Детский реабилитационный центр №213. Семь смертных грехов.

Истреблению уныния служат молитва и неприсланное размышление о Боге; размышление же охраняется воздержанием, а воздержание – телесным трудом. Преподобный Ефрем Сирин (26, 595). После того, как миссис Бан поведала Хёнджину и Феликсу историю её сына и их друга, парни не хотели оставлять друг друга ни на секунду. Осознание сложной судьбы легло на плечи тяжелым грузом, вдавливая в землю и сравнивая с ней же. Феликс сидел на полу, растянув ноги и опираясь спиной об угол кровати, а Хёнджин лежал головой на чужих бедрах, свернувшись калачиком и не моргал. Так они провели весь остаток дня, почти не шевелясь. В тягучем молчании, пробивающем холоде и без былого блеска в глазах, что потух на самом деле, еще давно, создавая ироничную иллюзию всё это время. В груди свербело от того, насколько сердце разрывалось как физически, так и морально. Сынмин бы пошутил, что они срослись. Парни вместе ходили на процедуры, на завтрак, обед и ужин. Обоим было страшно оставаться наедине с самим собой, с горечью поглощающих мыслей и лживой реальностью. По традиции они провожали Хёрин до шестой палаты каждое утро, а после так же провожали до ворот больницы, махая ей вслед рукой, пока женщина не скрывалась за ближайшим поворотом. После чего смотрели на город, думая о том, что вот, один шаг и ты вдалеке от всего этого ужаса, что творился за стенами центра. Но проглатывая ком в горле, никто из них свои мысли не озвучивает, и они медленно возвращаются обратно в блок, не оборачиваясь. Хван чувствовал себя одиноко. Несмотря на то, что брюнет всегда был рядом, обнимал пока никто не видит, целовал в ложбинку за ушком и шептал: - Мы со всем справимся, слышишь? Все будет хорошо. … ощущения были двоякие. Он хотел верить Феликсу, и он верил, но где-то за его спиной, там, где в конце коридора моргала старая лампочка, стояла Судьба и скалила кровавые зубы. Предавая сомнению все сказанные ранее слова. Тоска заполоняла сердце с каждым днем. И как бы Ли не старался, он никак не мог заменить шестерых парней, что ранее бегали из палаты в палату, разбавляя восьмой блок щепоткой смеха и тепла. Хёнджин видел их везде. В каждой трещинке штукатурки на стене, в каждом пузыре воздуха в лекарстве, поступающим под кожу из капельницы для химиотерапии, и в каждом звуке шагов за дверью. Из жизни Хёнджина они пропали настолько же стремительно, как и появились. Словно их никогда и не было, словно их дружба не имела никакого значения, никакого смысла, во что Хван отчаянно отказывался верить. Он видел смысл, он не считал это - ничем. К слову, касательно химиотерапии. Хёнджину назначили третий курс лечения, а Феликс назначил себе успокоительные, потому что моментами буквально не вывозил. Ему до одурения было сложно смотреть на исхудавшего, замученного парня, что с ужасом наблюдал за тем, как последние волосы на его теле выпадают, прятал лицо, стыдился и по ночам вытирал слезы о длинные рукава. У Феликса болело сердце. А у Хёнджина болело всё остальное. А еще Хёнджина часто тошнило и мучало жуткое головокружение. Но в ладони вплетались чужие пальцы, целовали обветренными губами и гладили щеки кончиком веснушчатого носа. Ли был рядом всегда, даже если медсестры запрещали, он привычно нарушал правила и приходил к нему. Помогал с каждой мелочью, согревал теплом и старался быть максимально спокойным, чтобы не заставлять Хвана лишний раз нервничать. Хёнджин был благодарен. И совсем чуточку растерян. Его все еще беспокоили мысли о их взаимоотношениях, о том, что скажут на этот счет родители, если узнают, и тот факт, что Феликс готов ради него на всё. Это Хёнджин ощущал особенно сильно. И его это пугало. *** Осень буйствовала красками: оранжевые, красные и бордовые листья деревьев на фоне пасмурного неба выглядели как светлячки ночью. За пределами больничного забора жизнь бежит, а в клинике словно замирает. Птицы улетают и забирают с собой остатки тепла, а небо провожает их проливным плачем. Сегодня тоже был слезливый день и к центру, под черным, как воронье крыло зонтом, бежала