Деконструкция

Сегодня Чуя спал от силы часа два, и то под утро, когда усталость совсем сломила его. Виной всему был чертов Дазай, которому он сначала настойчиво пытался дозвониться, рисуя в голове все возможные ужасы, а потом побежал к нему, ломился в комнату, пока тот не открыл — сонный и невероятно пьяный. Чуя проследил, чтобы тот снова лег в постель, затем заглянул в ванную, проверил её на наличие всего острого и режущего, захватил с собой бритву, столовый нож, и только потом пошел к себе. На самом деле, он хотел бы остаться с Дазаем, но смотритель общежития знал, что Чуя был в комнате, и пустил его только после долгих объяснений про суицидальные наклонности Осаму и обещания сразу же вернуться назад. Так он и сделал. Идя тогда домой по соединяющей кампусы дорожке, Чуя не переставал думать обо всем: завтрашнем тесте, научной статье, встрече с Акиямой-сенсеем и Дазае. Последнее раздражало сильнее всего. Чуя переживал за него, особенно вспоминая ситуации, когда в последний момент успевал его спасти. И поэтому сейчас так отчаянно бросился посреди ночи проверять. Но всё было в норме, если состояние Дазая вообще можно считать нормальным. — Чертов эгоистичный ублюдок, — прошипел он, распахивая дверь в свою комнату, а потом так же громко захлопывая. Он попытался заснуть, правда попытался, но стоило закрыть глаза, как перед ним вставали образы истекающего кровью Дазая, которого ему не удалось спасти. И каждый раз он бежал, пытался успеть, но не хватало всего нескольких секунд. В итоге Чуя просыпался, потом опять кружился между сном и явью, поэтому под утро чувствовал себя отвратительно. Из-за легкого чувства тошноты он даже не позавтракал и, лишь выпив чашку крепкого черного кофе, двинулся на занятия, где тоже всё пошло не самым лучшим образом. Чуя всегда знал, что для занятий нужен хороший сон, но особенно это было нужно для занятий языком. И сейчас он ещё сильнее в этом убедился. На практическом французском он постоянно путал слова, делал мелкие ошибки, за что получил меньше баллов, чем рассчитывал. Потом на практическом английском он запутался в инверсиях, написав непонятную ерунду, хотя раньше никогда не имел с ними проблем. А чего ты хотел? — раздраженно думал он, в очередной раз звоня Дазаю. Но тот не отвечал, и это нервировало ещё сильнее. Наконец, он не выдержал и набрал Фёдору, быстро пересказывая ему события срывающимся голосом. Ему хотелось сохранять спокойствие, но всё происходящее настолько выбило его из колеи, что он терял последние капли выдержки. И он всё ещё волновался за Дазая, отчего воображение продолжало рисовать самые страшные картины. — Не переживай, мы сейчас его найдём. Его точно не было на занятиях? — спросил Фёдор. — Да, я писал его однокурснику, и тот сказал, что не видел Осаму уже неделю точно. И сегодня его тоже не было. — Тогда он, скорее всего, дома. Сейчас пойду прямо туда. — Я тоже… Хотя, блять, я забыл. У меня встреча с научным руководителем. Думаю, напишу ему, перенесу… — Чуя, не надо, — прервал его Фёдор. — Я сам схожу и сразу же тебе напишу. Правда, всё хорошо. Ничего страшного не случилось. Поэтому, пожалуйста, сходи туда, куда тебе нужно, а я разберусь с Дазаем. — Спасибо тебе, — только и смог выговорить он в ответ. — Не за что. Будь на связи. — Да, конечно. Разумеется, на встрече с Акияма-сенсеем он так и не смог толком сосредоточиться: все мысли были об Осаму, где он, что с ним. И пока он не получил долгожданное сообщение от Достоевского — «всё хорошо, я забрал его, ждём тебя в Старбаксе у главного здания», — он не успокаивался. Но включиться в работу всё равно не получилось. Пусть Дазай нашёлся, но тревожность никуда не исчезла. Чуя физически ощущал грядущие проблемы, которые лавиной накрывали его с головой, а он не имел ни малейшей возможности