Квартал

Он просыпается в сумерках и с трудом нащупывает багровые вспышки очков на прикроватной тумбочке со следами от лезвий и потушенных сигарет. Перекидывает себя через спящее тело по-соседству, скрипя зубами, когда бедро вдруг сводит судорога. По холодному полу устало шлёпают босые поджарые ноги. В прикрытое толстой занавеской единственное окно с трудом прокрадывается тусклый свет. В комнатах царит блаженная темнота, пропахшая табаком и вощеной кожей. Со стола он берёт мясницкий нож и с ним отправляется в ванную, укладывая клинок на край раковины. В немом окружении потрескавшихся от почтения голубоватых плиток и ржавых труб он медленно моется под непостоянной струёй воды, жилистыми пальцами распутывая тёмные от влаги вьющиеся волосы и растирая кожу, под которой проступают покатые выступы ребер. Волосы высыхают, покрываются блеском куйтючьего масла. За это время сонное тело в подобии спальни успевает взбодриться и покинуть пределы жилплощади, что весьма благоразумно. Он остаётся один. Это его вполне устраивает. Он ещё какое-то время слоняется по тёмным комнатам, ловя в обагрённых очками зеркалах себя, то нескладного, то неестественно мускулистого, как актёра из дешёвых фильмов в Филистерском Квартале. Наконец, это зрелище надоедает ему, и он прячется в саркофаг из крепкой чёрной и бурой кожи. По паркету пристукивают тяжёлые сапоги. В зубах под тенью шляпы дымится сигарета. Хлопает входная дверь. По-звериному тощий подросток с прыщами на плечах умирает. Из сигаретного пепла восстает смоляной феникс — Мальборо. Сегодня с ним нет ни Лепры, ни Козы, ни Грема — никого из гвардии, одним словом. Ещё накануне он отослал их работать одних. Решение не самое разумное, но необходимое. Их плешивые образы слишком уж плохо на него влияют, выедают изнутри что-то едкое и крепкое, как табак паршивца Зрячего. Любому нужен отдых от такой компании, даже в ущерб делу. Мальборо бредёт по смежным балконам и галереям, пока не спускаясь на улицу, в голодраный ад низов Высокого Квартала. На узких мостиках его сторонятся и пропускают, вжимаясь в стены и перила. Он сосёт из этих тщедушных незнакомцев их страх и убожество, а из иных всасывает и более весомое имущество. На одном из повисших над землёй перекрёстков его пытаются столкнуть вниз помоечно-яркие наивные мятежники, но выскальзывающий из рукава в крепкую ладонь шкурник быстро лишает их чрезмерной уверенности. Наблюдая за коротким крикливым полётом горе-террористов до земли, Мальборо чувствует себя санитаром Высокого Квартала. Нищие снизу апплодируют ему, сдирая с болезненно кряхтящих неудачников ботинки и прочую сколько-нибудь ценную фурнитуру. Он картинно кланяется, снимая шляпу, и движется дальше. Цель слишком ощутимо пульсирует там, впереди… Хотя спешить и некуда. Внизу становится медно и зловонно, земля поднимается, постепенно приближаясь к поверхности мостов. Высокий Квартал перерастает в Кривощеную улицу. Решётки водостоков ржавеют в тени домов, плохо отчищенные от запекшейся крови. Обычно такая грязь случается ближе к Красной луне, но, как видно, нынче Табаки готовятся к исконному празднику загодя. Мимо Мальборо прошмыгивают несколько Порохов, кивая тюбетейками, слишком большими для усохших голов. Почти в каждом доме здесь — лавка, торгующая лёгочным порошком на развес. На Кривощеной его курят все. Усыхают сильнее, но курят, закладывая свои лёгкие в качестве будущего сырья. Мальборо нахлобучивает шляпу посильнее. Эту улицу назовут привлекательной разве что обитатели Падальска — она вполне подстать их экономическим предпочтениям. Сапоги хлюпают в неясной жиже, заполняющей вмятины на мостовой. Она стекает бурыми ленивыми потоками сверху, скапливаясь в начале улицы в тёмную сытую лужу, в которой, говорят, водится упырь. Мальборо наверняка знает, что упыря там нет. Но не спешит разубеждать в этом широкую общественность. Абстрактная тёмная лужа пугает среднего обывателя куда меньше конкретной лужи с конкретным упырем. Соответственно, вторая становится более убедительным аргументом в любом деловом споре. Кривощеная улица кончается, упираясь в трамвайные пути. Дурной Пакк, видно, слишком ленив сегодня и не вывел своё жестяное чудовище на улицы. Приходится идти пешком. Подковки на каблуках церемониально позванивают, ударяясь о рельсы. В этой части Квартала нет машин, а пешеходы неторопливы. Их взгляд скользит по кожаной личине Мальборо с интересом, почти без опаски. Его знают здесь, но знают и то, что здесь не его земля. Гостю не следует распоряжаться в чужом хозяйстве, таковы Порядок и Быт всего Квартала. Ковбой смиряется с этим: среди ярких домов и мирных одежд ему