Теплое солнце холодной зимы

Май, 1995 год. – Нет, ну, вы только послушайте, только вдумайтесь, бизнесмен, мать его! – раскатистый бас Космоса Холмогорова разносился по периметру роскошного зала ресторана «Симфония». – Ты, – он показушно ударил себя широкой ладонью по лбу, – ты вообще думаешь, че делаешь?! Вить, это че ваще такое?! Тебе вот… – рэкетир всплеснул жилистыми руками перед носом товарища, а потом возмущенно осмотрелся. – Вот это все, на кой черт оно тебе надо было?! Амбиции что ли?! – Ты чего разорался здесь, Космос?! – когда сдали остатки хлипких нервов, Виктор отложил на край стола книжку, упакованную в обложку из потертой искусственной кожи. Не найдя в меню ничего, что могло захотеться проголодавшемуся организму, рэкетир перевел дыхание. Перед его носом по-прежнему стояла полупустая бутылка коньяка и граненая стопка. – Если ты сейчас гостей распугаешь, вечером в кассу сам докладывать будешь, – он был серьезен, напряжен. Таким, каким стал в последнее, отнюдь, не самое спокойное и радостное время. – А я доложу, – нервно заверил Холмогоров, откинувшись на спинку кожаного диванчика. Он хаотично потряс головой, будто улавливая нотки агрессии в поведение Виктора. Бегло оглядев початое спиртное, которое стало завсегдатаем их встреч, Космос стиснул зубы. – Я доложу, Вить, ты в этом не сомневайся, договор? Доложу так, что ты еще неделю свою богадельню открывать не будешь, – закинув ногу на ногу, друг положил вытянутую руку на широкий подлокотник. Постукивая пальцами по лакированной поверхности, Кос затих. Похолодевшей ладонью другой руки он заслонил лицо, которое вот-вот грозилось загореться от возмущения. – Нет, это ж подумать только, – бандит с недоверием прошипел, – наш Пчела пытается выжить в ресторанном бизнесе! Да ты же ведь, – он резво поддался вперед и оперся широкими локтями на крепкий дубовый стол, – ни черта не смыслишь в этом, ну! Это что еще, – друг рассерженно фыркнул, – за пируэты такие? У нас че, дел не было? Ну, поигрался, повеселился и отдал бы эту забегаловку! Чего ты тянешь-то?! – он со злости сжал шероховатые ладони в кулаки. – Смешно же, в конце концов! – Ты меня отчитывать заявился? – не теряя самообладания, которое обещалось сгинуть еще пару минут назад, Пчелкин взял в руки пачку сигарет. Выудив цигарку, рэкетир дотянулся до спичек. – Мне учителя здесь не нужны. Давно из-за школьной парты вылез, ясно выражаюсь? – зашипел он. Его раздражало происходящее не хуже, чем Холмогорова раздражал алкоголь, который Витя снова поставил на стол. В последнее время он действительно зачистил с горячительными напитками, хотя «зачистил» – это если подбирать слова и пытаться выразиться как можно мягче. Если же не скрывать суровых реалий, можно было смело заявлять – Пчелкин в открытую пил – безбожно и до последней капли. – Тебе ясно все? Учителя не требуются! – жестче повторил Виктор. – Вот только это как раз и ясно, – согласился друг, перехватывая коробок. Космос сдерживал себя из последних сил. У него чесались ладони – так сильно хотелось вмазать Пчеле по лицу. По лицу, которое за последние месяцы заметно осунулось и приобрело нездоровый бледный цвет. – А остальное мне ни черта не ясно. Ни черта! Вот ваще! – выудив одну поломанную спичку и чиркнув ею о стесанную боковину картонной коробочки, он зажег слабенький огонек. Тот затрепетал от частого дыхания рэкетира и вскоре погас. – Сгоришь, как эта… – кинув потухшую на стол, принялся пророчить Космос. – Да я ведь всю жизнь тебя знаю, а к финтам твоим привыкнуть не могу. Ты кому пытаешься что-то доказать? Вот этим, – сначала рэкетир указал рукой на бутылку с цветастой этикеткой, – вот этим, – следом он посмотрел на пепельницу, которая была переполнена окурками, – и, наконец, вот этим, – завершив свою речь взглядом, что был красноречивее высокопарных слов, Холмогоров намекнул на нетрезвость друга и гневно нахмурился. – Ты когда просохнешь, а?! Тебе алкоголизм вместе с рестораном передали? Или подарили, может?! – Ни че мне не дарили… – кинув на стол сигарету, которую раскурить не удалось, Виктор взял в руки коньяк. Он и сам не понимал, что происходило, да вот только с зеленым змеем жилось значительно легче. По крайней мере, последние месяцы точно. – Разве же такое дарят? – засмеялся он. – Только если врагам и то… – вслух правда прозвучала неприятнее, чем ему представлялось. – Да ты стопку из рук не выпускаешь, – принимая невинный облик, который совершенно ему не подходил, Холмогоров кинул спичечный коробок на стол. – Может, о матери подумаешь? Или о Марго! – бригадир смерил лучшего друга рассерженным взглядом. – Ты зачем ее вернул-то? Что, поиздеваться над девкой захотелось? Не жалко?       Виктор поднял голубоглазый взгляд. От яркого света лампы заболели глаза. Пчелкин провел пальцами по опустившимся векам и вдохнул полной грудью. Когда лучший друг заводил разговоры о близких, становилось противно от самого себя. Включалась совесть. Точнее, включалась пропитая совесть, как предпочитал выражаться Космос. На покатые плечи Пчелы тяжелым грузом опускалось чувство вины, которое до наступления таких минут пряталось глубоко внутри.       Именно под гнетом бесцеремонной правды молодой рэкетир соглашался с тем, что частенько перебирал, что позволял себе лишнего, что, откровенно говоря, упивался в хлам. Пустые бутылки из-под коньяка не на шутку пугали своим количеством все его окружение, да только сердце самого Виктора Павловича трогали довольно редко. – Не все потеряно, – заметив, что друг призадумался, вынес вердикт Холмогоров. Выхватив из его рук бутылку, он добавил. – Редко ты думаешь о том, что у тебя вообще-то обязанности есть, и я сейчас не про работу говорю, – едва ли не выплюнув слова прямиком в лицо товарищу, Космос не решился отпустить еще более грубую и жесткою правду. С грохотом оставив стеклянного змея, тот прочистил горло, в котором успело пересохнуть. Юрьевич отдавал себе отчет в том, что учить кого-то уму-разуму должен был не он, хотя бы потому, что у самого были проблемы с зависимостями, но других на «горизонте трезвости» лучшего друга не наблюдалось. Господин Холмогоров надеялся, что его попытка увенчается успехом, или хотя бы блеснет желанной надеждой в кромешной тьме. – Я уже тебя без бутылки не помню. Ты с февраля не просыхаешь, а на дворе – май. – Уже май, – подхватил Витя, раздавшись в полуулыбке. – Филатов тебя в вытрезвитель, как к себе домой возит. У Белова, что вытворил, помнишь? – Холмогоров заговорил про происшествие, которое случилось на дне рождения Александра, их общего друга, а по совместительству еще и бизнес партнера. – Если Фил тебя больше не повезет к врачевателю, я отвезу, – припоминая бесчисленные попытки Валеры (еще одного постоянного члена их бригады) оказать помощь Виктору, Космос впоследствии решительно заверил. – Мне сил хватит. Справлюсь с тобой. Уж поверь, Пчела. – Ты же – Космосила, – хрипло усмехнулся Виктор, подпирая отяжелевшую голову рукой. – Тебе точно силенок хватит… – хмельной смешок соскочил с его приоткрытых губ. Он поймал тишину буквально за хвост. Проказница постоянно ускользала, а ведь была чересчур необходима, хотя бы для того, чтобы головная боль Виктора Павловича смогла поумерить свой пыл. – Ты мне о матери даже не думай говорить. Это моя семья. Только моя, Кос, – тон его голоса стал мрачнее, а когда-то ясный, чистый взгляд мрачнее. Слова слышались резкими и грубыми. Рэкетир походил на оголенный нерв – ему было по-настоящему тяжело, и это было видно, но помощи просить он не собирался. И это он еще раз подтвердил словами, брошенными чуть позже. – Повторяю, мне учителя не нужны. Я не нанимал. И темы – «Маргарита» это тоже касается. Я ничем ей не обязан, а помирился с ней потому, что голова варит у нее хорошо. К тому же, я был уверен, что ей работа нужна. Нормальная, где платят хорошо. На этом… – он отвернулся. – На этом точно все.       