Аппаир

Рассвет полз, как рана, затягивающаяся едва заметной плёнкой звёздного света, который больше не согревал. Солнце не поднималось над горизонтом — оно выдавливало себя из-за далёких хребтов, словно кто-то огромный толкал его изнутри этого мира, точно меркнущее с каждой секундой ядро. Или колесо? Каждый её луч, вырвавшись, мерцал, как стеклянная игла, погружённая в воду, и исчезал, будто растворяясь в самой реальности. Тени больше не падали. Они росли из трещин в земле, вытекали из камней и травы, как вязкая жидкость, перемешиваясь с воздухом. Их движения нельзя было угадать: некоторые шли против света, другие — казались независимыми от законов времени. Там, где должна была быть граница, были только волны ряби, как если бы сама земля содрогалась в предсмертной судороге. Иллар стоял посреди этого хаоса, не замечая, что его собственная тень отрывается от ног. Она дрожала, вытягивалась вверх, как разорванная нить, а затем начала расползаться в стороны, оставляя после себя едва видимые мазки, будто кто-то пытался стереть её с холста мира, но забыл закончить работу. Небо больше не принадлежало этой вселенной. На нём не было привычных мерцающих звёзд или белоснежных облаков — только пульсирующие артерии, то пересекающиеся, то расходящиеся на фрагменты космического желудка. В каждом их движении была угроза, скрытая, как нож, блеснувший под плащом безразмерно древней и вечно разлагающейся кожи. Иллар ощущал, как его разум пытается осмыслить происходящее явление, но от каждого взгляда внутрь себя только усиливалась головная боль, пульсирующая вместе с этими линиями под веками, складками живота, между пальцев ног и сгорбившейся спины. В глазах — тёмная сталь, изношенная годами труда и молчаливой борьбы с упрямой землёй. Его рука привычно лежала на топорище, крепко сжимая механический крепёж древка. Лезвие, вечно острое, покрытое тонкими венами темнеющей стали, вспыхнуло в первых лучах, как хищное предчувствие. Мужчина называл его «Голосом Земли». Каждый удар его резал не только древесину, но и что-то невидимое, что связывало его с этой упрямой, живой почвой все годы труда. Вдалеке что-то двигалось — смутное, тяжёлое, гигантское, как дыхание древнего божественного зверя. Воздух стягивался в тугую, жгучую петлю, пахнувшую расплавленным металлом и обугленным корнем. Иллар почувствовал, как его грудь сдавило, словно эта петля сейчас крепко сдавливала его шею. Иллар поднял взгляд на горизонт, и дыхание замерло в груди, словно его вытолкнули из мира, где воздух ещё был важен. Что-то находилось там — не форма, не существо, а сломанный отзвук тысячи прикосновений пальцев возле ушей, будто треснувшая мембрана мира дрожала под гулом нескончаемого, чьего-то нагружающего вес целой планеты присутствия. Его взгляд не смог зацепиться за что-то определённое: деревья, поля, старые горные возвышенности, линии горизонта плавились, как размокшая бумага, оставляя отпечатки боли, похожие на ожоги. Титан был там. Или не был. Не видимый глазом, а ощутимый нутром, чуждый, как застрявшая под кожей заноза, которую невозможно вытащить длинным острием топора. Чувство его присутствия приходило изнутри — тяжёлая рвущая боль, будто острое лезвие вонзилось вглубь, разрезая не органы, а саму суть восприятия. Но эта боль не оставалась одной — она ползла вглубь сознания, свиваясь в слизкий длинный комок, который дышал, стонал, жил своей жизнью в кусочке вспенивающейся молодой кисты. И воздух звенел, как струна, натянутая до предела, вибрация которой входила в кожу, трещала в костях, отдавала жгучей болью в черепе, пронзая толстые тела растений и хрупкие перья зелёной листвы. Ощущение было живым, словно его внутренности пытались разомкнуться в ответ на что-то безымянное, проникшее в этот мир через невидимую трещину. Иллар чувствовал, как эта сущность скользит по его разуму, не осознавая его как личность, а только как ещё один макроскопический узел бесконечно плодящейся и отмирающей плоти, как песчинку на пути неостановимого распада. Ему даже показалось, что он слышит едва уловимые прикосновения мысли, разлитые в пространстве. Титан дышал. Или думал? Его незримое присутствие было подобно языку, который, проведя по телу планеты, оставлял на нём глубокие зарубки. Он виноват, он сожалеет. Он ненавидит и презирает. Скорбит. Но прощает... Земля перед Илларом зашевелилась. Мягко, почти незаметно. Из почвы поднимались фигуры, но их нельзя было назвать людьми? Это были изломанные тени воспоминаний, принадлежащих людям, гемианам и прочим. Женщины с растянутыми, безмолвно поющими лицами, губы которых открывались в песне без звука, без страха. Мужчины с пустыми грудными клетками, где вместо сердец зияли бездонные рты, наполненные бесконечным криком, рвущимся наружу могучими гимнами, оскорблениями, патриотичными извержениями слов. Они шли мимо беспорядочными стадами, не замечая Иллара, их тела дергались, как призрачные проекции, наслаивающиеся друг на друга, словно сотни смазанных фотографий, отпечатанных на влажной бумаге. Их движения были рваными, как если бы мир сам пытался стереть их с лица земли, но не мог завершить свою работу. — Ты смотрел на звёзды?..

