Не забывай меня 2: голубое и зелёное

«Запутываются нити

Мне казалось, я что-то мог изменить

И что-то сделать, но всё это было зря

Истончается эмульсия нашего пузыря

Ведь иногда события сильнее чем мы

Боже упаси нас от войны и с ней от чумы

Боже упаси от голода и благослови

Обязательно от безответной любви»

pyrokinesis — «50 на 50»

— Я посмотрел тот фильм, — говорит Антон, подсаживаясь за стол к Никите. Студенческая столовая была, как обычно, переполнена, но свободный столик всё-таки имелся, что не могло не радовать. Прошло около двух недель с момента, как Антон познакомился с Никитой. Добрачёв оказался довольно умным и общительным парнем, с ним было действительно интересно. А ещё Антон иногда замечал, как его новый знакомый что-то усердно делал в своём блокноте, который Никита постоянно носил с собой. Он хранил его в кармане пиджака, и, казалось, никуда без этого предмета не выходил. Но каждый раз, когда Шаст просил Никиту показать, что же он делает, парень лишь отнекивался. — Какой? — спросил Никита. — «Убей своих любимых». — Понравился? — спрашивает Никита, делая глоток из картонного стаканчика. — Нет. Но мне зашла одна фраза, — Шаст ненадолго замолкает, сводя от старания брови. — Есть то, что, однажды полюбив, ты продолжаешь любить вечно. И, если ты пытаешься их отпустить, они просто, сделав круг, возвращаются обратно к тебе. Они становятся твоей частью. Или... — Разрушают тебя, — еле слышно добавляет Никита. Антон улыбается и кивает. — Вот. Мне кажется, сильная фраза. А остальное мне не очень понравилось. — А как же химия между героями? — улыбается Добрачёв. — Химия была только между стариком и курсовыми, а у Рэдклиффа видимо судьба такая — химию на экране сыграть не получается. Как говорится, любовь на сцене сыграть нельзя. — А многим нравится как раз таки любовная линия. — Там нет любви, — качает головой Шаст. Вдруг телефон, лежащий на столе экраном вверх, начинает звонить. — Прости, я сейчас. Антон хватает мобильный и выскакивает из шумной столовой в коридор, где можно найти хоть какие-то тихие места. — Алло, Ира? Привет. — Привет, Антон, — на заднем плане у девушки слышны какие-то голоса. — Ты не одна? — Антон, я улетаю, — спокойно говорит Ира. В этот момент земля будто уходит из-под ног, и Антон чувствует, как теряет равновесие. — Что? — опешил парень. — Куда? Как? А… А я? Как я без тебя, Ир? — Во Францию, — отвечает Кузнецова. — Я бы хотела поблагодарить тебя за всё. Ты мой самый лучший друг. Хоть мы с тобой так редко видимся, но я люблю тебя так, как никого больше. Ты знаешь это. Я пыталась найти себя, но, видимо, Москва не мой город. Попробую себя в чём-то новом. — Ты так говоришь, будто мы больше не встретимся. — Я очень сильно хочу сейчас увидеть тебя и обнять. Я не знаю, что будет завтра. Да и, если честно, не хочу знать. Надо жить сегодняшним днём. И всё, что я могу сейчас делать, я делаю. Я стою в аэропорту, жду очередь на регистрацию, у меня в руке билет до Парижа. Может, там мне повезёт. — Почему ты не сказала раньше? — с грустью спрашивает Антон. Осознание, что Ира улетает в другую страну, больно бьёт по сердцу. Ощущение какой-то незримой, но ощутимой безопасности и спокойствия исчезает. — Прости. Это было спонтанное решение. — Но мы же ещё встретимся? — Кто знает, как повернётся жизнь. — Я знаю. Если нужно будет, я сам к тебе прилечу, — решительно говорит Шаст, и сам верит в свои слова. Вот только Ира смеётся: — Ты сумасшедший, Шастун. — Сама такая. — Я буду скучать. — И я. — Тогда… Звони хоть иногда? — Обещаю. И ты тоже не забывай про меня там, в своей Франции. — Да как тебя забыть, дурачок. Давай, моя очередь. Пока, целую. Ира скидывает трубку, и Антон не успевает сказать слова прощания, что прилипли к его языку, словно их приклеили самым крепким клеем. Он застывает посреди коридора университета. Пустота и отчаяние вновь возвращаются в его тело, он отчётливо ощущает их. Ира была тем самым спасательным кругом, который обеспечивал ему спокойствие, умиротворение, уверенность в завтрашнем дне. А ещё Ира была единственным человеком, который связывал его с Оксаной. Последняя ниточка, напоминавшая Шасту про любимую подругу, оборвалась. Антон не понял, почему на глазах резко появились слёзы. Не все нити прочны, некоторым суждено оборваться и затеряться в бесконечности переплетений. И Шаст отчётливо осознал это только сейчас, когда почувствовал себя одиноким. Впервые за долгое время