Аппаир

Чай с привкусом зубной пасты и ароматом эвкалипта. Именно такой неестественной ассоциацией он мог описать свои юношеские годы с шести по одиннадцать лет. Обволакивающее разум странное чувство, преисполненное порывами переменчивого вдохновения, первой влюблённости и вопросами, жаждущими быть заменёнными откровеннейшими описаниями о мире который всегда казался узнаваемым, доступным, становившимся загадочнее с каждой новой преодолённой чертой в его жизни, между чьих удивительных локационных стезей оставалась недосягаемая телом и какими либо мыслями частичка неизвестности, извергающей из своей неизведанной загадочной среды густо скомканные вопросы, ощущения, ирреальные позывы разума. Спустя сотню лет с ним произошло то, что впервые подвигло его усомниться в здравости своего поведения, патента нормальности, приписанного в геном его организма превосходящим числом существ с которыми он всё своё время просуществовал бок о бок. Как теперь понять кто из всех нормальный, а кто нет? Как отличить нечто привычное от экстраординарного, плохого, неестественного относительно всеобъемлящего социализма, градационно перемещающегося сквозь время, ирреальные потуги развивающейся морали внутри каждой разумной личности, делающий выбор или подчиняющейся неведомой телом и разумом воле. Чтобы в конец понять кем он является и являлся на самом деле? Глупым и непросвещённым следователем чьего-то закона, которому должны прислушиваться потому, что так велели некие старшие умы? Что случилось бы, если бы он делал всё то, о чём кричало и изнывало его сердце всю им прожитую сотню лет, за которую накопил уже разрывающийся от переизбытка чемодан из сожалений, недосказанных самому себе мыслей, быстротечных и даже безумных, по субъективным меркам припаянных резюмированных мыслей остальных, желаний. Если бы кто ни будь хоть раз сказал ему в детстве, что не нужно забивать свою голову дурной философской болтовнёй, он ни за что бы не стоял перед творением бога с широко распростёртыми изумленными глазами, намереваясь защитить обваливающиеся руины погибающего родного города, а вместе с ним и жителей. Зачем всю жизнь упорствовать тому, чего ты совершенно не понимаешь, что возможно отталкивает твоё восприимчивое эго. Тебя тошнит от этого, ты не выносишь смотреть на это и двух секунд. Наверное в этом и заключается предопределение? Неведомая мистическая конструкция, бесконечная и всевозможная. Ничто никогда не повторит себя. Однажды наткнуться в густых зарослях на стезю, кардинально отличающуюся от всех остальных, по которым маршируют, ползут, пробегают или беспечно медленно шагают. Что-то внутри тебя будто надломилось, ты начинаешь видеть больше, либо поддаешься одному удивительному осязаемому потоку который проглатывает тебя целиком. Ты знаешь больше чем кто либо другой, либо как одержимый наслаждаешься своим избранным процессом. Это может всё что угодно, и ты можешь стать кем только пожелаешь но с определенно отведённым с начала твоего рождения шансом. И не важно каким он будет, 9 к 10 или 100 к 1-ному. Если есть хотя бы один процент того, что ты потерпишь неудачу, то он обязательно произойдёт с тобой. Где бы ты не находился, о чём бы не размышлял. Ты всегда будешь один, будь у тебя тебя очень большая семья, любимый человек, бездонный кошелёк с оканами или будь ты самим властителем целого мира. Жизнь странная, это неизбежно. Неизбежно влюбится в мертвое тело, узнать кто стоит за тем или иным коррупционным процессом. Узнать какова на вкус ртуть, поранить любую часть тела или лишиться их всех навсегда. Кому-то лишь немного везёт, а кто-то до конца своего существования в образе существа разумного будет страдать день ото дня только сильнее. Боль будет становиться ужаснее, ощущения противнее, мысли беспорядочнее. Хаос неизбежен. Его первозданная безграничная среда однажды выбухнет внутри вас, не важно где. В мозгу, малой тазовой мышце, на кончике пальца, в увиденном или созданном в вашей фантасмагорической среде образе, при взгляде на реку или чего угодно, другого, всё что есть в этом ограниченном, бесконечно развивающемся из одной миллисекунды в другую мире. Увядающие огненные лепестки негусто сыпались из белоснежно-серого небо, пропитавшегося химерной примесью мышьякового кучевого контраста. Разжигающиеся молекулярные частицы разбивались об разрушенные стены границы, внутри чьих стен совокуплялись дышащие кровоточащие существа, подверженные мощнейшему потоку первородных инстинктов. Слизкие телесные тела буквально сливались друг с другом, проглатывая головы, плечи и руки, изворачиваясь змееподобными гибкими формами и разбухая просторными фиброидными скоплениями кожи, внутренних органов и осязаемых окончаний мозга. Бескрайняя, растягивающаяся к самим звёздам мясная стена. В ней тонули разговоры, рыба, кем-то придуманное слово, следующие рафинированному режиму распорядительные фигуры. Истощение и грубость, проколотая зубами нижняя губа, испаряющиеся воды, желание оказаться в другом месте и старинные прожитые года. Исполинский орган впитывал в своё чрево всё, в то же числе и попытку боевого стража вспомнить его любимые имена. За долю секунды сформированная система щита выпустила переменяющуюся атмосферную энергию в сторону надвигающейся жидкой волны из всех форм плоти, которая давно могла оказаться сзади, сотворив вторую жизнь его однажды исчезнувшей матери. На этот раз ему не придётся лгать, скармливая ей убийственную дозу снотворного. Он не поранит стебель папоротника, напишет письмо в ДМГНО, успеет сказать дочерям о том как сильно не желает их больше видеть, ведь они худшее что произошло в его жизни. По ту сторону, там не нужно прятаться от чьих либо взглядов лишь потому, что твоей затее могут помешать чьи-то конечности и руки. Не нужно бояться быть наказанным за совершённый поступок, ведь ты есть у себя, своих желаниях и пределах которые строишь только ты сам. Утешение, радость, грусть, умиротворение и наслаждение которое разрывается от потуг трагикомедийной страсти. Воин отталкивается всем телом от надвигающейся кровеносной массы, обламывающей силуэты городских сооружений, измельчающей преобразованные покрытия дорог в молекулярные структуры рядом с песком, циановой гуашью голограммных экранов и бескрайних просторов нижних слоёв земли, по которой растекались осколки и модифицированные пригоршни массивных защитных барьеров, раскалывающихся под расплавляющим всё вокруг топотом бесчисленных миллиардов ног, лапок и плавников, захлебывающихся в обители химерных, однородных и разнообразных примесей переменяющейся органической среды. Слабые дуновения ветра проносятся звучащим ураганом, перебивающим возгласы птиц и зверей, стучащих механизмов в стенах сооружений, уведомления внутри собственного ментального потока к которому норовят присоединиться сознания остальных стражей, таких же как и он потерявшихся в нескончаемых лабиринтах из преломленных рельефов материка, сужающегося хаотичным искажающимся калейдоскопом из всего лишь нескольких растворяющихся подобно кофейной пене колоритов. Его с механизированных ног сбивает случайный мужчина в больших миниатюрных очках, поспешно лепечущий что-то нечленораздельно и убегая прочь по тоннелю. Мимо стража проходили существа и люди, обычные гражданские лица. Ещё раз оглянувшись, он увидел просторные залы торгового центра с шестью этажами, отовсюду кипящего обыденной дневной жизнью которая была таковой одной сутки назад. Если первый Титан ещё не исказил его сознание окончательно и он сейчас сам ничего не путает, то в один земной день состоит из 42 часов, 80 минут и 42 секунд. Но здесь, если присмотреться к орбите, ядро космической звезды почти обогнало экватор мира и ещё маленькая, грязная звериная лапка, топчущая большое стекло над людьми которые тут же посмотрели вместе со стражем наверх. По прозрачному перекрытию потолка возле салонов, суматошной походкой разгуливал маленький, возможно перепачканный землёй низкорослый лис, или же гривистый волк, хоть у него и были очень короткие несвойственные ему рыжие лапы. То ли лис, то ли волк широко раскрывал взлохмоченную короткой тёмно-рыжей гривой мордочку и жалобно пищал об звуконепроницаемую конструкцию, мол: "ВПУСТИТЕ! Пожалуйста! Я не знаю как отсюда слезть, а как я сюда попал я уже не помню!" И продолжал глядеть на людей, фотографирующих на видео и беззаботно умиляющихся сему действу. Страж обернулся на звук разламывающихся костей. Возле аппаратной банковской кассы мелкий мальчишка разбивал голову старушки пластмассовой ракетной палочкой. Не со зла, не из-за возможно больных повадок нарушенного рассудка. Потому что обыкновенное воспитание в стаде городских вольностей, доступностей и просторной коммуникации, он взращивал в себе буквальные понятия о вещах которые ему никогда не объясняли в адекватном причинно-следственном порядке. Он хотел лишь потанцевать вместе с ней, выпить сока и раздевшись до трусов прыгнуть в ликую розовую субстанцию под названием одной особенной карусели. Карусель крутилась бесконечно, предлагая места для всех послушных детишек, чьи свиноматки тем временем гуляли по захолустным окрестностям в поисках нового мужчины, что однажды станет одним из самых несчастных людей в мире. Высокий толстый мужчина влепил стражу хлёсткую пощёчину, уводя в сторону молодую обнажённую девицу с ампутированными конечностями. Её сверкающие золотые глаза всем видом молили бравого воина о спасении, провожая взглядом его отдаляющийся лежащий силуэт. Её проколотые драгоценными украшениями и цепочками кошачьи уши жалобно впадали в густые русые волосы, не выдерживая собственного веса вины за то, что не смогла дать отпор системе мира, который всегда требовал деньги которых вечно не хватало, знания от которых проще было сбежать дабы от них не тошнило слишком сильно, и чтобы от смеха не лопался живот. Она навсегда утратила шанс приобнять свою подушку, увидеться с семьёй, приласкать саму себя, одинокую, больну. Её широкоугольные гротескные протезы вместо бёдер ног оставляли бесконечно длинные порезы, оставляя следом память про свой минувший 1981 год. Массивные острые клыки надкусили тело стража пополам. Сальные красные десна неизведанного чудовища медленно разрывала тело, перемещая острые зубы подобно движущейся цепной гусеницы. Солдат не в силах был отбиться, ужасающий прилив боли лишал всякой здоровой воли, после чего половина его тела звонко заземлилась об гладкие кафели с мягкими распрямившимися коврами по которым ездили тележки, механические ремешки и до сих пор сновал народ, увлеченный собственными заботами, проблемами и идеями. Внутренние органы вываливались из боевого сосуда густыми комками органических связей, впитавших голубую пыль и за счёт чьего остатка только изредка удавалось возвращать утраченную массу крови дабы окончательно не отойти на тот свет. Собственные крики заглушали странный фрагмент узнаваемого им мира. На локтях и ладонях он судорожно отползал от неразличимо серой пасти уродливого существа, чьи острые толстые клыки решили поохотиться на игрушечную мышь, отъезжающую в другую сторону. Сознание раз за разом терялось, а дверь тем временем дверь с надписью "Попробуй отстоять своё право на жизнь в этом мире ещё раз" становилась гораздо ближе. Остаются считанные метры. Пыльцы уже онемели, боль становилась с интервалами сильнее. Но при взгляде на собственные ноги, лежащие в луже крови и посыпавшихся доспехов на другой стороне зала, страж задыхался и каждый раз падал спиной на пол, выдыхая из своих лёгких остатки преобразованного углерода, оставляющих ожоги на чьих-то обнажённых задницах и выкрашенных в диковинные маски артистов людей. Чем глубже, тем гораздо относительно становились все вокруг, не скрывая собственных потаённых желаний дабы прокатиться верхом на его болезненно треснутых рёбрах, затолкать в его горло сальные куски полусырой колбасы с салом, придавливая их так сильно чтобы вместе со остальным опускались его зубы. Лидеры политических партий между антрактом на сцене позволили людям сжечь все дворцы, мучительно и долго пытать всех тех непойманных убийц, насильников, террористов и мелких преступников, посчитавших что в праве