Коллективное бессознательное

Феликс такой котеночек, крошка, феечка, самый лучший дружочек, что Хенджин его из объятий выпускать не хочет и Вселенную благодарит, что встретились. Ведь если бы не встретились, как вообще эту жизнь жить? С Феликсом тепло всегда и уже почти плевать на тупого Чанбина, который Джинни в упор не видит и опять флиртует с новой девчонкой, которая, если честно, ни Джинни, ни Ликси и в подметки не годится. Даром что грудь размера третьего выпирает в декольте, которое неприлично до такой степени, что впору писать докладные о моральном облике студентов. Джинни красивый настолько, что Ликси искренне считает, что у Чанбина проблемы с глазами, мозгами и вообще пониманием прекрасного в этом мире. Феликс ресничками хлопает, глядя на то, как мимо этого тупого рэпера проплывает Хенджин со своими ногами длинными и руками, словно из мрамора вырезанными, а тот даже глазом не косит на любимого дружочка. Как такое возможно вообще, когда все остальные вольно или невольно взглядом притягиваются? Ликси злость берет, когда Джинни плачется ему холодными ночами, как его этот Чанбин бесит, а забыть не выходит. Вот же прикипел к недоразумению! Феликс еще ни разу ни в кого не влюблялся, но надеется, что ему повезет больше, чем Джинни, потому что именно в этот момент понимает: любовь действительно зла. Минхо думает, что оба они, что Хенджин, что Феликс, — не от мира сего, с другой планеты, из другого измерения, параллельного мира, где эльфы, феи и прочие фэнтезийные радости, потому что откуда ж им еще взяться таким красивым, таким глупым и таким на голову стукнутым? Минхо на них ворчит, конечно, почти по-отечески, потому что они же совсем чокнутые, наивные оба до розовых единорогов и вообще к жизни не приспособлены. Без него, Минхо, давно бы с голоду умерли или под машину попали, как глупые кошки. Хотя кошка из них только Ликси, а Джинни скорее псина, которая европейская борзая. Потому что борзеет временами в капризах и потому что на кошку ну совсем не тянет. В одном, правда, Минхо с ними согласен на все сто, даже сам себе удивляется, потому что обычно бред их не поддерживает, но тут истина, как ни крути. Рэперы эти тупые как пробки, и не только один Чанбин, но и друг его лепший — такой же, мешком пришибленный. Джисон ни на кошку, ни на псину не тянет даже близко и напоминает белку-переростка, хотя ходит с таким видом, будто белка — царь зверей. Только на самом деле Джисон этот тупой как хлебушек, даже тупее Чанбина, потому что, в отличие от Со, Хан на Минхо вполне себе смотрит и ухмыляется, как последняя… Нехорошо ухмыляется, неправильно, заставляя сердце Минхо пропускать удары и надеяться, что предынфарктное состояние не так выглядит и не так начинается. И, казалось бы, ну смотрит, что так всполошился-то? Пусть смотрит, жалко тебе, что ли? А Минхо не жалко, если бы за этими взглядами хоть что-то было. Только нет ничего, потому что, если к Джисону этому подойти, он опять улыбнется по-блядски и свалит в туман, оставляя с какой-нибудь тупой фразочкой вроде: так и знал, что моя улыбка тебя волнует. «Да кого ты вообще волнуешь, Хан Джисон? Тупой ты просто, жалко тебя», — хочется сказать Минхо, но не можется. И вот нет бы Минхо влюбиться в кошечку Ликси или в Хенджина с его щенячьим взглядом, так нет же, запинается и запинается сердце его заполошное об этого чертового рэпера, будто они тут все одной болезнью повязанные — коллективным сумасшествием. Минхо думает, что Феликс, слава богу, пока здоров, но почему-то уверен до задницы, что ненадолго. Коллективное же, бессознательное. — Чан вернулся, — говорит Минхо, выходя из здания университета и усаживаясь на лужайку рядом с двумя феечками, которые во всю веночки плетут, май же на дворе, и уже все свои дорогущие шмотки в