К себе

— Да но… — выдыхает Мо Жань, а Чу Ваньнин с треском захлопывает дверь, так, что, кажется, еще пара минут, и она вылетит из петель. Надо быть осторожнее, все же двери в вузе древние и почтенные. Но, технически, Чу Ваньнин тоже вполне себе древний и почтенный, а потому не может больше терпеть Мо Жаня. Чу Ваньнин прислоняется лбом к дереву и закрывает глаза. Головная боль впивается в виски, но ее он игнорирует — сейчас точно не до этого. Все начиналось неплохо — Мо Жань опоздал, он его проигнорировал, как и головную боль, что примерно определяло место Мо Жаня в его жизненном рейтинге, потому что мало ли кто опаздывает, а потом Мо Жань решил начать извиняться. И караулил его у каждого кабинета после пар, а это выходило за все возможные рамки. Все бесславно закончилось как раз хлопком дверью. Чушь, какая чушь. Чу Ваньнина это злило — то, что он вообще злился. Ему не нравилось чувствовать эмоции, переживать их, ощущать, как они толкают тебя на какие-то поступки. Ему хотелось, чтобы внутри него всегда было тихое гладкое море, спокойное, пустое, полностью лишенное волн. Это было хорошо. Это было удобно. Мо Жань заставлял его что-то чувствовать, и это злило. И злило то, что его это злило. И дальше — бесконечная цепочка таких «злило». Мо Жань болтал, так, будто у него внутри играло незатыкающееся радио, Мо Жань очаровательно улыбался, Мо Жань прилипал, как бездомная собачка, которую однажды покормили, и она это запомнила. Мо Жань суетился в кофейне, недовольно смотрел на его сладкое кофе, так, будто то сделало ему что-то личное, Мо Жань пел, представляя в виде микрофона швабру, пока убирался (и ужасно смущался, когда Чу Ваньнин это замечал). Мо Жань был слишком ярким, и это восхищало и пугало. И в данный момент злило. Чу Ваньнин подходит к столу и собирает листы с работами студентов. Он резкого движения голова начинает болеть сильнее, и это сейчас тоже злит. Несколько минут он стоит у стола и смотрит куда-то в пустоту, а потом убирает листочки в пакет, надевает пальто и выходит из кабинета. Ах да. Мо Жань ожидаемо топчется под дверью. — Вы придете сегодня в кофейню? — спрашивает он. — Нет. — А завтра? — Нет. — А когда придете? — Никогда. Теперь Мо Жань похож на собачку, которую пнули. — Почему? — Не хочу. — Если Е Ванси узнает, что это из-за меня, она меня съест! — обиженно шепчет Мо Жань. — Я же сказал, что просто не хочу, — и Чу Ваньнин прибавляет шаг, надеясь, что Мо Жань поймет и перестанет за ним идти. Мо Жань понимает и отстает, только это почему-то не успокаивает. Чу Ваньнин ждет подвох — Мо Жаня, залезающего к нему в дом через окно, Мо Жаня, стоящего у него под окнами с розой в зубах, Мо Жаня, привезшего с собой вуз кофемашину, чтобы делать ему кофе прямо в аудитории. И подвох обнаруживается — Мо Жань решает брать силой. Точнее, упрямством. Силой упрямства. Он садится на первые парты, отвечает на все вопросы и берет дополнительные задания. Вызывается помочь отнести приборы, стулья, столы, что угодно, порывался даже убраться в аудитории, но Чу Ваньнин его выгнал. — А теперь вы придете в кофейню? — Мо Жань улыбается, сверкая своими невыносимыми ямочками. — А теперь? — Мо Жань ухает стопку книг на кафедру. — А сейчас? — Мо Жань переносит сразу две парты, и Чу Ваньнин старательно не смотрит на перекатывающиеся под свитером мышцы. Но что он может Мо Жаню ответить? Прости, нет, потому что впервые за тридцать с лишним лет я влюбился, а этот человек оказался моим студентом, и теперь я чувствую себя еще более бесполезным и жалким, чем раньше, не трави мне душу, пожалуйста? Даже думается об этом кошмарно. Как итог — Чу Ваньнин начинает ходить в кофейню, но по-хитрому: в смены, когда нет Мо Жаня. Он ходит же? Ходит. Про то, что там обязательно должен быть Мо Жань, не уточнялось. Когда Мо Жань понимает фишку, он оскорбляется и, кажется, даже серьезно, и Чу Ваньнин начинает переживать, но до извинений дело все же не доходит, потому что свои принципы он выстраивал годами, а красивые юноши начали его доставать меньше, чем полгода назад. Е Ванси фыркает, если замечает его в свои смены, Чу Ваньнин иногда закатывает глаза ей в ответ, а вывод из этой пантомимы: «Мо Жань — позорник». Именно в такой формулировке, ее Чу Ваньнину подсказала соседка, когда жаловалась на кого-то из своих парней. Приходится, правда, признать, что без Мо Жаня в кофейне становится сидеть тоскливее. Тише. Чу Ваньнин вспоминает — так и было всю его жизнь, пока в нее не ворвался, сметая все на своем пути, как хаски в посудной лавке, Мо Жань. Так и было — тихо, тускло и безжизненно. И пора бы привыкнуть, что теперь снова так и будет. Обидно, но ничего не попишешь. В университете потихоньку начинаются завалы. Первую пару недель все идет хорошо — и преподаватели, и студенты раскачиваются после праздников и выходных, а дальше начинается. Простите, я опоздал, я