Бачо и мотан

Антон со стоном отодвигает ноутбук и с силой трет гудящие глаза. Взглянув на время, он понимает, что потратил почти три часа на чтение и просмотр всего на свете, и в голове теперь такая каша, что на секунду ему кажется, что фингеринг — это такое блюдо, а простата — это что-то из музыки. Он честно пытается разобраться, что-то запомнить, даже делает пометки в найденном каким-то чудом старом блокноте и пару раз даже прикидывает, как будет чувствовать себя в той или иной позе. На спине немного странно, но будто бы комфортно — удобная точка опоры и минимум амплитуды, а вот на четвереньках… Он облизывает губы и зачесывает взмокшую от пота челку. Он еще зачем-то в тот момент посмотрел в висящее на стене зеркало, и, что он может сказать — откуда такой прогиб, кошечка, и с каких пор он наел себе такую ебабельную задницу, как бы выразился Щербаков? От мысли о друзьях в животе холодеет, и Антон опрокидывается на спину. Если бы те только знали, к чему приведёт их спор, они бы вряд ли в него ввязались — вряд ли эти пропитанные гомофобностью «самцы» оставят его в «стае», но сильных сожалений он не испытывает — Арсений того стоит. Арсений, в принципе, вообще всего стоит, так что можно ко всему привыкнуть. Антон смутно понимает, что тот тоже переживает. Когда они сегодня расходились по домам после учебы и в последний раз обговаривали планы на выходные, у Арсения так бегали глаза, что на секунду стало страшно — передумал, думает слиться. А потом тот поцеловал его так отчаянно, что все внутри резко успокоилось — не передумал, просто жестко, как и он сам, ссыт — и затопилось бесконечным теплом. Есть определенный шарм во всем этом — в том, что они будут вдвоем познавать себя, друг друга, свои границы и возможности, потому что чаще кто-то один ебать прошаренный, а второй только хнычет в подушку и лежит бревном. Для первого варианта он был слишком геем с девушками и слишком натуралом для парней, а для второго у него все еще остались нотки самоуважения и бараньего упрямства, чтобы никак не участвовать — планирует и влезать, и указывать, и направлять по возможности, ну и, чего уж, просить тоже, потому что страшно до усрачки. Кстати, об этом. Он и сам прочитал несколько статей о том, как конкретно ставить клизму и что вообще должно произойти, так еще и Арсений в ночи без комментариев скинул ему ссылку на какой-то подробнейший ресурс (спасибо, что без видеодемонстрации), но детализированных нейро-роликов и комиксовых изображений ему и так хватает, чтобы в панике сидеть на дне ванной в два раза больше положенного. Ему не столько страшно, сколько стремно и неловко — он никогда в жизни ничем подобным не занимался. Арсений, правда, осторожно написал чуть позднее, что может помочь ему с этим, но Антон наотрез отказался — к подобному он его точно не подпустит. И что-то ему подсказывает, что Попов ему ебать как благодарен за эту отсрочку — занятие едва ли соблазнительное и романтичное. Но обязательное для того, чем они собираются заниматься. После Антон чувствует себя мокрой крысой, потрепанной собакой и раздавленной резиновой куклой одновременно — просто валяется в халате на кровати и пустым взглядом пялится в потолок. Он выжат до последней капли, внутри сосет и тянет, а голова такая тяжёлая, словно ее сдавило железным обручем. Сил двигаться у него нет, даже дотянуться до телефона, чтобы написать Арсению, что он его рот ебал, но это было бы ложью, потому что, вообще-то, все было наоборот. Он соскребает себя в подобие человека только минут через сорок, переодевается и задницей кверху заваливается обратно на кровать, включив на планшете первый попавшийся фильм, чтобы немного отвлечься и разгрузить голову. Ему бы, на самом деле, уже лечь спать, чтобы завтра быть свежим и отдохнувшим, но он слишком хорошо себя знает — и если он попробует уснуть сейчас, то проворочается до утра, так что лучше залипнет на фильме и в процессе начнёт задремывать, чем будет заставлять себя спать. А утром… Утром Антон понимает, что ему нечего надеть, и эта мысль, впервые возникшая в его голове, настолько сбивает с толку, что он с негодованием начинает бросаться предметами одежды и в итоге, запыхавшийся и красный плюхается на ковер прямо в ворохе шмоток. Бред какой. С каких пор ему настолько важно как-то хитровыебанно одеваться? Ладно, в принципе, так было всегда, но настолько?! С одной стороны, какой смысл как-то особенно одеваться, если посыл встречи будет в том, что они как раз будут раздеваться, но, с другой, мероприятие ответственное и хочется соответствовать.

Скажи, пожалуйста, что ты тоже сейчас гробишь время на то,

чтобы выбрать, что надеть? Даже если это не так, подыграй.

10:12

Сообщение читают в течение минуты, а еще через несколько секунд в ответном окошке появляется фотография — Арсений прижимает к груди какую-то футболку, а на фоне на кровати по меньшей мере половина его гардероба. Это успокаивает. Антон смеётся более расслабленно и отправляет ему свой новый «ковер» и свои голые ноги. Вот такие у нас нюдсы, да? Мои ключицы и твои ступни. Секси. 10:15 Антон смеётся громче и мотает головой — ну дурачина же.

Я храню интригу до встречи. Не хочется сразу вскрывать все карты.

А то вдруг что-то не понравится, сорвётся, а я уже настроился.

10:17

Я тебе уже несколько раз говорил — мне в тебе все нравится. Даже если ты забыл сбрить на жопе какой-нибудь особо волосатый участок — я переживу и даже придумаю какой-нибудь каламбургер. 10:21 Антон слегка краснеет. Эта тема тоже была довольно интимной, потому что Арсений упомянул, что ему, по большей части, все равно, но так как Шастун и «натуралом» избавлялся от всех лишних волос по возможности, то сейчас это пришлось сделать лишь особенно тщательно. Так что неловко было скорее обсуждать подобное, чем делать, но всё-таки.

Там все ровно, как у прямой линии.

10:23

И вот только попробуй вспомнить какую-нибудь несуществующую

ерунду из геометрии, чтобы опровергнуть прямоту прямой,

чтобы подцепить меня. Я тебя стукну при встрече.

10:25

И не думал. 10:26 Антон переводит дыхание, смотрит на часы, на груду одежды, чешет нос и печатает:

Тебе принципиально, в чем я приду? Мне уже надо выходить,

чтобы успеть добраться, а я все еще страдаю над худи и рубашками.

