Все псы попадают в рай

       Джисонова шея звонко хрустнула от того, как молниеносно он подскочил с земли, сразу же в страхе и приступе боли хватаясь обоими руками за собственное разодранное огнём изнутри горло. Он ужасно закашлялся, невыносимо сильно стараясь избавиться от кома иллюзий и бреда, застывшего в глотке. Так, будто вместе с ним должно было бы вылететь его сердце.        В ушах продолжало звенеть, как в момент, в какой он умер в том адском пламени, а вокруг продолжалось едва различимое, однако такое мерзкое, эхо. Оно всё раз за разом повторяло: "шах и мат, убийца".        И Джисон соглашался. Джисон вторил ему в ответ. Будто старался перекричать, доказать, пусть и сам в это слабо верил, что убийца не он, а тот, кто это ему в голову вбил. Тот, кто украл Джисоново детство, тело и волю. Джисоновы страх и мысли.       Джисоновы судьбу и личность.        Хан вновь сомкнул пальцы на горле в приступе грозного, хриплого кашля. Казалось, это не закончится: только он успевал вдохнуть, как сразу начинал задыхаться снова до следующего совсем малого вдоха. Кошмар будто продолжался, хотя, вроде как, плывущая перед глазами яркая картинка сменилась. Теперь это была трава, если он правильно понял. Он сидел в каком-то теньке, рядом было что-то громадное, что его и создавало. Дерево или ещё что — не очень важно.        Что было важней: его ноги на это "что-то" опирались. Он бы точно так сам не улёгся, даже в паническом бреду. Это привлекает слишком много внимания.        Стоило лишь подумать о том, что его кто-то трогал, как рядом, сбоку, он услышал громкий, однако такой мягкий, знакомый и успокаивающий голос:        — Джисонни, прости! — воскликнул он первым делом. — Нас: меня и Феликса. Он принёс тебя сюда, а я… мне пришлось тебя касаться, чтобы проверить в порядке ли ты! Я касался: шеи, головы и поясницы. И ещё Феликс — коленей и лодыжек.        В голове плыло от полученных слов, ведь они бегали множественным эхом по сознанию, будто по лабиринту, в попытке найти выход. Частично нашли, частично — нет. Как будто просто застряли в проёме двери к мнимой свободе.        — Джисонни, — сладкий голос продолжил; возле Хана упало что-то не слишком крупное, телефон наверное, — как ты себя чувствуешь?        Джисон отнял осторожно свою руку от горла, затем сразу вторую. Он переместил их на виски, однако старался надолго глаза не прикрывать, пусть ясность взгляда к нему пока нормально так и не вернулась. Всё-таки любого человека лучше держать в поле зрения. Особенно парня, чёрт возьми.        Не просто ж так ему эти глупые сны снятся.        Пальцами Хан с усилием надавил на кожу, потирая её, словно бы это могло ему помочь. Он не особо понимал, сколько он так сидел, долго или лишь секунды, но парень рядом терпеливо ждал, не торопя. Как если чувствовал, какое Джисону понадобиться время. И Хана это, отчего-то, не пугало, а словно приятно удивляло.        Он медленно переместил руки с висков на глаза, которые всё же прикрыл на пару мгновений, почти сразу двигаясь по лицу ниже — к щекам. Не хотелось сводить начинающий концентрироваться взгляд с потенциальной живой угрозы.       Хан в один момент дёрнулся и резко стал отползать подальше от парня, оставляя одну из ладоней на губах, плотно перекрывая и щёки, что позволяли сделать его крупные руки, второй же — опираясь о колющуюся траву. Он продолжил пятиться назад ровно до того, как не ткнулся спиной о не менее колющуюся, острую узорчатую кору соседнего дерева, чуть поменьше.        Его видели? Его лицо точно видели. Его найдут? Его вычислят? О нём заявят? Он в розыске? Его вернут в лес? Его вернут в Малайзию?        — Тише, тише, — так мягко-мягко, шёлково прозвучал парень неподалёку, а силуэт, уже более различимый, аккуратно начал приближаться.        — Кто ты? Не подходи, — истерично в собственную же сильно прижатую ладонь прошипел Джисон, теперь закрываясь свободной рукой. Скорее всего, из-за этой никудышной замены маски, его слов даже было не разобрать, но ему было совершенно плевать.        — Джисонни, это я — Минхо, помнишь? — парень действительно остановился, как его и просили. — Преподаватель Ли, я веду у тебя анатомию, — уточнил на всякий случай он.        