забыл, я не доделал, мою работу украли вероломные инопланетяне. — Простите, пожалуйста, я сдам на следующей паре, — Мо Жань стоит перед его столом как перед виселицей. Чу Ваньнин даже глаза на него поднимает, оторвавшись от проверки стопки листов. Мо Жань никогда не забывал их делать. Выглядит Мо Жань не очень — растрепанный, уставший, с синяками под глазами. Чу Ваньнин вспоминает его слова о том, что он привык работать много и долго без отдыха. Наверное, если и привык, отдыхать стоило. Ага, ага, чу Ваньнин, говори это себе самому и почаще. Нет, подождите, мне можно, а он — юный, счастливый, светящийся от жизни, бурлящей в нем, это другое, возражает Чу Ваньнин сам себе. Заставив себя проглотить вопрос, все ли с ним хорошо, Чу Ваньнин кивает. — Вы на балл снижаете? — уточняет Мо Жань. Чу Ваньнин прикрывает глаза и массирует переносицу. — Если сделаешь две работы сразу, не буду, — и не удерживается от того, чтобы снова посмотреть на Мо Жаня, увидев, как тот начинает радостно улыбаться. — Но только в этот раз. — Хорошо, спасибо! — восклицает Мо Жань, спотыкается за ножку парты, чуть не сносит ее, ойкает и выбегает из кабинета, а потом возвращается и добавляет, — до свидания. — До свидания, — кивает Чу Ваньнин. Так все налаживается. Мо Жань, наверное, с этим не очень мирится, но Чу Ваньнина все устраивает — то, как он заходит в кофейню к Е Ванси, то, как они иногда обмениваются я-все-понимаю-я-тоже взглядами, то, как иногда они с Мо Жанем разговаривают после пар. Этого достаточно. Это хорошо. — Как вы думаете, сколько лет Энн Хэтэуэй? — подбегает однажды перед занятием к нему Мо Жань. — Это же актриса, да? — Мо Жань с готовностью кивает. — Лет сорок? У него округляются глаза. — Как вы угадали? — Ну, когда я был ребенком, фильмы с ней уже выходили, — Чу Ваньнин пожимает плечами. — А что? Мо Жань очаровательно улыбается. — Я всех спрашиваю, все говорят, что максимум лет двадцать пять, — а потом он вдруг удивленно хлопает глазами. — Ах. — Что? — Я забыл поспорить с вами об этом, чтобы, если вы проиграете, вы вернулись в кофейню. Мо Жань выглядит таким расстроенным и растерянным, что Чу Ваньнин едва удерживается от смешка. — Но я бы все равно выиграл, я же угадал. А потом Мо Жань, видимо, с расстройства, выдает следующее: — Она просто слишком хорошо сохранилась, вот и все еще ужасно красивая, прямо как вы, — и сам в ужасе захлопывает рот, понимая, что сказал, а потом ретируется как минимум на два шага. — Простите. Чу Ваньнин зло щурит глаза, и Мо Жань теряется окончательно. — Сгинь, пожалуйста, — просит Чу Ваньнин, а потом еще почти десять нервно перекладывает стопки книг и листочков, пытаясь успокоиться. Его сейчас назвали стариком или красивым? Красивым стариком? Мо Жань, поищи себе мозги, пожалуйста. Этот вопрос оказывается неожиданно животрепещущим. Чу Ваньнин никогда не задумывался о своей красоте — ему просто было все равно. Если так подумать, наверное, то, что в его собственные студенческие годы с ним явно пытались познакомиться и девушки, и парни, должно означать, что он им нравился. Либо то, что они хотели получить от него помощь с решением заданий. Но сейчас это не имело никакого значения — за прошедшие годы он умудрился оттолкнуть от себя всех людей, которые пытались даже просто подружиться, остался сычевать в гордом полном одиночестве в окружении своих изобретений и тонны работ студентов, а сейчас нет уже смысла о таком думать. Он действительно был слишком старым. Не реально — ему всего чуть больше тридцати, и это будет малодушно — решить, что он старый, но формально определенно да. Он старый, потому что в его жизни не происходит ничего нового — как списанный телефон, он еще мог работать, но безнадежно отставал от других людей, тех, кто придумал, как приспособиться к меняющейся жизни, в то время как Чу Ваньнин решил, что ему это не нужно. И это делало его неспособным к хорошим, продолжительным контактам с людьми — он просто за ними не успевал. И, пока не появился Мо Жань, он считал, что ему это и не нужно. Точнее, не так. Он до сих пор считал, что ему это не нужно — потому что у него было все, что нужно: любимое дело, работа, квартира, все, что в обществе обычно давало очки социального одобрения, кроме, пожалуй, семьи, но с появлением Мо Жаня Чу Ваньнин будто заметил в своем жизненном плане необустроенный угол. И это злило. Это было жутко неудобно. Чу Ваньнин подходит к спящему на парте Мо Жаню и легонько стукает его по макушке учебником. — Пара закончилась пять минут назад. Тот поднимает голову и сонно хлопает глазами, и это почти мило. Чу Ваньнин одергивает себя — Мо Жань что, щенок что ли, чтобы считать его милым? — Ой, — изрекает Мо Жань. — Ой, — глубокомысленно соглашается Чу Ваньнин. В целом, все его общение с Мо Жанем можно классифицировать как «ой», о чем самому Мо Жаню, конечно, знать необязательно.