— А ты помнишь их?

— Ты считал их числа? Одна из птиц внезапно застыла в воздухе, будто её ударило невидимое копьё, пронзившее пространство. Крылья остались раскинутыми, но живой полёт исчез, уступив место искусственной неподвижности. Казалось, само время решило её задержать, удерживая в напряжённой паузе между мгновениями. Затем она начала двигаться влево — резкими, ломанными рывками, словно невидимая рука схватила её и неуклюже тянула сквозь небольшой участок пространства. Её тело стало неестественно длинным, как будто кто-то вытягивал его за невидимые нити. Плоть теряла форму, но не исчезала, оставаясь изничтожающимися кусками. Внезапно пространство вокруг неё сложилось, как стекло, разбитое бесшумным ударом. Воздух хрустнул, смыкаясь невидимой силой. Птицу взорвало в одном коротком сжатии. Из её головы вылетела одна-единственная кость с глазным яблоком. На месте её почти растворившейся кровавой головы осталась лишь голеница, тускло блестящая в полумраке, прежде чем она исчезла в безмолвии, падая куда-то вниз в гущу травы. Остальные птицы замерли, словно почувствовав чужое присутствие. Их тела напряглись, крылья судорожно дёрнулись. Воздух вдруг стал ощутимо тяжёлым, словно наполнился невидимым давлением, густым и липким, как нефть. Следующий удар пришёлся на группу, затеявшую неловкий разворот в панике. Пространство вокруг них скрутилось, как сминающийся металл, и вдруг сжалось в одну невообразимо плотную точку. В мгновение они исчезли, оставив лишь кровавую воронку из перьев и плоти, которую мгновенно подхватил невидимый вихрь. Звук снова остался где-то за пределами этого мира, не дойдя до слуха — лишь дрожь в костях говорила о том, что что-то было. Иллар был тем, кто всегда чувствовал землю под ногтями, даже когда его рука не касалась её. Его жизнь была циклична, как смена времён года: труд, посевы, забота о семье. В его деревне технологии перемешивались с древними практиками, где всё ещё почитали землю, и изобретения не были обузой, а лишь способом облегчить тяжёлый труд. Его дом был старым, простым, но полным тепла — за окнами вечного сумрака их жилища, создававшего гармонию с природой, вечно кипела жизнь. Сетанна, его любимая жена, была мудра и сильна, её руки были всегда покрыты мозолями, но лицо — мягкое, как свежевыпеченный хлеб. Она стояла за его спиной, всегда поддерживала, хоть и не влезала в его сдержанную душу. Её глаза, умудрённые болью и радостью, смотрели в будущее, не теряя надежды, но в её взгляде была тоска за тем, что упущено, и горечь того, что нельзя вернуть. Вместе они прошли через многое, но жизнь казалась всё более невыносимой, чем когда-либо. Лицо дочери всплыло над крыльцом дома первым — сияющее, наполненное жизнью, словно луч света в затхлом подвале. Но этот свет быстро начал менять оттенок: слишком белый, слишком холодный, как лунное сияние, из которого нельзя сбежать. Он видел, как её глаза расширялись от страха перед чем-то незримым. Не она ли стояла посреди пустого дома, окружённая незнакомыми существами? Или это была его вина? Её смех зазвучал — высокий, слишком пронзительный, почти как рвущиеся музыкальные струны. Звук этот вывернулся из её рта, как осколки зеркала, и его собственная память тут же разлетелась вдребезги. Иллар вспомнил её детские мечты — стать учёным, исследовать звёзды. Но почему звёзды на мгновение превратились в раскалённые спицы, пробивающие её маленькие ладони? Откуда это пришло? Почему он вдруг почувствовал, что