Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница

      Когда граф Христиан вышел из спальни Альберта, Консуэло подняла на него глаза, но не сказала ни слова. Она не знала, что могла бы сказать, и лишь молча провожала поворотом головы и глазами этого пожилого человека, медленно, так же не глядя ни на кого, идущего к тому месту, где сидела его сестра.       — Я не смог прикоснуться к нему… — вдруг произнёс он на полпути, — Я… я не знаю, почему… И уже никогда не смогу… — в голосе графа не звучала близость слёз, но в нём были страх и великое сожаление, сокрушение о том, для чего уже никогда не будет возможности. — При жизни я делал это так редко, и вот, теперь…       — Прошу вас, господин граф Христиан, не сокрушайтесь так. Не казните себя — заговорила наконец наша героиня, движимая состраданием. — Вы любили его и так, как могли, проявляли своё чувство. И продолжаете любить. А это самое главное.       — Слышал ли он то, что я говорил ему?.. Господи, о чём только я думаю — горе застилает мне глаза — конечно же, нет, этого не могло быть…       — Слышал. Ну конечно же! — вновь поспешно проговорила Консуэло. — Пусть, быть может, не сами слова, но ваши чувства доходили до его души. Он ощущал и ощущает вашу любовь. И этого не могло не быть и при его жизни.       — Ах, Консуэло, вы самое святое существо на этой земле! Разве же вы могли сказать мне другие слова?.. И как бы и мне самому хотелось верить во всё это… но, увы…       — А как же может быть иначе?       — Меня очень трогают ваша сердечность и ваше сострадание. И эти качества были самыми ценными и для Альберта… Но ведь вы ещё так молоды и наивны — пусть и в самом лучшем смысле. Вы не были по ту сторону бытия, и так же, как и каждый живущий в этой юдоли скорби — не знаете… — пожилой мужчина вздохнул и добавил, — Но всем нам остаётся ничего другого, как утешаться тем, что мы примем друг друга в объятия на небесах… Но ведь этого может и не случиться… Больше никогда… И мне так страшно от этого… И вера уже не может утешить меня… — убитый горем отец ещё более замедлил шаг, немного растерянно глядя, казалось, куда-то в другой мир, поверх всего и вся.       — Христиан, иди сюда… садись… — вымолвила канонисса, в стремлении отвлечь брата от ещё более горестных мыслей, в которые, казалось, он вгонял сам себя.       — Да… да… Я вижу, что вам и самой нужна помощь — более, чем всем нам, но ваших сил и до сей поры хватает на то, чтобы утешать скорбящих близких… — проговорил он, опускаясь рядом с графиней Венцеславой.       А тем временем барон Фридрих, понимая, что настала его очередь и уже никак невозможно отсрочить эту минуту, не мог заставить себя решиться, подняться и сделать хотя бы один шаг к спальне покойного молодого графа. Его сковывали необъяснимый страх и неловкость.       Канонисса и граф Христиан смотрели на брата с немым сочувствием.       И, разумеется, помимо всех остальных состояние дяди Альберта видела и чувствовала и наша героиня.       — Я пойду с вами, — проговорила Консуэло, пытаясь высвободиться из рук Николы Порпоры. — Учитель, пустите же меня…       — Родная моя, у тебя не хватит сил… — сказал её бывший наставник, по-прежнему держа её в своих объятиях.       — Нет, нет, не нужно, дитя моё. К тому же, мне и так жаль вас — ведь вы едва сохраняете сознание. А я… я как-нибудь справлюсь сам — ведь я должен… Да и, если вы ещё раз увидите тело вашего мёртвого возлюбленного — это может и впрямь в одно мгновение лишить вас чувств, а то, может, с вами сделается и что-то хуже того. Я пойду один… Господь поможет мне…       Когда наша героиня встала, то тотчас же ощутила головокружение и чуть было не выронила чашку с настоем и едва не упала в руки своего бывшего наставника — благо, он вовремя протянул руки и помог Консуэло вновь сесть рядом с собой. Но она сделала это резко, всё ещё ощущая лёгкое беспамятство. Наша героиня вновь в бессилии опустила голову на плечо Николы Порпоры. Несколько секунд Консуэло оставалась неподвижна.       — Я же говорил тебе… Ты слышишь меня? — последнюю фразу Порпора проговорил с крайне встревоженной интонацией.       — Да, да… — почти прошептала она, убирая с лица волосы, что попали в глаза и пытаясь поднять голову.       — Не двигайся, родная моя, не теряй силы… — всё ещё взволнованно проговорил учитель, вновь целуя её волосы, прижимая к себе крепче и касаясь щекой горячего лба, и Консуэло последовала словам учителя. — Зачем ты так изводишь себя…       — Скоро вы всё поймёте… — проговорила наша героиня в ответ. — Я не могу никуда уйти отсюда, а пока я здесь — я должна помогать этим людям. Вы же видите, что они едва держатся.       — Это ты едва держишься. Тебе хуже всех — вот что я вижу.       Все эти сцены наблюдал поднимавшийся в это время из гостиной доктор Сюпервиль. Он тотчас же поспешил к Консуэло, сел перед ней на колени и, осторожно повернув её голову к себе, внимательно заглянул в глаза нашей героине.       — Мадемуазель, вы в сознании?       Взгляд её был чуть затуманен, но за несколько секунд вновь прояснился.       — Зачем вы так вредите себе? И почему вы не пьёте отвар? Ведь я велел вам… Сделайте это при мне. А потом я отведу вас в приготовленную комнату.       И наша героиня действительно сделала несколько быстрых и жадных глотков, которыми опустошила чашку — ибо внезапно ощутила жажду, а вместе с ней — прилив жара.       — Вот и хорошо, — врач взял из рук Консуэло посуду и понёс на столик, стоявший рядом.       — Учитель… дайте мне снять шаль…       — Что такое, родная моя? — вновь встревожился Порпора.       — Мне жарко…       — Жарко?.. — вновь с непониманием и тревогой переспросил её бывший наставник.       Он увидел, как лицо Консуэло покрылось испариной и заблестело и убрал прилипшие к щекам и лбу волосы.       — Помогите же мне…                                      Она не без труда чуть пригнула спину, нетерпеливыми движениями, едва не разорвав, вытащила шаль поочерёдно из-за обеих рук и почти что бросила на колени Николы Порпоры.       — Осторожнее, моя родная…       — Я ощущаю нестерпимый жар… Это было невыносимо…       Вернувшись, Сюпервиль увидел, как изменилось состояние его новой пациентки.       — Господи, что с вами?.. Только что вы дрожали от холода, а теперь… Скажите мне, что вы чувствуете?       И доктор вновь присел перед ней на колени и заглянул в глаза.       — Я… я не знаю… Я как будто скоро начну гореть… — ответила Консуэло, не глядя на него.       — Так. Больше никаких разговоров. Я отведу или отнесу вас в приготовленную спальню. Там уже лежат все ваши вещи. Прошу вас, позвольте мне, месье Порпора… — Сюпервиль положил руки на плечи нашей героини, и учитель покорно повиновался ему, также понимая, что лишь это может спасти его бывшую подопечную.       Но Консуэло с неожиданной энергией стала высвобождаться из ладоней доктора, пытаясь убрать их со своих рук.       — Родная моя, прошу тебя, послушай господина Сюпервиля. Мне и вправду страшно за тебя…       — Да оставьте же меня оба в покое! — наконец едва не прокричала она в отчаянии. — Ну неужели же вы не понимаете, что я…       — Что за необъяснимое упрямство! — едва не вскричал вконец раздражённый непокорством своей нежданной подопечной Сюпервиль. — Вы действительно хотите умереть?!       — Доктор, прошу вас… сейчас не время для… — раздался за его спиной голос канониссы Венцеславы.       — Да, да, прошу великодушно простить меня…       И наша героиня, отпущенная доктором Сюпервилем, вновь безотчётно положила голову на плечо своего учителя.       Было заметно, какими неимоверными усилиями воли Фридрих наконец встал со своей банкетки и медленно пошёл вперёд.       — Быть может, мне войти с вами? — высказал своё предложение врач.       — Нет. Я должен пройти через это один. Тем более, что завтра предстоят похороны… и… как же я тогда… если не смогу и сейчас…       — Но там будем мы все, там будет Консуэло, а она — наш ангел-хранитель, и потому ничего плохого не может случиться… — проговорил граф Христиан.       — Я должен войти туда один… — но в голосе дяди Альберта звучали неуверенность и страх, не потерявшие ни капли своей силы.       — В любом случае, я буду снаружи, — сказал врач Сюпервиль, провожая взглядом барона.       — Да, да спасибо вам… — механически ответил тот.       — И я тоже, — проговорила Консуэло, с усилием подняв голову и обернувшись, чтобы проводить глазами несчастного барона Фридриха.       — А вот по поводу мадемуазель у меня серьёзные сомнения в том, сможет ли она присутствовать… Как бы ей не слечь в эту ночь, или же и вовсе… — сказал врач Сюпервиль, как только дверь комнаты Альберта закрылась за бароном Фридрихом — никому и всем одновременно.       — Ради Бога, не говорите так! — в страхе поспешила остановить его канонисса.       — Клянусь Богом — мне бы и вправду не хотелось, но вы же и сами всё видите… Да, быть может, это просто следствие нервного потрясения и пройдёт уже к завтрашнему утру. Но я надеюсь, что вы понимаете, что, чем дольше мадемуазель находится в таком состоянии, тем непредсказуемее может быть исход… Я ни в коем случае не хочу пугать вас, но эти симптомы в известной мере похожи, на те, коими страдал граф Альберт… Как бы с ней не произошло то же самое, что и с…       — Не смейте, слышите?! — казалось, что в эти слова наша героиня вложила все свои последние силы.       — Но вы сами доводите себя, а я просто предупреждаю этих людей, чтобы это не стало для них неожиданным ударом. Вы ведь сейчас даже встать не можете, а что будет дальше — только одному Богу известно…       — Вы можете наконец замолчать?! — на этот раз голос Консуэло прозвучал с гневной интонацией, он был громче и твёрже. — Альберт сказал мне, что я буду жить!       — О, да, да, я вижу, что силы ещё окончательно не покинули вас, и эти эмоциональные всплески весьма удивительны для меня — при вашем-то общем состоянии. Но, вы знаете, в них есть что-то похожее на поведение графа… ныне покойного графа. Вам самой не страшно от этого?.. Ну что ж, как вам будет угодно. А теперь, — он обратился к Венцеславе и Христиану — позвольте мне задать вопрос — не нужна ли кому-то из вас моя помощь?       Канонисса покачала головой, а старый граф продолжал сидеть на своём месте неподвижно, и это вынудило доктора пристальнее всматриваться в лицо последнего. Но, видя это, Христиан всё же собрал свои силы и произнёс:       — Моя сестра ответила за меня.       — Что ж… — произнеся эту неопределённую фразу, Сюпервиль вновь отошёл в другой конец коридора, где находился до своего временного ухода.       «Он ей сказал! Небось, причудилось. Ясновидящих не существует. Господи, да всё гораздо проще — в бреду человек — а особенно вот такой как этот… — может сказать всё, что угодно. И по ней же видно, что такая как она поверит любым словам, изречённым этим «пророком». Да и по ней же видно, что она не сегодня-завтра отдаст Богу душу — слишком быстро ухудшаются симптомы. Да, она хочет уйти вслед за ним, не желает жить без него — и её организм начинает помогать ей в этом — я слышал о таком… В сущности, эта бедняжка хоть и глуповата, суеверна и слаба душой и нервами и без памяти влюблена в этого, уже ушедшего в мир иной безумного фанатика, но видно, что она добродетельна и заслужила любящего и заботливого человека рядом. Однако, этой несчастной уже сейчас слишком плохо, и я почти не верю в то, что она может оправиться, как и в то, что Господь не совершает невозможных чудес, и потому — стоит ли молиться о ней… Но есть что-то в этой девушке… Да будет на всё воля Твоя…», — думал он про себя, расхаживая взад и вперёд между дальними углами коридора.       «Господи, и зачем только у меня вырвалась эта фраза об Альберте? Ведь этот доктор всё равно не в состоянии понять…», — невольно пронеслось в измученном сознании Консуэло.