Меж двух огней

Шэнь Цинцю нервно обнимает колени, когда Юэ Цинъюань наконец-то уходит, скрываясь за массивной дубовой дверью. В кабинете мигом воцаряется неприятная, враждебная тишина, не нарушаемая больше ничем, хотя за окном проносится бесконечная вереница машин. Прохладный воздух почти что нежно холодит кожу, ничуть не добавляя спокойствия. Раньше у Шэнь Цинцю всегда была возможность скрыться за маской и тем самым выстроить хоть какую-то преграду между собой и Юэ Цинъюанем. Раньше они хотя бы были примерно на одном уровнем, пусть и не на равных. Сейчас же находясь в темном кабинете, насквозь пропавшем порохом и дымом у него просто не было возможности спрятаться хоть за чем-нибудь: за одеждой, за строгим тоном голоса или даже за должностью декана. Тем более гротескной казалась вся ситуация. Шэнь Цинцю, в одной пижаме и даже без обуви сидел в кабинете главы самой сильной и влиятельной преступной группировки Пекина. Это звучало словно вырезка из плохой комедии, вот только смеяться ему совсем не хотелось. На фоне Юэ Цинъюаня, как всегда одетого в черный костюм, он выглядел беспомощным, словно бессловесная кукла. Шэнь Цинцю нервно сглатывает, прикрывая глаза на несколько длинных мгновений. Голова все еще кружится и ужасно болит, а тело ощущается тяжелым и чужым, будто оно и вовсе не его. Шэнь Цинцю ощущает, как тьма проникает в его сознание, заставляя каждую мысль вязнуть в грязи сомнений. Он пытается сконцентрироваться, вспомнить, зачем он здесь, в этом кабинете, где каждый предмет, от тяжелых штор до старинного стола, словно напоминал ему о власти Юэ Цинъюаня. Его собственная неуверенность подобна цепям, которые сковывают его, мешая сделать шаг к свободе. Чужие слова, холодные и надменные, эхом отзываются в его голове, вызывая прилив отчаяния. Хотя он был уверен, что ему удалось вырваться из чужой хватки это вновь оказалось не более чем самообманом. Таким желанным и сладким, но все еще обманом. От этого хочется рассмеяться в голос до хрипоты и до судорог в животе. Вместо этого он сжимает колени еще крепче, пытаясь хоть так отвлечься от давящей атмосферы. Шэнь Цинцю знал, хоть и отрицал это, что ему не сбежать. Его жизнь была плотно переплетена с Юэ Цинъюанем, и каждый шаг к освобождению оборачивался новой ловушкой. На его губах возникает усмешка, полная горечи. Эта игра была не только о власти. Это была игра о том, кто первый сломается. И каждый раз, когда он чувствовал себя на грани, Юэ Цинъюань умело возвращал его в лоно страха, словно изощренный ловец, извлекавший из него последний остаток надежды. Шэнь Цинцю опускает ноги на пол, чувствуя ледяной холод мрамора. Он ощущает, как конечности медленно коченеют, но так легче. Холод отрезвляет и помогает хоть немного привести мысли в порядок. В этот миг двери открываются. Тишину нарушают уверенные шаги и до Шэнь Цинцю доноситься эхо чужого властного приказа. Юэ Цинъюань идет не спеша, держа в руках поднос с изящным керамическим чайником и двумя чашками. В отличии от Шэнь Цинцю он отлично вписывается в атмосферу кабинета в своем строгом костюме и с холодной улыбкой на лице. — Шиди, ты должно быть замерз, — мягко, почти что ласково говорит он, ставя поднос на низкий столик, — подожди минуту. Шэнь Цинцю демонстративно громко фыркает. Эту игру он знает уже наизусть, но Юэ Цинъюаня она кажется и вовсе никогда не надоедала. Более того, каждую новую партию он разыгрывал искуснее прежней, атакуя совершенно неожиданно и безжалостно. Сначала он отступал, отлично зная, что даже Шэнь Цинцю не по силам все время быть начеку. Подступал он всегда медленно, давая жертвы осознать каждый миг и неизбежность скорого взрыва. Напряжение всегда нарастало медленно и плавно. Юэ Цинъюаню нравилось томить его в нем, капля по капля подпитывая чужое беспокойство и страх. За этим всегда следовал стремительный взрыв, после которого Шэнь Цинцю еще