траве испачкали. — Кто такой Чан? — спрашивает Ликси и нос морщит, отчего веснушки и блестки, которыми он веснушки же и намазал, на солнце сильнее сверкают. Минхо думает, что мелкий точно пришелец, до того нереально он выглядит. — Друг Чанбина и Джисона, — тянет капризно Джинни и опять цветочки подхватывает, язык от усердия высунув, потому что веночек расползается в тонких пальчиках и никак не хочет держаться. — Ты его не видел, потому что младше и поступил только в этом году, когда Чан на половину семестра уехал в Австралию. — В Австралию? — глазки Ликса загораются, и он на Джинни смотрит преданно-преданно, а тот и рад: смеется и ближе жмется. — Так он оттуда приехал несколько лет назад, — Хенджин морщится. — Познакомился с Чанбином и Джисоном, группу собрали еще в школе, так и остался тут. Прямо как ты, — смеется и по носу щелкает, задевая светящиеся блестки. — Откуда ты все знаешь? — Ликси улыбается и тянется ручками к голове Джинни, надевая свой сикось-накось сделанный веночек. — Так он про Чанбина все знает, — фыркает Минхо в сторону Хенджина и получает ответную улыбочку милую-премилую, а взгляд злой, как у собаки. — Одно радует, при Чане эти двое присмиреют, не даст он им больше беззаконие творить. — Он хороший, да? — спрашивает Ликси и на Минхо смотрит также преданно. — Да кто его разберет, — Минхо только плечами пожимает, — просто, видать, поумнее этих двоих. Ликси никак в толк не может взять, с чего эта негласная война между их танцевальной группой и рэперами началась, но очень знать хочет. Он-то и правда только на первом курсе, а Минхо и Хенджин уже на втором, Чанбин и Джисон тоже на втором, а вот Чан на третьем. Феликс про Чана ничегошеньки не знает, но так как никто из его знакомых про эту глупую войну рассказать не хочет, то, может, хоть Чан поделится и прекратит, если даже Минхо считает, что он неплохой. Только Ликси понятия не имеет, как этот Чан выглядит, но справедливо думает дождаться, когда с Чанбином и Джисоном просто появится кто-то третий, чтобы уж совсем подозрений не вызывать и никого не расспрашивать. Хенджин после всех пар убегает на фотосессию, потому что денюшку зарабатывать надо, чтобы на квартиру было, новые джинсики, косметику, вкусную еду и такси. Ликси тоже снимается, его Хенджин в свое агентство сразу привел, хотя контракты у них не постоянные, а разовые от подработки к подработке. Все думают, что, если бы не танцы, давно бы уже умотали они в Европу или Америку к блестящей модельной жизни, которая ни одного, ни второго совсем не прельщает. Да и кто же тогда с Минхо останется, который злючка, конечно, даром что большой кот — нежности от него еще дождись, но ведь такой хороший и заботливый на самом деле. Минхо тоже на подработку уходит, потому что Минхо — талантливый, он уже преподает, пусть и в детских группах. Остается только Феликс, которому тренироваться надо, потому что до старших друзей дотянуться пока не получается, хотя очень хочется так же двигаться легко. Джинни говорит, что Ликси к себе несправедлив, Минхо говорит, что перетруждаться плохо, а Феликс все одно в танцевальном зале старается, пока силы не иссякнут. Он танцует несколько часов, выжимает из себя все до капельки, до трясущихся рук и ног, чтобы с чувством и с отдачей. И пусть обычно на него смотрят как на что-то прелестное, но несерьезное совсем, сейчас бы никто так не посмел, потому что такой железной воли еще поискать надо, когда через боль, через «не могу» и «упаду», до тех пор, пока не получится. Ликси с трудом останавливается, уговаривая себя, что хватит, что хорошо поработал, что можно отдохнуть, что дома Минхо и Джинни ждут, которые волноваться будут. Собирается медленно, потому что мышцы подрагивают, зато беззаботный вид возвращается, и когда он из студии