10:31

Антош, мне важно, чтобы ты приехал в хорошем настроении и с готовностью что-то пробовать. А так хоть в юбке, хоть с фиговым листочком, хоть в скафандре. Сложно снимать, конечно, но мы справимся. 10:38 Антон смеётся так громко и откровенно, что свидетельствует о его нервозности, что у него почти выпадает телефон из рук, и он чуть не пишет признание, но вовремя сдерживается — рано. Парадокс современных реалий — трахаться не рано, а признаваться в чувствах — это ещё подождать надо. Бред. Он выбирает то, в чем ему будет комфортно и в чем он чувствует себя привлекательным, причесывает кудри, проверяет сумку на предмет всего, что он хотел взять с собой, включая сменное белье и одежду, и садится еще на несколько минут помедитировать. Все будет нормально. Подумаешь, секс, не они первые, не они последние. От такого никто не умирал.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Антон бесконечно благодарен Арсению за то, что тот его целует буквально на входе — без всех этих фильмовых жестов, когда сразу с порога за шкирку в кровать (хотя он не уверен, что был бы против подобного развития событий), но поцелуй одновременно настойчивый и успокаивающий. Возможно, таким образом Попов пытается скрыть собственный страх и нервозность, и это ставит их на одинаковые чаши весов — им обоим стрёмно опростоволоситься. Какое странное слово. Интересно, почему его вообще стали использовать в таком контексте? Надо будет потом загуглить. Стоп, серьёзно? Душнильство Арсения передаётся даже не половым путем, кошмар какой. Он прижимается лбом ко лбу Арсения, ощущая, как тот поглаживает его скулы, и мерно выдыхает. Нормально. Заебись все. — Пойдем? — Сразу? — Нет, через годик, — фыркает он. — Мы с тобой тогда у байка увереннее и откровеннее были, не считаешь? — Так языком чесать — не членом ворочать, — пожимает плечами Арсений. — Я все еще боюсь забыть все в моменте. Но у нас же не лабораторная, чтобы по методичке все делать, верно? — Лучше по зову сердца, — кивает Антон, мешкает и, облизав губы, поднимает на него глаза: — К тому же, я кое-что… надел. Арсений поднимает брови и окидывает его взглядом, словно пытаясь выцепить это «кое-что» глазами. — И что же это? — Пойдем в комнату. Покажу. — Руки помой, — напоминает в коридоре Арсений, и Антон послушно сворачивает в небольшую ванную, тщательно моет руки и лицо и, вытеревшись, заходит в довольно светлую спальню, где из мебели — кровать, кресло, столик да комод. Простой такой номер, сойдет. Он замечает на тумбочке у кровати упаковку презервативов и смазку, внутри что-то ёкает, и он присаживается на край кровати, отвернувшись от тумбочки. Арсений садится рядом. — Не буду спрашивать, не передумал ли ты, потому что знаю, что не передумал, но нам не обязательно торопиться, мы можем что-нибудь посмотреть или просто поваляться, пока ты… пока мы оба не будем готовы. — Я готов, — твердо говорит Антон, прямо мотнув головой. — Просто настраиваюсь. Арсений молча кивает и смотрит перед собой. Он сидит чуть согнувшись и перебирает узловатые пальцы, то сгибая их по очереди, то потирая все вместе, то заламывает всю кисть и беспрестанно шевелит ими. Это почему-то смущает и умиляет одновременно, и Антон, повернувшись к нему, трётся носом и губами о его чуть колючую щеку. — Я просто… хочу сказать, что не пожалею, даже если что-то пойдёт не по плану. Я никогда еще не был настолько сильно уверен в своем выборе, как сейчас, — и твердо смотрит ему в глаза. Арсений светлеет, тянется поймать его губы и сжимает его колено. — Как и я. — Только, когда мы оба разморозимся, — Антон сглатывает, — будешь разговаривать со мной… как тогда? Это было очень… грязно и горячо. Я поэтому и… И надел это. Он медлит еще мгновение, морально готовясь к тому, что собирается сделать, а потом поднимается на ноги, встает спиной к Арсению и расстегивает свои штаны, но не спускает, а оборачивается к нему через плечо. — По… смотришь? Тот пару раз моргает, но потом цепляет шлевки джинс и тянет их вниз, видит сначала резинку белья, а потом, спустя пару сантиметров, быстрее, чем ожидал, голую кожу, тормозит, не понимая, сдвигает дальше и раскрывает рот, скользя взглядом по обнаженным ягодицам. — Ты не мог… — Я никогда не понимал прикола этой херни, типа… ну, голая жопа, а потом увидел несколько видео, когда все вот это вот изучал и готовился и… — он втягивает носом воздух, — купил. Не нравится? Перебор? — Да нет, — более сипло отвечает Арсений, окончательно спускает его штаны до коленей и кладет ладони на приподнятые резинками ягодицы, — очень… горячо. Он не спрашивает разрешения и не ждет озвученной просьбы, а сам мнет, сжимает, поглаживает и немного разводит их, с хриплым выдохом рассматривая гладко выбритую розовую промежность. Антон посматривает на него через плечо из-под ресниц, комкая край толстовки, и чуть прогибается назад. Ему интересно, странно и в какой-то степени стеснительно, но не настолько, чтобы остановить его или закрыться — любопытство куда сильнее. Арсений смотрит на него снизу вверх, продолжает мять и впиваться пальцами в мягкие половинки задницы, а потом подаётся ближе и оставляет поцелуй на одном бедре. Антон издаёт звук, похожий на всхлип. Господи. Так, ладно, его лучше в данной ситуации не называть. Арсений смотрит, не отрывая колючей щёки от чувствительной кожи, и Антон втягивает живот, вдыхая глубже и размереннее. Тот целует снова, сдвигается вправо, потом еще раз и еще и после целует прямо над расселиной, заставляя трепетать. Все это очень странно, немного щекотно и бесконечно волнительно, внизу живота пульсирует, поясница наоборот будто бы в огне, и Антон прикрывает глаза, не торопя и не отвлекая. Ему хочется так, как идет — размеренно и изучающе. У Арсения шершавые, длинные, чуть прохладные пальцы, которые порхают по его бедрам, словно пытаясь коснуться сразу везде и одновременно не понимая, за что вцепиться в первую очередь. Антон смутно осознает то, что происходит, но копаться в себе и разбираться в последствиях он будет потом — сейчас ему просто не терпится ощутить больше. Поэтому он жмурится и кусает губы, пока Арсений выцеловывает его бёдра и ягодицы, неторопливо, но уверенно приближаясь к самому главному, где уже печет и пульсирует от предвкушения. — Ты не против, если я попробую? — спрашивает он в какой-то момент, и Антон готов упасть ничком от одного этого хрипа. Выдавить из себя получается только что-то сдавленное и отдаленно похожее на кошачье мурчание, но это определённо не отказ или что-то подобное, так что Арсений, продолжая мять и массировать, немного разводит его ягодицы и медленно облизывает губы, рассматривая его так близко и интимно, насколько позволяют джоки. Антон смотрит на него и чувствует, как щеки печёт, потому что тот ощутимо впивается в его задницу и сжимает ее ладонями, раздвигает половинки сильнее, натягивает кожу и поглаживает подушечками в нескольких сантиметрах от сжатого кольца мышц. Антон вздрагивает и переступает с ноги на ногу, чувствуя, как все затекло. Во рту становится сухо, он пытается набрать слюны, чтобы сглотнуть и смочить глотку, но лучше не становится, и он откашливается, почесав нос. — Не устал стоять? — поняв его проблему, уточняет Арсений. — Может, сядешь в кресло? Или ляжешь тут? Антон оценивает оба варианта, понимает, что до кровати они еще точно доберутся, и кивает на кресло. Неловко топает к нему, путаясь в штанинах, озлобленно рычит, стаскивает брюки и встает у кресла, тормозит пару секунд, а потом, краснея, кажется, до корней волос, встаёт на сидение коленями и кладет локти на спинку. Арсений присвистывает. — Видел бы ты себя… — Заткнись, — перебивает он его, поджав губы. Кажется, пока он не готов к подобным разговорам. — Ты же сам хотел, — напоминает Арсений, медленно подходя к нему сзади. — Сам хотел, чтобы я использовал всякие словечки и озвучивал свои мысли и планы грязно и прямо, разве