Воробьиная психология

∞

А ветер перемен может просочиться в любую щель…

И даже когда ты закроешь за собою дверь,

Он может пролезть за тобой.

М.Г. Почитальная

      Приют Святого Вула стоял на окраине Лондона. Это было трёхэтажное здание с покосившейся крышей, уныло смотрящее на дорогу. Высокая чугунная ограда, окружающая участок стройным квадратом с острыми зубцами, скрывала тщательно выбритый газон с длинными грядками, занимающими почти весь задний двор и старый сарай Билли Янки, чье лицо было выцарапано на внутренней стенке постройки так давно, что никого уже не удивляло ни его там присутствие, ни криво вколоченные гвозди на месте глаз, всё время смотрящие в разные стороны.       В приюте было тихо и чисто. Если бы не табличка на заборе, никто бы и не подумал, что в нем живут дети. «Порядок, дисциплина, труд» — было негласным девизом этого места. Многократно, день за днём, воспитанникам повторяли, что у них нет заботливых опекунов, поэтому они должны быть самостоятельны и усердны, а ещё безоговорочно послушны. Им запрещалось громко разговаривать вне классных комнат, если к ним не обращался Господин Старший воспитатель, нельзя было шуметь и нарушать покой. Заниматься бесполезными вещами, не приносящими пользы приюту, тоже считалось неприемлемым.       В приюте не было одиночек, такие просто не выживали. Мальчики и девочки, росшие здесь, не думали о сложном и просто жили, как одна большая механическая сороконожка, которая отрубала себе конечности, если те приходили в негодность и больше не приносили пользы. Все, как один, умели работать руками, знали наизусть церковные молитвенники и тринадцать способов пережить зиму, если отопительный котел снова объявляли неисправным. Все они были обучены обслуживать себя и свои нужды, поддерживать порядок во всем — и в мыслях, и в общих комнатах. Вторых шансов здесь не давали, как не давала их и взрослая жизнь: били всегда один раз, наотмашь, до крови, и если детская память ещё могла вывернуться наизнанку и забыть, то тело боль не забывало никогда.       Были и те, кого пятнали «обладателями свободолюбивого характера». Перекормленные и перенеженные, слабые, как новорожденные щенки, и бесполезные, как тот самый Билли Янки с глазами из гвоздей. Приютские не подпускали к себе близко Одомашненных, боялись услышать чужие мысли и заразиться этим страшным «свободолюбивым характером», презрительно-осуждающе звучащим из уст воспитателей.              У приюта Святого Вула была одна особенность — его хозяева, для чужих мистер и миссис Коул и Госпожа Директриса и муж Госпожи Директрисы для приютских, владели рукавичной лавкой в центре Лондона со своим производством. Роль рабочей силы здесь отрабатывали воспитанники, заменяющие штабных швей и ткачей.       Серое здание хоть и не было старым и обветшалым — за его состоянием тщательно следили — но зимой в нём приходилось несладко. В окна и щели постоянно задували стылые ветра, а в дождь и вовсе приходилось подстилать под рассохшуюся оконную раму тряпки, чтобы комнаты и коридоры не заливало водой. Обогревательный котёл топили редко, только в совсем холодные дни, когда на лестничной клетке уже начинал образовываться иней, а губы детей синели вместе с теряющими чувствительность пальцами. Одежда у каждого воспитанника была не самого плохого покроя, но отличалась блеклостью, попросту вымытая до хмурой серости многократными стирками хозяйственным мылом.       На Рождество Христово, в Сочельник, воспитанники приюта пели в хоре при местной церкви. В такие дни горожане были особенно щедры на пожертвования. Каждый прилежный воспитанник старался заработать как можно больше пенсов, которые потом с радостью опустит с приятным слуху звоном в жестяную банку, гордо стоящую в холле приюта, и дисциплинированно будет дожидаться вечера, когда миссис Коул поедет в город и обменяет заработанные деньги на шоколадных кроликов.       По весне в их мирке начинались огородные работы, на которых дети работали после завтрака и до обеда, потом четыре часа — на производстве. Оставшееся время они учились в церковной школе, а после ужина начинались «штрафные часы». Те воспитанники, которые по наблюдению Господина Старшего воспитателя плохо выполняли свою работу днём, шли отрабатывать на производство ночью.       