Лампочка

***

«— А я когда вырасту, наверно, стану клоуном, — сказал Дилл. Мы с Джимом от удивления стали как вкопанные. — Да, клоуном, — сказал он. — Ничего у меня с людьми не получается, я только и умею, что смеяться над ними, вот я и пойду в цирк и буду смеяться до упаду. — Ты все перепутал, Дилл, — сказал Джим. — Сами клоуны грустные, а вот над ними все смеются. — Ну и пусть, а я буду другой клоун. Буду стоять посреди арены и смеяться всем в лицо.»

Харпер Ли, «Убить пересмешника».

***

Кирилл Егоров.

параллельно главе

«Мудак и идиотка».

— Чтоб я сдох! — угарает Федорцов. — Гарик, лисья ты морда, всё-таки затащил ту блондинку в постель! — Её зовут Сабрина, — фыркает Крепчук, но на его роже сияет довольная ухмылка. — Так она ещё и ведьма, — подхватывает Самсонов и тоже начинает ржать. — Ты хоть проверил, она совершеннолетняя? А то за такую статью тебя на зоне по головке не погладят… — Иди ты! — смеётся Игорь. — Она оказалась старше меня лет на десять. — Да-а-а, время никого не щадит — даже Сабрина уже не та, — запрыгивая на подоконник, подхватываю всеобщую волну и тут же получаю подзатыльник от Игоря. — Тогда, скорее всего, это её посадят за совращение малолетнего, — хохочет Валенцов. — А, че, будешь второй версией Галкина… — закатывается Дергачёв. Дальнейший спор парней пропускаю мимо ушей, потому что вновь захожу на страничку Кристины, и прежде чем написать, некоторое время изучаю её фотографии. Ещё через пару секунд понимаю, что не могу оторвать взгляд от той, где девчонка, как назло, стоит под дождем в мокрой майке, которая охренеть как демонстрирует отсутствие на ней белья. Какого хера?! Про себя, потому что предъявлять что-то Крис нет прав. Взрослая и самостоятельная, не мне же ей запрещать выставлять такие фотки… Будь Метельская настоящей девушкой, тогда бы появились вопросы к ней, а так — пока играет за деньги — нечего предъявлять. Только… что делать с тем, что хочется отобрать ее долбанный телефон и почистить ее профиль к херам? И от фоток, и от тех придурков, что ставили под ними ебучие «огонёчки»… Да, твою ж… По-моему, я превращаюсь в сталкера, одержимого до мозга костей. Ну, и ещё я полный идиот, потому что только идиот всеми силами пытается проникнуть в жизнь девушки, от которой собирался держать подальше. Не могу расшифровать это дебильное чувство, когда ты понимаешь, что вам не по пути, но ты один хрен должен быть рядом. У меня либо расстройство личности, либо я просто от рождения дебил, хотя раньше я такого за собой не замечал. Хотя, может я и не совсем идиот, и дело было в том, что игра, придуманная мной самим, захватила меня, и мне уже не хотелось доводить её до конца. Я набирал текст раз двадцать и столько же стирал всё подчистую. Блядство. Короче, к двадцать первому разу меня всё это задрало достаточно, чтобы написать самый стандартный набор слов в совсем не мягком формате, на какой я только был способен. «Я заебался тебя искать по всему универу. Где ты?» Мы не договаривались, что Крис будет играть 24/7, но я буквально физически чувствовал зудящее ощущение под кожей, от того что не видел ее с самого утра. Прежде чем передумать, нажимаю на «треугольник», отправляя сообщение, и снова открываю ту фотку — скорее, на инстинктах, нежели по собственному желанию. Я не верю в предназначение и судьбу, и вся вот эта моя ненормальная тяга к посредственной девчонке должна объясняться какой-то самой банальной хренью вроде тестостерона или нехватки секса. Хотя ладно, насчёт посредственной я загнул — кем-кем, а посредственной её точно не назовёшь. Но должно же этому всему быть простое объяснение, потому что и в любовь с первого взгляда я не верю. Хотя, учитывая нашу ситуацию, логично было бы предположить, что взгляд тут явно был не причем. Удар по щам? — пожалуй. — Не, ну «глаза» у нее внатуре зачет, — слышу сбоку смешок Гара, заглядывающего в мой мобильный. Блокирую гаджет, маскируя собственнический инстинкт за дебильной