спастись. — Накахара-кун, с вами всё в порядке? — участливо поинтересовался Акияма-сенсей, когда они уже закончили обсуждение статьи. Чуя растерянно кивнул. Это было впервые, когда преподаватель поинтересовался у него чем-то личным. — Вы сегодня бледный и взволнованный. Я подумал, может, вы заболели? — Да нет, всё хорошо… Просто не выспался. Непростой период. — Понимаю, — кивнул тот. — Надеюсь, вы сможете отдохнуть в ближайшие дни и не будете излишне перетруждаться. Учёба учёбой, но вы нам нужны живым. И здоровым, чтобы хорошо выступить со статьёй. — Всё хорошо, — кивнул Чуя. — Обещаю отдохнуть. — Славно. Стоило Чуе выйти из кабинета, как он сразу бросился бежать в сторону Старбакса. Это было их традиционное место встреч после занятий, где они обычно перекусывали и ждали друг друга, особенно если у кого-то из них было больше пар. Хотя Старбакс нельзя было назвать самым уютным местом, его главное преимущество заключалось в том, что он находился ближе всего к университету, что делало его идеальным для тех, кто хотел быстро перекусить и не терять времени на дорогу. Значит, этот придурок всё же был на занятиях, — подумал Чуя, проносясь через улицу и обходя припаркованные машины. Несмотря на дневное время, в Старбаксе было удивительно немноголюдно. В помещении царила спокойная, даже немного сонная атмосфера. Лишь несколько студентов лениво потягивали кофе из пластиковых стаканчиков, их внимание было сосредоточено на экранах ноутбуков и телефонов. Кажется, они без особого энтузиазма вели свои дела, время от времени делая короткие паузы, чтобы перевести взгляд на прохожих или задумчиво смотреть в окно. Чуя быстро прошёл мимо стойки бара, где бариста неторопливо готовил очередной заказ, и направился в дальнюю часть зала, где обычно располагались более удобные столики. Там, в углу, он сразу заметил Фёдора и Осаму. — Ты где был? — сразу выпалил Чуя, садясь рядом с Достоевским и напротив Дазая. — Дома. Где мне ещё быть. Чуя раздражённо выдохнул. Пробежав взглядом по Осаму, он заметил, насколько тот был бледен, растрёпан, с огромными синяками под глазами. А ещё он будто похудел, отчего скулы на лице проступали более чётко. Сердце тоскливо сжалось, но затем вспомнилась прошлая ночь, неотвеченные звонки, и ярость вспыхнула внутри него огнём. — Я звонил тебе всё утро, ты не брал трубку, не отвечал, я вообще не знал, что думать! — А не надо было ничего думать, — кинул Дазай, потянувшись за своим стаканчиком кофе и отпивая, всё ещё не глядя ему в глаза. — Ты слишком много на себя берёшь. — Я, блять, волнуюсь! — Я тебя не просил, — холодно отозвался он. — Просто оставь меня в покое. Последняя фраза больно резанула. Он ненавидел, когда Дазай вот так отстранялся. Тот будто выстраивал вокруг себя толстую стену, через которую невозможно было пробиться, как бы Чуя ни старался. И пусть он понимал, что правильнее, по-взрослому, было бы всем сейчас успокоиться и поговорить, но эмоции захлёстывали. Чувство обиды было таким плотным, что даже при желании не получалось его заглушить. — О, вот как, славно, — ядовито выплюнул Чуя. — Хорошо. Я оставлю, как скажешь. И пальцем больше не пошевелю. — Давно пора. — Да пошёл ты, ебаный эгоист. Пожав плечами, Дазай поднялся со своего места, и, забрав стаканчик с кофе, пошёл прочь из кофейни. Чуя смотрел ему вслед, и его буквально трясло от гнева. Хотелось кинуться за ним, хорошенько встряхнуть, врезать, сделать хоть что-то, но не отпускать. Однако в итоге он даже не двинулся. Просто смотрел на удаляющуюся спину и сгорал сначала от гнева, а потом от невыносимой обиды. Внезапно его руки коснулись пальцы Фёдора. — Только не смей себя винить, — произнёс тот, сильнее сжимая его кисть. — Помнишь, о чём мы говорили? — О чём? — раздражённо выдохнул Чуя. — О самоценности. Не позволяй