Холмогоров слушал товарища и все больше убеждался в одном – необходимо было что-то предпринимать. Состояние бригадира ухудшалось, исход пьянок был ясен, как дважды два – Виктор в очередной раз загремит в вытрезвитель, где его встречали с порога, а уже оттуда недалекой дорога казалась и до белой горячки, в народе ласково нарекаемой – белочкой. – Ты решил у нас гулять до последнего? – спросил Космос. – До какого-какого?! – слыша затаенную издевку, усмехнулся Виктор Павлович. – Мне еще и тридцати нет, а-а-але! Ты меня че, со счетов списываешь? Я тебе, чертила, – заядлый «трезвенник» несдержанно рассмеялся, – свой ресторан не оставлю. Вообще тебя в завещание не включу! – До гробового, придурок, – не церемонясь, пояснил товарищ. Он не обратил внимания на пьяную шутку собеседника, и глазом не моргнул. Космос продолжал гнуть свою линию, в надежде достучаться до человека с не утешающим диагнозом «укрепляющийся алкоголизм». – Да самого что ни на есть конца, – Юрьевич яро распылялся, откровенно злился. Он готов был поклясться, если бы не заведение, где они находились, давно бы приложил кулак к челюсти Пчелы. И приложил – мягко сказано. Космос поступил бы именно так, и после не ощутил бы намека на чувство вины. – Ты от дел все больше отходишь, богадельню, вон, свою пропиваешь… – бандит протяжно выдохнул. Он бы с радостью не поверил в произносимые слова, но правда была такой – жесткой, грубой, мерзкой. – Зачем тебе вообще этот ресторан нужен был? – Как ты сказал? Амбиции вроде, да? Вот на этом и закончим, – Витя подцепил пальцами сигарету, валяющуюся совсем рядом, зажал ее между зубов и, наконец-таки, поджег. – Я обзавелся территорией, наладил именно свои связи, и все тут. Ты чего так кипишуешь-то? – он искренне не понимал маневров лучшего друга. Выдохнув ком табачного дыма чуть ли не в лицо Холмогорову, Пчелкин крепко затянулся. – За это вроде не убивают, да даже не сажают! – трезвость пронеслась подобно вихрю. Внезапно показалась и так же внезапно исчезла. Космос Юрьевич опомниться толком не успел, как треклятый дурман снова застил голубоглазый взгляд Виктора. – Че смотришь на меня? Я дела трезво веду, а после... Это мое дело, – он запрокинул голову назад. Кольца дыма вылетали из его приоткрытого рта и, отравляя воздух, в нем же растворялись. – Ты ведешь?! – усомнился в услышанном Космосила. – Есть желание оспорить? – шикнул в ответ ресторатор. – Имеется, – откликнулся бригадир. Они сцепились взглядами. Холмогоров поверить не мог, что Виктор с такой легкостью приписывал к себе заслуги своего заместителя – Маргариты, которая пахала в стенах именитого заведения и днем, и ночью. Интересно, Витя хоть раз ее по-человечески отблагодарил? И не на словах, а, быть может, незапланированной премией, ведь за все прошедшие месяцы, которые ресторатор провел в хмельном дурмане, его детище не потеряло своего имени. – Ладно, давай не об этом, – сдался бандит. – А ты вообще знаешь, кому твоя оперетта принадлежала до тебя родимого? – ловко съехав с предыдущей темы, он, наверное, в первый раз в своей жизни так настойчиво потребовал серьезности от товарища. – Нет? – не заметив во взгляде Виктора ни намека на понимание, он подавил нервный смешок. – А-ай, хрен с тобой! – отмахнувшись, рэкетир снова отдалился от собеседника. Космоса раздражало происходящее, но еще больше бригадира выводило из себя, что в свои скользкие планы Пчела втягивал тех, кто был дорог и его сердцу. – Скажи хоть на милость, Синичкину зачем сюда впутывать, м? – Твоей Синице работа нужна была? – на взводе рыкнул бизнесмен. Ответ был очевиден, и произносить вслух его не требовалось. – Она сама ко мне пришла! Кос, я как в ваших семейных делах не разбирался, так и не собираюсь. – И это единственное-произнесенное оказалось правдой. Копошиться в чужих постелях горе-ресторатор не изъявлял желания. К нему пришли, его по-дружески попросили, и он, за малым количеством ответственных и дельных кадров, не отказался. Кто в здравом уме людьми разбрасывался в такие-то годы?! – Она у тебя на английском шпарит, как я на родном не умею. Ты мне лучше скажи-и, – Витя, кажется, начал понимать, в чем дело крылось, отсюда напряжение начало сходить на «нет», – тебя бесит, что я пью или что я «Симфонию» выкупил? – его речь прервалась благодаря внезапно настигшей икоте. Задержав на долю секунды дыхание, Виктор Палыч завершил мысль. – А может тебя раздражает, что у меня с Марго непонятно что происходит или может, что твоя Синичка отныне у меня порхает? – Че ты несешь, Пчела? Ты, это, не надо мне сейчас тут, – нахмурился друг, ощущая, что его уверенно подсекли. И как он мог попасться на крючок вот так просто? Выждав несколько секунд, рэкетир рассерженно шикнул. – Я че, террорист какой-то? По-твоему так что ль? – заметив, что по лицу Виктора Палыча расползлась едкая ухмылка, Холмогоров отвернулся. Он посмотрел в сторону бара, возле которого как раз крутилась его Натали. Она держала в руках маленький блокнот и что-то наспех в него записывала. – Ни че меня не бесит. Пусть работает, – во-второй раз сдался Юрьевич. – Она дома скоро выть начнет. – Так бы сразу! – победно хмыкнул Пчелкин. – А то про амбиции мои тут распинаешься. Сам не лучше меня, понял? Натали Витальевна твоя, – он затянулся в последний раз и затушил тлеющий окурок в стеклянной пепельнице, – дама с мозгами. Между прочим, – похвастался он, – мы теперь с закордонными сотрудничать будем. Если она там, на пару с Марго добалакаются… – у него сильнее начал заплетаться язык. Выпитый ранее алкоголь уверенно расходился по истощенному организму и смешивался с молодой, горячей кровью. – К тому же, нам свой переводчик не помешает. Своих с руки не страшно кормить, не прав я что ли?! Вот, – он расценил молчание Коса, как согласие, – то-то же. И бухгалтер, и переводчик. Ты, так-то, хвалить меня должен! – С руки кормить? – не уловил связь Юрьевич. Он все еще наблюдал за Синичкиной, которая отошла от высокой стойки и решительно направилась к тяжелым дверям, за которыми скрывалась кухня. Натали настолько была увлечена новой работой, что даже суженного-ряженного своего не заметила. Хотя, может, оно к лучшему было? Каверзных вопросов на тему, что бригадир забыл в ресторане, избежать явно не получилось бы. А в лишних нервотрепках Кос не нуждался. Ну, теперь-то точно, особенно после разговора с пьяным Пчелой. – Ты че ваще удумал, змей?! – Холмогоров сделал выпад вперед и схватил Витю за ворот его серого пиджака. – Полегче! – он скинул с себя цепкие лапы товарища и пригладил края делового костюма. – Ты решил по мне проехаться сегодня? – раздраженно фыркнул Виктор. – У тебя че, магнитные бури? – припоминая, как Натали жаловалась на непрекращающиеся головные боли, вызванные гневом небесных канцелярий, Пчелкин доходчиво разъяснил. – Я говорю о том, что к нам скоро на огонек заглянут. Люди, так-то, серьезные. Может, договорятся девчонки о том, о сём, – и пока его товарищ пребывал в состоянии аффекта, бандит плеснул себе коньяка в скучающую стопку. – У Марго идейки были, а Натали поможет как раз. Добазарится, а там глядишь, и дело попрет. Вторую «Симфонию» откроем, – ресторатор залпом выпил налитое. – Иль думаешь, иначе назвать вторую стоит? Ты смыслишь в музыке? А то я далек от этих ключей… Гаечных, – называя основу музыкальных регистров несколько иначе, он заливисто засмеялся. – Скрипичных, Вить, – наблюдая за товарищем, поправил Космос. Вкус разочарования ему совершенно не нравился, но, смотря на пьяного Виктор Палыча, только такое и напрашивалось.       В рэкетирской «Симфонии» играла тихая музыка. Большие колонки, из которых доносились слова зачастивших босяцких песен, отнюдь не радовали работников, но зато приходились по настроению и по душе многочисленным гостям сего заведения. С того времени, как столичный ресторан перешёл в руки к Виктору Павловичу, известному в широких бандитских кругах, как бригадир из группировки Сани Белого, многое переменилось. Настроение и атмосфера былого приличного места канула в бездну, а на троне привычных манер отныне восседала презрительная надменность и излишняя откровенность. В стенах заведения все чаще стали собираться люди, которых в народе называли «малиновыми пиджаками», а стрельба сотрясала здешние стены стабильно раз в месяц. И, если сам Виктор не переживал на тему бесконечных разборок, потасовок, то Холмогоров не мог похвастаться спокойствием, особенно вследствие последних событий. Отныне в «Симфонии» имела честь работать его Синица. Да, Натали Витальевна обладала довольно стойким и непробиваемым нравом, но от этого легче Юрьевичу не становилось. Шальная пуля не выбирала будущую жертву – она на всех порах влетала в тело и пробивала его на вылет. Жалости в стали не находило еще ни одно остановившееся сердце. – Ты помнишь, что у нас вообще-то общие проблемы имеются? – заводя