Family

Стать миллиардером, директором огромной корпорации и в целом успешным человеком Реджинальду Харгривзу, естественно, было нелегко. Для достижения своих целей он прилагал все усилия, не жалел времени, проливал пот и кровь, стремясь покорить тайны мироздания. Амбициозный, он преодолевал все встававшие на его тернистом пути преграды, хоть на это и уходили месяцы и годы. В **** году в семье Харгривзов родился мальчик весом в четыре килограмма. Отец решил назвать его Реджинальдом в честь английского биолога и генетика — Реджинальда Паннета. Однако с самого детства мальчик показывал интерес к точным наукам, особенно увлекаясь математикой и физикой: он задавал родителям такие вопросы, на которые те попросту не знали ответов, поэтому искал их сам. В школе он явно превосходил своих сверстников по интеллекту, отчего директора приняли соответствующее решение, и он рано поступил в университет — в возрасте 14 лет он уже считался студентом Гарварда. В стенах учебного заведения подросток не чувствовал себя неуютно среди совершеннолетних, даже наоборот: ему было в одно удовольствие беседовать с образованными людьми, а не с теми оболтусами, которыми кишели средние классы. Реджинальд был и остался единственным ребёнком в семье. Возможно, чувство одиночества, которое сопровождало его всю жизнь, и стало поводом желать детей. Но чтобы иметь детей, надо было уметь их обеспечить, а значит — работать. Он никогда не сомневался, что сможет найти работу, ведь он был гением; а гениям достаётся всё самое лучшее. Боюсь, что так бывает только в книжках и фильмах. Реальность сурова, и чтобы ухватить и себе место под солнцем, надо рвать и метать препятствия, к чему он не был ещё готов, однако. Место фамилии в обществе, популярность среди сверстников и не только, наглость и упрямство — вот чем руководстовались люди. И Реджинальд, выходец из семьи простого банкира, не стремящийся к популярности, и, конечно, упрямый, но вовсе не наглый — в этот мир пока не вписывался. Его не хотели брать на работу ни в одну научно-исследовательскую компанию и ни в один университет (как профессора). Везде требовали стаж либо же списывали всё на молодость и некомпетентность. В “сказки” про гения Реджинальда Харгривза они не верили, да и не то чтобы хотели верить. Таким образом, от нищеты его спасло предложение стать ассистентом у профессора затхлого университета, имени которого Реджинальд даже не хотел запоминать. Стыд, который он испытывал за то, что не смог пробиться и стать лучшим, как он обещал родителям перед их смертью, поглощал его и забирал надежду на изменения. Мысли о том, что это и есть его предназначение — гнить в маленьком кабинете старика, заполняя его бумаги, не покидали его до определённого момента. Свет в его жизнь пробило знакомство с леди *****. Совершенно случайная встреча в кофейне перевернула его мир с ног на голову. Тогда она ненамеренно пролила на него свой латте, а после так долго просила прощения, что Реджинальду аж стало неловко. В качестве извинения она заказала ему чёрный колумбийский кофе. Мужчина и до сегодняшнего дня удивлялся, как она узнала, что это его любимый. По мере того, как они узнавали друг друга, он понимал, что она и сама по себе была удивительной. Она занималась инвестированием в проекты, которые в итоге всегда завершались успешно. На вопрос, как она их выбирает, она всегда скромно отвечала, что “так чувствует”. Но когда она вкладывала деньги в проект Реджинальда по отправке обезьяны в космос, то она сказала, что “знает”. Её улыбка, которую Реджинальд хранил у себя в голове как самое драгоценное