женщина, кудрявые волосы которой развивались по ветру. Выглядела она не лучше плачущего неба. С белков глаз не сходила краснота от вечных слез по умирающему сыну, кожа приобрела нездоровый цвет, а сама миссис Бан будто постарела за эти несколько недель на пару десятков лет. У стойки регистратуры её уже ждали два нездоровых подростка, которые в душе надеялись, что такие их встречи будут продолжаться как можно дольше. Они не ждали от нее ничего, кроме как едва ли приоткрытой двери в палату друга, но она продолжала приносить им то угощения, то книги, то небольшие подарки. Хёрин зашла в палату к сыну, а подростки как обычно уселись под дверью и подпирали спинами стены. Хёнджин только успел уложить голову на плечо рядом сидящего брюнета, как из палаты Чана послышался его крик. Не прошло и пятнадцати минут, как его мама зашла к нему в комнату, как тут же поторопилась покинуть её. Побледневшая женщина выбежала из палаты, по щекам стекали горькие слезы и всю её трясло. Хватаясь за стены, Хёрин дошла до ближайшего диванчика в коридоре и как только села, плачь усилился. Она практически кричала от боли, которую ей принесла последняя встреча с сыном. Испугавшийся Феликс побежал за медсестрой, а Хёнджин, оцепенев от накатывающей тревоги, сидел рядом с женщиной и не мог проронить и слова. Подбежавшие врачи и медсестры помогли матери успокоиться. Ей дали успокоительное, воды и проводили в свободную палату к открытому окну, а мальчики не отходили от неё ни на шаг. Как только Хёрин пришла в себя, она попросила врачей оставить её с подростками наедине. - Он меня не узнал. - Произнесла она это шепотом, но даже этот тихий, шелестящий звук раздался в ушах противным писком. Миссис Бан присела на пустующую кровать и опустила заплаканное лицо в ладони. - Он не узнал меня! Он не помнит больше никого, он остался один на один со своей болезнью. Врачи посоветовали мне тоже больше не приходить, чтобы не пугать его, – Она тяжело вздохнула и посмотрела на подростков, жмущихся друг к другу около входа в палату, – Я уже видела такое со своим мужем, это последняя стадия и я думаю вы понимаете, что будет дальше. Хёрин встала с кровати, стряхнула с блузки невидимые пылинки, поправила волосы и подошла к молчаливым подросткам. - Простите, мальчики, но мне нужно идти. Выздоравливайте обязательно, не дайте болезни забрать вас, боритесь. Женщина обняла Феликса и Хёнджина по очереди. Обняла так крепко, вложив в каждое объятие всю материнскую любовь в своем сердце, ту, что не смогла отдать сыну и вышла из палаты оставив их наедине. Плачущее небо скрывало её слезы от людей на улице. Идя под дождем ей не хотелось открывать зонт, хотелось, чтобы небесные слезы смыли с неё все плохое. В голове крутились фрагменты из прошлого, которые давным-давно прошли: первые шаги маленького Чана, первое слово, те самые детские и теплые, искренние объятья. Каждая его улыбка отзывалась глубокой раной в сердце, каждое воспоминания о тех беззаботных временах разрушали душу, каждая вспышка памяти, когда их было трое, когда они были счастливы, доводила до безумия. Она слышала смех своего маленького мальчика, раздающийся эхом в черепной коробке, она слышала голос мужа, который царапал подкорку, она помнила всё и всех, но теперь это единственное - что ей остается. В голове крутилось только одно “Люблю. Люблю. Люблю. Никогда не забуду. Люблю”. Муж ушел, сын забыл её и тоже скоро уйдет. Уже никогда не будет как прежде. Чертова судьба играет по своим правилам, ей плевать на чужие чувства. Осознание от потери самых дорогих ей людей сводило с ума. Муж умер и забирает с собой всю ту любовь, которую они дарили друг другу, сын умирает, и забирает с собой её душу. Она не смогла спасти никого из них, судьба не дала ей ни единого шанса. Она остается одна, также как и её Чан сейчас, совершенно один в палате и не помнит никого из своей прошлой жизни. Боль на сердце скребла и душила, слезы закрывали глаза, воздух обжигал гортань и застрявший ком в горле, который не выпустить эмоциями на улице. Она осталась одна. Совершенно одна. Она потеряла