей поехать с ним и познакомиться с его семьёй, но Кира отказалась. Она не была готова к столь серьёзным переменам и не могла снова пропускать учёбу. Дни девушки потекли безрадостно, но уже с новой нотой. Она даже снова взялась за кисть и первым делом нарисовала портрет Эраста: пшеничные брови, смеющиеся глаза, гусарские усы… Спустя несколько недель Кире показалось, что Эраст начал смотреть на неё с полотна, точно живой; и взгляд его был тёплым, проникновенным, говорящим: «Ни о чём не беспокойся, я рядом». Затем настал черёд портрета отца. Этот процесс дался Кире труднее, но ей удалось изобразить неоспоримую красоту и силу своего самого близкого человека. Папа смотрел с холста так, будто верил, что она обязательно продолжит путь, который он для неё проложил. Выпускной приближался, и Кира всё ещё задавалась вопросом: стоит ли ей туда идти? Ведь все её одноклассницы прибудут туда с родителями, а она — в одиночестве. Все будут сидеть за длинными столами, смеяться и болтать, а она останется забытой среди толпы. Но в то же время Кира знала, что выпускной — это завершение важного этапа её жизни, последний шаг перед вступлением в мир взрослых, и ей хотелось хотя бы символически отпраздновать данное событие. Купленное Эрастом платье не могло и дальше бессмысленно висеть в шкафу — оно умоляло Киру надеть его и покрасоваться. В итоге Кира решила пойти только на официальную часть выпускного — на вручение дипломов. Но после того, как церемония закончится, и остальные выпускницы отправятся в светский салон для ужина, танцев и свободных разговоров, она пойдёт домой. Этот лёгкий и красивый мир уже не принадлежал ей: слишком многое в её жизни осталось позади. Одним вечером, когда солнце скрылось за домами Марселя, Кира села за стол, чтобы написать новое письмо Эрасту: «Здравствуй, мой дорогой Эраст, мой милый гусар. Время летит так быстро. Выпускной уже на следующей неделе! Если бы не ты, я бы туда не пошла. Но теперь у меня есть платье — то самое, что ты для меня выбрал. Я надену его на официальную церемонию, но не на большее. Я не смогу остаться на танцы, потому что все будут с родителями или с другими сопровождающими, а я — одна. Я скучаю по тебе. Кажется, я вижу тебя на улицах Марселя. И порой мне хочется назвать твоим именем всех, кто ко мне добр. Знаешь, я стала гораздо лучше писать на русском. Решила подучить язык, как дань памяти своей семье. Я даже думаю, что однажды приеду в Россию. Я жду тебя, Эраст. И надеюсь, что ты тоже скучаешь по мне».

С любовью, твоя Кира.

В день выпускного Кира долго стояла перед зеркалом в спальне, рассматривая своё отражение. Платье сидело на ней идеально, ткань переливалась всеми оттенками ночного неба, а золотые нити добавляли образу изюминку. Девушка нанесла румяна на щёки, подкрасила губы, завила волосы и сразу почувствовала себя сказочной принцессой, пусть это и было нелепо: да, в детстве она мечтала о балах и нарядах, но отныне эти мечты принадлежали кому-то другому. После того, как Кира спустилась вниз и накинула на плечи шаль, дом снова опустел. Конечно, если бы её отец остался жив, он бы пошёл с ней, весь вечер давал бы ей полезные советы и говорил комплименты. Отсутствие этого человека звенело в душе выпускницы стальным колоколом. На церемонии вручения дипломов Кира, как и ожидала, чувствовала себя отвратительно. Каждый уголок зала был пронизан радостью, родители обнимали и держали за руки своих дочерей, и только она, бедная сиротка, находилась не у дел. Речи директора звучали монотонно и терялись в общем шуме, учителя стояли у сцены, как реликвии прошлого. Несколько уже бывших одноклассниц попытались поддержать Киру, сказав, как прекрасно она выглядит в своём платье, но Кира знала, что ими руководила не доброта, а жалость. Когда начались прощания, Кира успокоилась. Все девушки постепенно собирались у входных дверей, готовясь отправиться в светский салон, чтобы там развлекаться, пить