отдал её на жертвенный алтарь? Старшая остановилась вдалеке, у самой опушки. Она всегда была тихой, но теперь её молчание стало вечным обетом. Он видел её одинокой фигурой, стоящей в чёрном поле, сжимающей в руках что-то мягкое и трепещущее — словно птицу с разорванными крыльями. Птица дёргалась в её маленьких ладонях, но она продолжала гладить её, как если бы пыталась успокоить. Или сломать ещё сильнее. Почему ему вдруг вспомнился тот раз, когда он не смог её найти? Когда он нашёл её спустя два дня у старого заброшенного храма, стоящую на коленях перед разрушенной статуей бога, которого никто не помнил? Марина подняла на него глаза в этом видении, и он почувствовал невыносимую тяжесть — будто она видела его насквозь, а в её взгляде читалось осознание чего-то страшного и древнего. Осознание, которого у него самого никогда не было. Тяжёлая поступь. Грохот цепей. Иллар слышал этот звук в каждой своей мысли, будто его собственный мозг тащил кандалы. Старший сын Аксель был слишком высок, слишком статен, как и всегда, но теперь его силуэт дрожал, словно в пламени. — Ты всё сделал неправильно, отец. — Голос звучал как разряд молнии, разрывающей жгучую и тесную тишину. Его руки были заляпаны маслом или кровью — Иллар не мог различить. Он видел, как в детстве Аксель расчленял старые машины, создавал странные, бесполезные устройства, но теперь перед ним стояли механические монстры, созданные из плоти и стали. Он никогда не узнавал их формы — только невыносимое присутствие боли, запертое в каждом движении этих чудовищ. Аксель шагнул вперёд, и земля вокруг затрещала, как лопнувшая кожа. Его лицо, словно изъеденное безумными символами, стало невыносимо чужим. Или это всегда было так, а он просто не замечал? Его жена была ближе всего. Солнечные блики играли в её волосах в тот день, когда он впервые её увидел. Теперь эти волосы были словно обожжены. Её взгляд — безупречно тёплый — вдруг исказился, стал выцветшим, как старая картина, и Иллар ощутил, как на его плечи обрушилась невидимая тяжесть. Он помнил, как они лежали рядом в тишине, как она шептала ему что-то успокаивающее, когда он не мог заснуть. Теперь её шёпот звучал, как шорох сухих листьев, перетираемых ветром. Он рухнул на колени, его разум дрожал, сопротивляясь этому непостижимому вторжению. Его мысли — его прошлое — больше не принадлежали ему. Всё, что он знал, всё, что любил, изворачивалось и выворачивалось наизнанку, как вывернутый кожаный мешок с миллионами мягких уздечек внизу. Он слышал далекий шорох, словно Титан сам заглядывал в его воспоминания и решил пересобрать их по-своему, переломав каждую деталь, каждый смысл, каждый символ. Его дыхание стало прерывистым. Весь мир дрожал, словно его существование балансировало на грани разрыва. Мужчина осознал, что то, что сейчас происходило в его голове, было лишь началом. Это был первый вздох Титана, его игра с реальностью. И теперь он знал, что прошлого больше не существует. Было только сейчас. Только необратимое. Пространство больше не кричало, не трещало — оно утихло, свернулось в себя, точно испуганное животное. Ветви деревьев дрожали на местах, но листья не колыхались, будто ветер теперь существовал где-то за пределами мысли. Земля покрылась сетью глубоких, незримых разломов, через которые выглядывало отсутствие цвета, сам первородный вакуум. Камни плавились собственной памятью о весе, разрушаясь в мелкий прах, похожий на раскрошенные кости чего-то вечного.