старую шарманку, Космос окончательно переключил внимание на друга. Натали, похоже, не собиралась возвращаться в его поле зрения, а остальные завсегдатаи здешних мест его совсем не интересовали. – Например, Дубровские дела. Их не надо решать, Пчела?! Саня рвет и мечет, говорит, собираться надо. Такими людьми, как этот Игорь Борисович не разбрасываются. Точнее, – прокашлявшись, он исправился, – такими связями. У него ведь все, ну... Почти все, – снова допустив поправку, бандит продолжил, но значительно тише, – Подмосковье на руках. Еще одна часть, как раз та, что севернее, – он всплеснул руками, как бы жестами подкрепляя свои слова, – и все. Лезть нельзя туда будет, потому что некуда будет. Ты ваще кусок хочешь оттяпать? – Холмогоров не церемонился – знал, на что был падок его закадычный товарищ и играл на его пороках без зазрения совести. – Или будешь, – он в который раз намекнул на приобретенную богадельню, – этим довольствоваться? Решать надо. – У меня в «Симфонии» и проведем, – подобно вердикту вынес Пчела. Бутылка с коньяком опустела и сигарет в пачке заметно поубавилось. – Покажем наши масштабы, так сказать. Не все, но хотя бы красивую их часть, – делая недвусмысленные намеки, что и персоналом (пускай не всем, но все-таки) предыдущий владелец не обделил, бандит провел пятерней по взъерошенным волосам. – Натали, так и быть, на этот день может отгул взять, – предполагая, как друг может отреагировать на озвученный вариант, Витя заранее обозначил позиции. – Дубровский с людьми своими, наверняка, завалится, а мы своими ближайшими похвастаемся. По информации, Дубра – мужик семейный. С ним иначе надо, смекаешь? – уголок его губ приподнялся. – Тут надо из-за угла да с караваем, Кос. – Ты че, дурная голова, – с прорывающимся недоверием прыснул Холмогоров, – смотрины устраивать задумал? – признавать, что идея Вити имела место быть, он не торопился. Было что-то в словах товарища скользкое, совершенно непонятное, но от этого не менее заманчивое. И как это у него получалось, толком не катаясь в офис, знать о будущих партнерах столь важные факты? Чертов засранец. – Так-то с Саней надо перетереть, хотя… – Космос выдохнул. Ему захотелось перекурить. Организм настойчиво потребовал новую дозу никотина. Вероятно, не только никотина, но о своем грехе «белых дорог» Юрьевич предпочитал не распространяться. – О-ох, ну, может, оправдает себя твоя музыкальная шкатулка, – окинув смирившимся взглядом обстановку, Кос подпер рукой голову. – Тут ты прав, Пчела. С Дуброй иначе надо.       Друзья погрузились в размышления. У каждого из них мысли были абсолютно разные, никак и нигде не пересекающиеся – Виктор Павлович то и дело цеплялся взглядом за алкогольный бар, из которого намеревался стащить бутылку излюбленного «коня», а господин Холмогоров прокручивал в голове всевозможные сценарии, которые могли развернуться или же наоборот – не развернуться на встрече с небезызвестным Дубровским. Кос слышал от своих пацанов, что Игорь Борисович был дельным мужиком, бравым, что называется. В прошлом военный, отслуживший больше пятнадцати (или около того) лет на заставе, отныне перебравшийся на гражданку и заимевший семью. У него, кажется, имелся малолетний сын, но на этот счет Холмогоров был не уверен, так как подобное в их кругах обычно не разглашали намеренно. О наличии потомства узнавалось по факту, во избежание вполне очевидных проблем. – Ты че? – из вороха мыслей вырывал его приободрившийся Пчелкин. – Сегодня же с Белым поговорю по поводу Дубры, – отчеканил Космосила. Услышав хлопок двери, он обернулся. Натали выпорхнула с кухни и пронеслась по коридору, словно ошпаренная. Прежде ему не доводилось видеть возлюбленную настолько чем-то увлеченную. Она будто каждый день раскрывалась с разных сторон, в который раз убеждая Холмогорова, что многогранность – ее конек. – Слышь, у Натки в каком часу работенка заканчивается? – решив, что мог бы дождаться окончания смены своей спутницы, Холмогоров посмотрел на улыбающегося товарища. – Уже не переживаешь, что она завалит тебя расспросами на тему того, что ты здесь забыл? – вместо ожидаемого ответа до него долетели подколки со стороны ресторатора. На бледном лице Виктора отпечаталось удивление, когда он увидел лишь отрицательное покачивание головой, без всяких (давно привычных) ругательств в ответ. И что Синица сделала с его лучшим другом? Приворожила она его что ли? Ну, в самом деле. Бандит довольно часто задавался вопросом, который все никак не терял актуальности. – Знаешь че, а Синичка твоя в гневе страшна, – специально подливал масла в огонь ухмыляющийся Палыч. – Видал я однажды, как она официанта отчитывала. С тобой также обходится? – наконец, Пчелкин разразился в хриплом смехе. – Да иди ты, – отмахнулся Холмогоров. Брать с пьяного человека было нечего, поэтому Кос лишь поджал губы. – Умник мне тут нашелся. Ты на вопрос ответишь или как?! – Ну, через два часа, по идее, – в привычной для себя манере отозвался Виктор. – У них с Маргаритой сегодня день суматошный. Вон видишь, – он усмехнулся, снова взяв в руки толстую книжку с меню, – одна носится, как ужаленная, а вторая – в кабинете колдует че то. Как хорошо, когда можно позволить себе просто руководить, – лениво листая ламинированные страницы, на которых во всей красе показывалось разносолы блюд, Пчелкин задал вопрос. – Обедать будешь? – А давай, руководитель хренов, – как на духу ответил помрачневший рэкетир, раздражаясь наличием короны, которую Виктор в последнее время частенько надевал себе на голову. – Коль, поди-ка! – подзывая к себе мальчишку-официанта, Космос следом за Пчелкиным заметно оживился. Есть хотелось сильно, в животе его давно попустело, поэтому решение – принять обеденное предложение выглядело правильным. Что-то, а кормили в «Симфонии» отменно.       Тонкий каблук лакированных красных лодочек стучал по светлой плитке, коей был выложен пол в кабинете заместителя управляющего. Постукивая наконечником шариковой ручки по столу, обладательница пленительного серо-зеленого взора заострила внимание на пачках документов. От них давно воротило, и до нетерпения болела голова, но Марго или же Маргарита Алексеевна (как-то иначе она дозволяла себя называть только Виктору Павловичу) не уступала. Она продолжала скользить да скакать взглядом по строчкам, нашпигованными разными словами.       Старательно вникая в суть изложенного, бухгалтер (а по добровольно-принудительному совместительству Маргарита примеряла на себя разные рабочие роли в ресторане), чувствовала, как уставшие, покрасневшие глаза медленно, но верно закрывались. Не спасал ее даже импортный магнитофон, из которого на всю Ивановскую пели девчонки из «Комбинации».       «А я люблю военных – красивых, здоровенных,       Еще люблю крутых, и всяких деловых!» – Говорила же тебе мать, Гвоздецкая, – не без гнева бурчала Марго себе под нос, – выходи замуж за военного. Жила бы сейчас в Саратове… – она обреченно выдохнула. – Нет, оно то понятно, не кучерявая Москва, конечно, но зато была бы, как у Христа за пазухой. Дерьма бы столько не схавала… – говорящая на мгновение замерла, ненароком припоминая события, которые брали свое начало в ноябре девяносто второго, то бишь, два с половиной года назад. По бархатной коже пробежались подлые мурашки, а встревоженное сердце мгновенно выбило болезненный удар. – Так все, спокойно, забыли... Что у нас там по плану дальше? – госпожа Гвоздецкая поджала губы, накрашенные алой помадой. Перелистнув исписанный лист в толстенной книге учета, она отложила пластмассовую ручку с синими чернилами и начала вместо нее постукивать ногой в такт ритмичной мелодии.       «А я люблю военных – красивых, здоровенных,       Еще люблю крутых, и всяких деловых!»       Длинные, иссиня-черные волосы были затянуты в высокий хвост. Раскосые серо-зеленые глаза, жирно подведенные черным карандашом, выделялись благодаря голубым теням с мелкими блестками. Бархатные щечки, которые минувшим утром Марго слегка припудрила, а затем и подрумянила, добавляли к ее строгому образу некой живости и даже… нежности.       