Аппаир

Механические крылья медицинских дронов беззвучно облетали спящее лицо прекрасной эльфийки, маленькими изворотливыми тушками сканируя плотные сегменты кожи вокруг её большого округлого живота. Заключенный в цивильную робу тюремного заключенного, Карлос оберегал крепкий сон возлюбленной долгие и почти подходящие к завершению часы посещения. В ночной тишине, оказавшись подле сердца любимой, у него было полно времени на рассуждения. Он окончательно усомнился в своём выборе. Был ли у него изначально шанс исправить этот мир? Избавить его от отравляющей десятки тысяч жизней глубокой противной язвы? Одни ненавидят все те извращения и преступления, при упоминании которых в одной только в газете к горлу подкатывается клубок рвоты. Другие же пожирают это с пребольшим удовольствием, искренне не понимания почему все так странно на них смотрят. И должен ли был Карлос вмешиваться в эту запутанную авантюру из противоборствующих идеалов, эмоциональных пороков, разномастных идолов наслаждения, неполноценной но несгибаемой под угрозами гонения культуры, разъединённого желаниями их идей самодостаточного величия. Если бы он задумался об этом раньше, то смог бы избежать этого ужаса сейчас? Они мерзкие и непослушные существа, их алчные желания идут наперекор здравому смыслу. Самые убогое, что когда либо случалось с их системой. Их пальцы безвольно ковыряться в ранах, которые же и высекают на телах. Стереть бы их имена из базы данных повреждённого бога-машины. Сжечь все бумаги, с которыми они баллотируются за право владеть одним из немногих непорочных островков, благословлённого предками, пожертвовавших жизнью, знаниями, веками. Позволив вознестись к свету только достойным, чистейшим душам охваченного смутой планеты, обречённой на вечное противоборство с непостижимой развратной паствой, чьи чувства и идеалы невозможно обуздать ни силой, ни душой. Ломают извилины понимания. Меняют судьбы. Лишая тепла заботливых правителей, бездушных матерей. Сможет ли его любовь и изобретательные руки мастера излечить её раны. Сможет ли она простить его? Смогут ли простить все остальные, кто верил в него, кто полагался на его защиту и клятву, которой окружил империю вместе со всеми её жителями до самого последнего вздоха, такой ли уж несокрушимой святой бронёй? Сожаление. Зрачки Карлоса сузились, когда застыли на пороге комнаты. В его теле боролись страх и холодная ярость, но больше всего его обволакивало оцепенение. Дивиан был здесь — тот, кто мгновенно мог вырвать его сердце, сломать его кости, разрушить всё, к чему он так долго стремился. И всё же этот странный человек стоял перед ним с необычайным спокойствием. Казалось, что в этом его хладнокровии скрыта тайна, от которой зависела их жизнь. — Позволишь мне ненадолго побыть самим собой? Я не уверен, что у меня получится, но я постараюсь. — голос Дивиана прозвучал непривычно мягко. Он посмотрел Карлосу прямо в глаза – без ухмылки, без привычного холодного цинизма, только тихая, невыразимая усталость. — Я пришёл один. Без своей свиты. Никто не узнает о нашем разговоре. Это останется между нами. Его взгляд был прямым и спокойным, лишённым обычной хищной ухмылки, и даже карикатурной небрежности, что так часто пряталась за его действиями. Но теперь перед Карлосом стоял человек, омрачённый чем-то гораздо более глубоким. Ощущение было странным — Дивиан, казалось, отбрасывал свою маску. Карлос в ответ лишь крепче сжал когтистыми пальцами ручки кресла, удерживая себя на грани срыва. Он боялся сорваться, знал, что должен контролировать себя, но мысли хаотично вихрились в его голове, заставляя его внутренний мир вибрировать, как натянутая струна. — Сразу начну с того, что это легко исправить, — продолжал Дивиан, переводя взгляд на постель, где лежала эльфийка. — Мои специалисты без вреда для её жизни и здоровья вернут ей прежнее состояние. Даже сотрут воспоминания, если ты того захочешь. Очевидцам её уже стёрли. Ты можешь даже не благодарить меня, но выслушай хотя бы хирургов, которых я привёл. Они могут помочь. Карлос не ответил, не сразу. Мысли его метались между