Vir dirthera

..And not one will know of the war, not one will care at last when it is done. Not one would mind, neither bird nor tree, if mankind perished utterly; And Spring herself when she woke at dawn would scarcely know that we were gone. *

      Чужака приводит Эйнем, когда тени от мачт аравелей вытягиваются через всю стоянку, а Хранительница уже начинает беспокоиться. Ранним летом детвору трудно удержать в лагере, да и ни к чему: неуёмная энергия юности требует выхода, её не исчерпать повседневными трудами. Но всякий раз, когда они задерживаются в лесу до темноты, Хранительнице тревожно, и с этим ничего не поделать тоже.       Эйнем влетает в аравель - передвигаться спокойно он, кажется, не умеет вовсе. Закатное солнце играет на золотом пухе волос, но улыбка сияет куда ярче.       - Mamae, - с порога выпаливает он. - Я привёл тебе гостя! Такого - ух! Тебе обязательно понравится.       Хранительница откладывает в сторону свиток, который просматривала при свете гаснущего солнца - ворон принёс его совсем недавно. Вести из-за моря тревожные, но ничего такого, что требовало бы всего её внимания прямо сейчас.       - Смотри, что он мне подарил! - Эйнем подлетает к ней, суёт с гордостью в руки деревянную статуэтку. Аккуратной работы галла: чьи-то умелые руки бережно выточили тонкие ноги, изящные рога, крохотные тёмные ноздри. Белая краска свежая, ещё не успела ни облупиться, ни запачкаться.       - Чудесная вещь, - улыбается Хранительница. - Где же твой новый друг?       К чужакам клан всегда внимателен, поэтому она спокойна: стражи границ не впустили бы гостя с дурными намерениями. И дети - они всегда видят суть.       Эйнем вздёргивает нос с уморительной важностью:       - Это же дом Хранительницы. Сюда нельзя входить без твоего разрешения. Можно, можно ему войти?       - Можно, ma vhenan. Входи, lethallin, - повышает она голос, чтобы услышали за порогом. - Мне не терпится узнать, кого случай привёл к нам этим вечером.       Входной полог шелестит, сдвинутый бережной рукой, и гость ступает внутрь.       Его лицо почти не изменилось за прошедшие годы. Резкие складки пролегли возле губ, лоб прочертила глубокая морщина, словно он часто хмурится - да так оно, наверное, и есть. Собранные в простой хвост волосы серебрятся проседью, словно волчья шкура - отчего, если ему минуло лишь тридцать шесть вёсен? Неужели настолько непроста была жизнь в роли Стража?       Возле ног гостя путается приличных размеров пёс ферелденской стати. Крутит с любопытством лобастой головой и порывается начать обнюхивать всё вокруг: новое, интересное, где тут удержаться. Гость придерживает его за ошейник и осаживает строго, а затем поднимает глаза - прозрачные, как морская вода в свете солнца.       - Здравствуй, Лани, - негромко говорит он.       Хранительница Ланаэль встаёт. Оправляет без надобности подол, заправляет нервным движением прядь волос за ухо рукой, запястье которой обхватывает браслет - истёршийся от времени, аметисты в царапинах, но отполированы бережно до блеска.       - Эйнем и впрямь привёл нам чудесного гостя, - тихо отзывается она. - Мой дом - твой дом, Алларос. Проходи.       С крушением веры предков многое из того, что казалось незыблемым, исчезло в одночасье из жизни кланов. Сказитель больше не учит детей легендам о Творцах. Не возлагают к алтарям подношений. Юные уста не шепчут молитв, натягивая тетиву, не просят о твёрдой руке и доброй добыче.       Трагедия отчасти сроднила их с шемленами: те тоже были раздавлены, узнав, что Создатель не откликнется на их песнь. Но у них хотя бы осталась пророчица - живая, настоящая Андрасте, деяния которой изменили когда-то мир. А что осталось народу, кроме горького знания о своей слепоте и одиночестве?       