Да, Джисон помнит. И этот туманный голос помнит.        Правда, он помнит ещё один туманный голос, который слышал в своих снах слишком часто, чтобы забыть его хоть на какую-то жалкую и мелкую миллисекунду. И вряд ли забудет, ведь его кошмары не прекратятся.       — Кивни, если понимаешь.        — Я… — Джисон сделал глубокий вдох. — Я могу говорить с вами… — с почти непосильным трудом (отчего уже начинал сомневаться в своей идее говорить с Минхо) из себя выдавил он, стараясь теперь скрыть не только жуткую дрожь внутреннюю и физическую, но и её же в голосе. Да и в голове: дрожь спутанных клубочков мыслей.        — Ох, правда? — в его голосе сквозило и впрямь искреннее, едва ли не детское удивление. — Я очень рад, Джисонни, — и это тоже было искренне.        Минхо в целом, как, по крайней мере, казалось Джисону, был очень искренним. Хан просто не мог за годы не научиться хоть немного видеть ложь, он был вынужден. А тут ему даже не приходилось сомневаться: Минхо ему просто не пытался лгать. Его эмоции были правдивы, пусть он их особо и не демонстрировал. Холоден не был, однако с Феликсом его сравнить сложно. Но вот по искренности они определённо были на одном уровне — на высшем.        — Как ты себя всё-таки чувствуешь? — его взволнованность оседала на сердце Хана болью. Ему абсолютно не хотелось кого-то беспокоить, а в особенности того, кто был к нему так добр всё это время.       — Я в порядке, — и лгать ему тоже совсем не хотелось, но… это же ложь во благо.        — А если честнее?        Это отдалось неприятным эхом, подобно тому, как минуты назад Джисону слышалось всё в отвратительном бреду.       Неужели Джисон разучился врать? Неужели он настолько очевиден? Может ли быть такое, что ему за это достанется? Но от кого? От Минхо? От Феликса? От Хёнджина?        А как достанется? Его изобьют? Его будут мерзко касаться? Его отправят в Малайзию? Его вернут в лес. О нём доложат Ему…        И Он его найдёт. И Он точно будет его мерзко касаться. Он точно его изобьёт. Он точно лишит его сна, еды, воды и воли.        — Джисонни, ты как? — теперь в голосе была ясна тревога, гораздо большая, чем раньше. Джисона вновь дёрнуло от накатившего чувства вины, но сделать он с ним ничего не мог. Мог только кивнуть, хотя ответом это и не являлось на вопрос старшего. — Ты не хочешь больше говорить со мной? — совершенно ласково, без даже малейшего укора поинтересовался Минхо, стараясь помочь Хану выкарабкаться из навязчивых мыслей.        — Н-нет, преподаватель Ли, я могу… — сразу после фразы он сделал свой самый глубокий вдох, как словно бы на это понадобился весь воздух в его лёгких.        — Умница, — Ли же, напротив, с облегчением выдохнул, не особо понимая то, что сказал. А вот Джисон всё прекрасно понял даже в таком затуманенном сознании — он с изумление приподнял брови, склоняя чуть голову в бок. Хан сам явно тоже не слишком понимал, он сделал это неосознанно.        В третий раз спрашивать не пришлось: Джисон слегка дрожаще, вдохнув побольше воздуха, заговорил без просьб:        — На самом деле мне всё ещё страшно. И-и… я сейчас почти не в-вижу: всё плывёт, голова кружится.       — Давай просто поговорим, пока тебе не станет легче? Я буду следить, чтобы нам никто не помешал, — его голос был таким мягким и нежным, что довериться ну просто хотелось, глубоко в душе хотелось. — У тебя были кошмары? — Джисон быстро-быстро закивал. — Сейчас тоже? — вновь кивки в ответ. — Что тебе снится?        Джисон крепко сжал челюсть, что было точно очень видно: он отлично помнит, как всячески кривлялся перед зеркалом раньше.        Хотел ли он скрыть от Минхо объект своего главного ужаса, хотел ли, наоборот, рассказать и не мог просто подобрать хоть сколько-нибудь правильные слова — не знал сам. Знал только, что лгать не хотел, но… не это ли было его единственным оружием? Заряженным пистолетом, в котором почти не осталось патронов?        Револьвером, с которым можно в последний раз сыграть в русскую рулетку?        — Тише, не напрягайся, можешь не говорить, это не так важно, — старался расслабить его Ли, пусть и довольно безуспешно, ведь Джисонова свободная рука теперь сжималась в кулаке, а вторая, до сих пор покоившаяся на лице, стала держаться там ещё плотней.        Словно сам он высказаться хотел, а вот его подсознание — нет. Словно оно пыталось остановить его. Предостеречь от главной ошибки.       Чтобы он никому не доверился.        — Мне снится… мне снится Малайзия… — едва различимо пробурчал Джисон в свою ладонь, хотя и понимал, что его не поняли. Он… он просто хотел ответить Минхо, ведь тот заслуживал к себе хорошего отношения в ответ. Хотел чуть распустить верёвки совести на своих стёртых в кровь запястьях.       — Прости, но я не очень тебя понимаю, — Подтвердил его мысли Минхо, теперь Хан услышал отчего-то звенящую печаль. — Почему ты закрываешь лицо ладонью? Тебе не хочется, чтобы тебя кто-то видел?        Джисон тяжело сглотнул вязкую слюну с остатками привкуса крови от прокусанного языка и немного, с чётко видимым колоссальным моральным усилием над собой, отстранил от губ руку, однако убирать её не стал, так что Ли всё ещё не видел ничего ниже его носа. Главное ведь, что теперь он его услышит, да?        — Спасибо… — довольно тихо сказал Ли, выбив из Хана весь воздух, который он уже успел вобрать в лёгкие, чтобы продолжить говорить. За что Минхо его благодарит? За что? За то что он даст ему возможность понимать себя?        Нет… Нет-нет-нет-нет-нет… У Джисона нет такой власти… У Джисона нет никакой власти! Джисону не хочется иметь власть!        Только не ему!        — Хей, — снова не слишком громко обратился старший, — я всё ещё здесь, не думай о плохом. Я знаю, что тебе страшно, но слушай меня и постарайся думать о нашем разговоре, хорошо?        — Угу, — пробубнил он, на секунду позволяя себе зажмуриться вновь.        Когда он открыл глаза, всё вокруг стало чуть менее замыленным, он постарался сфокусироваться получше, разглядеть Минхо, однако почувствовал только усилившийся болезненный стук в висках. Хан решил повременить со своими попытками.        — У тебя есть навязчивые мысли, да?        — Да, — кратко ответил он. Джисонов голос всё ещё похрипывал, но по крайней мере Минхо его слышал более чётко. Без заиканий, без дрожи. Он просто хрипел.        — Тебе будет трудно сказать, с чем они связаны? — тон Минхо стал крайне неуверенным. — Если тяжело, то не говори лучше.        И Джисон замолчал.        Хотел бы он поделить этим с Минхо? Не то чтобы. Ему было жутко даже вспоминать каждый из этих случаев с голосом в голове и этими мертвецки холодными руками на его шее, а уж сказать… Но Ли заслужил, чтобы ему ответили.       — Это… Мне видится и слышится один конкретный человек… Я часто вижу его в галлюцинациях. А ещё слышу голос в голове, он напоминает мне о… — он запнулся и всё никак не мог продолжить, будто кто-то за эту маленькую секунду воздвиг целую стену перед его носом. — Я не… я не могу это вам сказать, простите… — завершил свои слова слова скомканно Джисон, почувствовав ноющий ожог стыда на бешено застучавшем сердце.        — Тебе не за что извиняться, Джисонни, — ласковое обращение каждый раз чуть топило лёд страха на душе Хана, оно действовало будто большой тёплый плед, которым накрывали его плечи, а в руки будто вручали чашечку горячего какао с зефирками и молочным сердечком на пенке. Минхо дарил этот комфорт не за что, без причины, он просто окружал им Джисона, отчего тому было ещё более стыдно сидеть без возможности как следует его отблагодарить. Единственное, что сможет Джисон для Минхо сделать, — это меньше попадать в такие ситуации и подарить ему ещё коробку печения. А лучше сразу три. — Вообще, изначально я хотел обсудить с тобой несколько другую тему… — будто бы неловко продолжил Минхо.        — Какую? — заинтересованно, но с некоторым небольшим испугом спросил Хан, ожидая ответа, как чистого кислорода.        — Когда ты был без сознания, — неловкость из голоса Минхо никуда не исчезла, а словно лишь набрала свои обороты, — и мы с Феликсом перемещали тебя в более правильное положение, чтобы ты очнулся, — он сделал паузу, стараясь подобрать слова, — я заметил, что касание к одному месту не вызывает у тебя негативных реакций. Ты даже расслаблялся от него, меня это удивило. Ты сам знаешь, что это за место?        