никому вытирать о себя ноги, даже если этот кто-то близкий. Хотелось огрызнуться и сказать, что он такого не позволяет, но отчего-то он действительно ощущал себя невыносимо жалким и хотел прямо сейчас броситься догонять Дазая. Чуя чувствовал вину. Не знал за что, но чувствовал. Будто он сделал нечто плохое и сейчас делал ещё хуже, обсуждая всё за спиной Дазая. Было мерзко. — Знаешь, — Фёдор жестом заставил Чую посмотреть на себя. — Я схожу, поговорю с ним. — Сам разберусь. — Не разберёшься, — строже произнёс он, а потом, двинувшись вперёд, коснулся губами его лба. От неожиданной нежности Чуя зажмурился. — Иди домой, делай дела, отдыхай, а мы тебе потом позвоним. Наверное, у него просто не было сил спорить, или он впервые решил рискнуть, переложив свои проблемы и заботы на другого, но Чуя кивнул. Это было так странно и непривычно — ощущать, что кто-то просто разрешал столь неприятную ситуацию за тебя. Получив от него согласие, Фёдор поднялся и поспешил прочь, попутно надевая на себя тёмно-фиолетовое пальто.   Быстрым шагом Дазай шёл по улице в сторону кампуса. Внутри кипела злость. Он злился на Чую, который так удушающе пытался влезть туда, куда его не просили. Дазай сотню раз объяснял ему, чтобы тот так не делал, но это повторялось вновь и вновь. А когда он оказывался в столь уязвимом положении, весь внутренний гнев вырывался наружу. Именно поэтому он так отреагировал и, осознавая это, не хотел видеть Чую. Ведь подобное уже случалось много раз — они просто ругались, обижались и трепали друг другу нервы. Оба были достаточно вспыльчивыми и обидчивыми, неспособными вовремя заткнуться. Дазай снова яростно закусил внутреннюю сторону щеки, почувствовав сразу металлический привкус. Надо было остаться дома, зря послушал Достоевского. Но он не остался, за что и поплатился. Ускорив шаг, Дазай свернул с главной улицы на пересекающую её узкую, более тихую улочку и медленно пошёл вдоль ряда небольших магазинчиков. Сюда не доносился шум большого города; лишь редкие прохожие, укутанные в тёплые шарфы, торопливо проходили мимо, стараясь укрыться от пронизывающего ветра. Погода была ужасная, и она словно отражала его внутреннее состояние: холодно, сыро, отвратительно. Мелкий дождь нудно моросил, превращая асфальт в грязь, а капли, казалось, просачивались даже сквозь плотную ткань пальто, заставляя Дазая ежиться от холода. Его мысли были такими же серыми и тяжёлыми, как низкие тучи, нависшие над городом. В душе не было ничего, кроме желания сдавить горло петлёй и исчезнуть в этой серой, беспросветной мгле. — И куда ты так спешишь? Обернувшись, он увидел Фёдора, который остановился в полутора метрах от него и внимательно смотрел, цепко пробегаясь взглядом. Дазай сначала хотел пойти дальше, но внезапно замер. Почему-то от Фёдора не хотелось бежать. Будто Чуя мог углядеть в нём что-то непозволительное и вывести на чистую воду, а Достоевский ощущался чем-то таким тёмным, не по факту, а скорее интуитивно, и поэтому Дазай не боялся собственной тьмы. — Никуда, — отозвался он, засовывая руки в карманы. — Может, тогда ко мне? — спросил Фёдор, подходя ближе и беря его под локоть. Дазай неопределённо повёл плечами. — Неужели у тебя никаких дел? — Абсолютно. — А Чуя? — всё же спросил он. — Ты же знаешь, у него занятия. К тому же, я чувствую, что нам надо поговорить. Наедине. На самом деле, Дазаю не хотелось сейчас откровенничать, но ещё меньше ему хотелось возвращаться в свою комнату, где его снова могли одолеть мрачные мысли, с которыми вряд ли удастся легко справиться. — Хорошо, пошли. Дорога до дома Достоевского сопровождалась осенним дождём, и к моменту, когда они переступили через порог по-зимнему холодной квартиры, их пальто были изрядно влажными. Дазай поёжился, снимая его. Хотелось горячего чая или чего-то