Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница

      — Учитель… Вы, кажется, также хотели… — обратилась через несколько безмолвных мгновений Консуэло к Порпоре, подняв голову с его плеча.       — О, нет, нет, моя родная, теперь нет. Мне достаточно было и того, что… прости меня… — проговорил, не сумев закончить фразу, в великой неловкости и крайнем смущении в ответ бывший наставник нашей героини — как если бы он чувствовал стыд и невыразимый страх наказания после попрания святыни.       — Что же… А сейчас… сейчас я хотела бы обратиться к вам с просьбой, уважаемые граф Христиан, графиня Венцеслава и барон Фридрих…       — Всё, что угодно, милая Консуэло, — проговорила канонисса, с нежностью, печалью и безотчётной тенью тревоги глядя в её глаза.       «Почему она обращается ко всем нам?.. Должно быть, это что-то очень важное, значимое для неё, и это в некоторой степени пугает меня…», — невольно подумала Венцеслава.       — Могу ли я принять участие… в омовении тела Альберта?.., — голос нашей героини несколько раз дрогнул.       В первые мгновения на лице пожилой женщины отразились изумление, горечь и подобие страха и она молчала, продолжая смотреть в глаза нашей героини, но потом смогла проговорить:       — Но… выдержите ли вы?.. Мы боимся за вас. Ведь вы и сейчас…       — Да. Я выдержу. Я чувствую в себе силы для этого. Я знаю, что Господь позволит мне сделать это — если будет на то ваше согласие.       — Но… что вы сказали? Не ослышалась ли я? «Участвовать» — не «присутствовать»?       — Да. Я хочу сделать это собственными — вот этими — руками, — Консуэло едва приподняла ладони и сама посмотрела на них.       — Господи… Дитя моё, вы совершенно не жалеете себя… Ведь вы так молоды… Зачем вы так изводите себя…       — Поверьте, я осознаю и понимаю, о чём говорю. Я готова к этому.       — Да придаст вам Господь сил…              — Спасибо вам, — прошептала Консуэло, едва сдерживая слёзы.       В следующее мгновение она встала со своего места — хотя это далось нашей героине с усилием — подошла к канониссе, встала перед ней на одно колено и поцеловала пожилой женщине руку.       — Дитя моё… — проговорила та в порыве умиления и нежности.       В глазах Венцеславы выступили слёзы.       — Встаньте же скорее…       Когда Консуэло поднялась с колен и вновь заняла своё место, то проговорила — уже почти не волнуясь:       — У меня будет ещё одна просьба. Но это на ваше усмотрение…       — Мы готовы сделать для вас всё, что угодно, — промолвила в ответ канонисса.       — Я не хотела бы, чтобы при этом обряде присутствовал господин Сюпервиль.       На лице доктора отразилось ожидание и надежда, что он наконец вскоре будет отпущен.       — Но… чем же он помешает вам?.. Этот человек желает вам лишь добра и будет готов оказать вам помощь, если она понадобится…       — Я уже сказала вам, что уверена в своих силах.       — Но… Быть может, вы будете согласны, если месье Сюпервиль хотя бы станет наблюдать за этим обрядом снаружи?       — Да, хорошо, я согласна.       Консуэло стоило многих усилий не выказать ни тоном, ни выражением лица одолжение, сделанное из уважения к этим прекрасным людям.       — В конце концов, мы можем понять вас — ведь вы не были хорошо знакомы с месье Сюпервилем — этот человек действительно чужой для вас… И всё же, милая Консуэло, смею сказать, что вы слишком самонадеянны… Я же хотела бы попросить доктора Сюпервиля остаться поодаль — не в самом помещении, но снаружи — рядом с нами из соображений собственной безопасности — я не уверена, что выдержу этот обряд до конца… Останетесь ли вы? Не чувствуете ли вы слишком сильной усталости? — обратилась Венцеслава к врачу.       — О, да, да, конечно, — поспешил ответить врач, скрывая брезгливость и досаду, готовую отразиться на его лице. — Для меня всегда большая честь присутствовать рядом с вами…       Но отголоски этих чувств в его чертах, конечно же, не укрылись от Консуэло.       — Я отдам распоряжение слугам, чтобы они приготовили всё необходимое… Вы позволите мне?.., — произнёс врач.       Этот человек взял на себя эту обязанность всё по той же привычке бесконечно выслуживаться перед этими господами. Теперь он был уверен, что они осыплют его золотом — слишком много он уже сделал, делает и на многое согласился якобы ради того, чтобы избавить скорбящих родственников покойного графа Рудольштадта от лишних забот.       — О, да, да, конечно. Мы очень благодарны вам за то, что вы избавляете нас от этих печальных обязанностей…       — Я делаю всё, что в моих силах и исключительно согласно велениям своего сердца.       — Но прежде я должна переодеться и вымыть руки. И поэтому прошу вас показать мне, где была приготовлена комната для меня, — со всей серьёзностью обратилась наша героиня к Сюпервилю.       Доктор обернулся к Консуэло, подошёл к ней ближе и проговорил:       — Но… мадемуазель… вы сможете хотя бы встать? Ведь буквально только что вы едва не лишились сознания.       — Поверьте, мне уже гораздо легче, не волнуйтесь так за меня, — ответила она, вежливо и учтиво, следуя правилам светского тона. — Если бы я не чувствовала в себе сил — я бы и не помышляла и не говорила о подобном.       Наша героиня подумала о том, что, если бы рядом сейчас не было всех этих чудесных людей, то она могла бы сказать доктору: «Я готова принять помощь от кого угодно, но только не от вас. В ваших руках я могу оказаться, только уйдя в мир иной, впав в летаргию или лишившись чувств. И в последних двух случаях, едва придя в себя, я поспешу оказаться как можно дальше от вас», а затем подняться и пойти вперёд, вынудив врача последовать за ней.              Порпора молча выпустил Консуэло из своих объятий. Когда она стала подниматься, врач хотел было подать ей руку, но наша героиня сделала это хоть и с заметным усилием, преодолевая слабость — но самостоятельно.       Консуэло по-прежнему не могла идти в своём обычном темпе, который имела до этого страшного и горестного события, случившегося в её жизни, и потому врачу также пришлось ощутимо для себя самого замедлить шаг. И, разумеется, он был недоволен этим.       Сохраняя в чертах своего лица маску неизбывной печали, Сюпервиль подумал про себя:       «Ну, вот, нашлось ещё одно обстоятельство, призванное замедлить ход всего этого действа — хотя, оно, в сущности, было закономерно — его можно было предсказать. Интересно, произойдёт ли ещё что-нибудь из ряда вон выходящее, что помешает мне лечь спать хотя бы через час?.. Наверное, я не удивлюсь уже ничему».       В одно из мгновений — когда оба они спускались по лестнице — шаги нашей героини стали особенно медленными.       — Мадемуазель, с вами всё хорошо? — осторожно задал Консуэло вопрос доктор, но, впрочем, как и всегда — после самой первой встречи, кою он не забудет уже никогда — стараясь не заглядывать в её глаза слишком внимательно — боясь не выдержать взгляда.       — Да, благодарю. Мне не нужна помощь, — ответила она сухо, даже не поворачиваясь к врачу, хотя во всём её облике читалось некоторое физическое напряжение.       Осознавая, что родственники Альберта всё ещё могут видеть их, Сюпервиль, подняв руку сделал было попытку поддержать нашу героиню, но Консуэло одарила его до той степени выразительным, резким, гневным взглядом, говорящим: «Ради бога, избавьте меня от своих прикосновений — я категорически против этого — иначе вам придётся пожалеть. Я не знаю, что сделаю — но вы, вероятнее всего, пожалеете, если сейчас же не уберёте руку» — что у доктора пропало всякое подобное желание.       Разумеется, никто из родных графа Альберта не стал свидетелем этого немого диалога, рассеянно, сквозь слёзы наблюдая затем, как оба они удаляются, и только лишь барон Фридрих отметил про себя странность одного движения руки врача — о чём, впрочем, забыл уже спустя несколько мгновений.