всех и даже частичку себя. Чан умирает, он может уйти в любую минуту, а её не будет рядом. Её мальчик будет один, также как и был один её муж тогда. Имеет ли её жизнь теперь смысл? Абсолютно нет. Есть ли смысл жить дальше? Абсолютно нет. Но она дала обещание мужу, перед тем как тот её забыл, она клялась, что никогда не опустит руки, что никогда не сдастся. Чтобы не произошло на её пути - она будет жить. Небо плачет, раскаты грома слышны где-то далеко, но с разрушающей бурей в её душе не сравниться ни один катаклизм на земле. Хёрин идет под дождем и с каждым шагом осознание приходит сильнее, как прежде уже не будет, никогда. *** Двое подростков всё так же сидят в палате, всё так же прижимаются друг к другу и всё так же переваривают новые факты. Судьба, Бог или те самые Мойры, кому они насолили? Кто решил, что они недостойны жизни, кому это нужно? Первые слезы катятся по щеке Хёнджина, а Феликс бережно собирает их в свою ладонь. Его вид не лучше, у самого глаза на мокром месте, он сам готов закричать, зареветь, выпустить всю ту боль, что скопилась, но он должен быть опорой Хвана. Он должен быть крепостью, должен быть его горой, которая закроет, защитит, спрячет от внешнего мира, которая не даст опустить ему и без того исхудавшие руки. Должен быть его героем. Феликс бережно вытирает влажные от слез щеки, прижимает его дрожащие тело к себе и нежно, успокаивая, и забирая его боль, гладит по спине. Хёнджину скоро на химию, ему нужно успокоиться или будет хуже. А у самого брюнета буря внутри, сердце останавливается, душа и напускной занавес силы разрушается: от несправедливости, от жестокости, от боли внутри и снаружи. Эмоции путаются, состояние нестабильное, он злится, он очень зол на жизнь, которая так безобразна и жестока к ним. Жизнь и так похожа на ад, но с каждым днём она открывает всё новый круг для него, и она не успокоится, пока не добьет этих несчастных детей. Путаясь в мыслях, Феликс не замечает, как плечи напротив перестают дергаться, как футболка перестает впитывать слезы, как Хёнджин успокоился и теперь просто прижимается к нему, раскрывая душу. Брюнет смотрит в красные, заплаканные глаза и думает только об одном - что он убить готов кого угодно, лишь бы эти самые глаза больше никогда не слезились, лишь бы открытая больная душа больше не испытывала боли. Он обнимает своими сухими ладонями такое же сухое лицо Хвана и прижимается своими губами к его опухшим и искусанным. Через поцелуй он говорит ему то, что не может сказать вслух. Он успокаивает, дает надежду и забирает боль. Поцелуй выходит скомканный, но даже за эти поцелуи он готов идти напролом. - Тебе пора на процедуры, я тебя провожу. Хочешь, я останусь с тобой? - Прости, не в этот раз, – Бывший блондин с волнением смотрит в глаза, но фразу договаривает, – Хочу побыть один, мне нужно все переварить. - Я понимаю. Тогда я пока прогуляюсь. - Спасибо. - Никогда не благодари меня за такие банальные вещи. Феликс проводил его до палаты, накрыл пледом, оставил по близости несколько книг, которые принесла им Бан Хёрин, открыл окно, пуская прохладный воздух, поцеловал в лоб и испарился, оставив Хёнджина одного, как тот и просил. Желтоватая жидкость спускалась по мягкой трубке и пропадала где-то в вене, он чувствовал легкое жжение, но к нему он уже привык. Мысли в голове боролись друг с другом и путались за то, о чем Хёнджину думать сейчас. Взяв одну из книг, оставленную Феликсом на прикроватной тумбе, он заметил, что с середины выбивается какой-то уголок. Этим самым уголком оказалась старая фотография семьи Бан, где они еще были втроем. Счастливый отец, на плечах которого сидит маленький Чан, а рядом их обнимает Хёрин. Они выглядели такими счастливы, а фотография была сделана в одном из парков развлечений, на фоне колеса обозрения. Их улыбки очень искренние, настолько счастливые, добрые. Чан стал полной копией своего отца, от матери ему достался лишь взгляд, который проникает сразу в душу. Что сделал этот улыбающийся малыш такого, что теперь Хёнджину приходилось увидеть его улыбку всего лишь пару раз, за всё