К доброму слову, излюбленные заморские румяна привез ей не кто иной, как Виктор Палыч – красивый, богатый, деловой да неженатый, когда ездил в недельную командировку в недалекую Польшу. Подарок с барского плеча Маргарита Алексеевна, конечно, оценила – с неделю любовалась упаковкой, на которой крупными буквами было написано название модного бренда и страна производства. Уж угодил столичной красавице деловитый бригадир, и к гадалке ходить было не зачем. Сердечко ее трепетало от одной только мысли, что бизнесмен не забыл про нее, а на личике вырисовывалась ласковая, по-настоящему девчачья улыбка.       Говоря совсем откровенно, госпожа Гвоздецкая ко всем проявлениям внимания со стороны Вити Пчелкина относилась с нескрываемым трепетом и особой жадностью. Она будто бы не могла насытиться ими вдоволь, отсюда часто ловила на себе косые взгляды работников ресторана. Нельзя было сказать, что со стороны поведение работницы выглядело странным или того хуже – глупым, но определенное мнение у подчиненных все-таки складывалось. И подобное не всегда играло на руку ни самой Маргарита, ни уж тем более владельцу заведения – Виктору Павловичу. – Марго, – нерешительный стук в дверь оторвал заместителя руководителя от накопившихся дел, – к тебе можно? – завидев на пороге администратора Натали Витальевну, госпожа Гвоздецкая согласно кивнула. Стоило работнице только войти в кабинет и тихонько прикрыть за собой входную, как ей удалось расслышать ароматные нотки знакомого парфюма. – Ой, французские, да? – припоминая, что этим же ароматом Маргарита уже однажды хвасталась и даже давала побрызгаться, Ната тепло улыбнулась. – Ага, – пресно откликнулась она, – вчера только у Нины выцепила. Она теперь у нас вместо привычной Турции катается в Париж, представляешь? И когда у челноков столько денег заимелось? Видать и Богу неизвестно, – Маргарита Алексеевна улыбнулась, но в жесте ее не нашлось ни намека на искреннее удивление, радость, наоборот – начальница злилась и злилась слишком заметно. – Ты чего пришла? Хотела что-то? – чуть погодя, она смягчилась и переключила внимание на вошедшую. – Или случилось чего? – Я…       К переменчивости, которой обладала Маргарита, привыкнуть не мог абсолютно никто. Она настолько умело переключала свои эмоции, что иногда некоторым казалось – внутри нее не живая, человеческая душа, а продуманный механизм, у которого, для получения необходимого эффекта, нужно было всего-то ничего – переключить определенные рычажки. Конечно, если бы кто-нибудь знал, откуда у госпожи Гвоздецкой имелись подобные навыки, то может, и не болтали бы попросту, но... Количество злых языков, как ни крути, преобладало, и к такому довольно печальному раскладу необходимо было просто привыкнуть. Иначе было никак. – Иди сюда, Ната. Чего ты там все стоишь? – тише проговорила заместитель руководителя.       Натали прошлась по директорскому кабинету. Когда квадратная плитка сменилась мягкой темно-зеленой полосой ковра, Синичкина – или же Синица, как многие ее называли, остановилась. Врать Витальевна не умела – никогда не пыталась развить в себе особый навык, но и рубить с плеча способности у нее не наблюдалось.       Характером Нату, конечно, наделили, в этом сомнения ни у кого не возникало, но иногда даже ее закоренелости и решительности катастрофически не хватало на происходящее вокруг. Спрятав непослушные руки за спиной, и ими же с силой сжав блокнотик на кольцах, Синица повела взглядом в сторону. Сталкиваться с цепким взором начальницы она не торопилась – для этого ей требовалось поднакопить отваги и сил. Только что было делать, когда ни того, ни другого в ее скромных запасах не находилось? За последнюю неделю Натали изрядно вымоталась, поэтому на выяснение проблем, не имеющим отношения к насущным делам, ресурсов просто не хватало. – А ты хорошо себя чувствуешь? – взволновалась Маргарита. В голове невольно мелькнула мысль – а не много ли она взвалила на человека, который вышел на работу относительно недавно? – Ну же, присядь, – указав рукой на удобное креслице возле высокого квадрата-сейфа, предложила госпожа Гвоздецкая. Мысленно обругав себя за привычку – мерить каждого по своей натуре, она нахмурилась. – Хочешь пойти домой сегодня пораньше? Я сама разберусь со всем, – с невиданной щедростью предложила она, тем самым повергнув Синичкину в небывалый шок. Как знала Натали, Марго с завидной частотой пресекала нечто подобное, но сегодня что-то будто вышло из строя. По радио с утра вроде бы ни града, ни снега не обещали. Май на дворе стоял, как-никак. Что же тогда случилось? – Ната, ты меня что-то пугаешь. Побледнела вся. В обморок не планируешь грохнуться? – хохотнула работница, тем самым, разряжая обстановку.       Ната Витальевна с заметным облегчением уселась в кресло, на которое ей удивительно мягко указала Марго. Задумавшись, администратор снова попыталась ответить на волнующий ее вопрос – как в одной женщине могло умещаться столько всего и сразу? Неужто правда, и в родне у Маргариты имелись те, кого было принято называть роботами? Бред какой-то. Сущий, несусветный бред. Да за такие домыслы Синичкину бы из партии, о которой часто рассказывала мать, отправили, куда подальше. Как ни крути, все они являлись советскими людьми, лет пять назад так точно, а советский гражданин, он каким был? Честным, целеустремленным, добросердечным, любящим свою родину. И, если под последнее, возможно, под первое на пару со вторым определением госпожа Гвоздецкая попадала, то с тем, что было принято ценить в людях больше всего, имелись проблемы – небольшие, но явно заметные глазу. – Не, с тобой точно че-то не то творится, – неустанно щелкая тонкими пальцами, начальница насильно вернула в реальность подчиненную, которая мгновенно вздрогнула от неожиданности. Она столкнулась с голубоглазым взором Натали Витальевны и всем видом дала понять, что до сих пор ждет правды. – Слышь, Синица, – насторожилась Марго, – давай или говори, что стряслось, или иди отсюда. Работы тьма, – госпожа Гвоздецкая отложила в сторону одну из толстенных папок, напичканную всевозможными документами, и отвернулась от администратора. – Помнишь, ты просила говорить тебе, когда… – решилась, наконец, пришедшая.       Заправив локон вьющихся рыжих волос за ухо, Натали чуть отдалилась от спинки креслица. Выпрямившись, взволнованная Синичкина снова столкнулась с немигающим взором начальницы. Маргарита будто бы испытывала ее на прочность – залезала под тонкую белую кожу и выпускала раскаленные иглы. Она поступала неосознанно: не отдавала себе отчет в том, что причиняет ощутимый вред, но и поделать с собой ничего не могла. Маргарита Алексеевна словно готовилась к прыжку в непроглядную пропасть, и никак иначе. На нечто такое, что обрадует ее израненное сердце, она не надеялась – в последнее время злодейка-судьба не щадила, наоборот – резала без ножа. – О чем я тебя просила? – запамятовав указание, напряглась сильнее прежнего Маргарита. Она без жалости терзала свою подчиненную: тоном голоса, взором серо-зеленых глаз, движениями рук, которые сжала в кулаки, стоило только отложить кипу документов в сторону. – Ну?! Натали?! – потребовала та. – Ты просила докладывать, когда Виктор Павлович перебарщивает с алкоголем, помнишь? – отложив помятый блокнот в сторону, та обхватила вспотевшими ладонями колени. Поглаживая их, тем самым как бы успокаивая саму себя, Ната приподняла тонкие брови. – Просила ведь? – Просила, – взгляд Марго померк. Она, почуяв неладное, дотянулась до магнитофона и несколько раз нажала на черную прямоугольную кнопку, отвечающую за громкость. Когда музыка стала играть гораздо тише, бухгалтер шумно сглотнула. – Что происходит? – интересуясь о том, что за история разворачивалась там, за тяжелой дверью ее кабинета, госпожа Гвоздецкая поджала губы. Она четко ощутила – в горле встрял удушливый ком, а по рукам пронеслась неконтролируемая дрожь. Она поддалась волне непритворного испуга, но подавать виду не торопилась. Непомерная сила Маргариты заключалась в стойкости. По крайней мере, так было когда-то, так и должно остаться в настоящий момент. – Пьет? – Он за утро уже бутылку осушил, – опуская голову, поведала Натали Витальевна. Дыхание сперло, а для нового вдоха, будто не хватало смелости. Ее кожа горела под вниманием Гвоздецкой, которая медленно поднялась со стула. В кабинете воцарилась тишина – начальница одним рывком выдернула провод от магнитофона из розетки. – Марго… Марго, я прошу тебя, давай успокоимся?       