Архив сказок

      Движение через три следующие деревни было намного более плавным. Они остановились только для того, чтобы Фараша восстановила силы, а в остальном придерживались дороги. Сонхун был рад этому. Вмешательство в дела других сказывалось слишком негативно, как морально, так и физически. У него было больше вопросов, чем ответов, и мировоззрение постепенно приобретало циничный оттенок.       В нём произошла неуловимая перемена.       Первым предупреждающим знаком для Гелиоса стало то, что произошло в то утро, когда они покинули дом Сайсаки. Вместо того, чтобы сесть перед Гелиосом, принц предпочёл сесть позади него. Это был молчаливый выбор, и он не подлежал обсуждению. Всякий раз, когда они снова были готовы взобраться на Фарашу, он делал тот же выбор и садился сзади.       Вторым предупреждающим знаком было отсутствие у него вопросов. Гелиос знал, что они проносились в его голове со скоростью одной мили в минуту, но то ли из-за гордости, то ли из-за простого безразличия Сонхун воздерживался от вопроса, который так и рвался с его губ. В те немногие случаи, когда Гелиос мог видеть лицо Сонхуна, глаза молодого мужчины были опущены, словно тот был в размышлениях о чём-то, что было далеко от того места, где они находились. Его губы всегда были сжаты в тонкую линию, а щёки перестали покрываться румянцем.       Третье изменение было самым радикальным из всех, тем, что действительно вызвало беспокойство Гелиоса. Принц сложил плащ, в котором был на протяжении всего их путешествия, и убрал его в сумку, даже не взглянув в его сторону. Правда, чем дальше на юг они продвигались, тем теплее становилось, но не настолько, чтобы вовсе снимать плащ. Сам Гелиос всё ещё не планировал избавляться от верхней одежды, ведь пробегающий время от времени по телу холодок надолго и глубоко оставался в костях.       Гелиос мог бы списать рассеянность компаньона на усталость от их продолжительного путешествия и мрачное откровение о таком чудовище, скрытом в пределах, казалось бы, счастливой деревни. Он мог бы, но здравый смысл подсказывал ему, что дело гораздо глубже.       — Тебе не любопытно? — наконец спросил он первым, сдаваясь. Сонхун не подал виду, что услышал его.       Одна его рука свободно лежала на талии Гелиоса, а другая на его плече. Он держал его так, как будто это был вынужденный жест с его стороны и ничего более. Это было довольно раздражающе, но Гелиос не мог сказать почему именно. Замедлив ход Фараши, Гелиос переместил руки Сонхуна на свою талию, и только теперь молодой мужчина вырвался из своих мыслей обратно в реальность.       — Не перегибай палку.       В его голосе был малейший намёк на нервозность, и Гелиос понял, в чём дело.       — Значит, всё же любопытно, — сказал он, стараясь спрятать улыбку.       — Я не имею ни малейшего представления, о чём ты говоришь, — пробормотал Сонхун.       Наступил период молчания, в течение которого Гелиос обдумывал, что он может сказать принцу и какую часть из этого ему будет уместно сейчас услышать. Тому, возможно, не хотелось бы знать более мелкие детали всего этого, но именно по этим деталям можно было понять, как именно он так хорошо познакомился с Крижаном Заланом.       — Я утолю твоё любопытство, если только ты позволишь мне, мой принц.       Было трудно объяснить, зачем Гелиос сказал подобное, но это вызвало ожидаемую реакцию. Постепенно он почувствовал, как тело Сонхуна расслабляется, а затем ощутил, как подбородок компаньона очень деликатно и осторожно лёг на его плечо. Он вновь подавил улыбку и сосредоточился на том, чтобы вести Фарашу по грязной тропинке. Тёплое ощущение, пробегавшее по его коже всякий раз, когда он прикасался к Сонхуну, становилось всё жарче по мере того, как он раскрывал себя своему путнику. Это, казалось, могло привести к потере рассудка, чего уж точно не хотелось прямо сейчас.       — Почему ты позволяешь ему обращаться к тебе так нежно?       