Человек Кембриджский (Homo Cantabrigiensis)

*** – Вам говорят, что насилие порождает новое насилие. Я вам скажу, откуда на самом деле берется насилие, пацаны, – провозгласил Полосатый, расхаживая по гаражу между рассевшимися на ящиках членами ячейки. – Насилие берется из бессилия. Из безнаказанности одних и слабости других. Никакие конституции, никакие законы в мире не защитят слабого человека. Защищен только сильный человек. Закон – это способ мирно порешать вопросики между сильными. Кто в довесок к доброму слову может приложить аргумент в виде пистолета, для того – закон. Слабые же всегда стоят на коленях возле стенки и ждут своей участи. Если вы не участвовали в установлении закона, не можете его опротестовать и изменить, то это не закон, а регламент на скотоферме, пацаны! – одобрительное жужжание прокатилось по рядам, Грин даже толкнул Йорна в плечо и оскалился, кивая на командира. – Усвойте это, как азбуку, что бы вам ни втирали про незыблемость и святость закона. Хуй вам, а не святость-хуятость! Методы забоя скота регулируются законодательством, но это законы для людей, а не для баранов, улавливаете разницу? Для баранов они – жизненное обстоятельство, стихия, с которой ни хуя нельзя поделать, ибо баран – это косная скотина в собственности у человека. Если тебя не спрашивают, по кайфу ли тебе жить с таким-то законом, то ты находишься в собственности. Тебя, считай, имеют, а сам ты, считай, баран, – с нажимом присовокупил Полосатый. – Верно я говорю, чуваки? – поинтересовался он, ожидая однозначного ответа. Члены ячейки согласно закивали.   – Откуда берется бессилие? – продолжил командир веско. – Из мало-душия. Пусил-анимус, пацаны, это «маленький дух» или «маленький ум»… Че ржете-то, как кони парнокопытные? – По факту «маленький член», – гоготнул Грин, опять неприятно пихая Йорна в бок. – Грин, иди на-хер, – улыбнулся Полосатый. – Хошь на маленький, хошь на большой, это уж как тебе самому приятнее на чем вертеться. КА-РОЧЕ! – рявкнул он опять с крайне серьезным видом. – Я хз, имеет ли слово pussy сюда какое-то отношение по происхождению, но по факту имеет самое непосредственное. Вы языком горазды трепать, а зря внимания на слова не обращаете, в словах все сказано. Мы переводим на физиологию, мол, «ссыкло», «очко жим-жим», да «бзда под одеялом», а вы башкой подумайте: что значит «мало-душие»? Чего там мало-то? Как может быть мало души? Не, не понятно? А потому что у римлян анимус… да блядь, Грин! Не анус, а анимус, сука! Анимус был и разумом, и духом, и мужской доблестью одновременно – к вопросу о маленьких членах, ага. Кого что ебет… У Аристотеля, пацаны, сказано: «Малодушным слывет тот, кто имея все основания считать себя по справедливости достойным великого, ни на что великое не притязает», так-то. Малодушие это такое состояние, когда человек битком набит самим собой, и в то же время считает себя ничтожеством и лошарой, понятно? Есть тут такие, а? – он обвел медвежьим прищуренным взглядом бойцов. – Малодушный человек неспособен переносить даже малейший физический или эмоциональный пиздец, на это у него нет ни воли терпеть, ни умишка, чтобы решить проблему. Потому он готов продать и собственное очко, и очко внуков, лишь бы здесь и сейчас не сносить баттхерт. Не, вы не сомневайтесь, он себя заебись ненавидит за ссыкливость, но иначе не может, а в Библии сказано, что малодушных надобно утешать. Малодушные хотят выжить по-тараканьи в щелях, тихо, незаметно, не попадаясь на глаза гегемону, чтобы не накликать очередную зачистку. Однако как ты рассчитываешь избежать баттхерта, если откупаешься жопой? А, Грин? – Полосатый оскалился. – Я че я-то сразу? – поднялся тот на дыбки и толкнул Йорна в третий раз, но теперь уже случайно. – Харэ, блядь, дергаться-то! – зарычал Йорн, отодвигаясь. – Ладно, ладно, звоняйте… Забываю, сэр, что с вами на одном поле срать не положено. – Как грицца, выбирают позор, а получат войну, – объявил