ненавистью и отчаянием. Он не понимал, зачем Дивиан это делает. Ведь не может быть, что... — Зачем? — вопрос был коротким, но в нём чувствовалась вся тяжесть скопившихся в Карлосе сомнений и боли. — Зачем ты это делаешь? Этот вопрос пробил Дивиана, как дротик. На мгновение его лицо потеряло прежнюю уверенность, замерев в странной смеси раздумий и сожалений. Он действительно не знал, зачем. Было ли это искреннее желание исправить ошибку? Или что-то более глубокое? — Я совершил ошибку. Я хочу её исправить, — коротко сказал он, его слова звучали словно признание. Шагнув через порог, он слегка задел рамку двери, словно вырвав себя из собственных мыслей. Каждый шаг давался с трудом, как будто вес его решений давил на тело. — Скажи мне, кто ты такой? — Карлос не выдержал. Его голос начал дрожать, но не от страха, а от бешеного переплетения чувств. — Ты можешь прекратить притворяться? Ещё сорок лет назад тебя помнили другим. Тебя узнавали по лицам на обложках. Тебя восхваляли. За тобой следовали. Но кем ты стал теперь? Дивиан внимательно посмотрел на него, понимая, что нащупал что-то важное. Он мягко опустился на кресло в конце больничной койки, словно это действие позволило ему стать частью этой комнаты, впитав её тишину и напряжение. — Когда мне было лет двадцать... — голос его замедлился, будто каждое слово, которое он произносил, вытаскивалось из глубин души, где давно забытые воспоминания лежали под толстым слоем пыли. — Я тогда был совсем другим. Моложе, наивнее, полон безрассудных желаний. Я верил, что могу изменить свою судьбу, что смогу прожить жизнь, которая не будет поглощена страхами и тьмой. Я хотел другой судьбы — кардинально иной, чем ту, что имею сейчас. Убежать от всего этого хаоса. Построить что-то настоящее. Но каждый шаг, каждое решение, которое я делал, словно вело меня в противоположную сторону. Я верил, что могу изменить ход жизни — своей, чужой, мира в целом. Верил, что стоило только захотеть, и всё можно перевернуть с ног на голову. Тоже, наверно, слышал когда-то эти сказочки про избранных, про героев, что ломают законы природы, судьбы, времени. А законы, как оказалось, не такие уж и гибкие. — Мне кажется, ты забываешь одну важную истину, Дивиан. Наивность юности может быть очаровательной, но она также приводит к гибели. Я тоже когда-то верил в сказки — в возможность изменить судьбу, в силу желания, способную изменить мир. Но жизнь научила меня, что судьба не просто ряд случайностей, а жестокая игра, в которой лишь немногие способны выжить. А ты же избрал путь бескомпромиссного диссидента. Дивиан сделал короткую паузу, будто вспоминая нечто ужасное, и в его взгляде промелькнуло что-то темное. — Наивность... — произнес он, глядя в пустоту. — Я был окружён людьми, которые верили в меня, видели во мне нечто большее, чем я мог стать. Но всякий раз, когда я пытался действовать, когда пытался что-то изменить, это приводило лишь к одному — я терял тех, кто был мне дорог. Я думал, что сила — это свобода, что власть позволит мне защитить тех, кого я любил. Но с каждым годом их становилось меньше. Он замолчал, как будто вспомнив болезненные моменты из прошлого, и его голос стал тише, почти шепотом: — И знаешь, что самое ужасное? В какой-то момент я перестал пытаться. Я смирился с тем, что они уходят. Я смирился с тем, что мне никогда не построить того идеального мира, который я представлял. И даже когда я достиг чего-то... было слишком поздно. Всё, что я когда-то хотел, давно превратилось в пепел. Это как в магии: чтобы подчинить хоть один элемент, тебе нужно сломать баланс. Но стоит тронуть огонь, и воздух начнёт ускользать. Тронешь воду — земля станет зыбкой. Что уж говорить о людях. Тянешь к себе одного, а другие начинают падать за пределы твоего влияния. Карлос пристально смотрел на Дивиана, его взгляд был как холодный ветер, пробирающий до костей. Никакого движения, никаких лишних эмоций — только непоколебимая решимость в глазах воина, закалённого в боях и несгибаемого перед злом. Даже сейчас, когда Дивиан в очередной раз пытался оправдать свои утопические