выходит, то на лице только безмятежное счастье. — Эй, — грубоватый голос окликает Ликси, и тот с улыбочкой поворачивается, — принцесса блаженная, разговор есть, — весь почти кривится Чанбин, который его и остановил. — Выкладывай, — Ликси по-прежнему улыбается, стоит расслабленно и смотрит из-под опущенных ресниц. Чанбин, конечно здоровый, но бояться ему нечего. Кто ж подумает, что в этом котеночке двенадцать лет тхэквондо и шестьдесят три медали? Это его бояться надо, только Чанбин этого не знает. — Передай своим друзьям, что в честь приезда Чана будет вечеринка, и лучше вам на нее прийти, — он подходит близко и смотрит почти агрессивно, но Феликс же феечка, пришелец и вообще не с этой планеты, ему на все это наплевать с высокой колокольни, он только нос морщит, на котором блесток почти не осталось, зато веснушек вдоволь. — Зачем вам мы? — Ликси глазками хлопает. — Вы ж нас терпеть не можете, но сами же и приглашаете? — Не беси, принцесса, — огрызается Чанбин. — На лучшей вечеринке должны быть лучшие, а ты и сам знаешь, что вы те еще звездочки. Так что ты и два твоих друга завтра в восемь в доме Джисона. Минхо знает, где это, — ухмыляется Чанбин и отходит на пару шагов назад. — Я передам, — Ликси голову набок склоняет и смотрит как на что-то неприятное, но интересное: жука там или гусеницу. Чанбин дуреет, потому что не такой уж он и тупой, уходит быстро от греха подальше, пока совсем все к чертям не полетело. Феликс взглядом провожает и думает, что странно это все, но душа, к тяжелым переживаниям не особо привыкшая, отпускает ощущения и, вымотанная долгой тренировкой, уверяет, что домой им надо. Дома хорошо, дома кошечки, Минхо и Джинни, который самый лучший. Ликси из такси выскакивает через полчаса у скромного четырехэтажного дома, поднимается по открытой лестнице на второй этаж и квартиру кодом открывает, заходя в свое самое безопасное место в мире. Потому что даже дома в Австралии не так хорошо, как здесь. Хоть там его все любят и никто не обижает, а все равно здесь, на другом континенте, в окружении двух лучших друзей ему до того хорошо, что даже по дому не скучается. — Наконец-то, — ворчит Минхо из кухни. На нем фартучек светлый, который Джинни купил, и прихватки с цыплятами, которые Ликси домой притащил, и выглядит он до того трогательно, что Феликсу его очень обнять хочется, но Минхо не особо в духе, кажется, так что только фырчать будет. — Тренировки тренировками, но за временем-то следи! — он угрожающе потрясает рукой в прихваточке и снова прячется за островом, продолжая ужин готовить. — Руки мой, сейчас кушать будем, — чуть громче кричит он, чтобы мелкий уж точно услышал. — Бегу, — отзывается Феликс и скидывает обувь. — А Джинни вернулся? — спрашивает он. — Тоже будет с минуты на минуту, — отвечает Минхо. Ликси сумку с вещами подхватывает и в ванну заходит. Включает быстрый режим стирки, чтобы пропитанную потом форму выстирать, а потом моет руки, гидрофильным маслом остатки косметики стирает и быстро тоником по коже проходится. Пока в порядок себя приводит, входная дверь снова пищит, поэтому из ванной Феликс быстро выходит, уступая вернувшемуся Джинни. Ликси за стол садится и смотрит, как Минхо своими руками, красивущими, если честно, до сердечного приступа, на стол накрывает, тарелки расставляет с горячим рисом, бульоном и мясом. — Как потренировался? — спрашивает Минхо, усаживаясь и ожидая, когда из ванной Джинни появится. — Хорошо, — Феликс кивает медленно, — но еще нужно отточить до конца, чтобы все плавнее, что ли, было. — Растяжка тебе в помощь, — хмыкает Хо. — Только ты все равно слишком торопишься. Не хочешь травм — сбавь обороты. Лучше вон йогой займись. — Я понял, — Ликси снова кивает и задумчиво губу свою пухлую прикусывает. — Что у тебя