Именно такая формулировка предложения застала Гелиоса врасплох. Действительно, почему он позволяет? Сонхун знал Гелиоса лучше, чем могло утверждать большинство его знакомых, и принцу было нетрудно прийти к выводу, что очень немногие люди могли обращаться к нему так же ласково, как Крижан. Однако тот делал это в течение многих лет, и Гелиос уже перестал замечать, как они обращаются друг к другу, хотя сам всегда был осторожен и никогда не использовал такие термины по отношению к другим. Ближе всего к ласковости в обращениях он подошёл именно с Сонхуном, когда называл его «мой принц». Каким-то образом эти слова сами срывались с его губ и казались чем-то абсолютно нормальным и в какой-то степени нежным.       Смысл вопроса Сонхуна был не в том, чтобы узнать, что означали эти слова, а в том, почему Гелиос позволял так себя называть. И чтобы ответить на это, ему придётся ответить на огромное количество вопросов, помещённых между строк.       — Когда я знал его лучше, — осторожно начал Гелиос, — он был другим человеком. Учителем, если так можно сказать, в те годы, когда я посещал академию Драконум. Даже тогда, должен признать, у лорда Залана было определённое чутьё. Он был очаровательным мужчиной. Хитрый, но мудрый, молодой, но не по годам сообразительный. Я ему всегда нравился. В его глазах мы с друзьями не могли ошибиться. И хотя я был благодарен ему за доверие и сострадание, я начал понимать, что с годами он становился всё меньше тем человеком, которого я знал, и всё больше незнакомцем, которого я не знал. Единственное, что оставалось неизменным, — нежный блеск в его глазах, когда он называл меня «дорогой».       Гелиос медленно погружался в воспоминания о давно минувших годах и не обращал внимания на напряжённые руки Сонхуна. За все те годы, что он тренировался в академии, он установил с Крижаном Заланом связь, которой завидовали многие, и если бы Гелиос уделил чуть больше внимания мелочам, то заметил бы зависть и ревность человека, куда более близкого ныне, чем кто-либо другой.       — Ты — рыцарь-дракон? — тихо спросил Сонхун, желая увести разговор от человека, которого он предпочёл бы забыть.       — Да, — ответил Гелиос. — Окончил с отличием и медалью за особые заслуги в академии.       — Должно быть, приятно посещать самый элитный институт воинов на континенте, — Сонхун сказал это с оттенком горечи. Жестокость курса и строгие тренировки были как достоинством, так и недостатком репутации Драконума. Большинство королевских семей не осмеливались отправлять своих детей в академию, особенно если они были единственными сыновьями короля. Не было никаких сомнений, что Сонхуну как имперскому принцу Мугунхвы было запрещено посещать академию. Его должны были обучать в стенах дворца, где не будет никакого бессмысленного дурачества, которое можно было бы проводить обманным путём параллельно с уроками.       — Есть ли что-нибудь ещё, что ты хотел бы узнать, мой принц? — Гелиос был настроен великодушно. Он ответил бы на любое любопытство Сонхуна, если бы это означало, что принц отойдёт от глубоких волн мыслей, разбивающихся друг о друга в океане его головы. Он также хотел, чтобы Сонхун забыл человека, которым он был в палатке в тот вечер. Он вовсе не был таким. И он не был тем молодым человеком, которого Крижан Залан хотел снова в нём увидеть. Гелиос изменился — к лучшему или к худшему, — и Сонхун был единственным человеком, который знал его таким, каким он был сегодня, слиянием всего хорошего и плохого, что произошло с ним.       — Не сегодня, — просто ответил Сонхун, снова успокаиваясь. Он изменил положение головы, чтобы положить на плечо Гелиоса лоб. Это было небольшое движение, но Гелиос обнаружил, что оно причиняет ему большой дискомфорт довольно странным образом. Он почувствовал себя ещё более сбитым с толку, когда Сонхун охотно придвинулся ближе к Гелиосу, крепко обхватив руками его грудь и уткнувшись лицом в его спину. Он что-то пробормотал себе под нос, и Гелиос пожалел, что не расслышал, чувствуя, что это имеет большое значение. Но разгадку тайн мыслей принца придётся отложить на другой день, потому что сейчас они приближались к долинам, ближайшим к болоту Цзиньхонг. Это будет последний раз, когда Сонхун сможет отдохнуть спокойно, потому что Виверн не даст им возможности закрыть глаза без страха за свои жизни.       