гримасой неисправимого придурка, и прячу в карман джинсов. — Не будь ты мои другом — получил бы сейчас в табло, — хмыкаю в ответ. — Встань в очередь, Ромео хренов. Выскакиваю из универа на улицу, где декабрь, щедро посыпает мою голову снегом и поддаёт в спину ледяным ветром. Такое чувство, что мы в долбанной Антарктиде и метель вот-вот превратит меня в ходячий сугроб. Вообще, такая хрень с погодой уже третий год подряд, а перед этим снег выпал аж в конце июля — будто реальной зимы было мало. “Это север, детка” — заявил однажды Крепчук, а Самсонов предложил называть наш город Винтерфеллом, и это было чертовски в десятку. Ненавижу зиму, потому что именно зимой три года назад мне пришлось понять, что весь этот чёртов мир совершенно не такой, каким кажется; что люди, живущие в нём, не такие бескорыстные и отзывчивые, какими должны были быть в моём понимании; что в них в принципе нет ничего человечного — они просто больные на всю голову, конченные ублюдки. В какой ещё вселенной кто-то будет убивать себе подобных ради побрякушки? Неужели грёбаный смартфон стоит целой человеческой жизни? Конечно, грести всех под одну гребёнку тоже не есть хорошо, но после того, как какие-то уроды накачали и убили в переулке мою младшую сестренку — моя вера в человечество умерла прям насмерть. При ней не нашли ни телефона, ни денег, ни документов — даже золотую цепочку с крестиком с шеи содрали. А ведь ей было всего семнадцать… Плюс ко всему, эти мрази выбрали самое «романтическое» место — грязный закоулок с помойными контейнерами, пахнущий отнюдь не фиалками. После этого я перестал делить людей на плохих и хороших — они все стали одинаково отстойными в моих глазах. Но больше всех я, конечно, ненавидел себя самого, потому что в некотором смысле виноват в смерти Насти — я должен был забрать ее с тренировки, но мне было больше по кайфу затащить в постель очередную безмозглую красотку. Если бы я только тогда не проявил столько эгоизма, а задумался над тем, насколько опасны улицы после наступления темноты… В той ситуации должна была сработать утешительная фраза: «Твоя сестра хотела для тебя не этого», но она не сработала, потому что я не мог знать, чего хотела моя сестра. Может, на последних секундах жизни она наоборот проклинала тот день, когда в её жизни появился больной ублюдок в моём лице, которого она всю жизнь была вынуждена называть братом, и который оставил ее в одиночку подыхать в тёмном переулке. Я бы проклинал... Тряхнув головой подхожу к своей машине — вот единственная постоянная девушка в моей жизни. Временами реально угараю над тем, какая она чувствительная — если судить по тому, сколько раз она глохла или отказывалась заводиться, когда в салоне находилась девушка. Помню, на первом курсе, Влад в шутку назвал её «Кристиной», а я ржал над тем, что однажды она придёт за ним посреди ночи. И всё бы ничего, если бы однажды я не застукал бухого в дым Самсонова в моем дворе посреди ночи — придурок просил у моей тачки прощения! Но имя мне понравилось, да и прицепилось оно к моей детке, как банный лист — короче, парни мою машину только так и кличут. Хотя временами реально становилось не по себе. Особенно, в свете того, как звали Метельскую. Вот при ней-то как раз ни разу ни глохла — ни иначе, как признала тезку. Фыркаю, закатывая глаза. Грёбаная дикая фантазия. Хватаю с заднего сидения картонный пакет, куда еще утром запихнул свою запасную форму. Хрен знает, зачем я это сделал. Но, стоило представить блондинку в моей форме, готов поклясться, что чёртово сердце сделало в груди кульбит и чуть не проломило собой ребра. Стук каблуков Метельской по мраморному полу в холле перед парадным входом я услышал ещё издали. Они стучали как-то особенно… высокомерно, что-ли. Девушка идет целиком погрузившись в свои мысли и резко тормозит прямо передо мной. Ну, и по закону жанра, стоило мне увидеть её, как весь окружающий мир, словно стал чёрно-белым, сузился до одной единственной