распоряжаться жизнями любых существ. В отместку они восстают из своих могил, честно требуя равного права на самоудовлетворение геномных потребств своего своебразного, не мыслящего как все остальные мозга. Эмоции и ощущения есть у каждого, и ограничивать правила является допустимой нормой предела, порвав который получаешь неповторимое удовольствие, страх или свободу, эйфорию или одиночество. Абсолютное соприкосновение души, выдавливающей стражу глаза стеклянными бутылками и горячей тряпкой. Уныло прожигающие жизнь другие, остаются беспечно злящимися на прослушанную шутку, кривляясь в очередном коротком видео, обманывая растущими ото дня в день налогами, ублажая ненасытный ум новой пародией на самого себя, рождающегося из утробы ещё одного похожего на самого себя существа, никогда не узнавшего об растерзанном собаками позвоночнике кота, не познавшим боль испуганного девичьего лица, желавшей просто жить, радоваться субъективно простым но очень важным существующим вокруг мелочам. Большие брызги прозрачной воды. Тело словно волокло множество рук из дна неглубокого светлого озера. Ветер прохладно ударился об влажную кожу. Глаза стража увидели чистое голубое небо, а тело вновь почувствовало ноги. Ему показали то, о чём он так долго думал, грезил самого себя, тайно желал и кого никогда не создавал. Ему хотелось испробовать то, за что его возненавидели бы люди. Симуляция? Не то, нету духовной неповторимости, уникальности в каждой новой кукле. Всё время хочется чего-то, а чего? Он уже и сам не знал. — Твои больные радости? — рядом отозвался грубоватый женский голос, невольно прокомментировавший его сознания возглас. — Увольте. — отмахнулась рукой боевая дева в доспехах, ловля седыми волосами раскалённый ветер и не осудив мужчину даже мимолётным взглядом. И он только что понял, всё это видел не он сам. Женщина посмотрела вдаль, на наводящий ужас хаос из которого она вместе со стоящими позади 7-рью стражами вытащила его оттуда. Мужчина осмотрел себя, приметив отсутствующие четыре пальца на правой руке, из чьих растерзанных фаланг струилась кровь. С такой высоты открывался отличнейший вид на окрестности Сайтамы, чья большая половина была до неузнаваемости искажена, трудно поддающейся для восприятия своим разумом. Приходилось отворачиваться или прятать глаза, иначе, его затягивало обратно, туда, где всё и началось. — Вряд в этом сейчас есть смысл. Этот мир настигнул его конец. — грубоватый голос выкарабкался из лицевых панцирей самого высокого из всех стража, явно предпочитающего перемещаться на высоких плоскостях строевого сосуда. — Мы рабы этого прекрасного места, который пришли убрать за собой его хозяева. — почесав бороду, страж взгромоздился и присел на большом мраморном камне. — Давайте всё же не будем начинать вдаваться в библейские подробности, по крайней мере до тех пор, пока они не перешагнули нас всех, собравшихся в едином кругу. — уверенным голосом проговаривала седовласая воительница, скретсившая руки на груди над механическим цветовым шевроном, обозначающим генерала. — Они не безмозглые, повинующиеся банальным инстинктам чудища. Они оккупировали три района, Сайтаму, Нихонто и Суугор. Они разрушают привычный нам порядок вещей, искажают или создают нечто иное. Не вступают в бой с нами по своей прихоти, мы с вами это точно выяснили. Они внезапно оказались здесь, как голодные волки, что прибежали на запах мяса... Наша задача остаётся неизменной: Будем удерживать Титанов в этих трёх районах, всеми силами, что они нам оставили. — женщина завелась трудным кашлем, отхаркивая густую примесь крови с жидкой голубой пылью. — Фатима, ты уж прости но, выглядишь ты в край херово. Выдержать семь столкновений с праотцом, когда ни один из наших и секунды не продержался... Твои мозги и твоя интуиция нам ещё пригодятся, так что стань за нашими спинами лучше. — в разговор вклинился один из молодых стражей. — Интуиция с родни той чепухе, как там его... Агх, вспомнила! Гадание, колдовство. — язвительно свела губы женщина. — Эти твари ослабили нашу органическую связь с сосудом, да и со своей то башкой тоже! Темпэй, ты вспомнил когда ты родился? Есть ли у тебя жена, дети? — он отозвался к пригревшемуся на камне светлобородому воину. — Мгм... — тот отрицательно повертел головой. — А ты знаешь как выглядит красный цвет? — Че-его? Что такое красный? — Раньше я могла создавать инквиздные чатсицы, как и все. А сейчас я утратила такую способность вместе... Вот, погляди. — рядом с ним тяжко посапывая присела измученная видом девушка, которая казалось в любой момент рухнет на землю и свернётся уютным калачиком дабы погрузиться в сон. Под глазами красовались синяки, а голос хрипло гундосил. Она подняла левую руку, открывая вид на стекающие органические пропорции доспеха, переливающиеся с её внутренними органами. — Я не контролирую 70% своего сосуда, распадаюсь на части с тех самых пор, как подверглась нападению большеголового. Ни сайбо проекция, ни молекулярной манипуляции, вообще ничего не могу сделать. Едва стою на ногах под этим весом... — шмыгнув носом она аккуратно положила голову ему на плечо. — Будь что будет. — тихо прошептала генерал, опуская кожаный занавес на болезненно-сочувствующий серый взгляд и прислушиваясь к растворяющимся на ветру голосам её товарищей, немного раскрывая губы и смакуя его прохладный горький вкус.

***

Смердящие телесные окрестности пульсировали единым неразрывным массивом, расползающимся в бесконечно далёкие и глубокие просторы из необозримых разложений и рождений, хаотично объединяющихся и разрушающихся. Человек не способен выдерживать перепады температур и безмерно размножающейся загустелой вони, проникающей через уши, ноздри, ногти и даже мозг. С удушающим кашлем наружу извергались густые комки багряно-бурой чёрной рвоты, растворяющейся в бледных жидкостях. На шерстисто красных холмах лопалась извилистая паутина из темно-зелёных вен, между тонких костей забивались тромбы, посылая дрожащие словно от боли полугустую массу в закрученные мясные спирали, в которых потопало всё. Разум взрывался от боли, последствия неподдающегося изначальному восприятию этого измерения. Будто от его тела оторвало орган, поселив его в чужеродном не приспособленном пространстве наиглубочайшей стадии существования, его ограниченной первозданной среды в которой развеивались привычные слова, мысли, движения и образы всех тех существ, которые наверняка погибли. Истинная натура бытия, граничащего с разнообразными растекающимися формулами и необозримо просторных частиц. Сейчас он находился ближе всего к своему собственному сердцу. И снова безмятежно ласковые касания чьих то рук обнимают его запястья, прикладываются к вискам, подбородку и макушке. Пальцы щекотно прижимаются к рёбрам, коленям, икроножным мышцам и по всему остальному организму, собственной печенью, желудком и костями ощущая всё то, что есть вокруг. Неизведанные отростки множества рук были красными, шершавыми и неестественно упругими, будто лишённые эпидермиса, кожи, обнажая багряное нутро покровов мышц, сухожилий, мускулов и пульсирующей крови. Конечности куда-то волокли его, назад к одной из неизвестных ему состояний. Чем дальше его отодвигало от нависающих словно в воздухе гибридных органов из неописуемо развитых клеток, тем слабше его тошнило, а из глубин вразумительного порога исчезала ошеломляющая сумбурная какофония, издаваемая безграничным процессом жизни. Он вдруг осознал. Провались он глубже, он оказался бы внутри первозданных и первородных, бесконечно неисчерпаемых сердцевин существования среди которых растворился бы в беспрерывно размножающуюся молекулу, простым катализатором для одного из вечных атмосферных веществ. Таких как воздух, свет, пыль или трава, звучание, космос, белок или иная адемная дуга. Аннигиляция почти что растворила половину его мозга, лишая стыда, изыска, потребности в тепле и комфортного счастья. Он был способен превратиться в нечто большее, сформировать из своего убогого сосуда нечто более ценное, питательное. Поделиться частичками своего существа ради очередного созидательного цикла, творения природы, которое, быть может успеет насладиться мягкой травой, тёплым воздухом и неотвратимым биологическим слиянием, порождающее новую дышащую онну. В тёмном карем глазу разразились выбухающие белоснежные искорки дождя, омывающего красные камни, высокие хвойные деревья, лицо и всё остальное тело, способное устоять на берегу с видом на шестиэтажное здание в форме маленькой буквы Г. Кружка молока разлила светло-серое содержимое по тёмному небу, опускающегося на на землю промозглым сильным курганом. Какой-то город, приснившийся ему единожды. Что такое сон? Иллюзия, порождённая безвольным ускорением работы мозочка, разболевшегося, постепенно пододвинувшегося к глубокой костной яме, на дне которой тупик. Из периферийных косточек, плавно вгрызающихся в сетчатку глаза, растворяются прозрачные столбики, завитушки и прочие переменяющиеся подобно плавающим в воде инфузориям пазлы, веществом памяти, не фокусируясь на объективно выглядящих символах, словах. Сознание позволило вновь увидеть кончик носа, тягучие слизкие растворы пространства, хлюпающего, объединяющегося, извергающего однородные и разнообразные массы, инстинктивно пожирающих друг друга и самих себя. Он тоже может этим питаться, оторвав кусок от соседствующего рядом плода или разумного девственно чистого существа, непокорного, гармонированного, совершенно нового и не заражённого. Рассеченные язвами губы мягко надкусывают мягкую текстуру, сравнимую с дышащей тёплой плотью. Пульсирующий под ней органический жар приводит инстинкты грязного прокажённого существа в трепет, побуждая его стремительному вторжению, разрывающему бесконечно плодящиеся и твёрдые слои, медленно поглощающая субтильную плеву прекрасной формы жизни, истлевающей подобно мясному цветку. Оно подобно живому полуразумному существу судорожно извивалось в агонии всем своим прекрасным неповторимым телом, которому суждено было стать очередной новой маткой благодаря которой продолжиться существование их жизни. Химерное чужеродное тело, исполнившее своё предназначение тут же забилось в судорогах всей своей массивной кровоточащей массой, ударяясь об пульсирующие мясные стены, что были сплетены новыми едино движущимися структурами, нервами и распылёнными органами, устремляющимися в самые тёплые и влажные места. Существо начало издавать протяжные с хриплостью звуки, словно ощущая внутри себя нестерпимую безмерную боль, деградирующую его поведение вместе с инстинктами которые не способны изначально с самодостаточному молекулярному трансформированию. Боль от разложения и гармония размножения породило нечто иное внутри одной единственной формы жизни, рьяно прорывающейся вместе с аннигилированным наполненным сосудом вверх к извергающимся потокам существования. Неповторимое удивительное ощущение, преисполненное сытостью и энергией, пробирающими до приятной дрожи по всему телу. Из сальных прокажённых язв и поджелудочных накоплений болезненно вылезли толстые ирреальные черви, разных форм, видов и методов передвижений, каждое из которых устремилось за исключительно важным для своей породы компонентом, дремлющим в глубочайших пучинах самых маленьких и самых продуктивно развивающихся сердцевин, в точке самого массового атмосферного переплетения. Тонкий грязный череп сменяется на желтоватый цвет перегнивающих клеток, из которых гораздо быстрее вылупляется новая органическая среда, разносящая саму себя вокруг внутренних сторон широкого костяного короба, немного жидкого, полутвёрдого. Тёплые прикосновения пальцев снова ласкают его покрытый мучительным неестественным зудом труд, превозмогания, стремление. Вскоре из его глубин зашевелилось человеческое бледное лицо с влажными красными глазами, готовыми расплакаться. Сил не хватало даже на крик, разрастающийся кровообращением и мельчайшими жидкостями мозга, отчаянно отталкивающего себя от грубой розоватости, давления чужеродного потока. Из микроба в зверя, а из него в человека, пытающегося разрушить самого себя ради того чтобы больше не причинять боль и страдания всему остальному.

