Дижонская горчица

1997

      На чердаке слышны топот и громкие голоса с первого этажа. Почему людям не спится в два часа ночи? Я прижимаюсь к Паскалю и накрываю нас с головой одеялом — мне отлично, Паскаль задыхается. Звук телепортации колышет волосы на груди. Без уточнений на какой.       — Бут, я не смогла! — нервная Шедид. — Чёрт! Чёрт! Дура! Дура!       Она вся в чёрном, ночью не замечаешь людей в чёрном. Прилизанные волосы взлохмачены, перчатки без пальцев потеряны.       — Ведьма, что произошло? — сажусь на кровати. Паскаль прикрывает до носа накаченное тело. Не так часто на чердак телепортируются молоденькие поклонницы.       — Облажалась! — Шедид закрывает рот ладонями, чёрная тушь стекает по щекам. — Идиотка! Меня убьют, да? Потому что я не смогла убить невиновных.       Шедид и Руайе — проводники ведьм. По правилам проводники убивают родителей. В Дижоне я поставила чёткое условие матери: «Мы с Паскалем не убиваем. Либо я стираю память родителям, либо их убивают другие». Директор Жозефина приняла условие. В Лионе «проводы» проходят немного иначе. Илона действует по старой структуре Хорхолле: проводники ведьм убивают родителей маленькой ведьмочки, проводники дворецких расправляются с родителями мальчиков. Селестин и Дидьё прекрасно справляются с новой должностью, чего не скажешь о Шедид и Руайе. Моя протеже не убийца, как и я.       — Тебя засекли? — пересаживаюсь к изножью. Шедид падает на стул за письменным столом. — Ты или Руайе проболтался?       Шедид стирает память родителям. Детскую комнату никогда не обустраивали, в кроватке никогда не спал ребёнок, на фотографиях нет крошечного создания. Все живы. Добрые ведьмы не убивают.       — Они умоляли меня не забирать воспоминания, — Шедид плачет, опустив лицо. — Они хотят помнить дочку. Гайя, как?.. — глаза красные, Шедид — панда с тушью. — Как отказать? Полгода назад я навестила своих родителей, наблюдала за ними издалека. Не подойти, не заговорить, не признаться. Они живы. Я благодарна вам с Паскалем, — она отвлекается. — Паскаль, ты и под одеялом красивый. В смысле, накрытый одеялом.       — Спасибо, мадам, — Паскаль покорно кивает, перебирая край одеяла. До нижних век натянул!       — Ты не стёрла воспоминания, — касаюсь холодной руки с фиолетовым маникюром.       — Дебилка… — Шедид тяжело выдыхает. — Дебилка не смогла. Они пообещали её помнить, не преследовать и не искать. Я поверила. Дура! — ударяет ладонями по вискам. — Крохотной девочке вытащила воспоминания, а родителям не смогла.       — Ну, ладно. Успокойся, — обнимаю Шедид. Слава богу на мне майка со штанами, а не нижнее бельё. — Ничего страшного не произошло. Подумаешь, заявят на тебя в жандармерию. У меня хорошие связи с жандармерией.       — А они убили! — новый слёзный потоп. Я в чужом макияже, Паскалю завтра стирать мою пижаму. — Суки! Какие же ублюдочные рожи у них, Гайя. Горделивые твари.       — Горделивые твари пошли спать, а ты пачкаешь меня и разбудила Паскаля. Успокойся. Фату забрала детей?       — Да, опоит сонным зельем и займётся воспитанием завтра. Они такие маленькие, Гайя! — выдавливает сквозь слёзы Шедид. — Одинаковые, пару месяцев от роду. Ну как забыть такую зайку?       «Зайка, иди успокаивай свою зайку. Я не справляюсь, я не мамка семнадцатилетней ведьмы».       Паскаль в одеяле обнимает плачущую Шедид — через одеяло.       Югó и Атти́ле по четыре месяца, темнокожие со светлыми глазами. Истинная пара ведьма-дворецкий. Сонное зелье хорошо подействовало, детки спали до полудня. А Фату никак на них не действует, новые ученики Лионского Пансиона отказываются слушаться — в данном случае не капризничать — на руках Фату. Юго и Аттила выбрали необычную маму — Клотильд. Клотильд танцует с детьми на занятиях со взрослыми учениками, кормит сразу двоих, играет в игровой и укладывает спать в своей комнате. Ведьма-танцовщица-певица стала мамой в 63 года, чему несказанно рада. Впереди двадцать лет воспитания. Клотильд справится.       — Тебе пойдёт виолончель, — она целует Юго в пухлую щёчку, — а тебе — латина, — Аттила также получает поцелуй в щёчку.       Клотильд, Фату, Анн Ле, Габин — компания «Лионских оторв» — знает об оплошности Шедид. Когда Аттила и Юго немного подрастут и отстанут от Клотильд, их воспитанием займутся Шедид и Руайе.       Шахматные уроки с Габином продолжаются. По его словам за два года мои Астральные способности достигли тридцати процентов из ста.       — Я не понимаю, кого ты хочешь из меня сделать.       Габин в раковине моет попу Юго — в моей ванной. Колдунская жандармерия ночью, днём изуверские ясли. Ночью комиссар Габин шлёпает попу пристёгнутой наручниками Анн Ле, днём нянечка Дэни упаковывает булочки Юго в памперсы.       — Конь на d5, — цок-цок-цок, чёрная лошадка скачет по доске. — Чтобы ты вышла за пределы пансиона.       — Я выхожу за пределы покурить, — перекладываю ноги, — иногда.       Габин пеленает Юго на кровати. Подтяжки на плечах, на белой майке капли — надеюсь, воды — на шее чёрный ошейник из шифонового платка. После обеда Аттила спит, её дворецкий отказывается. За последние пять дней Клотильд устала с двумя детьми — закимарила с крошкой-ведьмой и крошкой-дворецким. За игрой в шахматы Габин услышал плач. Теперь у меня в комнате детский смех и улыбающийся колдун.       — Тебя прикалывают дети? Не представляю тебя с карапузом.       — А с Дениз кто был? Кто мыл попу? Кто кормил молоком и играл колыбельные на шарманке? Кто не спал ночами, когда резались зубки и болел животик? Я, — Габин моргает, закрывает ненадолго глаза. — Я хотел быть хорошим папкой, и я им стал.       Юго нравится Габин, Юго понятия не имеет, что вызывает улыбку у салемского колдуна.       — А Анн Ле? — осторожно спрашиваю, отодвигая к себе шахматную доску.       — Ле обучала пансион, — Габин дёргает Юго за бантик под шеей. — Ей не привыкать учить мальчиков готовить. Я научил Дениз жизни.       — Потому что многое повидал за триста лет.       — Слишком много, — голос хрипит. Габин берёт Юго под ручки и целует в щёчку. Как колдун воспитывал мёртвую дочь?       Мне — 29, один шаг до тридцати. Следующий год отодвинет три десятилетия.       — У меня не будет детей, — я с умилением смотрю на мужчину с ребёнком, голос не утаит разочарование.       Габин на секунду отводит взгляд от лица Юго на нижние ящики комода. Кривые пальцы гладят тоненькую кофточку.       — Я не вижу в будущем детей, — признаю очевидное.       Некрасивый седой мужчина в кресле — нелюбимый, красивый Паскаль рядом — любимый. Род Бутов прекратится на мне. Охрененная ведьма. Залетать от левого чувака ради «Ведьмы в массы!» нет никакого желания.       — Пешка на b4, — пузатенькая фигурка двигается с помощью Телекинеза.       — У тебя будет ребёнок, — шифоновый платок сдавливает горло до хрипоты. Габин переводит взгляд с бело-чёрных полей на меня. Он видит то, чего не вижу я, ему известно обо мне то, чего не знаю я. Кто-то намерено закрывает мои глаза в будущее, или один единственный прикладывает к векам разбитые камнями ладони.       — От фаворита?..       — От любимого человека.       Мы прекратили сексуальные отношения в 1996-м в старом отеле «Pioche». Я не заедала нехватку Фабриса другими мужчинами, Паскаль не стал «новым» Фабрисом в моей жизни. Спустя месяцы я поняла, что такого, как Сантарелли, не будет — да мне и не надо. Я самостоятельно поймала эту любовь в катакомбах, я же её отпустила.       По вечерам Юго и Аттилу не загнать в кроватки. Паскаль в танцевальном зале ходит с Юго за правую ручку, Руайе — за левую ручку, Шедид отбирает у Аттилы барабанные палочки.       Велосипедный тренажёр поднимается по мраморной лестнице — самостоятельно.       — Наверное, яблоки в Тарт татене были несвежие, — Ги рядом со мной следит за таинственными манипуляциями в воздухе. — Фату мало одного, или она собралась чередовать?       — Думаю, Фату агитировала Анн Ле вступить в секту «Худеем».       — Почему Анн Ле? Она же и так худенькая.       — Повариха боится поправиться.       «Как спинка? Жива?»       «Заткнись, Бут! — Габин пыхтит и продолжает восхождение на второй этаж. — У меня не было шансов отговорить Ле от дебильной затеи!»       «И страстный секс не помог?»       «Колдунская жандармерия закрыла Ле в гараже, — тренажёр опускается на пол. — Фу, бли-и-и-ин, — передышка, Габин сейчас подохнёт — вот кому не помешало бы избавиться от пузика. — Она после секса в ванную никогда не телепортировалась, а тут услышала щелчок замка и ускользнула в пансион, забыв про фартук».       «Так себе из тебя жандарм, только и можешь щёлкать наручниками и губами в поцелуях».       «Иди нафиг, Бут, — тренажёр на спину, в путь. — Секс сжигает калории. Ле сжигает мою нервную систему».       «А ты присоединяйся к девчонкам, догоняй».       Из танцевального зала выходит Шедид с Аттилой на руках:       — Мне никто не поможет?       — Нихрена себе, — Ги округляет глаза при виде барабанных палочек в ноздрях Шедид. — Это специально или случайно?       — Это лучше, чем игра на барабанах в девять вечера.       Ги уходит на помощь Шедид, я чувствую плохое настроение в другом городе.       — Как дела? — спрашиваю в трубку. — Почему ещё на Орфевре?       — Работы много, — отвечает Фабрис слабым голосом. — Я отпустил Гийома домой к семье, а сам остался разбирать бумажки.       Мы созваниваемся крайне редко — раз в месяц, раз в два. Не обсуждаем интимную жизнь, не выясняем отношения, не объясняем принятые решения. Мы расстались навсегда, спрятали глубоко под обручальными кольцами любовь, но не выкинули дружбу.       — Луи напился? Поэтому ты не идёшь домой.       — Боюсь не сдержаться и ударить его. Попросил Маттиаса прийти на помощь матери. Давай не будем об этом? — Фабрис водит ручкой по бумаге. — Как ты?       — Алкоголем не злоупотребляю, наркотики не пробовала.       — Хорошая девочка, — через трубку вижу, как Фабрис улыбается.       «Прима-балерина» танцует по улицам Лиона. За рулём Шедид, я — королева на пассажирском с высунутыми в окно каблуками, Руайе и Паскаль ютятся сзади. Ведьмы едут за купальниками — через месяц вытаскиваем бассейн на задний двор пансиона, дворецкие выберут нам купальники.       — Я кое-что увидела, — одёргивает меня Шедид в примерочной.       — Цены? Я тоже видела. Нормально, потянем.       Руайе выбрал чёрный, Паскаль — тёмно-зелёный. Неожиданно, правда? Дворецкие ждут на банкетке своей очереди на примерку плавок и шапочек.       — Нет, Гайя, — Шедид садится на табурет, сминая дырявую блузку — модную, а не испорченную. — Фаворит повернулся лицом.       — О-о-о, — я голой жопой опускаюсь на коврик. — И чё? И чё? Брюнетик вроде, да?       — Бородатый! — бровки изгибаются. — Ну типа… щетинистый. И старый, типа взрослый. Это взрослый мужик! — Шедид закрывает блузкой грудь в бюстгальтере.       — Я не понимаю: симпатичный или нет? Высокий? Смазливый? Скуластый? Губастый?       — Он… — Шедид привлекают две чашки на верёвочках в моих руках, — не знаю. Гайя, он из наших.       — Что ты имеешь в виду? — кладу ладони ей на колени.       — Он разговаривал со мной, поздоровался. Повернулся и прям сказал: «Привет».       — Колдун? — нижняя челюсть отвисает.       — Люди-фавориты научились разговаривать на звёздах? Почему нам не прислали нововведения в почтовый ящик?       Ги кричит: «Отбой!» Почему Ги, а не Фату? Растерянный и взвинченный Паскаль бродит по первому этажу.       — Меня потерял? — обнимаю его за талию.       — Не досчитался дворецкого. Бенуа куда-то подевался.       Фату, Бенуа? Шалунишки-старикашки!       — Сейчас найдём.       Где искать Фату, как не в её комнате? Не телепортируюсь. Громким каблуком стучу по второму этажу. Открываю дверь от себя. «Секаются» старики, да?       — Я всё расскажу… — замираю, — Совету…       Фату и Анн Ле в спортивных костюмах крутят педали на велотренажёрах, Бенуа в трениках и майке на розовом коврике для йоги в позе собаки.       — Мадам Бут, не переживайте, — Бенуа то ли смеётся, то ли тужится, — соски не встали.       — Ага, — киваю, — у меня тоже. Ладно, я, кажется, лишняя на вашей Олимпиаде.       «Мадам, нашли?» — Паскаль ищет садовника в саду.       «Да, закругляй поиски. Разбери кровать и жди меня. Я попозже приду».       «У Вас дела?» — входная дверь пансиона хлопает.       «Пижаму потеплее поищу. Прохладно на чердаке».       Анн Ле принимает ванну, Габин разбирает кровать.       — Ты знаешь такого?       Габин скручивает меня в трубочку из покрывала:       — Взрослый мужик с щетиной и светлыми глазами, а ещё колдун, — подтяжки стучат по ляжкам, шифоновый платок повязан на бицепс. — Колдун и колдун, тебе какое дело?       — Вспомнила! У него три чёрных пса, — я вдоль изголовья: стопы свешены, голова на подушке, каблуки валяются. — И волосики назад зачёсаны!       Габин обходит кровать и хватается за покрывало на икрах:       — Вы-ле-зай.       Гусеничка ползёт вперёд и укладывается на примятое изувером место.       — Ну? Кто он?       — Ты же сама сказала — колдун! — Габин бросает покрывало в кресло.       — Да блин, Дэнь! Мне нужны подробности. Нам с Шедид нужны подробности! Давай смотри! — кидаю в него ночнушку Анн Ле. — Любитель смотреть чужих фаворитов!       — Меня не интересуют мужчины, — он вздыхает.       — Меня интересуют мужчины! Быстро кинул глаза на звёзды.       Габин плюхается в кресло на покрывало:       — Это Ксавье Нантáр, — устало трёт висок, — 42 года, заместитель директора Пансиона Благородных Шевалье, преподаёт Телекинез, один из самых сильных Телекинетиков. Приличный мужчина и хороший собеседник.       — Пансион крутых мужиков в Онфлёре? — засовываю подушку Габина между ног — просто так, без задних мыслей, чтоб ляжкам тепло и мягко было.       — Пансион, где обучаются исключительно юноши — колдуны, единственный во Франции. И кстати цвет Нантара — чёрный.       — Нифига себе… Почему Шедид достался колдун, а мне — нелюдимый докторишка?       — Ты в курсе, что твой фаворит женится через месяц?       — В курсе, — опускаю голову. — Мне всё равно. Говоришь, Нантар хороший?       — Да, — Габин поджимает губы, — ни в чём плохом не замечен. У него особая страсть к блестящим мужским туфлям на небольшом каблуке. Я бы назвал Нантара типажным.       Кровать разобрана и пахнет Паскалем — привалился на минуточку, пока меня нет. Котик чистит зубки на ночь, на столе лежит чёрный оникс — Паскаль боится потерять кольцо в одеяле. Я в пижаме потеплее, точнее в обычных своих штанах и мужской рубашке — ту, что сняла в ночь примирения. Костюм дворецкого висит на вешалке. Пылинка прилипла к карману.       Паскаль на спине, я на Паскале. Ногтями щиплю за волосы на груди, пальцы другой руки переплетаются с пальцами Паскаля.       — Какие тайны ты хранишь от меня?       — Тайны? — Паскаль щекочет носом висок. — Никаких.       — А это? — вытаскиваю из кармана штанов найденный в пиджаке перстень. Заколдованное украшение — не сканируется.       — Это… — Паскаль громко дышит носом, — не уверен до конца, мадам. Я поверил, что это оберег, и ношу его в кармане.       — Я знаю, кто тебе дал кольцо, — кладу перстень на прикроватную тумбочку. — Он не даёт просто так обереги.       Я назвала Паскаля белой ладьёй, Габин подарил кольцо с печаткой ладья из белого золота.       В выходной день ведьмы прихорашиваются. Я бреюсь машинкой в ванной, Ги за гримёрным столиком красит ногти Шедид.       — А что делает Ведат? — Шедид смотрит в окно.       Я выхожу из ванной с любопытством. На заднем дворе под большим густым деревом Ведат в странной позе сидит на коврике в костюме-тройке с непонятной шапочкой и без обуви.       — Молится, — Ги и взглядом не повела. — Сколько время? — сверяется с настенными часами. — Зухр, полуденная молитва.       — Он верующий? — спрашиваю, не отрываясь от Ведата. — А я и не знала.       — Гайя, он молится пять раз каждый день, а ещё посты строгие соблюдает. Мне его так жалко в эти посты — ведьмы и дворецкие жрут, курят, а ему нельзя.       — Какие страсти, — Шедид дует на ногти. — А ты почему не поддерживаешь?       — Я не такая, — Ги оборачивается на Ведата.       — А разве у нас преподают уроки религии? Что-то я не припомню, чтобы дворецкие молились, — ворую из тарелки чипсы со вкусом паприки — готовили Паскаль с Руайе.       — Ведат со мной девятнадцать лет, а я так и не поняла, кто, когда и чему его обучил.       Неподалёку от молитвенника гараж на три места. У «Богини» и «Примы-балерины» новый сосед — Велочетте. На двери табличка: «Закрыто. Не беспокоить!»       «Да ёб твою мать! Ты будешь прикручиваться?!» — Габин готовится к отпуску — прикручивает коляску к мотоциклу. Заранее занялся усовершенствованием — за две недели.       Уважаемый, кому молится Ведат, не сердитесь на матершинника Габина.       «Мадам, можно? Я не один», — Паскаль за дверью.       «Входи».       У Паскаля на руках двухлетний Юго, у Руайе — двухлетняя Аттила. Илона выбрала для ведьмы и дворецкого фиолетовый цвет.       — Мадам, она соскучилась, — к гримёрному столику приближается Руайе с крошкой-ведьмочкой в фиолетовом платье. Шедид вытягивает губы и чмокает кофейную пухлую щёчку.       — А ты по кому соскучился? — щекочу пузико Юго, фиолетовый галстук подходит к светлым глазам. Паскаль очаровательно выглядит с маленьким ребёнком. Юго показывает на гараж и лепечет на непонятном языке.       Клотильд берёт отпуск весной, Анн Ле летом, я в начале осени, Фату в конце осени, Илона и Селестин зимой. Клотильд посетила масленицу в Церкнице, что в Словении — обожралась блинов и распилила какую-то бабку. Привезла в пансион страшные куклы и маски.       А теперь очередь «адской семейки». Габин кидает в чемодан коллекцию синих трусов, Анн Ле складывает платья, параллельно наставляет Фату насчёт кухни. Я слежу за шифоновым платком на шлёвке Габина. Меня не покидает ощущение, что этот платок Габин специально носит на видимых местах — раньше он не покидал нагрудный карман пиджака.       — Тук-тук! — за дверью Бенуа. Габин отпирает комнату. Чемодан раздулся, вот-вот лопнет, в другой руке сумка, откуда выглядывают цветы.       — Что ты понабрал?! — Габин мнёт синие трусы с бутылками виски. Колдун готов к отпуску!       — Пять рубашек, — Бенуа поднимает глаза к потолку, — три пиджака, четверо брюк, шестнадцать носков — то есть всего тридцать два, восемь синих галстуков, десять трусов, десять майек, три пары ботинок и две кроссовок, дольчики, — на меня косится, — панамку, пальто, дождевик, полотенце для лица, полотенце для тела. Всё.       — Зачем тебе пальто летом?! — сейчас трусы порвутся — в руках, не на Габине. Хотя…       — Вдруг холодно будет, — Бенуа невозмутим.       — Что в сумке? — Габин кидает трусы «с выпивкой» в чемодан.       — Всё для любимой племянницы! — Бенуа показывает на сумку. — Три коробочки малины, букетики ирисов, баночка маринованного чесночка.       Габин страдальчески смотрит на меня, жуя полные губы:       — Я с ума с ним сойду! Отдых с семьёй превратится в кошмар!       — Господин Габин, я тоже Ваша семья, я — брат Вашей жены и дядя Вашей дочери.       — Почему звёзды показали мне только Ле?! Почему не предупредили о Бенуа?!       — Так, замолчал! — Анн Ле вручает ему свой чемодан. — Готовы? Поехали!       — Ты запасёшься синими трусами для муженька? Купи нам с Паскалем зелёные, смешные и милые, можно одинаковые. Я не против свободных.       — Ладно, гляну.       Габин хватает за руку Анн Ле и Бенуа за галстук:       — Мы поехали. Не скучайте.       «Адская семейка» бесшумно исчезает из комнаты. Мы с Фату запираем дверь и телепортируемся на крышу. Велочетте припаркован неподалёку от пансиона. Бенуа залезает в коляску, Габин за руль, Анн Ле сзади. Муж и жена в шлемах, Бенуа под чемоданами и сумкой.       — Пока! — Анн Ле машет на крышу.       — Не ешь много сахарной ваты и попкорна! — наставляет Фату.       Дым под колёсами Велочетте. Колдунский мотоцикл резко стартует, оставляя позади выжженный асфальт.       — А мы куда поедем в отпуск? — спрашивает Паскаль вечером в ванной. Я в бюстгальтере и трусах, Паскаль в трусах. Голые и раздетые. Он спереди, я за спиной, мою ему голову, чешу длинными мыльными ногтями.       — На море. Лазурный берег.       Илона и Оди уехали в Прованс на горнолыжный курорт. Директор обещала вернуться к Рождеству. Селестин и Дидьё отчалили в Бретань после отъезда Илоны и Оди — Рождество шлёндра и шлёндр отметят в компании водяной дымки и штормового ветра. Нормальный человек не поедет зимой в Бретань. В Бретани родился Фабрис.       В 25 лет Селестин Кабрера не ведёт уроки. После сдачи экзаменов — она завалила все кроме Пирокинеза — просила Илону поставить её учительницей Пирокинеза вместо Эспосьти. Получила отказ. В 18 лет Дидьё Кис не водит личный автомобиль, девственник, страдает аллергией на алкоголь. Паскаль уверен, ученик не сдаст барменское искусство. И я, и Паскаль, и Ги не сомневаемся: Дидьё влюблён в Селестин — это схоже с помешательством.       Анн Ле вешает шарики на маленькую ёлочку, я украшаю окно мишурой. За дверью в коридоре Бенуа указывает Ведату и Паскалю, в какой угол совать сосновые веточки.       — Он приедет к Рождеству? — Габин неделю на гастролях.       — В этом году Дэни празднует Рождество с Дениз.       — Оу… — зависаю с мишурой. — И тебе…       — Всё в порядке, — она не расстроена. — У нас такое практикуется. Сейчас и не вспомню, сколько раз мы отмечали Рождество вдвоём.       — А с Дениз ты отмечала?       — Конечно. Когда она была маленькой, мы втроём наряжали ёлку в трейлере.       На Анн Ле синий халат с ромашками, мужская кофта крупной вязки, шерстяные носки и тапки мужа, на мне толстый спортивный костюм. До ужина час, до Рождества пять дней. Закидываю новую мишуру на люстру.       — Прости, я лезу не в своё дело, но этот платок — обычная вещь или мои странные мысли?       Шифоновый платок, что носит Габин на шлёвке, шее или руке, повязан браслетом на правое запястье Анн Ле.       — Это платок Дениз, — она гладит тонкую ткань, — напоминание. Когда Дэни в пансионе, платок напоминает ему Дениз, а теперь и мне он напоминает мужа и дочь.       — Что-то типа запаха?       Анн Ле задумчиво смотрит на меня:       — Хочешь её увидеть?       — Кого? Дениз? Очень.       В небольшом фотоальбоме на каждой странице по фотографии: молодая Анн Ле, сорокалетняя Анн Ле, вечно трёхсотлетний Габин. Они путешествуют по Франции на Велочетте, они целуются на Эйфелевой башне, они бегут друг за другом за руки. Они всегда вместе — в поцелуях, в нежных касаниях, в объятиях. Муж и жена становятся родителями через билетик из цирка, кусочек упаковки от попкорна, рекламку афиши, частичку полосатого шатра. Мать и дочь, отец и дочь, родители с дочерью. Рядом с живым всегда мёртвый, между живыми мёртвый. Улыбчивая девочка с короткими волосами ест мороженое на шарманке, улыбчивая девочка с бутоном синей розы за ухом катается с мамой на карусели, улыбчивая девочка с неподожжённой сигаретой, улыбчивая девочка с белой собачкой. Девочка мертва, собачка мертва. Я никогда не видела такую Анн Ле, я никогда не видела такого Габина. Я впервые вижу Дениз.       — Она очень похожа на тебя, — провожу пальцами по призраку на фотографии.       — У неё характер Дэни, — Анн Ле смеётся рядом на кровати. — Дениз очень-очень характерная. Порой я удивляюсь, как призрачная девочка шпыняет салемского колдуна.       — Ты назвала дочь в честь её отца? У них схожие имена.       — Знаешь, я не задумывалась над этим. Мне нравится имя «Дениз», а так же нравится, что их имена созвучны.       После рождественских праздников и зимних каникул пансион в полном составе выстраивается в танцевальном зале перед Илоной и Фату.       — Уважаемые ведьмы, дорогие дворецкие, мы на пути к 2000-у году. Первая круглая дата Лионского Пансиона Благородных Девиц. В шабаше принято провожать сотню лет и встречать новую.       «Как ты отмечал 1900-й?» — волосы на плече Анн Ле шевелятся. Негодник подслушивает и подсматривает.       «Бухал. Где алкоголь и девочки — там я».       — 2000-й год будет отмечаться в Аббатстве Мон-сен-Мишель.       — Съезд ведьм, — шепчу Паскалю.       — Средневековый замок, — бубнит он, — волшебная атмосфера, красивые наряды…       — И пьяные мадам, скачущие на дворецких, — Габин убирает прядь Анн Ле за ушко. — Интересно, сколько девок потеряет девственность, или туда отправляют опытных специалистов?       — Каждый Пансион отправляет три пары ведьма-дворецкий. Мадам Клотильд отберёт тех, кто представит Лион в Мон-сен-Мишель.       — А какие параметры? — Селестин поднимает руку. — И почему отбирает мадам Клотильд, а не мадам директор?       — Потому что с вечера 31-о декабря и до восхода солнца 1-о января в замке проходит торжественный бал, — невозмутимо отвечает Илона. — От себя заявляю, делегация Лионского Пансиона — это совершеннолетние, безукоризненные ведьмы и их дворецкие. С вечера до утра вы — благородные девицы и прислуга. В высшем обществе не приемлемы: потасовки, пьянство, сквернословие, вульгарность. Танцы, светские беседы, этикет. Мадам Клотильд выберет три пары. Как вы понимаете, с оценкой «удовлетворительно» и ниже по танцам на бал вход воспрещён. Как только я получу имена трёх ведьм и дворецких, мадам Клотильд начнёт усердные тренировки по бальным танцам.       — Какие тренировки? — возникает Клотильд на ухо Лермитт. — Я за каникулы столько шампанского выпила, что отойду только к маю.       Я поднимаю руку:       — Мадам директор — лицо Лионского Пансиона.       Илона тихо усмехается:       — Мадам Бут, мадам Клотильд десять лет назад поставила мне по танцам «хорошо» с натяжкой. Ваша мадам директор путается в длинных ногах во время пасадобля. Я желаю вам удачи, девочки и мальчики. Не подведите меня и Лион.       Персонал и ученики медленно уходят из зала. Паскаль ждёт указаний от меня и Фату.       — Мадам Илона! Мадам Илона! — догоняет директора Селестин. — Я хочу на бал.       — Мадам Селестин, чудесно, что Вы изъявили желание, но этого недостаточно. Решение за мадам Клотильд.       «А ты тоже пойдёшь на бал?» — спрашиваю лежащего на рояле Габина.       «Я в Совете».       «О-о, с проститутками?»       «Да, проституткам не хватает проститута. Бут, как у Шедид с танцами?» — он переворачивается на бок, подставляет под голову ладонь.       «Как у Илоны — «хорошо» с натяжкой».       «На бал приедет Нантар. Понимаешь?»       «Мужики приедут?! Онфлёрские крутые мужики?»       «А ты думала танцевать с Паскалем?»       «Я? Я вообще не планировала. Мне и в Лионе хорошо».       «Планируй. Когда ещё Франция увидит мадам Гайю Бут?»       Через месяц — долго же Клотильд отходила от каникул — в списке появляется первая пара: мы с Паскалем. Никаких отборочных туров. В течение трёх дней Клотильд утром и вечером гоняет ведьм и дворецких по вальсам и фокстротам. Вторая пара — Ги с Ведатом. Селестин и Дидьё стараются. Мы с Фату и Паскалем подсматриваем за ними через окно во время длительных перекуров.       «Ты знаешь третью пару, Бут».       «Селестин с Дидьё гораздо лучше танцуют, у них больше шансов».       «Лиши их преимущества. Избавься от шлёндры. Хватит курить, марш к шахматной доске!»       