фигуры в обтягивающем шерстяном платье тёмно-вишнёвого цвета. Чёртовы пальцы аж зачесались от потребности впиться в её кожу. Вручаю ей несчастный пакет, на который та смотрит так, словно, если прикоснется, то заразиться бубмновой чумой, и едва сдерживаюсь от желания закатить глаза. Еще минут десять убиваем на бессмысленные споры. — Так что, не разочаровывай меня, — выдаю по итогу. — Иначе мне придётся заняться твоим воспитанием. Изображаю на лице снисходительную полуулыбку, прячу руки в карманы тёмных джинсов и на всякий случай наклоняю своё лицо ближе к ней, невольно заставив Кристину отпрянуть. — Себя воспитывай, — бурчит себе под нос и фыркает. Но я уже давно научился упиваться собственным мазохизмом, поэтому, потеряв последние крупицы стыда, я продолжаю прибавлять себе баллы за наклонности маньяка и наблюдаю, как лицо девушки ожидаемо идёт красными пятнами смущения, которое она старательно прячет за маской гнева. Это было эгоистичное желание — знать её настоящие чувства, не давая равноценного ответа взамен, но ничего не мог с собой сделать. — Разве ты не знала? В паре оба воспитывают друг друга. Пока Кристина с ошалелым лицом переваривает мои слова, я огибаю её, пряча удовлетворённую ухмылку, и уже у самой лестницы получаю в спину её ответ. — Мы не настоящая пара! Да, да. Повторяй это себе почаще. Потому что я — уже походу нахрен забыл… Меня забавляют её приступы агрессии — как будто разозлившийся котёнок, которого погладили против шерсти. Я не раз представлял, как в самом сильном порыве её гнева просто заткну её поцелуем и эти картинки были такими чёткими, что я был готов выпрыгнуть из собственной кожи. Выруливаю из университетской парковки, собираясь заехать в какой-то парк. Сделать снимки для истории, как предлагала Крис, а потом можно будет заскочить в какой-то ресторан, потому что после очередного разговора с отцом аппетит нахрен пропал. — Убери грабли, — переходит на ультразвук, стоит опустить ладонь на её колено. — Все ещё бурно реагируешь, Крис. Девушка бормочет что-то себе под нос, закатывая глаза, но мою руку не убирает. Только показательно отворачивается к окну, словно её совсем не интересуют мои касания. Ну что ж, тогда проверим, как она себя поведёт, если скользнуть ладонью выше, задирая края платья. И девчонка не разочаровывает, вспыхивая подобно спичке. Сидя в холодном сугробе, я все ещё настаиваю на совместном фото с поцелуями, потому что это отличный повод поцеловать девушку. Не то чтобы мне нужен был повод когда-либо, но Крис не из тех, кто просто сдаётся. Забавно даже. С её-то профессией. Видимо, тут как с хоккеем — опыт, время и тактика нужны и с Крис. Я понимаю, что работа есть работа, и мы с ней не обсуждали доп. услуги. Но не могу поверить, что ни капли не нравлюсь ей. В машине видел, как реагировала на прикосновения – почти пылала, её голубые глаза, такие яркие, застилала дымка желания. Может, я был плох в намёках девушек, но с Крис всё было кристально ясно. — Заливать в сториз фото с поцелуями — самое банальное, что существует. Хуже только парная одежда с глупыми надписями. — Уверена? — Да! А я нет. Кристина судорожно вздыхает, когда я притягиваю слишком близко, нарушая её личное пространство, но не отступает и не отводит взгляд. Провожу кончиками пальцев по её щеке до самой шеи, отчего дыхание девушки сбивается; запускаю пальцы в её волосы и укладываю ладонь на затылке, притягивая ближе к себе. — Красивая ты, Крис… Кристина упирается ладонями в мою грудь в слабой попытке оттолкнуть. Что ж, если это успокоит её совесть, пусть так и будет. Закрываю её рот поцелуем, таким грубым, что это граничит с садизмом, но сбавить темпа не могу, потому что изнутри буквально разрывает желание. Прижимаю хрупкую фигурку, смяв практически до синяков ее тело. Сейчас я, как никогда, был далёк от прежнего Кирилла, который мягко обольщал девушек. С Крис мне хотелось грубо. Неистово. Забыв об осторожности и нежности. Мозги