Детский реабилитационный центр №213. Семь смертных грехов.

- Миссис Хван, мистер Хван, произошедшее никак не повлияет на вашего сына. Прошу вас не горячится и не делать поспешных решений. - Откуда вообще у ребенка в палате появились таблетки? Что у вас здесь происходит? – Мама взмахивала руками, отец нервно стучал носком ботинка по паркету, а их сын находился рядом и не рядом одновременно. Глаза в очередной раз бегают по табличке ”Глав-врач Мин Гюн Пи”, путаются в буквах, ковыряют ногтями выпуклости и выбрасывают её из окна в небольшое, темное озеро больничного палисадника. Последнее пребывание в кабинете главного врача проходило совсем иначе. Стены не давили, воздух был не спертый, тошнота не подступала к горлу, ноги не ломило лишь от одного голоса мужчины в белом халате. Пререкания родителей на фоне били по рукам каждый раз, когда мальчику хотелось высказаться. Когда ему хотелось сказать, чего хочет именно он! А ни того, что требуют обстоятельства. Чонин покончил с собой. Он наглотался снотворных и захлебнулся в собственной рвоте. По мнению Хёнджина, грязная смерть. Тяжелая, а еще страшная. Настолько страшная, что пробирала аж до внутренней поверхности костей. Захотелось поменяться с именной табличкой местами. - У детей нет свободного доступа к препаратам. Разбирательство, откуда у Чонина появилось снотворное в таком количестве, сейчас идет. Заверяю вас, что мальчику ничего не угрожает здесь. В стенах ”Химан” - дети в безопасности. - Сложно верить в такое, доктор. После того как происходит подобное. – Мистер Хван вздыхает, шмыгает крупным носом и быстрым движением руки перекрещивается. До парня наконец дошла суть разговора и стало страшнее еще больше. Родители хотят забрать его, из-за того, что врачи не уследили за одним ребенком. Ребенком, чья психика всегда была в подвешенном состоянии. Ребенком, у которого судьба забрала все. Ребенком, который выбрал умереть от горстки таблеток из банки. - Я не хочу уезжать. – Блондин повернулся лицом к матери и отцу, и с надеждой в глазах продолжил. – Чонин был хорошим парнем. Но такое случается, мам. Понимаешь? Он сам выбрал такой путь. Пап, ну хоть ты посмотри на меня. Мне здесь нравится, у меня тут друзья. Последние анализы показали, что лейкоцитов в крови стало меньше, это ли не самое важное? Врачи делают все возможное, чтобы я выздоровел. Почему? Почему я сам не могу реш… - Хватит пререкаться! – Миссис Хван поднялась на ноги, отряхнула что-то невидимое для глаз, с длинной вельветовой юбки и взяла сумку в руки. – Потом поговорим, нам уже пора ехать в церковь. Иди собирайся. Мнимая обида ютилась в сердце и давила в грудь. Захотелось расплакаться. Хёнджин задумался на секунду, они всегда были такими? Он всегда не имел своего мнения, или это только сейчас так кажется? Вспомнился разговор Джисона с его родителями. То, как они прислушивались к сыну, то, как уделяли внимание тому, чего хочет он. Внутри, огненно-красным ворохом, вспыхнула зависть. Она не была липкой, мерзкой или злой. Вовсе нет. Она была доброй. Она мерцала, светилась и расплывалась по телу. Хван хотел только лучшего для друзей, а лучшее оказывается было прямо под носом. Ноги понесли прочь из кабинета, даже не бросив взгляда на мать и отца. Сейчас не хотелось их видеть. Внезапно. Хёнджин еще подобного не ощущал. Он всегда превозносил свою семью, считал, что они самые просветленные и лучшие. Что они правильные. Всё казалось правильным. До сегодняшнего дня. Смерть Ян Чонина, безжалостно отшвырнула розовые очки с глаз парня, и втоптала их в белую больничную плитку. Осталась лишь пыль от пластиковых душек. Держа путь в свою комнату, блондин словно взглянул на коридоры центра под другим углом. Больше не было теплых лучей из окон, детского смеха из закромов чужих палат. Рисунки на стенах младших отделений больше не казались добрыми. Они улыбались, но улыбка эта пугала. Они скалились. Оголяли свои пожелтевшие от времени зубы и смотрели бешенными глазами. Розовые очки и правда спали. Только вот, радости от этого не прибавилось. Парень надеялся, что это лишь эффект потрясения, после, уже, второго случая гибели ребенка в их блоке. Скорбь, скорбь, скорбь, скорбь. Мысль о том, что нужно бы посетить психолога, улетела куда-то на задворки сознания. - По камерам мы увидели, как именно ты, прибрал к рукам ту самую банку с снотворными препаратами. Чужой голос буквально вырвал из раздумий Хёнджина, и заставил впечататься в стену. За углом разговор продолжился. - Ты уже не один раз привлекался за кражи, и подозрения в продаже препаратов. Сейчас все намного серьезнее, парень. Человек умер, возможно по твоей вине. Мужчина в форме полицейского стоял к Хвану спиной. Блондин слегка выглянул, что бы понять. Он хотел взглянуть на человека причастного к смерти друга. Хотелось посмотреть в его нечестивые глаза. Спросить, стоили ли те деньги всех мучений, которые