Не важно каким ты был прежде и кем станешь в будущем, ведь прямо сейчас в этот самый важный момент в тебе есть что-то хорошее! Нечто светлое и прекрасное! Я вижу это! И я прошу тебя, борись за это всем сердцем!

Неописуемая бесконечная боль которая никогда не заканчивается, меняется, искажается. Её нельзя повторить и она происходит лишь однажды. Утрата, разрушение, приобретение, познание и заболевание. Стремительно поражающееся сознание, тело и дух в одном из быстротечных направлений, стремящихся к инородному веществу. Стремительный полый инстинкт, полый голод, утолящийся новой формой. Его рука, иссохшая морщинистая конечность крепко сжимает чьи-то маленькие мягкие пальцы, нежные и гладкие подобно плотному воздуху. Так сильно и самоотверженно, что слышен хруст ломающихся внутри костей и перетягивающихся кожных тканей. Не хочется осознать того, что иного пути себе невозможно предоставить. В любом другом случае, он бы ни за что не причинил боль кому-то другому, ни предмету, ни существу, готовый стерпеть что угодно. Даже если он окажется под безграничным давлением вечного забвения, растворившись, и даже самая мельчайшая частица его существа не станет ни чем, не оставив никаких следов после себя. Каким бы невыносимо тяжёлым грузом не было то чувство, навсегда изменившее его структуру. Но в этот единственный особенный миг он доверился голосу, прекрасному неповторимому пению которое однажды зародилось на Земле, откуда он родом. Он сдавливал пальцы так крепко, как только мог. Изо всех сил, изо всех мыслительных потуг его ирреального сердца, жаждущего Сохранить. Из глаз хлынули слёзы. Было одинокого, грустно. Хотелось чувствовать тепло чужого тела, крепко сжимающие его спину руки. Понять что он не один в этом удивительном мире, сумбурном, странном и немного хворном. Постараться улыбнуться для кого-то, ведь это так важно, необходимо. Одно слово, произнесенная интонация, взгляд, движение, поступок. То, что ему не хватало больше всего, стократной когнитивной волной пробирало до дрожи всё его нутро, беспомощное, изувеченное, разрушающее саму себя изнутри. Крепко сжались губы, а взгляд словно похолодел. Обратившиеся в телесную форму кулаки крепко сжались, преобразую новую осязаемую частоту звука, направленную в его исцеляющее от гнойных язвочек и ранений сердце. Он проснулся, снова, совершенно один. Нет смысла больше лежать и плакать, ведь никто ему не поможет, ничто не спасёт и не уведёт в одну прекрасную забытую сказку. Заострив скулы с вымученной окаменелой гримасой, человек попробовал резко подняться на ноги. Довелось потратить несколько мгновений на то, чтобы перестать видеть себя в третьем лице, утопающим наполовину в чёрной липкой грязи. Тёплые залежи крови скатывались вокруг просторной плоти, оторванной от костей, влаги, органов и химерных фрагментов кожи которая постепенно растворялась, вязла в глубокой однородной области на дне которой зияла пустота. Его босая серая нога практически растоптала чёрную крохотную картинку, проплывающую мимо засвербевшей стопы. Обнажённые глаза с острой болью стали привыкать к очередной сумбурно переливающейся среде, аннигилируемой поток переходящего из другой точки бескрайнего пространства. Полусгнившее бледное тело было развалено на куски вместе с перепачканной иссиня-тёмной рубашкой, услужившей отвратительно скользким одеялом. Вдоль рёбер струились тяжёлые кали телесных жидкостей, крови и остальной органической аббревиации, благодаря которой человек сумел ощутить правую руку снова. Он едва не захлебнулся когда рухнул спиной назад в глубокую и отвратительно смердящую лужу. Рука дёргается, становиться теплее. Он медленно и широко проводит ею в сторону, зачерпывая багряно-чёрную массу вокруг себя дабы рассмотреть собственную способность перемещения. Холодно и тепло, жарко и морозно. Похожий запах тёмного мёда ускользает от его осознания, заметившего исполинскую голову гибридного-титана. Его бесконечно развивающийся позвоночник обрывался одним концом в чернеющей неизведанной пустоте. Никаких звуков, и снова отсутствие каких либо рационально действующих эмоций в беспристрастном обычном взгляде, подчёркнутом широкими серыми глазами в которых отражалось всё. Хаотично перемешанные атмосферные просторы из органов, плоти, костей и пульсирующих светлых нервов со скоплением посиневших волдырей на одном берегу, твёрдому, жидкому, медленно вздымающегося подобно набухающему полупрозрачному лёгкому. Бескрайнее переплетение органических цепей царило вокруг неизведанного ему чертога, что под неустойчивыми ногами крошечного человечка с неопределёнными интервалами сотрясался, беспрерывно издавая хлюпающие, неподдающиеся восприятию звуки, протяжно преодолевающие расстояние. Волшебный певчий голос, до боли в душе знакомый, родной и неповторимый. Он воодушевлял его первозданную волю, всеми силами пытался помочь ему вспомнить ради чего он старается, терпит любые неудачи и отягощающие сознание эмоции, которые не узнаёт и не знает как с ними справиться. Пройдя через все волны существования, он сомневается в том, что именно он должен сделать это. Всего лишь человек, один из тех удивительных существ, благодаря немногим из них держит в голове мысль, предрекающую его неизбежный и очень трудный выбор. И всё так странно... С самого начала он был окружён всепоглощающей разрушающей всё вокруг грязью, в ней тонули все его ощущения, эмоции, взгляд и инстинкты. Бесконечно долгие секунды, минуты, месяцы и годы его сознание видело только искажённые, опороченные беспорядочностью звуки, лица и поступки, кажущие вполне приемлемой нормальной атмосферной работой их тел. Грязь становилась гораздо отвратительнее, пробираясь в его мысли и под кожу всё глубже, присыхая к его плоти, самосознанию. Но однажды он прочёл по бледным девичьим губам слова одного случайно встретившегося человека, чья застывшая на фото улыбка сказала ему: "Я наверное идиот". Только сейчас, спустя целую вечность он узнал, что должен был сказать ей тогда в ответ. — "Cколько можно валяться! Может наконец возьмёшь себя в руки и займешься делом!?" — всё тот же невидимой голос громко заговорил над его ухом. — Что? Почему именно я? — всё пребывая в осязаемом состоянии ужаса, сероликий завертел головой в стороны чтобы увидеть того, кто посылает в его мозг все свои сообщения. В последний момент он поймал себя на мысли, что в его голове поселилось ещё одно крохотное сердце, и он даже почти что ощущал как слабо оно стучится об его затылок. — "Ты действительно собираешься начать об этом рассуждать!? На счёту у этого места шаткие секунды, если не меньше. К чему душа лежит, к тому и руки приложатся, как поговаривают." — Кто поговаривает? — спросил он у воздуха. — "Ну, выходцы из СССР, может быть. Хотя здесь мы с таким вряд ли столкнёмся, а жаль, люди в то время всё же более прозаичнее были, самоотверженнее и смелее." — громко вздохнул голос над ухом. — "И как бы тебе не хотелось, а выбор делать всё равно придётся." — Так, к чему лежит моя душа? — "А вот на этот вот судьбоносно непростой вопрос, друг мой, ответить должен ты сам." Он присмотрелся к одному из бескрайних массивных горизонтов, возвышающихся раскидистыми жидкими багряными скалами, словно создающих густую щетину. Вдали был виден пересекающий два желтовато-бордовых берега гигантский мост. Там где находился человек, была дышащая бесконечная пустошь, над которой тихо закипала беспросветная прохладная тьма. Ноги взяли и практически проваливались между твёрдых тромбоцитных комков, впадающих в твёрдые поражённые вены, извилистыми толстыми корнями разбухая под тонкой красной кожей. Наверное голос невидимого собеседника здесь и затерялся, под толщей истлевающих и беспрерывно скрещивающихся между собой биологических клеток бесформенной переменяющейся жизни. Огромные механические хребты громко затряслись вокруг исполинской головы, изрыгая между органических химерных пазов и прочих отверстий в закоулках искажающейся плоти, массивные багряно-зелёно-жёлтые реки жидкостей, мгновенно затопляющих близлежащие мясные рельефы острова. Оно с невероятной скоростью начало плодить внутренние органы, скрещивая в новом гипертрофированном продолжении чтобы затем создать уникальное строение бездонного позвоночника. Агрессивно сжатые скулы подверглись разложению, из чьих перегнивающих и почти растворяющихся нечистот сформировались новые элементы, с виду напоминающие переливающиеся механические консистенции, отдалённо похожие неопределённому поведению доспехов встреченных человеком стражей. Содрогающая всё вокруг себя масса великолепной скоростью надвигалась к сероликому, нервно отшатнувшегося назад. Воздух обжёг лёгкие, а сердце яростно застучалось внутри. Желание сформировало его мечту, которая перевоплотилась в судьбу. Память выскользнула из его изувеченных дряхлых полушарий мозга, внутри которого зародилось желание разорвать самого себя изнутри, лишиться первородных оков природы которая у самой себя уничтожает одну единственную на всех, быстротечную прекрасную среду. Неповторимое состояние, проникающее под кожу, поглощающее разум, светлое, тёмное, многоцветное, иное. Сероликий поднял веки, теряясь беспомощным взглядом среди бесконтрольно прорывающихся пространственных частиц. Шумная какофония из сумбурно сливающихся во всецелый поток звуков буквально сносит ему голову, внутри которой постепенно исчезает волшебный певчий голос. Немного упёршись правой ногой назад, он с непосильным трудом замахивается правой рукой для самого сильного соприкосновения. Взрывающие цветовые ядра бушующей мощью взрываются в его руке, будто массивным курганом сметаются бескрайними уплотнёнными океанами назад, разбивая запенившиеся деформациями волны об одну из бесконечно высоких мясных стен. Человеческое восприятие обостряется, в последствии чего передвижение Титана словно замедляется для него, и ему уже не составляет труда в один желанный момент вмолотить поток мощи об раскрытую