сокровище, освещала всё вокруг, стоило ей появиться. Исходившая от неё аура притягивала к себе и завлекала, не отпуская. Она была преисполнена достоинствами и, даже если и имела недостатки, они всегда меркли и оставались в сторонке на фоне её добросердечной души. Находясь рядом с ней, он не видел ничего невозможного. Реджинальд и не догадывался, что так бывает — чтобы один человек заставлял другого чувствовать таким окрылённым и непобедимым. Чтобы это могло произойти с ним, который всегда и везде был один. Они поженились весной, через три года после заветной встречи, и Реджинальд мог отдать всё, чтобы вновь вернуться в то время — самое лучшее в его жизни. Теперь он разделял дни и ночи с ней и с гордостью мог назвать себя её мужем, а заодно и счастливейшим человеком на свете. Медовый месяц они полностью провели дома, отдыхая от вечной работы и суеты, ведь благодаря ей и её поддержке Реджинальду удалось пробиться в высшие круги, хоть он там и не успел закрепиться. Реджинальд наслаждался этой идиллией, пока мог. *** “Хорошего в жизни всегда немного,” — думал он, стоя с белыми хризантемами в руках у каменной плиты. Рак мозга. Они поздно определили, что с ней происходило. Постоянная головная боль, рвота, ухудшение зрения. Как же Реджинальд был глуп в то время и как же поздно понял, чем это обернётся им обоим. К моменту обращения в клинику ей оставалось полтора года, а вероятность выживания составляла ничтожные 30%. Они проиграли в этой жизни, не успев даже узнать правила. Она носила частичку его у себя под сердцем. Однако и эту жизнь им выиграть не удалось. Их не родившийся ребёнок заснул навсегда, ещё не успев увидеть свет. Больше Реджинальд не хотел детей. И другую не хотел тоже. Собрав все их сбережения, Харгривз отправился в родной Берлин. В Вашингтоне он находиться больше не мог: всё напоминало о ней. Приехав в родной город и “навестив” родителей, он сразу отправился на поиски специалистов и свободного помещения. Ему срочно было нужно заняться чем-то, отвлечься. Для первого крупного проекта нажитых денег должно было хватить. Так родилось его первое детище — научно-исследовательская компания Harkell. Шли года. ***** не ошиблась в Реджинальде, и он, как и его компания, шли по пути успеха, новшеств и богатства. Пока одним днём он не застал свой совет директоров за делёжкой наследства компании, и примечательно, что его самого они об этом даже не уведомили. Интересно, однако: Харгривз жив-здоров, а они уже делят его имущество. Непорядок. Тогда он всерьёз задумался о скоротечности жизни, и ему не совсем хотелось, что бы её старания и его труд пошли нахлебникам на пользу. Пришлось пойти наперекор своим обещаниям. Появились ещё два его ребёнка, но на этот раз живых. На самом деле наследника он хотел всего одного, но кто ж знал, что у этой #### родятся именно близнецы. Так и получилось, что на свет появились мальчики, очень не похожие друг на друга. Забавно было видеть их вместе: светловолосый и голубоглазый Лютер и темноволосый зеленоглазка Номер Пять. Что касается имён, то насчёт первого Реджинальд не беспокоился; она хотела, чтобы сына звали Лютером. А вот что касается младшего, имя ему Харгривз не мог подобрать даже после рождения, первое время зовя его просто Харгривзом Младшим. Реджинальд даже думал дать ему какое-нибудь рандомное имя, что первым придёт на ум. Однако донья Мартин отговорила его, причитав, что имя ребёнку надо давать разумно. Он не понимал, с каких пор он прислушивался ко мнению прислуги, но всё-таки предался раздумьям. Не найдя подходящего нормального имени, он решил сломать