идеалы, в ответ на это в глазах Карлоса вспыхивало лишь одно — презрение. — Ты, Дивиан, — он усмехнулся, но в этом не было и следа веселья. — Вечно прячешься за словами. Вечный мечтатель.. Я видел, что случается с теми, кто решает, что законы их не касаются. Люди, которые верят в свою правоту, оправдывают любую жестокость, любую боль. Но я говорю тебе сейчас — это не сила. Это слабость. Истинная сила — это защищать, не причиняя вреда. Это стоять на страже, даже когда от тебя требуют крови. Я стоял перед самыми опасными врагами Империи, перед теми, кто верил в свою "высшую цель", но я сломал их — не потому что был сильнее, а потому что у меня было одно, чего у них не было: честь. В его голосе не было места сомнению — только жесткая логика, подкреплённая жизненным опытом и тёмной правдой о мире, который их окружал: — Знаешь, ты напомнил мне одного молодого бога — Агамиддона. Того, кто верил, что способен изменить всё своим волевым порывом. Уверен, тогда он не понимал, какой ценой это обернётся. Ты ведь тоже стремился к чему-то большему, не так ли? — Агамиддон, говоришь? Тот, кто расколол континенты ради своих возлюбленных. Хмф. Но закон равновесия никто не отменял, ты прав. Даже Агамиддон, расколов континенты, уничтожил цивилизации тех, кого хотел спасти. И я тогда понял одну простую истину: чем сильнее ты рвёшься вперед, тем глубже пропасть у тебя за спиной. Карлос, взглянув на Дивиана с тёмной решимостью, произнёс: — Да, именно так. Ты понимаешь это сейчас, но тогда всё равно продолжал идти по тому же пути. Стремление к величию слепит разум. Ты думал, что можешь избежать последствий, но они всё равно настигнут тебя. Агамиддон был лишь марионеткой собственных амбиций, и его жертвы лишь усилили его трагедию. Помни, Дивиан: в этом мире не существует лёгких побед, и не всегда благие намерения приводят к хорошим результатам. Если ты действительно хочешь изменить что-то, начни с самого себя. Изменение начинается не с разрушения, а с понимания. Перед тем как произнести свой ответ, Дивиан погрузился в глубокие размышления, его сознание заполнили тёмные образы и мрачные воспоминания. Он ощущал, как острые грани его выбора и прошлого сжимают его сердце, вызывая смешанные чувства — от горечи до гордости. Слова Карлоса о жертвах и потерях резонировали в его уме, как эхо старых обид, но в них он не находил ничего нового. Дивиан задумался, проникаясь тёмными и запутанными мыслями о своей утопии. Внутри него боролись противоречивые чувства: гордость за то, что он создал место, где отвергнутые могли бы найти приют, и глухая тревога от осознания, что эта же утопия стала пленницей их собственных желаний. Он вспомнил, как часто мечты о свободе и счастье оборачиваются тяжёлой реальностью, когда истинные порывы теряются в бездне эгоизма и искажённых желаний. — Но, по иронии судьбы я добился своего. Я создал утопию, где те, кого общество решило отвергнуть, могут получать всё, что им угодно — удовольствие, счастье которое вольны выбрать, жизнь, о которой они мечтали. Но знаешь, что в этом удивительном парадоксе? Их желания извращены до предела, ведь настоящая свобода часто ведёт к безумию. В твоей империи они были просто пешками в чужих играх, а теперь они выбрали удовольствия, которые делают их по настоящему живыми. И недовольство внешнего мира, включая твоё, Карлос, лишь подтверждает, что я на правильном пути. Я добился грандиозной победы. Он наклонился ближе, его голос стал резким и презрительным: — Ты пытаешься выглядеть мудрым старцем, но не забывай, что у тебя на совести смерть того, кому ты отказал в спасении. Твоя "честь" лишь маска для сокрытия твоей беспомощности и лицемерия в системе, где жертвы становятся частью неизменного порядка. Неужели ты не понимаешь, что твоя империя выстраивает стены вокруг существ, заставляя их заблуждаться в своих амбициях? Я же разрушил эти стены, пусть даже для того, чтобы они могли выбирать свои извращённые удовольствия. Иногда, Карлос, выбор — это всего лишь форма нового рабства. Но, похоже, ты не готов признать эту истину. Когда ты смотришь на меня с