Дижонская горчица

2002

      У манула маленькие зубки и блестящая шёрстка — Паскаль вчера мыл голову, пока я воровала из холодильника волованы с дижонской горчицей и овощным рататуем. У Паскаля крепкие ладони на моей талии и мягкие поцелуи на моих губах. Лопатками припираю стену пансиона, руками обвиваю шею. После команды «Отбой!» от Фату мы вышли покурить: покурили и… Как-то так пришли к поцелуям. Наступающий вечер, мокрые ботинки Паскаля, свежесть после дождя.       — Ту-ту-ту, — Бенуа быстрым шагом топает в сад. На ночь закрывать помидоры.       — Не отвлекайся, — притягиваю Паскаля. — Нас не видно. Паскаль, мы за стеной.       — Хм-хм-хм, — Фату выходит на крыльцо пансиона.       Паскаль отводит губы, но не убирает руки с талии. Команда «Отбой!» для кого? Идите спать!       — Мадам…       Я разворачиваюсь спиной к Паскалю, в предвкушении поцелуев на шее и ладоней на животе. Мне не хватает Паскаля сзади. Он прижимается грудью, ласкает под блузкой, обдаёт мурашки горячим дыханием, кусает мочку уха. Трётся и тихо стонет.       Чавканье — к сожалению, не у меня — а из сада. Выглядываю из-за угла. Бенуа и Фату жрут помидор. Мои помидоры жрут! На скамеечке сидят и жрут помидор.       — Мы подсматриваем? — шепчет Паскаль.       — Тихо, — поднимаю его ладони на грудь, чтобы он заткнулся.       — Мадам!.. — хрипит.       — Цыц!       Бенуа вытирает платочком рот Фату, Фату смущается. Ноги сведены, ладошки на ляжках — девица. Бенуа целует в щёчку. Она целует в губы.       — Люблю тебя, — новый поцелуй. А с бородкой нормально целоваться? Мёртвые ладони Паскаля на моей груди.       — Знаю, — Фату отворачивается. Игрунья! Поучиться бы её играм.       — А ты меня любишь? — переплетённые пальцы на ляжках Фату. А если бы Фату была в юбке, они того… прям на скамейке в помидорах?       — Не знаю, — она поворачивается к нему. Глаза опущены, губы напряжены. — Наверное, люблю. Не знаю…       — Фотенька, — Бенуа накрывает ладонью впалую щёку. Фотенька?!       — Как он её назвал? — Паскаль прижимается к спине, обвивает живот.       Бенуа водит губами по губам Фату. Страстный поцелуй? Мало сказано. Округляю глаза не чтобы лучше видеть, а чтобы охуеть. Уроки поцелуев не прошли даром, за сорок лет девственник-дворецкий превратился в поцелуйного монстра. Они не чавкают, чавкает у меня. Дура возбудилась!       — Любишь, — Бенуа держит в руках лицо Фату. — Любишь, потому что я тебя люблю. Я люблю тебя, потому что ты мне нравишься. Моё сердце принадлежит Анн Ле, но мои чувства, Фотенька, тебе. Прости, — два барана упираются лбами. — Прости, что в тебя влюбился садовник.       Фату предпочитает розовые пионы. В саду Бенуа растёт пять кустов розовых пионов. В комнате Фату пахнет пионами. Любовь — это внимание и поцелуи на скамейке. Фату происходит из знатного рода Шампьон, её отец — колдун-поэт из Лумерана, мать — фаворитка-монашка. Мадам Фату Шампьон — это двенадцать стихотворений о любви, прованская кухня и льняная котта. Дворецкий Бенуа Камвэ́н не похвастается богатством и громкой фамилией, его отец — водитель, мать — понёсшая от колдуна. Любовь Бенуа и Фату росла в пансионе. В детстве дружба, в юности уважение и первые касания, в зрелости вспышка запрещённых чувств, а в старости кроткие поцелуи на сладких губах.       Её ладони на синем галстуке, он развязывает за кончик розовый шейный платок. В их случае любовь — это не признание в стихах и не усыновление чужого ребёнка. Любовь Фату и Бенуа — это притяжение в цветочном аромате.       — Оставайся на ночь у меня, — она крутит пуговички на рубашке.       — Ты уверена? — он поправляет воротничок блузки.       — Да, потому что ты меня любишь, а я люблю тебя.       Любить фаворита и любить любимого. Мой любимый крепко обнимает сзади.       На следующее утро наступает выходной и праздник. Паскаль следит за сервировкой завтрака. Все дворецкие работают — кроме одного. Бенуа улыбается с Фату на кухне.       — О! Стоят красавцы, подпирают подоконник! Здрасьте!       — Здрасьте! — здоровается со мной Бенуа. Как выглядит мужик, в жизнь которого ворвался секс? Как Бенуа! Улыбка до ушей и новые морщинки на лбу.       — Здрасьте! — здороваюсь с Фату.       — Здрасьте! — на блузке расстёгнуты лишние пуговицы.       — Ты со всеми лично будешь здороваться? — Анн Ле отрывается от пустых тарелок.       — А ты не слышала…       — Ничего я не слышала! — Анн Ле вручает мне стопку тарелок. — Неси на стол, помоги дворецким.       — Я?       — Бут, позвони матери, — наставляет Фату, держась с Бенуа за ручку.       — Да блин… Потом позвоню, — выхожу из кухни, — «Фотенька».       «Ведьма!»       «Поздравляю, подруга!»       Сегодня Жозефине Бут исполняется 70 лет. Для салемской ведьмы небольшой возраст. В честь праздника «Старая гвардия» собирается в Дижон к обеду. Намечается бабская вечеринка. И как же без Совета! Илона не поедет, потому что не хочет оставлять Пансион без директора. Ги и Шедид прихорашиваются — едут, потому что я украла их в Дижонский Пансион Благородных Девиц.       Клотильд собирает алкоголь из бара, Анн Ле запекает жульен в тарталетках — как же Анн Ле и без еды! — Паскаль и Ведат кладут козий сыр с зелёными бобами на поджаренные тосты. Руайе выгуливает на поводке Душу — белую швейцарскую овчарку, подаренную Нантаром в прошлом году. Телекинетик из Онфлёра переселяется в собаку, чтобы побыть с Шедид — не для «того-самого»! Телекинетиков не понять.       — Поздравляю с семидесятилетием, — говорю в трубку и смотрю на портрет Анн Ле. Повариха — красотка в 70. А мама?       — Спасибо! — мама радостная. — Мне очень приятно, что ты позвонила.       — Да а что такого? Дочь поздравляет мать. Как дела? Готова к празднику?       —…да, — с заминкой. — Хотя, лучше бы этот день не наступал, — вздох. — Ладно, не будем о грустном. Ты приедешь?       — А-м, — наматываю на палец телефонный шнур. — Нет, мам. Выходной, мне надо… проверить стопку тетрадок к понедельнику. Не люблю оставлять на воскресенье.       — Жаль, — она расстроена. — Я бы очень хотела, чтобы ты приехала… Давно не виделись, с 88-о…       — Хотела бы, сама приехала, — блять, что я несу! — Мам, я могу приехать в любой день: в выходной, в будний, в отпуск…       — Но не приезжаешь, — она плачет?       — Потому что так проще, — дёргаю провод, чуть не отрываю. — Мам, я ещё раз поздравляю тебя и желаю… сильно не напиваться. Хорошо отпразднуй со старыми друзьями, с папой… Передай что-нибудь вкусненькое в Лион через Анн Ле.       — Хорошо, — мама всхлипывает, усмехается. Непутёвая дура и обидит, и поднимет настроение. — Вкусное и сытное горячее блюдо.       — Да, лионскую закуску я уже попробовала. Тебе понравится. Ну… я пошла проверять тетрадки…       — Спасибо, Гайя. Я буду… я всё равно буду ждать.       В одиннадцать часов Тибо натирает «Приму-балерину». Руайе надевает красивый костюмчик в комнате Шедид, сама Шедид — там же — делает причёску под надзором Аттилы.       Габин в игровой комнате жрёт на коврике жульен в тарталетке, не особо уворачивая руку с закуской от мокрого носа Души.       — Антрополог Клод Леви-Стросс утверждал, что дикари-каннибалы по всему миру имеют чёткое разделение: огонь — для врагов, вода — для друзей. Практичность. Варка в бульоне помогает отделить кости от мяса для последующих похорон, а при жарке мясо смешивается с костями и затем выбрасывается.       — Фу, что за дичь ты рассказываешь? — на том же коврике я чищу Юго апельсин.       — Про каннибалов-тупинамба из 17-о века. Они кстати, — Габин лежит на локте, правая нога согнута в колене, — не ели трусов, потому что боялись заразиться малодушием.       — Ты обманываешь, — улыбается Юго, жуя дольку апельсина. — Люди не едят людей.       — Да? А как же «Праздничный суп из деда»? «Чили из человечины»? Во второй половине 18-о века Чарльз Диккенс представил интересные рецепты, например: «Английский матрос по рецепту метрдотеля» и «Капитан в панировке со сливовым соусом». Диккенс был каннибалом? А мы его знаем только по «Оливеру Твисту»! Ха! — Габин смотрит в мои охуевшие глаза. — Я бы прочитал кулинарную книгу Паскаля Ригера. Думаю, она занятная и вкусная.       — Лучше бы ты учил Юго арифметике, — пихаю колдуну в рот дольку апельсина. — Кто будет деньги в магазинах считать?       — Я умею считать до ста, — Юго падает на спину под напором игривой Души. — Меня Дэни научил.       — А говорят, я учу только плохому, — Габин взъерошивает кудряшки маленького дворецкого в чёрном костюме и фиолетовом галстуке.       Человечина звучит, конечно, аппетитно, но я пришла в игровую комнату узнать последние новости.       — Что было ночью?       — А что было ночью? — Габин пьёт воду из бутылочки Юго.       — У тебя за стенкой. Никто не… — киваю подбородком, шевелю пальцами в воздухе. Да блин. Закрываю уши Юго. — Фату и Бенуа трахались? Ты слышал?       — Детка, они занимались тихой и нежной любовью, — Габин улыбается широченным ртом, — и натирали вставшие соски. Я не подслушивал, не подсматривал, потому что сам был занят. Не все «трахаются», — чётко прилетает в голову, — некоторые предпочитают понежнее и потише.       — И ты — эти некоторые? — мне смешно, я не верю «вечному стояку».       — Конечно. В пансионах не получается громко, со стонами, со шлепками. Приходится выкручиваться — а я люблю выкручиваться.       Юго разминает ноги — бегает за Душой.       — Лишиться девственности в 71 год. Как тебе такое, изувер? Готовишь кандалы?       — А почему Фату и Бенуа это сделали, Бут? Не задумывалась?       Я вспоминаю разговор на скамейке, запах помидоров и розовых пионов.       — Потому что они любят друг друга.       Габин сосредоточен на мне, не отвлекается на лай Души и смех Юго. Сожаление. В карих глазах сожаление.       — Да… Конечно. Потому что любовь. Мне нравится закрывать глаза на любовь.       Тебе нравится, Хорхолле не нравится.       — А чё ты не собираешься на праздник? — на Габине брюки, синие носки и чёрная майка, шифоновый платок болтается на шлёвке. Не буду сканировать, какие на нём трусы. — Твоя Анн Ле упаковывает подносы с оставшимися, — стряхиваю крошки от тарталетки с майки, — жюльенами и тостами. Ты не помогаешь, красоту на лице не наводишь, рассказываешь байки о каннибалах.       — Сейчас буду собираться, — он откидывается на спину. — Мне-то ехать пятнадцать минут до Дижона, а вам два часа, — заводит руки за голову. — Подбросите Ле и Бенуа? Нечего им трястись в автобусе.       — Какой… Я не поеду в Дижон! — в меня прилетает резиновый мячик.       — Ой, прости, — Юго извиняется объятиями, Душа — мокрым языком.       — Вези семью в коляске!       — Бут, я поеду раньше, потому что мне на собрание Совета. Ты с Паскальчиком отвезёшь в Дижон Ле, Бенуа и подносы. Мне так спокойней. Как это выглядит со стороны? Колдун-изувер привозит жену, её дворецкого и пожрать!       — Нормально выглядит! — к ноге подкатывается резиновый мячик. — Я не поеду! Мне… тетрадки…       — Оделась красиво и поехала поздравлять мать! — Габин со всей дури откидывает мячик в стену. — Не беси меня! Не спорь со мной!       Рука мокрая. Со злости раздавила дольку апельсина. Габин ставит ладони у головы, подтягивает к груди колени — кувырок, толчок руками — и на ногах. Атлет. И даже майка не выбилась из брюк.       — Я пошёл собираться, — он подхватывает Юго, целует в щёчку и невидимкой направляется на выход. — Разрешаю помучить директора Илону, ты ей нравишься, трюфелёк. Не скучай, скоро… увидимся. Встретимся в Дижоне, Бут, — с ребёнком сюсюкается, со мной гундосит.       Тибо натирает крышу «Примы-балерины», Паскаль в тенёчке курит.       «Подготовь «Богиню», — Паскаль поднимает голову на окно игровой комнаты. — Доставка ведьмы и еды».       В шифоньере среди десятка нарядов я выбираю белое платье до колен на тонких бретельках. Бунтарка в белом. Бунтарка — сама невинность. Чёрные тени, коралловая помада, начисто лысая голова. На левой руке три кольца, на правой любимый гагат. Без бюстгальтера — платье с чашечками. Последние штрихи — серьги с белыми бриллиантами и чёрные туфли на одиннадцатисантиметровой шпильке. Метр девяносто. Дылда.       — Ты в этом к матери поедешь?! — Фату в кремовой блузке с коротким рукавом и треугольным вырезом, низ — чёрные широкие брюки и блестящие лоферы.       — Не переживай, я в трусах, — принимаю от Паскаля тёмно-зелёный макинтош. — «Богиню» загрузили?       — Да. Нас ожидает Бенуа с подносами. Мадам, на пассажирском больше места. Не сядете на задние?       — Без проблем. А где Клотильд и Анн Ле?       — Клотильд с бутылками в «Приме-балерине», — Фату подвязывает волосы розовым платком. — А Анн Ле…       — Повариха на месте, — Анн Ле выходит из кухни. Белая свободная блузка, сине-чёрные широкие брюки и синие конверсы. Жена колдуна.       У «Примы-балерины» Руайе в смокинге под серым пальто и Шедид в чёрном облегающем платье с золотыми вставками. Сдержанный макияж, длинные волосы, дорогие серьги и часы, дорогое сердцу обручальное кольцо. Не скажешь, что пару лет назад Шедид была брутальной благородной девицей. Женственная. Ведьма. Жена колдуна. В 22 года Шедид Нантар замужем за Ксавье Нантаром.       Руайе открывает дверцу для Шедид, Ведат приглашает Фату в Ситроен «Де шво» ярко-голубого цвета. Машинка 50-х годов, безумно маленькая, смешная на фоне высокого и крупного турка. Между собой мы с Ги называем её «Черепашка», но для Ведата она — «Бель».       — Ну чё, едем? — Клотильд с седой тюлькой на голове и коробкой алкоголя на коленях нервничает на переднем сиденье «Примы-балерины».       — Мадам? — Паскаль открывает «Богиню».       Стоя у крыльца, я оборачиваюсь на открытый пансион. Всего на пару часов. Я вернусь. Отрываю шпильку от земли.       В Дижонском Пансионе нас встречают мажордом и трое дворецких. Симпатичные. Просто симпатичные. Я приехала сюда не парней рассматривать. Ведат здоровается рукопожатием со знакомыми дворецкими, Паскаль и Руайе знакомятся с незнакомыми. Стол в столовой накрыт белой скатертью с золотой каймой. Много народа, много шума. Двое дворецких помогают Клотильд с выпивкой — нет, танцовщица пока не начала. Паскаль и Бенуа помогают Анн Ле с подносами. Дижонские ведьмы тащат Ги подрыгаться в прошлую обитель Клотильд. Шедид общается с ведьмами, с которыми познакомилась в Аббатстве Мон-сен-Мишель — хвастается золотым колечком и мужем-колдуном. Я не хочу заводить новые знакомства.       Центральный зал, танцевальный, западная и восточная части, винтовая мраморная лестница. Как будто и не прошло четырнадцати лет. Мне — 20, я учусь в Дижонском Пансионе. Совсем молодая, вот-вот экзамены, не думаю стать учительницей Предвидения. Комната девочек, третья группа. Двадцать кроватей заправлено. На шестнадцатой ведьмочка в форме младшей ученицы. Белокурая ведьмочка на кровати Орор.       — Да бли-ин… — громко вздыхает, запрокидывает голову. — Почему не получается-то?!       — Помочь? — прохожу в комнату.       — Ой, — она меня не знает, я её не знаю. Ведьмочка встаёт рядом с кроватью, поправляет форму. — Я тут… а я… — показывает на покрывало. Баночка клея и разорванная карта оракул «Враг».       — Я часто рвала карты, испортила десять колод, — присаживаюсь на край кровати. — Тоже пробовала клеить, тоже не получалось. Мадам Фату ругалась, а потом заказывала новую колоду. Тебе нравится гадать?       — Да, — ведьмочка смущённо кивает. — На камнях не получается, а с картами интересно.       — Не трать клей, ничего не выйдет. Я подарю тебе новые карты, которыми сама пользуюсь. Привезу завтра или послезавтра.       — Вы гадаете? — ведьмочка удивлена. Лысая девица в белом платье без бюстгальтера гадает.       — Учительница Предвидения в Лионском Пансионе Благородных Девиц. Мадам Гайя Бут.       — Бут?! — она в страхе отходит от кровати.       — Да, — улыбаюсь. — Гайя Бут — дочь директора Жозефины Бут. Я спала рядом с тобой, — показываю на соседнюю кровать. — А тебя как зовут?       — Мадам… — она часто моргает, — мадам Оливия.       — Приятно познакомиться, — подаю ей руку. — Не переживай, что на камнях не получается гадать. Моя мама не умеет гадать на картах.       Кабинеты, комнаты учителей. Уборная на третьем этаже. Четвёртый этаж директора Жозефины. Чердак Сильвена, чердак Паскаля заставлен пыльной мебелью, вёдрами и дырявыми котлами. Маленький дворецкий не плачет в кровати наставника, потому что кровати нет. Взрослый дворецкий не целует мадам, потому что кровати нет.       Из кабинета директора Жозефины выходит Габин.       — Батюшки, какие люди! — чёрный костюм-тройка в полоску, белая рубашка с круглым воротничком, сапоги и жёсткие волосы с проседью. — Это ночнушка?       — Я сплю голой, — подхожу к нему.       — Не ври. Я знаю, в чём ты спишь. Ты спала со мной.       — Давай не будем об этом? В пансионе ведьм опасно говорить о том, что между нами было.       — Да ничего ж не было. Ты только обслюнявила меня и подушку, и я не про страстные толчки в дёсны.       — У вас там собрание? — показываю на закрытый кабинет.       — Да, что-то типа того. Девочки перешли к женским разговорам, мужчина лишний. А ты прохлаждаешься? Покурить не хочешь? Я так курить хочу, — Габин шарит по карманам, игнорирует сигару и шифоновый платок в нагрудном. Там же, в нагрудном кармане, маленький бутон синей розы.       — Ведьма-учительница и изувер из Совета? Не будем выглядеть странно?       — Согласен. Берём Паскальчика.       Ведьмы курят, дворецкие сервируют столовую. Мой плащ в гардеробной, мои сигареты у Паскаля в пиджаке.       — Конечно! Ну конечно! — Габин следит за передвижениями Бенуа в саду. — Дорвался! Ещё ругается в голове! Проклинает садовников-дворецких! Всё ему не так, всё ему не то! От ненависти встали соски под рубашкой!       На крыльцо выходит мадам Жозефина в белом платье.       — Ты приехала, — на левой стороне лица радость, на правой разочарование.       — Подумала, почему бы и нет, — встаю на ступеньку. — Шучу. Я вчера решила, что не пропущу праздник в честь тебя.       — Я рада, Гайя. Правда рада, — с заминкой мама обнимает меня. Странное чувство. Пустое. Я не соскучилась по ней, не ощущаю материнского тепла.       — С днём рождения. Мам, прости, я не подготовила подарок.       — О чём ты? Какой подарок? Ты приехала, — тепло, от мамы вкусно пахнет грушей со сливками.       Габин дёргается напротив Паскаля, Паскаль тоже дёргается-сопротивляется. Толстые губы быстро говорят, слова вырезают на лбу глубокие морщины. Что за танцы они устроили?       — Папа приедет? — размыкаю объятия.       — Он едет в Ниццу, мечтает позагорать на галечном пляже у Старого порта.       — Он не поздравил тебя?       — Поздравил-поздравил, звонил утром.       Габин переходит дорогу, оглядываясь по сторонам. Останавливается у почтового ящика, стоит-стоит… Паскаль заслоняет вид.       — Директор Жозефина, — склоняет голову, руки за спиной.       — Паскаль! — а мама счастлива! Улыбается во все зубы! Кидается ему на шею. — Какой ты красивый! — Паскаль не двигается, не обнимает в ответ.       — Ту-ту-ту, — пыхтит Габин, заходя на территорию пансиона. — Всё? Собрание закончилось? Обсудили туфли и лифчики?       — Да, господин Габин, — мама отцепляется от Паскаля.       — Можем садиться за стол? Все гости приехали, ждать некого. Есть хочется.       — Вам всегда хочется есть, — улыбается мама.       Дармон в смокинге с бабочкой — нет перчаток до локтей, нет вуали. Ест тарталетку, болтая у мраморной лестницы с Фату.       — Мадам Дармон, — вежливо кланяюсь. Паскаль за спиной отвешивает поклон летописцу.       — Гайячка, — Дармон стряхивает крошки с губ и с тарталеткой в руке приобнимает меня. Уже выпила бокальчик что ли? — Чудесно выглядишь. Где купила такое платьишко? — оглядывает с ног до головы.       Фату посылает сигналы глазами, чтобы я сделала лицо попроще.       — В Париже, мадам Дармон. Много лет назад.       — Какая внешность! Какой приятный зелёный цвет галстука и глаз, — оценивающе-соблазняющий взгляд на Паскаля. — В наше время таких красивых дворецких не было, — нет, она точно оприходовала бутылку!       — Мадам Дармон, — Паскаль опускает подбородок, принимая похвалу.       Бородатая гора подходит к рассматривающей портреты фигуре:       — Мадам, — Ведат передаёт пепельницу.       Если бы не широкополая шляпа, я бы подумала, что проститутка. Хорхолле в откровенном наряде: чёрная кожаная юбка в пол от сисек, два коктейльных зонтика на верёвочках вместо бюстгальтера и кожаные перчатки до локтей. А я говорила, в Совете проститутки.       — Чок тешеккюр эдерим, Ведат, — кого?       — Риджа эдерим, — кого? кого?       Хорхолле провожает взглядом отдаляющегося дворецкого. Сигаретный дым следует за широкоплечим турком.       — Мадам Хорхолле, — как не поздороваться с главой Совета.       — Мадам Бут, — она снимает широкополую шляпу, зажимая губами тонкую сигарету. Фиолетовые глаза не накрашены, на полных губах нет помады. На лицо миленькая, на одежду проститутка. Хорхолле не дашь больше сорока лет. Высокая, стройная, с подтянутой грудью. Заливай до бесконечности старику из Локронана, что ты не ведьма. Настолько красивых женщин не бывает. — Рада видеть Вас. Как дела в Лионе?       — Замечательно. Спасибо, что спросили. Как дела у белых кроликов в Локронане?       — Лучше не бывает, — Хорхолле надевает шляпу и стряхивает пепел. — Попрошу Фредерика к осени зарубить пару десятков. Самых жирненьких.       — С удовольствием бы отведала крольчатину от верховной. У меня как раз отпуск осенью. Вы будете рады увидеть нас с Паскалем в Локронане?       — Конечно, мадам Бут, — Хорхолле улыбается белыми зубами. — Приготовлю ведьминский суп и предложу пару тушек с собой.       — Договорились, — поклон головой. — Передавайте привет моей прапрапрапрабабке, если увидите.       — Непременно, — говорит Хорхолле в спину. — Скоро увидимся.       Дворецкие Дижона под надзором местного мажордома расставляют блюда в столовой. По просьбе Анн Ле Паскаль занимается расстановкой лионских закусок.       — Не поняла, — Анн Ле обводит взглядом подносы, — а где тосты с козьим сыром? Кто сожрал?       — Он, — Клотильд указывает на гостиную и откупоривает первую бутылку вина.       В гостиной на кожаном диване поднос с тостами. В гостиной рядом с диваном Габин — вглядывается в окно, курит в форточку чью-то сигарету и ворует зелёные бобы с тостов.       — Так и знал, что не получится втихаря пожрать зелёную фасоль. Кто меня сдал?       — Клотильд, — подхожу к окну, ставлю колено на диван.       — Лучше бы танцевала танцулька.       — Станцует после первой бутылочки, — усмехаюсь.       — Да-а, все мы станцуем, — Габин выкидывает окурок в форточку и засовывает в рот боб-бобок.       — Зачем ты ходил к соседскому почтовому ящику? — шёпот подкрадывается к левому плечу Габина.       — А? — он отрывается от окна. — Что, не услышал?       — Зачем ты…       От остановки идут две фигуры — женская и мужская. Чёрные одежды, чёрные волосы, чёрные каблуки и блестящие ботинки. Распахнутый плащ из змеиной кожи, алая помада, небрежные мокрые волосы и совсем не женственные украшения. И рядом дрыщ на побегушках, прихвостень. Нерасчёсанный, смазливый, маслянистый. Костлявый. Ученик старших классов, не дворецкий. Тащит ящик со стеклянными бутылками. А вы с подарочками.       — Какого хера они тут делают? — встаю вторым коленом на диван, облокачиваюсь на спинку.       — Навещают старый пансион и первого директора. Что тебя удивляет? — Габин облизывает палец от козьего сыра. — Именно вы с Паскалем привезли Селестин в Дижонский Пансион.       Проходя мимо пансиона, Селестин и Дидьё не поворачивают головы на окна. Важные, представительные, чопорные. Мрази.       — Шлёндра.       Шлёндра и шлёндр заходят на территорию. Звонок в дверь. Местный мажордом встречает последних гостей. Припозднились. Лучше бы вообще не приходили.       — «Ты плакала, родная?» — голос Габина тёплый, отеческий. — «Да, отец». «Почему?» «Голова болит». «А не сердце?» «Нет, голова, отец», — с кем он? — «Доктор Мериголд выпишет сейчас рецепт от головной боли, — мягкий взгляд заставляет меня слезть с дивана, прокуренный тихий голос пленяет. — «Она взяла книжечку с моими «Рецептами» и протянула мне с вымученной улыбкой, но, заметив, что я не шучу и книги не беру, тихонько положила её на место и внимательно посмотрела на меня», — Габин выжидает. — «Рецепт не там, Софи». «А где же?» «Здесь, родная», — он подаётся вперёд большим носом. — «Я подвёл к ней её жениха, соединил их руки и сказал: «Последний рецепт доктора Мериголда. Принимать всю жизнь». А потом ушёл».       — Это хороший рецепт, — отвожу глаза. Неудобно. Габин слишком близко, намного дальше, чем «голый в ванной», но очень близко.       — Слова — ингредиенты, секс — необязательная приправа, а рецепт — это любовь. Он напишет книгу рецептов. Бут, — Габин напротив на расстоянии вытянутых пальцев, пуговицы на двубортном пиджаке пахнут железом, — знай, я тебя любил. Любил больше всех Бутов. Детка, прости старого дурака.       Он целует меня быстро, крепко, трепетно. Расслабленные губы на вкус пряно-солоноватые. В поцелуе Габина больше уважения, чем в первом поцелуе Паскаля.       Габин забирает поднос с дивана, снимает с угла шифоньера шляпу и поспешно уходит из гостиной.       «Вечный стояк» вскружил голову. Хорошо, в голову не долбит. Женатая шлюха прелюбодействует, не спрашивая у меня разрешения, не отпрашиваясь у жены.       — Они были с бобами, но я сожрал их, — доносится из столовой. — Не благодарите. Поставлю поближе к себе — мадам лучше не есть много молочного.       Во главе стола сероглазая шлёндра с большими кольцами в ушах и кольцом поменьше в носу. И кто-то меня посчитал шлюхой из-за откровенного платья? Селестин Кабрера — роковая шлёндра. Я бы сказала, что она возмужала, потому что рядом с тоненьким дворецким выглядит величаво. Натуральная кожа. Сколько ящериц обвили твои сиськи? Я напротив Селестин — здравствуйте-здравствуйте — нога на ногу, локти на поверхности. Слева Совет, дижонские учителя и мама, справа юные ведьмы и «Лионские оторвы». Выводок цыплят монморанси, террин из баклажанов, наш жульен в тарталетках, дижонский с креветками, киш с грибами, козы пасутся на поджаренных тостах под носом Габина, салат с тунцом и шпинатом, гратен с молочным соусом, картофель «Буланжер». Вкусно, но от взгляда Селестин тянет блевать. Дворецкие разливают вино по бокалам, Габин двигает к себе цыплёнка — сейчас он поклюёт зелёные бобы в животе.       — Прекрасно выглядите, мадам Бут, — Селестин поднимает бокал, обращаясь ко мне. — Поздравляю.       — С прекрасным внешним видом? — кручу бокал за ножку под чавканье Габина.       — С днём рождения матери.       