правила игры и назвать его цифрой. Пять — цифра красивая и по своему простая. Поэтому выбор пал на неё. Дети вообще очень тактильные создания, чего, конечно, до года Реджинальду удалось избежать. Хотя даже ползком близнецы всегда пытались привлечь внимание отца. Номер Пять и Лютер то и дело путались под ногами, в прямом смысле. Помнится, как-то он споткнулся о Лютера. Бедняга тогда долго плакал, пока перед глазами не появилась какая-то яркая игрушка, отвлёкшая его внимание. Однако после первых шагов всё стало только хуже. Лютер сразу начал носиться по дому, как угорелый, опрокидывая всё на своём пути. Номер Пять же ни в какую не хотел ходить, постоянно прижимаясь к ноге отца и протягивая ему свои пухленькие ручки, жалобно прося “Эджид” поднять его. “Эджид” стало первым словом близнецов; так они звали Реджинальда. “Эджид!” превратилось в личную головную боль Харгривза Старшего. Дети, только заприметив отца, сразу же начинали кричать и звать его, что не могло не раздражать и так уже устававшего из-за работы мужчину. А она любила детей... Будь она здесь, он бы, наверное, тоже любил. Реджинальд, поняв, что больше не может выносить этого, начал поиски няни. Хоть он и хотел поскорее избавиться от вечного внимания своих сыновей, ему надо было найти достойную, которая бы соответствовала всем его критериям. Во-первых, это обязательно должна была быть женщина, потому что он считал, что мальчикам нужна мать, хоть и не настоящая. Во-вторых, ей нужно было иметь по крайней мере высшее образование и знать немецкий и английский в совершенстве, а также быть хорошо воспитанной. В-третьих, никаких плохих привычек и судимостей. В-четвёртых, конечно, ей было необходимо уметь ухаживать за детьми, ладить с ними и успокаивать их. Хоть нанимал работников обычно помощник Реджинальда, за это дело он взялся сам. Нет, он доверял Патрику, но Харгривз хотел знать, кого он берёт на роль няни его детей. Он проводил собеседование с кандидатками в своём кабинете, тщательно изучая каждую: сначала просматривая их резюме, а потом задавая миллион вопросов. Стоило девушке ответить как-то “не так”, Реджинальд сразу же говорил, что она ему не подходит. Харгривз был на грани отчаяния, что было ему, кстати, несвойственно, но он попросту терял время: никак не находилась идеальная няня для его детей. Возможно, такой просто и не существовало. Тем не менее он решил дать ещё одной особе шанс, чтобы убедиться в этом окончательно. Но убедиться в этом ему не довелось. Её звали Эвелин Мюллер. Родом она была из Кёльна, но прожила всю жизнь в Берлине. Училась здесь же, в местном университете искусств на факультете дизайна и успешно окончила его, получив степень Бакалавра. Мечтала создать дизайн для какой-нибудь крупной компании; собственно, она увидела возможность в объявлении о том, что самому Реджинальду Харгривзу нужна няня. Эвелин утверждала, что никогда не пила, не курила, тем более не принимала наркотических средств и даже ногти не грызла. Также у неё было несколько младших братьев, за которыми её постоянно оставляли присматривать, поэтому она была хорошо просвещена в этой сфере. Реджинальд отметил, что это уже было хорошо; а дальше было только лучше. Он тестировал её знания в разных областях, и она показывала прекрасные результаты, особенно в литературе и философии. Эвелин проявляла способности к эмпатии, но умела различать работу и личную жизнь, а в ситуациях, в которые её ставил Реджинальд, руководствовалась разумом. — Вы приняты. Можете приступать к работе сегодня. — Ожидавшая очередного вопроса Мюллер удивлённо хлопнула