Эметофобия

      Десять лет спустя Кира не могла сказать, что было первым — страх или рвота, рвота или страх? Порой ей казалось, что эта фобия была с ней всегда. Кира совсем не помнила себя до того, как она появилась.       Не могла она вспомнить, сколько ей было лет, когда с ней впервые случилась сильная рвота. Она в целом не помнила подробно ни одного раза, хотя лет до восьми это происходило с ней довольно часто. Может быть, воспоминания не сохранились, поскольку она была маленькой, а может, психика сама избавилась от травматического опыта. Не то чтобы Кира хотела это помнить, конечно.       В любом случае, Кира знала, что ей было два-три года, когда она впервые столкнулась с тем, что в дальнейшем превратилось в кошмар. Рвота по разным причинам преследовала девочку всё детство. Последние разы она помнила, поскольку была достаточно взрослой, остальные — нет.       Кире было около восьми лет, когда это случилось с ней в последний раз. Девочка (теперь уже девушка) могла вспомнить, что примерно с того возраста всё и началось. По крайней мере, примерно столько ей было в самых первых воспоминаниях, в которых фигурировал страх рвоты.       Он остался глубоко внутри маленькой девочки, на подсознательном уровне, навсегда. Воспоминания не сохранились, но тело помнило всё. Кира забыла саму рвоту, но боль, страх и омерзение не могла забыть спустя годы, как бы ни пыталась. Вероятно, причина скрывалась в том, что маленькая девочка, которую рвало, в силу возраста не понимала, что с ней происходит. Она понимала только боль и страх, которые чувствовала. Ей могло и вовсе казаться, что она умирает.       Воспоминания Киры о том, как фобия начала проявлять себя, были крайне размытыми. Конечно, это происходило не за один день, но девушка не могла сказать, как она появилась и что стало катализатором. Ей оставалось лишь предполагать, что им был тот самый последний случай рвоты в возрасте около восьми лет. Кира точно помнила, что примерно в то время всё и началось — в начальной школе.       Сначала был ком в горле. Это девочка запомнила хорошо. Чувство, словно тошнота подкатила к горлу, мешая дышать, появлялось при малейшем волнении и не уходило. Кира не знала, сколько лет ей было, когда оно возникло впервые — наверное, семь-восемь.       Вместе с болью в груди у маленькой девочки появился страх — липкое, неприятное чувство, от которого начинало мутить сильней. Тогда Кира понятия не имела, что такое паника, тревога, фобия — она знала лишь страх, причин которого не понимала.       Вместе со страхом и (психосоматической) тошнотой появились навязчивые мысли о рвоте. Они преследовали девочку дома и в школе, заставляли поверить, что она обязательно будет рвать сегодня без каких-либо на то причин.       Мысли о рвоте были отвратительными. Они заставляли Киру чувствовать себя грязной и омерзительной. Ей становилось противно от своего тела, когда она вспоминала о рвоте. До такой степени, что хотелось содрать с себя кожу.       Кира готова была на что угодно, только бы избавиться от этого мерзкого чувства, ядом пробравшегося до самых костей. Она ненавидела его, ненавидела рвоту, ненавидела своё тело. Ненавидела весь мир за то, что из всех возможных страхов ей достался самый бессмысленный и отвратительный.       Ночи были для Киры самым страшным мучением. Если днём хоть как-то можно было отвлечься, то ночью, когда все в семье девочки ложились спать, и всё затихало, она оставалась наедине с темнотой, мыслями о рвоте и своим страхом. Больной разум убедил Киру, что если она попытается заснуть, то обязательно проснётся от тошноты.       В лучшем случае девочке удавалось поспать несколько часов, когда за окном начинало светать, и вместе с темнотой отступал страх. Иногда Кира не смыкала глаз всю ночь, думая о рвоте, а утром вставала и собиралась в школу, словно всё было нормально. Она привыкла.       От одного вида еды на глазах Киры выступали слёзы, сердце начинало биться в испуганном ритме, а к горлу подкатывала ненавистная тошнота. Девочка не могла избавиться от мысли, что любая еда, которую она ест — испорчена или приготовлена неправильно.       Кира заставляла себя есть через силу, чтобы не волновать родителей, а потом плакала в своей комнате, истязая себя мыслями, что она точно отравилась и скоро будет рвать. Конечно, ничего не происходило, но подобные мысли и приступы паники преследовали девочку чуть ли не после каждой еды.       Этот страх выматывал, лишая и без того слабого ребёнка последних сил, но она упорно молчала. Не могла сказать взрослым.       