Синичкина подорвалась с места. Она была одной из немногих, кто искренне сочувствовал больной любви госпожи Гвоздецкой. Если остальные работники, как зала, так и кухни со злостью подшучивали и распускали грязные слухи, которые, исключительно по счастливой случайности до руководства пока не доходили, Натали же являлась той, которая пыталась обелить честь их обоих. Несмотря ни на что, Синица намертво стояла на своем, уверенно затыкая обидчикам поганые рты. – Марго…       Преодолев небольшое расстояние, что оставалось между ними, Ната остановилась возле широкого стола. С силой опираясь на него, она внимательно оглядела начальницу, на лице которой застыла злость вперемешку с неконтролируемым страхом. Как бы Марго не пыталась держать себя в руках, как бы не старалась сохранять «марку» – ее выдавали губы, что принимались подрагивать, стоило ей только подумать о том, что снова предстояло пережить. – В зале Космос, – с сочившимся успокоением прошептала Натали. – Он сможет его отвезти. Он поможет нам, слышишь? – в такие моменты «падения» они заметно сближались. Синичкина без опасения и стеснения подставляла плечо Маргарите, которая поначалу отказывалась, говоря, что справится сама, а потом, поздними вечерами, когда буря утихала, приходила домой к подчиненной и сдавалась. Безоговорочно и без лишних слов. Госпожа Гвоздецкая до беспамятства напивалась, обнажала израненную, измучившуюся душу и выплескивала всю накопившуюся боль. – Марго, ну же! Космос отвезет Виктора Павловича к врачу. Я сейчас же позвоню Краснову. Он их встретит и примет. Ты можешь поехать с ними. Если считаешь нужным, то езжай, правда, – предложила подчиненная. – Я останусь в ресторане и добью день, договорились?       Маргарита ничего не ответила. Она опустила потяжелевшую голову, перевела сбившееся дыхание и прикрыла глаза. Все тело словно свела мучительная судорога – каждый нерв защемило, кончики пальцев, что на ногах, что на руках противно закололо, а учащенный пульс задолбил по сдавленным вискам. Ей страшно было видеть те картинки, которые подбрасывала память. Марго не хотела верить, но она была уверена – этот очередной пьяный раз, количеством которых Виктор мог уже хвастаться, ничем не отличится от других. – Пожалуйста! – спохватилась Ната, как только расстроенная начальница пошатнулась. – Да услышь ты меня! Я прошу тебя – успокойся… – она подбежала к невысокому комоду возле входной двери. Схватив вспотевшими руками хрустальный графин с холодной водой, Синица наполнила до верхов стакан, стоящий рядом на металлическом подносе. После она тот час вернулась к Маргарите и выпалила. – На! Ну, сделай хотя бы пару глотков! – подчиненную одарили тишиной. Госпожа Гвоздецкая не то, что не слушала Натали, она ее совершенно не слышала. Марго впала в транс, и признаки жизни подавали только глаза, зрачки которых то расширялись, то сужались. – Молю тебя, останься здесь, не ходи ты в зал. Нужен ли этот очередной скандал? Разве мало того, что и так судачат все, кому не лень? Ты себя пожалей, – со злостью ругалась Синичкина. – Себя, а не его! Хоть раз в жизни выбери себя! – возмущенная Натали настаивала на трезвости и здравости рассудка, при этом точно зная одно – ее уговоры окажутся не к месту и не ко времени. Марго все равно сделает по-своему – она вырвется в шумный зал и причинит себе боль. – Да ты лучше на меня накричи! На меня, слышишь?!       Хлопок входной двери прозвучал громко и ясно. Ната, оставшаяся в душной комнате одна, не отважилась помчаться следом за разъярённо-отчаявшийся подругой. Смертоносный вихрь, в который за долю секунды перевоплотилась управляющая, норовил сотрясти стены, разворошить, что попадется на пути, отсюда лезть под горячую руку было необдуманной, неоправданной затеей. Обеспокоенной Синичкиной оставалось лишь одно – молиться о том, чтобы надвигающаяся стычка двух бесконечно эмоциональных и взрывных людей прошла без серьезных потерь. Хотя, если не кривить душой, просить о подобном было из разряда чего-то нереального, невероятного – такого, что никогда в жизни не могло произойти наяву. – Господи, помоги нам и в этот раз... – прикрывая рот похолодевшей ладонью, прошептала Натали. – Не дай ты ей глупостей натворить, прошу… – для полной картины верования в духовные силы, ей не хватало лишь перекреститься, что, собственно, секундой позже она и сделала.       В зале по-прежнему находилось большое количество гостей. Музыка сменилась, и теперь из колонок играло что-то из разряда неумирающей попсы. Маргарите случайный расклад пришелся по душе – уж если и придется умирать, то сделать это под знакомые мотивы, виделось куда приятнее, чем под босяцкие напевы малоизвестных тюремных шансонье.       К удивлению, ее привычно гордая, уверенная походка периодически шла вкривь да вкось. Объяснение напрашивалось одно – нервы бессовестно сдавали. Каждый раз, когда ей приходилось высвобождать запойного Пчелкина из дьявольских цепей, тратилось непомерное количество сил. Как моральных, так и физических. Маргарита падала и разбивалась, а потом поднималась и словно птица феникс возрождалась из пепла. И только если раньше, на первых порах во всем проделанном прослеживались нити смысла, то чем дальше зеленый змей заводил молодого рэкетира, тем сложнее становилось всем, кто его окружал. В какой-то момент Марго перестали спасать разговоры, крики – она закрылась в себе. Единственное, что ее радовало, возвращало к жизни – трезвость Виктора. Она в буквальном смысле была зависима от градуса, который заливал в себя Пчелкин, и в этом ей никто не мог помочь. Маргарита Алексеевна искренне верила, что их время настанет, и они обязательно справятся с невзгодами, препятствиями, точнее, справится именно она, потому как Витя не видел никаких проблем в своем настоящем, но… Что-то шло не так. Положение их (без того плохих) дел стремительно летело вниз. Оно летело вниз, разрушая на своем пути все, что удалось выстроить.       Для того чтобы хоть как-то удержать себя в руках и вернуть утерянный баланс, она усмирила свой нервный шаг и прикусила внутреннюю сторону щеки. Маргарита кое-как цеплялась за рассудок, который настигал непроглядный туман, состоящий из обжигающей ярости и обиды. Не рассчитав силы, она ощутила кончиком языка противный, металлический привкус во рту. – Где мне набраться сил-то? – шепотом проронила та, глотая горечь. – Господи, где мне их набраться? – шепотом причитала Марго, приближаясь к намеченной цели, которая сидела к ней спиной.       То, что у нее все валилось из рук, не было секретом. На работе дела в последнее время шли мимо, создавая новые ворохи непредсказуемых проблем. Несмотря на то, что серьезные вопросы, по типу милицейских дел или ответственности за надоедливые перестрелки по-прежнему лежали на крепких мужских плечах Пчелкина, остальное, чем ранее занимался тоже лично он, свалилось на Маргариту. И, если бы можно было отключить чувства, растущие у нее в груди, она бы непременно сделала это, но… Госпожа Гвоздецкая по-прежнему барахталась в этом тягучем болоте, которое уже раз сто пыталось утащить ее на самое дно, а все потому, что в больной любви, как на войне – исход всегда один. А Марго хотелось жить, уж слишком она любила то, что даровали ей свыше. – Маргарита Алексеевна, – внезапно ее настиг один из молоденьких официантов. – А я… – Ты Виктор Павловичу несешь? – не выслушав подошедшего, она кивком головы указала на поднос. На нем стояла початая бутылка сорокаградусного напитка и прозрачная стопка – чистая, не иначе, как только что вынутая из посудомойки. – Коньяк, да? – нервно усмехнулась та. По спине ее побежал противно щекочущий холодок, а где-то слева, в районе грудной клетки жалобно заныло. – Да, он же попросил, – отозвался говорливый, не подозревая о том, что происходило у него под носом. – К нам, это, Космос Юрьевич заехал. Вот они там и сидят. Ну, где обычно, – уточнил он. – А давай я сама отнесу? – внезапно предложила Маргарита, видом показывая, что отказа она не примет. – Но… – Ничего-ничего, – заверила начальница, перенимая поднос из его уверенных рук. – Ты не переживай. Иди, Николай, обедай. Я же видела, ты с утра тут носишься, как угорелый, – проявив во второй раз за день непривычную для себя щедрость, госпожа Гвоздецкая одарила удивленного официанта вялой улыбкой. – Спа… – Коля настолько растерялся, что начал заикаться. Запустив руку в кудрявые, темно-русые волосы, он моментом исправился. – Это... Ну, спасибо вам большое, Маргарита Алексеевна. В зале еще Анька работает, если что. Она вам точно поможет, – решая не терять времени, а то вдруг начальница передумает (а она могла), он сорвался с места и скорым шагом отправился на кухню.       