время пребывание в центре? Что сделала эта семья такого, что из счастливых улыбок на пожелтевшем фото ни осталось ни следа? Размышления о Чане вновь заполонили голову, глаза снова наполнялись слезами, а тяжелый ком камнем повис в горле. Хёнджин не мог оторвать взгляда от фото, такая красивая семья, даже через этот кусок бумаги чувствуется любовь и тепло. За что? Почему именно они? Мысли муравьями бегали в черепной коробке, моменты, как кадры на кинопленке, прокручивались в голове. Он вспомнил один из диалогов поздней ночью, который долгое время не покидал его думы. Flashback. Поздняя ночь. Хёнджину не спиться после очередной химии, организм мутит, ломает, выкручивает кости, но при этом сил нет абсолютно ни на что. В коридорах тишина, все подростки спят за закрытыми дверями. Найдя в себе немного сил, Хван решает пройтись по коридору и может быть выйти на один из балконов, если тот не закрыт. Освещения в коридорах практически нет, центр утопает в темноте. Лишь небольшие лампы горят у входа в палаты. На балконе его поджидает неожиданный гость – Чан. Он сидит, опираясь спиной на стену и смотрит на звезды. В голове возникает вопрос “Почему он не спит?”, но ответ на него находится тут же. Чонин как-то рассказывал Хвану, что Бан очень редко спит, что он не может уснуть, поэтому он и в центре. Но разве бессонница — это та болезнь, с которой кладут в клинику? Ступая на балкон, свежие, летние потоки воздуха пробрались под мятую белую футболку и пересчитали выступающие ребра. Чан бросил лишь мимолетный взгляд на Хёнджина и молча подвинулся, деля с ним место у стены. Несколько минут они сидели в абсолютной тишине и любовались величественными деревьями на фоне усеянного звездами неба. - Почему не спишь? Плохо себя чувствуешь? – Чан произнес это мимолетно, даже не посмотрев на Хёнджина. - Да, химия дает о себе знать. Как только я ложусь, мне становится хуже, а еще стены в палате давят, поэтому вышел прогуляться, а ты? - Я часто не сплю. Как бы мне не хотелось, все равно не усну. А балкон мое любимо место, – Чан сделал небольшую паузу и глазами проследил за падающей звездой, – чтобы подумать обо всём, наверное, прямо сейчас ты меня понимаешь. - Понимаю. Они просидели еще несколько минут, наблюдая за одинокими звездами. Некоторые из них сбивались в созвездия, а некоторые оставались одни. - Мы похожи на эти звезды. Смотри, – Чан указал пальцем на цепочку сияющих точек над их головами, – это созвездие Орион, вот его пояс из трех звезд, вот плечи и ноги. Его количество состоит из восьми звезд, прямо как нас в нашем блоке. Он рассказал про каждую звезду: про Бетельгейзе, Ригель, Беллатрикс, про туманность Ориона, рассказал ему всё что знал, все что читал и изучал сам. А Хван и в жизни подумать не мог, что когда-то с таким интересом будет слушать про звезды. - Почему звезды падают? С чем это связано? – Хёнджин почувствовал себя ребенком, который пришел на урок и задает детские вопросы, но ему правда стало интересно. - Они не падают, они умирают. Гаснут раз и навсегда. Я же говорю, мы похожи на звезды, мы тоже когда-то погаснем, – Чан посмотрел куда-то вверх и Хёнджину показалось, что он смотрит на Сириус, одну из самых ярких звезд на небе, – А кто-то уже погас. Сказал он практически шепотом. Но в этих словах было слышно столько боли, что она ощущалась физически, будто окунул пальцы в ледяную воду и она пронизывала тебя мерзлыми иглами. - Ты кого-то потерял? – Таким же шепотом спросил его Хёнджин. - Отца, это было давно. - Мне очень жаль. - Мне тоже. Парни сидели молча и любовались звездным небом. До рассвета еще четыре часа и у них есть это время. Хёнджину хотелось поделиться с ним всем наболевшим, рассказать ему, открыть душу. От Чана шла невероятно сильная и в то же время тяжелая энергетика, но ему хотелось доверять. - Я могу с тобой поделиться? - Нерешительно начал Хван. - Конечно. Всем чем угодно. - Я боюсь смерти. Я не хочу умирать, но мне кажется всё идет именно к этому, несмотря на положительную динамику. Я чувствую себя так, будто я не здесь, будто моё тело не здесь, будто, моя