вино и сплетничать о планах на будущее, а Кира, попрощавшись и взяв свою шаль, вышла на улицу. Вечер коснулся её кожи поцелуем, будто пытаясь утешить. Фонари вырезали в темноте дорожки света, ведущие куда-то вдаль. Кира двинулась по каменной мостовой, негромко стуча каблуками. Но вдруг сзади неё раздался звонкий голос: — Кира! Девушка обернулась. В паре метров от неё стоял Эраст. Его вид был совершенно нелепым: широкие брюки, испачканные то ли пылью, то ли чем-то другим, походная куртка и болтающаяся на плече сумка. В одной руке он держал коробку с тортом, а в другой — букет цветов. — Эраст? — Здравствуй, mon cher! Как я выгляжу? Прямо из Гималаев, с сувенирами! Кира минуту стояла неподвижно, а потом бросилась к Эрасту и обняла его за шею. — Ты вернулся! Ты здесь! — Конечно, вернулся. Ты думала, я пропущу твой выпускной? Ни за что на свете! — Я так скучала по тебе! Мне казалось, что это будет ещё один вечер, который я проведу в одиночестве. — Теперь мы сможем провести его вместе, — подмигнул Эраст, подняв коробку с тортом. — У меня есть план: давай сходим в ресторан и отметим начало твоей взрослой жизни. Только дай мне пару минут — я переоденусь во что-нибудь менее… экспедиционное. Кира отрицательно мотнула головой. — Я не хочу в ресторан. Может, побудем дома? Только ты, я… и торт. — Дом так дом. Но давай договоримся, что ты сама будешь резать торт. Я боюсь брать на себя такую ответственность! Кира впервые за день засмеялась. Эраст приобнял её за талию, и они направились домой. *** В доме Киры в этот вечер царила почти сказочная атмосфера. Казалось, что время замедлилось, дав влюблённым возможность насладиться каждой минутой вместе. На столе стоял торт, а рядом — чашки с дымящимся чаем. Кира сидела напротив Эраста, который то и дело поглядывал на свой портрет на стене. Юная художница изобразила его таким, каким он был в её сердце — сильным, живым, с успокаивающим взором. Внутри Эраста поднималась волна нежности. Он давно знал, что Кира — необычная девушка, его завораживали её смелость, доброта и одарённость, но сейчас он также понимал, как глубоко она его чувствовала. — Ты так хорошо меня нарисовала, — сказал он, отпив чай. — Я словно смотрю в зеркало. Это намного больше, чем портрет. Кира улыбнулась, а её глаза слегка потемнели в свете свечей. — Я всегда рисую тех, кто мне дорог. Эраст коснулся пальцев своей возлюбленной. С каким удовольствием он бы обнял её, прижал к себе, поцеловал… Но он не знал, как она отреагирует, и боялся всё испортить, посему решил перейти на другую тему, рассказать о своём путешествии. — Знаешь, в Гималаях было очень здорово. Горы там такие величественные, что я чувствовал себя частью чего-то огромного, но при этом оставался уязвимым. А воздух там настолько тонкий и свежий, что мне казалось, что я дышал самим небом. Кира внимательно слушала своего путешественника, но в какой-то момент предложила: — Эраст, может, потанцуем? — Потанцуем? А под какую музыку? Кира встала и подошла к старой музыкальной шкатулке, стоящей на комоде — той самой, которую когда-то Кирилл подарил Герману. Теперь уже их дочь осторожно завела механизм, и комната наполнилась таинственной мелодией. — Давай, — согласился Эраст. — Я не профессиональный танцор, но постараюсь не наступать тебе на ноги. Кира вложила свои подрагивающие от волнения пальцы в его ладонь. Влюбленные встали посреди комнаты и начали кружиться под звуки музыки. — Ты так красива, — произнёс Эраст, склонившись к лицу Киры. — Я скучал по тебе больше, чем могу выразить словами. Я ждал этого вечера. Ждал тебя. Свет играл на коже девушки, отражая её нежные черты. Руки Эраста крепко обвивали её талию. — Я ждал этого вечера, — повторил он и коснулся её губ своими губами. Поцелуй оказался почти невесомым, но вскоре перерос в глубокий и страстный. Кира, сначала смущённая, ответила на этот порыв. Эраст оторвался от её губ, но лишь для того, чтобы