нет? — Антон опускает голову, спрятав лицо в сгибе локтя. — Вот, например, сейчас я очень рассчитываю вылизать твою задницу и начать растягивать тебя языком, — он опускается на колени рядом с креслом и с нажимом ведет ладонями от его ляжек до поясницы и гладит автоматически изогнутую спину. — Мне нравится, такой ты чистый и гладкий. Я представляю, как ты готовился ко всему этому, занимался собой, представляя и фантазируя, и у меня встаёт. Антон облизывает губы. — Арс… — Представлял же? — уточняет он, вернув руки на его задницу. — Расскажи. — Я… Я действительно… — а это тяжелее, чем кажется, особенно сейчас. — Я представлял, как ты… зажмешь меня где-нибудь и… вставишь в меня язык и… будешь лизать до тех пор, пока я не кончу, — он шумно переводит дыхание. — И еще… что ты будешь тереть мою… мой… меня там. Снаружи. Арсений заинтересованно цокает языком. — Тебе не нравится слово сфинктер? Анус? Дырка? — Зачем это вообще как-то называть? — немного заводится Антон. — Можно просто… делать. Арсений улыбается ему в кожу, распахивает губы и целует мокро, скользко, спускается ниже и пускает слюну так, чтобы она стекла между ягодиц на сжатое кольцо мышц. Щекотно. Антон чуть вскидывает задницу и снова оборачивается, чтобы наблюдать — жаль, что в номере нет зеркала в спальне, он бы хотел видеть со всех сторон то, что происходит. Он облизывает губы, больше опирается на локти, сильнее прогибается до гудения поясницы с непривычки и расставляет колени. Арсений поднимает на него глаза. — И как тебе поза? — Слишком… открыто, — выбирает он слово. — Но там… пульсирует. И горит. И мне хочется… Знаешь… — он заводит руку за спину и в первый момент просто скользит по расселине, а потом с силой начинает тереть анус, двигая по нему подушечками пальцев и растирая оставленную Арсом слюну. Тот за этим наблюдает завороженно и немного потерянно, явно не готовый к тому, что Антон что-то подобное учудит, но судя по блеску в глазах — нравится. Ну, ещё бы. — То есть, вот так с тобой надо? — уточняет Арсений. — С силой и грубее? — Ну… Раз уж мы тут сходим с ума и творим то, что я бы раньше ни за что бы не сделал, то надо выкручивать на максимум, да? — конец звучит не очень уверенно, но его настроение Арсений, вроде, улавливает. — Если что-то будет не так, ты меня остановишь, хорошо? — Не остановлю. Все будет так. Антон всё-таки отворачивается, больше выпячивает задницу, разведя ноги, насколько это возможно, и выжидательно замирает. Он сам с собой так до конца и не договорился, как относится к тому, насколько кардинально поменялась его жизнь, но его это будто бы не то чтобы сильно волнует — ему поразительно спокойно сейчас. Правильно, что ли, словно так и должно быть, словно это логично. Такая себе, конечно, у него логика. И все равно это странно — осознавать, ощущать, вздрагивать и покрываться мурашками. Антон роняет голову, сдавленно мычит и больше вздёргивает зад, словно хочет прижаться сильнее к чужому лицу. Или потереться о него. Или впечатать сильнее. В целом, что угодно, лишь бы перестало так пульсировать. Он ощущает чужой язык, легкая щетина царапает нежную кожу ягодиц, и он закусывает нижнюю губу, переводя дыхание, а потом снова оборачивается, потому что хочется видеть. И сейчас Антон об этом немного жалеет, потому что то, что он видит, сдавливает что-то внутри: Арсений впечатался лицом между его ягодиц настолько, что его нос едва виден, челка липнет ко лбу, глаза яркие, сверкающие, ресницы такие длинные, что нет-нет — а коснутся кожи. Когда тот немного отстраняется, чтобы перевести дух, Антон видит, как у него блестят губы и подбородок от слюны и смазки, и с глухим стоном кладет голову щекой на плечо, на секунду зажмурившись. — Это очень горячо. Ты еще так смотришь… — он снова подавляет стон. — Как? — Словно… тебе это максимально нравится. — Так и есть, — Арсений высовывает язык и широко ведет им по расселине, в конце причмокнув. — Ты вкусный. И мягкий. И тугой. И я кайфую от того, как ты сдавливаешь мой язык. Пока стараюсь не думать о том, как ты будешь ощущаться на члене, потому что у меня уже и так стоит, не хочу сдаться слишком быстро. — У тебя стоит? — хрипит Антон и жадно облизывает губы. — Покажи. Арсений мешкает пару секунд, а потом просто спускает штаны и белье ниже по бедрам, обнажив стоящий колом член, и трет его свободным кулаком. Снова впечатывается в него лицом, скользит кончиком языка по уже более расслабленным мышцам ануса, обводит, смачивает, втягивает постепенно растягивающееся кольцо и ныряет внутрь, насколько это возможно. Потом отстраняется, сплевывает себе в ладонь и дрочит в такт, вернувшись к своему занятию. Голова немного гудит, в висках тяжело, и Антон тяжело дышит в обивку кресла, закрыв глаза и вжавшись в нее щекой. Ощущения приятные, щекотные, липкие, и он все откровеннее подмахивает бедрами, подстраиваясь, направляя, чуть дразнясь, и в какой-то момент Арсений останавливается, только оставляет высунутым язык, и Антон немного неуверенно и смазанно, но елозит промежностью по его лицу, поскуливая и вращая тазом. — Это так… мгм… хорошо, — шелестит он, закатывая глаза от удовольствия. — Так горит внутри, — он еще мелко двигает бедрами, потираясь о него, а потом распрямляется и, обернувшись, сжимает его затылок, поглаживая по волосам. — А давай на кровать и… одновременно. Арсений садится на пятки, вытирает щеки и губы, разминает челюсть, чуть поморщившись — видимо, затекло — и после смотрит на него. — В смысле… ты хочешь попробовать перевертыш? Или шестьдесят девять, в простонародье. — Хочу. Чтобы ты лег, а я сверху и… Мне надо практиковаться в минете, а тебе — в финги… финге… генге. — Фингеринге, — смеется Арсений и поднимается на ноги, стаскивает с себя кофту, кладет ее на спинку стула и ловит удивленный взгляд Антона. — Что? Предлагаешь мне и дальше потеть? Или ты планировал меня раздеть? — Планировал. И вообще падай, — Антон давит ему на грудь. — Я хочу все это тщательно изучить. Не мешай. Арсений избавляется от остальной одежды, как и Антон, укладывается на спину на кровать и тянет под голову подушку, чтобы было удобнее наблюдать за тем, как Шастун забирается на него, предварительно стянув с себя джоки, перекидывает через его торс ногу, немного елозит, устраивается и замирает, опершись руками в его грудь. Помутневшие зеленые глаза изучающие сканируют его шею, плечи, грудь и торс, после уделив особое внимание члену, и Арсений чувствует себя экспонатом в музее — смотрят, но не трогают. Так не пойдет. Он перехватывает его кисть и ведет ею по своему телу, показывая, что он не кусается и Антон спокойно может трогать его так, как ему захочется — они же разбираются, изучают, а без практики методом проб и ошибок у них ничего не получится. И Антон трогает — сначала неуверенно, самыми подушечками, обводит выпирающие ключицы, грудные мышцы, а потом легко царапает короткими ногтями натренированный торс. Ух. — И как ты этого добился? Хотя нет, это я могу понять, скорее как ты умудрялся все это скрывать? — он разве что слюнями не капает, очерчивая кубики и косые линии. — Не видел в этом смысла. Я начал заниматься спортом, чтобы справляться со стрессом и негативными эмоциями. Потом чтобы подавлять всякие… эротические потребности. А после просто втянулся уже и стал кайфовать от того, что видел в зеркале. Хотелось узнать, как далеко я смогу зайти, и в итоге решил поддерживать себя вот в подобной форме. — Это разъеб, — честно признается Антон, жадно пожирая его взглядом. — У меня в голове не укладывается, что ты вот это вот все скрывал под своим пиздецом. Разве можно прятать подобное за такими дерьмовыми шмотками? — Эй! — Арсений шлепает его по бедру, нахмурившись. — Не возникай. Мне нравился мой стиль, — он замечает, как Антон сначала завис, а потом расплылся в улыбке из недавно вышедшего ужастика. — Что? — Шлепни еще раз. Он, разумеется, шлепает еще