Летом их вывозили на море. Целую неделю они проводили на молочной ферме в деревушке Рай, помогая фермерам с уборкой первого урожая пшеницы и дойкой скота, отмываясь от городской пыли и въевшихся под кожу запахов нечистот. В такие дни солнце светило особенно ярко, трава была сочного зелёного цвета, а холодные волны настоящего моря насыщенного синего цвета с чёрными пятнами глубины завораживали тихим шуршанием и чистой пеной.       Двадцать первое июля тысяча девятьсот тридцать седьмого года началось с привычного верещания воспитательского свистка, эхом прокатившегося по всему приюту. И тихое утро, разбавляемое постукиванием дождя по старой крыше и завыванием сквозняка на нижних этажах здания, наполнили жалобные скрипы кроватей, шлепанье босых стоп по остывшему за ночь щербатому паркету, всплески умывальников и шорох колючих покрывал.       Общие комнаты зажужжали, загудели, вновь наполнились жизнью, готовые встречать новый день.       Их отдельная комната больше походила на каморку, каким-то чудом уместившую внутри себя две кровати, стол со стулом и две тумбы с личными вещами. Одна из кроватей всегда была аккуратно заправлена. Ей здешние обитатели не пользовались.       Пронзительный свист потревожил их чуткий сон. Кокон из двух одеял зашевелился и из него показалось заспанное личико мальчика.       Душераздирающе зевнув, Том вздохнул, потирая кулачком слипающиеся глаза и рывком подскочил с кровати, натягивая брючки. Рядом завозились и на свет показалась ещё одна помятая мордашка. Сара зевнула, зеркальным жестом потирая глаза, и зябко съёжилась от утренней прохлады, тайком пробравшейся через рассохшиеся щели в оконной раме.       Встряхнувшись и сбросив с себя остатки сонливости, она затолкала в ноги перекрученные одеяла и спешно натянула шерстяные гольфы и платье с жилеткой.       Том, ещё позёвывая, подхватил с тумбы гребешок и осторожными движениями принялся приводить в порядок их кудрявые от постоянной влаги волосы.       Со свистком Старшего воспитателя начинался новый день. У воспитанников было десять минут на приведение себя и комнаты в надлежащий вид, затем проверка и завтрак.       Коридор, лестница и снова коридор. В общей столовой всегда пахло хлоркой и мокрой горчицей. Во время еды стояла тишина, нарушаемая лишь мерными перестукиваниями приборов.       Руки с ложками синхронно двигаются вверх-вниз, опустошая миски с кашей, отправляют в желудок маслянистый хлеб и спускают по гортани сто восемьдесят нормированных миллилитров обжигающей воды с привкусом чая.       Том и Сара жили в сером здании с самого рождения. О скончавшейся в родах матери им рассказала сердобольная посудомойка, когда ещё их впервые отослали на кухню к мешкам с картошкой.       Вечные дети приюта. Никому не нужные, как и все здесь, ещё толком не обросшие пушком и связями. Они всегда были друг у друга. Ещё в детской кроватке маленькая девочка закрывала собой брата, если к ним подходили няньки с грубыми, натруженными руками. Маленький мальчик прижимал сестру к себе, не давая потеряться в ночных кошмарах. Так они и жили, час за часом на двоих. Их жизнь текла своим чередом, медленно и размеренно. Привычно. День сменялся днём, холода за стеклом сменялись теплом. Всё было обыденным и абсолютно ничего не предвещало изменений, которые в итоге так бесцеремонно вторглись в их маленький мирок, будоража и встряхивая, словно сонных мух от зимнего оцепенения.       Это случилось сегодня, когда дежурный воспитатель после завтрака вызвала их из общего строя, направляющегося в дисциплинарный класс на ежедневное чтение правил и молча сопроводила к кабинету Директрисы.       Их спокойные, слишком равнодушные для детей лица почти не изменились, лишь тонкая складка между бровей и крепкая хватка переплетенных в замок ладошек говорили больше, чем кто-либо из приютских мог увидеть.       