некого пугать и незачем доставать из сапога мясницкий нож. Здесь весь его образ кажется каким-то глупым и лишним, но он крепится и глубже вдыхает едкий табачный дым, украдкой поглядывая по сторонам в обход красных стёкол. Справа вспыхивает витражным букетом лавка Рики-Тики-Тави, где под узорными абажурами покачиваются амулеты, ждущие своих хозяев. Сам Рики сидит на ступенях в своей пёстрой куртке с разрезами на широких рукавах. Он встречает Мальборо меланхоличным кивком. Продавец амулетов должен сохранять нейтралитет и беспристрастность на рабочем месте, какие бы симпатии ни испытывал вне него… И ковбой не собирается испытывать его терпение, во всяком случае, сегодня. Его манит дверь напротив, возле витрины, завешенной плотным крепом. Мальборо входит в пахнущую ладаном и осенней ночью темноту, с облегчением оставляя позади улицу с цветами на стенах. Свечи в дряхлых плафонах скупо очерчивают тёмные стены, увитые серебристым орнаментом. Их свет теряется среди зарослей буфетов, трюмо, этажерок и полок, вспухающих в густом полумраке. В воздухе плавает пряный шёпот, распускаются глухие трели крошечных шажков. На несколько секунд Мальборо замирает в этом омуте тёмных запахов, цветов и звуков. Вокруг него шелестят кущи старых живых вещей, которым грош цена для непосвящённого. Голова фарфоровой куклы с обожжённым ёжиком волос и тремя глазами. Перстень с лапой тритона, вмурованной в отполированный топаз. Медный медальон без узоров и каких либо изысков, на блестящей крышке которого нацарапано многозначительно — «Самострой». Всё это полный хлам, но в заботливых и знающих руках ему нет цены… Кроме той, что назначит хозяйка лавки. — Покажись, Морока, — негромко произносит Мальборо, на всякий случай стараясь оказаться спиной к стене. Кипа разваливающихся книг напротив него, изящно декорированная мятым чёрно-алым бархатом, тихо смеётся. Ей вторит бездонный буфет, смотрящий на пришельца слепыми глазными яблоками ложек всех мастей, прижатыми к стеклу дверцы. Крохотные тени начинают скользить между скоплениями хлама вдвое чаще прежнего, собираясь в колышущиеся клубки то тут, то там. Мальборо чувствует, как его плечо слегка сжимают тонкие сильные пальцы. — Вот же я, — усмехается серым фарфором щёк Морока. И сразу исчезает наваждение, распадается дурман, становится тихо и пыльно, будто никогда не кишели в старой лавке мириады теней и не творилось здесь чёрное лихое дело. Сигарета почти умерает и обжигает обветренные губы Мальборо, заставив его вздрогнуть. Пепельный окурок исчезает где-то на тёмном полу, жившем своей независимой жизнью. — С чем пожаловал? — невозмутимо спрашивает Морока, проскальзывая между стеллажей, — Если от Йотуна, то его пакет на третьей полке слева в шкафу из черненой вишни. Ковбой сглатывает, водя глазами по помещению и стараясь одновременно обнаружить нужный шкаф и не упустить из виду хозяйку лавки. Её платье, похожее больше на саван, растекается в пыли тёмным туманным облаком, предвещающим полуночную грозу. Никто не видит её вне глухого сумрака лавки, и со временем начинает казаться, что, выйди Морока даже в неверный почти лунный уличный свет, она превратится в пыль и золу, которыми пропитан воздух её лавки. — У меня есть своё дело, — наконец произносит Мальборо, попутно нашаривая оказавшийся удивительно близким пакет с товаром для Йотуна. — Мне нужен амулет. Оберег. Талисман. Мне нужна сила. Морока поворачивается на месте, клубясь неверной тенью. Бусы, увившие её шею и грудь, глухо брякают. — Разве тебе не хватает своей силы, Мальборо? — Не хватает. Мне надоело служить и бояться. — Так перестань. Не служи никому, будь как безродные. Стань пустым, стань филистером — они никому не служат и никто их не трогает. Мальборо скалится, раскуривая новую сигарету. Тлеющий огонек пляшет в его очках, смешиваясь со свечными бликами. — Ты знаешь, что мне нужно другое, — отвечает он, засмеявшись хрипло и устало. — Мне нужно стать похожим на вас. — Ты и так похож. У тебя есть свои слуги, которые смотрят на тебя со страхом и восхищением, — Морока оправляет на голове венок из дурман-травы, многозначительно вздохнув. — Нет никакой разницы. — Но я сам служу. Хозяйка лавки смеривает его напряжённым взглядом, пальцы её сжимаются, заставив старые цветы хрустнуть, окрашивая серую кожу пальцев в цвет ядовитой пыльцы. — Уходи, — она кивает в направлении двери, теряющейся в беспорядке. — А амулет могут сделать в лавке напротив. Только дело не в нём. Мальборо хмыкает многозначительно, бросив в сторону Мороки муторный взгляд, наполненный самыми разнообразными эмоциями, и выходит вон, стуча каблуками по трескучему паркету.