перенесла маленькая Дюймовочка? Он знал ответ заранее, но увиденное ударило с высокой колокольни. Звенящим, отдающим под ребра, чувством. Верить собственным глазам не хотелось. - Ли Феликс Ёнбок, да что ты себе позволяешь? – Стоящая рядом женщина вмиг побагровела. Вены на её лбу вздулись, ноздри расширились, и Хван готов поклясться, из её глаз ссыпались искры гнева. Он видел этот взгляд лишь единожды, и принадлежал он её же сыну. Яблоко от яблони. – О чем ты думаешь, паршивец? Что я тебе такого сделала, что ты заставляешь меня стоять тут, и испытывать чувство стыда? Ты вообще не соображаешь? Бессовестный! Это всё твоя компания, я знала, что ничем хорошим это не закончится. Уголовники одни, да и только! Ты слушаешь меня, мелкая дрянь? Слушай меня, я сказала! Звук пощёчины прорезал больничные стены. Хёнджина приковало к полу. Он хотел забыть последние пары минут своей жизни. Не знать, что Феликс мог быть причастен к смерти Чонина, не знать, что по его вине умер ребенок. Он ведь и правда продавал таблетки. Тот случай в кабинете, когда брюнет украл препараты прямо на его глазах. Хёнджин знал, что этот человек вытворял подобные вещи, и все равно позволил себе привыкнуть к нему. Подпустил в свой мир, давал волю своим же мыслях. В тайне мечтал о запретном. Думал, что Феликс был самым правильным решением в его жизни, несмотря на его образ жизни и мировоззрение. Малиновые осколки снова резали органы. Склеить их уже не получится, остается лишь смотреть на теперешнюю серость и привыкать. Хорошего больше не будет. Он так думал. Но оцепенел, когда сам же схватил Миссис Ли за руку. Та занесла её, что-бы влепить очередную пощечину сыну. - Что вы делаете? – Челюсть свело от трущихся зубов друг о друга. Пальцы крепко держали чужую руку, глаза застилало нечто. Хвану подумалось, что он выглядит сейчас не лучше тех оскалившихся зверей, со стен младших блоков. – А вы что смотрите? В нашей стране разве разрешено насилие? Тем более над несовершеннолетними. – Блондин обратился к полицейским, которые встали в ступор от замечания. Желание назвать их идиотами скрылось раньше, чем преисполнилось. - Ты еще кто такой? – Голос матери Феликса охрип от криков. Она смотрела непонимающе, все еще сжимая кулак. Её всю трясло, то ли от нервов, то ли от злости. Хёнджин не разобрал, потому что столкнулся глазами с забитыми в угол карими омутами. Феликс еще никогда не был таким. Напуганным, пойманным буквально за руку и разочарованным в самом себе. Однако, где-то за медовой окантовкой глаз, скрывалась благодарность. Незаметная, но она была. - Никто. – Парень выдохнул, отпустил руку женщины и только сейчас понял, насколько крепко он держал её запястье. Пальцы покалывало от онемения. – Феликс ничего ему не продавал. Я слышал, как Чонин сам попросил украсть его эти таблетки. У них был уговор, и Феликс был ему должен. Вот и всё. Он не виноват. Дальше говорить не хотелось. Нечто, застилающее глаза, скатилось по щекам солеными дорожками. Вырвалось наконец, срываясь с ресниц каплями. Парень, последний раз бросил взгляд на Ли, и разворачиваясь на пятках, двинулся в сторону блока. До слуха лишь доносилось: - В любом случае, факт кражи присутствует. Можешь идти, Ёнбок, остальное мы будем решать с твоей матерью. – Произнес один из полицейских, чиркая что-то в актовой записи. - Уйди с глаз моих. Не могу видеть тебя, неблагодарный щенок! Хван еле сдержал порыв, показательно закрыть уши. Более мерзкого голоса он еще не слышал. Слышать вообще больше не хотелось. И даже когда за ним закрылась дверь в палату. И даже когда чьи-то руки легли на дрожащие лопатки. Хотелось ослепнуть, оглохнуть, не чувствовать ничего. Хотелось провалится под землю. - Хёнджин… - Слух оставался на месте. Как и слезы, стекающие с кончика подбородка. Как и сердце, неугомонно бьющееся где-то в груди. Как и чувства, которые, казалось бы, уже неискоренимы. – Спасибо тебе, что помог. - Ты продавал ему что-то? – Блондин обернулся и заглянул в боязливые глаза. В тех, точно так же стыли озера, дрожали губы, а руки так и остались висеть в воздухе. – Чонину. Это ты продал ему снотворное? - Я, не… Все было не так. – Грубый баритон Феликса, сорвался. Сейчас это был не тот Ли, которого все знали. Наружу вылез его внутренний ребенок. Ранимый, пугливый, считающий себя виноватым. Знающий, что он виноват. - Значит все таки было? - Послушай, - Брюнет нервно проглотил слюну, всунул руки в карманы штанов и свел брови. Вот она, его защитная стойка. Стойка бойца, стойка правого. – он действительно попросил меня. Я бы не стал ничего ему красть, честно! Но он навесил мне лапши на уши, что он плохо спит, что Мистер Юн не выписывает ему таблетки. Я, блять, просто хотел помочь ему… - В голове завертелись картинки, воспоминания. Феликс нутром ощутил, как его забрасывает в тот самый вечер. Вечер, ставший роковым для