презрением, помни, что я открыл моим поклонникам двери, которые им никто не показывал, и хоть они и погрузились в свои страсти, это было их собственное решение. В этом мире мы все играем в игры, только некоторые из нас знают цену своих фишек, а некоторые продолжают верить, что играют с достоинством.. При всём моём уважении к Империи Туэ, которая стала такой прекрасной и свободной благодаря своей правительнице, я не могу не заметить, как грязно и ненормально выглядит безумство тех, кто решил перейти на мою сторону. Они искали утешение, а оказались морально и физически искалечены за свои принципы. Между ними царило взаимное непонимание, создавая тишину, полную неразрешённых вопросов и подавленных эмоций. Оба чувствовали, что за ними стоит груз своих выборов, но никто не мог сделать шаг навстречу другому. Тяжесть их противоречий висела в воздухе, словно предвестие надвигающейся бури, и каждый из них понимал, что этот диалог стал только началом более глубокого и сложного противостояния. — Знаешь, Карлос, я не могу не усмехнуться, глядя на тебя. Ты сам раскрыл эту дверь, словно не понимая, на что подталкиваешь меня. Ты стремился задеть меня своими словами? Или заставить молчать? Ты говоришь о системе, как будто сам не стал её безмолвным орудием. Создавая свои стены, ты сам же и запер людей в их искажённых желаниях, и теперь, с покровительственным видом, удивляешься, что я отказываюсь следовать по твоему слепому пути. Если ты думаешь, что твоя благородная риторика убережёт вашу реальность от подонков вроде меня, то, видимо, ты и сам стал жертвой своих же сказок. Не забывай, что я лишь отражение твоих собственных противоречий. — Дивиан, как ты ловко манипулируешь словами, превращая каждое из них в оружие. Но не забывай, что каждая монета имеет две стороны. Ты можешь называть меня кем хочешь, но это не изменит того факта, что я хотя бы пытался построить что-то, а не разрушать. Ты кичишься своим утопическим "свободным выбором", но разве не очевидно, что эта свобода — всего лишь маска для хаоса? Ты говоришь о жертвах, но в твоём мире жертв не меньше, чем в моём. Кого ты обманываешь, называя своё безумие "победой"? Это лишь другая форма рабства, и ты сам это знаешь. Так что, прежде чем указывать на меня, взгляни в зеркало — возможно, там ты увидишь не спасителя, а палача своих собственных идеалов. Дивиан аккуратно приложил руку к мягким перилам постели пациентки, пробегая глазами по спящему лицу двухсотлетней эльфийской девы, окружённой цветущей пышной лозой. Карлос, сидя в полутени комнаты, наблюдал за спящей девой. Его мысли метались, подобно тёмным облакам на бурном небе. В их спокойствии он чувствовал обострение собственного недовольства и неуверенности. Он не был готов признать свои собственные ошибки, но эта картина перед ним — невинное лицо, окружённое цветами — словно резко контрастировала с его внутренними терзаниями. Спокойствие, которое он видел, внушало ему одновременно зависть и разочарование. В жизни этой девы не было хаоса, только мир и надежда, чего Карлос так отчаянно искал, но не мог найти. Вопрос, который проскользнул в его сознание, словно невидимая нить, тянула его к воспоминаниям о том, что он когда-то хотел — о жизни, свободной от страха и страданий. Так его слова вырвались, неся в себе резкую искренность. Он не мог удержать внутри себя ту глухую тревогу, что накатывала на него, и, когда он произнес вопрос, в его голосе звучала не только любопытство, но и неосознанная тоска по потерянным возможностям. Это был крик души, который искал ответ на неразрешимые вопросы — Какую жизнь ты хотел прожить тогда? — произнёс Карлос, хмуро сдвинув толстые брови и не поднимая головы, словно искал укрытие от собственных мыслей. — Хм... Я забыл. — Непроизвольная улыбка ненадолго осветила его лицо, проскользнув между глубокими трещинами шрамов на обездвиженных щеках. — Наверное, такое чувство вспыхивает в сердце лишь раз в жизни. Захотеть чего-то так сильно, что не можешь перестать мечтать об этом, стремиться, как будто вся твоя жизнь вращается вокруг одной единственной мечты. — Ты ни