Дижонская горчица

      Ромен Тран умер в 1935-м году в возрасте 2-х лет. Большое Дижонское кладбище называют «Садом душ» и «Гигантской книгой». Это огромное поле с архитектурой и историей. Надгробия — фотомедальоны без голосов, их голоса — даты жизни и смерти. Ромен Тран похоронен вместе с родителями Жан-Пьерром и Зоэ.       Фату достаёт из кармана пальто упаковку птифуров. Маленькому мальчику глупо дарить цветы. Сладости, игрушки — этому обрадуется ребёнок, а не гвоздикам.       — Он сегодня умер, да? — я стою рядом с Фату, Паскаль по другую руку ведьмы.       — Да. Я не видела его смерть, была на развивающих занятиях с мадам Мóной. Дворецкий Максимилиан отвёл Ромена в уборную, Ромен выбежал из неё и не успел остановиться перед лестницей.       — И что потом?       — Мне сообщили о смерти Ромена. Директор Валрáвенс назначила тридцать ударов розгами Максимилиану. Мадам Мона высекла своего дворецкого. Они любили друг друга.       — Мадам Мона и дворецкий Максимилиан? — спрашивает Паскаль.       — Да. Они умерли в один день.       — Сколько время? — смотрю на Паскаля.       Он сверяется с наручными часами:       — 11:23.       Фату кладёт на могилу упаковку птифуров:       — Прошло пятьдесят шесть лет, — слёзы текут по щекам. — Нам бы сейчас было по 58. Непутёвая ведьма. Постоянно тебя называю такой, а на деле всю жизнь непутёвая, — сжимаю её плечо, не обижаюсь на прозвище.       — Почему Вам не нашли нового дворецкого? — Паскаль говорит тихо, чтобы не спугнуть скорбь по Ромену.       — Дворецкий даётся раз и навсегда. Мне суждено жить без дворецкого.       Я киваю Паскалю отойти от могилы, оставить Фату наедине с давним другом. Приглушённый плач, признания в любви. Как можно любить того, кого не успела узнать за два года?       — Сначала появилась она, потом он, — руки Паскаля в перчатках скрещены под животом, ветер шевелит шнурки на ботинках. — Никто не сомневался, что они созданы друг для друга. Коварная судьба не ударяла одновременно по их сердцам. Возможно, это и к лучшему, ведь тогда бы погибла мадам Фату.       — Откуда ты знаешь? — поднимаю ворот пальто.       — Мне рассказывал… — Паскаль с опаской смотрит на меня, — мне рассказывали в пансионе. Замёрзли?       Ему рассказывал Сильвен. Кто ещё мог рассказать? Сильвен знал все секреты Дижонского пансиона.       — В Дижоне холодно, — обвожу взглядом «кладбищенский парк», — в Дижоне давно холодно.       Плач прекращается. Фату подходит к нам со спины.       — Спасибо вам, — она вытирает нос платком. — Нашли повод прокатить меня на «Богине».       — Всё в порядке? — Паскаль не осмеливается дотронуться до неё.       — Да, — карие глаза полны слёз, но это другие слёзы — освобождения. — С возрастом наше расставание тяжелее переживать, но я не могу иначе, нельзя забыть Ромена.       Фату оглядывает нас, задерживает дыхание и на выдохе набрасывается с объятиями. Две головы ложатся на крепкие плечи, две руки Фату обвивают шеи. Мы не ладили в детстве: я ненавидела Фату, Паскаль боялся. Я вечно шутила над лишним весом и отсутствию дворецкого, Паскаль трясся от страха, когда Фату кричала на него. За месяц минус три килограмма и боль в ногах, за десять лет Фату стала мне ближе матери.       — Вы хотели куда-то ещё, мадам Фату?       «Вперёд», — я глажу её по спине и отхожу, ощущая затылком взгляд Паскаля.       — Покатай меня по Дижону на «Богине», — просит Фату.       — А как же… как же мадам Бут? Мне нельзя оставлять её одну.       «Слушайся Фату. Я хочу побыть одна в родном городе».       