Лампочка

Кристина Метельская.

Моя нынешняя работа никогда не была пределом моих мечтаний. Все началось с приёмом на должность промо-модели, потому что Станислав Романович Аверин — или просто Стас, как он просил называть — сын нашего владельца, а по-совместительству генеральный менеджер, на плечи которого ложилась вся тяжесь по подбору «девочек» — по счастливой случайности, заметил мой профиль в инсте. Полагаю, он остался доволен увиденным, если уже через пару дней я принимала участие в фотосессии рекламы нижнего белья, которую он курировал лично. Несмотря на свой пост, он всегда отличался непосредственностью. Совершенной неуместной в этом элитном колорите пресыщенных жизнью снобов. Правда, если прибавить сюда полную самоотдачу в работе и эмоциональную нестабильность; особенно в те моменты, когда всё идёт не по его плану, вырисовывается очень любопытная картина личности. Таких, как он, одни называют исключением из правил, а другие — ошибкой системы. Меня оценили, правда, вместе с этим, расскрыв вторую часть работы именно здесь, убили ту сердобольную святую простоту, которая, несмотря ни на что, сидела во мне с самого рождения, потому что в таких местах, как «Диамонд», по-другому попросту не выжить — либо съешь ты, либо съедят тебя. Вот и приходилось подстраиваться и перекраивать собственные представления о жизни на ходу, постепенно теряя собственное «я» и обрастая несвойственным мне поведением готовящегося к прыжку гепарда. Было тяжело, и лишь упрямство и нежелание показаться слабачкой в собственных глазах остановили меня от позорного бегства. Поначалу, меня изрядно напрягала возможность стать эскортницей — вплоть до того, что перед подписью контракта и договора о неразглашении, я раз десять порывалась отказаться. Но, вопреки всеобщему убеждению, я не должна была стать эскортницей в том негласном виде, к которому все привыкли: я ни разу не срывалась на заказ посреди ночи, не летала в эмираты, чтобы «потусить» на яхте у очередного шейха и меня там никто не пускал «по кругу». И, уж точно, я не компенсировала все это безотказностью в плане интима для босса. Потому что, как бы тяжело ни было, заниматься сексом за деньги — пробить очередное дно, в котором я и без того видела свою жизнь. Да и, к тому же, в агентстве был особый свод правил. Вместо этого, технически — я была вполне реальной моделью, чьи фото видели миллионы людей, которые когда-либо заказывали что-либо на маркетплейсах. А, параллельно — молчаливой тенью на всех мероприятиях и совещаниях, была в курсе всех мало-мальски важных переговоров, посещала приёмы и благотворительные вечера, на которых нередко исполняла роль хозяйки вечера. При мне заключались сделки, с моим мнением «считались» и иногда даже спрашивали «совета», хотя вряд ли мои познания в интересующих заказчика вопросах были глубже. По-началу, мне казалось, что я просто не выдержу такого бешеного темпа и слягу с каким-нибудь психическим расстройством в лечебницу, которой даже в «2gis» не найти, а потом втянулась и даже научилась получать от работы удовольствие — в виде пятизначной цифры с четырьмя нолями. Вот и сейчас, приходится подстраиваться и гасить глухое раздражение, стоя в дерях кабинета начальства. — Проходи, — как ни в чём не бывало, улыбается Стас — который с этого дня будет переименован в моей телефонной книге с «Босса» на «Предателя» — жестом приглашая меня сесть в кресло аккурат напротив хоккеиста. Непонимающе перевожу взгляд со Стаса на Егорова, стараясь не очень раздражаться на последнего за одно лишь присутствие в этом кабинете, но получается из рук вон плохо. Я итак уже со своей сессией доставила агентству непростительно много проблем за последние две недели: дважды опоздала на съемки и один раз пришлось экстренно искать мне замену, чтобы сопроводить в ресторан какого-то чинушу — потому что именно на это время, мне поставили пересдачу. Босс вроде и улыбается, но во взгляде мелькает легкая тень беспокойства, будто я сейчас выкину что-нибудь эдакое, от чего тому придётся краснеть. Но я грациозно пересекаю просторное помещение и опускаюсь на стул напротив Егорова, стараясь смотреть на него без ненависти, но весьма красноречиво. И едва не отскакиваю в сторону, как ошпаренная, потому что чувствую едва уловимое прикосновение чьей-то руки. И не нужно быть гением, чтобы понять, кто именно это сделал — уж слишком красноречиво горели глаза Егорова. Меня бесят эти