Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница

      Оглянувшись по сторонам, Консуэло увидела, что коридор рядом со спальней пуст.        «Неужели же прошло ещё не так много времени, чтобы близкие Альберта встревожились до такой степени, что это заставило бы их собраться возле его спальни? Для меня же минула целая вечность… Я словно прожила несколько жизней, несколько сотен лет…».       Нашей героине было не до того, чтобы достать карманные часы и посмотреть на них — Консуэло была настолько убита горем, что даже не подумала об этом. В обычных обстоятельствах она могла определять время интуитивно, и получалось у нашей героини это всегда очень точно. Консуэло подумала о том, что, быть может, с того самого дня, когда её возлюбленный впал в череду двух страшных состояний — его отец, тётушка и дядя перестали ужинать в гостиной все вместе в строго определённый час, а ели украдкой, беря пищу к себе в комнаты — и тогда не было причин, по которым этот вечер стал бы исключением, ну а теперь, в ожидании, когда наша героиня наконец выйдет к ним, они могли и вовсе забыть об этой последней за день трапезе.       «Господи, помоги мне, возьми меня за руку, держи меня крепче — ведь больше мне некому помочь — а я так нуждаюсь в этом сейчас… — мысленно попросила Консуэло Бога, направляясь к лестнице и зная, что родные её избранника уже наблюдают за ней и заметили странную, напряжённую неловкость походки нашей героини. — Пусть же эти шаги не станут последними в моей жизни».       И, разумеется, Консуэло забыла о своей всегда со времён начала обучения в певческой школе Мендиканти ровной и прямой осанке — теперь её тонкая, хрупкая, маленькая фигурка была ещё и чуть сгорблена, и это делало нашу героиню ещё меньше роста добавляло всему облику нашей героини какой-то беззащитности и неведомой обречённости для непосвящённых в тайну того, что знала пока лишь только одна Консуэло и что лежало на её сердце невыносимой тяжестью.       И вот, наконец решившись и собрав всю силу воли, стиснув зубы, одной дрожащей, слабой, неуверенной, бледной, тонкой рукой, наша героиня вцепилась в перила до той меры, что побелели кости, другой приподняла тяжёлый подол дорожного платья и сделала один шаг вниз. На обеих холодных, почти ледяных запястьях и тыльных сторонах ладоней Консуэло тонкими голубыми нитями проступали вены.        Спустившись на одну ступень, она уже могла различить, что происходит в гостиной, и потому повернула голову, которая едва не закружилась даже от этой небольшой высоты и резкой смены положения — но нашей героине удалось скрыть это от всех, кто видел её — осторожно опустила взгляд и убедилась в том, что все, кто находился в замке — разумеется, кроме прислуги — семья её возлюбленного, её учитель и доктор Сюпервиль — обратили к ней свои взгляды. И, поскольку наша героиня ещё была в достаточной мере далеко, чтобы можно было чётко понять, что выражают её черты — в лицах смотрящих на Консуэло читались только смутные тревога и страх, но с каждым её движением, с каждым шагом эти предчувствия проявлялись всё чётче, всё яснее.       «Я уже напугала их. Но, может быть, тем и лучше — мой вид и моё состояние ещё более смягчат ожидающий их удар. Выражением своего лица я уже всё сказала им. Они поняли всё. Но эти слова не были произнесены — они не прозвучали словно гром среди ясного неба — и это даст им время свыкнуться… Господи, да о чём же только я думаю? Да разве же возможно привыкнуть к тому, что все мы лишились этого доброго, благороднейшего, прекрасного человека, украшавшего собой, своими чудесными, волшебными рассказами об истории древних народов, своей музыкой этот мир?!. Но даже если всё это не так — если я плохо знаю человеческую натуру, даже если они пока ничего не понимают или не хотят, не могут поверить своим догадкам, и осозна́ют, что случилось, только тогда, когда я скажу им об этом — Создатель, прошу Тебя, помоги им выжить и не слечь с какой-нибудь тяжёлой болезнью или нервным срывом, и пусть с ними не сделается того, что сейчас происходит со мной. И неизвестно ещё, что будет со мной дальше — быть может, я, как и мой возлюбленный… Господи, я должна гнать от себя эти мысли, почему они так навязчивы?».       — Всевышний, что с ней? Да она же едва может идти! Неужели же случилось самое худшее?.. Так скоро… Альберт… мой мальчик… — дрожащим голосом промолвила канонисса Венцеслава.       На глазах её уже выступили слёзы.       — Ну, что же ты такое говоришь? Подожди — ведь ещё ничего не сказано. Нам ещё ничего не известно, — барон Фридрих, стоявший рядом с несчастной пожилой женщиной, положил руки на плечи сестры.       