Хорхолле — бога ради держи сиськи в подвесных зонтиках — встаёт из-за стола. Первый тост от верховной.       «Еба-а-а, как вкусно! — Габин уплетает ножку. — Не говори Ле».       «Я, наверное, уеду через пятнадцать минут».       «Куда? А кто будет есть со мной? Я один не справлюсь».       «Извини, я не могу сидеть за одним столом с этой…»       «Да забей на неё! Смотри, сколько вкусностей! И у мамки твоей день рождения!»       «Вкусности я заберу с собой, а директора Жозефину я уже поздравила. Моя миссия выполнена».       «Что мне сделать, чтобы ты задержалась? — Габин отпивает из бокала. Оказывается, Хорхолле закончила тост, а я всё прослушала из-за поедателя цыплят. — Поцеловать с языком? Поцеловать долго?»       — Ура! — кричит Дармон.       — Ура-ура! — хлебает Габин.       Ура — я в теме. У меня такое ощущение, что все нажрались перед посадкой за стол.       «Достаточно одного раза», — принимаю от Фату порцию салата с тунцом и жульен в тарталетке.       «Детка, я разминал губы. Сейчас выпью, поем и буду готов ко второму поцелую, но перед этим мне надо перекурить».       — Мадам Селестин, — Хорхолле уплетает «Буланжер», — как дела в Каркассонском Пансионе?       — Я преподаю Пирокинез и отвечаю за воспитательный процесс, строго слежу за дворецкими и юными мадам.       Пф! Спросили про Пансион, а не про тебя, идиотка.       «Ты такая злюка!» — Габин чистит зубы цыплячьей ножкой.       — Похвально-похвально, — хлопает подушечками пальцев Хорхолле. — Мадам Фату подаёт хороший пример.       — О, благодарю, — Фату улыбается. Креветка в зубах торчит! — Может, Совет сделает меня главной воспитательницей? Буду ездить по Пансионам, гонять… «воспиталок».       — Интересная идея, мадам Фату, — Хорхолле откидывается на высокую спинку стула, обнимая себя за голые плечи, не мешает Ведату обновить бокал. — К Вашей работе у меня никогда не было претензий.       — Действительно, — Селестин водит пальцами по ободку бокала. — Какие претензии? Дворецкие нарушают правила, ведьмы нарушают правила, воспитатель закрывает глаза, — пожимает плечами. — Каждый выполняет свою работу. Совет убивает непослушных учеников.       Сука.       — Господин Габин, — у Габина хрящик встаёт поперёк горла от обращения Селестин, — Вы рассмотрели моё предложение о кастрации дворецких?       Габин взирает на Дидьё не моргая:       — Пожалей мальчика. Ты, конечно, красивая ведьма, но пускай Дидьё хотя бы во время мочеиспускания трогает себя.       — Господин Габин, — директор Жозефина выглядывает из-за Дармон, — пожалуйста.       — Просишь принять закон о кастрации? — Габин ложится грудью на поверхность и смотрит на неё через Хорхолле.       — Я прошу не поднимать на моём дне рождения генитальные темы. Закон можно принять в уборной на третьем этаже, — директор Жозефина показывает наверх. — Это прекрасное место.       — Я знаю, Жозефина, — Габин кивает. — «Твой папанька три часа боеголовку гонял», — хлопает глазами, глядя на меня.       «Боеголовку?»       — Мадам Бут, а как у Вас дела? — Селестин не притрагивается к еде. Думаешь, отравлена? Жаль. Я бы тебя траванула.       Клотильд щёлкает пальцами, прося мажордома Дижонского Пансиона подать ей киш с грибами и новую бутылку вина.       — Изумительно, мадам Селестин, благодарю, что спросили, — накалываю на вилочку картофелинку и ворую с посудины тостик с козьим сыром. Обмен улыбками с Габином. — Продолжаю учиться — самостоятельно и на занятиях с ученицами. Не вижу ничего плохого в том, чтобы учиться новому в 34 года. В прошлом месяце залетела на крышу пансиона, — хвастаюсь Дармон, но радуется за меня Габин — хлопает жирными ладошками. — Больше никуда и ни от кого не залетела.       — Совершенствуете силы, значит, — Селестин сверлит меня взглядом исподлобья. — Мечтаете занять место верховной?       Задумываюсь:       — Нет. Чужую территорию не мечу. А с чего Вы взяли, мадам Селестин, что я «грезю» стать главой Совета? — манеры, блять! Внутри меня всё пылает, но я держу лицо, марку парижского платья и сиськи — прижимаю внутренними сторонами плечей.       «Грежу», — поправляет Фату.       Ебанашка.       — Верховная управляет всеми стихиями, всеми способностями. Мадам Хорхолле тому пример, но мы обе знаем, что салемские ведьмы не вечны, и всем отведено определённое время. Кто-то умеет только летать, но Левитация не спасёт от смерти, кто-то умеет предсказывать, но пророчество не убережёт от смерти, кто-то надеется ускользнуть от смерти Телепортацией, но смерть быстрее, кто-то надеется обмануть смерть Телекинезом, но на обман не всякий ведётся. Верховная наполняется силами с годами, открывает новые способности с годами. Мадам Тестю́ в Каркассонском Пансионе хвалит меня за превосходные снадобья.       А всем похуй, да? Никто не хочет заткнуть выскочку?       Габин складывает салфетку в треугольничек и краешком ковыряется в зубах:       — Месть — это блюдо, которое нужно готовить на праздник, — цокает. — Ведатик, подлей, — поднимает полупустой бокал. — Горлышко смочить.       Твой выход, Бут. Ты — Бут или кто? Курить хочу, ёб твою мать. Ну чего молчишь? Всосала?       — Уважаемые ведьмы, уважаемый колдун, а не хотите испробовать каркассонское вино? — за спиной Селестин встаёт Дидьё с ящиком. — Белое, сухое, с тропическими фруктами.       — О-о, винишко? — воодушевляется Клотильд. — Это хорошо. Давайте! Сейчас попробуем и пойдём танцевать.       — Ребятки, — Габин указывает дворецким, опустошает бокал от вина, налитого Ведатом, — разбираем бутылочки у бледненького, разливаем по бокальчикам. В темпе, в темпе. Выпьем за директора Жозефину и сходим на перекур.       Дижонские и лионские дворецкие берут по бутылке. Дидьё обслуживает свою мадам, Ведат — Совет, Бенуа — Анн Ле, Паскаль — Фату, Клотильд и меня, Руайе — Шедид и Ги.       — Мадам Бут, я предложу Вам другой вариант, — Габин останавливает Паскаля, капля каркассонского не падает в мой бокал.       Цепляюсь взглядом за бутылку в руке Паскаля. Правая рука. Обручальное кольцо. Перстень Габина.       «А где оникс?»       «Я отдал его господину Габину и надел «пепельницу».       «Зачем?»       «Он попросил. Я не задавал вопросов».       Габин обходит стол, маневрирует между дворецкими. Красное всхлопывает под ухом.       — Sorry. Вы не против, мадам Бут? — подносит бутылку этикеткой. — Румынское, полусладкое. Выбирала моя дочь. В каркассонском персики. У Вас аллергия на персики. Ригер, налей каркассонского Фату.       У меня нет аллергии на персики. Булькает в ушах. Дворецкие разливают белое по бокалам. Слева Габин. Справа Паскаль. Габин наливает мне красное, полусладкое. В нагрудном кармане пиджака нет шифонового платка. Паскаль наливает Фату белое, сухое.       — Выпьем за нашу любимую Жозефину Бут, — по примеру Дармон ведьмы поднимают бокалы. — Почти пятьдесят лет она с достоинством управляет Дижонским Пансионом, семьдесят лет служит шабашу и ни разу не нарушила ведьминские законы. За мадам Жозефину Бут.       За мамку готова пить до вечера. Пейте свои сухие персики, а мне и виноград заходит на отлично.       — Очень удобно иметь дворецкого-фаворита, — Селестин стучит пальцами по столу. — Далеко ходить не нужно.       Что ты, блять, сказала?       Гайя, сойди за умную. Пожалуйста, не ляпни лишнего. Сожми кулак, сломай длинные ногти. Сломай ногти, а не голову Селестин!       — Удивительно, что именно Вы, мадам Селестин, подняли тему следующей верховной, — подпираю ладонью подбородок. — Верховной становится только салемская ведьма. Какой смысл управлять шабашем двадцать-тридцать лет? Приятно слышать, что Вы совершенствуйте силу, это хорошо, я искренне рада Вашим умениям. Признаться, я, как представитель древнего рода Бутов, никогда не задумывалась о смене власти в шабаше и… — поднимаю глаза к потолку, — никогда не примеряла на себя широкополую шляпу. Не интересно. Большая ответственность…       «Оружие, красивое, блестящее, — кто перебивает? — Одно для того, чтобы его чистили ради забавы, и чтобы о нём заботились, как ради забавы, — кто решил попеть в голову? — Другое является мечтой причастниц».       Паскаль? У Паскаля в голове пусто. Не голос Паскаля. Габин. Произношение Габина.       — Единственное, — продолжаю я, — о чём я сейчас всерьёз задумываюсь — это о Локронане и белых кроликах. С удовольствием посетила бы личные владения мадам Хорхолле и поймала бы пару белых кроликов — или не поймала бы, как повезёт. Вопросы власти и статуса меня никогда не преследовали. Мне удобно на земле в окружении друзей и семьи. Мне удобно быть лысой без бюстгальтера, с сигареткой в пальцах. Радоваться золотистой корочке на цыплёнке, — стучу вилкой по цыплёнку Фату, — и успехам моих учениц на занятиях Предвидения.       «Мадам», — голос Паскаля. Сердцебиение участилось.       «Оружие, синее как Земля. То, что нужно хранить в тепле, в глубине души, — да как же тебя прёт! Как ты берёшь ноты! — В глазах, в сердце, в руках женщины. Его хранят у себя, как хранят тайну».       Они не двигаются. Ведьмы и колдун за столом не двигаются. Дворецкие моргают, перешагивают с ноги на ногу, отставляют пустые бутылки и убирают использованные салфетки. Я двигаюсь. Селестин двигается. Дидьё проходит за спиной Паскаля, обходит стол. У Дидьё серые глаза. Он настолько любит свою мадам, что поменял цвет глаз.       — Bitch witch, — у Габина слезятся глаза, губы дрожат под улыбкой. — «Постскриптум. С любовью».       Он не двигается, не притрагивается к еде, не просит обновить бокал, не ехидничает.       «Зачем ты поёшь? Что ты поёшь?»       — За этим столом, мадам Бут, шесть салемцев, — Селестин отпивает белое сухое. Дидьё встаёт у неё за спиной. — Совет, Жозефина и ты — пятеро, шестая — я. Моих родителей убили не твои друзья Микаэла и Жамель, а я. Я убила их утром перед школой — в тот день, когда вы с Паскалем меня забрали. Новая верховная — молодая и хитрая ведьма. Свержение власти, Бут.       «Она вышла год назад, но я её услышал в середине 40-х — когда умерла моя внучка».       Я слышу песни в голове. Я предвижу и предслышу дурацкие песни. Астральная ведьма. Дурацкие песни. Габин — мой папа? Ты ебанутая, Гайя? Твой папа — Сильвен Виаль, ты похожа на Сильвена Виаля.       — Сжечь ведьму.       Взрыв сбоку за пределами пансиона. Гараж. От взрывной волны дворецкие падают на колени. Тарелки подпрыгивают, блюда загораются. Всё загорается. Дидьё кладёт ладони на плечи Селестин — ведьма и дворецкий исчезают.       — Мадам! — Паскаль вытаскивает меня из-за горящего стола.       И я слышу.

оᴩужиᴇ, ʙ ᴛᴀйнᴇ днᴇй,

ᴨод ᴛᴩᴀʙой, ʙ нᴇбᴇ и дᴀжᴇ ʙ ᴨиᴄьʍᴀх,

ᴛо, о чёʍ ʙы ʍᴇчᴛᴀᴇᴛᴇ ʙ ᴄᴀʍоʍ ᴋонцᴇ чᴛᴇния,

и ᴛо, чᴛо ᴄоздᴀёᴛ ᴨо϶зию.