это гнетущее чувство вернулось к нему, ворвалось в душу и с силой обрушилось на него, сметая всё на своём пути. Потерянность. Пустота. Неуверенность. Антон не знал, что будет завтра. А так хотел. И вроде бы ничего в его жизни не изменилось. Ира ведь и раньше жила в другом городе, и их дружба каким-то образом просуществовала четыре года. Но другая страна казалась Антону чем-то немыслимым, невозможным, что нельзя было преодолеть. Иногда нужно отпустить что-то старое, чтобы пустить в жизнь новое. Вроде так говорят, да? Антон не знал. Эта фраза казалась абсурдом. Ему и старого хватало. Новое не прельщает парня, как и будущее, как абсолютно любая перспектива. Шаст понял, что таким не чувствовал себя уже давно. И это состояние пугало его даже больше всего остального. В голове у Антона всплыла цитата из какой-то книги: «Человек живёт и привязывается невидимыми нитями к людям, которые его окружают. Наступает разлука, нити натягиваются и рвутся, как струны скрипки, издавая унылые звуки. И каждый раз, когда нити обрываются у сердца, человек испытывает самую острую боль». Эти слова находились у Шаста где-то на подкорке, потому что иначе он не мог объяснить, почему помнит их. В своей жизни Антону приходилось обрывать слишком много нитей, некоторые — против своей воли. И каждый раз это отзывалось щемящей и острой болью, словно на кровоточащую рану безжалостно выливали йод. — Всё нормально? Ты какой-то хмурый, — говорит Никита, когда Антон садится за столик. — Подруга улетает в другую страну, — коротко поясняет Шаст. — Грустно. Но расстояние не предел. Если дружба настоящая, то точно выдержит. — Мы и до этого жили в разных городах, только другая страна — это что-то иное. Не знаю, как объяснить. — Оу… — парень на несколько мгновений замолчал, задумавшись о чём-то. — Значит, это дорогой тебе человек, раз ты так сильно цепляешься за неё. — Мы дружим ещё со школы, — кивнул Антон. — Просто… Не знаю, вроде бы ничего особенного. Мы и до этого виделись довольно редко. Сейчас особо ничего не изменится. Да и она хочет осуществить свою мечту. В теории, я должен радоваться. Но почему-то какое-то чувство внутри, будто я потерял что-то важное. Даже не так, будто это важное ускользнуло из моих рук, и я гнался за этим, пытаясь схватить, но каждый раз мои пальцы проходили сквозь это, как бы я ни старался поймать, а затем и вовсе скрылось из виду. Это странно. Странно терять человека, которого знаешь долго. Ведь со временем наше общение сойдёт на нет, так как у каждого своя жизнь. Это так глупо — прекращать общение просто так. Осознавать, что ваши пути расходятся, а дороги больше никогда не пересекутся. Как будто бы «смерть» звучит оптимистичнее. Антон не видел, как Никита дёрнулся, и в его глазах появился секундный страх, который тот сразу же скрыл, надев на лицо свою привычную маску равнодушия и безразличия. — Люди говорят так, пока сами не столкнуться со смертью, — сказал Никита. — Моя лучшая подруга умерла. От анорексии. Это было долго и мучительно. И я потерял самого лучшего и светлого человека в своей жизни. — Извини, — сказал Никита. Его тон оставался таким же холодным и равнодушным, и Антон вдруг пожалел, что рассказал ему об Оксане. Подруга была той самой частью души, которую тщательно скрываешь от всех, потому что если показывать её каждому встречному, то свет потухнет и особенность быстро пропадёт. Воспоминание погаснет. А Антону воспоминания были дороже чего угодно. — Закрыли тему, — оборвал Антон. Они обсуждали преподавателей, пары, домашку, делали всё, чтобы скрыть повисшую неловкость. Вдруг Шаст чувствует на себя чей-то тяжёлый взгляд и даже знает, кому он принадлежат. Мысленно считая до десяти, дабы успокоиться, он медленно выдыхает и поворачивается. Арсений стоит в дверях столовой. Его руки сложены на груди, ткань на чёрной рубашке натянулась, обтягивая чётко очерченные изгибы мышц. Его губы сомкнуты в тонкую линию, а сквозь линзы очков видно недовольство, с которым Попов прожигает Никиту и Антона. Шастун пересекается с преподавателем взглядами. Арсений едва заметно качает головой из стороны в сторону. И Шаста это почему-то начинает злить. Обычно ему было всё равно на поведение Арсения, Антон даже привык к его постоянным вспышкам ревности. Но сейчас почему-то терпение лопнуло. Может, оно достигло своего предела, но внутри парня загорелась злость. Хотелось показать Попову, что он не прав. Что Антон не способен на измену.