Кабинет Госпожи Директрисы отличался от других помещений приюта бежевыми обоями и слишком ярким на фоне общей серости здания зелёным диваном. Рабочий стол всегда был чист и пуст. С потолка свисала лупоглазая люстра, едва заметно подмигивая собравшимся всеми тремя лампочками. Несколько строгих стеллажей по бокам с бумагами и документами. Если внимательно присмотреться, можно увидеть на одной из полок четыре тома Большой Британской Энциклопедии, зажатые между толстенными папками. Всего четыре, зато подарочных экземпляра в дорогой тесненной обложке с позолоченными уголками и гравировкой. Удивительная роскошь, никак чудом доставшаяся мистеру Коулу.       При взгляде на книги, о которых среди приютских ходили едва ли не легенды, глаза Сары вспыхнули жадным интересом и только крепкая рука брата удержала её на месте.       Миссис Коул была женщиной средних лет со светлыми, почти полностью седыми волосами, собранными в строгий пучок. Прямоугольные очки с толстыми стёклами делали её тусклые от природы глаза невероятно пронзительными. Плотно сжатые губы и недовольно нахмуренные брови встретили детей ещё на пороге. Директриса была напряжена и собрана более обычного — это бросалось в глаза также четко, как и присутствие в помещении чужого, занявшего единственное на весь приют зеленое кресло.       И в кресло это Госпожа Директриса сажала только два типа людей: богатых и перспективных. Перспективные богатыми были не всегда, а вот богатые перспективными — все без исключения. К какому из этих двух типов относился ныне занимающий почетное место мужчина, было пока не понятно.       — Дети, это мистер Дамблдор, представитель школы-интерната в Шотландии. По его словам, вами заинтересовался директор заведения и прислал персональное приглашение на обучение.       Том едва заметно сузил глаза, настороженно разглядывая незнакомого взрослого. Он был рыжий, одетый в опрятное пальто не местного покроя и вязанный красный шарф. Мальчик сильнее сжал запястье сестры, незаметно постукивая по нему указательным пальцем. Голова Сары чуть качнулась в сторону.       Глаза у мистера Дамблдора были голубые. По глазам вообще многое можно узнать о человеке. Тонкие лучики морщин говорят о частых улыбках; редкие, еле заметные ресницы о регулярных прогулках в ветреную погоду; тёмные тени — свидетели бессонницы и недосыпа. Где-то глубоко на дне прячутся смешинки, лишь на мгновение отразившиеся на поверхности глаз.       Девочка моргнула, постукивая по запястью брата в ответ. Человек перед ней на целую секунду показался ей маленьким мальчишкой с широкой улыбкой и любопытными васильковыми глазами. Мальчишка внутри мужчины подпрыгивал от нетерпения — ему очень хочется показать им что-то.       Сара улыбается. Так, как умеет только она. В её правом уголке рта показалась совершенно особенная, почти неуловимая улыбка. Другим никогда не удавалось её поймать, сколько бы они не всматривались в симпатичное личико чудного ребёнка, только тем, кому она была адресована. И Тому. Улыбка показалась и тут же спряталась, будто её и не было. И только блеск серых глаз теперь хранил в себе ещё не потерянное детское озорство и шаловливость.       Том расслабился, но не выпустил тёплую ладошку.       — Могу я поговорить с детьми наедине? — голос у представителя прямой и убежденный, как у любого учителя. Такие взрослые будто всегда забывают, что за пределами классных комнат их слова, не оглашающие очередную теорему или правило, не воспринимаются окружающими безусловной истиной.       Незнакомые люди редко приходили в приют и о их приходе до этого дня всегда предупреждали заранее. Исключения были, но приходили они всегда с целым ворохом последствий, разгребать которые потом было некому и к ним приходилось приспосабливаться.       Том приспосабливаться умел, но не любил, поэтому легко определил мужчину, как раздражитель.       И судя по тому, как Директриса нахмурилась, раздражитель оказывался ещё и не проверенным и лишь условно надежным. Но перспективным. Про это тоже забывать не стоило.       — Только не просите их ничего подписывать без моего ведома. Пока они здесь числятся, я их официальный представитель.       Мужчина кивнул и перевел взгляд на детей. Сара снова постучала по запястью, решая за них обоих. За безопасность, пусть и относительную, нужно платить.       