Когда же наша героиня приблизилась к тем, кто ждал её, ещё на несколько шагов — канонисса произнесла — словно не услышав слов своего брата — куда-то в пустоту — а, быть может, самой себе — прерывающимся голосом, готовая зарыдать, побледнев и похолодев:       — Она так любила его… Я вижу, что её сердце разрывается — посмотри на неё — разве ты не видишь? Нет, нет, я не хочу верить в это…       Да, Фридрих Рудольштадт видел, в каком состоянии находится Консуэло. Но он не хотел верить. Не хотел до отчаяния.       Сказав свои слова, Венцеслава вновь медленно и тяжело опустилась в кресло и затуманенным взглядом стала смотреть куда-то в одну точку.       — Заклинаю, молю тебя, дорогая сестра, не хорони нашего племянника раньше времени, — произнёс он, стараясь сохранять твёрдость голоса и убеждаясь, что канонисса не лишилась чувств, но с лица его при этом так же сошёл румянец, и он едва верил собственным убеждениям.       Эта пожилая женщина имела горб и оттого всегда ходила с согбенной фигурой, но теперь плечи её совсем упали. И, если бы брат вовремя не поддержал несчастную канониссу — та могла бы потерять сознание.       Невзирая на неимоверное напряжение и сосредоточенность на каждом шаге, на попытки хоть немного рассеять серую пелену, стоявшую перед глазами, из-за которой ступени лестницы были не так хорошо видны и избавиться от шума в ушах, Консуэло слышала обрывки тех фраз, что были произнесены этими двумя людьми.       «Похоже, что госпожа канонисса и барон Фридрих уже догадываются обо всём, — с некоторым облегчением подумала она. — Но, Господи, как же плохо я себя чувствую… Мне не осилить эту лестницу, не дойти до конца… Она кажется мне слишком длинной. Всевышний, кто поможет мне?..»       Остановившись во второй раз, наша героиня вновь подняла глаза от ступеней и опять обернулась в сторону гостиной. В лицах близких её избранника, и профессора Порпоры Консуэло теперь явственно прочитала тоску, страх и безысходность, в чертах же доктора Сюпервиля она увидела невольное удивление и сострадание.       Вновь склонив голову, наша героиня хотела было идти дальше, но внезапно перед глазами Консуэло померк свет, и она едва смогла сохранить равновесие. Нога нашей героини уже готова была соскользнуть со ступени, но в это мгновение приступ стал слабее и лишь благодаря этому чуду нашей героине удалось удержаться.       — Господи! — глаза Венцеславы расширились, она в страхе воскликнула канонисса, быстро прикрыв рот рукой. — Да она же сейчас упадёт!       Консуэло попыталась сделать ещё один шаг, но тут же осознала, что больше не в состоянии идти без посторонней помощи. Она уже слышала шаги врача, направлявшегося к лестнице и теперь просто стояла, и, не в силах произнести ни слова, в какой-то странной растерянности и покорности ждала, когда он подойдёт к ней.       — Нет, нет, прошу вас, мадемуазель, не делайте больше ни одного движения — я говорю вам это для вашей же безопасности… — быстро произнёс Сюпервиль, ещё не добежав до середины лестницы, а через несколько мгновений, произнеся, — Позвольте… — бережно положил одну руку на спину Консуэло, а другой крепко, но осторожно и уважительно взял её ладонь, в которой наша героиня вновь держала подол собственного платья, боясь ненароком выпустить его и, запнувшись, подписать себе смертный приговор. — Господи, как же холодна ваша рука! Обыкновенно в этом состоянии другие мои пациентки могут только лежать — пусть даже и не без чувств, однако… Это первый случай в моей практике… То есть, я хотел сказать… Это одновременно пугает и поражает меня, но всего больше вызывает беспокойство.       Всё время, пока Консуэло, предпринимая порой невыразимые усилия, преодолевала каждую ступень, Сюпервиль боролся со стремлением броситься ей на помощь, но по причине их прошедшего разговора он был обуреваем смесью стыда, какой-то безотчётной робости и смущения, останавливавшими его, и лишь крайние обстоятельства заставили доктора совершить описанные действия.       — Да… сейчас у меня нет иного выбора… Я благодарю вас… — с этими словами, прозвучавшими, кроме большей бодрости в голосе очень искренне, наша героиня на миг подняла слегка затуманенный взгляд на доктора, и в её глазах действительно читалась признательность, но следующая фраза Консуэло была полна горечи: — На сей раз вы оказались правы — я должна это признать. Но ввиду вашей малой осведомлённости в области подобных заболеваний все же думаю, что этот случай стоит отнести к непредвиденному стечению обстоятельств, выставляющему вас в лучшем свете и тем самым незаслуженно благоволящему вам — хотя и не в той степени, если бы Альберт остался жив. И, прошу вас, прекратите изображать излишнюю заботу обо мне.       Ощутив наконец твёрдую и надёжную опору своему ослабевшему телу, Консуэло избавилась от огромной части физического напряжения и почувствовала себя чуть лучше — что позволило ей свободнее говорить с доктором и отвечать ему.       — Что вы сказали? «…если бы он остался жив…»?..       