Полосатый. – Полюбасу получат. Про закон Грешема слышали, пацаны, не? Дешевые деньги вытесняют из оборота дорогие. В старину так было: если в хождении медяки и серебро, то народ станет расплачиваться медяками, а серебряные монеты прикопает под матрасом. Так вот насилие и несправедливость – это медяки общественных отношений, дешевая разменная монета, которой Система расплачивается с плебеем, покудова серебряную и золотую монету ныкает для своих. Притом плебею предписано платить исключительно золотой монетой. Плебей отдает Системе лояльность, безропотность, свободу, полную подотчетность, «максимальную прозрачность», экономию ресурсов, отказ от собственного мнения и политической деятельности, от продолжения рода, а Система нам швыряет медяки с надписями «безопасность», «стабильность» и «окружающая среда»… Сраные фантики, пацаны, которые она в состоянии штамповать, как не в себя! Обложился технологиями, набрал коллаборантов – а они из штанов выпрыгнут, чтобы замордовать своих за тридцать серебреников, – утянул ресурсы, лишил экономической и политической свободы, лишил возможности думать – на кой хуй тебе после этого напрягаться с каким-то там законом и справедливостью? Закатывай в бетон всех, кто мешает, как закатали Преемника, а после него и мировые правительства восемьдесят лет назад! Мы, мол, вас от ядерной катастрофы спасли, лижите сапог! – распаляясь воскликнул Полосатый. – Целуй штаны каждому гребаному полицаю, которому захочется на твоем горбу покататься и себе квартальные бонусы повысить, каждому системному чинуше, чтобы он выездную визу шлепнул, и молись, чтобы не распорядились имплантировать чип в мозги, – он сделал паузу и посмотрел на посерьезневшие лица пацанов, потом почему-то особенно задержался на Гриллзе, как будто задаваясь вопросом, должен ли этот находиться среди остальных.   – Мало-душие масс сделало все это дерьмо нашей жизнью. Сначала несоразмерная благодарность от пиздатых интеллектуалов из всяких там MIT, которые то исходили соплями в свете победы над ядерным маньяком, то превозносили экологическую революцию, затем тупое непонимание и следование стада за остальным стадом. Интеллектуалы – это такое же стадо, чуваки, так что думайте своей головой. Лев Троцкий, пацаны, в свое время пиздел против индивидуального террора. Террор, мол раскручивает маховик репрессий, на место обнуленного винтика системы немедля находится новый, и все это отвлекает массы от консолидированной классовой борьбы, создает лишь видимость экшена… А потом его же в индивидуальном порядке и уебали, ага, без всякого экшена доконсолидировался. Призывал трудовой класс платить золотом, а самому на сдачу ледоруб прилетел, ха-ха! Я вам скажу так: доля правды в этом есть, но сильно разбавленная оторванной от жизни хуйней. Бывают такие времена и такие обстоятельства, когда взвешивать количество плюсов и минусов попросту пошло. Даже думать о сохранении жизни пошло. «Пошло» не в смысле «про пиписьки», а низкопробно в духовном и нравственном отношении. Это – база, пацаны. Разговоры в пользу бедных про «отсутствие рационального зерна в индивидуальном терроре» имеют простейшую цель – лишить нас воли, сделать малодушными, заставить колебаться и сомневаться в прописных истинах. Нас хотят заставить думать, будто если не выходит по щелчку хуя разворотить Систему, то и нечего рыпаться. А прописная истина заключается в том, что человек ни разу не мерило всех вещей и не величайшая ценность, к тому же не все люди одинаково полезны, по этим пунктам я с Системой полностью солидарен. Остается только вопрос от одного не-мерила к другому не-мерилу: как матушку-Землю делить-то будем? – опять повисла драматическая пауза, во время которой бойцы хмыкали, фыркали и что-то тихо говорили друг другу, как табунок подростков, которые боятся показаться недостаточно подкованными в глазах любимого, но требовательного учителя. Вопрос «как будем делить матушку-Землю?» интересовал Йорна особенно остро, но под таким углом, о котором он не мог говорить даже с командиром.   – Так вот я вам скажу, пацаны, следующее: на то, чтобы стать человеком, уйдет вся ваша гребаная жизнь, а растерять человеческий облик можно за пару минут. И нет такого людоеда, который в глубине души не знает, что он людоед, пославший свою человечность нахуй заради желудка. Любой, кто прилаживает жопу потеплее в Системе – людоед по определению, даже если он не переносит вида скотобойни и покупает человечину в вакуумной упаковке. Это лобковая вошь, которая сидит у Системы на хую и посасывает свою капельку кровушки, приговаривая, что хуй-то у Господ помытый и надушенный, не то, что у нас, отсевков!  Как считаете, убудет от матушки-Земли, если такого сковырнуть? Да всем так-то по хер: и человечеству, и Системе, мировой истории и космическому-мать-его-пространству. А сковырнуть надо ради профилактики даже не потому, что каждая такая тварь способна поломать от нескольких десятков, до нескольких миллионов жизней – в конце концов тупо человеческое существование по моей же логике не имеет, как таковое, особой ценности. Не, камрады, подстава в том, что каждый людоед – это рассадник моральной бациллы, его харкота заражает развратом цинизма, его слюнявое прикосновение превращает ваше золото в медяки. Людоед играет с вами, лохами, краплеными картами, это катала, который обдирает мужиков и терпил. Мудаки-управленцы-рационализаторы, чья работа – равномерно распределять не ресурсы, а лишения, промывальщики мозгов из Гражданского Воспитания, нейро-разработчики массовой коммуникации, пропагандисты «Виртуалити», распространители наркоты всех мастей, научно-технологическая обслуга «государства максимальной прозрачности», «вигиланты», стукачи, осведомители и садисты Гвардии, Бытовой Контроль, патрули, расследователи на каждый неучтенный выпердень… Ебать, вложенных средств хватило бы на бесплатное здравоохранение и лекарство от всех болезней, но им оно на хуй не упало, верно я говорю? – бойцы ячейки закивали, вспоминая собственный опыт ежедневного столкновения с «государством максимальной прозрачности».   – Весь этот спрут жрет мало-душие граждан, как витаминки… не, че я… как стероиды. Да и, каких нахуй, граждан… Населения, популяции, кормовой, блядь, базы! Но на эту заразу должны наехать хоть какие-то иммунные клетки, согласны? Зараза должна чуять, что есть такие силы в нашем, с позволения сказать, ёб-ществе, от которых прилетит ответочка! Должны видеть, что не все поголовно распластаны в коматозе и думают об Англии, пока их ебут паяльником! – в гараже начал нарастать гул, переходящий в жужжание растревоженного осиного гнезда, которое сердито просыпается от удара палки. – Должны ходить и оглядываться! Но и это не главное – всех не перебьем, но мы должны быть примером, поняли? Если не будет примера, то как допереть простому чушпану, что есть вариант жить без страха и без прогиба? Да, бациллы тоже учатся бороться с антибиотиками, но че вы предлагаете? Отказаться от таблеток? Не надо просто перебарщивать, а раз начали, то доводить дело до конца и недобитков не оставлять – как доктор прописал. И если мы не можем засунуть всех коллаборантов разом в автоклав и там прокипятить, это не значит, что нету смысла их щелкать по одному. Да, закон Грешема работает и тут, девочки: дурные поступки негодяев вынуждают хороших людей совершать поступки, которые в иных обстоятельствах можно было бы считать столь же дурными. Но не прокатит у вас сесть за стол с шулером и выиграть у него по правилам. Страшна не мокруха, чуваки, – заключил Полосатый мрачно, смотря на бойцов, – а ее цели и обстоятельства. Ценность – это не человек, это паутина взаимоотношений, которую он вокруг себя плетет, дело его жизни… Есть у нас сомневающиеся в этой прописной истине, м-м? Запомните: ходить должны панцирные и, сука, оглядываться! За своих шмар трястись и мелких выблядков! – вскричал Полосатый, заставляя бойцов поднять еще больший шум. – Не ромашку в дуло, а гранату в зубы! Поняли?! Право коптить небо при нашем-то перенаселении надо заслужить! – на лбу у командира выступил пот и глаза на секунду сделались такими страшными, словно Полосатый где-то давно потерял свою человечность и оживляет его истерзанное тело не человеческая душа, а душа медведя-людоеда.       –…As soon as you're born, they make you feel small…'Til the pain is so big you feel nothing at all.. – навязчиво крутилось у Йорна в голове и на языке. –…They hate you if you're clever and they despise a fool…– ракшас беззвучно перенесся через ограду в саду Хомертон Колледжа, лишь его собственное едва слышное пение сквозь оскаленные клыки чуть-чуть тревожило сонливую тишину – не сильнее, чем лист, упавший на зеркальную поверхность пруда. –… A working class hero is something to be… A working class hero is something to be… – Йорн замер и пригнулся, почти прижался к земле, лопатки его ходили под точеной мускулатурой на спине, словно у крадущегося в траве леопарда.   Человек, на которого два дня назад указал гаснущим взглядом Кит, остановил посреди улицы какого-то стремного на вид мужика и с ним заговорил. Толстяк мялся, топтался, сторонился гвардейца, отвечал лапидарно – сиречь, как надпись на могильном камне . Гвардеец, убивший студента и, без сомнения, отменно себя чувствовавший, возбужденно напирал, растопыривался, стараясь то ли выказать дружелюбие, то ли запугать мужика пуще прежнего. Тому было не по себе, хотя он, безусловно был знаком с белобровым – Йорн не стал выяснять, как зовут белобрового ублюдка. Он даже не был стопроцентно уверен в том, что именно этот ублюдок избил Кита, или в том, что он избивал его один, или в том, что именно его удар привел к летальному исходу. Но Йорн тщательно зафиксировал в памяти, момент, когда белобровый прошел мимо него и Кита. Он не повернул головы, даже не повел глазом, чтобы хоть мельком поглазеть на зрелище юноши, держащего на руках другого юношу – с окровавленной башкой. Он так старался разыграть равнодушного обывателя, что выдал себя с потрохами. Впрочем, согласно формуле Полосатого, даже это не имело значения, ибо белобровый был людоедом «по определению». Он служил гвардейским расследователем, что ставило его в глазах ячейки вне понятий о милосердии. К тому же, именно на него указало провидение перстом уходящего во мрак могилы обреченного юноши, а Йорн жаждал крови.   – Уэйн Мюррей! – донеслось до чуткого слуха Йорна. – Эзра Маршал!   Давно он не испытывал чувства, когда организму на клеточном уровне требуется охота, кровь и пульсация предсмертных судорог под пальцами. Охота – занятие сложное, изнуряющее и рискованное. Наверное, поэтому эволюционные механизмы выработали столь мощные гормональные вознаграждения для мозга, что даже в условиях абсолютной сытости, хищник мечтает устроить опасную встряску для всего организма ради нескольких секунд прихода от самого древнего в природе наркотика. После трех лет мирной жизни и систематического самонаблюдения, последовавших за развалом ячейки, Йорн пришел к выводу, что подобные всплески первобытности охватывают его в моменты крайнего стресса и эмоциональной нестабильности. Все годы в ячейке в нем кипело что-то, чему Йорн не мог дать словесного описания. Ему не нравилось то, с каким настроем большинство бойцов шли на «профилактические мероприятия», человечья жажда мести и крови его отталкивала и даже оскорбляла своим долгим брожением в головах, где она из чистой росы на библейских «гроздьях гнева» превращалась в застойный чан забродившего вина. А также оскверняло эстетическое чувство ракшаса изобретением способов продлить, усилить и разнообразить удовольствие от убийства. Полосатый, к примеру, был не прочь потрепаться с жертвой «за жизнь», прежде чем прикончить, и сквозило в этом нечто порочное, перверсивное. Когда Йорн сравнивал себя с сапиенсами, последние