Яна. Flashback. - Эй, Феликс! Голос Дюймовочки отвлекает меня. Я откладываю кусок пиццы в тарелку и оборачиваюсь. Праздничный колпак смешно ютится на макушке его темных, растрепанных волос. Костлявые запястья выглядывают из рукавов рубашки, явно большой ему по размеру. Штаны тоже были большими. Да и вся его одежда, словно сняли с взрослого и надели на ребенка. Всегда удивлялся тому, как на нем вообще что-то держится. - Чего тебе, малой? – Слышу свой голос охрипшим и откашливаюсь. В бронхах стоит свист. Воздух немного спирает, надо бы забрызгать ингалятором. Но не сейчас, Хёнджин рядом. - Дело есть. Поможешь? – Его лисий прищур не сулит ничего хорошего. За то не долгое время, что я находился в центре, я выучил этого человека от и до. - Выкладывай, что там у тебя? Именинник сует мне пару крупных купюр и смотрит на меня с надеждой. - Слыш, че это? Убери! – Я быстро оглядываюсь, что бы никто не обратил на это внимания. Все заняты и не смотрят на нас. – Сдурел совсем? - Мне нужно, что бы достал мне снотворное. – Ян нагло пихает деньги в карман моих штанов и отходит на шаг. – Я так больше не могу, Феликс. - О чем ты? - Я не могу спать. Скоро буду как Чан, это уже невозможно терпеть. Мистер Юн не соглашается выписывать мне лекарства. Говорит, что если я поем, то мой организм выйдет в норму и сон вернется. Они не понимают меня, Ликс. Они не понимают, что я не могу просто взять, и поесть. - Я не продаю колеса несовершеннолетним. - Замечаю, что мальца всего трясет. Внутри тлеют затушенной сигаретой сомнения. Мысли о том, что деньги бы сейчас очень не помешали, крутятся перед глазами. Ведь последние ушли на день рождение именинника. Стараюсь отмести эти думки, но жалость к нему перечеркивает все. – Ладно, посмотрим что можно сделать. Никому не слова, понял? Дюймовочка довольно кивает и покидает меня. Пальцы ломаются и издают хруст. Ингалятор оказывается в руке и становится легче дышать. На смену вздоху, приходит желание закурить. И тут он смотрит на меня. Все плохое сменяется хорошим. Сигареты падают обратно в карман, а руки так и тянутся к выкрашенным в блонд волосам. Одергиваю себя, еще рано. Только подступиться, что-бы меня тут же отогнали? Нет уж, я этого точно не вынесу. В голове всплывает медицинская тележка дежурной мед сестры с нашего блока. План по краже снотворного создается сам. End of flashback. - Если бы не ты, Чонин был бы жив… - Хван хватается за голову, зажмуривает глаза и хочет отогнать все стелющие его мысли. Сегодня хочется все сразу и одновременно ничего. Ужасный день. - Нет, Хёнджин. Он намеренно обманул меня. Когда он заливал мне про бессонницу, он уже знал, для чего ему нужны таблетки. Если бы достал не я, он нашел бы кого-то другого. В крайнем случае, спер бы сам эти сраные таблетки. Я виноват, это правда, но… Это было не намеренно. Мне просто нужны были деньги. Блондин распахивает мокрые ресницы и смотрит в упор. До него не сразу доходит суть слов, но то что доходит, разряжает чувство отвращения внутри. - Деньги? Ты говоришь мне сейчас, что Чонин умер только потому, что тебе нужны были деньги? – Слова не фильтровались от слова совсем. Горечь и злость лилась из ушей, стягивала здравый смысл и втаптывала в лужу из собственных слез. - Что? Ты, блять, ты серьезно сейчас? – Феликс развел руками и истерично усмехнулся. Чувство вины жрало изнутри. Он прекрасно понимал, что несет ответственность за младшего, который так рано ушел из жизни. Но слова блондина больно терзали, оставляя осадок обиды прямо в горле. Брюнет заслужил, бесспорно. Но хотелось думать, что хотя бы этот человек смог бы его понять. Залезть в душу и достать всю подноготную, разворошить и обдать теплом. Заставить чувствовать не одиночество, а необходимость. Но видимо, еще было рано. - Пошел вон. – Хван указал пальцем на дверь, отвернувшись от Ли. Он больше не мог смотреть в глаза этому парню. Не сейчас, не сегодня. - Хёнджин… - На уровне шепота донеслось до ушей. - Я сказал уходи. Внутри все дрожало. Дверь за спиной с грохотом захлопнулась, что заставило вновь зажмурить глаза. Было больно. Чувство, облиться кислотой, ворошилось где-то на подкорках. А еще хотелось отмыть рот с мылом, наговорил лишнего. *** Церковь вновь встретила запахом ладана, парафина и затхлости. Хёнджин ощущал величие, находясь здесь, и одновременно муравьем, в огромном, безжалостном мире. Алтарь подсвечивали небольшие свечи, вокруг вились цветастые растения, а распятие не давало оторвать от себя взор. Парень пытался, но он захватывал с новой силой, заставляя вспоминать все плохое. Иерей вновь уволок Хвана за локоть, и вот они снова прогуливались по главному залу. В этот раз он молчал. Да и сам Хёнджин был не в том духе, чтобы разговаривать о чем-то. Чувство безысходности пожирало его изнутри. Гоняло между десен будто ополаскиватель для рта, и раскручивало в барабане стиральной машины, словно если бы он