несколько дней не мог нормально спать и есть. Хотя это и казалось очевидным, но он все еще попадался на один и тот же крючок каждый раз. Слишком многое связывало их. Если когда-то это были тонкие нити, то сейчас они превратились в прочные цепи, разорвать которые не было под силу никому — даже им самим. Юэ Цинъюань передает ему плед с нелепо ярким узором и разливает чай. Аромат жасмина мгновенно наполняет кабинет, смешиваясь с ледяным, стерильным воздухом комнаты. Казалось бы, обычный жест, но для Шэнь Цинцю в это мгновение каждое движение пропитано скрытым подтекстом. Он сидит молча, удерживая руки на коленях, чтобы не выдать дрожь — не стоит лишний раз демонстрировать собственную слабость перед хищником, уже распробовавший вкус крови, он с удовольствие сожрет его с потрохами. — Тебе стоит расслабиться, шиди, — голос Юэ Цинъюаня проникает в сознание как шелест воды в тишине. Он не сводит глаз с Шэнь Цинцю, и этот пристальный, властный взгляд заставляет его замереть. Шэнь Цинцю хмыкает, но ничего не отвечает, стараясь не встречаться с ним глазами. В голове все превращается в хаотичное мессиво из сомнений и эмоций, которые он так старательно подавляет. Сейчас ему незачем прятаться. Остается просто сидеть здесь и изображать равнодушие — это единственное, что он может сделать, чтобы хоть немного сохранить свою уязвимость неприкосновенной. Юэ Цинъюань, словно почувствовав это, придвигается ближе, не отрываясь от своего молчаливого наблюдения. Его холодная рука едва касается запястья Шэнь Цинцю, и это почти напоминает мимолетный жест заботы. Только вот Шэнь Цинцю знает: в этом прикосновении заключена очередная игра, которую Юэ Цинъюань будет играть до конца. — Ты действительно думаешь, что сможешь продолжать так вечно? — голос Юэ Цинъюаня звучит как нежное шипение, обманчиво мягкий, но угрожающий, как натянутая струна, готовая порваться в любую секунду. Шэнь Цинцю сдерживает порыв вырваться из его хватки, заставляя себя не реагировать, оставаясь хладнокровным. Но внутри всё пылает — ярость, обида и страх, всё сплетается в тугой узел, от которого становилось тошно. Юэ Цинъюань, наконец, отпускает его запястье и, взяв чайную чашку, делает неторопливый глоток, словно смакуя не напиток, а его беспомощность. В этот миг Шэнь Цинцю чувствует, как в нем нарастает волна отчаяния, почти готовая прорваться наружу, но он снова подавляет её, изо всех сил цепляясь за ту иллюзию контроля, которая оставалась у него. Юэ Цинъюань лишь усмехается, будто видя его насквозь, видя все его попытки скрыться, и произносит с ледяной нежностью: — Рано или поздно ты устанешь сопротивляться, Сяо Цзю. Слова Юэ Цинъюаня пронзают Шэнь Цинцю, как осколки льда, разбиваясь о его сердце, о ту хрупкую защиту, которую он воздвиг вокруг себя. Он ощущает, как дыхание замирает в груди, словно каждая секунда тянется вечностью, и не может оторвать взгляда от чашки, словно это последний барьер между ним и Юэ Цинъюанем. — Ты ошибаешься, — отвечает Шэнь Цинцю, едва слышно, сам удивляясь тому, что нашел в себе силы заговорить. Его голос звучит ровно, почти бесстрастно, но внутри всё дрожит, словно на пределе. — Я не устану. И ты все еще не имеешь права называть меня так. Юэ Цинъюань не отвечает, но его молчание говорит громче слов, создавая гнетущее ощущение неизбежности. Шэнь Цинцю чувствует, как к горлу подступает горечь — смесь бессильной ярости и осознания собственного бессилия. Он понимал, что каждое его слово лишь подталкивает Юэ Цинъюаня продолжать игру, что его попытка защищаться только разжигает чужой азарт. — Ты так уверен в этом, Сяо Цзю? — мягко спрашивает Юэ Цинъюань, и его тон кажется почти заботливым, но за этой заботой скрывается жестокость, холодная и пронизывающая. — Мы уже проходили это. Зачем попусту тратить время? Ты ведь и так вернешься ко мне, чтобы не случилось. Я единственный кто так или иначе всегда