Всё время, что они шли вместе, доктор не сводил глаз с лица Консуэло, дабы не пропустить возможный момент, когда глаза её начнут закрываться, чтобы всё же успеть подхватить на руки, и теперь смотрел на нашу героиню со смесью страха, удивления и невольного сострадания, что захватило часть его души. Он ожидал подобных слов, однако оказался не готовым к ним — такую горечь таил в себе голос Консуэло прозвучавший на сей раз хрипло и безысходно.       — Да, да, не притворяйтесь, что для вас это стало неожиданностью. Вы были почти уверены, что всё именно так и произойдёт. И на сей раз вы не ошиблись — я говорю именно о том, о чём сейчас думают все близкие Альберта. И, я думаю, что вы поняли всё, лишь увидев меня. Но вам ведь нужно неопровержимое подтверждение, не так ли? Вы всё меряете своими рациональными взглядами на мир. Сейчас я скажу эту новость во всеуслышание. И — да — уверяю вас, что я мне ничего не показалось. Я не настолько глупа. Я провела много времени рядом с ним, бездыханным, я смотрела на него очень долго, вглядывалась не наблюдая ни дыхания, ни биения сердца, и я ещё раз скажу — для того, чтобы понять, что произошло с моим любимым человеком — не нужно быть врачом. Вам больше не придётся заниматься им. Скоро вы получите то, что вам причитается. Но вы, мягко говоря, не слишком честны сейчас. И вам попросту неловко и стыдно, а сострадание — лишь недолгий порыв. Вскорости, уехав отсюда, вы забудете обо мне. И не пытайтесь обмануть меня — не говорите обратного. И вы сочувствуете лишь мне — но не молодому графу. Никто не смог оценить его натуру при жизни — и, быть может, даже мне это не удалось в полной мере… Но сейчас не об этом. Такие люди, как вы — не меняются.       После каждой фразы, сказанной нашей героиней доктор терялся всё больше — оттого, что она была права. Права в каждом своём слове.       — Позвольте предложить вам… Заранее прошу прощения — мои слова могут показаться вам дерзкими и даже в известной мере непристойными, но… быть может… я могу взять вас на руки? Я вижу, как трудно вам даётся каждый шаг. Вы уверены, что не лишитесь чувств вновь? Я вижу, как вы бледнеете на глазах — ваше давление очень сильно понижено. А ваше хрупкое телосложение и небольшой рост только усугубляют ваше состояние. Вы очень много пережили сегодня — долгая дорога, неожиданное страшное известие, а потом… Мадемуазель Консуэло, я и вправду опасаюсь за ваше здоровье.       — Нет, нет, я точно обойдусь без этого, — но наша героиня лукавила — Консуэло не знала, сколько ещё сознание прослужит ей. — Я в состоянии позаботиться о самой себе. Мне просто нужен отдых. И, прошу вас, не нужно читать мне лекций о здоровье. Оставьте это для ваших студентов — от родных Альберта я слышала о том, что вы преподаёте в каком-то престижном университете. Замолчите, если не хотите, чтобы мне и вправду стало ещё хуже.       Да, вместе с небольшим приливом энергии наша героиня чувствовала, что силы вот-вот вновь начнут покидать её, но до последнего момента не желала в прямом смысле слова отдавать себя в руки этого циничного человека.       Врач Сюпервиль ощущал, что ему не оправдаться перед этой несчастной молодой женщиной, что все попытки будут безнадёжными, но какая-то часть его души — что ещё не очерствела под гнётом пережитого в своё время любовного предательства и не слишком счастливого детства — в семье, где правили и всё решали деньги — тянулась к ней, желая расположить к себе, и от этого где-то в глубине его сердца ощущалась неясная горечь.       Весь этот диалог выражений лиц, слов и интонаций видели и слышали только они двое, пока шли по лестнице.       «Господи, как же хорошо, что смерть забрала этого несчастного фанатика! Перестал наконец понапрасну мучить своих родственников и эту бедную молодую женщину. Хотя, в сущности, он ведь сам-то ни в чём не виноват — такие только других понапрасну истязают и сами не могут жить нормально».       «Да, этот доктор обладает способностью сострадать — но это проявляется лишь тогда, когда мучения человека очевидны и не связано с историей его жизни. Он не наделён ни способностью, ни стремлением понимать других людей. Этот человек не в силах проникать глубоко в человеческие сердца и чувствовать то, о чём безмолвно говорят души».       Но мы, немного зайдя вперёд, откроем нашему дорогому читателю, что слова Консуэло оказались пророческими — спустя несколько дней после похорон молодого графа Альберта Рудольштадтского, а впоследствии и всех его родных, очень скоро ушедших друг за другом — доктор Сюпервиль действительно забыл об этой «странной и тоже полупомешанной на своей любви то ли испанке, то ли цыганке» — как называл её за глаза он сам — и покинул опустевший замок, взяв с собой незаслуженно прекрасную рекомендацию от той, что пережила всех остальных — канониссы и графини Венцеславы Рудольштадтской. Но вот, наконец, каждый в своих думах — оба они медленно, но благополучно преодолели последнюю ступень лестницы.