душа уже собирается покинуть этот мир. Чан сидел неподвижно, лишь опустил взгляд на свои ноги. Он не знал, что ему сказать, не знал, как поддержать, ведь с ним было всё совсем по-другому. - Смерть это всего лишь конец. Не бойся её, но и не привлекай её внимание своими мыслями. Жизнь великий дар, каким бы тяжелым он не был. Ты выйдешь отсюда, Хёнджин, я уверен в этом. Ты обязательно выздоровеешь. - А ты? Ты боишься умереть? Повисло молчание. Хёнджин смотрел на него не отрывая глаз, он видел, как Чан слегка хмурится, как закусил губу и как его одолевает сомнение на честный ответ. - Скорее нет, чем да. Моя судьба была предрешена еще задолго до того, как я попал в центр. Я видел смерть. Я с ней знаком, и я практически держу ее за руку. Я не боюсь умереть, но буду жить столько, сколько мне отведено. End of flashback. Хёнджин вспомнил всё в деталях, каждую крупицу их разговора. Чан был готов к своему концу, неужели он не боролся? Неужели он настолько устал? Остаток капельницы докапывал последние миллилитры лекарства. Скоро появится Феликс, а голову занимает совершенно другой человек. Тошнота и головокружение, его верные спутники химиотерапии, вновь держали его за костяные ладони. К тому времени, как они завоевали практически полный контроль над его организмом, появился Феликс. Ли был его рыцарем на белом коне, прогоняющим нервирующие его симптомы. Феликс был его принцем, его замком и крепостью, тем, на кого можно опереться, тем, кому можно довериться, тем, в чьи ладони можно положить своё еле бьющееся сердце. Он спас его, спасает и продолжит спасать. Брюнет помог Хвану добраться до его палаты, притащил обед из столовой, накормил и бережно уложил в кровать, а сам ускользнул в открытое окно за дозой ментолового никотина. Пробравшись обратно в комнату в уже более удобной одежде, он залез к Хёнджину под одеяло, уложил его голову на своей груди и выводил тонкими пальцами узоры на чужой спине. Наступал вечер, за которым обязательно придёт холодная ночь. Которую они с точной уверенностью проведут в объятиях друг друга и не отпустят ни на минуту. Всё шло по стандартному вечернему сценарию: долгие объятья, быстрые поцелуи, какие-то мимолетные фразы. Изменилось лишь одно - сегодня в их головах поселился другой подросток, который жил в палате за стеной. Сегодня их разговоры заканчивались, не успев начаться. Сегодня, прижимаясь друг к другу, они не смогут сомкнуть глаз, хоть и до этого объятья лечили бессонницу обоих. Звезды на небе загораются, а Хван подходит к подоконнику и наблюдает за мельтешащим оранжевым огоньком уголька под окном. Ментоловый дым с прохладным воздухом проникает в легкие, Хёнджин поднимает голову к небу, в надежде найти то самое созвездие, которое показывал ему Чан. То, что было из восьми звезд. Но не находит ничего и близко похожего, все звезды рассыпаны по одиночке. Он больше никогда не увидит то самое созвездие Ориона, ведь их осталось всего трое, или уже двое... *** А в палате за стеной лежит парень, так же смотрящий на звезды через стекла окон. Чан не спал ни минуты уже почти неделю, ему перестали помогать препараты. Переведя взгляд с звезд он посмотрел на свою кровать. Рядом с ним, по разные стороны, сидел Чанбин и папа. Они улыбались ему и держали за руки. Он никому не мог сказать, что они тут, да и вряд ли бы ему кто-то поверил. А они были рядом, всё это время, как Чан перестал выходить из палаты, они были здесь. Они сидели с ним, улыбались ему и гладили по ладоням. Чанбин, как обычно, что-то рассказывал, а отец лишь говорил: - Постарайся, сынок, не сдавайся, мы все ждём тебя тут. Отец встал с кровати, подошел к окну и так по-отечески начал подзывать Чана к себе ладонью, словно он опять маленький мальчик, который только делает свои первые шаги. Бан был в полном замешательстве, зачем ему куда-то идти? Куда его зовут? Он ведь даже не может встать. Внезапно, где-то в области ладони стало тепло, он ощутил чье-то крепкое прикосновение. Посмотрев на человека, что держит его за руку, Чан нахмурил брови. Перед ним сидел какой-то парень. Внешне он очень кого-то