***

Когда началась пара у Попова, Антон вальяжно расположился на своём привычном месте. Олеся всё время с кем-то переписывалась, не убирая из рук телефон. После того периода, когда она просто не отвечала на их с Димой звонки и эсэмэс, отношение Шаста к девушке немного охладело. Он не понимал смысла дружбы, если ты не можешь поделиться своими проблемами с друзьями. Ведь эти люди не должны быть с тобой только тогда, когда всё хорошо и весело. Шаст понимал дружбу как нечто иное, более глубокое и трепетное. Это в первую очередь поддержка и помощь, если ты оступился или от безысходности не знаешь, что делать и куда идти. Конечно, это умение радоваться чужими победам и сопереживать поражениям, откидывать свои принципы, но быть рядом с другом. Но зачастую все думают, что друзья — это просто люди, имеющие общие интересы. Антон небрежно кинул тетрадь на поверхность парты, скрестил руки на затылке. Он смотрел на вход в аудиторию. Пара должна была вот-вот начаться, но Попова нигде не было видно. Минута, пять… Студенты уже начали роптать на горе-преподавателя, а кто-то даже собрал сумку. Железное правило универа: если препода нет пятнадцать минут, то можно идти домой, и никто тебе ничего не скажет. У Антона даже возникло какое-то беспокойство. Арсений не опаздывает. Он ненавидит непунктуальных людей. Вот только, к сожалению всей группы, Попов вошёл в аудиторию. Запыхавшийся, взволнованный. Антону вдруг сильно захотелось его позлить. — Опаздываете, Арсень Сергеич, — хмыкнул Шаст, качая головой. Его тон был язвителен, а фраза — громкой и чёткой, прогремевшей в тишине аудитории как гром среди ясного летнего неба. Многие студенты даже обернулись. Арсений же просто стоял и с открытый ртом смотрел на Антона. Шастун нагло улыбался, его взгляд бы обращён только к Попову. — Шастун, Вы первый отвечаете домашнее задание. — Без проблем, — усмехнулся Шаст. Арсений задавал ему вопросы, а парень чётко давал правильные ответы. Что угодно выучишь, если тебе весь вечер будут вдалбливать эту информацию в твой мозг, что Арсений, собственно, вчера и делал, разжёвывая материал Антону, задавая бесконечное количество вопросов. Шасту ничего не оставалось, кроме как просто выучить всё это и получить вознаграждение от Попова. Воспоминания о вчерашней ночи вдруг отчётливо всплыли в голове. Шаст не мог удержаться от глупой улыбки, которая появилась на его лице. Сейчас Арсений Сергеевич такой строгий и важный, с серьёзным видом задаёт ему вопросы, а ещё вчера вытворял своим ртом такое, что находящимся в этой аудитории и не снилось. Почему-то эта мысль рассмешила Антона. Не сдержавшись, он прыснул от смеха. — Покиньте, пожалуйста, аудиторию, — холодным тоном сказал Арс. — Нет. — Шастун, вы меня вынуждаете… — Что вы мне сделаете? — вызывающе спрашивает Шаст, глядя прямо в льдисто-голубые глаза. В них читается фраза: «Антон, ты что, дебил?». Шастун читает её, будто бегущую строку, и понимает: ему нравится бесить Арса. «Надо делать это чаще», — думает