покрепче. Интересно, Фёдор предложит? За последние дни Осаму разучился быть трезвым. Казалось, стоило ему протрезветь, как он снова погружался в отвратительное настроение, как сегодня утром, когда Фёдор пришёл к нему и чуть ли не силком вытащил из кровати. Дазай всё ещё не понимал, зачем. Встреча с Чуей оказалась отвратительной: они, как обычно, вспылили, и теперь нужно будет всё это исправлять. И при одной мысли об этом голова начинала нещадно болеть. — Я включил кондиционеры, — услышал он голос Фёдора из кухни. — Должны скоро прогреть помещение, проходи пока в спальню. Там теплее. Шторы были задернуты, в комнате царил полумрак. Пройдя внутрь, Дазай провёл взглядом по окружающей мебели — всё до стерильности чисто, до педантичности аккуратно. В его собственной комнате всегда царил хаос, а у Достоевского то ли специально был наведен порядок, то ли у него были какие-то собственные заморочки, о которых он не распространялся. Не зная, куда себя деть, Дазай прошёл к письменному столу, проводя пальцем по ноутбуку, а затем окинул взглядом полку с книгами. Здесь стояли самые важные из них, те, что Фёдор использовал для написания своей выпускной работы. Множество незнакомых или едва знакомых имён в мягких и твёрдых переплётах смотрели на него сверху вниз. Протянув руку, Дазай взял одну — «Тошнота» Жан-Поля Сартра. Он читал её ещё в школе, отчего сейчас помнил лишь детали. В отличии от Чуи, который был фанатом всего французского и, скорее всего, мог пересказать, даже если бы его разбудили посреди ночи. Дазай положил книгу обратно на полку и переключил внимание на другую, стоявшую чуть в стороне. Её темно-красный переплёт с золотым тиснением выглядел загадочно и маняще. Он взял книгу, и как только собирался её открыть, изнутри внезапно выпал плотный листок бумаги. Он плавно спланировал вниз, словно вертолётик, кружась в воздухе, прежде чем мягко приземлиться на пол, а Дазай, казалось, на мгновение задержал дыхание, следя за его полётом. Поймав листок, Осаму понял, что это была открытка, на обратной стороне которой было написано две строчки: Υπάρχει ένα μόνο καλό, η γνώση, και ένα κακό, η αμάθεια. Спасибо за всё, Фёдор. Твой Сигма. Он не собирался читать чужие записки, но взгляд сам скользнул по тексту, и он смог разобрать только последние слова на японском. Первые, написанные, как он понял, на греческом, были ему непонятны. Внезапно сильное любопытство захватило его с головой. Хотелось узнать, кто такой этот Сигма и что написано на открытке. Скользкая мысль-подстрекатель почти подтолкнула его к тому, чтобы он взял телефон и сфотографировал её, но приближающиеся шаги в коридоре заставили его вернуть записку в книгу, а саму книгу — на полку. Через мгновение в комнату вошёл Фёдор, держа в руках поднос с чашками. — Долго думал, что тебе предложить, и решил, что кофе с коньяком будет лучшим вариантом. Как раз согреешься и расслабишься. — Да я уже спокоен, — повёл плечами Дазай. — Не заметно, — хмыкнул Фёдор и поставил поднос на кровать. Кофе был очень вкусным, с едва уловимым привкусом алкоголя, но этого действительно было достаточно, чтобы он почувствовал себя лучше. Вдыхая приятный аромат, его рука потянулась к вазочке с крекерами. Взяв один, он откусил кусочек и принялся жевать. — Только не заставляй меня оправдываться. Я знаю, что поступил как свинья. — Не собираюсь, — кивнул Фёдор. — Да и отчасти тебя понимаю. Дазай скептически приподнял бровь. Такого он точно не ожидал услышать. — Я имею в виду, что тебе было плохо и очень неприятно, когда кто-то вторгается в твоё личное пространство. — Чуя может лезть туда, куда считает нужным. Имеет право, — немного холодно отозвался Дазай. — И ничего правильного в этом нет. Когда границы размыты, случается много бед. — Беда случается только тогда, когда я