Буквы ее имени

             Начало марта в Ростове всегда было со слякотью; сопровождалось гололедом, превращая дороги и тротуары в природный конькобежный стадион. Люди в городе торопились по своим делам, словно муравьи. С московской суетой, конечно, не сравнить: там-то вообще, — куда ни глянь — везде люди бежали туда-сюда; спускались в метро; стояли в очередях за бананами, которые потом уберут на антресоль, чтоб дозрели.       Возвращаться в родной город, обычно, всегда приятно. Прогуливаться по малой родине, вспоминать какие-то моменты из детства и юношества. Например, поход маленького Женечки в первых класс в сорок третью школу на Буденновском проспекте в сентябре шестьдесят четвертого года. Как он трясся от страха, сжимая букетик астр в левой ладони, а мамину руку — в правой. Или как, например, в восьмом классе они собирались пацанами за школой и курили сигареты, боясь, что их спалит своим надзирательским взглядом какой-нибудь проходящий мимо учитель. Один раз их все-таки поймали — какой нагоняй был от матери в тот вечер! Или как в семьдесят пятом году, на втором курсе юридического при Академии МВД СССР, он подрался с одногруппником, потому что что-то с ним не поделил. Кажется, это был какой-то пустяк, но молодая, бурлящая в жилах, горячая кровь взяла свое.       Евгений Афанасьевич Боков вообще никогда не отличался спокойным нравом: всегда был готов набить морду тому, кто был откровенным, как он сказал бы, «мудилой». Это началось еще со школьной парты: в одиннадцать лет он впервые подрался с одноклассником, который дергал нравящуюся Жене девочку за косички. Драка была, конечно, пустяковая: особо никто увечий не получил, кажется, даже крови не было. Мальчишки просто потолкались; кто первый упал на пыльную сентябрьскую землю — тот проиграл. Женя вышел из битвы победителем. Потом еще до седьмого класса носил портфель одноклассницы до дома.       Боков всегда обладал удивительной способностью говорить все то, что думает. С самого юношества, он крыл всех мальчишек с класса трехэтажным матом. А в старших классах, его даже побаивались сверстники. Потому что знали, что Женька Боков — это оголенный провод линии электропередач, сорвавшийся с опоры. На его стуле в школе следовало бы повесить плакат: «Не подходи — убьет».       Еще с самого детства, лет с семи, он хотел стать милиционером. В тот год маленький Женя увидел мультфильм «Дядя Степа — милиционер» и загорелся этой идеей. Что удивительно: Боков с отличием закончил академию. Обладал невероятным хладнокровием, острым умом. Разбирался в медицине: научился делать трахеотомию по учебно-практическому пособию Анатолия Анатольевича Шипова. Книжку взял, кстати, у школьного товарища, который учился в тогдашнем РГМИ. Был бесстрашным, не боялся, наверное, ничего и никогда. Бокова можно было с легкостью сравнить с Шерлоком Холмсом из одноименного фильма, снятого еще в далеком семьдесят девятом, с одной разве что оговоркой: Боков, — в отличии от Холмса, — не был сдержанным; часто хамил коллегам.       В восемьдесят третьем году, восьмого апреля, Женя познакомился с ней.       В тот год, они почти всем отделом, пошли праздновать день работников следственных органов в «Казачий хутор». Это ресторан на Левобережной улице. По слухам, самый лучший во всем Ростове. Красоты Дона оттуда, к сожалению, видно не было, но Боков с коллегами, вообще-то, не любоваться туда пришли, а пить! Хоть праздник и был шестого числа, само празднование решили перенести на пятницу. Чтобы, так сказать, «болеть» в субботу. Да и звание «капитана юстиции» Боков давненько обещался «обмыть» с коллегами.       Двадцати шестилетний Евгений Афанасьевич Боков, изрядно подвыпивший, ссутулившись сидел за столом ресторана, держал рюмку «столичной» водки и напевал популярную «Sweet Dreams» синти-поп группы «Eurythmics».       Тогда, на танцполе ресторана, он увидел, кружащуюся в танце среди подружек, ее. Боков смотрел, как завороженный; выражаясь буквально, не мог взгляда оторвать от девушки! Длинные русые волосы, кажущиеся почти черными в темноте зала, навсегда впечатались в память. Точно так же, как и исходящий от нее в тот вечер запах «Дружбы Народов».       Кроме нее, Боков, откровенно говоря, больше ничего и не помнил с того вечера. Последнее, что он смог вспомнить на следующий день: как он, шатаясь, подошел, представился как-то оригинально; при других вводных, вряд ли бы такая красивая девушка оставила бы ему свой номер телефона, который она наскоро написала на бумажной салфетке, подписавшись снизу красивым почерком «Марина».       