пару раз до слабого розового цвета, а потом треплет по бедру, намекая на переворот, и Антон, показав ему язык, пересаживается так, чтобы оказаться к нему спиной, перебирает коленями, поднимается немного выше и практически усаживается ему на грудь. Неловко оборачивается, чтобы оценить близость своей задницы и лица Арсения, заводит руки назад и, растянув ягодицы, трясет бедрами со слабым смехом. — Нормально или кринж? Вместо ответа Арсений дергает его на себя, толкнувшись языком сразу по корень, и Антон с громким стоном, впивается пальцами в его бедро, запрокинув головой. Проникающие ощущения странные, внутри пульсирует и будто бы стягивается, и он шире разводит половинки, прогнувшись в спине и отклонившись назад, чтобы максимально вжаться в его лицо. Дает себе еще несколько секунд этого странного липкого кайфа, а потом неловко наклоняется вперед, опирается на одну руку для равновесия, а потом второй обхватывает его член. Суховато. Облизывает ладонь, двигает еще пару раз и удовлетворенно кивает — так-то лучше. Арсений сзади, кажется, повторяет алфавит его заднице или по меньше мере пишет стихотворение, потому что виражи и пируэты просто поразительные — через раз до мурашек и электричества по пояснице. Он удерживает его бедра, чтобы Антон, увлекшись, не отодвинулся слишком далеко, вылизывает, смачивает, толкается, вращает языком, растягивая поддающиеся края ануса и треплет ягодицы, дополнительно расслабляя его. И стоит только Антону добраться до его члена и обхватить истекающую предъэякулянтом головку, как по одной ягодице прилетает громкий, хлесткий удар, и Антон чуть не заваливается на него сверху, тонко проскулив и сжавшись всем телом. — Охуеть! — Еще? — Спрашиваешь. От греха подальше Антон пока решает не рисковать с минетом и ограничивается только рукой на чужом члене, пока на его задницу прилетают удары один за другим — то более легкие и едва ощутимые, то почти болезненные, после которых кожа горит, а член пружинит, прижимаясь влажной головкой к животу. Ему нравится. Это странно, потому что в детстве люди боятся порки, а сейчас вот он, взрослый мужик, взвивается и скулит от того, как ему портят его нежные французские булки, придавая им ароматный налет. Нравится настолько, что он забывает обо всех планах и сейчас только пружинит на коленях, подстраиваясь под шлепки и выпячивая задницу насколько это возможно, подставляясь под чужие руки. Как много нового он узнает о себе за этот день, страшно подумать. Антон выдыхает, только когда Арсений перестает его шлепать, довольный, видимо, произведенным эффектом, и просто поглаживает теперь саднящие ягодицы, разводит их и подушечкой правой руки трет все еще блестящий от слюны анус. Сейчас этого будто бы маловато, и Антон немного двигает тазом, а потом все-таки наклоняется и возвращает внимание его члену. Брать его в рот все еще странно и неудобно — крупный, довольно толстый, непонятно ощущается на языке и никак не получается взять глубже. Шастун недовольно мычит, злится сам на себя, на узкое горло, на рвотный рефлекс, на непонимание банальных вещей и в итоге удерживает во рту только головку, помогая себе рукой — скручивает ладонь на его члене, сжимает у основания, ведет по всей длине и шлепает головкой по языку, как видел в нескольких видео. Странно. Все еще очень странно. — Не болит спина? — вдруг спрашивает Арсений, видимо, уставший работать языком. Звучит интересно. — А то с непривычки в таком прогибе… — Жить можно, — отзывается Антон и садится чуть ровнее, давая спине передышку. Продолжает вращать рукой по его члену, распределяя смазку и слюну и решает озвучить самый глупый вопрос, который поселился в его голове: — А он вообще… поместится в меня? Не то чтобы я когда-либо оценивал размеры членов с такой точки зрения, но сейчас я правда не понимаю, как это будет работать. Он сдувает челку с глаз и устало пыхтит — все это очень сложно (в голове звучит голос ленивца Сида, и Антон хмыкает — это нервно, ему простительно, он тут собирается засунуть в свое сокровенное инородный предмет). Но в отличие от мультяшки он готов. Хоть и паникует. Арсений успокаивающе мнет его поясницу, умело давя на нужные точки, и Антон щекой укладывается ему на бедро и разве что не мурчит от того, какие приятные мурашки бегут по всему телу. — При должной подготовке все будет нормально. Так сразу нет, конечно. Так сразу в тебя и один палец не войдет, разве что мизинец и то в расслабленное распаренное тело. А член, как ты сам понимаешь, в несколько раз длиннее и толще. — Да я даже в рот его не могу взять, — причитает он, — а ебальник у меня пиздец — с детства наслушался миллиард сравнений и аллегорий. А тут вот эта узкая, — не бойся слова… — дырка. Сзади раздается смешок. — Что? — огрызается Антон, обернувшись. — Ржешь там, да? Сука. — Мне просто понравилось, как ты сказал это. Что-то между «как глупо» и «пиздец, это горячо». Повторишь? — молчание. — Это, знаешь, как с презервативом — если ты не готов пойти в аптеку и купить его… — Помню-помню, — он перебивает его и цокает языком. — Просто глупое слово. И почему такое на английском звучит горячо, а на русском ущербно и ни разу не горячо? — Вопрос, скорее, в интонации. И моменте. Если я просто скажу, что хочу трахнуть твою задницу — это будет понятно, но не особенно волнительно, но если я, — он обводит языком его сфинктер, щекочет его кончиком, заставляя взвиться и задержать дыхание, застыв, а свободной рукой пережимает его член у основания и трет шов, — в подобный момент скажу, что у тебя чертовски сочная задница, которая вся лоснится от моей слюны и так и манит трахнуть ее настолько, чтобы твоя тугая дырка растянулась и жадно хлюпала… — Я понял, понял, понял! — Антон срывается почти на фальцет и отпихивает его руку, сжав головку своего члена так, что становится почти больно. Голова кружится, во рту становится сухо, и он жмурится, пытаясь договориться с пульсом, чтобы он не заставлял все его тело ходить ходуном. Прийти в себя не получается — горит, пульсирует, свербит где-то в груди, и он на едва гнущихся ногах разворачивается, снова усаживается к нему лицом, опирается ладонями ему в живот, предварительно зачесав челку назад, и смотрит ему в глаза. Потерянно, сбито с толку и сконфуженно, потому что в голове сейчас столько мыслей и голосов, что на секунду ему становится страшно — а если он не сможет? Или сделает что-то не так? Испортит все? А вдруг вообще ничего не получится из-за него? В нем страха больше воды и крови, и он судорожно сглатывает, а уже через мгновение Арсений садится ровнее, удерживая его на своих коленях, поправляет его волосы и кладет ладонь ему на скулу. — Все хорошо, — негромко, но твердо говорит он и чешет его за ухом, чтобы отвлечь. — Переживать — это нормально. Ты не замечаешь, что я переживаю, только потому что долгое время был ко мне спиной, — они синхронно усмехаются, и Антон жмется лбом к его лбу. — Я просто… Блять, это глупо, наверное, но я так боюсь лохануться. Сказать что-то не то, повернуться не так, просто не… справиться. Это звучит жалко, наверное, но я так паникую из-за того, что могу все испортить, что… — Мы на равных, помнишь? Ничего страшного не произойдет. Я тебе уже говорил — идеальных первых раз не бывает, это нормально. Но мой будет идеальным как минимум потому, что он будет с идеальным для меня человеком, — он обводит большим пальцем его нижнюю губу, и Антон задерживает дыхание. Неужели это то самое?.. — Ты мне очень нравишься, — продолжает Арсений. — Очень. У меня никогда не было жесткого пункта на сексе, вполне хватало переписки и редкой дрочки, у меня другие способы справляться со стрессом и получать удовольствие от жизни, так что если бы ты был совсем не готов, я смог бы быть с тобой и без всего этого, просто потому что во всем этом процессе я буду наслаждаться тобой, а не процессом. Важнее ты, понимаешь? — он тянет его к себе и легко