* * *

Сразу и незаметно, как Квартал становится Филистерским Кварталом. Дома на улице остаются цветными. Одежды — яркими. На лицах — печать грима. Однако под всем этим чувствуется какая-то пустота, словно под квартальной одеждой нет ни одной квартальной души, а за стенами и окнами — ни одного полноценного Дома. На улицах творится та же сутолочь, но в ней как будто нет никакого смысла, да даже и самой сутолочности как будто бы не достаёт. Филистеры улыбаются и злятся, цепляются глазами за блеск сапог или молчаливый узор серёг. Но их взгляд не задерживается больше или меньше времени, чем нужно. Он в высшей степени средний. В одном Морока права — Филистеров никто не трогает. Они живут в Квартале, почти все они были так или иначе квартальными душой и обликом… Или успешно мимикрировали. Иногда находится фанатик, которому взбредёт в голову устроить против них крестовый поход, его останавливают от этого сомнительного шага. Даже в ночь Красной луны в Филистерском Квартале не льётся кровь. Иногда кажется, что в нём вообще ничего не происходит. И от этого Мальборо, привыкшему охотиться и драться, пить резкое пойло и смотреть в изъеденное звёздами небо, кутить на бойне и любоваться разрухой Высокого, становится тревожно, как не бывает ни под холодным взглядом Йотуна, ни в пыльном склепе Мороки. Он замирает посреди улицы на несколько секунд, принюхиваясь и прислушиваясь. К нему присматриваются в ответ. Слышатся негромкие переговаривающиеся голоса. Мальборо вглядывается в лица, которых словно становится больше с каждой секундой. В глазах рябит от ярких волос и заклепок, от грима и расцвеченной обуви. Очки набрасывают на толпу багровое марево, и картина приобретает вид «post mortem». Многие из этих лиц кажутся знакомыми, кто-то вскидывает руку в приветствии. Глен и Гленда, Крыс, Закройщик, Кочерга… Мальборо морщится, пытаясь разглядеть в них хоть каплю чего-то прежнего, квартального, но тщетно. — Пойдём выпьем? — предлагает Крыс, отделившись от толпы, но Мальборо только отрешенно качает головой. Крыс, пожав плечами, всасывается обратно в филистерскую массу. Мальборо чувствует давящую усталость. На мгновение ему даже хочется остаться здесь, среди спокойной яркости, где не нужно служить и искать силу… В пустоте. Он уходит молча и быстро, едва ощутив, как тонкие щупальца её пытаются забраться под кожаный панцирь и растормошить там то слабое и больное, что жаждет покоя и безопасности. Он идёт долго, пока ноги не начинают болеть от тяжёлых сапог, пока не приходит в себя в дорогом воздухе жилища Йотуна. Лоб его утыкается в холодное стекло окна. Внизу по улице, подвывая, бродит Медведь — здоровенный волосатый детина в замшевых шортах и карнавальной маске. Неизвестно, почему Йотун позволяет ему расхаживать так возле своего дома, но, вероятно, в этом есть какой-то смысл. Мальборо устало вздыхает, отлипая от оконной рамы. Он сам толком не помнит, сколько времени провёл здесь с момента прихода. — Время позднее, — невозмутимо констатирует Йотун, не поворачивая головы. Он играет в карты с кем-то, скрытым тенью. Только худощавые руки в белых тонких перчатках, затянутые в узкие рукава дорогой восточной рубашки, светятся на багровом сукне стола. Ковбой понимает намёк и плетётся к выходу из комнаты. В нём пульсируют тщетность и злость, что не укрывается от всесильного чутья Йотуна. Но людоед остаётся спокоен, только с какой-то особой улыбкой выкладывает на стол окантованные лезвиями карточные прямоугольники. В острых металлических оправах пляшут бесы, шуты и воины, все одинаково безумные. Партия движется неспешно и тяжеловесно, темнота на концах стола с каждым ходом всё густеет, но Мальборо — третий раз за день — уходит, так и не дождавшись её конца и не узнав, что было ставкой в игре. Пора спать.