Шедид и Руайе танцуют слишком близко к Дидьё и Селестин. Белокурый дворецкий уворачивается от столкновения плечами с худощавым брюнетиком. Мысок матового ботинка подлезает под каблук блестящего. Руайе Аппиéто. Белая пешка ходит а2-а4. Дидьё Кис. Чёрная пешка проворачивает взятие на проходе в4:а3. Руайе падает на Шедид. Клотильд останавливает танцы.       — Трахайтесь, — смеётся Селестин, глядя на лежащих. — Хорошо валяетесь. Руайе удобно сверху.       — Кабрера и Кис. Выбили, — неоспоримый вердикт Клотильд.       — Что?! Почему?       — Манеры, Кабрера. В светском обществе не смеются над падшими и не произносят грязных слов.       — Клотильд, ты смеёшься надо мной?! Шедид еле переставляет ноги! Считаешь её лучше меня?!       — Вон с занятия, — Клотильд указывает на выход.       «Без жертв победу не одержать», — Габин пришёл в голову покурить сигару.       На следующий день Клотильд объявляет третью пару — Шедид и Руайе. Через день Илона организует собрание ведьм в беседке.       — Мадам Селестин просит о переводе.       Я запиваю неожиданность яблочным соком:       — Ой, аж рыгнула на радостях, — Ги поддерживает меня смешками и подмигиванием.       Селестин и Дидьё уезжают на автобусе в Каркассонский Пансион Благородных Девиц. Лион прощается с ведьмой и дворецким, ведьма и дворецкий не прощаются с Лионом.       Проводниками дворецких становятся Диавáра и Тибó: двадцатилетняя представительница клана вуду и двадцатипятилетний немой юноша непонятной наружности без эмоций на лице. Прекрасная пара, я считаю: она втыкает иголки в куклу, он безмолвно подаёт ей флакон с козлиной кровью.       Маленькие Юго и Аттила не едят в столовой за общим столом, они предпочитают устраивать погром на кухне, пачкая лица раздавленным картофелем и стены мясным бульоном.       — О-о-о, это я удачно зашла к вам, — Анн Ле моет детей, Руайе и Шедид — кухню. — Это мне тарелочка? — склоняюсь над потофе: пахнет говядиной, картофелем, репой и сельдереем. Хорош супец!       — Нет, это… — Анн Ле двигает бровями. — Не успела «отправить», только налила, и мне тут, — переступает с ноги на ногу, — налили на пол. Ты сегодня вновь обедаешь не в столовой?       — Готовлюсь к экзамену у пятой группы. Сложная неделя учительницы Предвидения. Я отнесу, не переживай, заодно хлебну пару ложек.       Прихватив с собой половину багета, с тарелкой потофе телепортируюсь в комнату Анн Ле. Посередине Габин на коленях в чёрной тройке и шифоновом платке на лице. Голова полностью скрыта, концы ткани завязаны сзади шеи — он дышит? — ладони соединены в молитве над горящей чёрной свечой.       — И что она? Ты точно уверена? Ты проверила? — Габин с кем-то разговаривает под платком, кто-то ему грубит — пламя дрожит. — Нет, я доверяю тебе! Если я говорю: «Проверь сто раз», значит ты проверишь эти чёртовы сто раз! Перестань кричать на меня, Дени, от этого зависит не наша жизнь, а её будущее и остальных!       — Дэнь… — от моего волнения трясётся суп на столе, и крошится багет. — Дэни?..       Габин слышит знакомый голос и срывает платок. Прозрачные глаза чернеют, пот не высыхает с багровой кожи. Не Астрал, нечто страшнее. Свеча гаснет.       — Что ты тут забыла? — в один прыжок встаёт на ноги. — Тебя приглашали? Что ты вечно суёшь нос в эту комнату?       Он ни разу со мной не разговаривал в таком тоне. Хуже изувера в Совете, хуже колдуна на сожжении.       — Я-я-я… — от страха заикаюсь, — принесла обед, — показываю на стол. Потофе воняет — прокис, багет покрылся плесенью.       — Проваливай отсюда! — Габин указывает на дверь. — Больше никогда не приходи!       Я ничего не рассказываю Анн Ле, ничего не спрашиваю про платок. Через два дня в пустом кабинете мои плечи разминают мужские ладони. Габин отвлекает меня от проверки экзаменационной работы.       — Пойдём покурим. Я угощаю, — говорит на ухо.       Он забирает меня на крышу выкурить сигару. Габин приобнимает за плечо и молча выдыхает кольца. Без разъяснений. В некоторые дела не следует совать нос.