заволакивает плотный туман, и когда девушка начинает смело мне отвечать, голова и вовсе берёт выходной. Не думал, что от такого может поехать крыша, а систему безопасности будет безжалостно троить, но это случилось. Хотелось отмотать время назад и не подходить к ней в том клубе или хотя бы прийти в себя, но чертова кнопка перезагрузки потерялась где-то в бедламе из мыслей «какая она охуительная», и воплях о том, что она эскортница. Пора было признаться хотя бы самому себе... Я хотел её. Хотел до белых пятен перед глазами — так, как никогда и никого не хотел. Я хотел быть близко — так близко, чтобы кислород был один на двоих; чувствовать её каждой клеточкой тела и знать, что она целиком и безраздельно принадлежит мне одному. Я, конечно, слышал, что противоположности притягиваются, но это был тот самый долбанный случай, когда подобное притягтвает подобное. Именно в этот момент с неба падают первые хлопья снегопада, который с каждой секундой только усиливается, но нам обоим нет до этого никакого дела. Я слишком сильно погряз в этой огненной стихии по имени Кристина, которая так старательно скрывалась за маской показной холодности, бездушности и высокомерия, что сейчас мне было плевать на весь мир. И только я настроился на горячее продолжение, уткнулся в ее лоб своими, как девчонка с каким-то… отвращением уставилась на меня, что я на секунду растерялся. А когда пришел в себя, до меня наконец-то дошло. Это все была игра. — Блять… в следующий раз, играй так же. Даже я почти поверил, что ты поплыла… Лениво бросаю, пытаясь скрыть собственное разочарование. — Ты же обещал, что не будешь вести себя как придурок, — хмурится Настя, перевешиваясь через перила балкона, на которых сидела. — Но с нашего последнего разговора ничего не изменилось. Хватаю еë за руку в попытке уберечь от падения, хотя ей это совершенно не грозит — она и так давно умерла. С тех пор, как маладшая сестра начала приходить ко мне во снах, прошло уже полтора года; никто из друзей и родных не был в курсе — мне самому было не по себе от того, что я разговариваю с умершей сестрой, как какой-нибудь Вольф Мессинг, и при этом мы оба знаем, что она мертва. Я был рад видеть еë каждый раз, но с каждым новым сном мне всё больше начинало казаться, что я просто схожу с ума, хотя вреда наши «встречи» не приносили. — А ты обещала отвалить от меня, — фыркаю в ответ, отпуская её руку. Настя устало вздыхает и отворачивается на город, который лежал за ее спиной как на ладони с высоты двадцатого этажа. — Кто-то же должен присматривать за тобой, уберегать от ошибок. — Это я должен был уберечь тебя, — не соглашаюсь, чувствуя привкус тлена во рту оттого, что говорю правду. — О, хорош городить херню! — словно спичка вспыхивает сестра. — Мы уже выяснили, что ты здесь ни при чём. Никто не мог знать, что в этот раз мне так крупно не повезёт. — Была бы ты жива, получила бы по губам за мат, — ухмыляюсь. — А сам-то? — смеётся Настя. — Ты проводил девчонку? — Ты знаешь, я уже почти довез ее до дома, как мне позвонил знакомый хирург и сказал, что ему позарез нужен донор органов, и спросил, нет ли у меня кого на примете. Девчонка выглядела вполне здоровой, так что… — О, заткнись, — смеется. — Я заметила, как ты смотрел на неё… — Ага, чего не знаю — дофантазирую сама, да, Насть? — досадливо морщусь. Этот Пуаро в юбке всегда видел во мне истину даже там, где я её тщательно маскировал. — Обычно я на неё смотрел. — Обманщик из тебя ещё хуже, чем из меня призрак. Я так и знала. Подозрительно щурюсь. — И что же ты знала? — Что ты влюбился. Что я сделал? — Да, да, нехрен кривится, — тем временем продолжает. — Просто ты — упёртый баран, который отказывается признавать очевидное. Так и скажи, что боишься. Только учти, что твоя Кристина не будет ждать и свалит к другому. — Ну, раз ты всё знаешь, какого хрена прицепилась ко мне со своими дурацкими вопросами? — недовольно хмурюсь. — Доставать больше некого? — А тут есть