По сей день, открыто говоря с кем-либо о своей фобии, Кира чувствовала себя так, словно речь шла о какой-то венерической болезни. Она давно переборола свой страх говорить о рвоте, но он всё равно казался ей чем-то постыдным, чем не принято делиться с другими. Конечно, девушка понимала, что это было совсем не так, но избавиться до конца от липкого, тошнотворного стыда не смогла.       В школе лучше не становилось. Фобия рвоты — страх не только того, что тебя самого вырвет, но и того, что ты увидишь или услышишь, как вырвет кого-то другого. Находиться в классе, полном детей, и думать, что любого из них может начать тошнить сейчас, было невыносимо.       Однако Кира терпела, сцепив зубы. Она глотала слёзы и тряслась от страха, но послушно сидела на уроках и поднимала руку, отвечая на вопрос учительницы — как всегда, правильно. Кира училась исключительно на «отлично».       Походы с родителями в парк, торговые центры и прочие места были для Киры отдельным видом пытки. Мало того, что там можно было подхватить какой-нибудь кишечный вирус — кого-нибудь из множества людей вокруг в любой момент могло начать тошнить. Эти мысли съедали Киру изнутри, пока она делала вид, что всё хорошо.       Но самым невыносимым местом, пожалуй, был транспорт, в котором Киру часто укачивало в раннем детстве. Как только девочка садилась в автобус, привычная тошнота подкатывала к горлу, раньше, чем он трогался с места. Во время поездок на автобусе она, боясь дышать, считала секунды до остановки и молилась лишь об одном — чтобы всё поскорей закончилось.       Больше всего в моменты паники Кире хотелось одного — исчезнуть. Выйти из своего тела. Находиться где угодно, но не там, не в своей коже. Не чувствовать всего этого. Ни омерзения, ни страха, ни тошноты.       Намного позже, с появлением у Киры интернета в свободном доступе, ей стало известно, что то, что с ней происходило всё это время, имело научное название — эметофобия. Узнала Кира и то, что она считается одной из самых сложных фобий, хоть и изучена крайне мало.       По своему опыту Кира знала, как эметофобия могла морально разрушить человека. Она могла лишить его всего — сил, как моральных, так и физических, свободной воли, желания жить. Эметофобия опустошает человека, забирает у него личность, до тех пор, пока в нём не останется ничего, кроме страха и мыслей о рвоте. Фобия решает, что и когда ему есть, сколько спать, куда ходить, на каком транспорте передвигаться, что делать и что не делать.       Если человек ослушается этих указаний, нарушит какое-либо правило, последует наказание. Если повезёт — навязчивые мысли о рвоте, а если не повезёт — паническая атака.       Кира была знакома с паническими атаками с десяти лет. В то время фобия стремительно прогрессировала. Девочка стала будить родителей, просыпаясь ночью в истерике. Она плакала, тряслась и говорила им, что ей страшно — так и было. О том, что такое паническая атака, Кира не знала. Она не могла дышать. Ей казалось, что она умирает.       То время, когда фобия была на самом пике, Кира вспоминала с трудом. Страх и мысли о рвоте полностью контролировали жизнь девочки, едва окончившей начальную школу (с отличием, конечно). Тошнота, которая раньше проявлялась только иногда, стала постоянной. Кира просыпалась с ней и засыпала (если удавалось хоть немного поспать и не проснуться от очередной панической атаки).       Она не могла спать, не могла есть, не могла ходить в школу без мыслей о рвоте. Рвота владела разумом Киры. Девочка была помешана на своём страхе. Ей казалось, что она сходит с ума — так, по всей видимости, и было на самом деле. Днём и ночью Кира считала секунды до того мгновения, когда (как она сама себе внушала) почувствует тошноту снова. И она действительно чувствовала, что только усиливало панику.       В моменты, когда страх становился невыносимым, Кира молилась лишь об одном — чтобы всё прекратилось. Ей казалось, что лучше умереть, чем прожить так все оставшиеся годы. Кира не верила, что когда-либо сможет стать нормальной, забыв о рвоте навсегда. Ей казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Но он закончился.       Эметофобия — это страшно. О ней почти не говорят в социуме, и негодованию взрослой Киры по этому поводу не было предела. После всего, через что она прошла, девушка считала, что о данной фобии необходимо говорить. Благодаря интернету она узнала, как много людей по всему миру страдают от эметофобии. Если бы Кира только могла помочь им всем…       Эметофобия разрушила жизни многих людей. Кира могла бы красочно описать, как эта фобия выворачивает душу наизнанку, как уничтожает морально, пока ты не перестаёшь чувствовать себя человеком. Пока не перестаёшь верить, что в мире есть что-то, кроме страха и мыслей о рвоте.       