еще стряслось? — спрашивает Минхо, который, кажется, крошку Феликса насквозь видит, как родители, полицейские или психотерапевты. — Джинни придет, тогда расскажу, — улыбается Ликси и в рот помидорку тянет, шкодливо из-под длинной пряди волос поглядывая. Минхо фыркает. — А ты как? — спрашивает Феликс. — Да ну, устал, — Минхо только рукой машет, — сегодня все дети чересчур шумные были. — Так им же так и положено, разве нет? — смеется Джинни, плюхаясь на свое место за столом. У него все лицо от сыворотки блестит, а на макушке хвост пальмочкой. — А заниматься кто будет? — недовольно ворчит Минхо, но выдыхает уже спокойнее: — Что ты там рассказать хотел, Ликси-пикси? Хенджин к дружочку оборачивается с интересом. Всего несколько часов не виделись, а уже что-то произойти успело? — Встретил кого-то? — спрашивает он проницательно, не хуже Минхо в голове Феликса копаясь. — Ага, — Ликси воды с лимоном отпивает, а потом рассказывает. — Я у своего танцкласса Чанбина встретил, — Хенджин глаза широко раскрывает и даже дышит через раз, потому что и интересно, и страшно, и волнительно, чего уж греха таить. — Если коротко, он пригласил нас на вечеринку в честь возвращения Чана завтра в восемь в доме Джисона. Сказал, что Минхо знает, где это, — и взгляд на старшего такой любопытный и слегка виноватый. — Только агрессивно он как-то пригласил, — Феликс даже губы свои пухлые поджимает, когда вспоминает. — Ты же с ним не ссорился? — с надеждой спрашивает Джинни. — Да ну что ты, — Ликси улыбается так, что у любого воздух бы с груди вышибло, а эти ничего, привыкшие. — Я вообще ему почти ничего не сказал, только спросил, почему они нас зовут, если мы им не нравимся. — И что Бинни сказал? — тихо спрашивает Хенджин. — Что на лучших вечеринках должны быть лучшие, а мы те еще звездочки, — Ликси куксится и даже глаза закатывает. — Вот как, значит, — Минхо ухмыляется. — Ну, ничего удивительного, давайте есть, пока не остыло, — говорит он и кусочек мяса подцепляет палочками. — А мы же пойдем? — с надеждой спрашивает Джинни и на Минхо смотрит так, словно вот-вот расплачется. Не то, чтобы с него не сталось, хотя слезы лить прерогатива больше самого младшего, но тут даже Минхо понимает, что еще немного и быть водопаду. — Ну а чего бы не пойти? — Минхо усмехается. — Потанцуем, повеселимся, не одни же мы там будем. Да там половина универа соберется, по крайней мере, половина талантливого универа точно. Черт с ними. Хенджин тут же цветочком расцветает, был бы собакой, хвост бы из стороны в сторону ходуном ходил. — Только, Джинни! — Минхо вдруг смотрит строго. — Не напивайся и не ведись. — Больше нет, — тихо тянет Хенджин, а сам все внутренние силы собирает, чтобы их хватило, если Чанбин опять решит его на прочность проверить. — На что не ведись? — спрашивает Ликси, переводя взгляд с одного на другого. — На морду его наглую, — отрезает Минхо и показывает всем на тарелки. Феликс — существо любопытное, хотя с виду по нему и не скажешь, потому что с виду ему ни до чего дела нет. Он в комнату Джинни просачивается и правда как кошка, даром что Суни с Дуни его за своего пока не приняли, хотя, кажется, и это скоро произойдет. Хенджин на кровати лежит и вроде даже не шевелится, но Ликси точно знает: не спит, переживает. — Ты же мне не все рассказал, да? — спрашивает тихонечко, под бок к дружочку укладываясь и оплетая сразу конечностями, словно и не кошка вовсе, а коала. — Что ты там себе напридумывал? — Джинни в объятиях разворачивается и в блестящие в свете ночника глазки смотрит, пытаясь понять, насколько догадался. — Ничего не напридумывал, — Ликси губы дует. — Не все, — тяжко вздыхает Джинни, смиряясь с неизбежностью. — Просто ты тогда школу заканчивал, переживал сильно, поступать надо было. — Ну теперь-то