Болото Цзиньхонг, по слухам, было залито кровью жертв Виверна. Так и появилось название. Они были ещё далеко, но внешний вид долины, по которой скакала Фараша, слишком красноречиво говорил о том, что до болота всего полдня езды, если она прибавит ходу. Деревья теперь остались далеко позади, а тонкая травка, по которой они шли, стала редкой. Свежий воздух становился теплее и влажнее. Одежда Гелиоса начала всё плотнее прилипать к телу по мере того, как Сонхун прижимался к его спине, но просить ослабить хватку вовсе не хотелось. Достаточно скоро их пути разойдутся, и принц будет действовать уже на своё усмотрение. И Гелиос не думает, что к концу всего этого тот когда-либо захочет увидеть его снова.       Фараша шла дальше по долине, её копыта не снижали темп. Даже её небольшого самосознания хватало для того, чтобы понять, что в этом месте не стоит задерживаться. Гелиос изо всех сил пытался замедлиться, чтобы не потерять принца по дороге, однако Фараше на это было вообще всё равно: она хотела выбраться из болота прежде, чем её копыта начнут погрязать в липкой грязи. С расстояния, на котором они находились, Гелиос мог видеть, как багровый пар над болотом приближается к ним. Даже он должен был признать, что болото Цзиньхонг было не тем местом, куда ему хотелось бы отправиться.       Это место во многом не походило на леса Килгарры, открытый воздух делал их положение смертельно опасным. Если Виверн заметит их, спрятаться будет невозможно. И если они сделают несвоевременный шаг, то упадут в кроваво-красные воды и сгниют самой ужасной смертью, когда скелеты заблудившихся путешественников будут цепляться за их лодыжки, чтобы они не смогли пройти и избежать той участи, которой не смогли избежать они. Слабый визг с небес не заставил Гелиоса почувствовать себя лучше. Чем ближе они подходили к болоту, тем громче становились крики.       Виверн жил на вершине башни, которая мало чем отличалась от той, в которой Сонхун провёл свои десять лет заточения. За исключением того, что эта башня выросла из глубоких вод болота, в которых, если попытаться приблизиться, можно запросто утонуть. Предполагалось, что пробраться через них будет трудно, даже невозможно, но за два этих месяца Гелиос и так совершил много невозможного. Он был уверен, что они преодолеют болото целыми и невредимыми, хоть и до ужаса уставшими. Он не был слишком горд, чтобы признать, что обитающее здесь существо имеет преимущество перед его мирским «я».       И хотя история о встрече принца и его спутника с ужасным Виверном рассказывалась спустя столетия после их мирной кончины, сейчас её не услышать. История о несчастной душе, которая молилась день и ночь о прибытии этого принца и его спутника, имеет гораздо большее значение, поскольку она касается жизни и смерти человека, которого он очень любит.       Если империя Мугунхва располагалась по одну сторону обширного леса Килгарра, то остров Бейтир — по другую, их разделяло десятидневное путешествие, которое мог совершить только корабль, поскольку пеший путь был слишком опасен, чтобы даже гипотетически рассматривать его. По этой причине остров нечасто посещали гости. Жители Бейтира держались особняком и жили своими собственными традициями. Хотя они ценили уважение других королевств, в их собственном царстве царило спокойствие, невиданное ранее во всех восточных землях. К сожалению, такому спокойствию не суждено было продлиться долго.       На остров были устремлены завистливые взгляды. Глаза, жаждущие несметных сокровищ, скрытых в пышной зелени и кристально-голубых водах. Это правда, что Бейтир был местом исключительного богатства, уступающим только Мугунхве. И хотя остров поддерживал мирные отношения с империей, сказать то же самое обо всех других нациях было нельзя, поэтому вскоре жизнь молодого принца-островитянина была поставлена под угрозу.       Будучи всего лишь младенцем, к тому же потерявшим отца, он не имел средств для своей защиты. Доверив королевство человеку, которого они знали всю свою жизнь, члены королевской семьи бежали. Глубокой ночью, когда только серебристый лунный свет освещал их опасное путешествие по густому лесу, семья Фиада сбежала в страну, где они были неизвестными, но в безопасности.       