неуместные фривольности с его стороны, которые он себе позволяет; но отчего-то я чувствую, как начинают гореть мои щёки, и мне остаётся только надеяться, что этого не видно за слоем тонального крема. Поджимаю губы и посылаю ему убийственный взгляд, убедившись, что Стас в этот момент отвлекся на мобильный. — Так о чём ты хотел поговорить, и почему здесь он? — всё же хмуро спрашиваю у босса. Перед тем как отвернутся, замечаю ухмылку на лице Егорова, который ни разу за всё время не отвёл от меня глаз — будто я сидела перед ним без одежды. Это нервировало, чего со мной не случалось ещё со школы, но я старательно пыталась игнорировать его присутствие. А ещё, меня почему-то напрягала повисшая тишина — молчаливость совершенно не идёт Егорову, как черта характера. Ну, и вот почему я об этом думаю вообще?! Смутная догадка постреливает мозг. Я улыбаюсь, как сумасшедшая, и от этой фальшиво-милой улыбки уже начинают болеть щёки, и хочется спустить на ком-нибудь пар. Например, на Егорове. Рядом с таким, как он, всегда актуален эффект неожиданности — никогда не знаешь, что случится через минуту. А я — ненавижу неожиданности. — Кирилл Сергеевич уже уходит, — наконец прерывает молчание босс, протягивая хоккеисту ручку и бумагу. — Распишитесь вот здесь. Ну, надо же, какой официоз… Кирилл Сергеевич… и впрямь, ставит свою размашистую подпись, поднимается на ноги и жмет руку боссу. Бросает какую-то фразу про надежду на плодотворное сотрудничество, и перед тем, как испариться из кабинета, ловлю на себе довольный взгляд темно-серых глаз, чувствуя, как у меня подскакивает температура. Это что? Я заболела? Только этого не хватало! — Только не говори, что Егоров приходил по мою душу, — слышу свой голос сквозь призму злости. — Окей, не буду. Я никогда не считала себя сентиментальной или мечтательной девочкой, которая верит в сказки. Наоборот, во мне преобладал реалист, который даже в моменты, располагающие к тому, чтобы поверить в чудо, яростно обрубал внутри любую возможную веру на корню. Иногда, это помогало справиться с любой проблемой, потому что — чем меньше разочарований, тем меньше боли, но иногда, когда верить во что бы то ни было хотелось со страшной силой, это лишь создавало ещё больше разочарований. Как сейчас, когда я заранее знаю ответ, но отчаянно цепляюсь за возможность услышать, что это глупый пранк. — С завтрашнего дня, ты играешь девушку Кирилла Сергеевича, — хмыкает и говорит таким тоном, будто мне нужно пройтись по магазинам, а не проводить время с этим мудаком, притворяясь его девушкой. Что, в принципе, логично. Стаса не колышет, для него — это работа — очередной стандартный заказ, с поправкой на то, что необходима одна определённая девушка. А в моей голове разноцветными фейрверками взрывается крышка гроба, в котором похоронены последние надежды, что хоккеист не стал бы обращаться напрямую в агенство, где я уже никак не смогу отказать. — Если тебе так хочется — сам её и играй! — слишком резко вскрикиваю и тут же прикрываю рот ладонью — да что же это такое! — Я с ним работать не собираюсь. — продолжаю более спокойным тоном. Со мной теперь каждый раз будет происходить подобное, стоит мне услышать его имя? — Попроси он парня, сыграл бы, — слышу насмешливый голос Стаса. Понятно. Это значит, что босс моих страданий не оценил, и теперь у меня есть самое большее — пара минут, чтобы взять себя в руки, потому что у него было много достоинств, но терпение не входило в их число. Самой не понятна собственная реакция. До недавнего времени, мне казалось, что я вполне успешно могу прятать за маской гордости свои внутренние страхи, за безразличием — гнев, за презрением — растерянность. Десятки эмоций, свойственных любому нормальному человеку, в моём случае всегда скрывались за своими полными противоположностями. А раньше — я умело включала ещё и режим стервы — до тех пор, пока он не стал моей второй натурой. Я могу быть любой — такой, какая нужна заказчику в эту самую секунду; сдержанной, женственной, дерзкой — всё, что угодно по одному щелчку пальцев, потому что именно этого от меня и ждут. Полного и беспрекословного подчинения, изредка позволяя «показать характер» — как, например, сейчас, когда я плавно встаю на ноги и подхожу к окну. Уткнувшись в холодное стекло лбом, наблюдаю, как в свете фонаря медленно кружатся снежинки; когда-то очень давно я любила зиму именно за снег и холод, а потом охладела ко