Twins bound to death

— Вы пьяны. Сколько же в вас поместилось? —Джекилл нахмурился, смотря на улыбающего Хайда. Неклюже разувшись и пару раз чуть не упав, Эдвард отставил трость к столу, отвёл руки в сторону и сделал вокруг себя круг, взявшись за руки Генри. Кривая улыбка больше похожа на оскал. Глаза устало прикрыты. На лице спокойствие. —Эдвард, вы меня слышите? —Генри чуть наклонился в бок, чтобы заглянуть в лицо альтер-эго. Хайд первый повёл танец, пьяно цыкнул, когда Генри стоял на месте как вкопанный. —Ну же, доктор, не будьте так серьёзны! Джекилл покачал головой. Они начали с медленной лодочки, затем заложив руку за спину, шагали на друг друга. На счёт «раз» — сделали вперёд шаг правой ногой. На счёт «два» — приставили левую. На счёт «три» — правая нога делает снова шаг, но уже на месте. Они делали приставные шаги плавными и скользящими, наступали оба сначала на носок, а затем на полную стопу. Спина при этом оставалась прямой, не смотря на привычку Хайда ссутулиться, их плечи — расправлены, а голова — слегка приподнята. После танца, доктор Джекилл стоял, облокатясь поясницей о стол, а мистер Хайд сидел на столе, скрестив ноги, вися на плече Генри, положив щёку на свои же ладони. Они молчали, отвернуты друг от друга. Эдвард икал в полудрёме. — Ик… Мне плохо… Ик!..—Произнёс кудрявый и прикрыл рот рукой. —Да, господи! Срочно идёмте вниз! Послышался приглушённый смех. Завтра он ничего не будет помнить. Генри ему не напомнит об этом. При большом количестве хорошего вина Эдвард становился мягче и был не таким угрюмым. Он шутил, сам же смеялся над своими дурацкими шутками. Постоянно пытался заключить Генри в объятья. Джекиллу не нравилось это. В его глазах Хайд в таком состоянии делался очень уязвимым, маленьким детём. Но в тоже время вспыльчивым, палец в рот не клади. Таким спокойным он был лишь с Генри и Генри это настораживало, в какие-то моменты пугало. Он мог кому угодно превратить лицо в месиво, но приползти к творцу и упасть на его колени. Была ли это какая-то особенная связь? Хайд избивает человека, преподнеся взор Джекиллу, немо шепчет: «смотри, на что мы способны, смотри мы—сила, мы—власть!» Эдвард был частью хаоса, его составляющей. Он применял в своих случаях больше всего то, что прекрасно умел—разрушать. *** —Эдвард? — позвал его спокойный и тихий голос, который тот никогда не спутает и всегда узнает. Хайд медленно разлепляет глаза начав тереть их и чесать нос, затем он убрал аспидно-чёрную прядь от щеки, на которой остался красный след отлежания. Локоть покалывал мелкими иглами, но было терпимо, он снова заснул в неудобной позе. —Эдвард, вы снова уснули. —Джекилл мягко улыбнулся и забрав прядь чужих волос, сдул тонкий волос со лба, полностью открывая землинистое лицо, красное пятно — словно ожог. Покраснение переносницы и щёк давно спало, кожа отшелушилась. Мистер Хайд, постоянно наблюдал за работой доктора Джекилла, спокойно в полном безмолвии, лёжа на руках на столе или упирая локоть в стол. Со скуки он проводил со звенящим звуком, по колбам и пробиркам отросшими ногтями, на которых можно было разглядеть заусенцы. Но скучно ему было не всегда, обычно он со Вниманием наблюдал за разными химическими эксперементами филантропа, и всегда вечером вытаскивал его погулять, пройтись по тёмным окрестностям Лондона дабы подышать свежим воздухом. После того, как они разделись, Хайд заново учился ходить, подняться на ноги было физически тяжело и по ночам ноги ныли от боли. Но вскоре он стал стараться, конечно с огромной помощью и терпением Генри, что даже ради него брал выходные в своей лаборатории. Первые шаги — словно ходьба по иглам. Хромота левой ноги-это всё что осталось, от восстановления и приспособления, нового отдельного организма к жизни. Этот странный дефект, при котором Хайд постоянно использовал трость. Джекилл уверял, что это не проблема, тем более к неизменной тяги Эдварда жить всему и всем напролом. «Разве сам Эдвард Хайд, не сможет справиться с этой проблемой?» —каждое утро спрашивал его Генри, когда тот поднимался на ноги. Слишком большая кровать и слишком много места для маленького человека Кипельно белые простыни, «как в больнице» — проносится в его голове и он коротко ухмыляется кривым ртом. Луч солнца ложится на белое большое одеяло и простирается до самого узорчатого щитка цвета тёмного дуба, огибает его по узорчатому строению падая на пол. Жёлтый луч огибает тёмные кудри, растворяясь в них. Ложится на лицо жёлтой полосой, задевает ресницы. Задевает уголок ухмыляющееся губы, расходясь на впалой щеке.