парень. — Вышел отсюда. Сейчас же, — сквозь зубы говорит Попов. Шаст сметает свои вещи в рюкзак и вылетает из аудитории. Он громко хлопает дверью и направляется к первому окну, открывает его нараспашку и достаёт пачку сигарет. Пустой коридор, а в голове только Арс. Как же он его бесит. До тремора в руках, до боли в груди. Шаст не знает, где эта граница, которая должна разделять любовь и ненависть. Их чувства настолько сильные, словно цунами, сметающее всё на своём пути. Они стёрли все возможные границы, которые были. В их отношениях нет «хорошо» или «плохо», «правильно» или «неправильно». Эта страсть, сводящаяся с ума, нежность, от которой хочется выть и лезть на стену. И всё же, как бы эти качели ни привязывали их друг к другу, во сколько бы узлов ни сливались красные нити, что связывали их души, продолжаться это не могло. Шастун банально устал. Нельзя было передать словами, как его достало поведение Арсения. Взрослый мужчина был обычным заносчивым, инфантильным и эгоистичным ребёнком, который боялся, что внимание уделят кому-то кроме него. Шаст не понимал, когда его Арсений стал таким. Может, он всегда таким был, но раньше Антон не замечал этого. Шаст сделал глубокую затяжку. Хотелось кричать, бить Арса по лицу, чтобы наконец донести до него: Антон не собирается изменять. Антон любит его со всеми его недостатками. Любит не за что-то, а вопреки. Вопреки обществу, закону, самому себе. Вопреки здравому смыслу и разуму. Любит, как никого другого. Вот только Попов этого не понимает. Шаст вдруг громко рассмеялся, и в тишине пустующего коридора это звучало пугающе. Смех был защитной реакцией Антона. Когда нервы были на пределе, этот механизм начинал работать. Что в аудитории, что сейчас, Шасту было плохо. Его переполняли эмоции, усталость тянула вниз. Ничего не оставалось кроме того, чтобы смеяться. Антон везде искал логику. Но со временем понял: логики в действиях Арса нет никакой. Почему-то вновь захотелось писать стихи. Шаст так давно не делал этого. Времени на то, чтобы писать что-то, не оставалось, и Антон забил на это совсем. Достав чёрную ручку и какой-то листок из тетради, он быстро записал: «Наша встреча пророчила ложе, И я не знаю, за что мы каемся, Чувствую губы всё тяжелее на коже Мы друг друга зачем-то касаемся, Сливаемся, будто суфле и бархат, Твои губы опускаются ниже — Вдоль шеи расцветают огни анархий, Пока судьба-триумфатор смотрит свыше. Бархат твоих губ шёлковый Дурманит, словно темный смог, Окутывал страстью, сводил с ума. Касался кожи как только мог, Ласкал и рвал, больнее острого ножа, Но я отвечал тебе, телом дрожа. Безумная любовь, словно пламя в ночи, Горит в моём сердце, не знаю причин. Взгляд один – и мир вокруг иной, Мой разум пленён безумной волной. В мыслях лишь ты, и в снах ты со мной, В этом плену мне не нужен покой. Теряю себя, тону в глубине, В безумной любви, как в страшном огне. Пусть жжет, пусть страшит, пусть сводит с ума, Без этой любви моя жизнь — лишь зима.»

