Меж двух огней

— Профессор, — Ло Бинхэ осторожно вытирает кровь в уголке губ, мягко улыбаясь. — Прошли уже два месяца. Шэнь Цинцю с трудом переводит на него расфокусированный взгляд, пытаясь уйти от нежеланного прикосновения. Тело болит. Болит каждая мышца, болят порезы и укусы, болят синяки и ожоги. Шэнь Цинцю кажется, что он рано или поздно сойдет с ума от этого, но разум как назло хрустально чист.  Ло Бинхэ все с той же очаровательной улыбкой заправляет ему локон за ухою почти нежно оглаживая разбитую скулу.  — Знаете, вам так идут эти ссадины, — произносит он с придыханием, наблюдая как Шэнь Цинцю нервно вздрагивает. — Что… что тебе нужно… — Одно-единственное имя и ваше согласие, — горячее дыхание обжигает ухо и Шэнь Цинцю дергается, когда Ло Бинхэ обхватывает мочку губами, играя с ней.  Сердце бешено бьется в груди, а по телу проходит волна омерзения. Шэнь Цинцю и раньше не любил прикосновений, но после произошедшего за последние два месяца он ненавидим их. Ему неприятно касаться даже самого себя, а присутствие рядом кого-то вызывает у Шэнь Цинцю озноб и панический страх. Есть только одна вещь, которой он длиться больше — шприцов и таблеток.  Каждый раз, когда охранники вводили ему что-то или запихивали пилюлю в рот, вынуждая проглотить ее, Шэнь Цинцю хотелось умереть. Он знал, что последует за этим.  Он знал, как тело предаст его, подчиняясь чужой воле, как сознание потонет в тягучем мареве, оставляя его беззащитным перед очередным клиентом. Он ненавидел этот момент, когда границы между реальностью и кошмаром стирались, когда даже собственные мысли становились чужими. Когда несмотря на боль и страх его раз за разом вынуждали произносить одни и те же слова, которые обжигали губы. Пожалуйста, еще… Хотя тело разрывается от боли, а по щекам текут слезы.  Я заслужил это, я заслужил это… Хотя он не сделал ничего. — Всё ещё упорствуете? — Ло Бинхэ чуть отстраняется, но пальцы его всё так же лениво скользят по щеке Шэнь Цинцю, отмечая каждую царапину. — Профессор, зачем? Шэнь Цинцю не отвечает. Он сжимает зубы, чувствуя привкус крови во рту. Он уже не тратит силы на оскорбления, не тратит слова на бессмысленный вызов. Всё это было в первые дни. А теперь… теперь он просто выжидает. Ло Бинхэ вздыхает, словно и впрямь расстроен. — Вы так упрямы, — он наклоняется ближе, почти ласково целуя уголок дрожащих губ. — Но у нас есть время. Шэнь Цинцю закрывает глаза, потому что ненавидит эту фальшивую мягкость больше, чем боль. Потому что знает — когда Ло Бинхэ говорит «у нас есть время», он имеет в виду «ты всё равно сломаешься». Шэнь Цинцю с трудом дышит. Комната сжимается вокруг него, обволакивая удушливым ужасом. — Ты… ты… — он давится словами, захлебывается ими, не в силах договорить. — Я? — Ло Бинхэ усмехается. — Я просто хочу помочь вам, но для этого мне требуется ваша помощь. Он берет Шэнь Цинцю за подбородок, заставляя его поднять взгляд. — Скажите мне имя. Одно слово — и я избавлю вас от этой боли. Шэнь Цинцю смотрит на него, и что-то внутри рвется с глухим, едва слышным звуком. Он знает, что Ло Бинхэ не лжет. Знает, что стоит ему произнести это имя — и всё закончится. Но к чему это приведет? Он просто сменит клетку, еще глубже повязнув в сетях. Ло Бинхэ поднимается на ноги, кивая своему сопровождающему. Шэнь Цинцю не смотрит. Ему безразлично, что происходит вокруг, он просто слишком устал и запутался. Иногда ему казалось что он видел одного из своих студентов в сопровождении все того же мужчины, который иногда наведывался к нему, чтобы вставить несколько игл под ногти. Иногда ему казалось, что он все еще в доме Цю, лежит на холодном полу, тихо плача от унижения.  Его хватают под руки, выводя из кабинета, лишь ради того, чтобы опять вернуть все в туже душную, темную комнатку, без единого окна.  — Хорошенько подумайте, профессор, — голос Ло Бинхэ звучит мягко, почти ласково. — В следующий раз я буду менее терпелив. Шэнь Цинцю не отвечает. Он не борется, не дергается, когда его волокут по коридору. Бесполезно. Они хотят, чтобы он сопротивлялся — так интереснее. Если он лежит тихо, неподвижно, если перестает выдавать хоть какую-то реакцию, охранники теряют к нему интерес. Он зажмуривается, но темнота не спасает. В висках гулко отдаются удары сердца, слишком громкие, слишком явственные. Два месяца. Кажется, он уже забыл, каким был свет солнца. Слишком скоро его снова швыряют на жесткий пол. Дверь захлопывается, оставляя его в липкой, удушающей темноте. Шэнь Цинцю медленно втягивает затхлый воздух. Каждый вдох дается с трудом. Его пальцы дрожат, когда он касается лица. Как долго он еще сможет держаться? Он ненавидит, когда его трогают. Ненавидит их голоса. Ненавидит себя за то, что с каждым днем все труднее удерживать тишину в голове. Шэнь Цинцю медленно поворачивается на бок, подтягивая колени к груди. Ло Бинхэ прав. Рано или поздно он все равно сломается. Это очевидная истина, но он не хочет ее принимать. Он просто хочет покоя.  Но тишина, глухая, вязкая, как болотная жижа, она стекает по стенам камеры, пропитывает кожу, забивается в рот и нос, мешая дышать. От нее едва ли не физически плохо. Шэнь Цинцю же просто ждет. Он не знает, сколько проходит времени — часы, дни, может, недели. Он слишком давно потерял ощущение времени. Здесь нет ни окон, ни намеков на смену времени суток. Только темнота и запах собственного страха, липкого, приторного, въевшегося в кожу. Он не двигается. Любое движение причиняет боль. Кажется, его тело уже само научилось замирать, подчиняясь страху: если не двигаться — не будет хуже. Но хуже становится с каждым днем. Когда в прошлый раз его притащили сюда, он почти не смог встать. Колени подгибались, пальцы дрожали, и даже страх не придавал сил. Когда охранник, недовольно цокнув, пнул его в бок, он не отреагировал. Даже боль уже не была такой резкой, такой живой. Иногда Шэнь Цинцю кажется, что его больше нет. Он растворился. Исчез. Осталась только пустая оболочка, которая послушно ждет, когда её снова заберут, снова прикоснутся, снова будут требовать. Имя. Простое имя, которое могло бы положить конец всему. Но конец ли это?Шэнь Цинцю прикрывает глаза, пытаясь заглушить боль в висках. Он теряет себя. Его дыхание сбивается. Раньше он знал, кто он такой, но теперь… теперь остались только Ло Бинхэ и эта камера. Мир сжался до размеров этой темной, холодной комнаты. Он чувствует, как его трясет. Холодно. Или, может быть, это страх. Шэнь Цинцю прижимается лбом к коленям, медленно раскачиваясь вперед-назад. Лишь бы не думать. Лишь бы не слышать, как в голове звенит голос Ло Бинхэ: — Вам нужно только сказать. Шэнь Цинцю тихо, истерически смеется. Ему плевать, кто положит конец этим страданиям, он просто хочет умереть. Не важно кто-то нажмет на курок: Ло Бинхэ, Юэ Цинъюань или кто-то из клиентов. Это уже просто неважно. Но никто не нажимает. Никто не избавляет его. Шэнь Цинцю жив, и в этом вся его боль. Он дышит. Его сердце все еще стучит, медленно, глухо, словно издеваясь. Даже когда его силой распрямляют, грубо поднимая с пола, даже когда очередной клиент сжимает его подбородок, разглядывая, словно товар, — сердце все еще стучит. Он зажмуривается, но отвращение не проходит. — Выглядит полудохлым, — с разочарованием бросает кто-то. — Даже кричать не будет. Шэнь Цинцю молчит. Он уже давно не сопротивляется. Это бессмысленно. Голоса сливаются в гул, и только один выделяется отчетливо. — Он еще заговорит, — Ло Бинхэ, конечно же. Всегда Ло Бинхэ.  