расскажешь? — спрашивает Ликси с надеждой и смотрит на дружочка так, как никто не смотрит, словно он в жизни самое главное. Хенджин от этого еще сильнее расстраивается, потому что ну вот как такому как Феликс рассказать, что люди вокруг сплошь и рядом не просто тупые рэперы, а кое-что похуже? Только вот любить их ты все равно будешь. — Мы же не сразу такими врагами стали, — начинает Хенджин, — сначала ничего общались, интересно даже было. Я думал, что подружимся. Хотя я же с самого начала в него… Несколько месяцев все было неплохо, а потом вечеринка. Вот такая же, как завтрашняя. Мы туда с Хо пришли. Я напился, не спорю, но я с ним сам пошел. Кто ж мне тут доктор, если я и сейчас бы с ним сам пошел, даже если бы не напился? — Тебе понравилось? — спрашивает Ликси, потому что у самого опыта почти что никакого. Так, пара поцелуев и разделенный с одноклассником оргазм. — Очень понравилось, котеночек, — улыбается Джинни, а потом мрачнеет. — Только для него я не более чем победа, очередной трофей. Красивый такой блестящий кубочек или зарубка на ножке кровати. — Это он тебе сам сказал? — Феликс никак в толк не возьмет, как же это так можно было с его Джинни поступить. — Нет, — Хенджин вздыхает, а ресницы совсем уже мокрые. — Это я и сам понял, потому что мы после этого больше никогда не говорили. По крайней мере, нормально. Получил, что хотел, и теперь только ядом плюется, а на меня совсем не смотрит, словно и не было ничего. — Так, может, его спросить, почему так? — удивляется Ликси и по волосам Джинни гладит, как и правда собаку большую. — Думаешь, что будет лучше, если он мне все это сам и скажет? Будто мало мне унижений. — А, может, он что-то неправильно понял или не то услышал? — Феликс никак сдаваться не хочет, никак не верит, что Джинни такой хороший выбрал такого плохого человека. — Нет, котеночек, иногда надо просто признать, что не получилось, не срослось, обманулся ты, принял плохое за хорошее. — А ты все равно?.. — Ликси не договаривает, потому что и так понятно: влип его дружочек по полной программе, из каких только сил держится. — А я все равно, — шепчет Джинни и к себе это любопытное создание притягивает, потому что так тепло и почти уж и не важно, что где-то там в мире существует Со Чанбин, у которого вместо сердца чертов камень. Чанбин думает, что за столько месяцев можно было уже и забыть этого обманщика, да только как тут забудешь, когда все сны о его глазах, родинке этой чертовой и улыбке до того трогательной, что и не верится в его вранье. Чанбин все надеется, что встретит хоть кого-то, кто хотя бы наполовину так же приглянется, как этот Хенджин, будь он неладен со своими шутками не от мира сего и глазами звездными, но сколько ни знакомься, ни флиртуй — никого нет лучше и краше. Чанбин с катушек едет и грушу колотит каждый день, только чтобы из-под век вытравить, как длинная фигура вечно обнимает своего «любимочку» по всему универу и не стесняется никого и улыбается ему до того счастливо, что слова, самим же Хенджином в ту ночь сказанные, кажутся просто глупой шуткой. Где уж тут Чанбину с такой-то красотой тягаться, улыбкой этой солнечной, черт бы ее побрал, которую ненавидеть хочется, да только ж он не виноват ни в чем. Они же и вправду как две стороны одной медальки, как отражение друг дружки: красивые и немного чокнутые оба — идеальная пара. А Чанбин что? Чанбин увалень, только и умеющий, что читать рэп и писать биты да в качалке пропадать. Он к этим неземным созданиям не то что близко подойти, да даже руку протянуть не может, потому что сразу все законы природы нарушит. А ведь хочется. И уже плевать, что Хенджин его так любит, оберегает и чуть не с рук кормит, плевать, что обнимаются на каждом шагу и что ни в чем не повинному человеку больно