***

Спустя какое-то время, которое Антон провёл у подоконника, пара закончилась, и студенты поспешили покинуть аудиторию, чтобы поскорее уйти домой. Шаст знал, что это последняя пара у Попова. Он влетел в аудиторию и закрыл за собой дверь. Арсений убирался на рабочем столе, разбирая кучу каких-то бумаг. Он поднял голову и посмотрел на Антона. В его взгляде читались гнев и удивление. Шаст повернул ключ в замке, а затем несколько раз дёрнул ручку, чтобы проверить, хорошо ли закрыта дверь. — Ты ничего мне не хочешь объяснить? — спрашивает Попов, не отрывая взгляда от бумаг. — А ты? — с вызовом парирует Шаст, складывая руки на груди. Он медленными шагами приближается к Арсу, который, совершенно ничего не замечая, продолжает копаться в документах. — Что я? — Ты ничего не хочешь объяснить? Попов, тебя ничего не смущает? — видя, что Арсений никак не реагирует на него, Шаст вдруг злится. Все эмоции, которые он до этого сдерживал, вырываются наружу. Он выхватывает из рук Арсений стопку листов и выкидывает её на пол. Попов, совершенно не ожидавший такого, даже не успел ничего сделать. — Услышь меня! — заорал Антон. Он схватил Попова за плечи и несколько раз с силой встряхнул его. — Почему ты меня не слышишь?! — Антон, успокойся, — севшим голосом просит Арсений. — Я не хочу успокаиваться! Я заебался! — От чего? Что тебя так заебало? — терпение Попова стремительно движешься к нулю. — Давай нормально поговорим. — Да устал я нормально разговаривать! — кричит Антон. И в этом крике столько отчаяния и боли, которые он всё это время старался сдерживать в себе. — Антош... — Хватит! Меня заебала твоя ревность! Я разве когда-нибудь давал повод? Хоть раз в жизни? Хоть раз я давал тебе подумать, что я могу изменить? Было такое, что я заставлял тебя сомневаться в себе? Ни разу! Тогда почему ты ревнуешь меня к каждому, сука, столбу?! — Но Никита… — шепчет Арс. — Да что Никита?! — Ты просто не видел, как он на тебя смотрит. — Арс, ты… У меня просто нет слов. Никита — мой друг. — Тош… — Хватит, Арс! Я устал это терпеть. — Но я люблю тебя. В тишине аудитории это звучит оглушительно громко. Они несколько секунд неотрывно смотрят друг на друга и одновременно делают шаг навстречу. Их губы соприкасаются, языки переплетаются, от страсти сносит крышу. Шаст снимает с Попова пиджак и выкидывает его куда-то в сторону. Листы, которые Попов скрупулёзно раскладывал, полетели вниз. Антон посадил Арса на стол и раздвинул ноги, вставая между ними. Не разрывая поцелуя, Арсений тянется к рубашке парня, расстёгивает несколько пуговиц и проводит по груди. Шаст прикусывает его губу, и Попов от неожиданности вскрикивает, азартно шепчет какие-то проклятия. Но Антон его не слушает. Он уже спускается ниже, оставляет на шее преподавателя влажные поцелуи и расстёгивает эту дурацкую белую рубашку. Хотелось бы, конечно, как в фильмах, просто разорвать её, но Шаст понимает, что за такое Арсений его точно не отблагодарит, а скорее отпиздит чем-нибудь тяжёлым, возможно, даже по голове. А у Антона и так вместо мозга — говно, куда ещё-то? Рубашка Попова улетает куда-то на пол. Потом дед, конечно, немного поворчит, Шаст уверен, но сейчас он не посмеет и слова сказать. Антон вновь припадает губами к шее, и Арсений запрокидывает голову, запуская пальцы в волосы парня. Шаст оставляет на нежной коже алый засос, спускается ниже, пальцами рисует узоры на плечах и спине, усыпанных созвездиями родинок. Постепенно его руки оказываются на пряжке ремня, и Антон пытается справиться с ней. Наконец металл поддаётся, и ремень с характерным звоном летит вслед за рубашкой. Шаст тянет молнию вниз, а Арсений не мешает ему, наблюдая за сосредоточенным лицом