был грязными носками. Он в самом деле себя так и ощущал. Грязным, не умытым, выжатым как лимон. Тоска кроила швы на сердце, а вместе с ней, гнусавые карлики шахтеры, долбили его острыми кирками. Чувство потерянности, безнадеги и одиночества. Вот что это было. - На тебе лица нет, что-то произошло? – Прерывает тишину священник, громко шаркая по полу неизвестной обувью, спрятанной за длинной рясой. Его овальные брови то сводились к переносице, то разглаживали морщины на широком лбу. Хван старался не смотреть. - В моем центре, где меня обследуют, погибло два ребенка. Это были парни с блока, где я проживаю. – Хёнджин проглатывает ком в горле и ощущает тяжесть. Слова даются не легко, лучше бы они продолжили молчать. – Мы дружили… С одним я был не очень хорошо знаком, но терять его было сложно. А вот второй, мне кажется я уже не выдерживаю. Я говорю себе, что это нормально, это больница. Но легче от этого не делается. Блондин намеренно не стал упоминать самоубийство Яна. Он и без Иерея знал, что Чонин совершил самый страшный грех из всех возможных. Желания слушать присказку и разочаровываться в младшем, совсем не было. - Прощаться с близкими всегда не легко, сын мой. Не важно, уходят они на время или навсегда. Ты должен понимать, что все, что ни делается в этом мире, происходит по воле Божьей. От судьбы не убежать, прошлого не воротить. Если он так решил, значит так и должно было случиться. – Ким Мин Ир останавливается, поворачивается корпусом к парню и вглядывается в черты лица. Хмурит брови, отчего под его темными, как мрак, глазами разрастаются морщины, и продолжает: - В тебе что-то изменилось. Несмотря на все трудности, через которые ты проходишь, тебе удалось усмирить свою гордыню и жадность. Хёнджина прошибло холодным потом. Толпа мурашек обогнула затылок, давила под колени, заставляя открыть рот в немом шоке. Парень не поддавался, не выражая не единой эмоции на лице. - Но, как вы это поняли? - Вижу не я, это Бог. Когда же видимый мною и никем не вместимый, как поистине неприступный, изволит помиловать сокрушенную и смиренную душу твою, тогда каким он видится мне, сияя перед лицом моим, таким же блистающим становится он видим во мне, весь исполняя меня, смиренного, всякой радости, всякого желания и божественной сладости. Слова закручивались проводами, словно наушники в кармане его джинс. - Честно говоря, не совсем вас понимаю… - Преподобный! Я прошу прощения, - В разговор влезла Миссис Хван, нервно теребя рукав голубой блузки. – если вы уже закончили, я могу задать вопрос? Это очень важно. - Конечно, он слышит вас и слушает. – Священник складывает друг на друга ладони, приподнимая уголки губ и разглаживая надбровные дуги. - В центре произошел один инцидент, после которого мы хотим забрать сына домой. Либо перевести его в другое учреждение, пока еще не решили. – Женщина оборачивается на мужа в поиске поддержки, а Хёнджин мысленно благодарит матушку, за то, что она не стала упоминать причину их решения. – Но… Мы боимся, вдруг мы совершаем ошибку? Иерей думает несколько секунд, смотря сквозь семью Хван, бросает взгляд в пол и снова возвращается в реальность. - Если вы хотите услышать Божий замысел, то вот вам ответ. От Господа шаги человека направляются, и пути Его возжелает он сильно, но, когда будет падать, не разобьется, ибо Господь поддерживает его руку. – Мужчина возводит глаза вверх, томно вздыхая. - А если вам интересно лично мое мнение, то я считаю, что не стоит. Мальчик выглядит здоровее чем в прошлую нашу встречу, и свет его горит ярче чем прежде. Это самое важное, он очищается от напасти своей, Бог с ним. *** Люминесцентные лампы трещали, давили на нервы. Светлые стены загоняли в угол молодую душу, а за панорамными окнами бегали дети из младших блоков, которые даже не подозревали, что ходят по тонкой дорожке жизни и смерти. Джисон сидел за столом один, ковырял кашу ложкой, а голове каша была еще гуще. Мысли о Чонине заставляли перенестись в тот роковой вечер, когда, казалось бы, все идет хорошо, а потом крики врачей, полиция и разборки. Последние события будто давили на трахею и не давали вздохнуть. Он устал уже от всего, что происходило в его жизни: эти дополнительные порции еды, которые только сдавливали его горло, потеря друзей. Его первых настоящих друзей. Как это пережить, если ты только открываешь свою душу, пытаешься выйти в новый для тебя мир, а человек уходит. Навсегда. Как с этим смириться? Его никто не научил. Железная ложка в руках нагрелась от теплой ладони, молочная смесь в тарелке размазывалась по ее стенкам. Хану хотелось убежать, спрятаться. Вокруг ни души, повара чем-то заняты на кухне, врачей нет, остальные ребята так же мусолят овсянку. К черту все. Джисон быстро встал из-за стола и последовал к выходу. Торопливо перебирая ноги, он отправился к Со. Он то точно оценит эту добавку, в отличие от остальных. – Чанбин? Ты