будет. Плевать, потому как самому Чанбину уже так больно, что если хотя бы не попытаться, точно с ума сойдет или на месте скончается от очередной хенджиновой улыбки. Джисон отлично знает, как Бинни сложно на Хенджина не смотреть, как восторженными взглядами давится, потому что и сам такой. Потому что улыбается этому Минхо, колкости говорит, а потом дыхание восстановить не может и до того дураком себя чувствует, хоть плачь. Джисон про Хо уже столько песен написал, что можно три альбома выпустить или продать за целую кучу денег, только никому показывать их не хочется и делиться тоже, оно же все от сердца, личное до каждой точки. Он бы ему показал, да только разве ж он станет слушать? Он же и в прошлый раз не выслушал. Джисон, если честно, и не знает, нужны ли Минхо его объяснения или ему вполне хватило того, что между ними уже было, а все эти взгляды в ответ — не более чем игра, чтобы над ним, дураком таким, посмеяться. Потому что бегает же Хо за этой своей парочкой эльфов и оберегает от всего, молиться на них готов взглядами, хотя и прилетает им от него тоже частенько, особенно Хенджину. И как тут себя не сравнить с этими моделями: они скоро по всему Сеулу на баннерах висеть будут, а его щеки и на обложку альбома не поместятся. Вот и ходит он, улыбаясь, нос задрав, чтобы хоть как-то чувство собственного достоинства сохранить. Гордость, мать ее. Он Чанбина во всем понимает: и в неуверенности, и в желании попробовать, хоть последний разочек. Потому что гордость гордостью, а если б хоть призрачный шанс был, он бы и на колени бухнулся, только бы помогло. — Чан, ну ведь ты друг мне! — Чанбин злится, глазами сверкает, но пока еще держится, на крик не переходит. — Я же ничего такого не прошу: просто отвлеки его, чтобы я мог поговорить с Хенджином. Пять минут! Сложно, что ли? — Мне просто затея твоя не нравится, — Чан улыбается смущенно и ямочки на щеках почти укоризненные. — Нехорошо ведь, они встречаются, даже если он ему действительно изменил с тобой… Ты-то почему до сих пор за ним бегаешь? — Да не бегаю я, — Чанбин кривится и отворачивается. — Я его все время избегал. Не могу просто больше. Последний раз хочу поговорить. — Вдруг чудо? — улыбается Чан. — Просто помоги ему, — тихо просит Джисон и смотрит прямо на Чана, на лучшего бро, старшего брата, самого справедливого человека в мире, открыто так смотрит, мол, в этот раз ты должен быть на нашей стороне. — Если ты прав и у них действительно любовь, то все это просто останется между нами. И пойдут они домой вместе. А Чанбин, может, отпустит все это. — А ты отпустишь? — вскидывается Бинни. — Сможешь забыть? Джисон молчит, думает и грустнеет на глазах. — Ну однажды-то должно получиться, да? — спрашивает он. Чанбин хмурится и кивает, а потом снова на Чана смотрит. — Я же не прошу тебя его ни соблазнять, ни издеваться, ни говорить что-то сверх обычного знакомства. Просто. Отвлеки. Его. Пять минут, Чан, разве это много? — Хорошо, — он сдается и головой встряхивает. Чан не особо понимает, что с ними происходит. Он свои влюбленности отпускал не то чтобы легко, но спокойно: насильно же мил не будешь. И еще уезжая в Австралию думал, что дело почти уж кончено, вернется, как друзья его с новыми пассиями знакомить будут, а тут вон оно что. Трагедия на трагедии: Джисон с любовной лирикой, которую «только Чанбину не показывай», и Чанбин с идиотским планом по возвращению бывшей любви. Вечеринка эта никому не нужная, но как часть плана, почему-то, признанная обоими идеальной, приглашения неважно кому, лишь бы народу побольше, чтобы затеряться в толпе, не примелькаться, чтобы с радаров пропасть и никто не хватился. И просьба эта дурацкая: отвлеки мальчишку, которого видишь впервые в жизни. Чан не то чтобы не общительный, но о чем говорить