Шэнь Цинцю не отвечает. Он просто ждет, когда все закончится. Он уже не может отличить где реальность, где кошмар, а где галлюцинации. Он только закрывает глаза, пытаясь уснуть. А потом его опять вздергивают и тащат в знакомый кабинет, где в кожаном кресле сидит Ло Бинхэ.  — Вы поедете со мной, профессор, — говорит он, проталкивая меж губ Шэнь Цинцю какую-то таблетку.  Рот почти сразу же немеет, а в голове появляется знакомый туман. Шэнь Цинцю хочет вырвать таблетку, хочет, но руки не слушаются. Он знает, что это — знает слишком хорошо. Раз за разом он переживал этот момент, и каждый раз его тело предавало его, подчиняясь чужой воле. Мир плывет. Голоса становятся далекими, растягиваясь в вязкий гул. Он чувствует, как Ло Бинхэ подхватывает его под локоть, удерживая в вертикальном положении. Шэнь Цинцю даже не может отшатнуться. Он ненавидит его. Ненавидит, но уже не может ни говорить, ни сопротивляться. — Вот и хорошо, — Ло Бинхэ говорит это с ласковой улыбкой, поглаживая его по волосам. — Теперь вы будете паинькой. Когда сознание возвращается, Шэнь Цинцю ощущает движение. Под ним мягко покачивается пол, за окнами слышен гул мотора. Машина. Он в машине. Он моргает, но перед глазами все плывет. Его голова лежит на чьем-то плече. Медленно, с трудом, он понимает — на плече Ло Бинхэ. Попытка пошевелиться заканчивается ничем. Тело ватное, обессиленное. Ему слишком плохо, чтобы паниковать, но в глубине сознания поднимается волна ужаса. — Проснулись, профессор? — Ло Бинхэ наклоняется, его губы касаются виска. — Вы так мило спите. Шэнь Цинцю хочется закричать. Или, может быть, заплакать. Но он делает единственное, что может: закрывает глаза, делая вид, что его не существует. — Не притворяйтесь, — голос Ло Бинхэ становится мягче, почти нежнее. — Вам все равно некуда бежать. Шэнь Цинцю это знает. Мир качается. Голоса звучат приглушенно, обволакивая тягучей ватой. Шэнь Цинцю пытается сфокусироваться, но веки тяжелые, тело странно легкое, будто его вытащили из собственного сознания и забросили куда-то на обочину реальности. Он чувствует, как машина останавливается, как его куда-то несут, руки свисают плетьми, дыхание затруднено. Свежий воздух обжигает легкие — резкий контраст с затхлой темнотой камеры. Его впервые за два месяца выводят наружу. — Осторожнее, — голос Ло Бинхэ звучит непривычно мягко, почти заботливо и от этого к горлу подкатывает тошнота. Чьи-то руки поправляют сползающий рукав его рубашки, кто-то что-то говорит, но Шэнь Цинцю уже не слышит. Его сознание то проваливается в темноту, то всплывает обратно. В какой-то момент он ощущает, как его вновь усаживают в машину, как ремень безопасности щелкает, фиксируя его на сиденье. Дорога тянется бесконечно. Шэнь Цинцю не знает, сколько проходит времени. Глаза почти не открываются, но он чувствует перемены: воздух становится чище, запах сырости сменяется чем-то тонким, дорогим — возможно, ароматизированным деревом и сандалом. Когда его вытаскивают из машины, он даже не пытается стоять на ногах. Просто снова проваливается в темноту. Он приходит в себя медленно. Сначала ощущает тепло. Мягкость. Кровать? Да, он лежит на чем-то мягком, непривычном после всего, что случилось. Тело странно тяжелое, но впервые за долгое время его не знобит. Нет чувства застарелой усталости, нет ощущения нереальности. Все слишком реально и только где-то внутри нарастает тревога. Будто боль вот-вот обрушиться на него новой волной, куда более чудовищной чем раньше. Шэнь Цинцю приоткрывает глаза. Комната. Просторная, с высокими потолками. Темны стены, массивная кровать с резными колоннами, шторы из плотной ткани. Слишком тихо. Слишком чисто. Он не понимает, где находится. Дверь открывается. — Проснулись, профессор? — голос Ло Бинхэ раздается откуда-то сбоку, и Шэнь Цинцю вздрагивает. Ло Бинхэ сидит в кресле, нога на ногу, с чашкой чая в руках. Он выглядит расслабленным и довольным. — Вы дома, — добавляет он, чуть склонив голову. Дома. Шэнь Цинцю хочется истерически рассмеяться. У него никогда не было места, который он мог бы звать домом и ему уж тем более не пришло бы в голову назвать так свою новую тюрьму.  — Что… — его голос срывается, хриплый, почти чужой. Он облизывает пересохшие губы. — Где это? — Моя резиденция, — Ло Бинхэ улыбается, делая глоток чая. — Я подумал, в такой атмосфере нам куда лучше удастся поговорить. Шэнь Цинцю не верит. Он пытается сесть, но тело не слушается. Слишком долго он был в неподвижности, слишком сильно ослаб. Он снова падает на подушки, проклиная собственную беспомощность. — Зачем… — выдавливает он, ощущая, как комок подступает к горлу, хотя он догадывается об ответе на этот вопрос. Ло Бинхэ откладывает чашку и встает. Подходит ближе. — Разве не очевидно? — он опускается на край кровати, скользит взглядом по его лицу. — Вы мне задолжали, глупо позволить вам просто исчезнуть  Шэнь Цинцю закрывает глаза. Он знает, что это не освобождение. Это другая клетка. Только теперь она обита шелком. Ло Бинхэ протягивает ему чашку и Шэнь Цинцю послушно выпивает ее содержимое, не слишком задумываясь, что это. Ло Бинхэ мягко гладит его по волосам, прежде чем нежно спросить. — Имя, профессор. Шэнь Цинцю не отвечает. Он не обязан. Но Ло Бинхэ терпелив. Он все равно улыбается, все равно смотрит на него с этим выражением — насмешливо-нежным, властным и таким знакомым, что у Шэнь Цинцю скручивает живот. — Вам лучше привыкнуть, — тихо добавляет Ло Бинхэ, убирая прядь с его лба. — Здесь вас никто не тронет. Кроме меня. Шэнь Цинцю сжимает зубы. Тепло. Тихо. Слишком мягко. Ло Бинхэ держится так, будто это он одолжил ему жизнь. Будто это его милость, а не очередной капкан. — Вам нужно отдохнуть, — Ло Бинхэ касается его щеки. — Я приду позже. Он уходит. Дверь за ним закрывается с глухим щелчком и Шэнь Цинцю, наконец, остается один. Но это не свобода. Только новая версия заточения. Шэнь Цинцю лежит неподвижно, слушая, как отдаляются шаги. Тишина гулкая. Она не должна такой быть. Два месяца его окружали крики, смех, стоны, запах пота и ладана, гнилого вина, спермы, крови. А теперь — тишина. Совершенная и абсолютная, подобная глубокому водному омуту, будто он мертв, будто он уже на дне и неизвестные монстры вот-вот разорвут его тело на куски. Кровь глухо пульсирует в ушах, отдает болью в висках. В голове туманно, тело — чужое, обессиленное, изломанное, слишком легкое. Шэнь Цинцю дрожит. Сил нет даже на то, чтобы свернуться калачиком. Простыни чистые, мягкие, пахнут чем-то цветочным и легким, но его самого до тошноты вымораживает собственная грязь. Он ненавидит себя и еще больше свое тело, которое стало его тюрьмой. Он слишком грязный, слишком отвратительным… Глаза жжет. Руки под одеялом дрожат, когда он медленно пробует пошевелиться. Откликается только кончики пальцев. Запястья болят — слишком долго их стягивали кандалы, пальцы слабеют, ноги — тяжелые, будто из камня. В груди нарастает паника. Он не в клетке, но он все еще не может двигаться. Он не в борделе, но его тело все равно чужое, предавшее его слишком давно. Он не в темноте, но страх по-прежнему сжимает ребра, липкий, тяжелый, живой. Шэнь Цинцю с трудом переводит дыхание. К горлу подкатывает тошнота. Он зажимает рот рукой — слишком привык к наказаниям за любой звук. Тело помнит, что бывает за то, что он издает неуместные звуки. Он не в борделе. Не в борделе. Не в борделе. Но… Он не свободен. Сквозь тяжелые веки пробивается свет. Он моргает, пытаясь сосредоточиться, но глаза все равно не слушаются. Веки кажутся распухшими, пересохшими, глаза щиплет. Все плывет. Он ненавидит этот туман, он знает слишком хорошо из-за чего он