у себя? Можно войти? – Парень несколько раз постучал по белоснежной двери палаты номер четыре. После услышанного положительного ответа, он зашел в чужую комнату и увидел, что друг был не один. На кровати Чанбина ютился Минхо в позе лотоса. Джисон подумал, что отвлек их от какого-то важного разговора и немного смутился. – Не стой в дверях, Хан. Проходи к нам, что там у тебя? – Диабетик похлопал по матрасу рядом с собой, подзывая русоволосого сесть между ним и Ли. Юноша зашел в светлую палату с распахнутым настежь окном. Свежие, прохладные потоки воздуха тревожили сатиновую штору. Ребята на кровати поглядывали на него и улыбались. – Я принёс тебе кое-что из столовой. Ну не могу я ее есть. Мне вполне хватает остальных приемов пищи, а это уже перебор. – Хан протянул тарелку с молочной кашей Чанбину. У старшего от счастья будто заискрилось в глазах, а вот Минхо поджал губы и помахал головой. – Хан, ну он же, и так, нарушает диету, не поддерживайте его эту дурную привычку. Он так никогда из больницы не выберется. – Минхо говорил это спокойно, он никого не отчитывал и не ругал. То было простое проявление заботы. – Ой, не надо. Это же больничная еда, что со мной будет-то? Самая полезная еда на земле. – Со поднял указательный палец вверх и тем временем запихивал уже вторую ложку в рот, мычал, выражая насколько ему вкусно. – Извини, Минхо. Я правда не подумал об этом. – Хан сжался до размеров крупицы, по его коже пробежала волна стыда, руки нервно начали искать платок в карманах спортивных штанов. Из легких был готов вырваться новый поток удушающего кашля. – Эй, Джисон? Все нормально? - Ли похлопал парня по спине, давая тому откашляться. - Тебе не нужно извиняться. Давайте лучше посмотрим фильм. Ты точно успеешь посмотреть с нами хотя бы один, а потом пойдешь на процедуры. Я помню, что тебе утренние ингаляции перенесли на вечер. Минхо ощущал себя жутко неловко. Наверное, он выразился слишком грубо и задел нежную цветочную душу. Внезапно, ему захотелось обнять его, прижать к себе и шептать на ухо “Все хорошо, все хорошо, все хорошо.”. Но он не мог себе это позволить. Он видел, как Джисон после любого проявление внимания сразу же краснеет и смущается. Даже если он сам был инициатором этого внимания. Хан сел между ребятами, и они включили старенькое аниме. В какой-то момент он почувствовал что-то тяжелое и щекочущее щеку. Парень скосил взгляд и увидел, как розовая бабочка ютилась на его плече, а уголки его губ слегла подрагивали от движущейся картинки на ноутбуке. Время для них прошло незаметно, словно пару взмахов колибри и уже закончилась полнометражка. Нужно идти на процедуры. Хан мягко попрощался с друзьями и вышел из палаты. *** Смеркалось. На улицах уже слышны трели цикад, ветер стал более прохладным. Хотелось набросить на себя теплый шерстяной кардиган и понаблюдать за ночным городом. Но машина родителей приближалась к центральному входу в больницу и на душе словно камень упал. Он возвращается к ребятам. Он возвращается в свой новый дом. Зайдя в палату Хёнджин тихо вдыхает и наполняет легкие ароматом лаванды от нового саше в своей комнате. Быстро переодевшись в более комфортные вещи, он решил полежать после тяжелого, во всех планах, дня. До ужина остается час, а значит этот час можно провести в безмятежной вечерней тишине, читая книгу какого-нибудь старого классика. Но планы его нарушает короткий стук, доносящийся до ушей. Хван подходит и приоткрывает дверь, а перед ним стоит донельзя расстроенный Джисон. – Привет. Что-то случилось? Ты как будто сам не свой. – Блондин растерянным взглядом пробегается по другу напротив. Он выглядит бледнее обычного и нервно теребит свой платок в руках, вечно путешествующий с ним. – Да нет, а может и да, не понимаю. Можно к тебе? – Хан наконец-то поднимает взгляд своих оленьих глазок на собеседника и с надеждой смотрит на друга. Разумеется, Хёнджин его пустил, как он мог не пустить к себе человека, который явно нуждался в разговоре. По виду Джисона можно было понять не вооруженным взглядом, что в его голове столько не высказанных мыслей, что та взрывается, а душа скребет острыми когтями ребра и рыдает. – Ты себя нормально чувствуешь? Я первый раз тебя таким бледным вижу. Может надо к врачу? – Искреннее сопереживание друга сводило Хана с ума, но он не знал, как правильно ему начать разговор. Джисон хрустел пальцами, расчесывал нежную кожу ладоней и наконец глубоко выдохнув и прикрыв глаза, собрался с силами и начал разговор: – Я тоскую по Чонину, мне его не хватает. Он как будто со своей смертью забрал смех из нашего блока. Будто даже стены стали темнее. Я никогда не задумывался о том, что в его голове. Я видел, что он мало ест и видел какой у него бывает вспыльчивый характер, но все списывал на подростковую инфантильность. А оказалось, что он нес в себе массу боли, а мы даже не замечали. И тут я