И если мистер Дамблдор, приехавший именно к ним с сомнительными целями аж из другой страны и требующий на не менее сомнительных основаниях остаться с ними наедине, пусть это «наедине» будет на их территории и на их условиях.       — Как поживаете, Том? Сара? — мужчина вежливо улыбнулся, оглядывая крошечную комнату, в которую его привели близнецы.       — Мы здоровы, сэр, — настороженно отозвался Том только потому, что промолчать было бы не верно с его стороны.       С чужаками были другие правила поведения — на их вопросы не обязательно было отвечать прямо и правдиво, но отвечать всё же было надо.       — Что ж, это и правда не плохо.       Повисло молчание. Близнецы смотрели неотрывно, но вопросов не задавали, выбрав более привычную позицию слушателей.       — Я здесь, чтобы передать вам приглашения в Хогвартс и сопроводить за покупками, — мужчина отвел взгляд и аккуратно достал из кармана два конверта.       — Здесь опечатка, сэр? — наморщила лоб Сара, пробежавшись по первым строчкам. — Здесь говорится, что Хогвартс…       — Это школа волшебства, так и есть, — Дамблдор снова улыбнулся, на этот раз более искренне.       Том помрачнел, нервно поведя плечами, и крепче сжал руку сестры. Сара ответила успокаивающим постукиванием.       — Сэр, но разве не нужно быть волшебниками, чтобы там учиться? — спросила девочка, внимательно наблюдая за представителем.       Парадоксально, но лжи в словах мистера Дамблдора не ощущалось. От него вообще не пахло гнилью или лживостью, что было редкостью среди взрослых. Но в этом же и была главная проблема — что бы ни говорил этот хороший человек, он в первую очередь был взрослым, а со взрослыми всегда нужно быть осторожными.       — Вы и есть волшебники. Разве с вами никогда не происходило ничего необычного?       Близнецы переглянулись. Молчаливый диалог не длился долго, но им этого было и не нужно.       — Как-то раз я починила треснувшее стекло, прикоснувшись к нему.       — Я зажег свечу одним взглядом, когда та погасла.       — Это магия, сэр?       — Да.       — Вы тоже так можете, сэр? — уточнила Сара со странной интонацией, которую по ошибке можно было принять за надежду. На деле же она выражала этим крайнюю степень своего скептицизма. Сложная эмоция для ребёнка её возраста, часто заменяемая на «недоверчивость».       — Докажите.       Дамблдор невозмутимо достал из рукава учительскую указку и взмахнул ей так витиевато, будто дирижировал оркестром. В одной из тумб что-то загрохотало. Да так сильно, что Сара, сидевшая ближе, зашипела, отшатываясь, и забралась на кровать с ногами вслед за братом.       — Из вашего шкафа что-то хочет выбраться наружу, — взгляд представителя не понравился близнецам.       — Это крыса, сэр, Вы хотите, чтобы мы открыли дверцу голыми руками? — Том зло сощурился. Голодные крысы с лёгкостью прогрызали мягкие ткани, заражая смертельными хворями, а сытые крысы в приюте никогда не водились.       По взмаху палочки дверца распахнулась сама собой и оттуда вылетела коробка с сокровищами, слишком своя, чтобы показывать её чужому.       — В Хогвартсе не терпят воровства, дети.       Сара морщится, так явно разочаровываясь в умениях взрослого, что Тому даже не нужно смотреть в её сторону, чтобы в этом убедиться.       — Эта коробка с ракушками, сэр, — Сара подняла крышку, вытаскивая один из своих любимых экземпляров. — С пляжа у моря. Разве они не ничейные?       Мистер Дамблдор озадаченно нахмурился.       — Магия не всегда бывает предсказуема и логична, — наконец медленно, с расстановкой, заключает он. — Должно быть, Она посчитала, что вы взяли эти ракушки, не спросив разрешения у местных русалоидов.       Том выстукивает ироничный ответ, заставляя сестру поджать губы. На этот раз для того, чтобы сдержать смешок.       — В Хогвартсе вас научат не только пользоваться магией, но и контролировать её, — продолжил представитель.       — Что нужно для того, чтобы учиться в Хогвартсе помимо наших способностей? Сундуки, волшебные палочки, котлы… разве всё это продаётся в Лондоне? — рассуждает Сара, ближе пододвинувшись к брату и с подозрением вглядываясь в глаза мужчины.       