С того дня остров Бейтир оказался втянутым в тайную войну с врагом, имени которого никто не знал. Десять лет назад семья Фиада исчезла, как ветер. Их имена стали яркими звёздами на тёмном небе, что шёпотом произносили только в тени как символ надежды на мирное будущее. На их место, подобно солнцу, взошло другое имя, которое следовало воспевать с высокой хвалой и почитать с той же преданностью, какую завоевал некогда сам бывший король.       Оно, однако, не смогло избежать собственных мрачных перешёптываний. По этим перешёптываниям никто бы не догадался, что речь идёт о регенте Бейтира, но она шла именно о нём.       Прозвище Синяя Борода появилось из диких историй, рассказываемых у костра, которые повествуют о печально известных браках Хваль Чонсона. В глазах одних он прожил непростую жизнь, а в глазах других — праведную. Дворянство под его руководством не осмеливалось распускать такие легкомысленные слухи, но горожан никогда нельзя было удержать от сплетен. В конце концов, именно из их рядов их регент взял себе жён. Девушек нежного возраста, мечтающих о сказочном браке. И первый брак действительно был похож на сказку, до тех пор пока невеста не исчезла.       У девушки был неутолимый аппетит ко всей роскоши мира. Когда человек происходил из низшего класса, это было само собой разумеющимся. Он потакал ей. Позволял ей иметь всё, что ей заблагорассудится. Свободно бродить с друзьями из её прошлого и танцевать на вечеринках, о которых она, возможно, раньше и не мечтала. Он потакал всем её прихотям: это защищало её от политической борьбы, которую ему нужно было вести. Взамен он попросил только об одном, но она не выполнила его просьбу.       Все они. Все шестеро.       Волновали ли его слухи? Нет, ни в малейшей степени. Все они были диковинными. Как будто у него было достаточно времени, чтобы лишить сплетников жизни и похоронить их безжизненные тела у себя под ногами. Даже если бы он захотел, это было просто невозможно. На Чонсона свалилось слишком много забот, чтобы он мог думать о таком плане действий. Но слухи распространялись быстрее лесного пожара. Они накапливали силы, переходя с места на место, пока их ярость не вышла за рамки приручения.       Да, Чонсону было наплевать на слухи, но всем остальным было наплевать на правду.       В каком-то смысле это играло ему на руку. Ни один член парламента не сомневался в его выборе. Они прислушивались к его доводам и давали дельные советы, но ни разу не подвергали сомнению его приказ. Они были бдительны в своём поведении, боясь, что Чонсон может решить взять себе в жёны одну из их дочерей или сестёр. Боялись, что, как только он положит на них глаз, они могут исчезнуть, как и все остальные. Но были ещё и те, кто изо всех сил старался усложнить ему жизнь, часто используя слухи, чтобы попытаться немного напугать его. Тактика была в лучшем случае детской, но министр иностранных дел делал всё, что мог. Чонсону стоит отдать ему должное.       Ли Хёнсук был высоким мужчиной со вспыльчивым характером. Приятное лицо с отвратительным содержанием. Ходячее противоречие. Как в жизни, так и в политике. Сначала он проповедовал членам двора о том, как наилучшим образом сохранить самобытность Бейтира, пока она распространяется на другие королевства. А потом тайно заключал сделки, которые обеспечили бы ему роскошный образ жизни, если бы были налажены связи с другими странами, независимо от того, насколько пагубно это могло быть для граждан Бейтира. Он был самым большим противником Чонсона и любил бросать ему вызов во всём подряд. Однако молодой мужчина всегда находил выход. И их споры всегда заканчивались в пользу Чонсона, в то время как Хёнсуку оставалось лишь кипеть от ярости.       Это делало бы эти дни стоящими того, чтобы их прожить, если бы у Чонсона не было причины отчаиваться за пределами глубин огромного бушующего океана. Ведь единственный человек, с которым он когда-либо делился пониманием, единственный человек, от которого ему когда-либо удавалось урвать немного настоящей любви и доверия, лежал на кровати, спрятанной в углу замка, крепко спящим, словно был мёртв. Единственными признаками жизни в нём были медленные вдохи, поднимающиеся и опускающиеся из груди Сон Чонвона. Какие сны он плёл в этом вечном забытье, Чонсон не знал. Он выглядел завораживающе мирным, и одного его вида было достаточно, чтобы Чонсон мог прожить ещё один день.       