кошмарную пасть с бескрайним острым частоколом из сверкающих светлых клыков, расправляющих свои очертания напротив его отражения. Вид из окна троллейбуса накрывает тонкой шторкой высокие городские башни, электропровода и лавирующие между этажей корабли, проскальзывающие вдоль стекла силуэты, чьи-то крылья и прочие обыденные бардаки оживившегося на ближайшие 42 часа социалистического чуда. Пронзительный гулкий вой создания закладывает уши, отбрасывая сероликого в густую жидкую рощу. Тело создания преодолевает им же пройденную, разорванную тёмную густоту, разрушая своим разнобоким размозжённым весом гигантский красный мост, очертания пирамид вокруг другого полуострова и широкие дышащие монолиты. Бездонный хребетный хлыст извивается в жутких конвульсиях подобно увеченному червю, отчаянно роящегося в мягкой влажной поверхности и ищущего куда бы запрятать свою неисчерпаемую боль. Медленно перевернулся на левое плечо, откашливаясь от странной боли в горле. Человек устремился взглядом в сторону утопающих в апельсиново-яркой луже соцсетей, непропорционально огромных игральных автоматов и голубых накладок для ресниц, на которые разлились краски, флакон с духами и жидкость суперклея к которому прилипли подушки пальцев. Под кожу вонзался небольшой фрагмент стены с междуэтажной деревянной лестницей, по которой были раскиданы чьи-то фотографии. Мерцающие зелёные экраны рассеивали подступающую темноту, омывающую стену и красную землю под собой. Место скопления абсурда, переработанного из слов, мыслей и посредственных мелких действий которые были отвратны существу, сидящему возле окна. С опаской поглядывая на бьющееся вдалеке тело Титана, он подбежал на услышанные тихие стоны, принадлежащие окровавленному созданию возле кухни. Густые коричневые волосы переливались мистической красотой широкого тёмного оперения, сливающегося в большой овальный кокон с раскинутыми по полу крыльями. Из одного торчали переломанные косточки с натянутыми между кистью и запястьем сухожилиями, неестественно сформированными, что внезапно оказалось понятным для него. Всхлипывающая девушка-сова повернулась на звук шагов большущими карими глазками и с подёргивающимися от боли и стыда губами. Было видно что она напугана, травмирована из-за несчастного случая, происходящего с ней на протяжении нескольких лет, криво улыбающихся и беспардонно высмеивающих самих себя. По мере приближения человек осознал её более маленькую пропорцию тела и рассмотрел в ней ребёнка, достаточно юного. Её длинные пальцы со светлыми выкрашенными коготками слабо сжимали картонную таблицу, скрывающую то как её выкрученные в продолговатые иголки рёбрышки упирались об поверхность. Сок, корм, несколько книжек и видеокамера со включённой записью. Повсюду были раскиданы браслеты с драгоценностями, написанные от руки пособия о том, кто она такая и чем должна заниматься каждый день. Один из зелёных экранов ярко засветился, демонстрируя геометрическую прогрессию просмотров. На другом экране были красивые поляны, рассыпающийся мех тополи который собирался в необозримую и сияющую на солнце скатерть. На последнем, прямо в объектив камеры прижались чьи-то глаза на которые капала прожигающая роговицу белая субстанция. Яркие влажные глазёнки совы безмолвно просили о помощи, вымаливая смерти, вечного забвения, и человек едва прикоснулся к ней как тут же его что-то поволокло назад, оттаскивая от моментально раздавленной гигантским резиновым колесом совы. На её останки слетелось несколько белых бумаг, а затем разбилась об обломки видеокамера, рострощенная чудовищной машиной. Исполинским железным утюгом он буравил землю под собой, проплывая всё дальше, снося красные скалы и развитые паутины из нервов под собой. — "Если ты об этом подумал, то нет. Шизофрения не лечиться, насколько я знаю. А знаю я ровно столько, сколько и ты сам. Это кстати намёк был." — На-намёк, на что? — судорожно забормотал человек. — "На то что ты то-о-оормоз!" Многоцветные жидкие пески разрывают долгие километры обросшей стеминовыми зародками земли, будучи продавленными агрессивно ускоряющейся гибридной тушей Титана. Вокруг глаз беспрерывно скачут и трясутся осколки органической кровавой породы, по мере разрушающего всё вокруг просторного движения горбатого хребта. Сквозь слои красновато-белой пыли он увидел свои дрожащие руки, образующие взрывающийся об брюхо Титана барьер, который так же окружал его спину и частично ноги, от которых болезненно отрывалось всё по кусочку. Болевой шок сплотил вокруг сознания увеличивавшийся, извергающий из самого себя взрыв, по мере поступаемых в мозг прерывистых резких импульсов, разбрасываясь искажёнными ярко-светлыми и бледными оттенками сконцентрированной волшебной мощи. Густые подобно облакам потоки преобразованного хаоса расплывались извивающимися плотными колебаниями, вынуждая оскалившегося Титана вынырнуть из затягивающей внутрь себя аннигилируемой пучины. Спустя пару минут человеку удалось удержать крики в собственной глотке, когда раскромсанные отростки ног почти полностью регенерировали себя, и снова правильно, не отращивая ещё два лишних пальца или не скрещивая между собой берцовые кости. Касания обнажённых ран об поверхность ожесточали нервные ощущения, содрагая всё его тело и лишая первых возможностей хотя бы опереться на руки. Он вновь уловил запах ветра своим лицом, мимикрирующим между разрушительной злобой и душераздирающей агонией, которая беспрерывно подпитывает в нём негативные эмоции. Сквозь густые заросли веток проглядывали незнакомые очертания мегаполиса, прекрасного, яркого, неестественно насыщенного и не тронутого разрушениями. Там ведь живут, общаются, чем-то занимаются привитые к этому сказочному месту души беззаботных рабов изотерической революции, которая прямо сейчас намеревается поглотить всё и всех без единого остатка. Они наверняка должны знать о том, что сейчас происходит. Должны же! — Огх-хх... О нет. — облокотившись на одно колено, сероликий обернулся на разрушительные колебания надвигающегося в его сторону Татана. Отчаянная изнеможённость и абсолютная беспомощность отпечатались на сером каменном лице, в чьих тёмных глазёнках засветился очень крохотный, яркий красный огонёк. — "О да..." — грузно вздохнул внутренний голос. Он попытался резво всполошится на месте и было поднялся на ноги, доверившись своему чутью на то что неведомо ему, субъективно обусловленная ими обеими сила в руке уже разожглась яростным могучим костром, вновь разбивающимся об свисающую надломленную нижнюю челюсть создания, чьи очертания лица разлились жидкими и переменяющимися природными субстанциями в хаотично расползающиеся гибридные отростки, загораживающее всю ту небесную черноту, окружающую их двоих. Или вернее уже будет троих? Из сумбурно извергающегося, серовато-тёмного и багряного потока выдвинулась уменьшенная форма черепа с непропорционально огромной рукой. Грубоватая конечность одним движением сдавила руки сероликого, переламывая их вместе с запястьем и при этом изо всех сил превозмогая жесточайшее обилие болезненной деформации, покрывающей чётырехметровое телосложение Титана густыми пёстрыми волнами. Развивающуюся цветовую массу в следующую секунду пронзает массивная ступня ноги, молниеносным ударом отправляющей человека в далёкое странствие в обыденные очертания весьма оживлённого яркого города. — "Хьюстон! Вызывает Земля! Ответьте!!" Мимо проплывают большие аквамариновые рыбины, заточённые в анимированных рекламных щитках, над ушами мягко жужжат энергоматические турбины машин, проезжающих между колонн ярко-серых зданий. Сладкий карамельно-коричневый клубок пара витает из одного киска в другой, к раскидистых лесинкам с ресторанами, накрытым брезентом паркам и сумбурным неоновым проспектам, среди которых бодро подпрыгивает какой-то клоун. Чисто-голубое небо, приятно пригревающее щеку и вселяющее надежду на ещё один чудесный безоблачный день, полный тепла, продуктивной приятной работы, неожиданных знакомств и приевшихся будничных приключений. Лопасти вокруг спины жутко обтягивают электропроводные кнуты, в которых резко запутываются ноги и руки, походящие на два желеобразных болтающихся крюка. Собственный крик почти закладывает уши и превращает всё вокруг в тусклую одноцветную картинку, безумно трясущуюся вокруг него одного. Тело продолжило падение, разбивая оставшиеся в целостности и сохранности косточки в его и так хрупком изнеможённом сосуде об движущиеся вагоны жёлтого поезда. Затем ощущается нечто плоское, усеянное мелкими камушками, толи песком на который падали высокие тени от конструкционных монументов, сдвинутых в казалось бы бездонную растянутую арку со скамеечками по бокам, и магазинчиками под ногами, откуда ошарашенно глядели лица в белых шапках и с фартуками на груди. Очередное падение, на этот раз последнее. Отлетевшие на несколько метров зубы кое как отскребли самих себя от асфальта нервными перепонками и жидко перемещающихся фрагментов дёсен, заползая обратно в широко растянутую ротовую пещеру. Выползавшие через шею органы резкими движениями заползали обратно, приклеиваясь к разорванным полудвижущимся лёгким. Сероликий изо всех сил принялся избивать дорогу под собой крепко сжатыми кулаками, но после нескольких секунд перекатился на спину с размозжёнными коленными чашечками, одно из которых только, только подползало обратно к стремительно сростающемуся телу. Выпустить накопившуюся злобу и ненависть к неизвестно чему, оказалось весьма затруднительной для выполнения потребностью. Избивать костяшки пальцев об заасфальтированное покрытие тоже вызывало обжигающую острую боль на конечностях. Зажмурившись от боли, изогнувшись всем телом человек выдавил из себя очередной, самый громкий из всех доступных его голосовым связкам крик. Он вложил в этот голос всё то, что ему довелось пережить на протяжении всей этой странной бесконечности. Сердце металось от безысходности, одиночества и безжалостно вгрызающегося