целует. — Поэтому если вдруг ты сейчас совсем не готов, все хорошо. Мы и так попробовали более чем достаточно для первого раза, можем остановиться, сходить в душ и посмотреть что-нибудь. Нас никто не подгоняет и не торопит. — Нет, — Антон мотает головой, теснее жмется к нему, потираясь о его живот своим членом, и облизывает губы, — я именно сейчас хочу. Прости мне эти эмоции, я просто заебался делать вид, что мне на все плевать и все всегда под контролем. Сейчас я ссусь, как малолетка, и, черт, потею, как шлюха в богадельне, но я совершенно точно хочу сделать все это сейчас. Просто… глаза в глаза, хорошо? Мне нужно тебя видеть. И прости, если мое лицо будет… — Шаст, — Арсений сжимает его подбородок, заткнув интонацией, — ты красивый. Всегда. Вне зависимости от чего-либо. Он кивает, жмется к нему щекой, лбом, всем телом, закидывает руки ему на плечи и сидит так еще несколько секунд, пытаясь выскрести из груди этого колючего ежика паники, потом чуть приподнимает бедра и, сглотнув, сжимает руку Арсения, чтобы провести его ладонью по своей груди до паха, обвести член и направить ниже. Тот смотрит вниз, потом на него втягивает носом воздух. — Попробуем… попробуешь вставить в меня пальцы? — шепотом, словно в комнате кто-то еще есть, просит Антон и передает ему тюбик смазки. У него ледяные от страха ступни, на руках гусиная кожа, а губы такие сухие, что, кажется, попробуй он улыбнуться и хотя бы немного деформировать их — и те лопнут. Причем он не знает, чего конкретно он боится, потому что он всецело доверяет Арсению, он совершенно точно готов, он насмотрелся, начитался, он вдоль и поперек все знает и понимает, он даже, чего уж, сам пробовал с пальцами, но все равно сейчас, в моменте, вопреки песне Эльдара, все застывает и каменеет, а не пролетает, как хотелось бы. Арсений осторожно целует его, нежно, трепетно, до влаги в глазах, отвлекает, расслабляет, заставляет буквально плавиться от осторожных прикосновений губ, ладонью мягко мнет его яйца и сползает немного ниже, заставляя выше приподнять бедра. Пальцы несколько раз скользят по липкой от слюны и смазки, которую выдавливает вторая рука, расселине, гладят снаружи, трут, массируют, дополнительно успокаивая, а потом указательный надавливает чуть сильнее, и Антон, втянув носом воздух, впускает его в себя и почти сразу агрессивнее целует Арсения, пытаясь спрятаться таким образом от странных ощущений. Один палец — это ерунда, он понимает, маленький, тонкий, но все-таки, и это не так критично, потому что он уже пробовал. Он уже достаточно расслаблен и разморен прелюдией и ласками, которыми его укутал Арсений, а язык сделал свое дело — мышцы податливые и мягкие, так что и второй палец через пару минут монотонных стимуляций проскальзывает вовнутрь, и вот тут Антон сжимается, почти сразу пожалев об этом — длина внутри ощущается не так остро, как ширина двух пальцев, которая давит на непривыкшие к такому стенки сфинктера. Поэтому он сжимает челюсти, прячет лицо у Арсения на шее, но не отстраняется — терпит, привыкает и пыхтит забившимся от нервов носом. Арсений настолько нежен и осторожен, что внутри распирает от благодарности, но говорить не получается — Антон может думать только о пальцах в своей заднице. Тянет, пульсирует, странно, непонятно, блять! Он пробует чуть двинуть бедрами, почти соскальзывает с пальцев, и подается обратно, шипит, прикусив язык, когда два пальца входят по вторую фалангу, привыкает, ждет, поджимает пальцы ног и слабым кивком просит продолжать. Арсений добавляет смазки, и пальцы ощущаются уже не так дико, но все еще непривычно — дальше, глубже, тянет, давит, прошибает до мурашек. И отпускает только в момент, когда Антон ощущает, как в промежность упираются костяшки. — Ты молодец, — бормочет Арсений ему в висок и слабо целует. — Подождем? — Попробуй двигать, — просит он, — хочу привыкнуть. И понять. Пока скорее странно, чем приятно. Но и не неприятно, — сразу же добавляет он, опережая вопрос Арсения и его испуганный взгляд. — Я не прошу сразу до… точки джи, но хотя бы в целом, — он треплет его по плечам. — Я в норме, чего покис? Нормально все, просто не каждый день я оказываюсь в такой ситуации, сделай скидку. — Как и ты мне, — он целует его в нос. — Мы или самая нелепая, или самая очаровательная пара. Я пока что не решил. — Но тебя точно все устраивает. — Но меня точно все устраивает, — кивает Арсений. Лицом к лицу одновременно проще и сложнее, потому что, с одной стороны, так больше поддержки и паника отступает, но, с другой, уровень неловкости и смущения пробивает потолок — Арсений буквально шевелит в нем пальцами, при этом глядя ему в глаза, словно проникает с двух сторон, и от этого осознания дыхание перехватывает, так что Антон снова прячет лицо у него на плече и прикрывает глаза. Это не ощущается уже так странно — смазка и размеренный темп дают результат, сзади уже не так тянет, колени и спина привыкают, и в целом процесс становится более приятным. Что-то в этом все-таки есть. Антону даже становится интересно, и он пытается подстроиться, чуть сдвинуться и поймать тот мифический ракурс, о котором слышал, но пока не получается поймать этот ебучий «дзынь». Арсений выгибает бровь. — Ты чего ерзаешь? Устал? — Да нет, там же… простата, все дела. Пытаюсь понять, каково это. Сначала пальцами, — он зависает. — Или она глубоко и пальцами не достать? А как же тогда делают массаж простаты… И ее же проверяют урологи… Или я что-то не так читал? Арсений смеется, ловит его подбородок и возвращает внимание себе. — Да, простата и ее стимуляция — это важно, но есть и другие интересные вещи. Кому-то нравится внешний массаж, кому-то игры с яйцами, кому-то вообще исключительно мастурбация без проникновения в том или ином виде. Тут главное понять, что ближе тебе. — И что ближе тебе? — мгновенно реагирует Антон и смотрит на него так внимательно и заинтересованно, что Арсений на несколько мгновений теряется и сконфуженно чешет нос. — Мне… мастурбация. Мне никогда не сосали, но мне нравится то, как ты это делаешь, потому что я себя касался примерно… так же. — А мне, кажется, нравится именно проникновение, — делится Антон, задумавшись лишь на несколько секунд, и в подтверждении своих слов несколько раз вращает бедрами на его коленях, потираясь о пальцы. — Я чувствую импульсы по всему телу, и это так необычно. Очень… заводит. Спина приятно вибрирует, в паху тяжело, и сзади… — он прогибается в пояснице и облизывается. — Чёрт, мы точно должны попробовать член сегодня, мне слишком любопытно, какой эффект будет от него, потому что пальцы и язык ощущаются очень хорошо. Арсений внимательно его слушает, кивая и запоминая, и в какой-то момент улыбается. Это радует — то, что они разговаривают и так подробно все обсуждают. В этом есть что-то особенное и очень важное, ценное, необходимое, что, по его мнению, должно быть в каждой паре — полное доверие и откровенность. Делиться, рассказывать, объяснять, уточнять и направлять. Даже слишком хорошо. — Тебе понравился язык? — он хитро щурится. — А я говорил. — Это очень круто! — Антон звучит настолько восторженно, словно рассказывает про поход в парк аттракционов, а не про то, как минутами раньше объездил чужое лицо. — Так… интимно, и щекотно, и… Вибрирует? Не знаю, как объяснить, но я ничего лучше не испытывал. И твой язык… Такой длинный и гибкий и… — он переводит дыхание, а потом вдруг смотрит на него также хитро. — Я теперь собираюсь частенько занимать твоё лицо, надеюсь, ты не против. Арсений кладет ладони ему на ягодицы и тянет вплотную. — Мое лицо к вашим услугам, молодой человек. Присаживайтесь в любой свободный момент и чувствуйте себя как дома. Но касательно члена — ты имей в виду, что он длиннее и толще, нужно больше растягивать и готовить. Не хочу, чтобы тебе было больно. — Так давай, — Антон смотрит на него нетерпеливо. — Только у меня колени болят, я