Многие знали о его присутствии в королевстве. Он приехал сюда давным-давно, сам спасаясь от некой угрозы. И остров Бейтир стал его убежищем. В то время Чонсон ещё не знал, что проклятие бесконечного сна будет воплощено им самим, хотя и понятия не имел, как оно работает. Чонвон был не особенно откровенен в деталях. И он понимал почему. Когда Чонвон только прибыл на остров, Чонсон не был воплощением радости и приветливости гостям. Оказавшись в центре жарких споров между членами палаты, старший вспылил.       В ту пору Чонсон легко впадал в гнев, из-за чего кричал и огрызался на каждого, кто смотрел в его сторону. Слуги дома быстро научились не вступать с ним в прямой контакт и избегали попадания под горячую руку в моменты таких приступов злости, однако Чонвон только-только прибыл и даже не подозревал, с чем столкнётся. Когда дверь отворилась, Чонсон подумал, что это кто-то из обитателей дома, в то время как на самом деле это был слегка испуганный и шокированный пятнадцатилетний парень. Прошло восемь лет с того рокового дня и пять лет с тех пор, как исполнилось проклятие.       — Разве я не говорил, чтобы мы оставили это дело на завтра? Или твоя тупая голова настолько глубоко застряла в твоей заднице, что ты уже не слышишь приказов?       Каково же было неприятно чувство стыда Чонсона, когда он обернулся и увидел очень смущённую пару карих глаз, уставившихся на него в смятении.       Краска отхлынула от его лица, и он тут же извинился. Тем не менее стоящее перед ним молодое существо не выглядело убеждённым в том, что человек, который бросил столь грубое оскорбление ранее, действительно может раскаиваться в сказанном.       Чтобы загладить вину перед Чонвоном, он держался на почтительном расстоянии в первые несколько месяцев, как тот прибыл в Бейтир. По правде говоря, он не знал, как смотреть в лицо юному парнишке после произошедшего. Он никогда не чувствовал, чтобы румянец так сильно заливал его щёки, как в ту ночь. Обычно сдержанный перед лицом таких споров и проблем, в тот вечер он был выведен из себя упоминанием его прошлых браков. Это оскорбляло, когда такие личные подробности раскрывали для всех остальных, чтобы использовать их против тебя, просто потому, что не знали, как ещё разбить твою совершенно здравую логику. Чонсон уже привык к завистливым взглядам некоторых министров и членов парламента. Он также привык к шёпоту и двусмысленным фразам. Но он не знал, как справиться с этим смущением, потому что это был молодой человек, которого он должен был укрывать от его собственных проблем. А всё, что совершил в итоге он, — это нажил себе врага из незнакомца.       Но он жестоко ошибся в своих предположениях.       Оказалось, что Чонвон, в свою очередь, посчитал более оскорбительным то, что Чонсон предпочёл избегать его, чем поговорить с ним. Более того, он нашёл это тяготящим. И поэтому молодой маркиз из королевства Ёнвон разыскал регента Бейтира, зайдя в своих поисках так далеко, что последовал за ним на конференцию в большой зал дворца. Сидя рядом с троном короля, только Чонсон мог видеть двери большого зала, поэтому только он заметил, как Чонвон проскользнул внутрь. Министры в это время совершенно глупо спорили о внешнеполитических изменениях, о которых они будто бы ничего не слышали и не знали. Чонвон приложил палец к губам, молча попросив, чтобы Чонсон не упоминал о нём. Он и без того посетил множество таких конференций в своей собственной стране, и споры здесь ему были нисколько не интересны.       Чонсон оказался приворожён этим милым жестом.       — Ещё раз приношу извинения за своё поведение в тот вечер, — когда совещание было окончено, Чонсон выскользнул на балкон, где стоял Чонвон и любовался пышной листвой, растущей вокруг чёрных перил. Молодой человек улыбнулся ему своими пухлыми и румяными щеками, прищурив очаровательного разреза глаза.       — Вам не стоит извиняться, господин, — ответил он. — У всех нас есть свои моменты слабости, — он повернулся, чтобы вдохнуть аромат болотного розмарина. Маленькие лепестки словно скользили по его коже под порывами ветра. — Мне больше любопытно узнать, когда вы присоединитесь ко мне за ужином. Довольно одиноко есть в столовой совершенно одному.       — Мне казалось, что ты не желаешь моего присутствия, — признался Чонсон.       — Совершенно верно, я не хочу, чтобы вы были конкретно там… — сердце Чонсона забилось в груди, он подумал, что был прав, полагая, что Чонвон ненавидит его за эту глупую ошибку. — Мне бы просто хотелось вашей компании, — лукаво закончил он.       Чонсон обнаружил, что с облегчением улыбается.       — Конечно, — ответил он. — Я тоже не против твоей компании.       С тех пор они проводили все свои трапезы вместе. Чонсон больше не вставал задолго до рассвета и не направлялся в свой кабинет, где работал до сумерек. Вместо этого он направлялся в небольшую столовую, где можно было найти две тарелки, заполненные традиционным ирландским завтраком. Это продолжалось некоторое время, пока не стало так привычно, что Чонсон уже не мог дождаться каждой новой встречи с юношей.       — Вы никогда не уходили так рано, даже ради её светлости, — заметил Каллум Бирн. О ком именно он говорил, Чонсон не знал, но потом понял, что никогда не ходил домой обедать с кем-либо из бывших шестерых жён, если только это не было на официальной встрече.       Он проводил всё больше времени вдали от дома министров, если только его присутствие не было абсолютно необходимо. Теперь он проводил время с Чонвоном в садах или у пианино. Они устраивали пикники под звёздами и завтракали в лесу. Они плавали вокруг острова на маленькой лодке и путешествовали по ночным рынкам маленьких городов Бейтира. От заката до рассвета они были в компании друг друга, и вскоре Чонвон стал предметом разговоров всего королевства.       Он услышал эти шёпотки сразу же после прибытия в Бейтир. На самом деле, слухи распространились до самого Ёнвона, но там он никогда не обращал на них внимания. Однако, находясь в одной комнате с Чонсоном, дыша тем же воздухом, что и он, он начал позволять любопытству брать своё и в конце концов задал ему единственный вопрос, который вертелся у него на кончиках губ.       — Хён, — позвал он. Старший тут же вытянулся по стойке смирно и сел рядом с Чонвоном за пианино. Они давно оставили позади титулы лордов и дворян, выбрав вместо этого интимные обращения близких знакомых.       Чонсон положил пальцы на пианино, думая, что Чонвон хочет сыграть вместе что-нибудь. Младший начал направлять пальцы Чонсона по клавишам, рано уяснив, что Чонсон не слишком хорош в музыкальных инструментах любого рода. Пока они играли тихую мелодию, Чонвон обнаружил, что лучшего времени, чтобы спросить, не будет. Если он хотел знать, ему просто нужно было покончить с этим.       — Что случилось с твоими жёнами?       Вместе они взяли не ту ноту, и резкий диссонансный шум заставил их обоих замереть.       — До тебя дошли сплетни…       Чонвону не нужно было отвечать, потому что Чонсон уже точно знал, кто рассказал молодому лорду о его предыдущих браках. От них в любом случае было не скрыться. Они были частью Чонсона, нравилось ему это или нет.       — Они умерли, — просто ответил он.       — Все они? — настаивал Чонвон.       — Все они.       После этого на некоторое время стало тихо. Чонсон не знал, о чём думает Чонвон. Младший преуспевал в сокрытии своих эмоции, когда ему того хотелось. Такова была способность благородства. У Чонсона не было возможности зацикливаться на этих мыслях, потому что Чонвон просто продолжил играть на пианино его пальцами. Как будто то, что он только что сказал, его совсем не волновало. И тогда он начал ценить Чонвона не просто как человека, который заполнит пустоту в его жизни, но и как друга, которому он может доверять и которому может довериться.       Итак, он решил проверить это.       