страха. Он попытался прямо здесь и сейчас сойти с ума настолько сильно, чтобы его хотя бы на одну минуту перестал страшить где-то нависающий над городом Титан, в любое мгновение готовящийся разорвать его в клочья. Сойти с ума и забыть кем он был день или два дня назад, перестать заботиться о существовании из которого он появился. Стать тем, кем он действительно хочет. Тем, или же чем он нужен этому месту. — "Мне тебя конечно очень жаль но, не мог бы ты как-то ускорить свой процесс метафизических страданий? Как-то на досуге разберём твои интеллектуально-психологические коллизии." — Да что ты... Такое? — откашливаясь, человек сочувствующим больным взглядом провожал разливающуюся по разным укромным закоулкам жизнь, угнетённую и обеспокоенную в бесчисленных гражданских лицах. — "Мы - Веном." — голос невидимого собеседника в раз исказился, имитируя пещерного тролля с простудой в горле. — "Но этот вопрос мы с тобой тоже отложим на лучшие времена, окей? Без каких либо споров, ибо у нас сейчас есть один пиздец изотерических масштабов, и этот пиздец надвигается сюда. Эй! Сюда! Бошку поверни, тормоз!" Катастрофических размеров погром разносился между очертаний переливающихся кораблей, стремительно потопая в густом искажённом куполе, будто расплавляющим материальность присутствующего вокруг пространства. Конструкции осыпались жидкими полутвёрдыми потоками на переполненные наземным транспортом дороги, пешеходные стёжки и размытые микроулицы, вдоль по чьим тесным переплетённым окрестностям струились сумбурно разрушающиеся структуры. Отвратительно серый водопад омывал десятиметровое тело Титана, отцепляющегося от окружения и шумно приземляясь на землю. Он стоял вдалеке, между возвышающимися этажами однооконных техничных зданий, трансформирующихся в массивные многослойные щиты. Своеобразными панцирями укрывалось одно здание за другим, от чего занавешенная лабиринтами улиц дорога погружалась в тёмный полумрак, отражающий от внутренних стенок домов зеленоватый контраст. Густые серебристые волосы мокрыми прядями взлохмотились над бетонным выражением лица, несколько раз выгнутой вокруг широких увесистых плеч, продолжающих опускаться к предплечьям, гротескному растягивающемуся торсу и высоким массивным ногам которые начали разбег. Осколки дорог сыпались в стороны, продырявливая стёкла автомобилей, рвя ленты между балконов и круша техническую составную аппаратуры, разместившейся на автопилоте. — Раз уж ты следишь за мной, можешь поделиться советом? — по спине пробежал холод, а ноги инстинктивно попятились назад. — "Эм... Ну, попробуй быть самим собой". — запнулся голос. — "Встречают хоть и по одёжке, а провожают всё равно по уму." — Это поможет? — не вдаваясь в смысл сказанного, судорожно забормотал он. — "Смотря, кто будет встречать, а кто провожать... Мне так моя несуществующая матушка говорила, когда я себя отчуждённой ото всего мира чувствовала. В итоге забила гвоздь на всё, пошла смотреть Энжерурабу и запивать печенье несквиком. Мне понравилось... Ёпсель-мопсель, под такую музыку даже орущий кот будет страшным. Откуда она!?" — резко пожаловался голос, неким свойственным себе ментальным зрением пытаясь углядеть источник нагнетающей тематической минусовки. — Я устал... Не хочу. Не хочу... — начал поддаваться панике человек, чувствуя как слёзы тяжелеют вместе головой, медленно подающейся вниз. Становилось всё хуже. Боль в горле усиливалась вместе с непреодолимо гулким эхом в голове. Тело словно обвивало пламенем, глаза остро ощущали воздух, изнывая от раздражения. Не было сил, не было терпения. Хотелось исчезнуть, прекратить этот больной сон. Руки онемевали, едва шевелились сами по себе но, вероятно чьи-то неведомые ладони держат их вместо него, за что он благодарен. Он обернулся назад, к неизвестным ему бесчисленным лицам, блуждающих по жизненному кругу существ неизвестного принципа, среды, промежутка, цели. Некоторые смотрели ему прямо в лицо, со страхом и хрупкой надеждой на то, что он здесь стоит перед ними не просто так. Вот порозовели чьи-то щечки, уши, кто-то спрятался за кафельной плитой. Очевидный вопрос - неужели они не знали, что сейчас происходило в километрах от их домов? Где все стражи? Да хотя бы простые полицейские? Или это тоже очередной повторяющийся кошмар, безрассудный, наивный, просторный как стены вокруг бесконечно большой комнаты. Он понимал что среди них есть и простые люди, для которых их знакомые, родные и близкие навечно покинули этот мир под разлагающимися обломками расколотого на части Нихонто? Чем-то, это место напоминало ему Землю. Значит здесь тоже полно удивительных, прекрасных и гениальных лиц благодаря которым эта вселенная имеет право на то чтобы продолжать дышать, заставлять своё ирреальное космическое сердце биться в унисон с чувствами миллиардов существ, одиноких, мечтающих, счастливых, больных, до беспамятства жестоких, изощрённых, иных, и когда-то изживших. Есть ли смысл стараться спасти то, что не может пообещать в полной мере сохранить это чудесное место вместе с ним? В его руках взрывается многоцветье, идеи, представления, эмоции, желания, его особенное, льющееся из самой души волшебство. И пока оно живо, продолжает плодить в его воображении все эти странные прикосновения, стоит рискнуть и всеми силами добиться того, что накрепко вцепилось в его сердце, крепко сжимая и согревая своим неповторимым фантасмагорическом теплом. Будет больно, очень грустно и без сложностей не обойтись. Но такова человеческая натура его, отныне способная препятствовать тому, что способен поглотить его убогий ум. Где-то там, между чёрных залежей пепла, искрящихся островков из дерева и твёрдого песка, однажды сможет прорасти редчайшего цветения росток, нужно только приложить усилия и не растерять прежние инстинкты, потратить время на то чтобы позаботиться о том, что неоценимо важно взрастить и сберечь. Прежний мир тоже был способен его разрушить, быть может он даже желал сотворить с ним искажённые грязные вещи. Но там, где царил абсурд, он каким-то неведомым чувством представлял вдалеке яркий, яркий свет, от которого становилось спокойно и приятно на душе. При виде ожесточённых деформаций, он желал о мирном здоровом состоянии в котором всегда что-то нуждалось. Вся жизнь была построена среди неисчерпаемого осязаемого разочарования, физической боли и одной единственной целебной еде, называемой надеждой на хотя бы самое крошечное чудо. Пусть его не случилось с ним, у него появился шанс сотворить его для остальных. Можно поддаться забвению или насильственному саморазрушению, утратить свой жутко разрывающийся на осколки рассудок, принадлежащий уродливому беспомощному человеку который не знает о существовании больше, чем уколовшийся бездомный парнишка, расстающийся со своими мечтами между малознакомых ему чужих домов. Откуда... Откуда берётся эта ненависть? Почему им так могуче движет воля сохранить хоть что-то в своей памяти об этом месте? Почему слёзы не прекращают обжигать её щеки, а руки судорожно трястись от эмоционального волнения. Словно лапы касаются об голую землю. Словно глаза заворожённо преследуют источник пробуждающей позитивной связи. Он точно знает, он потерял, либо не нашёл для себя нечто ценное, существенное, важное. Нечто, способное оправдать его эксцентричное поведение, жажду к выживанию и волю к победе над тем, чего он до сих пор не понимает. Несмело отводя взгляд от приближающейся катастрофы, которая вот, вот сметёт со своего пути все эти перепуганные лица, экраны, распускающие к розовым плитам цветы, он внимательно осматривается вокруг, с трудом игнорируя усиливающийся искажённый шум от надвигающегося исполинского тела Титана. Под ногами лежит пьяный полицейский, прибитый из деревянных тёмных дощечек и отражающего свет металла. В их вертикальных дужках отражалось мерцание тысячи жёлтых и оранжевых окон, что подобно сбившихся с пути светлячкам повисли в воздухе, задыхаясь в беспросветной мрачной пучине. На балконах дружелюбных соседей пылилась мебель, обувь и чьё-то помятое, вымощенное коричневыми пятнами кожаное пальто со следом от поджога. Не иначе как напоминание об одном дне, в котором приключилось это? Прохладно-тёплое многоцветье струилось маленькими потоками из запястий, ладоней и вздрагивающих от боли пальцев. Чего-то не хватало. Может памяти? Причины? Собственной души? Может он оглох и давно не слышит своей духовной сущности позывы, в состоянии видеть только отражение? Он осознает что может произойти в следующие секунды, во что превратиться всё вокруг, как долго и сколь мучительно начнут биться в агонии все кто стоят рядом с ним? Рядом с ним, состоянием одурманенного болью тела и мозга, оказавшихся в этом минималистично жестоком и безумном театре эволюции, настолько жестоком, каким бывают дети, и настолько безумном, что самым вероятным шансом избавиться от всех недомоганий, кажется убить самого себя. Он не знает кто он, и как оказался здесь. Чувства и эмоции казались очень знакомыми, родными, но одновременно далёкими от его понимания. От того становиться интереснее, появляется некий ментальный голод который готов поглощать один мир за другим, лишь бы насытиться до разрыва желудка и узнать, что такое это всё. Крепко стискивая зубы, человек пытается придумать хоть что-то, что способно сберечь хотя бы существ вокруг от надвигающейся катастрофы. Глаза беспомощно метаются в стороны, дыхание перехватывает судорожная волна страха, подпитывающая поток мощи в руках синевато-красным оттенком выбухающей плоти. Он чувствует невидимую руку, сжимающую его левое запястье, а на плечо лёг подбородок того самого голоса. От чувства неизвестности веет запахом юного тела и сахарной пудры, щекочущей его щеку. Сейчас он не один, хоть и придётся драться с жуткой тварью самому. Неизвестность преподносит ему возможные образы выбранного им пути, размытые, беспорядочно разветвляющиеся и неясные. Он делает выбор, рискуя, в общем-то и ничем. Удар.