напоминали ему европейцев, подглядевших курение табака у аборигенов. Говорят, в традиционных обществах не было зафиксировано случаев табачной зависимости, потому как потребление веществ регулировалось традицией и ритуалом, предписывавшим тонкие, чувственные и деликатные отношения с «душою» наркотика. Европейцы превратили потребление табака в механическое поглощение, непрерывный раздражитель для рецепторов, фон, расцвечивающий серость жизни, в очередную разновидность «счастья короткого замыкания»…     – Впрочем, чья бы корова мычала… – проговорил себе под нос Йорн, чувствуя, что при мысли о табаке, рот начал наполняться вязкой слюной.   Тем не менее, Йорна держали в ячейке не только прагматические соображения, не за одними знаниями он пришел к Полосатому, Грину, Косому и прочим спецам, не за одним лишь чувством agency в обществе, скованном по рукам и ногам. В глубине души он желал быть там, где совершалось насилие над Homo sapiens.   Белобровый отвязался после пятиминутного разговора от толстого мужика и отпустил его восвояси. Мужик, странно прихрамывая, отчалил вниз по Хиллз-Роуд, а гвардеец некоторое время стоял и докуривал сигарету. Микеланджеловский контрапост, в котором балансировали формы его накачанной, но негармоничной фигуры, говорили Йорну о великой задумчивости, которую навеяла на гвардейца эта встреча. Собака, сопровождавшая парня и живо напомнившая Йорну о его собственных недавних приключениях, пристроилась в ногах хозяина. Подумав несколько минут, белобровый расследователь ожил, бесстыдно бросил окурок прямо на тротуар и двинулся в том же направлении, что скрывшийся толстяк. Йорн подумал, что гвардеец не хочет с ним опять пересекаться, поэтому ждал, пока тот уйдет.   Что ж, можно продолжать.   –… And you think you're so clever and classless and free… But you're still fucking peasants as far as I can see…– процедил Йорн и тронулся следом за гвардейцем. –… If you want to be a hero, well, just follow me…   Первые метров триста Йорн преследовал гвардейца по имени Эзра Маршал, пробираясь по садам состоятельных горожан, обрамлявших магистраль Хиллз-Роуд. Но, когда расследователь несколько раз подряд обернулся и почему-то ускорил шаг, Йорн решил, что пора ему переходить в иную плоскость – выше уровня стандартных камер наблюдения, которые могли быть спрятаны на любом дереве. Ракшас, все так же беззвучно ступая, подобрался к одному из частных домов и с легкостью, которая могла бы показаться сверхъестественной для существа весом лишь немного менее центнера, будто белка, взмыл на крышу. Вдоль всего пути, пока Эзра Маршал шел подозрительно ускоренным и целеустремленным шагом по Хиллз-Роуд, Йорн следовал за ним по крышам, почти без усилия перепрыгивая с дома на дом. Пару раз ему пришлось спуститься и удалиться от гвардейца на приличное расстояние, чтобы пересечь боковую улицу. А Эзра тем временем шел все быстрее и стремительнее, его шаг совершенно не походил на прогулочный, и уже закралось подозрение, что расследователь в свою очередь сам кого-то преследует. Йорну представился классический мем с тремя рыбами, каждая из которых вознамерилась проглотить предыдущую и не замечает зубастую пасть, раскрывшуюся над ней самой.   Минут через пятнадцать Йорн был вынужден в очередной раз спрыгнуть на газон с террасы частного дома, обошел по большой дуге парковку возле отделения скорой помощи Адденбрукс, где он едва не потерял Эзру, затем Йорн в несколько приемов взобрался на четвертый этаж, а оттуда на крышу старого здания реанимации. Гвардеец продолжал свой путь по Робинсон-Вэй, что позволило ракшасу с комфортом следовать за ним, поскольку здания перетекали одно в другое на протяжении всей изогнутой буквой «Z» улицы.   