Марго, сжимая руками края металлического подноса, поймала себя на мысли, что понятия не имела, с чего начнет диалог, когда окажется у заветного столика. Он находился возле окна, в самом дальнем углу помпезного зала сего заведения. Виктор Палыч любил сидеть именно там – подальше от любопытных глаз и лишних ушей. И, если раньше Маргарита понимала молодого бандита, ведь кому в здравом уме хотелось быть постоянно на виду, то с недавних пор она едва ли не вслух проклинала его излюбленную привычку. Госпожа Гвоздецкая убедилась – отныне Пчелкин прятался не от кого-то постороннего, а от нее самой. Она приняла в его глазах образ оскалившегося цербера, который постоянно норовил его подцепить. Подцепить и нанести сокрушительный, безжалостный удар под дых. И это ранило. Разве она могла? Разве она имела право причинять ему боль? Разве у нее получилось бы это сделать, а после жить со спокойной совестью? Нет. Нет. И еще раз – нет! Она никогда бы не позволила себе, а, если бы и осмелилась ступить на скользкий путь, то не простила саму себя до гробовой доски. Как можно было обидеть того, кого любишь всем сердцем и душой? Никак. Вот и Маргарита так думала – как бы не ругалась, как бы не кричала, но она всегда готова была протянуть Пчелкину руку помощи и утащить его на спасительный берег. Вопрос крылся в ином – смог бы Виктор Павлович принять все, что она готова была ему отдать? Смог бы взять ее за руку? Пока провернуть нечто подобное получалось с трудом, но Марго, как говорилось ранее, верила.       Верила и молилась. – Виктор Палыч, а как же это вы не сказали, что к нам Космос Юрьевич пожаловал? – стук каблуков Маргариты стих возле злополучного столика. – Уж не ждали тебя сегодня, Холмогоров, – одарив ослепительной улыбкой сначала неизменного друга Пчелкина, а потом и самого Витю, от которого разило спиртным за километр, Гвоздецкая переменилась. Злость исказило ее лицо. – Вот так встреча, – с напускной радостью процедила работница заведения. – Рада видеть, – и не то, чтобы с алых губ сорвалась ложь, толика правды все-таки имела место быть, но от тона Маргариты настроение друзей заметно подкосилось. Появился накал, напряжение забурлило в груди.       Поставив поднос на накрытый стол с такой силой, что прежде устойчивая стопка завалилась на бок, бухгалтер дала понять Космосу, чтобы он подвинулся и позволил ей присесть рядом с ним. Возле Пчелкина Гвоздецкая не смогла бы провести минуты, хотя то расстояние, которое ей удалось выиграть, мало помогло. Она все равно хорошо чувствовала перегар. Он хлестал ее по щекам. Змей, пробравшийся по грубую кожу бригадира, откровенно насмехался над Марго. Насмехался вот уже почти полгода. А она держалась, правда, из последних сил. – Маргарита Алексеевна, – с теплотой протянул Холмогоров, положив широкую ладонь на плечо молодой красавицы. – Я тебе сегодня говорил, как ты прекрасна? – с привычным упоением, тот оглядел подругу. – У тебя цветы любимые не маргаритки случайно, ай? – хохотнул бандит. – А то забавно бы получилось. Наша Маргаритка любит маргаритки, – не унимался рэкетир, поглядывая то на хмельного Виктора Палыча, то на бухгалтера, которая старалась не показывать истинных эмоций. – Кос, а я к цветам вообще равнодушна, – призналась госпожа Гвоздецкая, поворачиваясь к нему. – Не нахожу смысла – срубать ради недельной радости, – процедила Марго. Она прослеживала в словах товарища очень заметное желание поумерить ее пыл, отсюда действовала на опережение – давала понять Холмогорову, чтобы тот не распинался за зря. – Правда? – вскинул густыми бровями Космос. – А, может и правильно оно. Лишать жизни ради красоты как-то… – и пока он старательно подбирал слова, молодые люди, сидящие с ним за одним столом, прожигали друг друга ненавистными взглядами. – Как-то не по-христиански, – выдал Юрьевич, потянувшись за рюмкой «светленькой», которая потеряла былой вид и успела нагреться. – Вы, Космос Юрьевич, в Бога уверовали? – вспрыснул Пчелкин, повторяя следом за лучшим другом – не очень уверенно поднял початую бутылку коньяка и поставил как надо стопку, которая повалилась на бок. – Не поздно ли для искупления грехов? Пал тот нерушимый образ пред ликом святых? – Ну, куда ему до вас, Виктор Палыч, – Марго вклинилась, точнее, ворвалась на всех порах в разговор, нити которого ускользали из ее рук. Она будто перетягивала внимание на себя – делала это целенаправленно, но не слишком искушено. Маргарита выпрямила спину и сложила руки на столе. Она бросала вызов, вернее наоборот, уверенно принимала его. Брошен он был еще ранним утром, когда в баре не досчитались одной сорокаградусной. – Вы же клясться умеете только со скрещенными пальцами за спиной, верно?       За дружеским столом воцарилось молчание. Виктор мгновенно замер. Недолив до золотой каемочки, оцепенел и Холмогоров. Он поставил бутылку «White Eagle» обратно, и прочистил горло. Ему резко захотелось прокашляться, отсюда ладонью бригадир непроизвольно потянулся к лицу. И лишь Марго, опрокинув стопку, предназначающуюся для Юрьевича, сохраняла прежний облик. Крепкий алкоголь обжег ее горло, но Маргарита Алексеевна и виду не подала – лишь невольно дрогнул уголок ее пухлых, приоткрытых губ. – Ты бы в веру мою не лезла. И не заговаривалась бы, – предостерег ее Пчелкин. – Зачем настроение портишь собравшимся? – Витя провел костяшкой согнутых пальцев по подбородку и сделал глубокий вздох. Ему не нравился ее злостный взгляд, не нравился то ее голоса, пропитанный нескрываемым презрением. – Ты со мной не поздоровалась, кстати, – предпринимая попытки сменить тему, при этом будто намеренно натыкаясь на острые углы, бригадир стиснул зубы. Желваки его заиграли, а кровь в жилах закипела. – А че с тобой здороваться-то, – не унималась разъяренная Маргарита. – Еще стопки три и ты забудешь, как меня звали, – она резво поддалась вперед и продолжила провоцировать, – и себя. Опомнишься, только когда капельницу поставят в больничке, и то… – припоминая, чем закончилась последняя поездка в вытрезвитель, бухгалтер горько хмыкнула. – Если получится. В прошлый раз не вышло, если что, – Марго едко прыснула. – Всем двором рассказывали, кто ты и что ты, Витенька.       Холмогоров, наблюдая за перепалкой двух разгневанных молодых людей, не мог понять, что, а главное – когда нужно предпринимать. С одной стороны он готов был аплодировать Марго, готов был воспевать дифирамбы в ее честь, потому как кроме нее (и близких друзей) с Виктором не разговаривала в подобном тоне ни одна живая душа, а с другой… Он действительно опасался за исход разворачивающихся событий. Космос достаточно хорошо был знаком с импульсивной госпоже Гвоздецкой, а после попоек Пчелы он далеко не один раз видел ее в слезах на кухне в квартире Натали. Исходя из всего известного, Юрьевич был уверен – она пойдет до самого конца. Маргарита в буквальном смысле не ведала, что творила, стоило только Вите подумать о разжижающих кровь напитках. – Закрыла бы ты рот, Гвоздецкая, – прошипел Витя. Он вышел на финишную прямую – еще чуть-чуть и готов был взорваться прямо-таки на месте. Голубые глаза залились яростью, и теперь их с Марго мало, что различало. – Закрыла бы и свалила отсюда по добру. – А что ты мне сделаешь-то, а? – издевка пронизывала каждое ее слово, мимолетный взгляд и едва уловимое движение полусогнутых рук. – Ну что? – Маргарита выглядела безумной. В омуте постоянных попоек Виктора ее топила собственная вера в лучшее. Она, хватая госпожу Гвоздецкую за горло, опускала ее под воду, и, не смотря на попытки жертвы выбраться на свет белый, заставляла глотать склизкую муть. Было непонятно, откуда у Марго по-прежнему оставались силы на противоборства, но, сидя за столом, она не позволяла себе пасть лицом в грязь. Красавица показывала, что не боится ни угроз, ни предостережений и на просьбы, которые с привычной твердостью озвучивал выпивший Пчелкин, ей было, ровным счетом, все равно. – Веры в тебе никакой нет. И тебе, – бухгалтер сделала акцент на сказанном, – веры никакой нет. Жалкого грамма твои клятвы да обещания не весят. Пыль, – Марго покачала головой, – и то тяжелее будет.       