подумал, а сколько же боли несут все остальные? А что, если я завтра проснусь и не будет кого-то еще? – Хан вывернул свою душу почти на изнанку. Он вывалил на друга все мысли за сегодняшний день в один момент. Джисон думал, что после этого должно стать сразу легче, но легче не становилось. - Иногда я думаю о том, что хочу забрать болезнь Банчана, чтобы не спать и всегда быть готовым. Такой бред... Хёнджин задумался на минуту, вспоминая все слова поддержки. В то время, как у самого на душе кошки скреблись. – Я тебе обещаю, больше ты не увидишь ни одну смерть в нашем блоке. Мы все выберемся и вернемся домой. - Блондин сжал чужую ладонь и вздохнул. - Я понимаю твою тоску по Чонину, мне тоже его не хватает. Но не души себя чувством вины. Он сделал свой выбор, вряд ли ему кто-то мог помочь. – Хван приобнял друга за плечи и шепотом сказал ему на ухо: – Если ты таишь свою боль внутри, она тебя сожрет и не подавится. Знай, что я всегда рядом, я всегда могу тебя выслушать и поддержать. Не копи эмоции в себе, позволь себе выдохнуть. Джисон уткнулся лбом в грудь друга. В голове, словно в казино начала крутиться рулетка: красный, черный, красный, черный. На каком же цвете она остановиться? Продолжить держать все в себе, или открыться? – Тогда позволь мне рассказать один секрет. Но сначала я полностью расскажу о себе, и надеюсь, после этого ты меня поймешь. – Хан кусал сухие губы. На них скоро появятся болезненные, кровавые трещины, но его это не останавливало. Носитель раковых клеток терпеливо ждал, он понимал, что о себе говорить нелегко. Камни с души легко и не сбросить, но, если у тебя нет сил этого сделать, ты так и останешься на дне, утопая в непрошеных мыслях. [Медицинская карта больного] Фио: Хан Джисон. Полных лет: 17. Заболевание: Муковисцидоз. Симптомы на момент поступления в детский центр: осложнение в виде пневмонии, постоянный кашель, деформация грудной клетки, отдышка. Палата № 3. – Как ты уже знаешь, у меня муковисцидоз. Это генетическая болезнь и вылечить ее невозможно. Врачи с самого детства твердили, что я не доживу и до тридцати. Представляешь, до четырех лет мы даже и не знали о диагнозе. Хотя моя детская карта была больше похожа на второй том “Война и мир”. Врачи ни разу до этого не отправляли нас на анализы, а винили родителей, что вечно меня таскают на работу к морю, вот и простужаюсь. – Хан смотрел в пол и собирал мысли как пазлы, чтобы рассказать свою историю дальше. Но Хёнджин слегка хмуря брови задался вопросом: – Подожди, а почему тебя брали с собой на работу? – У родителей бизнес пошел в гору. Они продают свежую рыбу, множество поставок в рестораны и всякие магазины. Да я и не у моря был с ними, чаще я сидел в игровой, пока они занимались документами, но иногда и в море с ними выходил. Поэтому врачи и решили, что я простужаюсь, а мой слабый иммунитет сразу переводит болезнь в бронхит. Однажды, этот бронхит дошел до такой степени, что я начал кашлял кровью. Вот тогда-то родители и засуетились. Мы сдали анализы. Причём все мы, родители тоже. У меня нашли ген муковисцидоза, а родители были его переносчиками, так что шансов не заболеть у меня было ноль. – Джисон грустно улыбнулся и посмотрел на Хёнджина. На чужом лице была видна печаль и обида. Обида за друга и с рождения потенциально тяжелую судьбу. – Вот тогда-то моя жизнь и разделилась на до и после. Родители стали переживать, закупили нужное оборудование в дом, всякие там концентраторы кислорода, баллоны, кучу лекарств и всего прочего, наняли мне няню и практически заперли дома. А сами стали работать еще больше, чем прежде. Я так редко их видел. Я так скучал по ним, а единственная кто был рядом со мной это моя няня - Чхве Чанми. Хорошая женщина, она бывшая медсестра. Когда родители увидели ее послужной список и опыт работы, они даже не рассматривали никого больше. – Хан потер уставшие веки. Перед глазами стояло лицо его няни. Женщины, с которой он провел практически всю жизнь. – Она классная, заменила мне бабушку и даже родителей, в какой-то степени. Ты не подумай, что я не люблю их, совсем нет, я их очень ценю, люблю и уважаю. Благодаря всем им я еще живой. – Что ты, я даже не думал об этом. Я же видел вас тогда вместе на регистрации. С первого взгляда видно, что вы хотите друг другу лучшего. – Хван крепче сжал свои теплые ладони, держа трясущиеся пальцы Джисона. Это должно было его успокоить и убрать лишние мысли из головы. – Спасибо, но я все равно будучи маленьким задавал себе риторические вопросы: “Почему мама и папа всегда на работе? Зачем они ездят в командировки? Почему им нравится больше общаться с другими, чем со мной? Наверное, это из-за моей болезни.”