Главное — не переставать верить. В этом Кира убедилась на своём личном опыте. До сих пор Кира не знала, что стало переломным моментом, чтобы решиться заговорить о своём страхе. У девочки ушли годы на то, чтобы открыться кому-либо о том, с чем она столкнулась. Кира хорошо запомнила все ночи, которые она провела без сна в своей постели, наедине со страхом.       В эти моменты Кира знала, что родители спят в соседней комнате, но всё равно чувствовала себя самой одинокой в мире. Она не могла заставить себя пойти и признаться им, чего боится. Ей было стыдно. Девочка боялась, что они не поймут и осудят. Она предпочла бороться самой.       В конце концов, наступил момент, когда терпеть панику и тошноту двадцать четыре часа в сутки стало совсем невыносимо. Кире было около тринадцати лет, и она решила: «или мой страх, или я». Она осознала, что не может больше бороться со своим больным разумом в одиночку. Но и осмелиться сказать правду о причине своего состояния Кира всё равно не могла. Однако выход всё-таки нашла.       Она сказала родителям о тошноте, боли и чувстве кома в горле, но не о страхе. Киру отвели к врачу, где ей диагностировали заболевание желудка и назначили курс лечения. Удивительно, но это действительно помогло: Кира стала принимать таблетки, тошнота прекратилась, а затем и страх начал отпускать. Конечно, на то, чтобы полностью избавиться от навязчивых мыслей о рвоте, понадобился не один год и много усилий, но это стоило того.       В свои восемнадцать лет Кира не смогла до конца побороть свой страх перед рвотой, и не была уверена, что сможет когда-либо сделать это. По крайней мере, мысли о рвоте последние несколько лет совсем не контролировали жизнь девушки: она могла спать по ночам и есть, что хочет, не опасаясь тошноты и приступов паники. О большем маленькая девочка, которой она осталась глубоко внутри, не осмеливалась и мечтать.       Иногда Кира надолго забывала о своей фобии, но стоило чему-то напомнить ей о рвоте, снова чувствовала липкий, тошнотворный страх. Как напоминание о том, что она никогда не сможет победить фобию. Что она всегда будет с ней. Однако, несмотря на эти редкие моменты, Кира вполне могла сказать, что счастлива. Фобия никуда не исчезла, но жить ей почти не мешала, и девушку это вполне устраивало.       Кира была почти здорова и счастлива долгое время, но забыть о той моральной боли, которую испытывала, не могла.       Девушка могла бы сказать, что самым трудным моментом в борьбе с эметофобией было чувство отчаяния и безысходности. Во время панических атак маленькой девочке казалось, что это конец. Решив, что умирает от страха, она думала, что никогда не выберется из этого. В эти моменты она была не в силах поверить, что когда-нибудь станет нормальной. В двенадцать лет Кира чувствовала, что не доживёт до восемнадцати.       Однако Кире исполнилось восемнадцать, она была жива и почти смогла победить свой страх. Девушка до сих пор с трудом могла поверить в это. Глубоко внутри она чувствовала, что навсегда осталась той испуганной девочкой, у которой жизнь не имела смысла, поскольку в ней не было ничего, кроме рвоты и страха.       Выздоровев, Кира узнала, что в жизни есть много чего другого. Радостного и светлого. Жизнь девушки не закончилась на страхе рвоты. Она была искренне этому рада.       Самым главным в борьбе с эметофобией для Киры оказалось признание и принятие своего страха. Несколько лет потребовалось девушке, чтобы признаться самой себе в том, что она боится рвоты. Принять свой страх было гораздо трудней, чем бороться с ним. Но, в конце концов, у Киры получилось. Сделав это, она впервые почувствовала себя свободной.       Только тогда Кира смогла открыться другим. Поведав всему миру о своём страхе, девушка чувствовала себя так, словно избавилась от тюремных оков. Она больше не была заперта наедине со своим больным разумом, не испытывала стыда и ненависти к самой себе. Страх больше не мог контролировать Киру.       Поборов эметофобию, пускай и частично, Кира осознала главное — всё это время страх был только в ней самой. Чтобы побороть фобию, ей необходимо было побороть саму себя. И пускай она пока не смогла этого сделать, но осознание проблемы было первым шагом на тернистом пути к выздоровлению.       Кира не знала, как много лет ей потребуется, чтобы перестать подсознательно дёргаться на слове «рвота», но точно знала, что больше не позволит страху снова контролировать себя. Никогда. Она дала себе слово, и не собиралась нарушать его.       А что Кира собиралась сделать — это позаботиться, чтобы люди узнали о том, что такое эметофобия. Девушка поставила себе цель помочь тем, кто страдает от страха рвоты, как и она. Ей хотелось сказать им всем, что они не одни, что они сильные и смогут победить свою фобию, раз она смогла.       Кира верила в них, как верила и в себя.