будет рядом с тобой. Шэнь Цинцю с трудом сдерживает рвущуюся наружу усмешку. Это был старый трюк Юэ Цинъюаня — играть на его слабостях, на том, что он пытался забыть. И Юэ Цинъюань знал, что несмотря на всё, что их разделяет, на обиду и горечь, он всё равно слишком привязан, чтобы просто разорвать эту связь. — Как мило, может у меня был бы выбор, если бы ты планомерно не отсекал другие пути, — он произносит это, заставляя себя верить в собственные слова, и с каждым выдохом ему удается на мгновение ощутить ту силу, которую он так старательно прячет. — Будь у меня выбор, будь возможность забыть о тебе и я сделал бы это без промедления, я не засомневался бы ни на мгновение. Юэ Цинъюань усмехается, будто ему безразличны эти слова. Ему и правда всё равно, потому что он видит, как они пусты. В его глазах читается неприкрытая насмешка, будто Шэнь Цинцю — это книга, которую он перечитал тысячи раз, зная каждую строчку, каждое слово. — Не лги самому себе, Сяо Цзю, — говорит Юэ Цинъюань, снова протягивая руку и касаясь его плеча. Его пальцы холодные и твердые, как железные когти, и Шэнь Цинцю едва сдерживает дрожь, в этот раз уже не от холода, а от гнева и отчаяния. — Мы связаны, даже если ты утверждаешь обратное. Ты ведь наверняка помнишь, что я обещал тебе быть рядом. Если бы я так глупо разбрасывался подобными словами, как это делаешь ты, смог бы я сидеть сейчас здесь перед тобой? С каждым словом его хватка словно крепнет, обволакивая Шэнь Цинцю невидимыми путами, из которых нет выхода. В голове у Шэнь Цинцю мелькает мысль о том, что ему не выбраться, что он снова и снова попадается в ту же ловушку. Он ощущает, как туман сгущается в сознании, как руки становятся холодными и безжизненными. Но в этот момент внутри него что-то меняется — крошечная искра сопротивления, почти неощутимая, но живая. Он поднимает взгляд и, встречаясь с глазами Юэ Цинъюаня, понимает, что эта игра продолжится, но он тоже не сдастся. — Ты виновен в том, что случилось с семьей Цю! — обвинительно бросает он, вспоминая тот кошмар, в который тогда превратилась его жизнь. — Ты сам хотел этого, — Юэ Цинъюань безмятежно отстраняется, делая глоток чая. Над изящной чашкой вьется дым, который кажется удивительно чуждым здесь — я просто исполнил твое желание, отомстив. — Ты убил всех, — неверяще произносит Шэнь Цинцю, что бы он не говорил, но ему не хотелось верить в то, что вся его жизнь могла оказаться чужой игрой. — Убил, — спокойно отвечает ему Юэ Цинъюань — хотя мне действительно жаль, что я не успел вовремя закрыть дело и оно попало в руки тому идиоту. Но он больше не потревожил тебя. — Что с ним стало? — Шэнь Цинцю с силой впивается в подлокотники кресла, чувствуя, как сердце бешено стучит в груди, едва не проламывая ребра. — Следователь кажется выпал из окна или попал в аварию, точнее уже не припомню. Но если ты хочешь, я избавлюсь и от прокурора Цао… Ох, Сяо Цзю, ты выглядишь напуганным, в чем дело? — Следователь просто выполнял свою работу… — Он отказался сделать то, что его попросили. Он стал помехой, Сяо Цзю, — в глазах Юэ Цинъюаня мелькают безумные огоньки и Шэнь Цинцю уже и не осознает с каким трудом ему приходится делать каждый новый вздох — помехи нужно устранять. Это становится последней каплей. Шэнь Цинцю чувствует, что больше не может дышать. Словно что-то сдавливает его шею, не давая сделать новый лихорадочный вздох. Его бьет озноб, а тело сотрясает бесконтрольная дрожь. Шэнь Цинцю пытается сказать хоть что-то, но он не ощущает собственного тела, а весь мир становится гротескно серым. С каждым мгновением, невыносимо длинным, сердце норовит сбиться с ритма, а тошнота медленно подкатывает к горлу. Шэнь Цинцю кажется, что еще немного и он сойдет с ума. Тревога и страх накрывают его с головой, подобно чудовищной волне. Он захлебывается и тонет в ней, не имея ничего, за что можно было ухватиться. От