Vir dirthera

      Особняк герцога Антуана опоясывает ограда высотой в два человеческих роста. Сложенная из дорогого старкхвенского гранита, больше ярда толщиной, глянцевая и гладкая настолько, что не цепляется даже вездесущая зелень - не то что пальцы. По верху, от шишечки до шишечки на опорных колоннах, тянется искусно кованный узор.       На них-то Алларос и накидывает петлю.       Гранит скользит под подошвами, словно смазанный рыбьим жиром; не помогают даже стыки, сошлифованные до почти неразличимых полос. Когда Алларос впервые совершал этот подъем, то потратил на него постыдно долгое время, но даже тогда ему не пришло в голову отступиться.       Подтянувшись, он ухватывается за навершие колонны и, не торопясь залезать полностью, оглядывается: чисто. Ночью территорию патрулируют несколько стражников с собакой, бдительно, но неспешно. Алларос слышал, как они лениво переговаривались, когда только подступился к стене. Ещё двое дежурят на воротах. До них отсюда неблизко, как и до барака, а смена караула будет только в полночь.       Хвост верёвки перелетает на внутреннюю сторону ограды, и Алларос быстро соскальзывает вниз.       С этой стороны двора нет хозяйственных строений: только беседка, где днём отдыхают хозяева и важные посетители, пышный цветник да домик садовника - сейчас крепко спящего. Самое удобное место для незваного гостя, но и до цели добираться отсюда дольше.       Казармы соединяются с главным зданием открытой анфиладой. Будь рядом с ней хотя бы один балкончик, дело было бы плёвым, но все они выходят на сад или главный двор - высокие жильцы не желают засорять слух солдатскими перебранками. Приходится взбираться с жилой стороны, а потом опасно балансировать на узком коньке, пробираясь к переходу. Зато и собаки не учуют на высоте.       Алларос устраивается над анфиладой, практически слившись с высоким выступом крыши, и принимается ждать.       До полуночи немного: он успевает съесть три абрикоса из тощей заплечной сумки и пересчитать звезды в Древе Андруил, в начале осени особенно ярком, а патруль - обернуть ещё один круг по территории. Нагревшаяся за день крыша щедро отдаёт тепло; натруженные мышцы ноют, и Аллароса начинает тянуть в сон. Мгновенно, впрочем, развеявшийся, когда сдавшие пост часовые у ворот направляются к казарме. Один ныряет внутрь сразу, а второй удачно задерживается, перешучиваясь со сменщиками, и теперь направляется сюда в одиночестве.       Алларос аккуратно раскусывает ещё один абрикос, вынимает косточку и достаёт из сумки пращу.       В лунном свете примятые волосы стражника кажутся серебристыми. Он стискивает в руках шлем с мокрым пятном от абрикоса; неверные тени ломают черты лица, делают его почти незнакомым, а выражение - неясным. Алларос и так знает, какое оно, по голосу понятно: возмущённое, изумлённое. Восхищённое.       - Ты с ума сошёл!       - Ага, - соглашается Алларос - и шагает ближе, кладёт руки на широкие плечи, обрывая возмущение.       Металл под пальцами нагревается в мгновение ока. Майлон, дезориентированный было, торопливо от него отстраняется, заслышав шаги патрульных.       Алларос беспрекословно позволяет увлечь себя в ближайшую дверь, за которой, как он знает, находятся кухонные помещения. Как и везде, светильники здесь уже погашены. Повара встают первыми, на рассвете, - и первыми ложатся.       Очень удобно.       Майлон выразительно прижимает палец к губам, и Алларос послушно, на цыпочках, следует за ним.       