А дальше, как в фильме: прогулки по набережной, кафе, приглашение в кинотеатр, долгие разговоры по дороге до дома. Частые букеты цветов без повода и с ним. В сентябре восемьдесят третьего предложение и подача заявления. Свадьба в декабре, которая, согласно суевериям, обещает долгую любовь и крепкие чувства. Застолье дома, на Татарской пять, со всеми родственниками со стороны жениха и невесты.       С детьми решили пока не торопиться.       Марина Бокова, в девичестве, Бородина, работала учителем географии в той самой школе, где когда- то учился сам Женя. Манюня (так Женя ласково называл свою жену) обладала феноменально мягким и веселым характером! Часто шутила над ним. Боков никогда на нее не обижался! Даже, наоборот, никогда не был против и искренне смеялся! Они, как бы истасканно это ни звучало, идеально подходили друг другу. Их контраст всегда вызывал у окружающих когнитивный диссонанс, мол, как это так: как такая нежная и чуткая Марина Бородина могла выйти замуж за такого грубого и взрывного Евгения Бокова?       Рядом с Мариной Женя был совершенно другим человеком: становился мягким, сдержанным. Всегда был внимательным слушателем, когда она приходила расстроенная с работы, потому что кто-то из коллег ей нахамил. Женя вызывался даже как-то раз прийти и провести беседу с теми «товарищами», которые посмели обидеть его драгоценную жену! Марина, конечно, всеми правдами и не правдами кое-как сумела его отговорить.       В восемьдесят пятом году, Женя занимался поимкой «Ростовского потрошителя», терроризировавшого сам город и область. В декабре, почти со всеми оперативниками и следователями Ростова, принимал участие в операции «Лесополоса» . Было проверено невероятное, — почти колоссальное, — количество людей. Раскрыто более тысячи других преступлений. На спецучет поставлено более пяти тысяч человек.       Потом наступил июнь восемьдесят шестого, который разделил жизнь на «до» и «после».       Марина резко начала терять в весе. Надрывистый ночной кашель, дерущий глотку, не давал ей уснуть, а супруга, мирно спящего рядом, он часто будил. В тот год Боков получил звание «майора юстиции», а вместе с ним и новую должность, она еще так красиво звучала: «следователь по особо важным делам прокуратуры РСФСР». Заслужил он это все, как раз после «Лесополосы». Профессионализм Бокова заметили! Его зауважали другие следаки. А, как правило, вместе со званием и должностью — приходит и большая ответственность. Он стал часто пропадать на работе.       Первого июля, во вторник, Боков не выдержал: потащил Манюню в больницу, где им объявили, что не знают пока, что это за болезнь. Но не туберкулез — это точно! Это обрадовало Женю, но Марину же — не особо. Она мучалась от страха неизвестности. Стала курить намного чаще, чем до этого. Это вызывало у Жени еще больше раздражение, ведь врачи строго-настрого запретили Боковой курить! Он отбирал у нее сигареты, прятал собственные пачки, чтоб жена до них не добралась, пока он отвлекся на что-нибудь.       Врач выписывать больничный не стал: лето на дворе, школьники — на каникулах, а учителя, соответственно, в отпусках. Марина сидела дома, закрываясь по вечерам, когда муж возвращался с работы, в ванной. Яркие кровавые кляксы стали ежедневным явлением на дне, покрашенной в белый, чугунной раковине, но продолжали пугать до одури! А сколько полотенец Маруся пыталась отстирать от собственной крови — не счесть просто! Некоторые она выкидывала сразу.              Днем приходила мама Марины, чтоб ее покормить. Самостоятельно она отказывала себе в еде — ей было больно глотать, а заниматься мазохизмом над собой совершенно не хотелось! Но перед мамой и Женей приходилось сдаваться — не отстанут же! И, если родительницу можно было еще как-то уговорить, то с мужем такой номер не проходил ни в какую!       Седьмого июля, в понедельник, вернувшийся с работы Боков, заявил, что взял отгулы на работе. Он, каким-то неведомым способом, узнал о том, что мать Марины не кормит ее, стоило только Боковой завыть от боли. Женю такой расклад не устраивал совершенно! Он вызвался самостоятельно следить за тем, чтоб жена не курила, а ела!       В один из этих вечеров, Женя с бутылкой пива, стоял на их кухне в хрущевке и перемалывал, приготовленный мамой Марины, суп «метеором». Его им, кстати, подарили на свадьбу. Получалось не очень ловко: брызги летели во стороны, окропляя кафельные стены неаппетитным пюре.       В тот день выдернули в Москву. Выхода не было — пришлось ехать. А вдруг и впрямь ростовский гастролировать по стране решил?       На следующий день Марина сиплым голосом, попросила свекровь отвезти ее в больницу. Где ей объявили страшный диагноз: рак гортани. Связки нужно частично удалить.