Эзра дошел до двора Юнита Нейронаук, заглянул издали, и двинулся дальше. Йорну пришлось с разбегу перепрыгнуть через всю улицу и приземлиться в изгородь возле велодорожки, после чего он некоторое время преследовал гвардейца, прячась в лесных насаждениях. Он очень надеялся, что Эзра либо отправится дальше до парка, либо еще каким-нибудь способом уберется из района Адденбрукс. Однако гвардеец дошел до границы лесного насаждения, постоял на дороге, как будто что-то высматривая и обдумывая, а, обдумав, повернул вспять. Йорн закатил глаза и цокнул языком, снова сделал петлю довольно большого радиуса, пробрался к акушерскому отделению на другом конце комплекса, опять взобрался на крышу и вернулся за Эзрой. Гвардейца он увидел неожиданно пересекающим небольшую нарядную площадь перед новеньким блестящим и лоснящимся кристаллическими боками Центра Визуализации Мозга. Нино говорила, что она там подрабатывает в статистической лаборатории. Эзра подошел со своей собакой к охраннику здания, поздоровался за руку и о чем-то с ним доверительно заговорил. Йорн решил заранее перебраться по крышам на другую сторону площади, потому что выхода у гвардейца было только два: в проулок между зданиями, ведущий в глубину комплекса, и обратно на Робинсон-Вэй, откуда Эзра по всей логике должен был отправиться в сторону Хиллз-Роуд, откуда пришел.   За зданием Центра Йорн обнаружил большое слепое пятно для камер наблюдения, в совсем маленьком сквере росла группа из трех раскидистых платанов с мощными стволами, которые неплохо блокировали обзор. Ракшас перебрался в крону одного из деревьев и приник к стволу, жадно вглядываясь в огни вестибюля, где происходила какая-то деятельность ремонтной бригады. Внезапно до его слуха донеслись очень слабые и отдаленные женские крики. Краем глаза Йорн заметил темный движущийся ком или клубок внутри здания, а через минуту Эзра почему-то выскочил из холла и побежал вместе с собакой к заднему фасаду Центра.   Прямо в лапы Homo rapax.   Йорн принял мгновенное решение. Не так важно, что две камеры на стене заснимут само нападение, ни на Хиллз-Роуд, ни даже в парке у Йорна не было никакой уверенности, что он не попадет в поле зрения CCTV. Зато здесь, в самом скопище университетских зданий у него была прекрасная возможность скрыться и запутать следы, потому что ни одна планировка расположения камер не была рассчитана на умение рапакса бегать по стенам.   Где-то рядом раздался легкий шум автоматических дверей, на самой периферии зрения ракшаса, сосредоточенного на движущейся фигуре Эзры, опять мелькнуло что-то не то серое, не то голубое, несколько грузно, но быстро улепетывающее прочь. В следующую секунду ракшас оттолкнулся от ствола дерева и бросился на человека с собакой.     Гвардеец не понял, что сбило его с ног, никак не отреагировал в первую секунду и повалился, словно мешок, на землю. Щенок овчарки трусливо взвизгнул и рванул поводок.   …И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия…   Гнев Йорна был чистым, как слеза, как роса на цветке, как едва раскрывшийся белый лотос. Он бил Эзру Маршала мгновенными ударами. Пуш-дэггер, зажатый между его пальцев, за несколько секунд оставил на теле гвардейца с десяток смертельных ран, пронзив крупные кровеносные сосуды, но на лице Эзры не успело отразиться ничего, кроме недоумения. Йорн же не испытывал ни радости, от того, что делал, ни ненависти или злости к гвардейцу. Он был охвачен совершенно потусторонним гневом, который не был в полной мере похож на эмоцию. Показалось, что ледяные иглы его ярости прорастают в каждой клетке организма и пропарывают их насквозь.   Эзра отпрянул, бросился прочь от чудовища, прижался к стене, хватая ртом воздух и еле-еле загоняя его в пропоротые лезвием легкие. Еще мгновение Йорн смотрел гвардейцу в глаза, потом заметил новое подозрительное движение в стеклянной галерее Центра у того за спиной и бросился прочь.        …When they've tortured and scared you for 20 odd years…                                                                …Till you're so fucking crazy you can't follow their rules…   … But first you must learn how to smile as you kill…