возникает. Ло Бинхэ дал ему что-то, он мог бы, он должен был догадаться. Конечно. Конечно. Паника медленно стягивает грудь. Его не отпустят. Ло Бинхэ не отпустит. Шэнь Цинцю сжимает простыню. В груди поднимается рвота. Он зажмуривается, вдавливается в подушки, делает короткий вдох, другой, но тело не слушается. Ломит суставы, сводит пальцы, тошнота подкатывает к горлу вместе с мерзким осознанием. Он не выберется отсюда. Никогда. Тем не менее Шэнь Цинцю каким-то чудом поднимается на ноги, раскачиваясь из стороны в сторону. Его взгляд падает на пустую чашку. Звук бьющегося стекла нарушает ненавистью тишину. Шэнь Цинцю поднимает самый острый осколок, едва не падая на колени от головокружения. Тем не менее он приставляет осколок к запястью, вдавливая его, пока на пол не падает первая капля крови, после чего вскрывает вену аж до локтя. Все вокруг мигом окрашивается в красный, а боль немного отрезвляет. Шэнь Цинцю опять приставляет осколок к запястью, создавая еще одну ужасную рану, из которой сочиться кровь.  Шэнь Цинцю садиться на пол, прикрывая глаза. Возможно это совсем не плохо, умереть так, в тишине, по собственной воле.  Голова кружится сильнее, мир рассыпается перед глазами на пятна. Он едва ощущает собственные конечности, но это даже приятно. Как будто наконец-то исчезает тяжесть, которую он носил слишком долго. Возможно, на этот раз он и правда освободится. …Но, конечно, Ло Бинхэ всегда был слишком жадным. Чужие руки ловят его, прежде чем он успевает окончательно провалиться в темноту. — Ах, профессор, — голос Ло Бинхэ звучит тепло, почти нежно. — Какой же вы упрямый. Шэнь Цинцю хочет рассмеяться, но вместо этого из его горла вырывается слабый хрип.

***

— Сегодня в сопровождении Мобэй-цзюня в частную больницу доставили одного человека, по описанию похожего на Шэнь Цинцю.  Прокурор Ду подобострастно смотрит на главу Цюндин. Один из охранников передает Юэ Цинъюаню папку с фотографиями, быстро отходя на почтительное расстояние. Тишину кабинета не нарушает ничего, кроме лая щенка, который играл с мячиком, весело виляя хвостом.  — Очень хорошо, — глава Цюндин улыбается, — вы действительно полезны, прокурор Ду. Что вы хотите в награду?  Прокурор Ду поспешно склоняет голову, на его лице застывает заученная, угодливая улыбка. Он не торопится с ответом — ведь выбор слов здесь имеет значение. — Служить вам — уже честь, господин, — говорит он наконец, но осторожный блеск в глазах выдает его истинные намерения. — Однако, если позволите… одно небольшое продвижение по службе было бы весьма кстати. Юэ Цинъюань откидывается в кресле, лениво пролистывая фотографии. Бумага хрустит под его пальцами, а выражение глаз остается неизменным — спокойным, почти насмешливым. — Вы так скромны, прокурор Ду, — произносит он, наконец, небрежно отбрасывая папку на край стола. — Но ведь я знаю, что вы хотите большего. Прокурор напрягается, но не смеет возразить. — Я подумаю, — добавляет глава Цюндин, а затем кивает в сторону двери. — Пока что можете быть свободны. Ду тут же благодарит и, сделав поклон, поспешно уходит, оставляя Юэ Цинъюаня наедине с собачьим лаем и фотографиями. Он протягивает руку, снова подбирая один из снимков. На нем — уличная съемка: мужчина в сопровождении Мобэй-цзюня, его лицо частично скрыто. Но достаточно одного взгляда, чтобы узнать знакомые черты. Шэнь Цинцю. Он кажется более худым и усталым, но разглядеть что-то еще не выходит.  Юэ Цинъюань приподнимает уголки губ, но улыбка не достигает глаз. Он переворачивает фотографию, на обратной стороне написано время и место съемки. — Значит, ты все-таки здесь, — тихо произносит он, поглаживая большим пальцем край снимка. Щенок подбегает к его ногам, тыча мокрым носом в брюки, но Юэ Цинъюань его не замечает. Он уже думает о другом.