Стоило тому о чём-то глубоко задуматься, о чём-то слишком своём, как на лице появилась тень печали и застарелой вины, а в глазах отразились отголоски горьких эмоций. Сара заметила всё это, она слишком внимательна, чтобы пропустить такую, пусть и мимолётную перемену. И ей однозначно не нравится то, о чём думает мистер Дамблдор. Его мысли неправильны для этого места.       — Всё, что нужно, мы купим для вас в Косом переулке. Это волшебное место, где живут и работают некоторые волшебники.       — У нас нет денег, сэр.       — О, не беспокойтесь. Для сирот совет Попечителей выделяет часть бюджета. Его вполне хватит на всё необходимое.       Причудливые дома и лавки разной высоты и цвета фасада, украшенные яркими вывесками и рекламными плакатами. Какофония красок и звуков. Курлыканье птиц, пролетающих над самыми головами, смех детей и оживлённые разговоры взрослых, спешащих по своим, несомненно, очень важным делам. Блестящие витражи вместо окон и, местами, окна вместо стен. Так их встречает Косой переулок, подмигивая уличными фонарями-сферами, висящими в воздухе без всяких опор, и приветствуя гулом разношёрстной толпы.       Том и Сара, прижимаются друг к другу, вцепившись в запястья, и старательно пытаются поглубже спрятать свой страх. Мир перед ними был… другим. Яркие краски слепили глаза, громкие звуки резали слух, ощущения, впечатление, атмосфера, да даже запах был не таким.       И это… пугало.       Дамблдор хмурится, но не осуждает, мягко подталкивая их в спины.       Реддлы ведут себя настороженно, диковато оглядываясь по сторонам. Напряжённость и скованность в их движениях заметны невооружённым глазом. Они молча следуют за представителем, разглядывая витрины и старательно прикидываются обычными, лишь бы не привлекать к себе лишнего внимания.       У витрины с мётлами скопилась целая стайка детей всех возрастов, которые восторженно разглядывают этот незатейливый атрибут для уборки. Том и Сара не спрашивают, лишь наблюдают со стороны, запоминая всё до мельчайших деталей. Что не углядит один, обязательно подметит второй.       В какой-то момент девочка отклоняется в сторону книжного, но её вовремя останавливает бдительный брат, не давая затеряться в толпе.       Представитель повел их в ателье, где большую часть выданных денег они потратили на новую одежду. Сара выбирает себе и брату «многофункциональные» — как часто говорит одна из молодых воспитательниц, — вещи. Рубашки, брюки и юбки, майки, носки и гольфы, бельё, свитер и джемпер каждому и ещё мантии и новые пижамы.       Мистер Дамблдор предложил им закупиться учебниками и сундуками в лавке старьёвщика. Там можно было найти всё то же самое, только поддержанное и за меньшую цену. Мужчина особенно сделал акцент на книгах, поглядывая на Сару, которая едва сдерживалась, чтобы не сбиться с их синхронного с братом шага.       Дальше была аптека, оставившая детей под впечатлением. Они не были брезгливы, но букет местного зловония заставляет глаза неконтролируемо слезиться от спёртого воздуха.       В конце закупок их ожидало самое древнее здесь здание с затемненной, не пропускающей дневного света витриной. «Семейство Олливандер — производители волшебных палочек с 382-го года до нашей эры» — золотыми буквами написано над входом.       Том восхищенно постукивает по запястью сестры и смотрит на дверь с таким уважением, впервые за всю прогулку показывая что-то, кроме отчуждения и опаски, что мистер Дамблдор не может сдержать короткой улыбки.       Сара задумчиво выстукивает ответ, разглядывая плитку под ногами и прикидывая, сколько той может быть лет. В Лондоне такие дороги меняли почти никогда.       — Юные ученики пришли за своими первыми волшебными палочками? — за прилавком стоял старик с седой шапкой волос. Весь какой-то водянистый и блеклый, как мираж, но глаза его смотрели цепко и пристально, заглядывая глубже положенного правилами приличия.       — Да, сэр.       — Так-так, близнецы, значит! У меня есть кое-что для вас.       Продавец бесшумно растворился в пыльных пирамидах шкафов, выстраивающихся в опасно покачивающийся лабиринт. Минуты проходили в тишине, когда грохот где-то в отдалении заставил всех троих вздрогнуть, выходя из благоговейного оцепенения, вызванного магией этого места.       