/ Они так сильно за меня боялись, что даже не разрешали мне гулять с остальными детьми на площадке. Лишь в их редкие выходные мы уезжали куда-нибудь за город. Няня, конечно, иногда сдавалась под моими уговорами, и мы ходили на площадку, но только когда там никого не было. Большую часть своего детства я просидел дома смотря в окно и лепя с тётей Чанми посуду из глины. Мы даже гадали судоку и разгадывали кроссворды. Она помогала мне учиться на домашнем обучении, объясняла мне разные темы и помогала с уроками. – Тебе повезло, что она такой добрый и с чистой душой человек. Бог обязательно ее вознаградит позже. – Хёнджин слегка улыбался, смотря на Джисона и не отпускал его руки. – Знаешь, я так завидовал другим детям. Пока я сидел на подоконнике, они играли и веселились. Пока их родители наслаждались игрой своих детей, мои впахивали до ночи. Детский смех с улицы стоял как звон гонга в ушах. Это так не справедливо. Почему я не заслужил счастья? Обычного счастья? Почему мои родители вместо здорового сына получили меня? За что? – Легкая улыбка на лице Хана сменилась болью, голос предательски дрожал, кашель подступал, но он героически вытерпел находящие позывы. – Джисон, не думай так, тут нет твоей вины. Не у всех судьба ровная, как свежий асфальт. Бог не дает нам трудности, с которыми мы бы не справились, значит он верит в тебя, и я в тебя тоже верю. Твое счастье обязательно придёт, а если не придёт само, то мы его вместе отыщем. – Хёнджин будто сам не верил в свои слова смотря на боль друга. Он хотел уложить его спать, чтобы вся его жизнь оказалась лишь страшным сном. – Кто знает, возможно, ты прав. Я становился старше и моей Чанми стало тяжелее со мной. Я так нуждался в общении, что начал сбегать из дома, пока она была увлечена чтением или просмотром ее любимой вечерней программы по телевизору. Я сбегал не на долго, хотя бы на полчаса. Даже познакомился с парой ребятишек, это оказалось легко. Мы быстро с ними сдружились, нам нравилось общаться вместе. К сожалению, в одну из последних вылазок я не уследил за временем и пока я гулял с ребятами, няня в слезах меня искала. Она позвонила родителям и те тут же примчались домой. – Хан сделал небольшую паузу чтобы отдышаться, приступы кашля стали учащаться. Хёнджин терпеливо ждал. – И чем же закончилось? Они, наверное, очень злились, да? – Поглядывая на друга уточнил блондин. – Разумеется. Меня посадили на домашний арест, поменяли замочные скважины, а ключи дали только на сохранение няни. Я был так зол на них, ты не представляешь. Я только вдохнул нормальную жизнь, как мне тут же перекрыли доступ к кислороду. Через пару тройку дней мы обговорили все с родителями и помирились. Но я продолжал завидовать тем ребятам, они проживали жизнь моей мечты, общались с кем хотели, занимались спортом, а мне ничего из этого было нельзя. Еще через год, моей уже седовласой няне стало очень тяжело приходить каждый день. Да и не было смысла, я повзрослел, вызывать скорую я умел, подключать кислород тоже. Даже научился готовить, поэтому она приходила ко мне пару раз в неделю, проведать по старой привычке. – Джисон выдохнул после этих слов. – Тебе стало легче одному? Можно было выходить гулять? – Хвану и правда была интересна его судьба, ведь он отчасти жил той жизнью, о которой мечтал его друг. – Бесспорно, даже смог уговорить родителей записать меня на кулинарные курсы. Я хотел быть как Ким Хан Сон, его книги о кулинарии я буквально проглатывал. Меня записали на курсы BBQ и приготовлению стейков. Получалось сначала не очень. Вместо красивого рибая получалась подошва для рабочих сапог, в то время как у остальных все складывалось с первого раза. Но это меня подстегивало, я не хотел от них отставать и мучал куски мяса доводя их до идеала. Так странно, вроде и получалось, но в душе было какое-то непонятное чувство, как будто что-то разрасталось и брало мое сознание в свои лапы. Не знаю, что это было, но после окончания курсов я заболел, подхватил какой-то сильный вирус и состояние легких и бронхов начало ухудшаться. – Хан вскинул руками и заключил. – Собственно, поэтому я и здесь, сижу у тебя в палате и забиваю твою светлую голову своими ненужными мыслями. – Ничего ты не забиваешь, мне было интересно послушать твою историю. А теперь еще и хочется попробовать твои стейки, уверен они очень вкусные. Это и был твой секрет? – Хенджин поинтересовался у Хана, он надеялся, что теперь тот сможет открыто говорить, после того как доверился и рассказал свою историю. Русоволосый тяжело вздохнул, его щеки слегка покраснели. Он снова прикрыл глаза, чтобы набраться сил и окончательно обнажить свою душу. – Нет. Понимаешь, мне кажется, что мне начинает нравится... – Хан закашлялся. Все сдержанные ранее позывы слепились в единый снежный ком, который перекрывал ему дыхание. Было тяжело даже вздохнуть для очередного приступа. Джисон рефлекторно достал свой платок и приложил ко рту. Кашель продолжался. Хёнджин начал паниковать. Он уже хотел бежать за врачами, как увидел, что парень показывает ему рукой на графин с водой. Он быстро налил своему