***

Из тёмного пушистого калачика медленно выглядывают яркие звёздочки вокруг полудремлящих сапфировых орбит. В комнате загорелся свет, заливая стены тускло-жёлтыми пятнами. Послышались встревоженные голоса их нянечек за спиной, наверняка вбегающих в спальную комнатку. Множество десятков коконов, подобно её собственной укромной норе из шубок множества простыней, подушек, понемногу начали шевелиться и неохотно раскрываясь по велению подбегающих взрослых женщин. Девочка выглянула из-под тёплого одеяла наверх, встречаясь взглядом с подругой. Её маленькие телесные рожки на лбу порозовели, а глаза намокли от страха. Это её волшебная сила, она всегда чувствует когда рядом какая ни будь беда. Игрушки почему-то были разбросаны по полу, а на потолках побледнели их лесенки, комнатки и цветы, вместе с которыми её начал пробирать неожиданный холодок. За окнами дул сильный ветер, сталкивая густые зелёные волосы деревьев об стекло. Запах зерновой каши и сока всё ещё витал между двухъяросными кроватями, а также частично оставаясь на непослушных невымытых губах. — Саманта просыпайся, нам нужно собираться. Гильдара, иди ко мне на руки! — одна из нянечек ловко подобрала протягивающие дрожащие ручки ребёнка с рожками. Искрящиеся смятённые сапфиры боязно наблюдали за как им показалось бесконечными толпами таких же ребятишек как она, так же одетых в странные серые жилетки с жёлтыми полосками. Просторное скопище голов одновременно с девочкой разворачивались окнам, через которые резко поступал яркий белоснежно-голубой свет, который способны отразить только пролетающие мимо кометы и... Она громко ойкнула, резво отступив на два шага назад и цепенея зачарованным невинным взглядом, мгновенно утонувшим в больших голубых глазах, прозрачно-чистых подобно морю и тревожно размывающихся гипнотическими волнами которые с нежностью соприкасались с крохотным островком её наивного, ищущего утешения разума. Большие и жёлтые лисьи уши на голове были скованны светлыми пластинками, похожими на острые иглы или протезы которые едва ли до самого дна вязли в неестественно густых пшеничных волосах, скрывающих половину бледного лица, широкие механические плечи с тёмно-медным отливом металла, частично покрывающего просторное одеяние бургундского окраса, почти похожего на тряпичное невзрачное платье, пошитое из одного толстого куска ткани. Массивные трансформирующиеся ботинки лисицы тихо постукивали закрепленными модульными регуляторами движений, крепящихся между стопами ног, голеней и мимикрирующего механического позвоночника, создающего небольшие доспехи из прочного панциря. Остальные дети один за другим перетащили взгляды на нежданную сказочную гостью, с трудом сдерживая чувства. Цари сейчас другое настроение в округе, они бы разом набросились на неё чтобы послушать истории и вместе поиграть, как это было в прошлом году. Но каждый из них стоял смирно, прекрасно понимал что сейчас не время для забав. Случилось что-то серьёзное и они обязаны во всём слушаться старших. Каждый доверял друг другу, как единый органический механизм делился собственными переживаниями и мечтами поскорее провести время с Лисой, порезвится и вместе уснуть крепким сном. — Мадам Адия, шофон. — дежурным и совершенно спокойным голосом лисица обратилась к начальнице института, возившейся со старшей группой детей и несколькими помощницами во главе которых стоял доктор филологических наук. Она не хотела возвращаться сюда больше, от чего в сердце неприятно закололо крошечными иголками при виде все ещё знакомого ей здания. Студеный и одновременно странно тёплый ветер проводил за порог небольшую лиственную группу, от которой отбился один единственный, приземлившийся на её поджатые в направлении ладони пальцы. От неожиданности она даже немного вздрогнула, давно позабыв о таких прикосновениях. Кожа давно загрубела, обратившись в высеченную множеством царапин каменную мембрану, навсегда утратившую тёплый светлый меланин. Если дрожь в руках ещё удаётся спрятать от остальных под грудой металлических перчаток, гулкую боль в висках, спазмы в животе и тревожащее её незажившее тело приходиться скрывать мнимой пантомимой лица, включающей в себя тревогу, сосредоточение и особенно колкую боль, трудно переносящееся воинственным духом последствие, якобы вызванное в одной из прошедших битв с древними существами. Теперь изо всех сил хотелось вспомнить одну дорогу, свою последнюю прогулку по лесу, обведённого бледными звёздами и просвечивающимся серым туманом полю, на другом конце которого стоял высокий и ограждённый заборами соседских домов, круглыми холмами и небольшой рекой особняк. Прочувствовать фантомные ощущения пышной травы и ледяной остужающей воды. Она перетекает вдоль неглубокого речного лабиринта, ведущего только в одну сторону, там где уже поменьше деревьев, побольше рыбы и влажного песка под тонкими ногами, оставляющих следы которые никто никогда не найдёт. Так и она, уже не способна найти саму себя, прежнюю молодую лисичку которая всю свою жизнь стремилась сохранить мир таким, каким его помнили дорогие её сердцу друзья. Они ещё живы? Или давно умерли, забыв пригласить её на свою похоронную могилку? Хотя бы одно имя, больше не способна вспомнить. Воспоминания, куда же они подевались. Её что, обокрали!? Но когда? Пока она спала? Или когда погружалась в собственные грёзы, от чьих обжигающих тёплых прикосновений она теряла рассудок, погружаясь в очередное мимолётное забвение из которого её каждый раз вытаскивало приросшее под духовную шкуру недомогание. Возможно она настолько сошла с ума, что даже не заметила как сама умерла. Те времена, когда она впервые появилась в Туэ. Она чего-то желала, до обморока жаждала заполучить то, чего не совсем понимала. Покой? Глупая маленькая лиса. Но чем больше она узнавала, тем суровее и одновременно прекраснее открывался пред нею мир, полный безграничного потенциала и красоты, возможностей и, уродующей всё вокруг, не до конца сформированной абсурдной выходки приболевших сердец. Их проще всего называть дураками, безумцами, душевно больными сволочами. Кто-то называет их особенными, потомками первых разумных существ из которых происходит жизнь, взаимодействие тел с бескрайне разнообразным окружением которое настигла репродукция первозданных инстинктов внутри тех самых, не похожих на все остальные и приписанные в сверхцивилизованном континууме обусловленной "нормальностью", сердец. С одной стороны движение, приносящее смерть всем живым существам, самозабвение собственной природе которая никогда не должна была здесь появиться. С другой, поглощающая разум и тело сказка. И она не заканчивается, у неё нет и конца и быть может не было никогда начала, она есть всё и везде. Её повествование ведёт себя непредсказуемо. Она лишена всяких смыслов, беспрерывного насилия и столкновения. Она вдохновляет, дарует не надоедающие чувства, эмоции, звучание и ощущение, которые способны прочувствовать чьи либо глаза. В ней так же полно противоречий, неподвластных уму несостыковок. И одна из них ярко гласит - каким этот мир должен выглядеть всегда? Когда умерла, однажды приютившая её сирую душу матушка, в тот день что-то исчезло внутри неё, или же умерло следом за ней. Оказывается давно и, до сих пор, она несёт внутри себя тысячелетиями истлевший орган, ставший причиной её единственной, но до сих пор терзающей разум боли, с которой ей всегда казалось, удавалось совладать. Словами невозможно, наверно описать всю ту радость, очарование и гармонию когда рядом есть родной, любимый человек. Самый особенный, который всегда будет рядом, поддержит и всему приучит. Вместе всегда спокойно, отрадно, и можно пережить любые проблемы, несчастье или горе. Вместе начинать новый день, узнавать что-то новое и... Мама... Уже никогда не сможет вспомнить, что это значило для неё. Что же это за чувство, которое навеки затмевает глаза, взобралось под череп, назойливо стучит, стучит по глазам, длинным тёмным веслом врезается об сердце, чарующим голубым пламенем обжигает волосы, пальцы, разогревает приевшийся вкус воды. Этим детям повезло. Они никогда не будут обладать особенностью, как у неё. Они научаться любить, претерпевать страдания и понимать. Проживут свои жизни так, как они того заслужат для самих себя, либо вовсе останутся здесь навсегда. Вечно молодые дети, или старые больные ферты. Сейчас. В это время она точно понимает, что внутри неё что-то кардинально изменилось, вновь. Последние, особенно долгие годы в её разуме заселилась пустота, впитывающая все эмоции, идеи, мотивацию и любовь. Словно неведомая ирреальна волна резко обмочила её оцепеневшее атрофированное нутро болезненно-холодной водой. Возможно ли, что внутри неё снова пробудился голод? Эта странная жажда поглотить всё что угодно вокруг себя, от края камешка на земле до разметки на ажурной ткани, от ощущения плотности воздуха на руках до вкуса сладкого пирога, от одного голоса до взгляда. Прямо как тысячелетие назад, когда была совсем маленькой, глухой, немножечко слепой. Есть ли смысл возвращаться в горькое прошлое от которого она всеми силами старалась отгородиться, дабы уничтожить себя. Слабость стала её смыслом. Пропитавшаяся мыслями боль во всём теле на какие-то моменты загипнотизировала разум воительницы, которая ещё одним мгновением спустя не успела вспомнить то, как преклонилась на одно колено возле коридора и поднимала тяжёлые руки чтобы обнять подбежавшую маленькую девочку с густыми волосами, цвета холодных рыбьих глаз. Маленькие ладошки слабо сжимали толстую ткань одёжи ниже правого и левого плеча, а бледное лицо с пухлыми губами и большими двухцветными глазами жалобно насупилось, тревожно, нежели заворожённо всматриваясь в лицо самого прекрасного на свете чудесного создания, с немного больным взглядом и неповторимо трогательной добротой на с трудом улыбающихся облупленных устах, уже оставляющих мягкую символическую отметину на лбу девочки. Прекрасное золотистое-светлое чудо с припрятанными лисьими ушами медленно распускает объятия, вверяя девочку какой-то взрослой извиняющейся тётке. Построенные в маленькие отряды дети начали послушно маршировать к выходу, мимоходом оглядывая скрывающуюся за суетливыми плечами сказочную лису. К ним самим уже подбегали солдаты в зелёных строевых мундирах и серых доспехах, перекрывая своими массивными силуэтами обзор. Но сквозь пазы и голограммы всё ещё был виден ясный белый свет, истощающие тёмные туманы. Вокруг было светло, а небо истощало морось которая никак не опускалась на детские лица. Тревожную тишину только прерывал отдаляющийся тихий звон тяжёлых колоколов, к которым солдаты попросили всех не прислушиваться. На руках одной из женщин негромко заиграл маленький магнитофон из которого полилась красивая музыка. Пятно. Почему-то никто кроме неё не замечал его. Огромная масляно-красная субстанция была размалёвана дышащими венозными веществами вокруг стены в гостиничном зале. Она с трудом сдерживала внутри своего разболевшегося желудка желчь, жаждущую выплеснуться наружу. Голубые глаза лисицы присмотрелись к узорам паркетного пола, следя за передвижениями десятка, а может и больше теней. Откуда их столько, если в этой комнате осталось всего трое