Непокинутый

      Его две вселенных сталкиваются, с оглушающим треском цепляясь краями между собой. Хаотичные картинки жизни прежней и настоящей безжалостно вертятся в памяти. Перед глазами. Он не успевает делать вдох между ними, тонет как в тот проклятый день. Его тошнит от объёма информации, которая прорвалась с закрытой область мозга. Боль в висках пульсирует, как натянутая струна, по которой галопом несутся воспоминания.       — Хватит, не хочу. Не хочу. Хватит, — он с трудом ориентируется в пространстве. Забегает за дом и забивается в нишу под чьим-то балконом первого этажа. Воет тихо, кусая костяшки пальцев, и сильно сжимает веки. Параллельно картинкам вторым слоем накладываются эмоции. Старые, сильные, противоречивые, больные. В ночной тишине сквозь безумие в голове он слышит удар подъездной двери. Слышит своё имя и через долгие минуты звук закрывшегося подъезда. Шагов не последовало, Антон ещё ждёт для верности и вылезает. Пустой двор, спящие окна. Проходя мимо, он смотрит на свои и видит свет. Совсем не тот случай, когда приятно, что дома тебя ждут.       Развернувшись, он быстрым шагом покидает двор, стараясь не попадать под освещённые редкими фонарями участки. Как в бреду идёт, не думая куда. В голове банально нет места, чтобы скоординировать своё направление. От избытка эмоций Антон периодически посмеивается, дёргается от изданного собой звука, озирается по сторонам и нервно чешет шею. Если на его пути возникнет полиция, будет трудно доказать, что он не под веществами. Всё его состояние кричит, что он не в порядке. Его жахнуло с такой силой, что мир вокруг вертится, как шарик из лохотрона.       Антон вяло замечает, что дом перед ним кажется знакомым. На автомате подходит к третьему подъезду, так же на автомате тычет цифры и заходит внутрь. Под лестницей удивлённая морда кошки-Муськи. Шастун лезет к ней, берёт на руки и обнимает, будто с её помощью пытается удержать съезжающую крышу. Кладёт обратно, гладит, прося прошение за беспокойство, и уходит на какой-то седьмой этаж, к какой-то девяносто восьмой квартире. Медленно моргает, не понимая, как оказался у Позова под дверью. А сколько прошло времени? Антон хлопает себя по карманам, тянет «бля-я-я» и останавливает уже потянувшеюся руку к звонку. Сколько бы часов он не прошёл, сейчас всё ещё ночь.       — Тут подожду, — говорит себе под нос и опускается на холодный пол. Мутить перестало, он опирается о стену и упирается о неё затылком. Поворошив бардак в памяти, цепляется за разговоры с Димой, который после случая в подсобке сильно включил опеку над ним. Маниакально даже. Неодобрительно относился к интересу — такому же маниакальному — к парню из клуба. Его рассказ об их встрече в Воронеже и что это не просто подозрительно — это пиздец, какая очевидная дикость. Антон усмехается мыслям. Очевидная и полная. Скосив взгляд на свои ноги, он долго смотрит на развязанный шнурок и, неожиданно, Муську возле него. Подвигав ступнёй, они оба следят за верёвкой: Антон отстранённо, кошка с интересом. Как назло вслед за Позом в голове приходят собственные желания и действия, которые он творил без какого-либо внушения. Всё сам. И слова, и провокации, и поцелуи, и секс. От последнего он со стоном зарывается пальцами в волосы и прячет лицо. Он хотел этого. Он, блять, и сейчас чувствует это желание. На острове получалось контролировать всё страхом. А здесь, стоило упустить свои прежние настройки, и он с разбегу вляпывается. Шаст не знает, кого больше ненавидит в данную секунду.       Антон не замечает, как засыпает. Сон поверхностный, где-то между этажом и домиком на дереве. На животе спит Муська, пока он сидит в воображаемом гамаке. Шорох в квартире, дверь открывается, вырывая из дремоты неоднозначным «твою мать», и почти закрывается. Дима, приняв удар неожиданности, приглашающе распахивает её снова. Шастун, придерживая кошку, встаёт, спиной и задницей осознавая, как ему не дано принимать взвешенные решения.       — Всю ночь здесь? — этот тембр Антону знаком. Сейчас начнётся. Он кивает в ответ, а потом машет отрицательно. — А позвонить?       — Телефон забыл, — хрипит от долгого молчания Шаст. — Можно нам?..       — Давайте быстрей, мне Совину в школу везти.       Девчонка выглядывает из своей комнаты и, судя по выражению лица, на грани сказать то же самое неоднозначное, что и отец, но вовремя прикусывает язык. Она выбирает более нейтральную реакцию:       — Муська! — подходит к ним, гладит животное и вопросительно смотрит снизу вверх на Антона. — Привет. Хочешь кушать? — спрашивает уже у кошки и забирает её на кухню. Рукам становится холодно. Антон не знает куда их деть.       — Раздевайся, разувайся и тоже иди есть. Чайник горячий, бутерброды не заветрелись, — Дима рассматривает его, скрестив руки на груди. Разбор полётов откладывается благодаря школе, чему Антон несказанно рад. У него будет минут пятнадцать, ехать им не далеко, к сожалению.       — Прилягу, пожалуй, — стараясь не пересекаться взглядом с Позом, бормочет в ответ он и проходит в гостевую.       — Тогда раздевайся полностью, я постелю, — Дима следует за ним по пятам, дышит в лопатки, нервирует. Шаст соглашается, тянется к ширинке и вспоминает.       — Я лучше так…       — Обалдел? Ты сидел в этих джинсах на полу подъезда. Снимай давай.       — Не могу, — тихо говорит Антон, оборачивается к другу и обречённо опускает руки вдоль тела. Дима ждёт пояснений. Пояснять не хочется. — Я без трусов, — признаётся ещё тише, глотая буквы. Слышит чужой вдох.       — Найду и убью.       — Поз. Инициатором был я. В какой-то мере, — Антон всё-таки нашёл в себе силы посмотреть ему в глаза. — И искать не надо. Он у меня дома. Наверное.       — Ничего не понял.       — Пап, мы едем? — с надеждой на отрицательный ответ, спрашивает появившееся в проёме Совина.       — Да-да, — Дима разрывается между делами и разговором. — Ладно. Ложись, как хочешь. Можешь мои в ящике взять. Есть новые.       Антон согласно мычит и валится на диван, засыпая под быстрые сборы хозяев. Муська уходит с ними.

~*~*~*~*~

      Он в ловушке. Загнан в угол, а вокруг наточенные палки, пропитанные ядом нежеланных разговоров, встреч и невозможность спрятаться от всего этого. Не избежать ничего из перечисленного. Даже не отдалить. Антон долго делает вид, что спит. Настолько, что Поз садится рядом и смотрит в упор. Наигранное сопение в спинку дивана прерывается измученным стоном.       — Ты на меня давишь, — не оборачиваясь, в обивку говорит Антон.       — А ты в джинсах, — коротко констатирует факт Дима. Зарыться глубже не получается. Сдавшись, Антон переворачивается на спину, устраивает голову на подлокотник и складывает руки на груди.       — Знаете, доктор, — начинает он. Потом передумывает и соединяет ладони лодочкой. — Святой отец, я согрешил.       Его бьют по рукам:       — Ближе к делу, сын мой.       Антон смотрит в потолок, не понимая, как обосновать своё состояние, не рассказывая, что когда-то он попал на остров, потерпев кораблекрушение в начале двадцатого века. Что Арсений — лживое создание с этого острова, который вмешался в его судьбу и молча наблюдал бессмысленные попытки вернуться домой. Слушал, как скучает, как хочет обнять родных, как он планирует продолжить жить свою жизнь. Слушал и молчал о том, что, пересекая густой туман, остров будет откусывать его время каждый день, как за недели, а все его планы заведомо лишены воплощения. Арс мог всё вернуть если не на прежнее место, то хотя бы туда, где он мог бы банально попрощаться. Мама. При мысли о ней потолок размазывает, по виску в ухо ползёт неприятно и мокро. Антон прикрывается сгибом локтя. Горло сковывает спазмом, но он не разрешает себе выпустить эту боль.       — А я тут вспомнил себя, — Шаст кривит уголок губ и кусает себя, потому что через открытый рот грозит прорваться крик. Дима не спрашивает, не подгоняет. Он сначала ждёт, а затем уходит на кухню, чтобы принести воды. Антон садится и выпивает весь стакан, заталкивая ком эмоций в желудок. — Спасибо, но есть чего покрепче? — топить себя в алкоголе и жалеть он не собирается. Ему просто нужно, чтобы мышцы расслабились, а в голове всё притупилось ненадолго.       — Ты же бармен, когда это кому-то помогало? Попробуй на воде рассказать.       Антон усмехается — да у него так или иначе всё «на» ней, «под» и «в». И попробовал. Из далека, от детства к юности. С того, что укладывается в здравомыслие. Если не озвучивать года, его прошлое не вызывает вопросов. Кроме тех, как Антон вспомнил и почему ночевал под дверью друга. Для ответа на них приходиться вытаскивать на поверхность абсолютно всё. Переживать заново, проговаривать вслух. Где-то на моменте с озером и адской амфибией Дима всё-таки приносит по бутылке пива. Антона несло. Речь становилась быстрее и громче. Запястья он расчесывает до покраснения, хотелось вцепиться зубами и снять кожу — под ней зудело и жгло. Дима перехватывает руки, когда тот падает с обрыва.       — Прекрати, что ты делаешь? — Антон пытается выдернуть, но Позов держит крепко. — Прекрати, говорю, — он натягивает кожу, на которой набухли борозды от коротких ногтей, а где-то уже приступает кровь. Убедившись, что Шастун концентрируется на дыхании, а значит соображает, Дима уходит за аптечкой.       — Где Катя? — он задаёт вопрос вернувшемуся Диме, чтобы отвлечься, понимая, что ему нужна передышка. Смотрит на автоматизированные движения Поза, который мажет что-то по запястьям, даря прохладу, присыпает сверху лекарством и сейчас туго перевязывает бинтом. Становится чуть легче.       — Вчера к родителям поехала, у них ремонт. Должен был приехать дизайнер. Она помогала со сметой, решила остаться там на ночь.       Антон разглядывает работу, крутит руками, тянется почесать глаза и получает лёгкий подзатыльник.       — Хватит уже, у меня бинтов столько нет.       — Это всё, что тебя смущает?       Дима глубоко вздыхает:       — Не в обиду, Шаст. Как друг, я искренне хочу тебе верить. Но всё же это больше похоже на парамнезию.       — Было бы славно, — терминов Антон не знает, но соглашается. Со стороны это правда похоже на проделки мозга. Что его похитили, держали в каком-то подвале, он тронулся умом и сбежал, волоча за собой изуродованное воображение. Недалеко. — В таком случае меня можно вылечить. Я даже сопротивляться не буду, — он неосознанно ковыряет бинт, выдёргивая из него ворсинки. Дима массирует большим и указательным пальцами лоб и, кажется, совсем ему не верит. Ожидаемо. Что бы с Антоном ни происходило, катализатор его предварительного диагноза наставил капканов, сильно сужая круг для манёвров. Глупо рассчитывать, что они не пересекутся. Нужно быть готовым. Только не как в прошлый раз. Шаст морщится — джинсы в определённых местах уже приклеились, на внутренней стороне бедра подсохшая от спермы корка ощущается меткой собственного поражения, а места укусов подгорают изнутри клеймом.       — Что там с бутербродами? — пауза затянулось, благодаря чему урчание в животе отчётливо дало повод съехать с темы разговора.       — У Муськи спроси, — Дима встаёт, забирая недопитое пиво. — Придётся делиться с тобой полноценным обедом. Сидеть в комнате не хочется и не можется, а вот душ хочется невыносимо. Только мочить бинты жалко. Иррационально кажется, что стоит развязать, и вернётся желание расковырять всё до суставов.       По дороге в ванную он примирительно поднимает ладонь на выглянувшего из кухни Димы и закрывает за собой дверь. В зеркале над раковиной какой-то псих с грустными глазами. Врубив холодную воду, Антон несколько раз набирает её ладонями. Поднимает голову и снова смотрит на отражение. Опускает взгляд на челюсть, вспоминает укус. И вспоминает, как Арс влажно и сильно вёл языком по щеке, помечая, как псина, ещё в первый раз. Оттолкнул тогда, трахнул сейчас — закономерно. И оба раза Шастун требовал сам. Оттянув ворот футболки, натыкается на характерные следы, давит их пальцами — не галлюцинации.       — Ты идиот, — отражению до пизды. Вцепившись в края раковины, добавляет, — конченный. — Зрачки в ответ расширяются, слабая искра вспыхивает и гаснет. Антон дёргается, приближает лицо к зеркалу и некрасиво оттягивает тонкую кожу под глазами, но там только паутина лопнувших сосудов от усталости. Лучше бы ему показалось. В дверь нетактично раздаётся стук.       — Нормально всё! Иду, — бросает он. Умывается ещё раз, прикрывает глаза и длинно выдыхает. Мочевой пузырь сигнализирует, что ему тоже нужно уделить внимание, и это становится очередной проблемой. Антона передёргивает от ощущения грязи. Хочется залезть в стиральную машинку и накрутить себя по полной. Даже если плюнуть и принять душ, у Димы нет для него одежды. Любые брюки будут почти до колена. Сцепив зубы, Шастун заканчивает с потребностями, моет руки и выходит к Диме.       — Какие планы? — Дима оборачивается к нему, осматривает — незаметно, по его мнению, — и возвращается к подогретой на плите еде. От запаха и вида сытных и румяных котлет с картошкой у Антона машинально скапливается слюна. Рецепторы добивают нарезанные рядом свежие огурцы. Он действительно голоден.       — Дом, ванна, сон. Вечером на работу.       — Я подвезу, — не дав Шасту возразить, сразу поясняет, — это не вопрос, — и ставит перед ним тарелку, как жирную точку. Антону остаётся только нервно хрустеть овощем — в данной ситуации аргументов для спора попросту нет.