глазами. — Поздравляю. Представлять няню Реджинальд не пришёл, поэтому Эвелин сделала это сама. Её внешность была приятной, а на лице сияла улыбка — этого хватило для того, чтобы понравиться малышам. Она оказалось действительно хорошей няней и выполняла все требования своего босса: меняла мальчикам подгузники, выходила с ними на прогулки, играла и разговаривала. Она заменяла им того, кем должен был быть Реджинальд. Время шло, близнецы росли. Лютер отличался от брата своим высоким ростом и мягкостью характера, в то время как Номер Пять больше был похож на отца. Эвелин наблюдала за всем этим процессом и сопровождала их на каждом шагу. Однако, хоть дети и любили фрау Мюллер, они всё ещё были одиноки. Однажды Харгривз заметил Лютера, разговаривавшего с ночником в виде Луны. *** Тогда ему было четыре года. Каждую ночь, когда Номер Пять уже тихо сопел в любимую подушку, Лютер заводил разговоры с Ночкой. Так он прозвал ночник, подаренный каким-то дядей на третье день рождение. Он рассказывал ему всё, что приходило в голову, свято веря, что Ночка живой и слушает его. А иначе зачем тогда тот дядя сказал, что Ночка будет беречь его ночью? — Воробьи такие противные, Ночка! И глупые! И вообще, кто любит воробьёв? — жаловался Лютер своему другу. Порой он отвечал ему. Как-то раз, во время очередной беседы про воробьёв, он мигнул, соглашаясь с ним (кто же знал, что это было всего лишь короткое замыкание?) А иногда он даже шипел! Почему-то фрау Мюллер его тогда забрала на ремонт, и, когда Лютер спросил почему, она ответила, что он сломался. Лютер лишь надеялся, что Ночке не сделали слишком больно и он вскоре поправится. Один раз подобную беседу застал Реджинальд. — Ты знаешь, Номер Пять самый занудный брат в мире! А ещё очень вреднючий! И не делится зефирками, хотя я ему всегда даю свои конфетки. И папа его никогда не ругает! — жаловался Лютер ночнику, в ответ тот лишь молчал. — Хотя знаешь, мне всё равно. Он маленький (очень :D) и пусть ест зефирки, они мне всё равно не нравятся. Но я очень люблю его! И папу! И фрау Мюллер! — Реджинальд даже не заметил, как улыбнулся. — Фу! Зачем ты напомнил про воробьёв! Временами, в какие-то особенно сумбурные дни, он приходил послушать эту беззаботную болтовню. Что же касалось воробьёв... То откуда у обоих близнецов такая большая неприязнь к ним, не знал никто. Даже фрау Мюллер, всегда бывшая с ними рядом. *** Урок рисования у них в это время преподавал Фабло Фикассо. Номер Пять удивился, почему у их нового учителя такое созвучное имя с Пабло Пикассо, которого они прошли с месье Вурено, их прошлым учителем. — Сегодня я хотел бы попросить вас нарисовать то, что вы любите, и то, что вы не любите, — сказал он детям, добавив: — Только не рисуйте друг друга, папу, или Эвелин Мюллер. Иначе это будет слишком легко. Лютер не понял, чего месье Фикассо нашёл лёгкого в рисовании людей, но спорить не стал. — Ваши рисунки мы покажем вашему папе, фрау Мюллер и чете Мартин. Устроим своеобразную выставку, раз мистер Харгривз сегодня свободен, — пообещал он им, и дети принялись рисовать. В гостиной на диване уселись фрау Мюллер и Харгривз старший, в кресле — Фабло, а на стульях рядом разместились дон и донья Мартин. Фабло светился то ли от гордости, то ли светился он сам по себе, было неясно. На первых рисунках, которые держали дети, стоя в центре гостиной было изображено то, что им нравилось. На листе Номера Пять была какая-то коричневая клякса с чёрными и красными точками и полосками. Реджинальд, оценочно взглянув на это, сделал вид, что понял, что же такое нарисовал его сын. Подобные лица оказались