кто-то еще, кто меня видит, гений? — фыркает. — Если да, то тебе, братан, надо лечиться. В любом случае, в бытность мёртвым есть свои плюсы. Спросить, какие нафиг могут быть плюсы, когда ты труп, не успеваю, потому что просыпаюсь — как всегда резко, взмокший, на смятых простынях. Эти сны меня добивают, потому что если они такие хорошие, почему я каждый раз просыпаюсь как после кошмаров? Заснуть снова даже не пытаюсь; обречённо встаю с постели и бреду на кухню, где осушаю здоровущий стакан воды — в горле настоящая засуха — а после возвращаюсь в спальню, где достаю ноут и открываю очередной пустой «ворд-овский» лист. Это смешно, но после того, как мы потеряли Настю, я замкнулся в себе, и по совету психолога отец предложил мне вести записи, потому что разговаривать я ни с кем не хотел, а уж делиться собственными переживаниями — тем более. Я ведь парень, а не сопливая девочка, чтобы жаловаться. С тех пор прошло уже почти три с половиной года, надобности вести дневник не было, но дурацкая привычка осталась, и этих файлов у меня уже в районе сотни — не знаю, сколько именно. При остальных я обычно веду себя придурком, как меня называет Настя. Это что-то вроде маски, хотя кто-то может назвать меня двуличным — в кругу друзей я один, среди членов семьи — другой, а один на один — третий, и хрен кто догадывается об этом. На часах — восемь вечера, но за окном кромешная темень: чёртова зима со своими короткими днями. Обычно я делаю всё, чтобы не думать о проблемах, не забивать мозги и избегать сложных ситуаций. Частенько веду себя как полный дебил, но это моя «программа защиты свидетелей» — не хочу, чтобы кто-то знал, что на самом деле я самый занудный человек из всех. Мне не было стыдно, потому что я — это я, чёрт возьми, просто есть вещи, которые ты не рассказываешь никому, даже близким друзьям. Вещи, с которыми остаёшься один на один, куря ночью на балконе сигарету. Описав свой сегодняшний «счастливый кошмар», вышвыриваю из головы все закидоны. Всё-таки закатываю глаза к потолку и просто молча тащусь в душ, а оттуда — в теплую постель, которая сейчас кажется соблазнительнее любых Кристин мира. Но ровно до того момента, пока не закрываю глаза, потому что её образ теперь — как всплывающее окно баннера в браузере: блокировщики реклам не справляются, и он раз за разом всплывает, застилая собой весь экран; я вижу её во снах — почти каждый день с тех пор, как встретил в том долбанном клубе. Девушка, конечно, была не виновата в том, что привлекла внимание кого-то вроде меня, но всё равно безмерно меня бесила за это — нельзя быть такой красивой и сукой одновременно. «Она не для тебя», — поддаёт сознание дров, и я полностью с ним согласен. Понимаю, что завтра нас ждёт ответственная игра, но сна ни в одном глазу, поэтому снова подрываюсь с постели. И, чтобы окончательно не свихнуться от убивающего чувства одиночества, собираюсь отправиться в какой-нибудь клуб. Сопротивляясь, мозг вновь блокирует мыслительный процесс, запуская защитный механизм придурковатости, и я запрыгиваю в свою детку. В тачке включаю магнитолу, и на весь салон раздаётся песня «Sorry, Ma»; не скажу, что я фанат музыки, но существуют несколько песен, способных меня раскачать, и этот трек— один из них. Саб в машине настолько лихой, что стёкла начинают дребезжать, ну и я, в общем-то, решаю, что грех слушать такую песню в одиночку, поэтому опускаю стёкла и перед тем, как срулить со двора, успеваю заметить маячившую в окне первого этажа бабку, которая грозила мне кулаком. Ржу в голос, потому что я хоть и могу поступать правильно — и даже чаще всего так и делаю — но это скучно, чёрт возьми. Должен же кто-то приобщить «божий одуванчик» к культуре двадцать первого века, потому что вдруг песня ей зайдёт, а она даже не в курсе, что такая существует? Однако, приподнятое настроение испаряется, как только переступив порог клуба, подхватываю бухую Метельскую... Мне теперь от неё нигде не скрыться...?