вряд ли смогу на четвереньках, на спине же тоже нормально? Он бодается с ним несколько секунд, взволнованно и взбалмошно улыбаясь, а потом урывает поцелуй, кряхтя, слезает с него и падает на спину на кровать. Довольно вытягивается, улыбаясь, и трет колени и щиколотки — все и правда затекло сначала от стояния на коленях в кресле, а потом от сидения на Арсении. Хочется немного расслабиться и амёбно полежать. Он из-под ресниц наблюдает за тем, как Арсений сдвигается по кровати и, зацепив его взглядом, укладывается между его ног. Внутри что-то замирает, а потом начинает быстро-быстро стучать, и он сглатывает. — Арс?.. — Лежи, — останавливает его Арсений и медленно ведет ладонью от его груди до паха и легко поглаживает у основания вздыбленный член с ярко-красной головкой. Антон втягивает живот, вздрагивает и закусывает щеку изнутри, чтобы не застонать от такого простого прикосновения. А потом Арсений начинает самое настоящее представление, потому что иначе Антон это назвать не может: он посасывает, обхаживает и медленно отводит языком и губами головку, массирует с определенным нажимом член, перекатывает в ладони яйца и немного оттягивает их, пережав мягкую тонкую кожу до слабой пульсации. Ноги разъезжаются от подобных действий, и Антон расставляет их максимально, позволяя полностью усесться между ними, и завороженно смотрит вниз на то, как Арсений смакующе и старательно вылизывает его член от щелки до самих яиц. Слюна стекает ниже на порядком расслабленный анус, и Антон немного напрягает его, ощущая, как по позвоночнику скользит электричество. Поразительно. Синие глаза улавливают эту дрожь и напряжение, и Арсений начинает потирать его между ягодиц одновременно с вакуумными движениями рта на члене. Антона выгибает и трясет, он пытается выше поднять бёдра, чтобы лучше раскрыться. Моргает замедленно, смазанно, словно кадры не успевают прогрузиться, запрокидывает голову, чтобы выдохнуть, и почти сразу снова смотрит вниз, потому что не хочется отвлекаться ни на мгновение. Тянет подушку себе под поясницу, наконец, поняв, как будет удобнее, и снова пораженно отмечает, насколько ему комфортно и всё-таки не стыдно — горячо, мокро, интимно, но не смущающе и не грязно в плохом смысле. Лишь обжигающе горячо и отчасти правильно — вот так, раскрытым, жадным, плывущим, полностью во власти человека, который выдавливает из него невиданные раньше звуки своим ртом, языком и пальцами. Антон понимает, насколько ему хорошо, только когда осознаёт, что концентрируется на ощущениях с такой силой, что напрочь забывает оценивать действия, а те заслуживают внимания — и блестящие от слюны губы, которые растягиваются вокруг его члена, пытаясь взять глубже, и яркий румянец на впалых щеках, и почти черные глаза, и рука, впившаяся в его бедро, чтобы он не дергался и, конечно же, пальцы второй руки, которые двигаются в нем в такт движениям рта. Оказывается, пальцев уже три, но тело настолько размякшее, расслабленное и разнеженное, что дискомфорта нет — только мурашки каждый раз и тянущее ощущение внизу поясницы. Он то тяжело дышит, то сипло выдыхает, то жадно хватает ртом воздух, а то тонко, плаксиво хнычет, когда Арсений берет особенно глубоко и вставляет пальцы по костяшки. И в какой-то момент случается это — подушечки попадают внутри как-то особенно правильно, надавив и потерев, и Антон чуть не ударяет Арсения коленом, взвившись от припечатавшего его бедра к кровати удовольствия. Он застывает с открытым ртом и закрытыми глазами, пытаясь почувствовать это новое ощущение, и медленно опускает голову, чтобы поймать взгляд Арсения. — Еще. Глаза лихорадочно горят, губы искусаны настолько, что на них нет живого места, челка липнет к влажному лбу, и он настолько заведенно-разморенный, что глаза не оторвать. Арсений тянется выше, целует его долго, вдумчиво, осторожно, почти не пуская в ход язык, и шепчет неожиданные нежности, которые в обычный момент скорее всего вызвали бы лицо камня и лоб мопса, но сейчас только дополнительную тяжесть внизу живота горящие уши. Антон цепляется за него, сдавленно мычит в поцелуй, гнётся, дрожит, пытается потереться о него и робко двигает бедрами сам, словно пытаясь насадиться. Поясница пульсирует, и он запрокидывает голову назад и дышит открытым ртом, пока Арсений долго и прихватывающе целует его шею и ключицы, одновременно с этим разводя в нём пальцы для дополнительной растяжки. Губы сползают ниже, обводят солнечное сплетение, касаются соска, и кончик языка теребит чувствительную горошину — трет вверх и вниз, скользит по кругу, надавливает, а потом весь припухший ареол оказывается во рту, и Арсений втягивает его, всасывает, сдавливает, массирует, чуть прикусывает, и Антон сжимает его коленями, до хруста выгибаясь навстречу. В уголках глаз мокро, ноги дрожат от движений пальцев внутри, а член липко мажет по животу. — Можешь… снова вниз? — едва слышно бормочет он и путается пальцами в его волосах, хочет сказать, объяснить, то ли похвалить, то ли попросить, но в итоге просто давит ему на макушку до тех пор, пока Арсений снова не оказывается у него между них и выжидательно замирает. Тогда Антон снова расставляет ноги и сдвигает подушку так, чтобы бедра были повыше, обхватывает одной рукой свой член, измученно водя по нему, а второй прижимает вверх яйца и жадно сглатывает, не в силах договорить свою мысль. Но Арсений сращивает, и это по меньшей мере магия вне Хогвартса, потому что Антон вообще не знал, что способен на подобные тонко-хриплые звуки, которые вырываются из него, когда Арсений, старательно вылизывая его языком, добавляет еще три пальца для стимуляции простаты внутри, а второй рукой давит и массирует по шву и под яйцами снаружи. И его так много, так глубоко, тянет, давит, вибрирует, пульсирует, что Антон превращается в один громкий выдох, мечась головой по подушке. Он кое-как, то и дело сбиваясь, дрочит себе, отвлекается на пальцы, на язык, на чавкающие, влажные, смущающие звуки, кусает губы, пытаясь сдержать себя, но в итоге его начинает трясти и он просто не справляется — оргазм получается таким мощным, что ему кажется, будто он отключается на несколько секунд. Тело ватное, ослабленное, совершенно обессиленное, и он с трудом фокусируется на Арсении и тянет к нему руку. — Иди ко мне. Пожалуйста. Тот мгновенно оказывается с ним на одном уровне, обнимает, буквально сгребает в охапку, целует влажный лоб и бледные скулы, гладит по пояснице и не отпускает от себя до тех пор, пока не понимает, что Антон расслабился — взгляд стал осмысленным, кровь прилила к щекам, а тело перестало трясти. — Это было красиво, — подает голос Арсений. — Что именно? Как я мокрой крысой верещал под тобой? Я три раза успел подумать о том, как не сексуально выгляжу. — А вот теперь в четвёртый раз подумай, какой ты дурак. Максимально сексуально. Я периодически даже забывал, что должен делать, потому что залипал на тебе. — Ты очень осторожный, — вдруг говорит Антон. — Это из-за отсутствия опыта или пытаешься комфортить меня? — Все вместе, если честно. Теория — не практика, и на деле все в разы сложнее, чем я читал и писал — тут нужно постоянно проверять твою реакцию, чтобы понять, что нравится конкретно тебе, как ты отзываешься на то или иное действие, вопрос угла, нажима, скорости… — он сдувает с лица челку. — Но мне понравилось. Все. Вообще все. Особенно реакция твоего тела — это что-то потрясающее. Иметь возможность так действовать на другого человека, вызывать у него такие эмоции, слышать, как он стонет… Он не договаривает, потому что Антон закрывает ему рот рукой и мотает головой. — Стой, прекрати, я снова возбуждаюсь от того, что ты говоришь, а мне нужно ещё несколько минут, чтобы подготовиться к гвоздю программы. — Нтн, — мычит Арсений ему в ладонь, — мжт н нд? — Чего? — он убирает руку. — Я говорю, может, всё-таки, не надо все и сразу? У нас есть завтрашнее утро до