напоминал, но кого? Как его зовут? Кто это? Чувствуя дежавю, где-то внутри щипало. Он должен знать этого парня, который с надеждой сжимает его руку и улыбается, но кто же это? Чан забыл. Забыл того, кто проводил с ним время в палате. Забыл того, кого называл своим другом и братом. Забыл того, кто приходил к нему галлюцинацией. Забыл того, кто поймал его взгляд и с надеждой проговорил: - Пожалуйста Чан, ты мне нужен. Испугавшись, он попытался сделать вдох, но в горле словно что-то мешало, он не мог вздохнуть. Стало страшно. От парня сидящего рядом осталась только дымка воспоминаний, он пропал. А отец все так же стоял и звал к себе, все так же повторял: - Давай, сынок! Мы ждём тебя, ну же... Очнись! - И тут же испарился. Тело будто не слушалось, дышать не получалось. Душа металась где-то внутри словно маленький огонек, который не может найти себе выход. Захотелось спать. Впервые в жизни ему захотелось так сильно спать, что Чан просто не мог сопротивляться этому желанию. Он закрыл глаза. И уснул. [Медицинская карта больного] Фио: Бан Чан. Полных лет: 18. Заболевание: Фатальная семейная бессонница. Причина смерти: Инфаркт таламуса. Палата № 6. Огонек, прикидывающейся душой, тут же погас. Как те самые звезды на небе, которые гаснут умирая. Ничего больше не будет как прежде. Больше не будет больно, смерть больше не будет гулять рядом с ним, она наконец-то забрала его в свои объятья. Больше не будет грустно, тяжело и одиноко. Больше не будет ничего. Он уснул впервые за такой долгий срок. Уснул для того, чтобы больше никогда не проснуться. Может измученная душа Чана загорится на небе новой звездой? Будет ли ему теперь лучше? На эти вопросы никто не знает ответ. Блок номер восемь потерял еще одного пациента. Еще одна детская, невинная душа покинула этот мир. Уже утром, возвращаясь с завтрака, Феликс и Хёнджин увидели, что дверь в палату Чана открыта. Они было уже обрадовались, решили наплевать на правила и проведать друга одним глазком, но вместо него внутри оказалась Хёрин, которая собирала вещи своего сына в большую синюю сумку. Она вдыхала запах с каждой его футболки и прятала в них свои слезы. Нежно проводила руками по каждой книжке, стоявшей на его полках, а слезы всё текли нескончаемой рекой. Обернувшись, она заметила подростков, которые стояли в дверях палаты и подозвала их к себе. Обняв две напуганные юные души, женщина произнесла: - Чан ушел сегодня ночью. Он не чувствовал боли, тихо уснул и не проснулся. Его душа теперь отдыхает. Никто не мог сдержать своего горя. Мать, потерявшая ребенка, прижимала к себе двух потерянных мальчиков, пускающих горькие слезы по другу, ушедшему безвозвратно. Она принимала и забирала их боль, стараясь помочь, стараясь спасти от того, от чего не смогла спасти сына. *** Хёнджину перетянуло горло, и он не мог дышать. Воздух из легких выбивало при одной лишь мысли о смерти кудрявого. Ударяло под колени и валило с ног. Казалось, что слез больше не осталось, что все запасы закончились, словно в недрах песка в пустыни. Казалось. Но в реальности щеки блестели, рукава кофты не успевали высохнуть, а глаза закрывались сами собой, от бесконечного плача. Что у Феликса, что у Хёнджина, не должно было остаться сочувствия, ведь у обоих из груди вырвали сердце, после череды очерняющих память событий. Безжалостно, с рваным звуком, оставляя сквозную дыру. Но почему-то носы все еще шмыгают, мокрые пальцы хватаются друг за друга, а где-то в районе местоположения души, болело неимоверной болью. Если бы Хёнджину сказали, что ему уготовано судьбой настолько испепеляющие испытания, он бы не приезжал в центр, не знакомился с ребятами, не давал бы поводов Феликсу. Он бы прямиком на тот свет ушёл, лишь бы не ощущать этой дичайше-разрывающей боли. Но всё уже произошло. Всё уже случилось и случится, и убежать от судьбы не получится, с какой бы скоростью не уносились твои ноги. И если бы Феликс услышал бесконечный поток мыслей в голове онкобольного, он непременно бы влепил щелбан меж бровей, разгладил бы мимические морщинки, вытер бы сначала свои слезы, потом