этого в груди воцаряется мертвый холод и Шэнь Цинцю на долю секунды кажется, что он уже умер, а все вокруг это его персональный ад. Чужое цепкое прикосновение к плечам только ухудшает это чувство. Серые глаза напротив более не кажутся бесчувственными и жестокими внезапно оживают. Шэнь Цинцю чувствует как с губ против воли слетает противный смешок. От недостатка воздуха он превращается в тяжелый хрип, похожий на тот, который люди издают разве что в предсмертной агонии. Он обжигает губы и легкие и от этого паника только сильнее сжимает свои когти. Когда Юэ Цинъюань встряхивает его, Шэнь Цинцю ощущает, как его сердце словно замирает на миг. Все вокруг становится серым и выцветшим, будто они в черно-белом кино и даже голубое небо в окне становится кромешно черным. С губ срывается судорожный вздох, но легкие упорно не желают работать, по крайней мере Шэнь Цинцю так кажется, хотя он и не уверен ни в чем вокруг. Сам мир кажется ему ненастоящим. Только протяни руку и ткань реальности порвется, рассыпается на множество острых нитей. Почему-то от осознания этого становится безумно смешно, но он не может даже рассмеяться. Шэнь Цинцю с трудом осознает, что его собственное тело ещё принадлежит ему, что этот леденящий ужас — не сон, а вполне осязаемая реальность, сотканная из цепких, как путы, рук Юэ Цинъюаня. В очередной раз он беззвучно смеётся — горько и обессиленно, как человек, попавший в нескончаемый лабиринт, где стены с каждым шагом лишь сдвигаются ближе, поглощая его. Он догадывался, что в любой момент всё может пойти не так, что за каждым углом его поджидает очередная ловушка, но думал, что сможет контролировать хотя бы своё сердце, свои дыхания, свой страх. Ошибался. Юэ Цинъюань наклоняется ближе, так, что его тихий, почти шёпот обжигает слух. — Бесполезно, Сяо Цзю, — он говорит это так, будто обращается к ребёнку, который упорно не может понять простейшей истины. — Я ведь вижу, как тебя раздирает. Хочешь бороться? Борись. Но знай, что даже эта борьба, все твои усилия — это часть того, что я разрешил тебе иметь. Иллюзия свободы, которой ты так дорожишь. Ты и сам это знаешь, иначе разве ты был бы здесь сейчас, снова и снова погружаясь в свои кошмары? Шэнь Цинцю старается не поддаваться его словам, но яд, проникший в каждую клетку его сознания, не позволяет ему отделить правду от лжи. Зачем он вернулся? Как так получилось, что его собственные шаги вели его обратно в эту темницу, где каждый его вздох превращается в орудие пытки? На мгновение его взгляд пересекается с Юэ Цинъюанем, и он видит в этих холодных глазах нечто более страшное, чем пустота. Это удовлетворение, почти нежное, как если бы Юэ Цинъюань видел в его слабости что-то восхитительное, нечто такое, что можно наблюдать бесконечно, не прерываясь ни на мгновение. Мир опять плывет и он с трудом осознает, что это он сам до крови спивается пальцами в плечи. Юэ Цинъюань теперь больше не держит его, он стоит рядом, что-то говоря. — Шиди, тебе нужно дышать, — из его голоса почему-то исчезают опасные нотки, смеясь почти что настоящим беспокойством. Ему едва удаётся зацепиться за его голос, удержаться на поверхности. Вся его воля сжимается до одной единственной мысли — вдохнуть, чтобы не утонуть окончательно. Шэнь Цинцю судорожно втягивает воздух, когда Юэ Цинъюань наклоняется ещё ближе, и резкий запах жасмина, казалось бы, обволакивает его, душит, а затем и успокаивает. Всё ещё тяжело, почти невыносимо, но он жив. Только это и имеет значение. — Видишь, шиди, — продолжает Юэ Цинъюань, голос его теперь холодный и твёрдый, словно клинок. — Я всегда буду здесь, чтобы напомнить тебе, кто ты есть. Сколько бы ты ни пытался убежать, от себя не сбежать. Ты принадлежишь мне, как я принадлежу тебе. Сопротивляйся сколько хочешь, мне это даже нравится. Но знай, что из этой игры выхода нет. Шэнь Цинцю с трудом удерживает взгляд. В