~*~*~*~*~

      Оперевшись бедром о капот машины, Антон смотрит на свои окна, докуривая последнюю сигарету. Свет не горит, а его всё равно колотит. В какой-то момент осознаёт, что боится самого себя сильнее, чем неминуемой встречи и разговора. Он не уверен, что справится с той частью себя, которая отбита наглухо и держит в заложниках чувство собственного достоинства, разум и рациональное мышление. Ту часть, которая сдуру может подпустить ближе. Вплотную. Намертво.       Дима звенит ключами из бардачка, закрывает машину и идёт к подъезду. На секунду Шастун даже думает, что подождать здесь — хорошая идея. Но потом понимает, что перед смертью не надышишься, и идёт следом.       На своём этаже, у двери, топчется на месте, с нервозности чуть не позвонив в квартиру в ожидании ответа. Дёргает ручку и замирает, переваривая факт того, что она не поддаётся. Серьёзно?       — Закрыто…       — … догадался Штирлиц. — Неуместная шутка без улыбки как олицетворение ситуации. — Подвинься. Я как чувствовал, — он подбрасывает в руках связку ключей — дубликат, переданный ему Антоном ещё год назад на всякий случай. Заходит первым, осматривает комнаты и возвращается к застывшему у порога парню.       — Нет никого.       Мысленно дав пощёчину той самой своей части, которая предприняла попытку расстроиться, Антон быстро проверяет всё сам. В спальне, как в сказке, точно кто-то спал на его кровати. Тот, кто оставил её незаправленной специально, чтобы не усомниться в реальности.       — Ничего не пропало? — Дима выглядит обеспокоенно. Антон в ответ недовольно кривится. — Ты уверен, что нужно сегодня идти на работу? Я могу сам с Ильёй поговорить и…       — Нет, — слишком резко обрывает его Шастун. — Я в порядке. И буду в порядке, — обещает он уже спокойнее.       — Как скажешь. Тогда на связи?.. — дождавшись утвердительного кивка, уходит, что-то ворча о дураках и проблемах. Антон стоит какое-то время возле двери, хмурится и закрывает её оставленными ключами.       До смены не так много времени, поэтому раздеваться он начинает по пути в ванную. Набирая воду, сидит на бортике и старается удержать в голове очередной поток сознания. Собственный голос разделился на два противоположных мнения и видения ситуации. Ещё чуть-чуть, и он начнёт спорить сам с собой. Никакой гармонии и единения в том, что Арсений зло со скотским характером. Потому что откуда-то выпрыгивает бесхребетное «Но» с горстью противоречий. Раздражённо снимая оставшуюся одежду, Антон залезает в воду.       Есть большая разница в выборе: жизнь или смерть и смерть или жизнь без всего и всех тех, кто был дорог, кого любил. Антона, чёрт возьми, не спрашивали, ему всучили новый сценарий, отправив старый в шредер. Здесь торжественный выход «Но», где Антон сам проваливается в сюжетную дыру с романтической линией. Ломая ногти и забивая под них грязь, он почти выбирается, трясущимися руками хватаясь за края обрыва. Выбирается, чтобы столкнуться с ожидающим его наверху Арсением. Тот сидит на корточках в этом воображаемом моменте, склоняет голову на бок, улыбается нагло и хватает Антона, отцепляя руки от земли. Не отпускает и не помогает выбраться, будто даёт запоздалый выбор. Шаст измученно стонет, задерживает дыхание и сползает в ванне под воду. Долго не продерживается — торчащим коленям холодно, а под бинтами знакомо покалывает. Вынырнув, зачёсывает мокрые волосы назад, смотрит в потолок и чувствует, как веки тяжелеют. Сильно клонит в сон, и он заставляет себя, наконец, помыться и выйти подремать хотя бы несколько минут.       