Они поедут в магазин за горчицей и творогом — мы заранее договорились с Фату. До Лиона два с лишним часа на «Богине», до Дижонского пансиона меньше получаса на каблуках. Я не прячусь под пальто, не скрываю бритую голову шляпой. В окнах четырёхэтажного дома мелькают ведьмы и дворецкие. Когда-то и я бегала на каблуках от треклятой Фату. Когда-то Паскаль каждое утро заплетал мне французские косы. Когда-то мама с папой влюблялись на крыше пансиона. У Фату есть Ромен — мёртвое тело в земле. Прах моих друзей и врагов развеял ветер три года назад. Окна в кабинете директора выходят не на дорогу, не на впередистоящие дома, а на соседние. Если бы мама хотела меня увидеть, она вышла бы на улицу. Если бы я хотела увидеть маму, я бы зашла в пансион. Бросаю на асфальт сигаретный окурок, выдыхаю остатки совести. Знай, что я была рядом, мне не хватило смелости, мам.       Я нашла записку в комнате Паскаля, когда неудачно разложила «пасьянс» на столе. Червовая королева улетела под комод. Я не пытала Паскаля, я пытала Фату — она рассказала о телефонном разговоре Паскаля с директором Жозефиной и стёртых воспоминаниях. Обидно? Нет. Хочу ли я увидеть Сильвена? Нет.       Изначально Фату планировала принести на могилу Ромена профитроли со сливочным кремом и шоколадной глазурью, но я предложила ей птифуры — миниатюрные бисквитные пирожные.       — Когда они потрахаются? — спросил Фабрис в лионском отеле две недели назад.       — Когда он будет ходить к ней за птифурами, — ответила я, перебирая сосиски вместо пальцев. — Не переживай, он пригласит тебя на свадьбу.       — Отдался бабе за пирожные! И этот человек станет комиссаром! Горчичка, ты ничего не перепутала?       — Скажи, — я легла ему на грудь, — птифуры Макарены действительно такие вкусные?       — Хочешь попробовать?       На следующий день в пансион пришла посылка с птифурами — конечно помятыми, чтоб всех почтальонов помяло! Паскаль и Анн Ле воссоздали пирожные парижской булочницы, Фату пришлось по вкусу. А теперь и Ромену пришлось по вкусу.       Рядом со мной останавливается «Богиня».       — Покатались?       Фату пересаживается на заднее сиденье:       — Хорошую машину я подарила Ригеру! Глаза меня не подвели.       — Домой? — неуверенно спрашивает Паскаль.       — Домой, — я обхожу «Богиню» и занимаю почётное место рядом с водителем.       «Нет?» — Фату обнимает пакеты.       «Нет, я не зашла», — закуриваю.       Не было бы так печально, если бы Ромен не умер перед днём рождения Фату. Сегодня ей исполнилось 59 лет. По такому случаю Лионский пансион выстраивается в центральном зале с поздравлениями. Громче всех кричат Анн Ле, Клотильд, Илона ну и мы с Паскалем. Дидьё и Селестин молчат. По такому случаю Анн Ле и дворецкие накрывают праздничный завтрак — креп Сюзетт с апельсиновым сиропом и тост «Франжипан» — на вид не тост, а бисквит с миндалём. У Фату недельный отпуск. Она отдыхает от обязанностей воспитателя в пансионе — Фату некуда уйти, у Фату нет дома. Жизнь Фату — ведьмы и дворецкие.       — Что в 50 была страшной, что в 59 красивее не стала, — Фату разглядывает портрет на первом этаже.       — Что тебе не нравится? — встаю рядом. — Улыбаешься, светишься, сияешь счастьем. Добрая ведьма мадам Фату.       — Это не так, Гайя, — она тяжело выдыхает.       — Самая добрая, — глажу по плечам.       Она скрывает дикое одиночество. Больше тридцати лет Фату называют «Злой и гадкой ведьмой пансиона». И я когда-то её так называла. Фату требовательная, сострадательная, ответственная, справедливая. В ней очень много любви, но нет единственного, кому она дарит эту любовь.       — Мадам Фату, — Паскаль покорно подходит к нам.       — Ригер? — она удивлена пропаже зелёного галстука.       