Палочки пели, переплетались и дополняли эхо друг друга. Они переговаривались на своём, особом языке, как давние приятели, переругивались хлёстко и грязно, как сапожники, и гордо позвякивали своей силой. Ничего этого не было видно, не было слышно взаправду, но если уметь чувствовать, то палочки споют вам нестройным хором голосов свои истории. Они как живые. Тянутся, в поисках того, кто сможет согреть и оценить и бесконечно верны тому, кому это удаётся.       — Попробуйте вот эти, — Олливандер протянул им одинаковые футляры. — Так случилось, что феникс, который дал перо для вашей тисовой палочки, юноша, дал ещё одно перо для вашей палочки из падуба, мисс… — он перевел выжидающий взгляд от одного ребёнка к другому. — Ну же, взмахните!       Стоило последнему звуку раствориться в тишине зала, как близнецы синхронно рассекли воздух стройными палочками, отчего по стенам здания прокатилась едва ощутимая дрожь.       Огненные искры, градом прыснувшие в разные стороны, ослепляют, но не обжигают. Палочки поют и мурлыкают, щекотя ладони.       — Отлично!       — Сэр, а почему именно перо феникса? — спросил Том, первым отойдя от будоражащих изнутри ощущений.       — О, палочки сами выбирают себе магов и не всегда понятно, почему всё происходит так, как происходит. Но… — он поддался вперёд, жадно вглядываясь в их лица. Сара не улыбается, только хмурится. — Я точно знаю, что мы можем ожидать от вас двоих великих дел… Ужасных? Может быть. Но великих! — и старик растягивает сухие губы в потрескавшейся улыбке.       — Сэр, как попасть на платформу в билете?       — Девять и три четверти? Отчего же Вы решили, мисс, что не найдёте её сами? — с неподдельным любопытством интересуется мистер Дамблдор. Девочка мысленно подмечает, что представитель заметно повеселел за последние часы. Спрятал неправильные мысли на замок. Прогулка явно пошла ему на пользу.       — Такие, как Вы, любят точность, сэр. Они бы никогда не дали платформе номер в виде не целого числа, — замечает она, склонив голову, имея ввиду всех взрослых.       Совершенно чёрные, слегка вьющиеся пряди мягко скользят по бледной щеке. Что-то в ее позе все ещё выдаёт недоверие, глаза следят пристально и неотрывно за каждым движением волшебника-человека.       — Хм. Быть может, Вы и правы, — легко согласился представитель, будто больше не видел чужой настороженности, и протянул им их сундуки, до этого лежащие уменьшенными в безразмерных карманах пальто.       Дамблдор оглядел улицу и взмахом палочки вернул багажу прежний размер.       — Вход на нужную вам платформу находится между девятой и десятой. Там будет кирпичная стена, через которую следует пройти, не останавливаясь. Главное, не бойтесь, ничего страшного с вами не случится.       — Спасибо, сэр.       — И ещё, я буду вам очень признателен, если в школе вы будете называть меня «профессор Дамблдор».       — Конечно, сэр, — серьёзно кивает Том.       — До свидания, профессор Дамблдор, сэр.       …И представитель растворяется в воздухе.       — Ты сегодня была просто лапочкой, сестра моя, — ехидно, но искренне улыбнулся Том.       Равнодушие и собранность исчезли с лица и из движений так быстро, будто их и не было вовсе. Остался только лёгкий налёт недосказанности — слишком уж все происходящее кажется новым.       — А ты самим очарованием, Томми, — получил он не менее ехидный ответ.       Они устраиваются на кровати. Глаза в глаза. Серые омуты одинаково блестят, не таясь — сейчас, когда они одни, им можно всё, — отражают лукавых бесов, что пляшут свои пугающие танцы в глубине тёмных зрачков. На их зеркальных лицах расцветают улыбки, полные предвкушения. Они синхронно поворачивают головы в сторону сундуков, стоящих у стенки, внутри которых так много всего любопытного и, вот незадача, рядом нет ни одного взрослого, который бы мог запретить им начать познавать другой мир чуточку раньше, чем через месяц.       Неизвестность манит не хуже плитки шоколада, такого редкого и сладкого, приятно сводящего скулы, что невозможно устоять.