Отринуть заветы смогли не все. И по сей день многие из старших упрямо следуют прежнему образу мыслей. Винить их за это Ланаэль не может: мало кто готов принять, что всё, чем он жил, было ложью и заблуждением, искажённым дыханием веков. Главное, что будущее клана - юные лица, свободные от валласлина, юные глаза, смотрящие не назад, но вперед - открыто правде.       Ланаэль не знает, сохранил ли Алларос веру столько лет спустя. Помнит, что он и прежде больше интереса проявлял к окружающему миру, нежели к замкнутому пространству клана. Быть может, гибель богов далась ему легче - и уж точно он не скучает по скверне в крови.       Но так ли легко ему было, когда Орден утратил смысл существования?       - Пойдём, - говорит он, когда прогорают травы в медной чаше. Встаёт, отряхивая прилипшие травинки с коленей.       Он не читал молитв, когда зажигал огонь перед алтарём: только смотрел молча в пламя, бесстрастный, как лик Защитницы перед ним. Беседовать с богами иногда лучше без слов. Особенно когда они мертвы, а ты - в них не веришь.       Но Рианнон верила. И оскорбить её память непочтительностью Алларос бы не посмел.       Они возвращаются к аравелю в молчании. Эйнем спит, прижавшись щекой к тёплому боку нового друга: он не отлипал от мабари весь вечер, мгновенно покорённый сообразительностью и шебутным нравом. Зверь отвечал взаимностью, и, умаявшись, они вместе уснули на лежаке из тёплых шкур. Картина трогает сердце улыбкой; улыбка трогает краешки губ Аллароса и остаётся на самом дне глаз, когда он поворачивается к Ланаэль:       - У тебя чудесный сын. Тис в таких вещах не ошибается.       Ланаэль сдержанно кивает и тянет его за рукав наружу. Детский сон крепок, разговорами его не нарушить, но всё же...       Она разжигает огонь в очажном круге возле аравеля: чистое золотое пламя, которому не нужна пища. Стелет убранную от ночной росы шкуру, и они устраиваются у огня на вежливом расстоянии друг от друга.       В былые времена Лани без раздумий прижалась бы к тёплому боку, обняла бы крепко при встрече. Но Алларос покинул клан больше пятнадцати лет назад и ни разу не возвращался с тех пор. Кто он теперь? Много ли в нём, Страже, своими глазами видевшем падение богов, осталось от мальчишки, с которым она была так дружна в детстве?       Много ли в ней осталось от пришлой девочки, боящейся собственных сил.       - Как она умерла? - спрашивает Алларос.       Ланаэль уже писала ему об этом в своём коротком послании и вряд ли может рассказать что-то новое. Поэтому просто повторяет:       - Сердце. Я не смогла помочь, lethallin. Прости.       - Если даже она сама не смогла... Мне не в чем тебя винить.       В поясных ножнах у Аллароса два длинных изогнутых ножа; несколько поменьше прячутся за высокими голенищами. Он рассеянно, сам того не замечая, проходится пальцами там, где под дублёной кожей проступает контур лезвия: давняя привычка. Сколько Ланаэль его помнила, он постоянно крутил нож в пальцах: поначалу - специально, нарабатывая ловкость, а потом холод стали в руках стал привычнее дыхания.       - Здесь ничего не изменилось, - замечает он с непонятной интонацией. - И вместе с тем... совсем другое. Так мало знакомых лиц... - Он запинается, но всё же заканчивает: - Кроме твоего - кажется, и вовсе никого.       Не так уж сильно изменился клан, не так уж много новых лиц принял. Но Ланаэль понимает, что он имел в виду.       Все они чужие ему теперь.       Все они стали ему чужими ещё в тот миг, когда взрыв на Конклаве унёс жизнь Маханона.       - Нам нелегко сейчас, - она манит ладонью колдовское пламя, заставляя разгораться сильнее. - Неизведанный путь всегда труден и опасен, а тот, по которому шагает сейчас народ... Мираж, а не дорога. Я и сама порой вижу его с трудом.       - Другого нет, Лани.       - Да. Ты был тем, кто доказал нам это. Я... Вряд ли есть слова, которыми я смогу выразить свою благодарность. Lethallin... Ал, - поправляется она. Тянется в секундном порыве к сухой ладони, касается кончиками пальцев: - Останься с нами ненадолго. Завтра большой праздник, и пусть мы больше не почитаем Творцов в этот день - костры всё равно будут гореть всю ночь. Ты сделал для нас так много - мы могли бы хотя бы так отблагодарить тебя. К тому же...       - День рождения, - тихо заканчивает за неё Алларос. - День нашего рождения.       Он молчит долго, и у Ланаэль тоже слова испаряются с языка. Вина и смущение окатывают грудь: меньше всего она хотела напоминать ему.       Напоминать себе.       - Ты не писала о сыне, - говорит наконец Алларос. Смотрит на неё с лёгким укором, тёплым и безболезненным, и в груди легчает. - Сколько ему уже? Шесть?       - Семь. Мы нашли его три года назад, под Хасмалом.       - Так ты не...       - Нет. - Она улыбается беспомощно. - Нет, Ал.       Она не знает названия выражению его глаз: здесь и удивление, и понимание, и сочувствие, и благодарность. Не знает, что читает сейчас он на её собственном лице.       Знает только, что ему не нужно ничего объяснять. Кому угодно, но не ему.       - Семь, - мечтательно тянет он. - Отличный возраст. В семь отец начал всерьёз нас учить. Ты знаешь, что твой сорванец меня подкараулил? Устроил засаду на дереве по всем правилам. Я заметил его как раз перед тем, как он собирался на меня спрыгнуть. Прекрасный выйдет охотник... Если не упадёт однажды на голову кому-нибудь более нервному.       Ланаэль прыскает невольно и заявляет с гордостью:       - Не упадёт. Он очень ловкий. И отлично знает, на чью шею можно спрыгнуть, а кого лучше обойти, чтобы не получить по собственной.       - На меня, значит, можно? - вскидывает изумлённо бровь Алларос. - Даже юный Хоу в кошмарнейшие свои годы знал, что стоит держать свои ручонки подальше от моих вещей!       - И что - правда держал?       Алларос ворчит что-то недовольное в ответ - так знакомо, что Ланаэль прыскает вновь. Смелее берёт его за руку, сжимает жёсткую ладонь - крепко, как когда-то в детстве.       - Побудь с нами, - настойчиво повторяет она. - Многие будут тебе рады. Илотар вернётся завтра с охоты у дальних водопадов... С ним наши молодые охотники и Фэллиан. Ты ведь не видел даже его дочь.       - Уложила в грязь всех соперников на весеннем состязании, - слабо усмехается Алларос. - Я помню.       В кочующий с места на место клан нелегко доставить послание, но Алларос держал с ними связь как мог и всегда указывал, куда отправить ответ. Спрашивал обычно о самом необходимом: что происходит в клане, не нужна ли помощь. Порой письма приходили не от него даже, а от Инквизиции; затем - из Башни Бдения, с постов Серых Стражей Вольной Марки и даже Тевинтера. Поддержка была ценна; даже Дешанна недоумевала порой, чем заслужил её далёкий от мирской суеты долийский клан.       Если бы не эта незримая, неразрывная связь - кто знает, какую сторону выбрали бы они в минувшей войне.       Были бы сейчас живы - или канули в небытие, как те из народа, кто последовал за своими богами.       Алларос колеблется, это видно по хмурой складке между бровями и напряжённой линии губ. Отговорить его от уже принятого решения по-прежнему непросто. Ланаэль намерена стоять на своём до последнего, но от сражения отвлекает вынырнувшая из сумерек фигура.       - Фен'Харелов хвост, так это правда!       Фэль хватает оторопевшего Аллароса за предплечье, вздёргивает на ноги и без раздумий делает то, на что Ланаэль не решилась: крепко стискивает его в объятиях. Ей чудится треск рёбер, а Фэль взъерошивает бесцеремонно тёмные волосы и восклицает с восторгом:       - Я не поверил, честное слово, не поверил! А это и правда ты. Ал, рожа ты бесстыжая, где тебя носило столько лет? Где так помяло?       - На себя посмотри, - в тон ему отзывается Алларос. Звучит он немного придушенно, на голове - разворошенное сорочье гнездо. - В каком болоте ты искупался?       - А, - отмахивается беззаботно Фэль, - ерунда, рыболов с отмели столкнул. Эти твари жуткие прилипалы, сам знаешь...       