момента, когда нужно будет выселиться, будут следующие выходные. Антон громко фыркает. — Ты правда думаешь, что я буду ждать неделю? Да я от любопытства и нетерпения с ума сойду, ты чего. Я полумерами не живу — мне или ничего, или сразу все. А тут настолько все классно и даже охуенно, что я точно хочу все и сразу. Пускай потом я сутки проваляюсь без ног, но это того стоит. Просто сейчас… минут пять-десять, чтобы я снова начал чувствовать свои конечности, — он смеется, тянется ближе и трётся носом о его шею, котом мурча и жарко дыша ему в кожу. Арсений чуть ёжится, гладит его по волосам и спине и дает им обоим отдохнуть и настроиться на то, что будет дальше. Нельзя сказать, что то, что было последний час — это легко и неважно. Прелюдия — один из важнейших этапов всего действия, так что он нисколько не сожалеет о том, что они потратили на нее столько времени — спокойно, размеренно, без спешки, пробуя, разбираясь, подбирая нужный ракурс и степень нажима, потому что все индивидуально, а накосячить с Антоном он не мог себе позволить. Он осознает свое тело и свое возбуждение только в момент, когда Антон вдруг касается его члена — сначала вяло, будто бы проверяя, а потом более уверенно, следит за тем, как он начинает глубже дышать, потирает головку, спускается ниже и облизывает губы, а потом сдвигается по кровати так, чтобы лежать боком к нему, перевернувшись на живот, и обхватывает губами его член — уже более раскованно, понятливо, втягивает щеки, чуть давится, но не отстраняется. Арсений запрокидывает голову на несколько секунд, а потом снова примагничивается взглядом к его лицу — такой сосредоточенный, серьёзный до складки между бровей. Он перебирает его кудри, убирает челку с глаз, чтобы та не мешала, чешет за ухом и поглаживает по скуле. В какой-то момент Антон поднимает на него глаза — огромные, мокрые, блестящие, абсолютно бессовестные и бесстыдные, и от этого внутри начинает вибрировать. У него получается не идеально — то челюсти больно, то слюны слишком много, то берет слишком глубоко, поверив в себя, и начинает закашливаться, но и втянутые щеки, и упертость во взгляде, и невольный прогиб поясницы — все это заводит настолько, что Арсений начинает гладить его жестче, с нажимом, немного тянет за волосы и скребет по затылку, и Антон подначивающе мычит с членом во рту. Прогиб никак не дает отвлечься, Арсений скользит рукой от затылка по спине на поясницу и переходит на призывно вздернутые ягодицы. Антон снова стонет, обхватив губами головку его члена, и прогибается сильнее, поднимает бедра и немного разводит их, направляя и намекая. Он уже не такой зажатый, мышцы мягкие, влажные, податливые, пропускают сразу три пальца, и Антон начинает сосать еще агрессивнее — слюна течет по его подбородку вниз на член и пах Арсения и стекает на покрывало, а он все не унимается — кряхтит, давится, часто моргает от выступивших слез и насаживается на его пальцы, вскидывая таз ещё выше. Их хватает на пару минут — в какой-то момент Арсений просто опрокидывает его на спину и целует, игнорируя собственный вкус и измазанное лицо Антона, скребет ногтями по его ребрам и животу, впечатывает в себя, и тот закидывает на него руки и ноги — трётся пахом, иногда ягодицами скользит по чужому стояку и скулит ему прямо в рот. — Не передумал? — хрипло уточняет Арсений, сфокусировав на нем взгляд. Антон лишь дерганно мотает головой и облизывает губы. — Я только… вот так хочу. Чтобы видеть тебя. Не на животе. Может, потом, но в первый раз… — он кладёт ладонь ему на скулу, — ты мне нужен. — Конечно, — он ловит его губы и прижимается лбом к его лбу, — ты мне тоже нужен. Они целуются лениво, неторопливо, невольно оттягивая самый главный момент — хочется, тянет, мурашит и магнитит, но все равно страшно. А вдруг не так? А вдруг все окажется хуже, чем они думали? А вдруг что-то пойдет не по плану? И миллионы этих «вдруг» заставляют тормозить — соприкасаться губами, изучать подушечками пальцев и трогать, трогать, трогать так много, чтобы больше ничего не осталось, кроме яркого чувства, желания, потребности соединиться ещё ближе, сплестись окончательно и впустить друг друга под кожу. Антон дрожит всем телом, и Арсений целует его в нос и щеки, пытаясь отвлечь и успокоить. И в этих взглядах и касаниях слов слишком много. Внутри все леденеет и покрывается сковывающей коркой, когда дрожащие пальцы касаются чужого члена, водят по нему пару раз и направляют прямо к лоснящемуся от смазки анусу. Шепот «я сам» — и Арсений опирается коленом в постель, одной рукой мягко сжимает талию Антона, а второй давит на податливые мышцы, пытаясь протолкнуть головку глубже. Антон всхлипывает, впивается ногтями в его плечи и жмурится, но не отстраняется — терпит. Его хаотично целуют в горящие щеки и влажный лоб, что-то шепчут, явно нежное и ласковое, но он не разбирает слов — пытается свыкнуться с этим распирающим ощущением. Да уж, это точно не пальцы. Он часто и громко дышит, сгибает ноги в коленях, прижимает их к бокам Арсения и слабо ерзает бедрами. — Это… это сколько? — шепчет он. Молчание. — Арс? — Только головка, — сконфуженно бормочет он. Антон сдавленно стонет. — Какой большой член, Господи… Но я смогу, я точно смогу, и ты сможешь, мы вообще сможем, — он кладёт ладонь ему на скулу. — Только давай еще смазки. Ебашь весь тюбик, лучше пускай хлюпает. Арсений смеётся, тащит тюбик с подушки и выдавливает немного себе на член и Антону между ягодиц, распределяет, гладит подушечками и снова осторожно давит на растянутые мышцы. Антон мычит, опускает голову, глядя вниз, а потом тянется рукой, прижимает член и яйца к животу и облизывает губы. — Хочу смотреть, как ты входишь. Они оба, кажется, не дышат то время, что Арсений плавно, сантиметр за сантиметром, то вставляет член, то выскальзывает, вызывая сдавленный скулёж, и постепенно входит все глубже и глубже, и в какой-то момент Антон подхватывает себя под коленом, подняв ногу выше, и закусывает нижнюю губу. Смотрит вниз неотрывно, почти не моргая, тяжело дышит и пытается глушить стоны, но получается плохо. Он запрокидывает голову на несколько секунд, когда Арсений входит больше, чем на половину, мычит и снова впивается жадным взглядом вниз. Буквально пожирает глазами то, как влажный от смазки, налившийся кровью член растягивает его, погружаясь все глубже. — Черт… — он сгребает свои яйца в охапку, чтобы лучше все видеть, и пытается немного приподняться, — когда… когда я привыкну, хочу много грязи. Слова, укусы, шлепки-а-а! — он до красных полос впивается в свое бедро, когда Арсений качает тазом вперед. — Прямо… по жести. Ты и сам говорил, что хочешь. — Хочу, — Арсений сдувает с лица челку и оттягивает одну ягодицу, давая больше обзора. — Скажи… как именно хочешь. Синие глаза впиваются в его лицо. — Хочу, чтобы темп был таким жестким, что кровать бы скрипела громче твоих стонов, чтобы ты буквально повис на мне, а я бы вбивался в тебя целиком и насаживал на себя, пока ты бы скулил мое имя и рвал мне спину ногтями. И я бы… совершенно точно кончил в тебя, а потом бы вылизал подчистую, заставив кончить еще раз. Он замолкает, а Антон смотрит на него пару секунд, а потом откидывается назад и машет рукой. — Все озвученное в студию. Порфавор. Арсений смеётся и, наклонившись, легко целует его в губы. — А ты ничего делать не собираешься, верно? — Почему же? — он удобнее устраивается и, подхватив себя под коленями, поднимает обе ноги выше. — Я планирую жёстко кайфовать и стонать твое имя. Учитывая, как меня таращит только от головки, я смутно понимаю, буду ли в состоянии здраво мыслить, когда ты войдешь целиком, так что не жди от меня слишком многого — скорее всего я буду тем самым пластилиновым счастливым бревном. Переживешь? — С охотой. Арсений добавляет еще смазки, распределяет ее головкой между ягодиц Антона и снова давит на уже достаточно податливые мышцы, погружается в