открываю рот. — Тебе больно, а Чуя не обращает на это внимание, — заключил Фёдор. Его голос звучал спокойно, но твёрдо, безапелляционно. — Он хочет видеть тебя рядом и ставит свои желания выше твоих. В таком нет ничего правильного. На удивление, от этой мысли Дазаю стало легче. Обвинять себя всегда неприятно, и он делал это осознанно, причиняя себе всё больший дискомфорт. Однако, когда Фёдор внезапно подал мысль, что, возможно, не только он сам виноват, но и Чуя, это будто сняло половину ответственности, и ему стало легче дышать. И правда, Чуя слишком часто вмешивается туда, куда его не просят. Ему слишком важно всё вокруг. — Предположим. И что тогда делать? Ведь я не хочу быть в данный момент рядом с ним. — Так не будь, ничего не случится. Нет ничего плохого в том, чтобы не подпускать к себе других, когда тебе плохо, и пытаться решить свои проблемы самостоятельно. Ведь по сути, только мы можем справиться со своими демонами, — улыбнулся Фёдор. Сказанное звучало резонно. В это хотелось верить. — Если честно, я в последнее время много думаю обо всём. О нас с Чуей, и часто ловлю себя на том, что безумно боюсь его потерять. И от этого лишь сильнее хочу его оттолкнуть. — Это лучше, чем если бы ты пытался его привязать. Личностная свобода, твоя свобода — лучшее, что может быть. — Именно поэтому мы поклялись на крови, — усмехнулся Дазай. — Противоречиво, не находишь? — Нет, не нахожу, — ответил Фёдор без единого сомнения. — Мне был важен наш акт, он показал нашу готовность и скрепил нашу верность, но это не значит, что мы можем позволять лезть друг другу туда, куда нам не хочется. Чуе свойственна импульсивность, резкость, он берёт напором, и это может быть неприятно. Он хочет привязать тебя сильнее к себе, потому что до ужаса страшится потери. Поэтому тут лучше действительно держать дистанцию. Иначе сделаешь ему ещё больнее. — Я не сделаю ему больно. — Разве? Ты же сам об этом говорил. Да и то, что происходит сейчас между нами, совсем не норма. Отстаивать свои границы и уходить в себя, чтобы подумать, — самый лучший вариант. Я пытался это донести до Чуи, но он был непреклонен, ему нужно было тебя увидеть. Именно поэтому я и потащил тебя в кофейню, чтобы встретиться. Произошедшее должно было случиться, вы должны уже, наконец, определить зону допустимого влияния. — Честно? Я хотел с ним увидеться, но… — выдавил он. — Мне страшно, что я сделаю что-то не так, и это напряжение внутри меня уничтожает… Я не хочу быть здесь, не хочу, чтобы Чуя уговаривал меня остаться, а он будет, потому что для него это сраное место важнее всего. — Я тебя поддерживаю. Тебе не стоит оставаться здесь, если ты чувствуешь себя несчастным. Я сразу это понял, как только тебя увидел. Теснота, удушливость, давящие темы — ты всё это ощущаешь, и оно тебя разрушает. Так может, стоит всё прекратить? — Ты действительно предлагаешь всё бросить? — Даже скажу, что настаиваю, — кивнул Фёдор. — Хочу, чтобы ты нашёл себя где-то ещё и, наконец, написал книгу. Здесь ты этого не сделаешь, Осаму. Впервые собственное имя прозвучало для него как удар молнии. В словах Достоевского было столько истины, что его пробрало насквозь. Да, это было очевидно, логично, он уже давно это понял, но впервые кто-то другой поддержал его решение об исключении. Все попытки ранее были провальными. Никто — ни знакомые, ни друзья, ни отец, ни даже Чуя — не желали об этом слышать. Для них подобный поступок был глупостью, безрассудством, и его убивало, насколько он был одинок в своём желании, но теперь всё изменилось. Дазай смотрел на Фёдора, как на яркий свет, и лишь чувствовал, как громко стучало в груди его сердце. — Только вот куда я пойду? — Как куда? Весь мир открыт. — У тех, у кого есть деньги, — хмыкнул Дазай. — А мои иссякнут в момент, когда мой отец прознает