В глазах его неподдельная радость, и от этого Ланаэль отпускает наконец неуловимое напряжение, преследовавшее её весь вечер. Кажется, отпускает оно и Аллароса.       - Ты же только завтра должен был вернуться, - ворчит он, выворачиваясь не без труда из убийственных объятий.       - И прозевать тебя, прохвоста? Я бы из андерских пустынь прилетел за вечер, только бы не пропустить. Не будет тебе пощады!       Алларос огрызается по привычке, смех Фэля разносится по дремлющему лагерю, а вслед за ним уже подтягиваются охотники его отряда: любопытствующая молодёжь и старый Илотар, чьи глаза до сих пор самые зоркие в племени. Поднимается гомон, и те, кто раньше лишь косился с интересом на гостя Хранительницы, пожелавшего повидаться с ней без посторонних глаз, тоже не сдерживают любопытства. Алларос обречённо вздыхает, когда Ланаэль громко его представляет.       Его действительно помнят многие, а кто не помнит - слышали рассказы Хранительниц, предыдущей и нынешней, о Сером Страже из их клана, сражавшемся против Корифея и скверны, Фен'Харела и кунарийских захватчиков. Внимание Алларосу не по нраву: на вопросы он отвечает односложно, старым знакомым улыбается с усталой вежливостью. Видно, что больше всего ему хочется оказаться в аравеле и запереть изнутри дверь.       Ланаэль не отказывает ему в этом: когда первое любопытство толпы проходит, она напоминает, что время позднее, а гость устал с дороги. Собратья расходятся неохотно; последним, обняв Аллароса ещё раз от всей души, уходит Фэллиан. Ему и самому после нескольких дней на охоте не терпится отдохнуть.       - Ты словно и не рад нам совсем, - журит его Ланаэль, когда Алларос с видимым облегчением ныряет в аравель. Тот медлит, прежде чем ответить:       - Рад. Просто не ожидал, что мне... будут рады тоже.       Он снимает пояс с ножнами, прошитую металлическими пластинами куртку, вынимает аккуратно из сапожных ножен метательные ножи. Норовит уложить всё на стол, но Ланаэль решительно забирает вещи у него из рук.       - Как иначе? - серьёзно говорит она. - Какая семья не будет рада сыну и брату после стольких лет разлуки?       Алларос смотрит на неё почти потерянно, словно не вполне понимает смысл этих слов. Словно не может принять такую очевидную, простую вещь.       - Ты оставил нас, но никогда не забывал, - напоминает она. - Беспокоился о нас, как если бы был рядом, присылал помощь, предупреждал об опасности. Почему же думаешь теперь, что мы этого не ценили?       Он придерживает нож, норовящий выползти из небрежной охапки. Отзывается тихо:       - Вовсе я так не думаю. Просто... Свыкся с тем, что мне нет среди вас места.       - Ты единственный, кто думает так.       - Шеон не пустил меня на порог. Даже не открыл дверь.       Лани с досадой морщится: старый упрямец. Среди собравшихся у костра его тоже не было. Сразу видно, в кого Алларос такой.       Он молчит долгие несколько секунд и наконец невесело усмехается:       - Но больше мне пожаловаться не на кого. Если тебе удалось так их изменить - клан не мог желать лучшей Хранительницы. Хорошо, что... Я правда счастлив, что хотя бы один из нас оправдал его ожидания.       Он не называет имени - как не называл весь вечер, словно боялся, что неосторожные слова воскресят тени былого. Он, безрассудный, упрямый, храбрый, до сих страшится посмотреть им в лицо. Он, похоже, способен любить только мёртвых - ведь не отправь ему Ланаэль весть о смерти матери, он не стоял бы сейчас здесь.       Но он всё же пришёл. А значит - чувствует, что неправ.       - Махи был бы горд узнать, кем ты стал, - резче, чем следует, произносит она. - Был бы горд узнать, что ты сделал для клана. Вряд ли он сам смог бы лучше.       Ланаэль отворачивается и прячет снаряжение в сундук, подальше с любопытных детских глаз. Тот Алларос, которого она помнит, кинулся бы в жаркий спор, стоял бы на своём до последнего.       Ни одного слова не звучит вслух, пока не раздаётся тяжёлый стук в дверь.       