с красивенькой пустой головушкой, по словам Чанбина, он не то чтобы знает. Хорошо, если этот Феликс просто сам напьется и убежит развлекаться, а если нет? Это же и правда придется что-то эдакое сделать, чтобы он с Хенджина на него свое внимание обратил. Чан, конечно, не урод, но и сам понимает, что в таком вот соревновании ему не выиграть. Вот если бы разговоры о музыке, Вселенной, стихах, тогда бы он еще попытался, а конкурсы красоты — не его это. Только вот смотришь на друзей и как им отказать? Оба два как больные выглядят, словно не спят, как сам Чан, сутками, глаза блестят лихорадочно так, что хоть проверяй то ли на передоз кофеина, то ли на наркоту, то ли на душевные заболевания. Последнее вернее. — Только у меня одно условие, — Чан хмурится, — если это не сработает, а вы не смиритесь — это ваше дело, но я в этом участие больше принимать не буду. Идет? — Справедливо, — кивает Джисон и на Чанбина смотрит, мол, соглашайся, дурина, а то и этого у тебя не будет, и сидеть тебе тогда, как псине подзаборной, ждать своей секундочки. — Договорились, — Чанбин хоть и морщится, а ведь знает: Чан свое слово держит. Просыпаться лучше всего к обеду. И плевать, в хорошем настроении или в плохом, потому что ближе к обеду это не то чтобы и важно. Вот рано утром, если настроение так себе или совсем хреновое, то утро и весь день автоматически дрянные, а ближе к обеду даже с хреновым настроением жизнь не так уж и плоха. Хенджин эту нехитрую жизненную мудрость абсолютно поддерживал и активно в массы продвигал. Особенно среди Минхо и Феликса, которые даже в выходные поднимались ни свет, ни заря в отвратительные не двенадцать часов дня. Он знает, что Ликси с ним до самого утра спал, но с учетом того, что часы уже за полдень показывают, ничего удивительного в том, что он в одиночестве проснулся, нет. Джинни встает медленно, волосы свои пепельные ерошит, зная, что на голове сейчас черти что, но кому тут дело есть? Для Минхо и Ликси он даже с утра красивый. Хенджин, зевая и потягиваясь, из комнаты выползает и на кухню заглядывает. — Доброе утро, — тянет чуть хрипло. — Доброе, — Ликси как солнышко улыбается, отрываясь от экрана ноутбука. — Минхо ушел на работу, но обед в холодильнике. Погреть тебе? — Свари кофе, — канючит Джинни, руками длинными оплетая сидящего Ликси, — а я умыться схожу. — Ладно, — Феликс смеется, потому что щекотно, и поднимается. — Я утром печенье делал, будешь с кофе? — Ага. Джинни возвращается быстро, шлепает босыми ступнями и кидает взгляд за окно — пасмурно, гроза будет, наверное, или просто дождь. За стол садится, чашку к себе ближе тянет, вдыхая горьковатый аромат, и смотрит, как Ликси быстро печатает, сосредоточенный такой, что даже складочка на лбу появилась. — Успеешь? — спрашивает Джинни и печенье сахарное в рот тянет. Выпечка у Ликса всегда вкусная, жаль, что кроме этого он больше ничего не готовит. Минхо вечно над ними шутит, что живи они вдвоем, только сладким бы и питались. И никакие тренировки бы им не помогли, перекатывались бы скоро, как шарики. — Конечно, — Феликс слегка плечами поводит, расслабляясь. — Немного осталось. Это по истории искусств. — Если нужны будут конспекты — скажи, — Хенджину не жалко, и вообще облегчить жизнь дружочку — святая обязанность. — Все хорошо, спасибо, — Ликси улыбается и глазки щурит. — Пока не нужно. — Тогда я еще полежу, а ты как закончишь — приходи, я тебе маску сделаю, а то ты уставший. — Ага, — Ликси снова сосредотачивается на тексте, сверяется с книжками, которые вокруг разложены, и до того серьезно выглядит, что и не скажешь, что обычное его состояние — это безмятежная улыбочка. Джинни на кровать заваливается, руки, ноги в стороны раскидывает и в потолок пялится минут пять. В душе как-то муторно. Вчера