Megaphone to My Chest

      — Чу-лаоши.

***

      Солнце уже село. Тучи сгустились над остатками сумерек, и тяжёлые капли дождя постепенно окутывали город своим томным ритмом. Чу Ваньнин не слишком обращал внимание на течение времени года, но в эти дни, в тихой тени принуждённого одиночества, смог заметить, когда солнечные лучи перестали глубоко проникать в углы его квартиры из кухонного окна. Того самого, которое спровоцировало крах его мирной, ничем не примечательной жизни.       «Это было так просто», — подумал Чу Ваньнин, — «быть ничем не примечательным».       Он не знал, издевались ли над ним всё это время, или нет. В начале карьеры, когда его книги только начали приобретать известность и признание критиков в академических кругах, Чу Ваньнин был… почти доволен. Настолько, насколько это возможно, если придерживаться хрупкой грани между гордостью и тщеславием. Но внимание быстро превратилось в своего рода ложное идолопоклонство. Признание научных работ переросло в восторженное безумие по поводу его внешнего вида. Перешёптывания. Оборванные разговоры и поспешно отведённые глаза, когда он проходил мимо студентов. Даже коллеги, казалось, сплетничали за его спиной.       Он предполагал, что тот ажиотаж был вызван его молодостью, естественным влечением к ней. Даже самый невзрачный цветок во время цветения вызывает восхищение.       Но молодость имеет свойство угасать. Чу Ваньнин слишком хорошо понимал разницу между любопытством и искренним восхищением, чтобы принимать слова окружающих за чистую монету.       Они были осторожны в этом, по крайней мере, в его присутствии. Он помнил студентку, которая проследила за ним до дома и взобралась по выступам стены к окну, чтобы заглянуть в ванную, надеясь застать его раздетым.       Чу Ваньнин тогда поднял глаза и увидел, должно быть, отвращение в её глазах.       Он до сих пор не понимал, что заставило ту девушку отказаться от собственного достоинства только для того, чтобы мельком увидеть кого-то столь непримечательного и неприятного для глаз, как он. Но опять же, несмотря на то, как много Чу Ваньнин писал о морали и этике с классической точки зрения философии, истина о человеческом разуме до сих пор ускользала от него.       Возможно, Мо Жань страдает той же болезнью, что и бедная девушка…

***

      — Чу-лаоши.       Мо Жань стоял перед ним. Тонкая хирургическая маска закрывала половину лица, а глубокий цвет тёмных глаз казался почти фиолетовым в этих странных сумерках, сгущающихся вокруг них. Его волосы были слегка влажными; в одной руке он держал закрытый красный зонт, достаточно большой, чтобы укрыть как минимум двоих человек, с которого капало прямо на потёртые кроссовки. На плечах у Мо Жаня была тонкая куртка, расстегнутая спереди. Похолодало, запоздало заметил Чу Ваньнин, поскольку давно не выходил на улицу и получал сведения о погоде только из приложения на айфоне. Парень держал в руке непрозрачный пластиковый пакет, внутри виднелись очертания контейнеров, в одном из которых, вероятно, находился бульон, а в другом — вонтоны.       — Этот ресторан не так уж и хорош, — сказал Мо Жань, и Чу Ваньнин тяжело сглотнул. Осторожный звук голоса, донесенный воздухом на расстоянии всего лишь двух метров, был в тысячу раз более интимным, чем тот жестяной, электронный оттенок, который он приобретал во время видеозвонков.       Боже, видео.       — Я мог бы приготовить вонтоны получше, Чу-лаоши, — продолжил Мо Жань, смаргивая капающую с волос воду. Его взгляд был острым; Чу Ваньнин не мог припомнить его таким злым. Если бы ему пришлось с чем-то сравнивать Мо Жаня, то это был бы неровный склон горы с острыми краями, которые больно царапают руки, пока ты отчаянно пытаешься найти какой-нибудь выступ. А впрочем, он бы оставил это описание для себя. Мо Жань…       Мо Жань — лучший человек, которого Чу Ваньнин мог себе представить в этой жизни. Из тех, кто спасает дождевых червей во время дождя. Надёжная лодка, на которой можно спастись от жестокости бушующих волн. Прочный бумажный фонарь, указывающий ярким огнём дорогу домой.       — Чу-лаоши, не хочешь впустить меня, прежде чем кто-нибудь заметит, как мы бросаем вызов карантину?       Молча, Чу Ваньнин сделал шаг назад, и этого оказалось достаточно, чтобы Мо Жань смог протиснуться между ним и дверью. Плечо молодого человека скользнуло по груди Чу Ваньнина.       Прикосновение оглушило током. Чу Ваньнин на мгновение зажмурился, чувствуя, как жар приливает к ушам. Вскоре румянец распространился по щекам, выдавая уродство самого его существа этому человеку, умудрившемуся заметить кого-то столь отвратительного.       Мо Жань совершил ошибку.       Чу Ваньнин знал, что должен сказать. «Выходи!», — крикнуть настолько громко, чтобы окно разбилось, а пол засыпался осколками стекла, на которых он бы с радостью станцевал босиком. Или второй вариант, «Как ты смеешь?!». Если бы они жили в те времена, когда телесные наказания не осуждались, Чу Ваньнин наверняка достал бы… что-нибудь. Ремень. Плеть. Что-то, что дало бы понять всю степень его недовольства происходящим и самим собой.       Вместо этого всего он сказал:       — Разуйся.       Мо Жань подчинился. Его носки были чёрными с узорами из красной виноградной лозы, вьющейся вокруг лодыжек и спускающейся до пальцев ног. Чу Ваньнин знал это, потому что его взгляд приковался к земле, и он не мог поднять голову, чтобы прямо посмотреть на это лицо.       Абсолютный абсурд.       Это его собственный дом. Это его ученик или, по крайней мере, его бывший ученик. Он взрослый человек. Он…       — Ваньнин, — пакет с доставкой нашёл место рядом с ботинками Мо Жаня, и внезапно его руки заблокировали все выходы. Спина Чу Ваньнина оказалась прижата к стене, а Мо Жань навис совсем рядом, не прикасаясь, но на расстоянии всего лишь одного вздоха. Если бы Чу Ваньнин вёл себя очень тихо, то смог бы услышать равномерный стук в груди напротив, гораздо более уверенный, чем бешеный ритм его собственного сердца. — Ваньнин, ты не можешь делать вид, что между нами ничего не происходит.       Чу Ваньнин уже видел это раньше. По пути домой из кампуса он часто проходил сквозь мрачноватый переулок. Тихий, грязный, заполненный небольшими домиками с облупившейся штукатуркой, и слишком узкий для проезда машин. По пути встречались растения в горшках, за которыми, несомненно, ухаживали тётушки, жившие на верхних этажах крошечных домиков-кабинок. Этот переулок был излюбленным местом бездомных кошек и собак, которых не удавалось контролировать городским властям.       Однажды он увидел в углу переулка мелкого, облезлого и тощего кота. У него отсутствовал один глаз, а уши были настолько искалечены в результате драк, что Чу Ваньнин не понял, посочувствовать или впечатлиться тем, что кот пережил столько ​​трудностей.       Там же он увидел огромную собаку, такую же облезлую, как и кот, но гораздо крупнее, с оскаленными клыками и капающей изо рта слюной. Чу Ваньнин собрался вмешаться — собака выглядела так, словно собиралась проглотить бедного кота целиком, — но прежде, чем он успел что-либо сделать, кот вытянул когти и с душераздирающим воем полоснул собаку прямо по морде.       Собака взвизгнула. И убежала. Чу Ваньнин остался смотреть, как кот, облизав лапу и хромая, направился в другой угол, будучи в безопасности ещё на один день.       — Между нами ничего не происходит, — сказал он, слыша свой голос словно издалека. Маска Мо Жаня всё ещё оставалась на месте, закрывая пол лица. «Вселенная милостива», — подумал Чу Ваньнин. — Я никогда не считал тебя хорошим учеником.       Мо Жань издал горький смешок.       — Ваньнин.       — В тот день, когда ты приехал на собеседование, я хотел отказать тебе. Я знал, что у тебя нет никаких рекомендаций. Только из-за твоего дяди я позволил тебе стать моим учеником, — слова жгли во рту. Его голос стал громче, и Чу Ваньнин выпрямился, чётко понимая, как близко они стоят друг к другу. Как близко их лица. — Это всё только из-за твоего дяди.       — Я тебе не верю.       — Некачественное резюме и никаких рекомендаций, предыдущие работы полны орфографических и логических ошибок, сужде-       — Я тебе не верю, — непреклонно перебил Мо Жань, и прежде чем Чу Ваньнин успел зашипеть и взвыть, прежде чем успел ударить локтем в бок или поднять колено и нанести удар там, где больнее всего, Мо Жань сорвал с себя маску, отбросил её в сторону и сблизил их губы, как будто он комета, столкнувшаяся с ничего не подозревающей Землей.       Это было всё, о чём мечтал Чу Ваньнин, а также всё, что ему снилось в кошмарах.       Чу Ваньнин уже видел это раньше, видел, что произошло, когда усталый, облезлый кот нашёл кусочек доброты в виде прикосновения, которое не причинило боли. Он растаял в руке того, кто скормил ему кусочек сушёной рыбы, и запрокинул морду вверх, прося ещё, позволяя своему благодетелю касаться себя.       Но Чу Ваньнин не кот.       Он укусил.       — Катись к чёрту! — прошипел он. — Что с тобой не так? Мо Жань, что ты себе позволяешь…       — Я не идиот, — Мо Жань втянул в рот прокушенную губу. Его голос был тихим, а напряжение во взгляде завораживало. — Чу-лаоши. Ваньнин. Я не идиот. Ты не имеешь в виду ничего из того, что сказал. Я думал — да, действительно думал, эти последние несколько дней. Возможно, я был идиотом раньше. Возможно, всё, что ты сказал, правильно, но ты ничего из этого не имеешь в виду.       — Имею, — прорычал Чу Ваньнин. — Отпусти меня.       Парень отклонился, но его руки всё ещё образовывали вокруг Чу Ваньнина непроходимую границу. В отчаянии Мо Жань цеплялся за стену, костяшки его пальцев побелели. Чу Ваньнин видел, как поджались искусанные губы, совсем не так приветливо, как когда-то в классе. Совсем другой Мо Жань.       — Я задал себе много вопросов. Что для меня значит постоянно думать о тебе? Что значит каждый раз, когда ты проводил со мной дополнительное время, помогая, но не придавая большого значения собственным усилиям? В конце концов, у тебя сложилась определённая репутация в универе. Студенты боятся тебя, и я боялся тебя, Ваньнин, но это совсем не так, верно?       — Это именно так, — ответил Чу Ваньнин, часть его гнева рассеялась.       Он слишком хорошо знал свою репутацию.       — Это не так, — продолжил Мо Жань. — Назови меня дураком, но я умею читать людей. Чу Ваньнин, ты не так хорошо скрываешься, как думаешь.       — Следи за тем, как ты со мной разговариваешь. Следи за тем, как ты обращаешься ко мне.       — Чу Ваньнин, — повторил Мо Жань. — Чу Ваньнин. Никогда в жизни я не встречал кого-то столь же раздражающего, как ты.       — Ты больше не мой ученик, Мо Жань. Пожалуйста, уйди.       — Если я больше не твой ученик, что тебе мешает посмотреть на меня?       Чу Ваньнин отвернулся. Он бы выкопал туннель прямо под собой, если бы кто-то дал ему лопату. А если бы у него был ремень, он бы хлестал Мо Жаня так долго, что тот сжался бы перед ним, прикрывая голову. По крайней мере, так Мо Жань не увидел бы того, что так ясно и очевидно написано на лице Чу Ваньнина.       Но у Чу Ваньнина не было лопаты и не было ремня.       — Ваньнин, я смею тебя любить.       Сколько бы воздуха ни оставалось в его лёгких, он был выбит одним-единственным ударом. Чу Ваньнин слабо слушал голос в своей голове, советующий ударить парня коленом. Какая польза от этого, подумал он, когда ноги так трясутся, что он может рухнуть в любой момент…       — Ты не имеешь это в виду.       — Ты знаешь, что я имею в виду именно это. Ты видел-       — Не говори этого!       — Видео, — закончил Мо Жань, пристально глядя на него. Он отвёл его лицо назад, заставив их глаза встретиться. — Чу-лаоши, этот неуважительный студент влюбился в тебя с того самого дня, как впервые встретил под дождём.       — Тогда ты ничего не знаешь о любви, — заявил Чу Ваньнин. Пустота внутри него, которая была заполнена всего на одну секунду, вернулась к своему прежнему состоянию. Дождь. Мо Жань и черви. — Любовь так не работает.       Хотя именно тогда его сердце впервые забилось.       Но этого просто не может быть.       — Расскажи мне, что ты знаешь о любви, Юйхэн, — сказал Мо Жань, намеренно используя его псевдоним. — Ты писал о многом. Жизнь. Существование. Изобретение, создание. Но ты ни разу не писал о любви. Почему?       Чу Ваньнин точно знал, почему никогда не писал о любви.       — Нет ничего, что не было бы сказано раньше, — сказал он вместо этого.       — Тогда позволь мне сказать тебе кое-что, чего тебе раньше не говорили, — улыбнулся Мо Жань. — Хотя я в этом сомневаюсь.       Чу Ваньнин задержал дыхание. В этом не было необходимости; его лёгкие отказывались работать, и он хватался за последние остатки кислорода в крови, прежде чем его мозг просто схлопнется.       — Чу Ваньнин, — начал Мо Жань, не давая Чу Ваньнину времени ответить. — Ты вдохновляешь меня. Ты пугаешь меня. Ты суровый и непреклонный, но ты сострадательный и заботливый. Ты замечательный и добрый. Ты преданный. Ты носишь один и тот же костюм изо дня в день и всё равно каким-то образом умудряешься выглядеть бессмертным небожителем. Ты раздражаешь. Ты…       — Ты закончил? — с горечью спросил Чу Ваньнин.       — Ты очаровываешь.       — Нет.       Мо Жань повторил эти слова:       — Ты очаровываешь. И ты сводишь с ума.       — Ты не хочешь быть со мной.       — Почему нет?       — Ты — это ты, — выдохнул Чу Ваньнин. — А я — это я.       — И я хочу тебя, — сказал Мо Жань.       Чу Ваньнин вздрогнул.       — И ты тоже хочешь меня, — закончил его ученик, не давая выхода из ситуации. — Ваньнин. Больше не проси меня уйти.       В конце концов, чего они только не видели друг от друга?       Лицо Мо Жаня было так близко. Чу Ваньнин видел в его глазах своё отражение, видел все свои недостатки, и надавил на последнюю частицу ненависти к себе:       — Я твой учитель. Я намного старше тебя. Этого не может случиться.       — Ваньнин, — улыбка Мо Жаня захватывала дух. Желудок Чу Ваньнина болезненно сжался. — Разве ты не читал «Возвращение героев Кондора»?       Он читал. Это одно из классических произведений литературы. Это …       — Сяо Лун, пожалуйста, позволь мне быть твоим Ян Го, — сказал Мо Жань на полном серьёзе, и Чу Ваньнин не смог вынести абсурдности ситуации.       ...самая глупая, самая банальная и самая ужасная фраза, которую он когда-либо слышал в своей жизни.       Он зафыркал, содрогаясь, хрипло и неэлегантно, глотая горечь собственных непролитых слёз самым недостойным образом. Его голос звучал влажно:       — Никогда больше не говори мне этого.       — Только если ты скажешь «да».       Чу Ваньнин приоткрыл губы, чтобы что-то ответить. Для Мо Жаня это стало идеальной возможностью обнять его своими смехотворно тёплыми, уютными руками, поднять его лицо вверх на пару сантиметров, и проглотить оставшуюся часть протестов слегка потрескавшимися губами, окутавшими каждую частичку тела и души Чу Ваньнина теплом.       Это было всё, чего он хотел в самых тёмных закоулках своего разума.       И теперь, под ярким солнечным светом Мо Жаня, Чу Ваньнин хотя бы раз мог представить, что это приятно, когда на тебя обращают внимание, когда на тебя смотрят с обожанием, каким бы неуместным оно ни было. Мог поверить в те сладкие слова, которые шепчут ему на ухо.       Но только один раз.