Он всё же уходит утром. Сонный Эйнем жмётся к очаровавшему его гостю, но ещё больше - к его псу. Обхватывает мощную шею обеими руками, ерошит густую шерсть. Глаза у него несчастные, и морда пса грустная тоже.       - Почему вы не остаётесь на праздник? - шмыгает он носом. - Все будут танцевать сегодня. И петь. Mamae поёт лучше всех, ты должен услышать!       - Я слышал, - непривычно мягко отзывается Алларос. - И не только слышал: мы с ней немало хороших песен спели вместе. Правда, Лани?       Ланаэль кивает: правда. Петь вместе им нравилось всегда. Но лучше всего Алларос пел с Маханоном: голоса их казались одним, удивительной чистоты и силы.       Услышать их теперь доведётся разве что по ту сторону Тени.       Эйнем цепляется за грубую штанину:       - Спойте тогда для всех вечером!       - В другой раз, da'len. Я непременно вернусь, и мы... споём все вместе. Тис, - он хлопает легко по бедру, и пёс неохотно встаёт. Смотрит на него хмуро и одновременно жалобно: потешное выражение на огромной хищной морде.       - Что ты, мой друг? - немного недоумённо хмыкает Алларос. - Понравилась речная рыба?       Пёс фыркает почти обиженно и кладёт морду Эйнему на плечо, продолжая хмуро глядеть исподлобья. Алларос переводит взгляд с одного на другого, и странная тень пробегает по его лицу.       Он присаживается на одно колено, кладёт ладонь между собачьих ушей. Смотрит пристально в умные глаза, спрашивает негромко:       - Хочешь, чтобы мы остались?       Пёс виновато гавкает.       Алларос на мгновение прикрывает глаза. Выпрямляется и смотрит на Ланаэль почти сочувственно.       - Lethallan, милая моя, стойкая Лани... Я знаю, что не имею права просить тебя о чём-то, но, боюсь, от меня сейчас мало что зависит. Примешь ли ты в свой клан ещё одного шумного, непослушного, но очень хорошего ребёнка?       Пёс рыкает негодующе, и Алларос смеётся:       - Знаю, знаю, ты совсем не ребёнок. Так что, Лани?       - Разве можно отдать своего мабари? - обретает наконец дар речи Лани. - Они же выбирают хозяина на всю жизнь.       - Именно. На всю жизнь - но не обязательно свою. - Тень снова ложится на его лицо. - Я не хозяин Тису. Всего лишь старый друг.       Эйнем почти не дышит. Спрашивает неверяще:       - И теперь он выбрал... меня?       Алларос кивает.       - Почему?       - Это только ему известно. Но я думаю... - Губы Аллароса трогает улыбка: едва заметная, но пронзительно-печальная. - Ты похож на его прежнего хозяина. Он был... весёлый, яркий. Любил жизнь, и она кипела в нём, не застывая ни на миг. Светлый, искренний, очень смелый - совсем как ты. Вы похожи, мой маленький lethallin. Очень похожи, и Тис увидел это.       - Ты скучаешь по нему, - безошибочно определяет Эйнем.       Тень болезненной улыбки глубже врезается в уголки губ Аллароса. Голос его едва слышим, когда он отвечает:       - Очень.       Эйнем поворачивается к Ланаэль и спрашивает с волнением:       - Mamae, можно?       Если бы и хотела Лани отказать, не смогла бы: всё было решено за неё. Ей ли не знать, как важна незримая связь между родственными душами. Как мало зависит от тех, между кем она возникает, и уж тем более - от всех остальных.       - Раз Тис так решил, и Алларос не против...       Мордашка Эйнема светится от восторга, но тут же омрачается голосом совести. Он смотрит, нахмурившись, на Аллароса:       - Но ты же останешься совсем один.       Тот улыбается уже нормально и треплет мальчишку по вихрастой макушке; Эйнем морщится, но после небывалого подарка и не такое готов стерпеть.       - Я привык. Идти одному совсем не страшно, da'len, - если знаешь, что тебе есть куда вернуться.       Наверное, он не кривит душой. Может, ему есть куда вернуться и помимо клана, бывшего когда-то родным.       Но этим утром, когда паруса вздыхают ему в спину, а трава пружинит под упругим шагом, Ланаэль видит его в последний раз.