вечером, когда у Минхо клянчил поход на вечеринку, казалось, что идея хорошая. Что может быть лучше, чем разодеться во все самое свое красивое и прийти на вечеринку этаким загадочным принцем, чтобы на глаза ему попадаться весь вечер, демонстрируя, что Чанбин потерял, потому что дурак? Только на практике не хочется ничего, потому что нихрена он смотреть не будет, и хоть со всеми в комнате флиртуй, ему все равно до лампочки. Только нервы свои опять все потратит, глядя на него счастливого и беззаботного, напьется да глупостей натворит. И ладно, если с кем-нибудь, на кого все равно, хуже, если опять с Чанбином. А пойти все одно хочется, потому что как же ему не пойти, если соскучился, если посмотреть на него так заманчиво. И немножко надежды теплится: вдруг до этого рэпера тупого дошло, что он идиот последний, каких свет видывал? Вот и выходит, что идти все равно лучше, чем остаться дома и весь вечер изводить себя мыслями глупыми, где он там, с кем он там и кого опять обнимает. Джинни иногда думает, какая же все-таки любовь скверная штука. Они и с Минхо об этом говорили, еще когда в квартире жили только вдвоем, потому что малыш Ликси жил с сестрой и в школу ходил последний год на другом конце города, когда пили невкусный соджу просто потому, что хотелось забыться, из головы своей выйти и погулять хотя бы пару часов без всех этих мыслей удушающих. Ничего в любви справедливого нет, выбирает она как-то криво-косо, словно сама вечно под градусом и тянет ее на подвиги: свести тех, кого свести нельзя. Хо говорил, что оно не всегда так, что время пройдет и все забудется, что будут и другие люди. Только вот Джинни живет, живет, а других не видит. У него словно на радужке дурак этот отпечатался и ходит за ним везде. И как с Чанбином других не сравнивать, если он самый лучший и самый отвратительный из всех одновременно? Хенджин пытался, правда, ходил на свидания пару раз с каким-то фотографом из агентства. Только не помнит уже ни что они делали, ни как он выглядел толком, потому что все время вспоминал то студию их дурацкую, то смех Чанбинов дебильный, от которого до сих пор внутри все сжимается сладко и улыбаться хочется. Да и Минхо, тот еще философ, вещал ему о времени, о других людях, будто Джинни не видит, что его самого на Джисоне заклинило: ни туда, ни сюда не сдвинуться, как ни старайся. Хоть клином вышибай, хоть выжигай каленым железом, а все одно — нет для него других до сих пор. И вечер его ждет такой же безрадостный: таскаться по всем комнатам за Ханом, наблюдая, как он живет свою распрекрасную жизнь без него и дарит улыбки всем подряд. Минхо, конечно, и свою порцию получит вместе с парочкой новых колкостей, которые притащит в дом, в коллекцию, и будет над ними брови свои красивые хмурить. Разве что Ликси хорошо будет, потому что для него-то студенческая жизнь только началась, а он все время в танцевальной студии, на работе или с ними двумя отсиживается. Даже на приветственной вечеринке образцовым мальчиком был: улыбался, задания выполнял, веселил всех, а потом домой побежал, даже на запретную пьянку не смылся. Джинни думает, что они бы, конечно, переживали, но ведь в свое время сбежали и мучились на утро от похмелья, сидя на первых парах по истории искусств. Хенджин только об одном переживает, чтобы их любовный сглаз на мелкого не распространился. Не передается же он воздушно-капельным путем, правда? Чтобы Ликси не встретился какой-нибудь рэпер тупой, у которого в голове одни биты, а в сердце — провода от диджейского пульта. Они-то с Хо ладно, а как вот этого котеночка потом утешать? У него и без того глаза на мокром месте от любой жизненной несправедливости. Потому что даже если характер и стальной, сердце-то, в отличие от некоторых, сострадательное, светлое и живое.