Это не подачка и не подарок, нельзя дарить человеку человека. Дворецкий — это не прислуга, это друг на всю жизнь. В день рождения я дарю Фату жизнь на один день.       — Я выбрала розовый, если ты не против, — Паскаль завязывает под воротничком розовый блестящий галстук. — Брюнетам подходят яркие цвета.       В детстве мама выбрала для нас с Паскалем зелёный — в цвет глаз дворецкого. У Анн Ле синий, у Клотильд красный. Почему же Фату не дали? Я расстёгиваю на белой блузке ведьмы верхние пуговицы и завязываю на шее розовый шёлковый платок. Его прислал Фабрис, купил в парижском бутике. Паскаль обучил меня узлу аскот — поверх рубашки накладывается треугольный кусок платка, концы огибают шею и подкладываются под треугольник на груди.       — Дворецкий Ригер к Вашим услугам, мадам Фату, — Паскаль склоняет голову.       Фату часто моргает, но это не прогоняет слёзы. У неё никогда не было дворецкого, Ромен не выполнил ни одного поручения. Дворецкие в пансионах Дижона и Лиона слушались строгую мадам Фату. Она воспитала не меньше двух сотен мальчиков, кто-нибудь её отблагодарил? Нет, такое не принято. Мы помним, что нас лишили родителей, но забываем поблагодарить ту, что воспитала нас.       — Эй, почему расстроена? — дотрагиваюсь до спины. Фату содрогается. Бесцветные слёзы текут по щекам. Это другая боль на душе — эту боль Фату не даёт почувствовать.       Паскаль делает шаг навстречу, Фату смотрит на него снизу вверх с восхищением. Маленькая Шедид в открытую смущается и обожает Паскаля, взрослая Фату уважает и возвышает Паскаля.       Она беспрерывно мотает головой, надув губы и смахивая слёзы:       — Нет. Нет. Нет, — короткие пальцы развязывают розовый галстук. — Никогда так не делай, не ради меня, не ради кого-то другого, — Фату приглаживает застёгнутые пуговицы под воротничком. Паскаль громко сглатывает, кадык дёргается. — Дворецкий Ригер, мажордом Ригер носит зелёный галстук, только зелёный и никакой другой. Дворецкий Ригер служит мадам Бут. Я воспитала тебя, — она заглядывает ему в глаза, — правильным, прилежным, покорным. Никогда не отворачивайся от Бут.       — Это всего лишь…       — Нет, — Фату останавливает меня, подняв кисть. — Ты её, — продолжает говорить, глядя на Паскаля мокрыми глазами, — её, не мой, никогда не будешь ничьим другим. Ты родился для неё.       Паскаль обнимает Фату, закрывая пролитые слёзы от ведьм на стене. Приподнимает, отрывая каблуки лоферов от пола, чтобы крепче укутать в благодарности. Я не даю Паскалю того, с чем сейчас делится с ним Фату — признание неповторимости и уникальности.       — Я принимаю розовый цвет, — она трогает шейный платок, — но тебя не приму даже на один день.       — Любое пожелание, — Паскаль держит её за плечи, — любой приказ, любая просьба. Пожелайте, прикажите, попросите. Мадам Фату, Вы достойны большего.       Она вытирает слёзы, отрывистыми выдохами выгоняет из тела волну грусти, проходит пальцами по рукавам пиджака.       — Помою люстру в Вашей комнате, покатаю на «Богине» по Лиону, приготовлю самое вкусное и полезное блюдо для Вас.       «Ты доверяешь мне?» — Фату поворачивает на меня голову, не убирая рук с Паскаля.       «Он доверяет тебе».       — Я не учительница, почти не использую способности в пансионе, но я — ведьма, Ригер, — произносит с гордостью, — отличница Дижонского Пансиона, и я — благородная девица!       Розовый платок сияет, чёрные лоферы теряют очертания, прямые волосы закручиваются. Ведьма. Фату резко хватает Паскаля за руку и подбрасывает на спину. Сотня килограммов на хрупких 87-и.       — Держись крепче, зеленоглазенький! — Фату хлопает Паскаля по ягодицам. — Через две секунды окажемся на облаках!