его, поцеловал бы каждый сантиметр кожи лица, и произнес бы шепотом, своим низким басом: - Не думай глупостей. Я рядом, всё скоро закончится. Ведь Ли был сродни дуновения ветра в сильную жару, ослепительно яркой молнией в грозу, пробивающимся сквозь лед подснежником и первыми почками на ветках деревьев весной. Своей целеустремленностью и силой характера, он защищал и продолжает защищать, ведет за собой сквозь дебри, и обнимая дрожащими руками, обещает то, чего быть просто не может, но он бы обязательно это исполнил. Обязательно. Для Хёнджина, Феликс стал словом «ремиссия» в медицинской карте, он наконец это осознал. А в груди поселилось совершенно новое чувство обволакивающей тоски. Так сильно играющей на контрасте с убивающим, с каждым новым днем, горем. И даже сейчас, когда тело не слушалось, а голова висела болванчиком, когда не было сил элементарно стереть очередную скатившуюся слезу, Феликс был рядом. Феликс выручал. Он подхватил парня под руки, осторожно умыл, нанес специальный крем от сухости кожи, последствия химиотерапии, и предложил провести весь день на улице. Пока брюнет собирал плед, небольшой перекус и искал свой ингалятор, Хёнджин ощущал и его страх тоже. Он заметил, как стены давят на Феликса своей тяжестью, как пробивающийся под кожу больничный запах мутил и заставлял его морщить нос. Но Ли старательно изображал напускную уверенность, строил из себя сильного, ради того, чтобы Хван чувствовал себя в безопасности. И Хёнджин не мог позволить себе смыть его старания в унитаз, не мог позволить себе заставлять Феликса ощущать себя ненужным. Поэтому он делал вид, что не замечает дрожащего голоса парня. Начиная с раннего утра и до самого вечера, ребята провели на улице. Погода располагала, отсутствие пациентов в зеленом саду тоже, а центр посещался только при необходимости, на назначенные процедуры и обед, потому что одним лишь перекусом сыт не будешь. Хоть чувство голода так и не посетило Хёнджина за прошедший день, поесть все равно пришлось, Феликс настоял. Они практически не разговаривали. Не знали о чем. У Хвана не находилось нужных слов чтобы описать всю масштабность его тревожности и переживаний. Брюнет тоже был в подвешенном состоянии. Мрачное выражение лица разбавляли успокаивающие касания. Несмотря на нервозность, забота никуда не исчезала. Он раздражался на мелочи, отвечал односложно и курил каждый час. Порой две сигареты подряд. А потом вжимался лицом в худой, впалый живот и на уровне слышимости тяжело вздыхал. Хёнджина тошнило и выворачивало от запаха табака, но беспокоило не это, а тот факт, что у Ли свист в легких прорезал слух, а ингалятор помогал весьма плохо. Беспокойство за парня добивало и обгладывало, выплевывая одни лишь, донельзя вычищенные, кости. - Феликс… - Начал Хван, проглатывая ком в горле. - Мм? Брюнет сидел на корточках за толстым стволом дерева, прячась от лишних глаз из окон и быстро выкуривая очередную сигарету. Легкий кашель сопровождал его с самого утра, а сейчас усилился в десятикратном размере, привлекая к себе панику вперемешку со страхом. - Давай ты не будешь больше курить? Твой кашель стал очень сильным и ингалятор не справляется. – Уставшим голосом выдал Хёнджин, протягивая парню лекарство с распылителем. Ли принял баллончик, сделал последнюю затяжку и обтерев тлеющий бычок о кору дерева, выстрелил им пальцами куда-то за забор. - Всё норм, я себя прекрасно чувствую. Не парься. – Ответил он буднично, сунув ингалятор в карман, так и не воспользовавшись. - Как я могу не парится, если ты каждый раз буквально выплевываешь свои легкие? Я же беспокоюсь. - Хёнджин, если я сказал, что всё ок, значит - всё ок. Продолжения не последовало. Феликс лишь улегся у ног Хвана, сложив под голову руки и прикрывая глаза. Но Хёнджин понимал, что всё далеко не хорошо и не ок, и не норм, как выразился брюнет. До ушей все еще доносилось свистящие дыхание Ли, а в воздухе ощущалось волнение, исходящее от сидящего рядом парня. Он сильно устал из-за пережитых эмоций и ему безумно хотелось спать до этого разговора. Хёнджина бросало в дрожь от