спуститься ниже. Теперь он целовал острые плечи, скрытые под тканью платья. — Кира… — прошептал Эраст, щекоча дыханием шею своей возлюбленной. — Можно ли мне пойти дальше? Кира понимала, что эта близость — нечто новое для неё, совершенно неизведанное. Но рядом с Эрастом она чувствовала себя в безопасности. — Можно. Только аккуратнее. Мне страшно, но я хочу этого. Эраст опустился на колени и потянул Киру за собой, на ковёр у камина. — Я буду осторожен, — пообещал он. Кира дрожала, но не от холода, а оттого, что каждый поцелуй Эраста отзывался в её сердце магическим теплом. Его ладони скользили по её телу, изучали каждую деталь. Их дыхания становились всё тяжелее, и они понимали, что скоро всё выйдет из-под контроля. — Всё в порядке? — голос Эраста стал хриплым от возбуждения, но в нём не слышалось ни капли давления. — Да. Я не думала, что буду так спокойна. — Если что-то пойдёт не так, скажи. Кира прижалась к груди своего избранника и закрыла глаза. Она больше не думала о том, что будет дальше, что правильно, а что — нет. Она просто наслаждалась тем, что происходило здесь и сейчас. Утро выдалось необычайно светлым. Новый день пришёл вместе с новым ощущением в душе Киры. Она стояла на кухне, убрав волосы в пучок, и раскладывала ингредиенты для чего-то, что называлось «кексом за пять минут». Кира была рада, что именно Эраст стал первым, кто прикоснулся к её телу и сердцу, но в то же время понимала, что теперь ей станет ещё тяжелее отпускать его от себя. Взбивая тесто, юная леди услышала за своей спиной ласковый голос: — Что ты там делаешь, mon cher? Эраст появился в дверях — слегка помятый, но безразмерно счастливый. — Я хочу попробовать приготовить кекс за пять минут! — гордо ответила Кира. Эраст подошёл ближе и обнял её за плечи. — Думаешь, получится? По-моему, ты зря потратишь продукты. Кира легонько ударила его по руке и насупила бровки. — Ты совсем не верить в мои кулинарные способности! Но я знаю, что всё будет très bien! — Я верю в тебя больше, чем в кого-либо на свете. Кира засунула получившийся кекс в духовку, выждала пять минут и удовлетворённо хлопнула в ладоши. — Посмотри, какой он красивый! — она сняла свой маленький шедевр с противня и отрезала кусочек. Но, попробовав, поморщилась: — О, mon dieu! Это отвратительно! Эраст залился смехом. — Я же говорил! Но ничего, твои художественные таланты гораздо выше кулинарных. Тебе необязательно забивать голову кухней, ведь в тебе столько красоты и вдохновения. Кира надулась, но, к счастью, ненадолго. — В следующий раз я сделаю что-то другое. А сегодня я просто счастлива, что ты рядом. — Кира… Знаешь, что странно? Я проводил столько времени, изучая давно исчезнувшие города и покрывшиеся пылью артефакты, и мне казалось, что самое ценное — это найти нечто, что пережило время. Но когда я встретил тебя, многое изменилось. Я понял, что всё, что я искал, находилось не в землях далёких империй, не в руинах городов, а в твоих глазах. Я люблю тебя. Кира некоторое время молчала, потрясённая глубиной услышанных слов, но после ответила: — Я тоже люблю тебя, Эраст. Ты стал для меня не просто человеком, с которым я могу быть рядом, а тем, с кем я могу быть собой. Скажи, в какую экспедицию ты поедешь в следующий раз? Куда? — В Южную Америку. Там есть одно удивительное место — города инков. — Я тоже поеду туда. Секундное удивление Эраста сменилось восторгом. — Ты уверена? — Да. Мы справимся с любыми трудностями, мой гусар. Эраст вновь притянул её к себе, их губы встретились в долгом поцелуе, а аромат плохо приготовленного кекса так и остался символом их утреннего приключения. *** Палатка скрипела на ветру, как древний корабль в бушующих волнах. Северные земли встретили Киру и Эраста неприветливо: снежные завесы закрывали горизонт, ледяной воздух пробирался сквозь все слои одежды. Кира зашла в палатку, стянув шерстяной шарф, и тут же почувствовала приятный контраст тепла — её спутник уже успел разжечь маленькую печку и заварить чай. Эраст стоял у стола и смотрел на карту. Его щёки покраснели, а усы слиплись от инея, но он по-прежнему сохранял своё гусарское великолепие, как бы смешно ни выглядел в громоздком наряде с толстым пальто и шапкой с меховой окантовкой. На его поясе поблёскивали археологические инструменты: маленькие кисти, шпатели и лопатки — верные спутники всех его приключений. — Входи, mon cher, — промолвил он, услышав, как Кира стянула с себя мокрые сапоги у порога. — Как тебе наша северная сказка? Кира сунула руки к печке и ответила: — Это сказка слишком холодная! Я едва не превратиться в ледяную статую! Эраст протянул ей кружку чая и поправил воротник на её шее. Кира сделала несколько глотков горячего напитка и почувствовала себя гораздо лучше. — Итак, посмотри, — попросил Эраст, проведя пальцем по карте, — вот наш маршрут на ближайшие дни. На этом перевале мы должны найти храм, который, по легенде, был построен на месте падения метеорита. Интересно, правда? — Ах, опять камни! Везде, где мы, всегда камни! Где цветы? Где солнце? Я так мечтать увидеть хоть одно живое дерево! Если честно, я начинаю думать, что за три года, что мы с тобой женаты, ты превратил меня в такого же поклонника камней, как ты! — Три года брака, и ты всё ещё пытаешься найти в экспедициях что-то живое? А вот мне проще: всё самое живое, что мне нужно, уже здесь, рядом. И всё же, я обещаю, что в этот раз мы увидим что-то поистине необычное. Храм, построенный на месте метеорита! Только представь себе! Кира фыркнула, собираясь ответить, но вдруг охнула, схватившись за живот. Кружка с чаем опасно накренилась, и Эраст мгновенно подхватил её, тревожно глядя на супругу. — Кира, mon amour, ты в порядке? Я же говорил тебе, не ешь ту странную рыбу! Я чувствовал, что она не свежая! Пойдём, тебе нужно прилечь. — Перестань, — слабо засмеялась Кира. — Рыба тут ни при чём. Дело в другом: кажется, я беременна. В глазах Эраста появился испуг, уже через секунду сменившийся неподдельной радостью. — Беременна? Это чудо! — Mon cher, камни — это ведь не всё, да? И теперь у нас появится что-то по-настоящему живое, правда? — Это больше, чем я мог себе представить. Я знал, что путешествия приведут нас к самому великому открытию. Но теперь… — будущий отец нахмурился, мысленно составляя план дальнейших действий. — Кира, ma joie, мы должны подумать о тебе и ребёнке. Ты не можешь оставаться в ледяных пустошах! Тебе нужно уехать во Францию — туда, где тепло и безопасно. — Хорошо, mon hussard.Я вовсе не против пожить во Франции. К тому же, я давно мечтала снова взяться за кисть. Помнишь, как публике понравилась четвёртая выставка моих картин? Вдруг наш будущий малыш вдохновит меня на шедевр? Но я вернусь к экспедициям, как только смогу. Они — уже часть меня. Эраст немного расслабился и обнял свою избранницу, коснувшись губами её лба. — Знаешь, я поеду во Францию вместе с тобой. Я не смогу оставить тебя одну, особенно сейчас. Лицо Киры озарила благодарная улыбка. — Эраст, у меня есть только одна просьба: если у нас родится мальчик, я хочу назвать его Герилом. — Я никогда не слышал это имя. Ты сама его придумала? — Да, это слияние двух имён — Герман и Кирилл. Оно быть unique… уникальным, как и наша любовь. Сокращённо мы будем называть сына Герой. Эраст давно уяснил, что Кира очень дорожила памятью о своих родителях, и эта просьба показалась ему не просто значимой, но глубоко символичной. — Герил, Гера — это прекрасно! Такое имя останется жить в веках! За тонкими стенами палатки бушевала вьюга, но внутри было тепло. Кира и Эраст знали, что впереди их будут поджидать новые испытания, но сейчас, в этом мгновении, их сердца бились вместе, как напоминание о том, что даже среди льдов возможно найти свет. Их история только начиналась, но в безмолвном рассвете уже звучала нотка прощания с прошлым, уступающего место новой жизни.