другу попить, и дрожащими руками поднес к его губам. Тот начал пить, кашель постепенно сходил на нет. – Спасибо, Хёнджин, ты мне очень помог. – Благодарность Джисона вытекала слезами от приступа. Он мельком бросил взгляд на свой сложенный платок и увидел там несколько капель крови. Пугать друга еще больше не хотелось, от слова совсем, поэтому четким и быстрым движением он убрал ткань обратно в карман. – Как же ты меня напугал. Ты уверен, что тебе не нужен врач? Может все же позвать дежурного? – Сердце в груди бешено билось. Хван по-настоящему испытал страх за его жизнь. Руки его продолжали трястись, успокоится он не скоро, волнение никогда так быстро не уходило. – Не переживай, такое бывает. Специфика болезни. – Облизнув сухие губы, Хан снова начал набираться сил для раскрытия своего секрета. Во рту еще был противный привкус железа, горло саднило так сильно, что казалось будто там застряло тысячу игл. – Вот что я хотел тебе сказать. Мне кажется, мне нравится Минхо. Совсем не в дружеском плане. – В горле пересохло, в ушах звенел писк старого телевизора. Хан смотрел на Хёнджина и надеялся, что он не стал ему противен. Что друг не отвернётся от него, после так называемого каминг-аута. – Ого. А почему ты пришел с этим ко мне? Я совсем не опытен в этих делах, я совершенно не знаю, чем могу тебе помочь. – Хёнджин хлопал своими пушистыми ресницами и недоумевал, почему Хан обратился к нему? В голове крутилась только одна мысль, бьющая барабанными палочками по металлическим тарелкам “Раньше я считал, что это - грех. А сейчас сам ненароком задумываюсь об этом. Могу ли я осуждать Хана, за его чувства?”. – Просто мне показалось, что вы с Феликсом сближаетесь. Ваши переглядывания уже заметили все, поэтому и подумал. Я так завидую, что вы набрались сил для этого, вот бы и мне так же. Извини, если я задел тебя, я не хотел. – Виноватый взгляд Хана пробежался по Хёнджину. Со стороны казалось, что у того пойдет пар из ушей. Шея уже покраснела, краска градиентом переходила на ушные раковины. – Да с чего вы все это берёте! Мы не сближаемся, мы не пара! Почему вы постоянно говорите об этом? Если я с ним нормально общаюсь это ничего не значит, я со всеми так общаюсь. Теперь припишите мне романы с половиной центра? – Блондин выходил из себя. Он кругами ходил по палате и вбрасывал руки в воздух. Хотелось заорать, кинуть что-нибудь в стену, чтобы эта злость ушла. – Прости, я не хотел тебя злить. Давай успокоимся, пожалуйста, я больше не заговорю об этом, я тебя услышал и понял. – Джисон уже хотел встать с кровати и взять Хёнджина за руки, чтобы усмирить его злость. Но их разговор прервала мед сестра, которая созывала детей на ужин. Хван выдохнул и словил себя на том, что при упоминании Феликса у него внутри разрождается пламя. Он не хотел принимать тот факт, что это пламя было вовсе не обжигающим, а теплым и завлекающим к себе. По этой причине, пламя обдавало жаром, противилось и заставляло ощущать злость. Но Джисон же в этом не виноват? – Нет, это ты меня извини, я не должен был срываться. Пошли ужинать, я проголодался за весь день. В столовой было не шумно, дети медленно ели свои назначенные порции и что-то тихо обсуждали. За столиком блока номер восемь уже почти все собрались, не хватало только черноволосой макушки. Никто не решался уточнить, где он пропадал на этот раз и под обсуждение последней игры для их плейстейшена ребята начали ужинать. *** Лежа в кровати и накрывшись прохладной тканью, Хван вспоминал сегодняшний разговор с Джисоном. Он думал про боль внутри каждого из нас, думал про то, как он взорвался лишь от того, что Хан упомянул Феликса. Мысли словно гончие псы блуждали по подкорке сознания. Анализируя сегодняшний день, он пришел к мысли, которая фейерверком взрывалась в голове: “Господи, что же я наговорил Феликсу. Какой же я дурак, он ждал от меня понимания и поддержки, а я высказал ему столько глупостей и выгнал за дверь. Человека - который нуждался в моей помощи, я выставил и не поверил в его невиновность. Он столько раз мне помогал, заботился обо мне, поддерживал. А я даже не смог его толком отблагодарить.“. Блондин зарылся в одеяло по глубже, поджал под себя ноги и вздохнул. Захотелось вновь услышать глупые шутки, дурацкие высказывание и хамство. Захотелось, чтобы он снова невзначай коснулся его руки, и ощутить то самое чувство в низу живота. Захотелось почувствовать ментолово-табачный запах в носу. Захотелось его увидеть. Хёнджин решает, что завтра он обязательно извиниться перед Феликсом. Возможно, тот его не простит. Слова, вырвавшиеся из его рта, были слишком категоричны и грубы. Возможно, он бы и сам не смог такого простить. Но надежда, тлеющая огненным бычком за окном, не меркла. Хван не понял, показалось ему, или нет. Глаза смыкались, картинка размывалась. Сонливость наступала на пятки, и юноша провалился в пучину сноведений.