осознания, что в один момент, Феликс просто не сможет вздохнуть. Что есть вероятность того, что и он покинет его, оставив с болезнью один на один. Тут же он понимает, что боится не одиночества вовсе, а потери столь близкого человека, поселившего в нём краски целого мира. Сменив серые будни на яркий, цветной холст, каждый раз дорисовывая туда что-то новое. И если однажды Феликс не сможет дышать, Хван отдаст ему весь свой кислород без остатка, даже не задумываясь. Когда любишь, в первую очередь спасаешь любимого. Хёнджин сам недавно это понял, нырнул с головой в пугающие, обжигающие и одновременно пробуждающие в нём жизнь чувства. - Давай сходим завтра к твоему лечащему врачу? Тебя еще раз обследуют и выпишут новый ингалятор, по сильнее. – Предложил бывший блондин, перебирая чужие волосы пальцами. - Нет, Хёнджин. Я не хочу, да и этот справляется все еще не плохо. – Феликс отмахнулся, продолжая лежать с закрытыми глазами. - Но я же понимаю, что это не так, и ты понимаешь. Ты словно кипящий на плите чайник, Ликс. Я каждую ночь почти не сплю, слушая твое слабое дыхание, в страхе, что ты в любой момент не сможешь вдохнуть. - Если все дело в том, что я мешаю тебе спать, мы можем просто не ночевать вместе. – Как-то разочарованно произнес брюнет, поднимаясь в положение сидя и зачесывая волосы назад. Хёнджина такой вывод расстроил. - Серьезно? Ты же видишь, что я беспокоюсь, зачем ты такое говоришь? – Голос стал громче, приобретая мнимую обиду и раздражение. - Потому что ты лезешь не в своё дело! Между парнями проскочила молния, оголяя потрепанные провода. Недовольство столкнулись с гневом и Хван готов поклясться, за спиной Феликса восседал оскалившийся лев, с развиваемой ветром, густой гривой. - Ах, не моё дело? - Да Хёнджин, не твоё. И хватит лезть туда, куда тебя не просят, понятно? Брюнет снова тянется за пачкой сигарет и Хёнджин резко выдергивает её с рук парня, выкидывая за высокий забор. - И какого хуя ты творишь? – Феликса затрясло от злости и глупого огорчения. Он схватил Хвана за воротник, подтянул к себе и впился распаленным взглядом в глаза, снова наполняющиеся слезами. - Нарушаю установленные тобой правила. А что? Тебе можно, а мне типа нельзя? – Обида перерастала в гнев с каждым выпаленным словом, брызгая желчью и выжигая под собой рассудок. - Строишь из себя крутого, или че? - Я хотя бы беру ответственность за свои слова и поступки, в отличии от тебя! Прикрываешься своим якобы милосердием, продавая детям препараты. Стань уже наконец тем, кого из себя изображаешь и признай, что Чонин умер по твоей вине! У Феликса из-под ног ушла земля, а у Хёнджина разбилась стеклянная пелена, застелившая взор. Осознав, что он только что ляпнул, парень беспокойно прикрыл рот рукой, отрицательно махая головой. А когда Ли растерянно отпустил его воротник, отшатнувшись на шаг назад, Хван мертвой хваткой вцепился в чужие плечи, пытаясь заглянуть в поникшие глаза. - Феликс, я… Я не это хотел сказать, прости, выслушай меня. – Он нервозно хватался за ткань темной толстовки, а слезы скатывались с уголков глаз, спадали с острого подбородка и терялись в травинках. - Отвали. – Лишь выдавил из себя брюнет, скидывая с себя родные руки. - Я… Феликс, мы… - Хёнджин до паники, до дрожи в кончиках пальцев боялся отпустить Феликса. – Давай поговорим? Прошу. - Иди нахуй, Хёнджин. Последнее что сказал Ли, прежде чем с силой оттолкнул от себя слабое тело и стремительно скрылся в стенах больницы. Хёнджина трясло. Он обхватывал себя руками, потому что казалось, что скачущее в груди сердце выпрыгнет и умчится в след за тем, кому оно принадлежит. - Идиот, какой же ты идиот, Хёнджин! Повторяет он сам себе и тонет в море из собственных рыданий. Тонет, не пытаясь ухватится за что-либо руками. Вглядывается в закатное небо, застилаемого слоем соленых слез и продолжает твердить, какую ошибку он совершил. Не даром говорят - “Дело помощи утопающим – дело рук самих утопающих”. Хёнджин не стал бы себя спасать. Точно не сегодня. Ведь сегодня он не смог уснуть не из-за свиста в легких брюнета, а из-за его отсутствия.