него все глубже, тормозит, дает привыкнуть, и Антон ощущает каждый сантиметр, каждую вену, тяжело дыша и жмурясь. Теперь он понимает все эти дифирамбы из интернета про удовольствие сквозь боль — растягивающиеся стенки ноют, поясница пульсирует от непривычного положения, но при всем при этом это необычно приятно. Давит, массирует, стимулирует, и он ногтями впивается в собственные ляжки. Растяжки не хватает, чтобы поднять ноги еще выше, но даже так угол проникновения ощущается особенно волнительно, Антон облизывает губы, пыхтит и силится посмотреть вниз, но сзади жжет, и он мычит. — Все хорошо, — Арсений целует его в висок, — ты молодец. Такой молодец. Потерпи немного, должно быть лучше, просто чуть-чуть… — Бля, — задушенно выдыхает он, — откуда… Зачем… Бля… Че ты сюсюкаешь? — Потому что тебе это нужно! — рыкает. — И мне, если честно, потому что я от паники сейчас ебнусь, — Арсений ловит непонимающий взгляд Антона и вздыхает. — Если ты забыл, для меня это тоже в новинку. И я переживаю. Переживаю, потому что думаю сразу обо всем и обо всех, боюсь налажать и сделать больно тебе. Или себе что-нибудь сломать, порвать… Я всякое читал. Поэтому дай мне успокоить нас обоих. Антон отпускает свои ноги, скрещивает их у него на пояснице и кладёт обе ладони ему на скулы, только сейчас поняв, что щетина стала более ярковыраженной. — Все замечательно. Да, больно, но, бля, в теории эта дырка вообще не рассчитана, как вход, так что не удивительно, что меня кукурузит, как изюм. И спасибо, что так носишься со мной — я не представляю свой подобный опыт с кем-то другим. — Ой, все, хватит, я сейчас тут вообще… — Арсений находит самый идеальный выход из ситуации и целует его, и этот поцелуй — то, что им сейчас нужно больше всего: глубокий, мокрый, отчаянный, бесконечно громкий в попытке передать через него все, что отстукивает сердце и не может сказать язык. Антон цепляется за него, давит пятками на поясницу, сдавленно мычит ему в губы и ерзает поясницей, пытаясь уйти от тянущего ощущения, с которым он понемногу свыкается. Мышцы растягиваются вокруг члена, стенки все еще сжимают его, но уже не саднят, и он пробует подстраиваться — совсем слабо подаётся навстречу, жмурится и запрокидывает голову, подставляя шею под мокрые, смазанные поцелуи, потому что Арсению словно нужно куда-то себя деть, на что-то отвлечься, и поэтому он тычется носом и губами ему то в щеку, то в шею, то цепляет ухо, и его так много, что мозг не успевает фиксировать все прикосновения. Антон упускает момент, когда боль полностью сменяется странным кайфом, а Арсений, словно уловив это, перестает входить в него в час по чайной ложке, а двигается более спокойно, погружаясь в него на всю длину. Это оказывается не так страшно, как ему думалось изначально — немного странно, тянет, давит и никак не удаётся найти удобное положение, чтобы ничего не мешало, но при всем при этом хорошо до одури. А совсем охуенно становится в момент, когда Арсений склоняется к его уху и натурально рычит: — Такой узкий… Просто… — он впивается в его бедро, и Антон скулит ему в губы. — Мне кажется, если ты сожмешь меня еще раз, меня разорвет к чертям. Звучит как вызов, и Антон напрягает мышцы, за что нарывается на кусачий поцелуй и особенно глубокий толчок, от которого из глаз буквально сыпятся искры. Это оно, то самое, тот самый «ОХУЕТЬ», на который он надеялся и о котором читал на всяких радужных форумах, только еще лучше, потому что это «охуеть» в квадрат возводит само присутствие Арсения, который целует, кусает, облизывает, рычит, задыхается и впечатывает его в кровать. Темп все еще дерганный, он словно не может понять, как двигаться удобнее, и Антон помогает ему — поднимает таз навстречу, немного сдерживая, и помогает выровняться. Несколько секунд они двигаются синхронно, глядя друг другу в глаза, а потом Антон едва заметно кивает, давая зеленый свет, и Арсений меняет темп с размеренного и осторожного на более быстрый, грубый и глубокий. Антона хватает на несколько секунд, а потом он просто вытягивает руки наверх, кое-как цепляется за изголовье и стонет почти без остановки, пока его с силой втрахивают в кровать до скрипущих пружин. Он захлёбывается звуками, что рвутся из груди, глаза закатываются, он до побеления впивается пальцами в прутья, гнётся в пояснице, жмурится и чувствует влагу в уголках глаз — слишком хорошо. — Видел бы ты себя сейчас, — сорванным голосом шепчет Арсений. — Весь мокрый, течёшь, дрожишь и принимаешь член так, словно был рожден для этого. Тебе ведь нравится, верно? Я задал вопрос, — он сжимает его подбородок, возвращаясь в реальность, и Антон часто кивает, впившись в него взглядом. Вот за это. Он вдруг очень чётко понимает, за что и в какой конкретно момент так жестко вляпался в этого человека — когда тот впервые позволил себе с ним подобный тон и интонацию. Никто и никогда не пытался им управлять, руководить, никто всерьез не бросал ему вызов, а тогда, в один из первых их диалогов, это был именно он, тот самый голос, который заставил окаменеть и усомниться вообще во всем, что до этого было ему привычно. И вот сейчас снова — чётко, шипяще, подчиняюще, так горячо и твердо, что Антон застывает под ним в ожидании с восторгом и в нетерпении — еще, пожалуйста. — Верно, — озвучивает его кивок Арсений. — Такой… жадный до касаний, до укусов, царапин… — он ведет ногтями по его груди, зацепив соски, и Антон задушенно выдыхает. — Хочется сразу и все, такой жадный, такой… грязный. Ты ведь грязный? — он кладет большой палец ему на нижнюю губу, и Антон мгновенно обхватывает его и втягивает щеки, посасывая мокро и громко. Как же хорошо. У Арсения глаза насыщенно-синие, глубокие, почти бездонные, и Антон готов в них утопиться, лишь бы тот продолжил и дальше говорить и делать то же, что и сейчас. Он опускает взгляд вниз и почти хнычет, увидев, как член входит в него, запрокидывает голову и жадно дышит, а потом снова смотрит на Арсения. — Еще. Говори еще. — Хочешь, чтобы я в первый раз кончил в тебя? — кивок. — Хочешь, чтобы ты ощутил, как сперма будет хлюпать в тебе, вытекать на простыню? Хочешь потом коснуться себя и понять, как сильно я тебя растянул и какой ты сейчас там открытый? — Антон почти теряет сознание, но Арсений неожиданным шлепком приводит его в чувство. — Не отключайся. Смотри, — он вытаскивает член, и от ощущения пустоты внутри хочется мычать. Арсений вставляет в него четыре пальца по два с противоположных сторон, и разводит их, а Антон захлёбывается стоном, одновременно не в силах смотреть и отвести взгляд. Какой пиздец. А когда тот плюёт прямо в растянутый анус и снова заполняет его членом, он снова виснет на нем всеми конечностями и стонет уже до хрипоты. — Да, принимай меня, громче… В момент оргазма Антон, кажется, отключается, потому что он осознает себя только секундами позже, когда ощущает вязкие капли на животе и непонятную щекотку внутри — Арсений все еще двигается в нем, но в разы медленнее, с паузами, и, взглянув вниз, Антон видит, как светлые нити тянутся от головки до паха. Внутри мокро, липко и мурашечно, и он немного ерзает, о чем жалеет почти сразу, потому что из него начинает вытекать еще быстрее. — Вы… Вылижешь меня потом, хорошо? — просит он. — Я еще один оргазм сейчас не вывезу. — Понимаю, — Арсений укладывается рядом и гладит его по волосам. Он выглядит абсолютно измотанным, но очень счастливым. — Сможешь добраться до душа? Ты липкий от всего подряд, так лучше не ложиться, а я поменяю белье и схожу после тебя. Антона клонит в сон, тело слабое и неповоротливое, но он кивает и плетется в душ. Больше там дремлет под потоками воды, чем моется, но в халат кутается и валится на чистую простыню, вернувшись назад. Он старается оставаться в сознании до того самого момента, пока не ощущает, как Арсений ложится рядом, и только обняв себя его рукой позволяет организму, наконец, отключиться.