людей? Глаза поднялись выше, замечая раскиданные по простору вмиг опустевшей комнаты клопы свежего сена, влажной притоптанной травы, пахнущей разложением земли. По округе разносился слабый ветер, впитанный дымом от костровища, густым ароматом старых гаделий и ржавого металла. В висках разнеслась болезненная пульсация от перенапряжения, ноги вместе с удерживающими конструкциями подкосились. Глаза заметались в противоположные друг от друга стороны, тщательно всё осматривая, чтобы нигде не было никаких свидетелей. Скрывшись в другом коридоре, она замерла перед высокими сводчатыми окнами внутри одного из учебных классов. Чистые парты, вымытые чёрные доски напротив белого столба. Ей становилось всё хуже. Осознание того, что память постепенно возвращается в чертоги разума едва не привело в истерику. Раньше она списывала всё на неведомое ей наваждение, чьи-то недобрые заговоры или банально простой пример того, как на неё влияет слишком долгое пребывание в мирных поселениях. Что было раньше? Тогда? В её первые 80 лет службы. Она явно была не такой как сейчас... Абсолютно потерянной. Вот оно... Она хотела избавиться от душевной боли, засыпав её физическими недомоганиями и регрессирующим эмоциональным диссонансом, желая превратить себя в полый боевой манекен, приносящий знакомому ему миру пользу. Закопать глубоко под землю прежнюю себя, навечно не ведая той странной необъяснимой жажды. — "Пташка-малютка, дорогу в обрат разыщи, кушать домой принеси." — безмолвно шептали её губы. Она медленно подняла веки, присматриваясь к маленькому коричневой пташке, помещающейся в ладони. Крохотные чёрные глазёнки озираясь исследовали всё вокруг, чувствуя себя весьма комфортно над её бьющимся сердцем. Голубые глаза Лисы вновь присмотрелись к окнам, потолку и стенам. Всё вокруг дышало, разлагалось красными бесформенными локнами плоти. Ручки и карандаши распластались глубокими природными материями, плотно облегающиеся воздухом на учительском столе. Высокие тонкие деревья начали с треском прогибаться, а стёкла разлетелись расколотыми жидкими пятнами по всему помещению. От неожиданности воительница зажмурилась, а когда всё утихло, прищурилась. Она крепко сжала пустой воздух в руке, рассматривая отрывок мужской головы с эльфийскими ушами, которые могучая волна ветра насадила вместе с растянутой разорванной шеей вокруг разбитых, слегка превратившихся в острые древесные колья ставни. На вид, около тридцати лет младший гвардеец. Красивые белоснежные волосы с красными локонами намекали о его индивидуальности, стремящейся к красоте культуры. Три чёрные точки вокруг широких зрачков тёмно-синих глаз, рассказали о его увлечениях амировологии, исповедании двум мифическим сущностям которые были способны на многое. Например излечить от любой душевной проблемы, научить любить и понимать необычные вещи, явления. Словом, они могли научить правильной жизни, той какую приписывает их заветная идея. — Лиса! — грубоватый голос раздался позади неё в другом конце коридора. — И стоило того, чтобы оказаться здесь!? — из-за угла стены резко перешла громоздкая фигура стража с серебристо-золотыми доспехами. Его бесформенный переливающийся шлем напоминал о роскосых, переменяющихся под наплывом лицевой массы сосуда глазах, накрытых густой тёмной гривой волос. Лицо суматошно оглядывало едва уцелевшую стену перед воительницей которая только сейчас обратила на него внимание. Она заметно поёжилась после его произнесённой в конце фразы. — О чём ты сейчас думаешь? — бесстрастно обратилась она к воину, внимательно приглядывающемуся вдаль через разбитые окна. — Нам!.. — в последний момент тот осёкся, задумавшись. — Например, о том, что какой смысл было сбегать сюда, когда ты в таком ужасном состоянии. — Видишь его? — оставаясь сдержанной и прислушивающейся к окружению, вновь тихо спросила лисица. — Да. Напоенное кровью небо... Руки. Необозримое количество рук, носящие по несколько имён, будто они собирают из нас историю. — А эти мёртвые тела? — она посмотрела в его спрятанные под бронёй глаза, медленно обводя пальцем помещение. — Хм.. — он неоднозначно покосился на неё, не будучи уверенным в том, что правильно вник в её слова. — Нет. Не вижу. Это всё проделки третьего Титана, на этот раз внушающего тебе иллюзию. — Тогда почему я чувствую эту вонь. — начала подходить к отверстию окна с насаженной на осколки эльфийской головой. На его лице не было оскала боли, страха или безумной ухмылки. В его влажных глазах была запечатлена обречённость. — Хм. Забудь... Попробуем поговорить с ним? — Надеешься, что кто-то из нас окажется особенным и оно ответит на любой вопрос? — в голосе прозвучала нотка бодрости, нежели озорства. — А сможем ли мы понять в чём суть нашей увядающей природы, и уместно ли значение наших мыслей здесь. — слова его скорее звучали как уточнение. — Пошли... Сохраним именно то, что нам важно и ценно. — проигнорировав его, лисичка ловко выпрыгнула через окно наружу. — Приму за честь сражаться рядом с тобой. — мужчина обнажил ненадолго своё лицо, благоверной улыбкой поприветствовав её храбро движущееся навстречу хаосу нутро. Лоскуты тонких веточек деревьев царапались об лицо, пока под ногами не оказался чёрный мокрый песок. Часть города по левую сторону её руки было исчезла с лица земли, которую окружил бесконечный буйственный океан. Гипермасивнные тёмные волны разбивались друг об другу подобно сталкивающимся материкам на которых совершенно не было жизни, за исключением той, что присутствовала в зелёных волосах. По правую её руку все ещё возвышалась городская обитель, подключенная к аварийным источникам питания. В небе ещё горели окна стивифных сооружений, вдоль улиц тянулась мировая паутина из искажённых перегруженных кабельных проводов. Прежний мир искажался до неузнаваемости, сгорая, утопая, растворяясь. Воду заражали густые потоки химерных багряных потоков, струящихся бездонными реками сквозь мерцающий плотный слой атмосферы. Ей объяснили ситуацию с непредсказуемым поведением сосуда, на которое повлияло непосредственно появление древних существ. Она и все остальные солдаты были не способны манипулировать молекулами и прочими частицами пространства на все 100 процентов, поток едва ли достигал нейронных ядер. Отряды войск передвигались вслепую. Ни одна технология, биологический надрыв или заклинание не способны были защититься или нанести вред агрессивным телам мифических гибридов. Против них практически ничего не осталось, за исключением веры в собственных сплоченных силах и надежды, следующей за гармонией, порядком и жизнью. — И камня на камне не оставляют. — пробурчал мужчина, вновь освобождая лицо от защитных щитков и отхаркиваясь бледной примесью крови. — Маленькие, милые уродцы... — Хм? — Лиса остановилась, рассматривая склонившегося воина. Против ветра передвигается становилось всё тяжелее и он был полностью истощён недостающим запасом голубой пыли. Об этом говорили за себя его растворившийся желтый оскал вокруг обеих зрачков сощуренных от недомоганий глаз. Он уже не сможет подняться и продолжить путь к первородному Титану. Дальше ей остаётся только идти одной. Мужчина приподнял голову и вымученно улыбнулся, осознавая очередность неизбежностей, таких как заболевание, смерть, аннигиляция. Ему просто не повезло, оказавшись самой слабой органической структурой из всех. Он замертво рухнул лицом, без каких либо признаков жизни. Покореженное механическое запястье оплетали тонкие ленточки нескольких цветов. Под ними застыли отверстиями с картриджами, подписанные кривоватыми мелкими почерками. Одно было разбито, другое модифицированным специально под другие языковые единцы, быть может с помощью которых разговаривали феи. Лису это слабо удивило, ведь она была уверена, что истинный язык фей был давно забыт или утерян. Значит он берёг с собой написанный ребёнком картридж с записями или чем ни будь ещё. Ему было важно, чтобы устройство находилось возле него в последние моменты жизни... — Онь!! Сюда, поднимайся! Лиса обернулась на громыхающий возле стен улицы преобразованный голос. Из подворотни выбежала группа среди которой самым отличимым был невысокий гвардеец в медно-зелёных доспехах, слитых с наружным силовым костюмом и большим походным рюкзаком. Металлические рецепторы на щеках преграждались витиевато собранными бусинами и ожерельями, повисших на толстой смуглой шее. Вслед за темновласой воительницей шли две женщины, у одной из которых удивительно крепко спал грудной детёныш, и один молодой парень который судя по скомканной чёрной форме посещал магистратуру. — Уходите на север, возле двух церквей вас подберет гвардия. — лисица повела рукой в сторону площади, приостанавливаясь и тщательно осматривая всех. — Вас увезут отсюда в безопасное место. — Спасибо вам, спасибо! — к ней подошла взрослая женщина в сером затасканном балахоне, подбирающая в свои ладони её тяжёлую ледяную руку чтобы оставить на тыльной стороне механической пластины робкий поцелуй, искренне благодаря за защиту. Голубые очи лисицы вновь удивились, встретившись со смятением, страхом и надеждой в зрелом немолодом лице гражданки, чьё лицо вмиг переменилось на сочувствие. Паренёк поспешно проследовал за гвардейцем, озираясь и, будто выискивая в страже нечто особенное. И он всё таки нашёл, припрятанный за красной молекулярной тканью золотисто-жёлтый лисий хвост, при взгляде на который у него отвисла челюсть. — Тёма смотри под ноги, подвернешь же! — засуетилась возвращающаяся к группе женщина, легонько подталкивая парня в спину. Лиса проводила всех измученным взглядом, вспоминая начальные годы войны, самые далёкие, трудные, кошмарные. То с каким почтением приветствовали их возвращение, она никогда не забудет. Благодарный жест этой женщины словно резко выдрал из её глубочайших пучин разума те утраченные воспоминания, теплившиеся рядом с остальными, почти что древними образами. Пусть биологически она всё так же молода, но возраст будто берёт своё. Неужели, это что-то да значит? Дорога в никуда вела её к ещё более разрушенным поверхностям города, над которым небеса были привычно серого и голубого цвета, а сквозь них же пробивались тусклые цветения звёзд. Ветер изредка разносился по всей округе бушующей уплотнённой структурой, от которой приходилось прятаться за стенами зданий. Автомобили подобно полым флягам или бутылкам буквально разгуливали по улицам, беспорядочно резкими движениями трясясь, разлетаясь по разные стороны и сталкиваясь с различными преградами которые редко встречали вокруг объединенных нескольких автомагистралей. На одном конце сплочённой из фрагментов площади был виден неестественный широкий обрыв, за которым снова был виден тёмный, почти-что чёрный океан. Воительница решила идти напролом, так как участь быть задавленной обломками одного из пошатывающихся зданий была худшей из всех. С её то состоянием и сломанным боевым конструктом ей мало что приходиться или придётся выбирать. Руки сильно болят но всё ещё повинуются разумной воле, разрывая либо разрезая на части прилетающие фрагменты дорожных и воздушных транспортов по одному удару. Каркасы доспехов на плечах искривляются благодаря задатку голубой пыли которая ещё не покинула среду её