Выпалив все, как на духу, госпожа Гвоздецкая поднялась из-за стола. На удивление Холмогорова, который встал для того, чтобы пропустить ее, с дивана подорвался и Виктор. Он задел рукой стол, да так, что пара стеклянных бутылок, стоящих на самом краю, пошатнулись и звонко загремели. От противного лязга, что неприятно ударил по отменному слуху, Пчела нахмурился. Давно привычная для него головная боль давала о себе знать лишь при двух неизменных обстоятельствах – при громких звуках и резких движениях. В момент его подъема сложились сразу оба условия, от того покалывание в висках Вити усилилось в несколько чертовых раз.       Заслонив лицо прохладной ладонью, только ради того, чтобы не потерять равновесие окончательно, Пчелкин ухватился другой рукой за край кожаного дивана. Молодого бригадира сильно повело. От темноты перед глазами состояние ухудшилось – Виктор выпал из реальности, и теперь слышал отголоски голосов как будто из-под гущи пресной воды. Сильнее сжимая длинными пальцами обивку дивана, он еще раз пошатнулся. – Палыч!       Голос Холмогорова вернул бандиту утерянную ясность. Он распахнул глаза и первым, что увидел – Маргариту. Она стояла напротив, сложна руки на часто вздымающейся груди. Воссоздав в памяти, что произошло ранее, Виктор сощурился и шагнул к ней навстречу. – Значит, веры во мне нет? – он повторил ее слова, наделяя их вопросительной интонацией. – И мне веры нет, правильно понимаю? – приближаясь к подруге, которая не подумала отойти, не подумала предпринять хоть что-то во избежание непоправимых последствий, злился Пчелкин. – Я тебя хоронить не стану, ясно? – сквозь зубы прошипела Марго. Она, не даруя Виктору радости – надвигаться на нее, словно озлобленный зверь, сама сократила оставшееся расстояние. С не угасшим огнем в глазах, Гвоздецкая, давя приступ тошноты, процедила. – Я костьми лягу, а сгинуть тебе не дам, запомни это, – она смотрела на него снизу вверх, но даже заметная разница в росте не мешала ей выглядеть сильнее и выносливее опьяневшего Пчелы. – Думаешь, что право имеешь вот так издеваться? Клясться, а потом отбирать обещанное? – А не было обещанного, красавица моя, – бандит склонился над ее покрасневшим лицом. Сквозь не перебойный запах перегара, Пчелкин расслышал аромат своих любимых духов. То, как пахла Маргарита сводило его с ума. Она притягивала его, с легкостью уводила за собой, безбожно терзала. Не признаваясь ни себе, ни кому-то еще, Виктор Палыч походил на бесящую Гвоздецкую во многом – он, как и она не мог насытиться ею. Ее запахом с нотками дорогого табака. Наверное, именно поэтому рэкетир всегда возвращался: садился рядом, после – клал голову ей на колени и прикрывал уставшие глаза. Он держал подругу рядом с собой, прикрываясь тем, что им обоим это было выгодно. – Ничего не было, ясно? Я пальцы за спиной скрестил… – играясь ее же словами, которые подобно заточенному клинку она бросила в него вначале их перепалки, Пчелкин пожал широкими плечами.       Он криво ухмыльнулся и в который раз кое-как удержался на своих двоих. Не рухнув на пол, но заметно пошатнувшись, ресторатор сделал шаг назад. Он обернулся – обед давно остыл, а аппетит пропал, будто его в помине не было. Единственное, что не уступало и не отпускало – желание дойти до той кондиции, о которой неустанно твердила пришедшая Маргарита.       Можно ли было говорить о том, что он действовал ей назло? Вполне. Виктор Павлович, вооружившись собственным пониманием жизни, открыто давал понять госпоже Гвоздецкой, что бы она прекратила к нему лезть. Ему не нужны были учителя, об этом он уже говорил и Холмогорову, который в последнее время активно принимал участие в попытках образумить друга. Виктора до скрежета зубов раздражали праведники, собравшиеся для того, чтобы обуздать его, направить на путь истинный. Кем они возомнили себя? Он не знал. Откуда в них зародилась неконтролируемая жажда опеки и попечительства? Ему тоже было неизвестно. Единственное, что по-настоящему волновало молодого рэкетира, когда этот дешевый спектакль подойдет к логичному завершению. – Марго, – в диалог, наконец, вмешался Космос. Он обошел Пчелкина и остановился возле подруги. Коснувшись ее ладоней, которые она сцепила в крепкий замок, рэкетир громким шепотом проговорил. – Может, ну это все, а? Отвезу дебошира к лекарю, подлатают его, ну? Глядишь, день-два и вспорхнет этот заплутавший гордым соколом. Что ты нервы себе разматываешь? – Юрьевич наблюдал за неспокойной приятельницей, которая не спускала леденящего взора с напившегося массовика-затейника. А тот, в свою очередь, с силой опираясь на спинку дивана, пощелкивал пальцами в такт играющей музыки. Звучно и ритмично. – Ты видишь, – рэкетир, оглядев товарища, заверил, – он же вообще не в адеквате. Ну, чего ты добиться хочешь? – Трезвости, Холмогоров, – озлобленно рыкнула Марго. – Необходимой трезвости. Я устала. С середины февраля, Космос. Откуда у него вообще столько сил для того, чтобы так много пить, а? – задалась вопросом госпожа Гвоздецкая. Если подумать здраво, отбросив шутки, то бухгалтер была права и непонимание, рожденное в ее мыслях, виделось обоснованным и логичным. – Дурость бы его, да в правильное русло. Как он ресторан-то выкупил? Идиотизм какой-то… – сокрушилась та. – Ну, тут как раз все ясно… – возразил Юрьевич. – Дела-то он трезвый ведет, а вот дальше… – он обреченно выдохнул. – Сама все видишь же. В любом случае, трезвость так не выколачивают, Маргарита Алексеевна, – охотно напомнил бригадир, посмотрев на боевую подругу. Они вдвоем находились, будто на поле боя, и разница заключалась только в занимаемых позициях – если Холмогоров старательно оборонялся от летящих бомб, Марго – вела активное наступление. – Пойми, пожалуйста, агрессия порождает агрессию. Ты хоть меня услышь! – взмолился Юрьевич. – Заканчивайте демагогию. Я парней привожу, и мы забираем это тело, – рэкетир полез в карман за пачкой сигарет. Не обнаружив ее, он посмотрел в сторону стола – потеря лежала между тарелками с нетронутыми блюдами. – Вот же… Короче, договор? – Увози друга своего с глаз долой. Сил моих больше нет, – на выдохе отчеканила бухгалтер. Она, наконец, сложила оружие. – Люди уже косо смотрят, – обратив внимания на посетителей, она сжала в кулаке остатки силы-воли и собралась духом. Дело же оставалось за малым – выпроводить закадычных друзей и вернуться в свой кабинет, пока за спиной пуще-прежнего не начали болтать.       Стоило им закончить разговор, как Виктор Павлович снова обратил внимание на Маргариту. Он, скопировав ее позу, оставался все там же – возле необходимой опоры, который помогала ему оставаться на своих двоих. С виду Пчелкин выглядел более-менее сносно. Единственное, что его выдавало – покрасневшие глаза. От постоянных попоек и ночных дебошей здоровье рэкетира стало сдавать, и отныне тонкие нити лопнувших сосудов перекрывали собой когда-то кристально-чистый голубой взгляд.       Маргарита Алексеевна, не найдя сил для того, чтобы продолжать лицезреть сию картину, отвернулась. Она хотела уйти и спрятаться. Ей требовался стакан с тем же самым коньяком, который помог бы расслабить затвердевшие мышцы, поубавить градус напряжения и, наконец, заткнуть внутренний голос, который на протяжении всего разговора с Виктором Павловичем только и делал, что вопил от несправедливости. – Ты, если сказать что-то хочешь, так давай, говори же! – привлекая к себе внимание своей подруги, воскликнул Пчелкин. Он поднял руки вверх и раздался в широкой улыбке. Ресторатор явно был доволен и отчасти горд собой. Единственное, чего он не понимал – повода для воспевания самого себя у него не имелось. Ни о какой чести и доблести речи не шло. Виктор запятнал свою репутацию, когда в очередной раз не оправдал обещаний, которые сам же и дал. – Стоишь там, смотришь. Че, язык отнялся? Морали читать ты умеешь, уж я-то знаю, Маргарита!       