      Обезумевшие ведьмы кидаются в объятия дворецких.       Мама. Мама делает последний вздох — вдыхает огонь. Я вижу дорогу, вижу белый Мобилетт на ускоряющих колёсах, вижу папу. Сердце папы остановилось по дороге в Ниццу. Папа умер в Гренобле за рулём белого Мобилетта.       Бенуа накрывает своим телом Анн Ле. Он сумел её потушить, но сгорает лёжа на сестре. Клотильд. Огонь полыхает на тюльке, как свечка на торте. Ноги старой танцовщицы не уносят от смерти. Дармон одета в горящий смокинг. Кто же запишет ужас в летопись?       — Шеди-и-и-ид! — не получается вырваться из хватки Паскаля.       Золотые украшения плавятся. Подаренное Нантаром платье сгорело. Мёртвый Руайе сжимает в объятиях обугленное тело Шедид.       — Аннабéль!       Ведат отходит спиной на кухню, накинув на плечи Хорхолле пиджак. Они падают на пол и умирают от остановки одного сердца.       — Мадам, нам нужно срочно выбираться! — мои плечи укрывает пиджак.       Паскаль спокоен, а мне страшно, удары подскакивают в горло. Телепортируюсь — не получается. Блок способностей? Яд в еде? Я не ведьма, я — обычный человек. Пожар сжирает столовую, на полу стёкла, всё в чёрном дыму. Кому-то удаётся убежать на кухню и в коридор.       «Гайя…» — слабый голос Габина. Он отползает от окна к стене, жмурится и кашляет.       — Дэни! — тяну его за горячую руку. — Дэни, пойдём!       У него горят ноги, кожаные сапоги превратились в чёрную жижу, пламя поднимается на бёдра. Синяя роза пахнет углями. Габин не пойдёт.       — Мадам, нет! Не трогайте его! — Паскаль оттаскивает меня.       — На мне… синие трусы с… яичницами…       Я улыбаюсь сквозь слёзы, смех смешивается с всхлипами.       — Дэни, пойдём… — я понимаю, что он останется. — Дэниел, пожалуйста.       Габин берёт меня за руку, в глазах ужас от боли:       — Та, которую ты считаешь мёртвой долгие годы — жива…       — Орор?..       — Почтовый ящик. Воспользуйся… Вело… четте правильно.       Габин замолкает, откидывает голову с приоткрытым ртом и засыпает под огненным покрывалом. Паскаль ставит меня на ноги и тянет в коридор. Я теряю каблуки, на каблуках невозможно бежать. Огонь перебрался на второй этаж, на горящих ступеньках тела Ги и маленькой ведьмочки Оливии, которой я не подарю новые карты.       — Сюда-сюда! — подзывает Фату. Кожа на лице обгорела, блузка частично подпалена, на кистях волдыри, не хватает лофера на левой ноге.       Второй этаж рушится. Паскаль крепче сжимает мою руку. Арка. Сердце пропускает удар. Проход сужается. На наши головы падают горящие брёвна. Что-то горячее прилетает в левый висок, ноги подкашиваются от неожиданности. Паскаль вытягивает вверх руки. За треском дерева я не слышу скрежета зубов и шипения кожи. На бревне красные трещины под ладонями, рукава рубашки дымятся. Паскаль часто дышит и часто моргает. Перстень Габина плавится, сердце Паскаля бешено работает. Оберег.       Фату хватает Паскаля за галстук, меня — за пиджак:       «Позаботься о моём фаворите, как заботилась о нём я. Береги его, как сберегла я».       — Фату, не-е-е-ет!       Фату вытягивает нас в коридор и умирает, придавленная горящим бревном.       — На выход, — Паскаль толкает меня плечом, с кистей стекают кровь и кожа.       Поток воздуха приносит в мозг тяжесть. Я оборачиваюсь на то, что осталось от пансиона. Мой дом разрушается, мои друзья погребены под руинами.       — «Богиня»…       «Богиня» взорвалась в гараже вместе с «Примой-балериной» и «Бель».       — Уходим как можно дальше, — Паскаль подставляет бицепс, чтобы я ухватилась.       — На ту сторону дороги! К почтовому ящику!       Люди из соседних домов с ужасом и сожалением смотрят на полыхающий пансион.       — Вызовите «скорую»! — истошно кричу, перебегая дорогу.       — Уже. И пожарных. Там остались живые? — незнакомец подаёт мне руку.       — Нет… Все сгорели…       Паскаль падает на траву. Я залезаю в почтовый ящик. Шкатулка: чёрный оникс, шифоновый платок, чёрная свеча с коробком спичек, сложенный листок и пачка денег. Распрямляю листок — заклинание.       Соседи впустую тушат пожар из вёдер и шлангов. Огонь не перейдёт на ближайшие дома, его цель — Дижонский Пансион. Огонь потухает самостоятельно. Чёрные брёвна летят на мёртвые тела.       Я присаживаюсь на траву к Паскалю, кладу голову на плечо. Кисти свешены с коленей, рубашка сожжена до локтей. Паскаль спокоен, я кашляю.       — Мы выжили, — хрипит от дыма Паскаль и проводит носом по ёжику на макушке.       — Она специально оставила нас в живых.       — И что теперь? Ждём автобус до Лиона?       Слышны сирены. Пожарные, полицейские, доктора.

и ᴨо϶ᴛы нᴀ ᴄᴧужбᴇ у ᴄᴨуᴄᴋоʙых ᴋᴩючᴋоʙ,

чᴛобы зᴀжᴇчь ᴨоᴄᴧᴇднюю ᴄиᴦᴀᴩᴇᴛу,

ʙ ᴋонцᴇ ɸᴩᴀнцузᴄᴋоᴦо ᴄᴛихᴀ, бᴧᴇᴄᴛящᴇᴦо, ᴋᴀᴋ ᴄᴧᴇзᴀ.

      Жизнь не рушится по щелчку пальцев. Смерть — долгая дрянь. Смерть унесла родителей, близких друзей, любимых друзей, незнакомых, взрослых, старых и молодых. Смерть посмеялась над непутёвой мадам Гайей Бут и целомудренным дворецким Паскалем Ригером.       Тридцать четыре года назад мы с Паскалем познакомились в Дижонском Пансионе Благородных Девиц, а сейчас, прижавшись друг к другу, наблюдаем через дорогу, как остатки нашего дома с грохотом падают на выжженную землю и рассыпаются в человеческий прах.