ɪ ɴᴇᴇᴅ ᴀ ʜᴇʀᴏ

ɪ'ᴍ ʜᴏʟᴅɪɴɢ ᴏᴜᴛ ꜰᴏʀ ᴀ ʜᴇʀᴏ ᴛɪʟʟ ᴛʜᴇ ᴍᴏʀɴɪɴɢ ʟɪɢʜᴛ.

ʜᴇ's ɢᴏᴛᴛᴀ ʙᴇ sᴜʀᴇ

ᴀɴᴅ ɪᴛ's ɢᴏᴛᴛᴀ ʙᴇ sᴏᴏɴ

ᴀɴᴅ ʜᴇ's ɢᴏᴛᴛᴀ ʙᴇ ʟᴀʀɢᴇʀ ᴛʜᴀɴ ʟɪꜰᴇ

ʟᴀʀɢᴇʀ ᴛʜᴀɴ ʟɪꜰᴇ.

      Они телепортируются на лужайку перед пансионом. Я подбегаю к окну и вижу размытые тела в прыжке. Фату уносит Паскаля высоко-высоко на облака.       — Бенуа! — зову я.       Старичок Бенуа выбегает из кухни, вытирая крошки с губ. Опять жрёт в рабочее время. Бенуа оттягивает пиджак и поправляет синий галстук.       — Исполняешь обязанности мажордома в отсутствие Паскаля.       — Слушаюсь, мадам Бут! — он выпрямляет спину и выпячивает живот. Наел пузо на кухне Анн Ле. — А что мне делать? — спрашивает неуверенно.       — Быть крутым дворецким.       Да какой он крутой? Это ж, блин, Бенуа!       — Подготовь алкоголь и закуску ко дню рождения Фату. Вино, сыр, фрукты, ягоды. Если чего не хватает, поезжай в магазин.       — А-а, а на какой машине? Я не умею водить. А какие фрукты и ягоды? Апельсины с крепов подойдут?       И как он стал дворецким? Чему научился, учась на дворецкого? В саду ковыряться и соски успокаивать?       Анн Ле выходит с кружкой кофе в коридор:       — Его нельзя отправлять одного в магазин, потеряется не доехав. Он не знает, на какой остановке выходить. Пошлю Дэни за покупками, сделает в лучшем виде — быстро, качественно. Нечего прохлаждаться в будничный день. Если у него сегодня выходной, это не значит, что до ночи можно по пансиону слоняться.       Бенуа смеётся, поджав губы и стреляя карими глазками по сторонам.       — Это ты про кого? — пытаюсь увидеть того, кого высматривает Бенуа.       — Да про одного ушастого, на подсосе у меня.       Бенуа продолжает заливаться смехом, но прекращает, словно что-то осознаёт:       — Ой, мне влетит. Простите!       Через час мы с Руайе разбираем бумажные пакеты на кухне под надзором Анн Ле. Четыре вида сыра, мясо, красное и белое вино, до идеальности идеальные ягоды.       — Дороговато вышло, — в уме прикладываю потраченную сумму. — Посидели, называется, простенько после «отбоя».       — Посидим, не переживай, — Анн Ле убирает бутылки в холодильник. — День рождения Фату один раз в году.       — А пьём мы больше одного раза в год.       Анн Ле подозрительно смотрит на молчаливого Руайе:       — А ты не подслушивай.       — Простите, мадам, — он склоняет голову. — Я ничего не слышал.       Слишком правильный, ему не хватает чуть-чуть остроты. Слишком похож на Паскаля в юности — не считая происшествия с «хоботом» на занятиях спортом.       — Ой, у меня окошки в кабинете открыты с вечера, — вспоминаю я. — Проветрила, блин!       На мраморной лестнице меня догоняет Руайе:       — Мадам Бут! Мадам Бут! Можно Вас на секундочку?       — Говори.       Мои шаги большие и громкие из-за каблука, его — маленькие и быстрые, семенит. Идеальные дворецкие так не ходят.       — Подскажите, к кому обратиться за обучением: к директору Илоне или к мадам Фату?       — Чему ты хочешь обучиться? — флирту? Размечталась, ведьма!       Руайе воспитанный, добрый, вежливый. Он не даёт мне закрыть окна в кабинете, сам закрывает. Чёрный цвет костюма и галстука скучный. Мальчику с белыми волосами и девочке с непослушной копной следует придумать что-нибудь запоминающееся.       — Мне бы хотелось научиться водить машину. Мажордом Паскаль обучает меня «машинному» искусству, но за руль «Богини» не сажает. Со следующего года я бы смог ездить в магазин по просьбе мадам Анн Ле, закупаться продуктами или семенами для сада дворецкого Бенуа, но я не умею… крутить руль и нажимать на педали.       — А почему Паскаль тебя не учит водить? — скрещиваю кисти, сижу за столом, Руайе стоит напротив.       — Мажордом Паскаль учит водить дворецкого Дидьё, ему нужно больше времени, он маленький, а я уже взрослый.       — И где логика? Паскаль в детстве рассекал на «Акуле» по Дижону с наставником, а десятилетнему Дидьё ничего не светит ни сейчас, ни в ближайшем будущем, — я не посвечу. — Замолвлю за тебя словечко, чернобровенький, не переживай, будешь возить свою мадам на свидания.       — Свидания? — Руайе в испуге поднимает сексуальные брови — брови могут быть сексуальными.       — С твоей штучкой, — киваю на пах, — инцидентов больше не случалось?       — Я… — он скрещивает кисти в замок под ремнём. — Нет, мадам Бут, я контролирую организм.       — А сердечко? Твоё и Шедид?       — Мадам Бут, — Руайе расстроен, — два сердца не бьются одним ударом.       Чешу нижнюю губу длинными ногтями:       — Шедид пьёт кофе?       — Нет, только чай и какао. Мадам Анн Ле не разрешает детям пить кофе, — конечно, оно же меня вштырило в детстве!       — А ты сделай Шедид не крепкий кофе или какао покрепче.       — Мадам Шедид нельзя, — на лице беспокойство. — Мадам Лерми́тт строго запретила ей перетруждаться, нервничать и пить крепкие напитки.       — А что такое? — лекарская ведьма просто так не запрещает.       — У мадам Шедид нездоровое сердце, мадам Лермитт нашла аномалию или… отклонение, да, отклонение, очень опасное, вплоть до…       — Плохого исхода?       Я и не задумывалась, что непоседа-Шедид больна. Ведьмы умирают от взаимной любви, от невзаимной любви и человеческих заболеваний. Одиннадцатилетняя ведьмочка хорошо кушает, старается не отставать от сверстников на занятиях, в меру не слушается и плохо встаёт по утрам. Одиннадцатилетняя девочка серьёзно больна.       — Да, мадам Бут, — Руайе опускает голову.       — Ты боишься одного удара сердец? Боишься, что болезнь Шедид заберёт вас обоих?       — Нет, мадам Бут, — взгляд уверенный, взрослый, осознанный. — Я буду с мадам Шедид столько, сколько нам отведено времени.       До конца четвёртого занятия двадцать минут. Что за привычка у Илоны ставить Предвидение либо первым, либо пятым уроком в расписании? Звук взрыва и девичьи крики, в коридоре громко открывается дверь. Плач, паника.       У Руайе расширяются зрачки:       — Шедид, — взволнованно произносит. — Простите, мадам Бут, — он выбегает из кабинета.       Плач принадлежит Шедид. Она набрасывается на Руайе, невнятно рассказывает о произошедшем. Ученицы-ведьмочки выстраиваются у стены. Мадам Эспóсьти, учительница Пирокинеза, тушит парту в среднем ряду.       — Немедленно в кабинет директора! Отстранена от Пирокинеза на два месяца!       Старушка Эспосьти прибыла в Лионский пансион из Бланкенберга — бельгийского Пансиона Благородных Девиц. Ведьма мечтает о спокойной старости. До 30-и лет дар Пирокинеза не проявлялся от слова совсем, а потом что-то ёкнуло в способностях. Эспосьти не ест лионские морепродукты, заказывает исключительно из Бланкенберга — города на побережье. Фату сказала мне по секрету, что Эспосьти десять лет работала на саму Хорхолле, видимо поставляла бельгийские креветки и устрицы. Эспосьти никогда не кричит на учеников, никогда не ругает за промахи, не повышает голос. Она и мухи не обидит — не прихлопнет, прогонит ладошкой.       — Что случилось? — я подхожу к обнимающему Шедид Руайе и оглядываю ведьмочек у стены.       — Кто бомбанул? — на второй этаж телепортируется Ги Оси́лья, девятнадцатилетняя помощница Фату.       Ги — первая ведьмочка, которую мы с Паскалем привезли в Дижонский пансион, соотвественно её родители — первые, кого убили Жамель и Микаела. Ги белоснежная: белая кожа, белые длинные волосы с чёлкой до белых бровей, белые ресницы. Цвет — голубой, дар — «выход в астрал». Дворецкий Ведáт Барáтас — её полная противоположность. Пятидесятилетний турок с чёрной бородой и карими глазами — гроза всех старух-ведьм. Красавец! Не будем об этом, и ни слова Паскалю.       Невозмутимая Селестин выходит из кабинета с ехидной улыбкой:       — Она попалась мне под руку, близко сидела.       — Я сижу в соседнем ряду, — захлёбывается слезами Шедид, не размыкая рук с талии Руайе, — за последней партой! Под какую руку я тебе попалась?!       — Ты хотела новую причёску — вот и получай.       — Кабрера! К директору живо! — буйствует Эспосьти. Я заглядываю в кабинет — парта превратилась в угли.       Ги грубо хватает Селестин за руку:       — Ведьмы так не поступают, — Белоснежка телепортирует шлёндру в кабинет Илоны.       — На перемену! — Эспосьти открывает окна. — Занятие окончено!       Ведьмы отходят от стены кто куда: в уборную, в общую комнату, старшие покурить.       — Сопли вытираем, — глажу Шедид по остаткам волос на голове. Ну как бы… Небольшую ямку можно было бы прикрыть, а тут ровно половина сожжена — слева есть, справа чуть больше, чем у меня. — Через пару минут будем все ржать.       Телепортирую Шедид и Руайе в свою комнату. Хнычущая девочка садится на стул без спинки. Руайе отрывает от блузки обгорелый воротничок.       — На, — передаю Шедид стакан воды, — а за это прости, — выливаю второй на голову. Неожиданно, не спорю. Парикмахерские ножницы щёлкают в пальцах. — Запомни, — тычу ими в Руайе, — на сухую плохо.       — Что плохо?       Объяснить или промолчать? Сойду за умную. Сжимаю в кулак волосы на левой стороне — состригаю. Лучше не стало. И ирокез не сделаешь. Руайе следит с улыбкой, как я кромсаю-кромсаю-кромсаю. Примерно так же я делала себе стрижку в Дижоне.       — А волосики у тебя хорошие: и цвет красивый, и жёсткие, и крепкие настолько, что не хотят тебя покидать!       — Мадам Бут, разве я заслужила? — кисти на коленях вверх ладошками, плечи опущены, голос тихий. Руайе накрывает ладони Шедид своими. О-о, у нас тут намечается…       — Что произошло? — перестаю заниматься неумелым сводничеством, из длинных волос делаю короткие.       — Мадам Эспосьти поставила каждой ведьме на парту колбу с огнём, попросила мысленно потушить. Первой потушила Селестин, мадам Эспосьти её за это похвалила. У меня не получалось. Огонь почему-то не потухал, а наоборот, вылезал из колбы. Потом произошёл взрыв — именно в тот момент, когда я склонилась над горлышком.       — Ты поранилась?! — вдруг я опомнилась. Трогаю Шедид через блузку.       — Нет, — она трёт чёрную щёку, — чешется немного.       Руайе достаёт из нагрудного кармана пиджака платок, слюнявит кончик и вытирает Шедид. Наполненный водой стакан ему в помощь.       — Нет ожога, лишь небольшие царапины, — вердикт заботливого мужчины.       — Сходи к Лермитт, она посмотрит тебя.       — Хорошо, — кивает Шедид. — Нет! — с остервенением смотрит на Руайе. — Не надо. Пожалуйста.       А, вы болтаете между собой.       — Я не оставлю это просто так, — у Руайе горят щёки от злости.       — Что задумал? — отвлекаюсь на него, задеваю ножницами ноготь. Безрукая! — Поговорить по-мужски с Дидьё?       — Да-а-а, — прищур.       — У тебя возрастное преимущество. Пятнадцатилетка с лёгкостью вмажет десятилетнему.       — Дидьё здесь не при чём, — Шедид убирает руку Руайе от лица. — Что ты этим скажешь ему?       — Чтобы следил за своей мадам.       — Следи за своей мадам, — угрожаю ножницами. — Хороший дворецкий не следит за чужими мадамами. Хороший дворецкий не дерётся.       — А как же мажордом Паскаль и…       — Не дерётся! — испепеляю взглядом. Паскаль не дерётся, я дерусь. Паскаль и Фату собираются возвращаться с облаков? Они там что? — Так, твой выход, — передаю ножницы. — За дело, красивые бровки. Ровняй причёску. Чтобы, когда я пришла, у Шедид была самая красивая причёска в пансионе.       Звенит звонок с четвёртого урока. Дворецкий Ведат проводит уборку в кабинете Пирокинеза. Пиджак лежит на соседней парте, чёрные волосы до плеч завязаны в пучок, вены вздуваются на мускулистых предплечьях. Укради меня в Турцию!       — Мадам Бут, — сильные руки сжимают швабру. Как неловко в его присутствии, как жарко. Какая чёрная борода! Если у Бенуа небольшая аккуратная бородёнка — что в принципе запрещено в пансионе — то кто разрешил Ведату носить мочалку на лице? Пахнет сексуальным мужчиной и чем-то нечистым — фигурально.       — А где Эспосьти? — прикрываю расстёгнутую грудь, потому что, клянусь, меня ласкают чарующим взглядом!       — Мадам Эспосьти, мадам Ги, — французский с сексуальным акцентом, — и мадам Селестин в кабинете директора Илоны.       — А ты — уборщик? — честное слово, я не флиртую, оно само. Паскаль, возвращайся быстрее!       — Да, мадам Бут, — рубашка обтягивает грудь. Ты волосатый, да? Конечно с такой бородой и зарослями на предплечьях!       Выкуриваю побыстренькому сигаретку на крыльце, иду проверять урок парикмахерства. Надеюсь, малышня не потра… Шедид еле достаёт Руайе до плеч. Она держит его за талию и заглядывает в глаза, две ладони у неё на лопатках, он не отводит взгляда и улыбки. Сработало. Идеально ровная причёска в пять сантиметров со всех сторон. Бритоголовая в пансионе только я. Тем не менее Шедид стала мной — влюблённой в дворецкого. Больное сердце стучит двойным ударом, оно не остановится. Я не ржу, я умиляюсь.       — Пойдём к Лермитт, — подхожу к окну с протянутой рукой, — а потом ко мне на занятие раскидывать карты на твоё будущее. Руайе, — киваю на кучу состриженных волос на полу, — приберись, пожалуйста.       — Будет исполнено, мадам Бут, — Руайе заливается влюблённостью к Шедид. Чтобы стать лучшим, достаточно услышать сердце своей мадам.       Карты показывают ближайшее будущее Шедид — она поцелуется с Руайе.       — Это правда?! — она сидит со мной за моим столом. У остальных ведьмочек самостоятельная работа на камнях.       — Да, — говорю шёпотом. — Так, не отвлекаемся! — стучу каблуком. Зачем указки, когда есть каблук и новый пол? — Увижу лишнюю трещину, отправлю всех на поиски камней! И мне безразлично, где вы будете их искать.       Бенуа следит, как дворецкие накрывают стол к обеду. Старичок вжился в роль мажордома. Тартар из тунца и суп по-провански — томатная паста, рыба, морепродукты, чеснок и зелёный чили. Кто ж откажется от обеда! В пансион влетают Паскаль и Фату с облачными животными на верёвочках — верёвочки тоже из облачков. Слон, жираф, собака. Я встречаю их в центральном зале подозрительным взглядом.       — Налетались?       — Да-а-а! — Фату с охапкой облачных шаров идёт на меня. — Я, кажется, пару кило сбросила! Ничего не произошло в моё отсутствие?       — Иди отдыхай, — подталкиваю её к лестнице. У ведьмы отпуск, день рождения, а она о работе беспокоится! — Потом расскажу.       — За обедом?       — После.       Фату поднимается в комнату на второй этаж. Я оглядываю Паскаля с ног до головы.       — Подошёл, — зову указательным пальцем.       — Мадам, — он стирает улыбку с губ, боится моих подозрений, я бы даже сказала, ссыт.       Я обнюхиваю шею, галстук, грудь. Ничего не чувствую кроме лаванды.       — Ты — девственник?       — Конечно, мадам Бут! — он расправляет плечи и выпячивает грудь. — Вы считали, что я и мадам Фату…       — А кто вас знает? Ладно, — хлопаю по животу, — возвращайся к обязанностям мажордома, а то Бенуа заставит дворецких сажать деревья в пансионе.       Ведьмочки заполняют столовую. Не наблюдаю Селестин и Дидьё. Ведат отставляет стул для Ги, неожиданно меняю место и подсаживаюсь к Белоснежке, ловлю чарующий взгляд Ведата. Турецкие боги, уберите его от меня!       — Какие новости?       Илона злая, Эспосьти понурая. Они убили шлёндру и дворецкого? Явно что-то нечистое.       — Эспосьти отстранена от занятий на неделю, — Ги пододвигает тарелку с тартаром и угощается нарезанным багетом из рук Ведата. Он меня преследует сегодня! Он и его сексуальный шарм. Лучше бы багет. — Эспосьти сама попросила, приведёт нервы в порядок. Селестин отстранена от Пирокинеза на три месяца и наказана до вечера. В кладовке на третьем этаже была?       — Нет, — опускаю ложку в суп, — не имею привычку ходить в кладовки.       — И не ходи, — Ги улыбается. — Селестин там сидит до вечера — наказана. Ведат освободил кладовку от вёдер и швабр и закрыл Селестин с Дидьё. Дидьё, как истинный дворецкий, вызвался разделить наказание мадам.       — Какой Ведат… — Ведат громко дышит за спиной Ги, — молодец. И пол шваброчкой помоет, и кладовку от шваброчек освободит. Молодец. Ничего не скажешь.       — Благодарю, мадам Бут, — турецкие специи щекочут бритый затылок и позвоночник. Слава богу у меня не бритый лобок.       — Почему только до вечера? На недельку бы, а лучше на две, а в идеале выгнать её из пансиона на ху…       — Кхм, — брутально кашляет в кулак Ведат. К нему подходит Паскаль, чтобы поддержать — рядом постоять, не покашлять.       — Злая ведьма, — Ги смеётся с кусочком багета во рту. — Ведьм вообще запрещено наказывать, мы ж ведьмы, элита! Илоне ещё свиток отправлять Хорхолле о произошедшем. Давай, злорадствуй, гадюка.       — Шлёндра, — прячу улыбку в ложке с камбалой. — Так и надо шлёндре.       — Какие мы гадюки, — Ги скалится и прищуривается, голубых глаз не видно под ресницами.       Из всех девочек, что мы с Паскалем забрали в пансион, мои любимые — это Ги и Шедид. Ги выросла и стала моей подругой. Ги — одна из немногих, кто понимает мою ненависть в целом и к происходящему. Они с Ведатом приехали в Лион полторы недели назад. «Вертела я Дижон на члене Ведата, там скучно, как в саду Бенуа». Гадюка. А по ней и не скажешь. Ги с Ведатом не спят, Ги говорила, что Ведат неприступный. Сексуальный, но неприступный — странное сочетание.       После обеда я ловлю Шедид в западной части пансиона.       — Далеко?       — Пф! — она по привычке запрокидывает голову, но волосы не падают на лицо. — Если честно, я наелась и хотела поделать уроки на кровати.       Я вдеваю ей в мочки две круглые серёжки, как у себя:       — Другое дело, — показываю большой палец. — С короткими волосами серёжки смотрятся лучше. Ложись за уроки. Главный урок я преподам тебе позже, Руайе оценит.       — Спасибо, — щёки краснеют.       — Береги сердечко, отныне оно в двух телах.