Что за место? От которого ещё и становится легче? От касаний? Быть не может.        Места, которых коснулись, болят, но сейчас… сейчас у него болят только шея, поясница и колени. Минхо уже извинялся за то, что им пришлось его на них касаться, так что это не удивительно. Но… больше ничего. Ничего у него больше не болит, чего мог касаться Минхо?        Как он не оставил на его коже рубцов своими пальцами? Как тот не ранил его хрупкое, истончённой ледяной плёнкой инея обёрнутое сердце, высунувшееся наружу, трогая его?        Либо Минхо нагло лжёт сейчас, и Джисон ошибался насчёт него, либо он был выдуман Джисоном в бреду, как и его золотые, нежные, небольшие руки.        — Я гладил тебя там, потому что тебя это успокаивало, Джисонни, — почти неслышно продолжил Ли, но Джисон слышал. Джисон не мог не слышать его, ведь его хотелось слушать. — Мне жаль, тебя это задело? — он звучал виновато.        —Я… я не знаю, о чём вы говорите… Это невозможно. Нет мест, которые не доставляли бы мне боли. Я вам клянусь, это не могло меня успокаивать, — Джисон затараторил, не в силах себя сдерживать.       Это и вправду невозможно! Это… Джисону не может быть легче от касаний… Нет, это глупость. Чепуха…        — Я бы тебе не солгал, Джисонни. Это макушка.        Джисон мгновенно обоими руками зарылся в волосы, будто инстинктивно закрывая от Минхо голову. Он был похож на запуганного злостными, жестокими людьми маленького лесного зверька, загнанного в угол. К дереву. Прямо как Джисон сейчас прижат.        Пусть он и прекрасно понимал, что Минхо ему точно ничем не угрожает и, разумеется, не станет его трогать, Хан не мог противиться своему страху. Он не мог смотреть ему в глаза. И он зажмурился.        Перед глазами заплясали фейерверки, сразу вновь затухающие после взрыва, а Джисон сжимался всё больше, будто прямо сейчас хотел стать крохотным бельчонком, умещающимся на ладошке.        На ладошке Минхо.        — Тш-ш, Джисонни, — нежный тон послышался совсем рядом, почти у самого лица, пока Хан мог только выставить руки вперёд в защитном жесте, хотя и прекрасно понимал, что так только усугубит своё положение, если Ли подойдёт ближе.        Или уже не Ли? Что если это Он? Опять пришёл за ним, опять попытается забрать. Он схватит Джисона за руки и за чёлку, Он поволочет Джисона в лес прямо по земле, по асфальту, по болоту, по песку, по океану. Он вернёт его себе. В своё пользование, в своё имущество.        — Джисонни, я рядом, слышишь? Я тебя не обижу, — шептал Минхо, перебиваемый эхом Его голоса. Шептал и… касался. Его пальцы были тёплыми, такими приятно обжигающими. Они легли Джисону на темечко и ласково-ласково водили, совсем как в детстве. Совершенно как тогда.        Любящая мамина тонкая ручка, такая аккуратная и изящная, путалась в топорщащихся в разные стороны нечёсанных светлых волосах, пока их обладатель широко-широко по-детски глупо лыбился. На щеке был синий пластырь с машинками, а от слёз не осталось и следа. Джисонни снова полез в кусты и сильно поцарапался, дома его ждали заботливо приготовленные суп с лапшой и аптечка. А ещё его ждала милая мама, готовая бережно обнять и потрепать по лохматой головке в любой момент.       Джисоновы слёзы почти сразу прекратили собираться в хрустальные капельки у уголков его зажмуренных глаз, как он ощутил этот наплыв воспоминаний. Мама всегда гладила его по макушке и всегда просила это скрывать от остальных ребят в школе. Потому что так нельзя, но ему было можно. И он любил эту привилегию больше всего на свете.        Хан плавно приоткрыл глаза, перед ними всё плыло уже не по той причине — из-за слёз. Всё размывалось, но кое-что он всё-таки смог различить. Минхо нежно ему улыбался, смотрел точно на него, точно в глаза. Он был так близко, но Джисону не было страшно. Не когда его так осторожно гладят, нет.        — Всё в порядке, Джисонни? — спросил Ли, не отводя взгляда.        — Да, — и на этот раз Хан не солгал.