и у четы Мартин. Казалось, только Эвелин знала, что означало это своеобразие. — Это собака, — объяснил Номер Пять, глядя на отца. — Видите, здесь у неё хвостик, а здесь лапы. Вот это усы. — У собак нет усов! — воскликнул Лютер. — У некоторых есть, — мягко возразила фрау Мюллер. — Да! Я так и знал, что ты, мой юный друг, — талантище! — встал с места Фикассо и похлопал Номера Пять ладонью по спине. — Я уверен, Да Винчи бы гордился тобой! — Это же не похоже на собаку, — нахмурился Номер Пять, не понимая, чему радуется его учитель. Даже его папа не понял, что это собака! — Не всё с первого раза! — опешил вначале, но потом сказал Фабло. Если у Номера Пять была клякса, то у Лютера жёлтый круг с дырками. Казалось, что даже Эвелин подумала, что это сыр. Тишину прервал Номер Пять: — Мне казалось, что ты не любишь сыр! Это должно было быть вторым рисунком! — Это не сыр! Это Ночка! — обиделся Лютер, глядя на брата. — Месье Фикассо, скажите же, что это похоже на Ночку, а не на сыр! Фабло, легко улыбнувшись, решил поддержать Лютера: — Да-да, я сразу понял, что это вовсе не сыр! Вот, прекрасно видны черты Ночки, — указал он на рисунок, про себя думая: “Знать бы вообще, кто такая эта Ночка”. Остальные лишь ободрительно улыбнулись, и Лютер вроде бы им поверил. Следующие были рисунки того, чего они не любят. У обоих мальчиков были изображены какие-то странные коричневые овалы со всякими палками и точками. — Это воробей, — хором произнесли близнецы. Зрители внимательно вгляделись, распознавая очертания птиц. Реджинальд удивился неприязни обоих детей к непримечательной птице. Фрау Мюллер кивнула, осведомлённая об этом, а пара Мартин недоумённо переглянулась друг с другом. — Оу, — откликнулся Фабло. — Очень похоже. Может, расскажите нам, почему вам не нравятся эти прелестные создания? — Они не прелестные, они жуткие, — сказал Номер Пять. — Видите, он стреляет лазерами из глаз, — он продемонстрировал красную линию, идущую от чёрных шариков. — А ещё они очень страшные! — дополнил Лютер. — И у них заместо крыльев острые-преострые кинжалы, — показал он на свой рисунок. — Но настоящие воробьи не могут стрелять лазерами из глаз, — осторожно сказала донья Мартин, переводя обеспокоенный взгляд с мальчиков на фрау Мюллер и сэра Реджинальда. — И у них обычные крылья, — добавил дон Мартин. — Они просто это скрывают, — уверенно ответил Номер Пять. — Под видом мирных птиц они творят самое что ни на есть реальное зло! — И дырявят мячики! И какают на машины! — поддакивал Лютер. — Лютер! — остановила его фрау Мюллер, грозно взглянув на старшего близнеца. — Извините, — ни капли не смутился тот. — Но это правда! Вы сами никогда не видели? — Предлагаю закрыть тему и поесть пирога, — вмешался Реджинальд, имея в виду, что разговор окончен. *** Однако, несмотря на всю его холодность, отгороженность, открытую неприязнь и порой жестокость, они всё ещё любили его и хотели его внимания. Насколько же его дети всё-таки любвеобильные комочки счастья. Они понимали, что их отец больше предпочитал сидеть в кабинете и разбираться с какими-нибудь бумагами, чем проводить время с ними, но они верили, что если постараться, то тот обязательно с ними поиграет. Наверняка, думали они, проблема в том, что у них нет игровой детской площадки. Лютер и Номер Пять сразу нашли решение — построить такую. Сэр Реджинальд не должен был об этом знать, чтобы это было сюрпризом, поэтому они не сказали о своей идее никому, даже фрау Мюллер. Примечательно, что никто из них не ставил под сомнение то, что они смогут это сделать, несмотря на свой дошкольный возраст.