всему этому. Охладела к зиме. Какая ирония. — Успокоилась? — подаёт голос, и я без труда улавливаю в его интонации сталь. — А теперь объясни мне, какого хрена происходит? — Мы учимся в одном универе, Стас… — оборачиваюсь и хриплю, потому что голос неожиданно сел и стал плхож на скрип старых дверных петель. Пытаюсь воззвать к голосу разума, ведь нам действительно запрещено подобное. Плотно скованны по рукам и ногам всеми этими соглашениями о неразглашении, конфиденциальности и прочей юридической чепухе, что будет сложно соблюдать в дальнейшем, учитывая, что мы пересекаемся на территории одного университета. И, как прикажите, мне потом играть в амнезию, если половина политеха наверняка будет в курсе, что мы были «парой»? Стас вздыхает, потирает пальцами переносицу и отводит взгляд в сторону. — Кристин, я реально многое могу понять, — спокойно произносит. — Но я не хочу, чтобы у нас появялялись проблемы из-за тебя. Хмурюсь. — Из-за одного мажора? У вас куча более состоятельных вариантов. Ты же сам понимаешь, что это противоречит правилам… На мои слова Аверин морщится, словно у него была мигрень. Находиться рядом с ним, когда он недоволен — второе по счёту моё «любимое» занятие после работы в эскорте, потому что в таком виде он словно сбрасывал с себя маску, и я могла лицезреть его вторую — истинную — личину под шелухой смазливости и приторных речей. — Не заставляй меня сомневаться в твоих умственных способностях, — жёстко произносит он, и я чувствую внутри горечь от лёгкого укола обиды. — Ты знаешь, чем для нас всё это обернётся, если этот «мажорик» побежит к папаше? Знаю, ведь насколько мне известно, пару раз к нам поступали заказы от Егорова-старшего. Учитывая, в каких кругах тот верится, не удивительно, что тому не составит труда пустить нужные слухи. — Здесь речь идёт не о правилах, а об имени и авторитете, которые мы сделали себе сами и подтверждали годами. И я не позволю капризной девчонке послать коту под хвост все наши старания, — с каждым сказанным словом голос начальника становился всё громче. — Хочешь ты этого или нет, но ты здесь РА-БО-ТА-ЕШЬ! А уж, с кем ты будешь это делать — решаю Я. И ты либо сейчас натягиваешь свою миленькую улыбочку, послушно киваешь и отрабатываешь на максимум с Егоровым, либо можешь сюда больше не приходить. Расчет скину на карту в конце недели. Хочется зажать уши, как маленькой, и со слезами выбежать в коридор. Но, разумеется, появиться на глазах даже намёку на слёзы, я себе не позволяю. Вместо этого, сцепляю зубы. Стас прав — я действительно лишь наемный работник, который либо танцует под дудочку начальства, либо отправляется на вольные хлева, если его что-то не устраивает. Уговаривать меня никто не собирается, а я пока не обзавелась печатной машинкой для денег, и квартира на следующей неделе сама себя не оплатит, не говоря о долге за последствия того небольшого потопа, что я устроила соседке. Терять работу из-за своих нехотелок было бы крайне глупо. Я всё ещё помню те коммуналки после моего побега из дома, по которым мне пришлось помотаться, и дефицит одежды и продуктов из-за банального отсутствия средств. Всё это в сумме, заставляло меня чувствовать себя какой-то ущербной. Но вместе с тем, именно такая жизнь стала для меня катализатором для первого шага и мотиватором к тому, чтобы что-то в своей жизни поменять, чтобы появилась возможность забрать брата. К слову, о последнем… Я хоть и знаю, что он подрабатывает, чтобы не клянчить у меня деньги… Но, ему всего пятнадцать, а я не понаслышке знаю каково это — совмещать и учёбу, и тренировки. А, если прибавить в эту формулу работу — пусть даже это раздача листовок — времени на отдых практически не остаётся. Может, хоть кто-то из нас двоих сможет действительно почувствовать что такое беззаботное детство? Ради него, я готова потерпеть, если в конечном итоге именно от Егорова зависит не потеряю ли я работу. Что ж, такое я смогу выдержать — пару недель походить за ручку, фальшиво улыбаться, когда он рядом, и делать вид, что между нами что-то большее, нежели торогово-выгодные отношения. Никто ведь не запрещает мне и дальше говорить ему всё, что я о нём думаю, когда рядом не будет свидетелей. — Пусть будет по-твоему, — отвечаю наконец, послушно исполняя то, что от меня просят. Через силу, цепляю на себя улыбку и киваю. Остаётся только встать на четвереньки, сложить лапки и сказать: «гав», но врядли Стас это оценит.