Операция.

      Отсутствие голоса и переговоры с матерью Жени через клеточки тетрадного листа стали каждодневной пыткой. Родительница уговаривала развестись с ее сыном. Да как можно, если Марина его преступно сильно любила?! Но разве был выбор? Если она погибнет — Боков непременно с горя сопьется! Манюня нехотя, но согласилась. Меньше всего ей хотелось, чтоб ее муж страдал, когда ее не станет! Она написала медсестре записку, чтоб та позвонила ее мужу и сообщила, что Марина готова дать развод.       Клиническая смерть через несколько дней.

Разряд.

Тишина.

Разряд.

Сердце запущено.

      Хриплые и бесшумные рыдания, когда Женя примчался с Москвы на несколько дней.       Боль от неумелых действий медсестры, которая даже не в состоянии поставить укол морфия в вену! И тихий шепот мужа на ухо, который успокаивал лучше, чем любое успокоительное и обезболивающее. Торопливые, — даже нервные, — движения его пальцев по выступающей скуле, стали приятнее, чем когда-либо до этого.       К началу августа восемьдесят шестого, Женя каким-то чудом, посланным свыше, выбил квоту на перевозку жены в Москву во Всесоюзный онкологический научный центр АМН СССР. Самый лучший центр во всем Союзе! Марина очень боялась этого перелета! Если Женя никогда ничего не боялся, то она — боялась всего на свете: мышей, темноты, бродячих псов, снующих по двору, да она, если честно, и Женю иногда боялась, когда он работал. Он становился очень раздраженным, но никогда на ней не срывался.       Боков приходил каждый день на протяжении всего периода реабилитации. Каждый раз с красивым букетом пышных белых хризантем. Он рассказывал, что ему предложили в Москве остаться. Отказываться от такого предложения было бы самой настоящей глупостью! Рассказал, что всем из следственной группы дали премию по целых сто двадцать семь рублей! Женя задушевно рассказывал, что с ребятами собирались недавно, отмечали закрытие дела о «Фишере».       Наступила долгожданная и желанная ремиссия, продлившаяся почти пять лет. Выписка, которая обещала хоть и туманное, но какое-то будущее!       Но в сентябре девяносто первого года, почти сразу после августовского путча, болезнь вернулась с новой силой.       Женя пытался помочь! Договорился с главврачом из центра. Марину снова вернули в больничные стены, где на провела полгода. В центре сделала ларингоэктомию. Удаление гортани навсегда лишили Марину Бокову, ставшего обыденностью, тихого голоса. Женя же больше никогда не слышал ее звонкого смеха; также как никогда больше не видел улыбку жены. Она плакала больше, чем за всю свою жизнь! Под глазами образовались темные круги! Щеки снова впали — она снова отказывалась от еды!       Долгие полгода борьбы с раком и все безуспешно…       Марина Владимировна Бокова скончалась двадцать девятого февраля тысяча девятьсот девяносто второго года…       Жене сообщили сразу, как и положено. Это была суббота — он готовился к очередному визиту в онкологический центр. Он подошел к дисковому телефону, когда тот противно задребезжал. Нервно взял трубку, матерясь себе под нос, поднес к уху, где услышал то, что никак не рассчитывал услышать!       Сердце тревожно пропустило несколько ударов! Оно хотело остановится вместе с сердцем Марины!              Ноги сразу же налились свинцом, сделались такими тяжелыми, что Бокову показалось, что он вот-вот упадет на пол! С раскрытым ртом, он слушал избитые фразы о соболезнованиях и о том, что врачи пытались спасти его Марусечку.              Вцепившись в пластиковый корпус телефона, Боков со всей силы швырнул его в стену! Осколки, срикошетив, разлетелись по всему коридору, готовясь впиваться в ноги своими острыми пиками, если их не убрать прямо сейчас! Красная трубка, болтаясь на проводе, висела на двери. Покачивалась из стороны в сторону, как в замедленной съемке.       Мир поставили на паузу на словах врача: «Мне очень жаль». Они отдавались звонким эхом где-то в барабанных перепонках, задерживаясь в них.       Женя сполз по стене вниз, утыкаясь лицом в колени… Он боролся с этой проклятой болезнью вместе с его Манюней все эти годы. И ради чего?.. Сознание напрочь перечеркивало признание себе в том, что Маруси больше нет. Этого не могло быть!       «Этот мудень напиздел!» — вторилось где-то в подкорке мозга, как будто зажеванная кассетная пленка.              Да только, кем надо быть, чтоб позвонить и сказать такое?       Хоронить Марину решили в Ростове. На Северном кладбище.              Женя шел к ее могиле через неделю после похорон, сжимая в руках букет белых хризантем. Точно таких же, какие он носил ей в восемьдесят шестом в Москве, когда казалось, что самое страшное осталось позади. Но горе случилось именно тогда, когда меньше всего этого ожидаешь.       Мир перестал иметь какой-то смысл. А выход, казался только один — топить свою скорбь на дне «столичной». Не закусывая. С противным жжением в районе груди, которое досадно напоминало, что Боков, к сожалению, все еще жив. А жить-то и не хотелось! Резона без Марины не было. Вот чего ради волочить свое бренное тело?       Но и на самоубийство сил не хватит.              Сглотнув ком, царапающий горло, Боков остановился у могильной плиты, с которой на него смотрела его улыбающаяся Манюнечка. Такая счастливая на той фотографии, будто и не было никакой болезни. Не было тех мучений, которые она, с титаническим трудом, пыталась выдержать. На черно-белой карточке, вставленной в красивую рамку, Маруся казалась по-настоящему живой. На ней она не плакала.       И Евгений Боков хотел запомнить ее именно такой!       А буквы ее имени навсегда останутся на могильной плите на Северном кладбище.