разу не упоминал чего-то подобного раньше. И о тех, кого ты потерял, тоже не говорил. — Я и не хотел. — Дивиан замер на мгновение, осознав, что слова, которые он собирался произнести, могли бы открыть старые раны. — Все они либо трагически погибли, либо были убиты теми, кого мы с тобой прекрасно знаем. Но меня это не беспокоит, честно. Я давно заплатил этому миру за все страдания, которые он причинил им. Слушай, приходи как-нибудь к нам на Остров, и сам всё увидишь. Чтобы больше не лаяться как старые собаки. Карлос стиснул крупный браслет с отлеживающим устройством, который вскоре сменится тяжёлыми кандалами. Его сердце наполнилось противоречивыми чувствами, словно старые шрамы вновь начали кровоточить. — Да брось, для моей команды это работа на пять минут. И ты уже у нас на Острове. Широкие веки гемиана смиренно упали, овлажняя напряженные роговицы глаз между расходящейся парой внутренних век. — Когда я выйду на свободу, я сделаю всё возможное, чтобы тебя заперли за решётку, — произнёс Карлос, его голос напоминал холодный металл, готовый разразиться, как шторм. — Ты должен понести суровую кару за все грехи, преступления и зверства, которыми продолжаешь отравлять мир. Ты ответишь за тот вред, что причинил Лифее. Длинные губы Карлоса плотно сжались, и от его резких слов веяло яростью, которая могла бы разразиться, как бушующее пламя. В его глазах загорались тени боли и осуждения, отражая всю глубину страдания, что он ощущал за все эти годы. — Как только тебя уведут, я позабочусь о ней и верну вашего ребёнка в её священную утробу, — с холодной решимостью произнёс Дивиан, поднимаясь с кресла. Его сердитый взгляд скользил по Карлосу, а покачивание головы было наполнено горьким презрением. — А до момента вашей встречи, ты должен хорошенько обдумать всё, что произошло. Каждое слово Дивиана было как остриё ножа, оставляя за собой следы колючей правды, в то время как его шаги затихали в коридоре, оставляя Карлоса в гнетущем молчании. Этот диалог словно нависал над ними, как тёмная туча, не давая ни одному из них покоя. — Пренебречь клятвой и позволить гражданскому умереть столь ужасной и неожиданной смертью? — с лёгкой усмешкой произнёс Дивиан, бросив взгляд через плечо, как если бы хотел напомнить о своей решимости. — Ты действительно еблан, до сих пор не могу переварить эту ситуацию... Пусть врачи не забудут прописать тебе лекарства, псих. И столь же внезапно он растворился за приоткрытой дверью, оставляя Карлоса в одиночестве с опустевшей смятой постелью. Вместо прежних горизонтов лазурного ночного неба, выстроился отряд из гвардейцев, охвативших в круг его подопечных-адвокатов и дожидающихся его выхода на сцену. Вскоре палата опустела, светлые и бирюзовые просторы из витиеватого стюка окрасились всепоглощающей тенью. Занавесы сомкнулись, пропуская через себя яркие проблески прожекторов, проходящих мимо труб многоэтажных сооружений. Тихое жужжание приборов и вентиляционных потоков разбавляло тишину, тесно сплетённую с крошечными разноцветными искорками от чешуекрылых лопастей фей. — Почему ты говоришь мне такие слова? — в измученных неведением глазах юной эльфийки проступили слёзы, когда взрослый гемиан обнял тяжелеющими на глазах лапами её хрупкую тонкую ладонь. — Мне больно от твоих слов, но мне кажется, что я понимаю их. И это странно, но от них мне почему-то становиться тепло на душе. — Я хочу разделить вашу мечту, готовый пройти вместе с вами этот долгий тернистый путь. В ваших глазах отражаются желания, которые я мечтаю исполнить с непогрешимой и чистой любовью к вам. Это моя судьба, я чувствую это. Я чувствую это в вас. Их чувства сплетаются любовью, которой хотят оградить это крошечное мирное королевство у которого отныне появиться имя, отличное от всех остальных рушащихся королевств, бесхозных умирающих деревень, объятых бушующим пламенем перемен племён. Отныне и на всю оставшуюся жизнь, их священный долг выполнить возложенные на них надежды, оберегать друг друга в горе и радости. Быть теми, кем они всегда и являлись, но ранее никогда не представали этому жестокому миру.