И, конечно, опаздывает — подремать было фатальной ошибкой. Теперь он как пластилин в детских руках: раздавленный, растёртый и слепленный в сложноузноваемое нечто вваливается в клуб. У барной стойки разъярённой толпы не наблюдалось, со стороны вообще казалось, что напитки материализуются сами по себе. И это худший знак. Антон знает, что его местная фея Динь-динь — администратор в бренном мире — уже намешала ему отдельный коктейль с горкой пиздюлей. Самые страшные в гневе люди обладают невысоким ростом, хрупким телосложением и ангельским лицом. Девушка за баром едва заметно прищурилась, увидев крадущиеся в сторону подсобки два метра без трёх сантиметров. Когда, переодевшись и выйдя к людям, Антон встаёт рядом, она многообещающе насаживает лимон на нож. Не к добру.       — Привет, Окс, — он сглатывает слюну и кашляет.       Оксана осматривает его с головы до ног и вздыхает. Подсунув под нос лимон на кончике ножа, улыбается одним уголком рта.       — Думала прибить тебя, но ты и так выглядишь трупом. Не первой свежести.       — Я помылся, — и это единственное, где он может побороться в споре. — Прости.       — Бог простит. Продолжай, — она отдаёт ему нож.       — Меня не спрашивали? — отвратительная заинтересованность в голосе бесит даже самого Антона.       — Да. Совесть твоя приходила. Плакала, искала.       — Оксан, мне правда стыдно, — он складывает в умоляющем жесте ладони, опускает голову, а потом по щенячьи смотрит исподлобья. — Так как, спрашивали?       — Нет.       — Парень! — зовёт один из посетителей, и Оксана, кивнув в его сторону, уходит. Извинения не приняты.       — Что для вас?..       Антон старается полностью переключиться на работу. И, в целом, у него это получается, за исключением периодического сканирования толпы на наличие знакомого лица. Всё на столько привычно, что кажется ненастоящим. Словно его дурят, вокруг массовка и вот-вот вылетит Попов со своими дикими пешками. Паранойя разбухает с невероятной скоростью с каждым пройденным часом рабочей смены. Он даже рассматривает вариант заночевать в подсобке, но одёргивает себя в последний момент, решая оставить это на крайний случай.       Никто не приходит. Ни в этот вечер, ни в последующий.       Извращенный психологический ход, которым Антона затоптало. Оставаться один на один со своими мыслями чревато последствиями. Он проходил это. Куда проще на первых эмоциях дать в лицо, проораться и вышвырнуть на улицу и из головы. Но когда нет выхода агрессии, её пытается тушить нечто иное. Жалкое и сердечное. Оно подкинуло ему ужасный и эгоистичный вывод, от которого мурашки покрывают руки, вынуждая волоски встать дыбом — его близкие остались в его памяти навсегда живыми, как и Антон для них. Никто не пережил страшный опыт похорон, не прощались у деревянного ящика, не видели безжизненное тело и изменённые смертью лица любимых людей. Без вести пропавший человек навсегда остаётся пропавшим. Лучше иметь надежду, чем ставить точку и доживать с огромной дырой в душе.       Отработав третью смену без происшествий, он всё же отвечает на звонок Иры. Рефлексировать на чужие подлые поступки и самому поступать также, как минимум, лицемерно. Он старается вести разговор сдержанно, голос делать бодрее, даже шутить. У двери в квартиру немного сбивается, потому что открывает её с одного оборота, когда закрывал определённо на два. Кажется, смеётся не в тему диалога — не угадал эмоцию. Сняв кроссовки, идёт почему-то в спальню, включает свет и громко выдыхает. Так, что это слышит Ира.       — Антон?       — Да. Да, конечно, — отвечает он. На кровати лежит сложенный вдвое листок.       — Что «конечно», о чём ты?       — Прости, я… — жмурится, трёт глаза, но записка не исчезает, — Я перезвоню, прости. — Сбрасывает вызов, подходит ближе и медленно открывает послание.       «Напомни, Антон, насколько крепок твой сон? Почувствуешь ли чье-то присутствие, что кто-то стоит возле твоей кровати и наблюдает, как ты спишь?»       — Псих.       За окном что-то с грохотом падает, и Шастун подпрыгивает на месте. Вытирает испарину со лба и комкает записку. Связки родных ключей к ней не прилагалась.