Он провоцировал Марго, и делал это очень хорошо. Витя поддевал струнки ее израненной души, которые и без его помощи были натянуты донельзя. Она старалась молчать. Просила себя – не лезть в дело, исход которого, по итогу, обернется против нее. С ранением уйдет не кто иной, как она сама, а пьяный Пчелкин забудет о сказанном после того, как провалится в глубокий, беспробудный сон. И, вероятно, карты так бы и сложились, если бы не одно «но» – госпожа Гвоздецкая не умела проигрывать и всегда доводила начатое до самого конца. Поэтому, когда она пустилась в медленный, размеренный шаг, который с каждой секундой приближал ее к Виктору Павловичу, то даже возглас Космоса, взывающий к трезвости ума, не смог ее остановить. – Костьми ляжешь, а умереть не дашь, да?! – со злостью выпалил рэкетир. Витя смотрел ей прямиком на нее – в серо-зеленые глаза, что были подведены жирной полосой черного карандаша. Ранее не замечая мертвящего холода, коим они наполнились в моменте, он со свистом выпалил. – Можешь ложиться, Маргарита! Можешь делать все, что тебе вздумается, только прекрати меня учить. Твои нравоучения уже вот здесь сидят, – он приложил руку к своей шее и сжал ее так сильно, что остались красноватые пятна, грозящиеся перейти в синяки. – Вот прям-таки здесь, мать твою! – после разъяренного крика в зале «Симфонии» стихли посторонние голоса. Отныне все внимание было обращено на парочку, которая перепутала время и место для выяснения отношений. – Поняла?! – вновь рявкнул Витя, не смущенный обращенным вниманием.       Марго опешила. Не дойдя до Пчелкина каких-то пару шагов, влюбленная остановилась. Его жестокие слова, которые он отпустил с непомерной легкостью, отпечатались в ее сознание. Гулким и долгим эхом они еще раздавались в девичьей голове, и происходило это ровно до того момента, пока оскорбленная госпожа Гвоздецкая не пришла в себя.       Чуть погодя, ее заколотило – сильно, словно температура тела в мгновение ока превысила допустимую. Сердцем Маргарита наотрез отказывалась верить во все грубости, что позволил себе бригадир, но мозгами понимала – то, что ей довелось услышать, являлось отвратительной правдой. Правдой, которую Виктор Павлович носил в себе далеко ни одну неделю. – Не зря в омуте черти водятся… – сдерживая слезы, подступившие к сдавленному горлу, проронила Маргарита Алексеевна. – Уходи, Вить, – проглатывая те слова, которые не отличались приличием, искренне попросила она. – Ты уходи, пожалуйста… – Марго перешла на торопливый шепот. Она не имела права расплакаться прямо у него на глазах. Как бы они не ругались, как бы не кричали друг на друга, она никогда в жизни не плакала перед ним. Маргарита не позволяла себе проявить слабость, даже когда терпеть было совсем невмоготу, даже когда дыхание перехватывало от обиды. – Уходи и пока в себя не придешь, не возвращайся, ладно? – принимая безжалостный вид (точнее, отчаянно стараясь его принять), попросила говорящая.       Она настолько яростно гнала Виктора, а сама, по своей же осознаваемой дурости, мысленно тянулась к нему. Эмоции брали верх. Маргарита по привычке обманывала и себя, и его.       Он был ее слабостью и силой.       Он был ее ошибкой и прощением.       Он был ее ненавистью и любовью. – А ты что ль не побежишь за мной, Гвоздецкая? – Витя оказался возле нее почти вплотную. Он походил на умалишенного, которому обязательно нужно было добить того, кто стоял рядом. И не важно, каким именно образом нанести урон, главное – сделать больнее, чем было самому. – С ума сходить не будешь, да? По пятам за мной не пойдешь? И землю рыть не станешь? – со смехом поинтересовался господин Пчелкин.       Он не ведал, что творил, но ответ знал наперед. Виктор Павлович откровенно издевался над подругой (хотя разве их отношения можно было назвать дружескими?) и делал это не наедине, а на глазах у многих, кто находился в ресторане. Рэкетир позорил Маргарита перед всем персоналом, перед гостями, но главное – он позорил ее в ее же глазах. Пьяный Пчелкин делал все для того, чтобы потом Марго ненавидела себя за свою же слабость, о которой ему давно было известно.       За слабость, выраженную в любви, которая оказалась никому нужна. – Во мне нет веры, Рита, – называя ее так, как было привычнее всего, Виктор развел руками по сторонам. – И в меня веры нет, – Виктор повторил слова, которые ему уже доводилось слышать. Слышать от самой госпожи Гвоздецкой. – Когда же ты это, наконец, поймешь? Именно поймешь, а не прокричишь на эмоциях?!       Она опустила голову, пораженная наглостью, жестокостью. Маргарита отказывалась верить во все, что ей довелось услышать. Она, подобно вкопанной, стояла на месте, боясь пошевелиться. Марго прислушивалась к своему сбивчивому дыханию, будто оно было единственным, что могло ей помочь не сгореть заживо. Она кожей чувствовала любопытные взгляды, обращенные на них. Они с насмешкой прожигали ей спину и опускали гораздо изощреннее, чем делал это Витя. Маргарита Алексеевна даже не представляла, как ей теперь возвращаться в кабинет, где ее поджидала Натали. Единственным верным решением в сложившейся ситуации было сиюминутно покинуть ресторан, не думая о том, что случится в здешних стенах за время ее отсутствие. – Хватит дуру молоть, Гвоздецкая.       Брошенная фраза, которая лишила Маргариту терпения, подвела ее к пропасти. Сама того не ожидая, она подняла руку и замахнулась, что было сил. Ей жутко хотелось отомстить, как-то ответить на многочисленные удары, которые Витя нанес ей, находясь в центре ресторанного зала. Уже однажды Марго, к сожалению, только в мыслях, представляла картину, как отпускает молодому рэкетиру увесистую пощечину. Только если тогда у нее не хватило храбрости воплотить задуманное в жизнь, то в этот раз ее набралось с лихвой. Отныне, Маргарита Алексеевна могла бы наносить удары до того, пока ее не покинут силы, пока сладкая нега оправданной усталости не опустится на ее плечи, но… Мечтания госпожи Гвоздецкой обрушились, когда бригадир уверенно перехватил ее летящую руку.       Сжав в своей широкой ладони хрупкое запястье, он столкнулся взглядом с серо-зеленым взором подруги. Сколько же Пчела увидел в ее глазах беспощадного гнева и ярости, сколько же он разглядел в них рокочущей ненависти и отвращения… – Тоже умеешь отвечать ударом на удар? – не выпуская из своей хватки ее руки, процедил Витя. – Раньше за тобой такой прыти не наблюдалось, – нависая над Маргаритой подобно грозовой тучи, рэкетир с нехарактерной дотошностью рассматривал каждый миллиметр девичьего лица. Нареченная «возлюбленной» только физически находилась непозволительно близко – он ощущал обрывки ее дыхания на своих приоткрытых губах, но морально она находилась в недосягаемости. Виктор больше не чувствовал Риту так, как раньше. Связь оборвалась. – Не перехвати я твою руку, – чуть погодя, шепотом спросил он, – врезать смогла бы? Неужели? – А… – она дернула рукой, но высвободиться не получилось. Марго стихла. Раздумывая над тем, а достоин ли этот человек ее ответа, она поддалась еще ближе к его раскрасневшемуся лицу. Ей необходимо было нанести полновесный удар ради себя и ради своего светлого будущего. Она должна была отплатить зазнавшемуся бригадиру той же монетой, чтобы он, наконец-таки, понял, каково это – оставаться позади. – Ты что, сомневался во мне, Виктор Павлович? Забыл, где я жила целый год? Да я убить тебя смогла бы, не будь ты без меня покалеченным. – Не думал, что ты умеешь что-то еще, кроме команд – исполнять и выполнять, – парировал Витя. Его раздражала ее надменность и гордость, проснувшаяся внезапно. Пчела ни разу не видел ее такой. Рита не позволяла себе быть такой рядом с ним. Новая сторона Маргариты, которую он смог раскрыть теперь и для самого себя, не пришлась по нраву. – Молчишь?       Ее рука, которую насильно удерживал бригадир, начала затекать, впоследствии – противно ныть. Марго покосилась на онемевшую ладонь, а потом вновь стрельнула сердитым взглядом на молодого бандита. От запаха его перегара ее норовило вывернуть наизнанку, прямо на глазах у всех постояльцев. В животе противно закрутило, и раскат глухой боли пронесся по всему телу, но… Она держалась – выбивала у остатков самообладания стойкость, ровную спину и уверенный тон голоса. Госпожа Гвоздецкая пообещала самой себе – она уйдет победительницей, а он еще будет валяться у нее в ногах. Так было в прошлом, так останется настоящем и так случится в будущем. Просто для справедливого воздаяния, как и всегда, требовалось чуть больше времени. И она готова была подождать. – Я умею то, чему тебе никогда в жизни не научиться… – сквозь сжатые зубы прошипела Маргарита, когда ей все-таки удалось вырваться на долгожданную свободу. – Я умею ждать, Витя, – не трогая ноющее запястье, на котором впоследствии нескольких грядущих дней будет красоваться заметный синяк, госпожа Гвоздецкая выдавила из себя что-то очень походящее на самодовольную ухмылку. – Я умею ждать.