В комнатушке, куда они спрятались, сушат травы. Алларос с удовольствием вдыхает терпкий запах луговицы: верно, её полагается держать в темноте, иначе пожухнет вмиг. Связки висят под потолком, щекочут макушку, хрусткие тюки утыкаются в колени. Уютное местечко, но не самое удобное.       Он скидывает на пол сумку, расстёгивает оружейный пояс и роняет следом. Ужасно хочется ослабить хвост, от которого уже побаливает голова; он не отказывает себе и в этом. Стягивает с волос завязку, с наслаждением запускает в них пальцы.       - Может, лучше в конюшню? - предлагает он. - Ручаюсь, конюх уже видит третий сон.       - Ты с ума сошёл, - повторяет Майлон. - Герцог вот-вот вернётся с приёма. Все слуги ещё на ногах!       - Расседлают карету и завалятся спать. - небрежно отмахивается Алларос.       - Если тебя здесь поймают...       - Мало ли у вас слуг-эльфов.       Майлон окидывает его скептическим взглядом: охотничья куртка с металлическими накладками, изогнутые ножны, разлохмаченный хвост до лопаток. Клановые татуировки и резкий излом бровей, в котором и сослепу не найдёшь подобострастной угодливости.       - Типичный конюх, - саркастично подтверждает он. - Боги и демоны, Ал, о чём ты только думал!       - О тебе, - с обезоруживающей честностью признаётся Алларос. - И если ты продолжишь возмущаться, я подумаю, что ты совсем мне не рад.       Майлон обхватывает ладонями его лицо, гладит скулы и со вздохом прижимает к себе за плечи. Доспех холодит щёку, и Алларос поспешно нащупывает крепления.       - Я скучал, - уже спокойнее вздыхает в его висок Майлон. - Начал уже подозревать, что ты и вовсе не вернёшься.       - Мы не двинемся никуда до весны, - заверяет Алларос. - Ещё успею тебе надоесть.       Майлон со смешком взъерошивает его волосы:       - Это вряд ли.       Хочется верить, что так. Предыдущая его зима возле Викома запомнилась именно благодаря Майлону, и Алларос от души надеется, что эта будет не хуже. Что не только его все эти долгие месяцы тревожили сладкие воспоминания. Что сказки о шемленах, которыми не устаёт стращать его Маханон, и куда более реальные случаи, которым он сам был свидетелем, по-прежнему не будут иметь к ним никакого отношения.       Даже в самых строгих правилах есть исключения. Отчего бы им, свободным от предрассудков, не стать таким.       Снять полную броню - дело небыстрое, к тому же, Алларос то и дело отвлекается: то на губы, ласкающие внимательно и чутко, то на руки, споро пролезшие под его собственную одежду. Они не виделись с начала весны; Майлону наверняка есть о чём рассказать, да и сам он с радостью похвастался бы тем, что старший охотник недавно перед всем кланом признал его лучшим.       Меньше всего ему хочется разговаривать прямо сейчас. Объяснять это Майлону нет необходимости: он не задаёт больше ни одного вопроса, когда Алларос толкает его к шуршащим тюкам.       ..Даже шем, с которым он знаком меньше года, понимает, что у него на душе. Отчего не хотят понять те, кто знает его всю жизнь?       Сухие соцветия, просыпавшиеся за шиворот, нещадно колют кожу. Попытка достать лишь загоняет их глубже, прокатив по спине и заставив поёжиться от щекотки.       - Нужно было идти на конюшню, - ворчит он. - Вся голова в этой ерунде.       - Как всегда. Или сено тебе больше по душе? - Майлон цепляет застрявший в его волосах листок, сбрасывает на пол.       Алларос только вздыхает. Какая, в самом деле, разница. Сено или трава, лепестки или тёмные следы на коже - хоть что-то да останется немым свидетельством его проступка. Почти незаметным - но ни разу не ускользнувшим от внимательного взгляда.       - Тогда в купальню. Если герцог не пожалел мрамора на ограду, то на бассейн и масла тем более не должен был поскупиться. - Он утыкается носом в шею Майлона; терпкий мускус и соль разгоняют по лопаткам мурашки. Мечтательно бормочет: - Я бы оттуда до утра не вылез.       - А прислуга подливала бы горячую воду? - усмехается Майлон. - Полагаю, герцог был бы счастлив таким гостям.       - Всяко больше, чем твой отец. Влезь я в вашу купальню, кипятка мне плеснули бы разве что в лицо.       - Сунься я к вашей стоянке, получил бы стрелу в глаз. Квиты?       - Квиты, - соглашается Алларос. Оглаживает ладонями крепкие плечи, тянется вновь к губам; руки под рубашкой тесно скользят вверх по спине.       - К демонам стены и слуг, - шепчет он в поцелуй. - Ручаюсь, ты знать не знаешь про горячее озеро в дубраве. Я покажу.       Тюк за спиной Майлона согласно хрустит нещадно сминаемыми листьями. Сам он, кажется, тоже отвечает что-то утвердительное - но Алларос уже не слушает.       До бесед ли, когда руки, о которых он вспоминал эти бесконечные полгода, обнимают его охотно и крепко.       До далёких ли планов, когда фантазии можно сделать явью здесь и сейчас.       ..Чьи-то шаркающие шаги шелестят в коридоре, когда Алларос, уткнувшись лбом в горячее плечо, пытается отдышаться. Оба замирают, перестав дышать вовсе, и расслабляются только после далёкого хлопка входной двери.       - Герцог, наверное, вернулся, - предполагает Майлон. - Лучше переждать.       - Тебя не хватятся в казарме?       - Если хватятся, честно скажу, что проводил время в приятной компании. А где и с кем - не их собачье дело.       Алларос слезает с его колен и осторожно принимается собирать одежду. Глаза давно привыкли к темноте, нарушаемой лишь тусклыми просветами дверных щелей; безлунными лесными ночами мрак бывает и гуще, и всё же он немедленно натыкается на предательски звякнувший наплечник.       - Fenedhis, - беззвучно ругается он. - Хотел бы я иметь возможность ответить так же.       Отец опять будет смотреть так, словно подозревает. Фэль развопится, а Махи...       - Не зли своих слишком сильно. - Майлон безошибочно нащупывает свою рубашку, а затем, судя по звуку, его оружейный пояс. - У меня большие планы на праздник урожая.       Алларос невольно ухмыляется:       - Что проиграешь мне на этот раз?       - Выиграю. Клянусь твоими кровожадными богами, ты не только вернёшь мне фамильное кольцо, но и уплатишь долг за весь год, что держал его у себя.       - Шемлен... - фыркает Алларос. - Как вы самоуверенны. Тебе меня не обойти - это раз. Денег у меня нет - это два. Не видать тебе твоего кольца - это три, хоть наизнанку вывернись.       - Деньги, дикий мой, последнее, что мне от тебя нужно.       Гвардейцы герцога Викомского тренированы на совесть, но им действительно не тягаться в ловкости с охотником. Алларос уворачивается от крепких рук и выдёргивает из них пояс с ножнами:       - Сначала выиграй. А потом посмотрим, кто, кому и как будет платить.       Майлон со смешком притягивает его к себе. Разобранный доспех так и остаётся валяться под ногами - надевать его в темноте было бы занятием неблагодарным. Шершавые пальцы привычно обнимают лицо; Алларос закрывает глаза, ловя последние мгновения безмятежной лёгкости.       - Я не знаю пока, когда буду свободен, - негромко говорит Майлон - так близко, что щетина почти колет кожу. - Оставлю тебе записку где обычно. Не забывай проверять.       Алларос безмолвно кивает и тянется навстречу его губам.       Он не забудет. Что угодно, но не это.