этих спокойных, бесчувственных глазах, кажется, нет ни намёка на сомнения. И вдруг, неожиданно для себя самого, он чувствует что-то, что почти похоже на отчаянное облегчение. Вся его жизнь — лишь череда выверенных шагов, которые всегда приводят его обратно к тому, от чего он мечтал избавиться. Но, возможно, не сейчас. — Ты ошибаешься, — тихо произносит он, его голос почти неслышен, Шэнь Цинцю кажется что кто-то разом вынул из его тела кости. Юэ Цинъюань молча изучает его, словно любопытный наблюдатель, которого забавляет этот всплеск хрупкой отваги. Он усмехается, и этот едва заметный жест заставляет Шэнь Цинцю ощутить, что в глубине души он затеял очередную партию — новую, возможно, ещё более жестокую. Шэнь Цинцю невольно радуется, что его желудок пуст, иначе его наверняка стошнило бы он отвращения. Чужое лицемерие становится еще одной нитью реальности, которая стремится выскользнуть из и без того дырявой ткани, позволив ей окончательно распасться. Ему внезапно кажется, что только протяни руку, и ткань реальности разорвется, обнажая пустоту, в которой исчезнут и эти стены, и гнетущий взгляд напротив. Но Шэнь Цинцю не двигается. Он застывает, упрямо цепляясь за тонкую грань самообладания, осознавая, что любое движение в этом состоянии может выдать его страх. Юэ Цинъюань смотрит на него со смесью любопытства и… едва уловимого удовольствия. Шэнь Цинцю не может понять, откуда это чувство, но в груди разрастается глухая ярость, ещё более усиливающая удушье. Он пытается отвести взгляд, сосредоточиться на пустоте за окном или на узоре на ковре, но каждое его усилие словно ловит холодная рука Юэ Цинъюаня, возвращая к тому, что он так отчаянно стремится забыть. Юэ Цинъюань медленно наклоняется, его голос — это тихий шелест, проникающий в сознание: — Ты всегда пытался сопротивляться, но чем дальше ты уходишь, тем сильнее запутываешься. Ты ведь знаешь, что с этим ничего не поделаешь. Мы с тобой связаны слишком крепко, чтобы ты мог сбежать. В этом тоне нет ни капли угрозы, но именно эта спокойная уверенность пробирает Шэнь Цинцю до дрожи. Он знает, что стоит Юэ Цинъюаню хоть немного надавить, и он снова окажется в тех же цепях, только ещё глубже. Его гордость — это единственное, что осталось. Но даже эта крохотная защита медленно осыпается под пристальным взглядом. — Я… — голос предательски срывается. Он на мгновение останавливается, с силой сжав кулаки, чтобы унять дрожь. — Ты не понимаешь, что значат эти слова для меня. Я пытался забыть, пытался построить что-то другое… Юэ Цинъюань лишь усмехается и, не отводя взгляда, протягивает руку, снова касаясь плеча Шэнь Цинцю. Это прикосновение напоминает железный капкан, оно обжигает и хочется содрать с себя кожу, лишь бы позабыт об этом. — Если бы я дал тебе уйти, шиди, — произносит он, мягко и терпеливо, словно объясняя что-то очевидное, — что бы ты сделал? Разве нашёл бы покой? Эти слова, эти движения — всё это повторяется вновь и вновь, как заезженная пластинка. Шэнь Цинцю понимает, что это ловушка, и все же не может перестать реагировать. Его взгляд, полон отчаяния и гнева, поднимается, встречаясь с холодным лицом напротив. — И ты правда думаешь, что я никогда не найду способ разорвать эту связь? — бросает он, пытаясь вложить в голос всё презрение и уверенность, на которые способен. — Ты ведь не всесилен, Юэ Цинъюань. Юэ Цинъюань замирает, его лицо на мгновение остается безмятежным, а затем уголки его губ дрогнули в легкой, почти невидимой усмешке. Словно он понимает что-то, что ускользает от Шэнь Цинцю. — Возможно, — произносит он медленно, едва слышно, но в его голосе чувствуется странное тепло. — Но я могу ждать, пока ты сам поймешь, что уходить бессмысленно. Он внезапно улыбается, протягивая ему чашку с чаем. Шэнь Цинцю послушно принимает ее. Это позволяет хоть немного успокоится, хотя ему и хочется разрыдаться от бессилия.