*** Вечером, пока взрослые ужинали, братья попросились на улицу, и им разрешили погулять до восьми вечера. На часах уже было семь, и они так торопились, что Лютер успел тысячу раз навалиться на младшего, застёгивая ботинки, а Номер Пять, как всегда, ворчал и упрекал брата за его неуклюжесть. Вскоре к ним подошла фрау Мюллер, проверила их одежду и наказала быть осторожными и никуда далеко не уходить. Когда она ушла, братья быстренько вытащили связку ключей из одного ящика и, немного повозившись, нашли ключи именно для сарая. Отыскав там какие-то шины, похожие на шины от их машины, верёвку, несколько палок, гвозди и молоток, они принялись мастерить. Начать они решили с импровизированной качели, посчитав, что её построить легче. Лютер для безопасности завязал узлов шесть на шине, и перед ними возникла проблема: им нужно было куда-то эти качели привязать. Деревья в саду были чисто декоративными, поэтому вешать на них они не осмелились. После быстрого осмотра нашлась балка, торчавшая из крыши сарая (про наличие которой сэр Реджинальд не знал: торчащие балки в его сарае?! Неприемлемо!) — Подсади меня, я залезу наверх и перевяжу качели, — уверенно попросил Номер Пять, уже готовый залезть на Лютера. — Почему это ты будешь перевязывать качели? Я узлы лучше вяжу! — не согласился Лютер. — Глупый! Я тебя поднять не смогу, ты тяжёлый! И вообще, я, — он показал на себя, — мастер узлов! Понимая, что младший его и впрямь поднять не сможет, он наклонился, помогая брату залезть на свои плечи. Подобная пирамидка была довольно шаткая из-за постоянного ёрзанья Номера Пять и плохой координации старшего. В итоге Номер Пять зацепился ногой за какую-то торчащую железку и, схватив балку рукой, рывком подтянулся наверх. Усевшись, он подтянул к себе верёвку, принимаясь завязывать узлы. Лютер же помогал снизу, поддерживая шину, чтобы брат ненароком не свалился от его веса. — Всё готово! — крикнул Номер Пять и показал Лютеру большой палец вверх. — Давай, попробуй покачаться! — Ты уверен? — косясь на их изобретение, недоверчиво спросил Лютер. — Что-то мне кажется, что стоит потуже завязать. — На все сто! — улыбался ему младший. — Если боишься, то я могу покататься первым, — “если спущусь”, — думал про себя Номер Пять. — Я не боюсь! — тут же возразил старший. — Не надо, я сам. Ты, может, слезешь оттуда? А то уселся, упадёшь ещё. — Мне здесь хорошо, тут воздух лучше! — лишь кинул ему близнец. Лютер не понял, почему там воздух лучше, но раз так говорил я-знаю-всё Номер Пять, то так оно и было. Продолжая с опаской смотреть на их своеобразные качели, он сел на шину и покрепче ухватился за неё. “Была не была”, — подумал он и, собравшись с силами, ногой оттолкнулся от земли. Итак, всё было хорошо: шина держалась, и он не падал. Лютер повеселел и начал набирать скорость, а Номер Пять восторженно хлопал в ладоши, радуясь тому, что всё прошло успешно. Теперь в их планах оставались песочница, лошадка и ещё горка. Ну ладно, с первым они легко справятся, но было сложнее со вторым и третьим. Номер Пять как раз размышлял, как бы им смастерить лошадку, которая выдержит вес сэра Реджинальда, как внезапно раздался громкий визг. Мальчик испуганно опустил глаза и обнаружил, что Лютер вместе с колесом свалились и покатились дальше по двору. Он, видимо, слишком сильно наклонился вперёд, потому что тоже грохнулся с балки, приземлившись на левый бок, протяжно простонав. Слава Богу, это было не так высоко, и он отделался лишь несколькими ушибами и синяками. Когда он смог подняться на ноги, он нашёл глазами Лютера, который всё ещё находился в шине, и побежал к нему, немного похрамывая. — Ты как? — обеспокоился Номер Пять, помогая брату встать. — Сильно ударился? — Говорил же, узлов больше надо, — вымученно произнёс Лютер, у которого жутко кружилась голова. — Только голова кружится, и… — Лютера вырвало, из-за чего Номер Пять брезгливо отпрыгнул, упав на задницу. — Фу, Лютер! — прокричал он, закрывая глаза. — Мог бы хоть отвернуться! — Я как раз хотел сказать, что меня тошнит, — шмыгнул носом близнец. — А ты надышался свежим воздухом? — Номеру