о моём плане бросить университет. — А что, если я их тебе дам? Глаза Дазая округлились. — Что? — У меня есть неплохие накопления. Я могу дать их тебе, если ты решишь бросить университет и отправиться в путешествие, как ты и хотел. Думаю, на год или два безбедного существования точно хватит. Сказанное казалось глупой шуткой или жестоким розыгрышем. — Ты серьёзно? — Вполне. Мне не жалко дать любимому возможность реализовать себя, даже если он будет далеко от меня. Думаю, Чуя это тоже поймёт. Слово «любимый» сильно резануло. Так странно было его слышать от кого-то ещё, кроме Чуи. Но Дазаю понравилось, как Фёдор произнёс его — гортанно, с придыханием, интимно. — А если не поймёт? — Значит, придётся. Иначе вряд ли в этом есть какая-то любовь. Внутри него происходил настоящий шторм. Всё столь желанное, наконец, летело к нему в руки, но он внезапно оказался неспособен это принять. Дазаю хотелось прямо сейчас всё бросить, принять дар Фёдора и уехать в Италию, Великобританию, США, неважно. Просто уехать и дописать роман, почувствовать эту желанную свободу, в которой он будет один, несвязанный обязательствами и ответственностью. Настоящая свобода. Именно та, о которой он всегда мечтал. А Чуя… Ему нужно понять, придётся понять. Если он меня любит. Но почему-то от этой мысли стало невыносимо гадко, и всё внутри него протяжно заныло. — Тебе не нужно прямо сейчас давать мне ответ. Подумай, пойми, что для тебя важно и что действительно хочет твоя душа прямо сейчас. Дазай кивнул, чувствуя, как внутри всё стягивалось в узел. Хотелось плакать в голос, делать себе больно, убежать, но он лишь замер в немом оцепенении, не зная, куда себя деть и что делать. Его мотало от яркого счастья и до невыносимого отчаянья. — Иди ко мне, — произнёс Фёдор, немного склоняя голову. Достоевский будто почувствовал, что именно это ему сейчас и нужно. Сколько же в тебе проницательности. Дазай подполз ближе, целуясь с ним совсем мягко, невесомо, а потом улёгся ему на колени, ощущая, как пальцы Фёдора начали аккуратно перебирать его волосы. Наконец, у него получилось расслабиться, и липкая паника отступила. Мысли постепенно переставали хаотично биться. Он успокаивался и начинал осознавать произошедшее. Сейчас у него действительно появилась возможность изменить всё, и если он не будет вести себя необдуманно, то всё обязательно должно получиться. Переведя взгляд на Фёдора, Дазай почувствовал, как сердце забилось быстрее. Он был невероятно ему благодарен за всё: за столь правильные слова, понимание, заботу, поддержку, ласку и возможность, которая даст ему наконец сделать то, о чём он так давно мечтал. От этого ему стало даже стыдно, что в моменты их близости он ему не доверял и держал дистанцию. Как выяснилось, Фёдор заслуживал всё его доверие или даже больше. Мысль о том, что всё решилось, приятно грела, но нужно было сделать кое-что ещё. — Я всё же позвоню Чуе. Нужно поговорить. — Только если ты действительно этого хочешь. Помни, ты можешь следовать своим желаниям. — Хочу, — кивнул Дазай. — Мне нужно его услышать. Фёдор слегка нахмурился. Он смотрел на него так, будто намеревался ещё что-то добавить, но затем резко изменился в лице, кивнув. — Тогда звони. У Дазая не было желания озвучивать сейчас свой план. Пока не время. В данный момент ему просто хотелось извиниться за свою резкость, сгладить конфликт, а уже потом поговорить. Он всё же надеялся, что Чуя поймёт и примет его решение. Фёдор был прав, они слишком прилипли друг к другу, взаимно удушая и травмируя, и им необходимо больше пространства, чтобы всё обдумать, решить для себя. Возможно, Чуя тоже сможет за это время многое сделать. Ему же тоже тяжело. Осаму понимал, что это будет больно, но он сможет. Даст себе и Чуе эту злополучную свободу, и всё, наконец, будет хорошо.