Было три правила, которые Чонсон сразу же предъявлял своим жёнам в их брачные ночи. Первое: не выходить за пределы портов без разрешения. На водах были беззаконные пираты, которые ждали, чтобы напасть в любой момент. Взятие человека в плен для своих корыстных целей было для них обыденностью. Второе: не принимать никаких напитков, предлагаемых палатой министров или членами парламента. Среди них есть те, кто охотно отравит другого, чтобы удовлетворить свои потребности или даже просто ради острых ощущений. И третье: не открывать самую дальнюю дверь в зале зеркал. Это не разрешалось ни при каких обстоятельствах. Эти три правила были ценой вседозволенности в остальных аспектах. И если первые два правила могли быть нарушены случайно и повлечь за собой ожидаемый результат, то третье было окутано тайной. Чонсон более всего ценил именно третье правило, и именно эту просьбу его бывшие жёны нарушали одна за другой без промедления.       Чонвон, однако, ничего подобного не сделал.       Он преуспел во всех из них и ни разу не поддался искушению открыть дверь, которая никогда не увидит дневного света, даже если его любопытство и умоляло его об этом. Именно тогда Чонсон понял, что безнадёжно влюбился. И вот пришла она. Пришла, когда Чонсон сиял от счастья ярче любой звезды во всех галактиках вместе взятых.       Фея Терний.       Она насмехалась над ним, пока он горбился над, казалось бы, безжизненным телом Чонвона. Она хихикала с пустотой, которая затронула самые уязвимые уголки души Чонсона, но он знал, что это бесполезно. Он знал, что она не собирается его жалеть.       — Я говорила тебе, что у тебя будет тот, кто будет прислушиваться к каждому твоему слову и любить тебя безоговорочно, но я никогда не обещала того, что ты сможешь его удержать, — безжалостно говорила она.       К тому времени он уже дал ей то, что она хотела. Кольцо с его пальца, в котором был самый чудесный кристалл, который он когда-либо видел. Она так отчаянно хотела его, что пыталась заставить регента отдать его ей с тех пор, как впервые пришла к нему. Но он так и не сдался. Никогда не позволял ей видеть, как его решимость слабеет. Но затем она дала ему то, чего он желал более всего на свете, а он так и не удосужился спросить, как она это сделала. Он был ослеплён благословением, которым стал для него Сон Чонвон, и отдал ей кольцо, даже не осознавая, что оно сорвалось с его пальца. Вместе они провели три чудесных года до ночи восемнадцатилетия Чонвона, когда он рухнул в объятия Чонсона, нежно поцеловав его в лоб мерцающими глазами, которые отражали абсолютную любовь и привязанность.       Когда ей надоело играть со своими шахматными фигурами, фея ушла, и вскоре после неё появились ещё три существа.       Он поднял свой меч на них, и появились три мерцающих огонька.       — Покажите себя! — проревел он хриплым голосом, слёзы текли по его щекам.       — Не отчаивайся, лорд Хваль, это мы, феи Санктума. Мы пришли помочь тебе.       Он сидел неподвижно, не замечая их слов. Не понимая, что из груди Чонвона вытекала жизнь, которую нужно было спасать. Он мог думать только о том, что это была его собственная вина. Он был настолько глуп, что поверил, что это жалкое существо позволит ему жить в мире с единственным человеком, с которым он хотел провести всю вечность. С единственным человеком, чья улыбка никогда не переставала зажигать пламя его сердца и разжигать страсть, которая давно умерла.       Чонвон научил его радоваться жизни и её чудесным диковинкам, а не просто проживать один день за другим. Он давно перестал нюхать розы и купаться в солнечном свете, потому что это не приносило пользы его повседневной рутине. Но теперь, когда он снова вкусил что-то столь прекрасное, это жестоко забрали у него, не оставив ничего, кроме зияющей дыры в его груди, где раньше было его сердце, ибо теперь оно умирало вместе с зачарованным Чонвоном.       Его «спящую красавицу» унесли в его личные покои. Чонсон посещал эту комнату каждый день без пропусков и ждал человека, который принесёт ему лекарство. Феи Санктума были ясны в своих инструкциях, и Чонсон следовал им до мелочей. Всё, что он мог теперь делать, это ждать помощи, глядя в окно своей спальни и высматривая силуэты двух молодых путешественников, которые были ответом на его молитвы. Он и не подозревал, что в этот самый момент они столкнулись с жизнью или смертью по прихоти очень разгневанного Виверна.