*

      В дозоре нынче Фэль и Мион. Не знай Алларос их укрытий, нипочём бы не заметил, что тропа охраняется. Но в зарослях раздаётся мелодичный птичий пересвист, а следом показывается любопытный нос Фэля.       Алларосу досадно слегка. Между ними всё давно окончено, даже от обиды остался лишь слабый след. Но радужное настроение немедленно меркнет.       Если он хоть что-то понимает в дурных знаках, то это - один из них.       - Мы ждали тебя раньше, - беззаботно заявляет Фэль. - Поди, пещерного медведя выследил? Если кого поменьше, не знаю, как будешь оправдываться перед Шеоном за задержку.       - Мне не десять лет, чтобы отец водил меня за ручку на охоту, - усмехается Алларос. Он оставил охотникам метки, схоронив туши как положено; птица и мелкая дичь в этот раз остались без внимания из-за занявших сумку мелочей, купленных по просьбе мастеров.       - Ну да, - фыркает Фэль. - Лучший охотник, точно! Мы за милю тебя заметили, лучший охотник.       - Так вас я и не выслеживал.       Приятели могут смеяться сколько угодно, но с правдой не поспоришь: Алларос единственный в клане никогда не возвращается с пустыми руками.       В этот раз его охота необычна, а добыча кощунственна.       Но рассказывать кому-то о ней - о нём - Алларос не планирует.       Отговориться от Фэля несложно. Старшие тоже разве что пожурят - клан всякий раз тревожится за задерживающихся охотников, но это случается достаточно часто для того, чтобы стать привычным. Йорвин при виде зелья, добытого им у ворчливого викомского аптекаря, и вовсе забыла о нём мгновенно.       От брата же не спрятаться за пустыми словами.       Когда Алларос переступает порог, дверь аравеля едва слышно скрипит, а по рёбрам змеится тревожный холод.       Лицо Маханона спокойно. Он трудится за своим рабочим столом: режет мелко какие-то цветы, и в нашинкованной россыпи уже не разобрать, что это было изначально. Плечи его расслаблены, движения аккуратны.       Алларос не нуждается в резких словах или жестах, чтобы увидеть: брат очень, очень зол.       - Тебя не было пять дней, - ровно говорит Маханон вместо приветствия.       - Я принёс достойную добычу.       - Ты был в городе.       - И что с того?       - С Майлоном.       - И что с того? - От безошибочного знания в голосе брата пробирает нестерпимое раздражение.       - Он шем.       - Скажи уж сразу - мужчина, - резко говорит Алларос. - И не прячься за цветочками.       Маханон сдвигает лезвием нарубленные лепестки. Откладывает нож. Поднимает глаза на Аллароса - и тому хочется съёжиться под пронзительным взглядом.       ..работа, может, и служила защитой - но не для Маханона, а от него.       - Если тебя выгонят, - тихо, не отводя взгляда, говорит он, - мне придётся уйти вместе с тобой. Клан останется без Первого, и Хранительнице понадобится не один год, чтобы воспитать мне замену. Не хочу доводить до такого из-за каких-то... шемов.       Он выплёвывает последнее слово с брезгливостью, как ругательство.       Алларосу за шиворот словно снега насыпали. Зачем брат опять... такой? Клан, долг, обязанности - словно всех надо измерить и выстроить по порядку! Он и себя вгоняет в те же рамки, последний год - сплошь дела клана в голове, даже о Тени любимой забыл. А Алларос тянется за ним привычно, считает добычу по головам - достаточно ли, рыскает зорко по округе - безопасно ли, торгуется с шемленами - не обманули ли...       Неужели этого мало? Неужели ничего нельзя оставить только для себя?       Обидно так, что щиплет глаза.       Алларос смаргивает зло обиду, бросает вызывающе:       - Не хочешь из-за меня проблем - так у тебя их и не будет.       Сейчас бы выскочить из аравеля - и пусть Махи остаётся со своим драгоценным кланом, раз для него нет ничего важнее.       Вместо этого Алларос шагает вперёд, стискивает измазанные травяным соком руки в своих и утыкается лбом брату в плечо.       Стёртая от времени шерсть накидки колет лоб. Пальцы Махи сжимаются мягко, гладят его ладони.       - Как же не будет, - ещё тише отзывается он, - когда я без тебя умру.       Он говорит это так просто, что Алларос верит безоговорочно.       Как не верить - он ведь и сам без Махи умрёт.

*

      ..Маханон действительно умирает без него - на Конклаве, за сотни лиг от разбитого под Викомом лагеря клана Лавеллан.       Алларос открывает глаза в темноте казарм Башни Бдения и долго, мучительно пытается понять, бьётся ли у него сердце.