организма, заметно ослабевая и теряя прочность молекулярных связей, достигающих немного изнеможённого мозга. Она нутром чувствовала как первородное создание хаоса становится всё ближе. Там вдали, окружение характерно искажённой, насильственными деформация глубочайших потоков природы, взрывающейся из прежнего состояния ирреальной утробы. Она пульсирует, извергает бесчисленные жизненные загустения среди которых разлагаются древнейшие и уже изувеченные органы жизни, вмещающие в себя самое колоссальное давление материй. Густые и редкие сплочения квантовых частиц расползаются сумбурными воронками вокруг отмирающего простора, поглощая свет, тьму и остальные слои бытия от которых приходилось держаться подальше и даже не смотреть в их сторону. Для этого лисица использовала ручной механизм на два амедистых шарика и фильтр света, излучаемый в направлении двух объектов. Сосуд всё ещё позволял её разуму рассматривать самые мельчайшие из всех возможных частицы вместе с их атмосферными переплетениями, взаимодействиями и пока узнаваемыми химическими конфликтами. Понемногу продвигаясь вперёд, всё отчётливее улавливала обострёнными рецепторами нюха аромат дышащих существ, вероятно гражданских лиц которым всё ещё счастливится ощущать плотность сильного ветра, теснящегося между искажённых малоузнаваемых окрестностей мира. Натуральное чутье привело её к невысокому светлому зданию, которое со всех сторон медленно поедали химерные структурные ростки неведомой природы, вдоль чьих изветвлений пульсировали подобия тёмно-голубых серебряных вен. Пришлось прикладывать усилия, чтобы противиться ужасающей вони. Запах не сочетал в себе дух чего либо знакомого, он был особенным, совершенно иным потоком разложения, принуждающим лить слёзы и отдаваться рвотным позывам организма который у Лисы оказался более крепким даже с её нестабильным биологическим состоянием. На первом этаже стояла обыденная вывеска с названием ресторана, набухающего вокруг единственных гласных букв слоистыми бледными жидкостями, напоминающие перегной под тонкой кожей. В окнах было темно, видны только светлые унылые стены с углами коричнево кровавых как и весь мир вокруг комнат. Оставалось только прошагать семь метров вдоль бугристой выкладки из тёмных квадратных камней и слоёв кожи, переступить порог и стерпеть жуткую изнывающую боль в глазах, поглощённых неописуемо искривлёнными хрустальными спектрами, бесконечно растворяющихся бескрайними хаотичными рельефами, структурами и бесконтрольно переменяющимися барельефами. Проход позади неё сужался до размеров с указательный палец к которому прикоснулись болезненно преломляющиеся лучи от испускаемых хаосом частиц. Ошеломляющий разум простор вмещал в себе бесчисленное множество искривлённых материй, походящих то расплавляющиеся люстры, зеркала, то на сталагмиты, изумруды и цветные водяные потоки из умножающихся агрегатных состояний. Лиса с трудом закрыла веки, едва вспомнив как это происходит. Вручая свою жизнь собственным инстинктам, она продолжила двигаться в направлении смешанных запахов которые так и не исчезли. Конечности боязливо и осторожно передвигались по беспрерывно развивающимися рельефами и трансформирующимся формам пространства, колышущего самого себя изнутри порою совершенно пропорциональными волнами, сумбурными потоками из метафизических переплетений. Подобно заблудшему, несоизмеримо крошечному жёлтому лисёнку продолжала упорно обходить острые разливающиеся сегменты безграничного кванта, изредка отрывающего по небольшому локону волос на голове или фрагменту кожи на щеках, ожесточённых в гримасе угнетённого шока от подпитывающей сознание первородной среды. Глазки сощурились от тепла и одновременно холода, испускаемого от рядом находящихся тел. Приоткрыв глаз, разглядела троих, наверняка застрявших здесь когда-то граждан. Одной из них была причудливая особь женского пола, чья левая часть тела была полностью усеяна биологическими трансформациями вдоль которых расползалась неестественная тёмно-зелёная и серая чешуя, состоящая из тёмно-яблочно-кислотных пластин, чёрных шипов и бежевых сосудистых расширений, скрепляющих миллионы твёрдых преобразований. Такой симбиоз визуально походил на чрезвычайно тонкую комплекцию их боевых доспехов, но здесь всё излучало структурной химерной природой с бесчисленным количеством красных склер с белыми роговицами глаз, неподвижных, наблюдающих в одну сторону из казалось сотен овальных и круглых глазниц. Помимо этого, её половина человеческого юного лица было накрыто тонкой пеленой белоснежных волос. А возле неё возможно лежало бездыханное существо гуманоидной формы с набором дополнительных позвонков. Обнажённое розоватое тело с тонкими морщинами медленно разбухало при поглощении атмосферного воздуха, который в этом пространстве Лиса даже смогла распробовать как нечто кислое и жидкое. Рёбра, продолговатая шея, немного вытянутая форма черепа с негустыми тёмными волосами и походящие на собачьи ноги с продвинутыми перепонками. Лицо так же выглядело относительно женственно, с коротким носом, круглыми и широкими ушными раковинами, тонкими приплюснутыми губами. Тёмные ресницы судорожно вздрагивали от заботливых прикосновений первой особи, рядом с которой на коленках мостилась молодая человеческая девушка, ничем особым не примечательная за исключением ярко-красных глаз и неестественно широкого рта, чьи уголки дотрагивались кончиков ушей. Две особы безмолвно принялись осматривать почти что подползающего на брюхе стража, словно те уже смирились со своей участью в этом мире, отныне искажающегося болезненного состояния из которого не вырваться и некуда больше бежать в попытке разыскать гармонию, нечто родное, привычное. — Нужно... Выбираться. — Лиса с трудом выдавила своими голосовыми связками шепчущий голос, устремившись взглядом в одну из бесконечно плодящихся неизвестностей среди которых что-то более менее походило на разбитые жидкие зеркала, стены и гиперформы раздувающихся полых поверхностей. — А вы сможете нам помочь? — уравновешенно и спокойно молвила особа с половиной человеческого лица, продолжая разглаживать шершавой ладонью упругую кожу гуманоидного существа. Лисица снова закрыла глаза, абсолютно сфокусировавшись на своём сосуде. Мгновения. Секунды. Минуты. Происходящее рассеивалось в её адаптированном вразумительном потоке, избавляясь от прозвища, вкуса пищи, значения и слов. Через тонкую плоть век проходило сознание словно самой природы, ограждая каждый сантиметр её кожи осязаемыми частицами которые отнюдь не деформировали её биологию, а наоборот обогащали, протискиваясь в сосуды, нервы и каждую мышцу в теле. Сознание ярко осенило от приходящих волн ощущений, неповторимых, чужеродных и очень питательных. Вся её боль в теле вместе с любыми недомоганиями растворилась подобно выжатой из тряпки воде, что превратилась в новую форму, исключительную энергию, соприкасающуюся с обитающей вокруг атмосферой. Она стала дышать одновременно с этим местом, в одном превосходном ритме который недопустимо было нарушить, скомкать как лист бумаги или не нарочно задеть одним из отростков своего тела, иначе всё мгновенно свернулось бы в один бездонный искривлённый купол. Медленно встав на ноги, игнорируя густо обвивающиеся вокруг ног ирреальные волны первородный среды, лисица мягко сжимает кулак и вкладывает его в дышащую переменяющуюся структуру, в одну из их бесчисленных частиц что ещё мгновением ранее была необузданной молекулярной темницей. Поток интенсивной энергии высвобождается одновременно из тела и разума Лисы, проходя через её биологические окончания пальцев и разрывая на куски преграду, чья отныне зияющая густота начинает показывать знакомое ей тёмное небо, разрушенные городские здания и отовсюду пульсирующую красную плоть первородного Титана, поглощающего одну квантовою среду за другой. — Я помогу... — забормотала девушка с красными глазами. Она вместе с второй особой дружно перетаскивала гуманоида вверх по расплывающимся искажённым поверхностям, прозрачными хрустальными глифами прогибающихся под ногами идущих. Удостоверившись что они уже покинули пределы этого сумбурного пространства, лисица спешно отправляется за ними. Ощущения от незаживших ранений и физиологических увечий постепенно вернулись слабо отзывающимися нервными импульсами, притупляющих размытую вразумительность её больного сознания. Воздух неожиданно стал чище, комфортнее в то время как окружающая их среда была всё так же погружена в несоизмеримую агонию их редчайшего единственного мира, засеянного осколками дышащего переменяющегося хаоса. У неё осталось мало сил, болевой воли и желания сопротивляться чему-то совершенно неизвестному. Возможно это Титаны покопались в закоулках её разума, устроив там царящий мыслительный беспорядок. Стражи и прочие гражданские лица гибли, исчезали, уходи самовольно, растворялись в безграничном потоке исказившейся природы миллионами и с каждой минутой число жертв стремительно увеличивалось. Ни у кого не было и шанса противостоять первозданному существу, сорвавшего с ирреальных оков необузданного бытия. Она смотрит на мир, который ей совершенно не нужен. Казалось за все эти мучительные долгие годы она узнала об этом месте чересчур много, для того чтобы уместить пережитый и усвоенный опыт в одном единственном, одиноком изувеченном сознании. Неужели так трудно было оставить её в покое? Оставить умирать на том безлюдном пляже. Не уж то её судьба - это вечно убегать от прошлого, в котором она однажды утратила всё что у неё было. Веру, а затем семью. Слова любви, надежды, возможности оберегать за один месяц обернулись промозглым неуловимым ветром, растворяющего их лживую истину, заключенную в давно исчезнувших простых словах. Лиса опустила голову, плача с прерывистыми тяжёлыми вздохами и разглядывая в крови свои бледные твёрдые пальцы. Сверкающие подобно огранённым алмазам, влажные голубые глаза судорожно метались между прищуренных век, словно отчаянно искали чего-то под своими ногами. А бледные тонкие уста растянулись в болезненных душевных судорогах. Она осталась одна посреди разрушенного мира в котором навсегда утеряна дорога домой. Бессмертная агония неведомым проклятием залечивала любые её раны, стремительно погружающиеся в глубины её трепещущего от ужаса существа. Пред ней предстала истина, выглядящая подобно оскорбительной жизненной фигуре. Оно двигается по велению чьей-либо воли, разрушая надежды, эмоции и вторгаясь в личные сны. От этого не спастись и этого не изменить. Жизнь, каковой видят остальные. Существование, в котором вынуждено пребывать тело. Только через страдания и отчаяние, с кровью можно добиться чего-то в этой жизни. А жизнь оказалась полна разочарований, мук, предательства и лжи. Залитые густыми слезами, раскрасневшиеся глаза посмотрели в сторону, откуда исходил сильный прохладно-тёплый ветер. Воспоминания практически о каждом её дне, особенно важных и запомнившихся событий, моментов и явлений которые происходили на протяжении утраченной свыше тысячи лет. Прошло слишком много времени, слишком многое было утеряно. Силы, желание, юность и все её надежды. Её душа уже давно мертва, а вместе с ней наконец может быть окончена её история.

Ты одна