парня. — Ты охуел, любимый? — спрашивает Арс, совершенно не готовый к такому повороту событий. — Тебе не идёт быть ласковым, — Антон провозит по довольно внушительному бугорку, выглядывающему сквозь брюк. Арсений делает судорожный вздох. — Смысл моего вопроса не меняется, но… — новый рваный выдох, переходящий в стон. — Продолжай. Шаст усмехается и целует Попова, Антон ставит Арса на пол, крепко придерживая его за талию, проводит дорожку из поцелуев вниз по груди, а затем резко тянет ткань брюк вниз, оставляя мужчину напротив в одних чёрных боксерах. Шаст решительно разворачивает преподавателя, заставляя того согнуться и упереться руками в стол. Антон кидается к рюкзаку и достаёт из маленького кармана упаковку презерватива, которые всегда носит с собой на всякий случай. «Какой удачный случай», — думает Шаст и стягивает с себя джинсы вместе с бельём и шелестит фольгой упаковки. Попов оборачивается, в попытке увидеть, чем так занят парень, но ему тут же прилетает ощутимый удар по ягодице. — Ай! — вскрикивает мужчина. — Не дёргайся, — цедит сквозь зубы Антон и стягивает боксеры с преподавателя. — Прям так? — ошарашено спрашивает Попов. — Ты меня совсем не любишь? — У меня нет ничего, — разводит руками Шаст. — В моём портфеле посмотри. Спустя мгновения недолгих поисков Антон наконец находит смазку. На упаковке написано «Со вкусом клубники», что заставляет Шастуна усмехнуться. — Вот это ты гурман, — смеётся парень. Он открывает упаковку и выдавливает немного себе на пальцы. Прозрачная жидкость холодит кожу, а пахнет действительно клубникой. — Давай быстрее, а. Я уже устал так стоять, — говорит Арс. — Старость не радость, — с наигранным сочувствием отвечает Шаст и качает головой. — Я сейчас тебе не дам! — Понял, понял, зачем сразу угрозы то?.. Антон пристраивается сзади и снова выдавливает лубрикант себе на пальцы, а затем осторожно касается ануса. Попов дёрнулся, будто от удара током. Шаст осторожно просунул один палец, буквально на фалангу вперёд, боясь причинить Арсению боль. Попов глухо застонал и направился навстречу пальцу, что стало сигналом к действию. Антон ввёл его ещё глубже и начал медленно двигаться, постепенно ускоряя ритм. Затем-то добавил второй палец, заставляя Попова застонать уже громче и выгнуться в пояснице. Антон наращивал темп, до сих пор не в состоянии поверить, что он делает это: он трахает пальцами своего препода прямо в универе. Азарт захватил Шаста, и он, недолго думая, добавил третий палец, всё больше ускоряя ритм под стоны Попова, которые с каждым толчком становились всё громче и протяжнее. Сам Антон уже давно возбудился, но ему хотелось помучить Арсения. Шаст ритмично двигал пальцами внутри преподавателя, слушая проклятия и мольбы Попова: — Ан…тон… Я не могу уже… Пожалуйста… Шастун резко входит в него, вызывая у Попова громкий стон. Антон на мгновение замирает, давая Арсению привыкнуть к новым ощущениям, а затем начинает медленно двигаться. Попов сам толкается навстречу, пытаясь ускорить темп. Шаст кладёт руку на член Арсения и начинает водить по нему в такт. Попов кладёт голову ему на плечо, чувствует, как всё тело напряжено до предела. Спустя время он кончает прямо в руку парня и, обессилев, облокачивается на Антона. Его тело наполняется приятной негой, а перед глазами появляется сотня звёзд. Антон после пары толчков тоже заканчивает и выходит из Арсения, оставляя тому ощущение пустоты. — Ты… — севшим голосом начинает Арс. — Тебе понравилось, — не спрашивает, а утверждает Антон с самодовольной улыбкой. — Иди ты. — Я-то пойду, дорогой. Теперь буду практиковать это чаще. — Не-е-е-ет, — тянет Попов, но, получая поцелуй в висок, замолкает. — Люблю тебя.