Пять показалось, что Лютер использует сарказм в речи! — Ладно, прости, — признал свою ошибку Номер Пять, думая, что ему и вправду показалось. Лютер понятия не имеет о сарказме! — Я… — Что здесь произошло?! — раздался холодный голос сэра Реджинальда, вышедшего из дома, чтобы подышать воздухом и почитать. Он вообще не ожидал увидеть здесь то, что предстало перед его глазами. Да, картина чудесная. Лютер с зелёным лицом, судя по всему, застрял в одной из зимних шин от его автомобиля. Номер Пять, весь грязный и чумазый, с травой в волосах, лежал рядом. Вокруг были разбросаны какие-то инструменты из сарая. А называется картина так: “Отпустил детей погулять во дворе на часок”. Появление отца застало близнецов врасплох. Они переглянулись и поняли, что забыли продумать одну деталь: как оправдаться, если их застукают за постройкой площадки. Номер Пять, как зачинщик, начал объяснять: — Сэр Реджинальд, мы с Лютером хотели поиграть, но кое-что пошло не так и вот… — Он указал головой на до сих пор не вылезшего из колеса брата. — Мы не думали… — Вот именно, вы не думали. Разве с такими вещами играют? Это же небезопасно! А если бы вы серьёзно поранились? Или того хуже? Вам вообще не дозволено брать инструменты в руки, — Харгривз взглянул на молоток и гвозди. — Встать можете? Кажется, Лютер пока не в состоянии. Номер Пять, дотащи его до дома. Обратитесь к фрау Мюллер за помощью, а я пока здесь всё уберу. Младший кивнул и пошёл выполнять его указания. Лютера до сих пор слегка мутило, и Номер Пять надеялся, что того не стошнит ещё раз. Реджинальд вздохнул, наблюдая за удаляющимися фигурами детей. *** Глядя на входящего домой еле сдерживающего слёзы Номера Пять, он выдохнул, а затем вновь обратил свой взор на катализаторов его вспышки гнева. Взобравшись по ступенькам к особняку, он добавил: — Больше никогда не приближайтесь к моим детям. И громко хлопнул дверью. Он сам не понял, почему сорвался на сыновей, те ведь ничего плохого не сделали. “Да, Реджинальд, дети растут и скоро они перестанут добиваться только твоего внимания.” Он совсем забыл о том, что люди, как никак, существа социальные, особенно дети. И им уже не хватает внимания слуг и преподавателей, а также его недовнимания. Сейчас они хотят друзей-ровесников, а через ещё восемь лет? Они ведь захотят встречаться! Может, зря он так? Конечно, тот кудрявый мальчик не на шутку взбесил его своим поведением, и всё же, как там говорила та семейная психологиня? “Для них моё слово решающее? Не означает ли это, что я поставил крест на общении с другими людьми для них?” Уже ночью, проходя мимо комнаты Лютера (с недавних пор они спят раздельно с Номером Пять), Реджинальд понял, что тот не спит. Заглянув в щёлку, он увидел Номера Пять, тихо сопевшего в тёплый бок старшего брата. — Ночка, отец сегодня был без настроения, — шёпотом рассказывал он ночнику. — Он накричал на нас с Номером Пять, и тот заплакал. В последний раз я видел, как он плакал, когда ему не разрешили взять Пенникрамба, — собака, как оказалось, возилась где-то под одеялом, — а это было два года назад! — Младший шевельнулся, и Лютер притих, поглаживая того по волосам. — И мы познакомились с другими детьми, они мне понравились. Особенно Эллисон! Она такая умная! И красивая! Хотя Ваня тоже милой была, но Эллисон мне больше понравилась… Дальше сэр Реджинальд уже не слушал, чувствуя, что касательно тех “ещё восемь лет” он тоже ошибся. Возможно, было бы правильно немного социализировать себя и сыновей.

*** Миссис Рэйвер-Лэмпмэн разъярила его своими словами, заставляя вспоминать о болезненном прошлом. Она явно перешла за линию, что даже пёс решил отстаивать раненую честь семьи. Глухим ударом, она напомнила о том, что даже его дети, отчасти чужие, не её. Беднягам наверняка тоже тяжело жить в неполной семье, осознавая, что их родная мать не имеет никакого отношения к семье и просто дала им жизнь. Даже несмотря на присутствие и заботу фрау Мюллер, это не делало её их родной матерью. Всколыхнув старые воспоминания, Реджинальд Харгривз, не обращая ни на что и ни на кого внимания, ушёл в свои мысли…