Трещина на лице, разоблачающая ложь

Тихо вздохнув, старшая провела рукой по своему животу, и её тело подчинилось воле. Рёбра с хрустом разошлись, раздвинувшись, как лепестки странного цветка. Из грудины выпало сердце — не кровавое, а полупрозрачное, похожее на смятый кусок стеклянного янтаря. Она выдернула его без малейшего сожаления, едва заметно дрожа от боли, которую скрыть было невозможно. За ним последовали другие органы: легкие, печень, желудок — свёрнутые в странные органические сферы, мерцающие тусклыми золотистыми огнями, как забытые реликвии. Надия протянула их Титаниде, будто предлагала плоды с разорванного древа. Младшая Титанида остановилась, наклонив голову, как бы разглядывая дар, но её взгляд проникал глубже — он скользил по остаткам души девочки, изучая её слабости, её потерянную веру, её забытые страхи. Её вытянутые пальцы, казавшиеся созданными из слоёв сгоревшей реальности, мягко обвили органы, сжали, и в этом прикосновении было столько любви и благодарности. Органы вдруг вспыхнули, загораясь странным пепельным светом будто стая пульсирующих животных тел, и исчезли в глубинах Титаниды, став её частью, а на месте сердца девочки появилось что-то чужое, новое. Рваное сердце легло на её массивную ладонь, всё ещё бьющееся, но текучее, как воск под огнём. Ткань человечьего тела начала извращённо исцеляться, закрываясь волокнами, сотканными из бесцветных нитей изломанной реальности.

Мир вздрогнул.

Не дар.

Не обмен.

Признание.

Надия вдруг увидела отца — стоящего вдали, сломанного фигурой на границе поля, исчезающего в рваном алгоритме вселенной. Его глаза были мертвы, чужие, как у тех, кто уже увидел обратную сторону мира. И тогда Титанида сделала жест — нервный, резкий, как спазм, свёрнутый узлом пульсирующего волокнистого пространства, как будто сама реальность вздрогнула от боли. В их доме тихо. Стены, в которых скопилась пыль — это остатки забытых мыслей. Каждое дыхание — как шаги в пустой галерее, где никто уже не стоит. Иллар и его семья — жертвы своей собственной вечности. Они всё ещё помнят, как однажды проснулись, но забыли, зачем. И не потому, что забыть — это удел слабых. Нет. Они забыли, потому что им так проще. Смотри на него. Обычный человек, одевающийся по моде, с натянутой маской «заботливого отца». В его глазах — ничто. Он не может даже сам себе объяснить, почему в его жизни так много времени уходит на пустые ритуалы: еда, кровать, разговоры, работа, вся эта бессмысленная гонка, где каждый шаг ведёт к тупику. Что это за лицо, которое он представляет миру? Ожидает, что его действия будут поняты? Ты врёшь, Иллар. Ты знаешь, что тебя никто не понимает. Ты знаешь, что тебя никто не поймёт, потому что даже ты сам не способен узнать себя. Пытаешься это скрыть за речами о том, как ты любишь свою семью. Но знаешь что? Ты просто боишься, боишься признать, что твоя любовь — это не любовь, а безопасное место, где не нужно мыслить. Любовь у тебя для того, чтобы быть уверенным, что не будешь один. Титанида усмехается, смотря на его скрытые фрагменты разума. Тонкие, грязные, как разорванные бумажки с записями, которые давно забыты. Иллар не понимает, что он — тот, кто не способен любить. Он не может любить, потому что не знает, как это — быть самим собой. Зато он может считать, как за каждую пустую минуту его сознание вытирает ещё одну память, ещё одну составляющую того, что делает его человеком. У него нет внутреннего голоса. Ты не живой. Ты существуешь, но не живёшь. Его жена.Что за женщина? В её взгляде нет ярости. В её молчании нет жалости. Есть только обезжизненное терпение, которое передаётся ей через поколения, как будто это её предназначение. Она стала такой, как вся эта кровь, что течёт в её венах. Забыть о чувствах — это её выбор, её решение, ведь проще всего быть такой, чем разорвать этот бесплодный круг. Каждый её вздох, каждый взгляд, каждый шаг, наполнены скрытым отчаянием, что она никогда не увидит мир за пределами своей клетки. Она боялась быть женщиной, боялась быть матерью, боялась быть кем-то настоящим, а не частью механизма, который кормит её иллюзией «счастья». Страх быть замеченной — вот её настоящая суть. Скрывая его, она продала свою душу за неспокойное равновесие, за уверенность, что всё в её жизни контролируется, даже если этот контроль —искусственный. Их дети уже знают, что в их доме давно нету тепла. Титанида видит, что внутри каждого из них — хрупкие осколки вторичных миров, которые они сами не способны понять. Как воспитать людей, когда ты сам не можешь знать, что значит быть человеком? Вдохновить их? Ты не можешь. Ты не понимаешь, что такое вдохновение. Когда последний взгляд Иллара встречается с его семейными глазами, он видит только одно: тот мир, что они когда-то знали, исчезает. Всё, что осталось — это рассинхронизированная иллюзия цветка, которого не было и не будет никогда.

***

Там словно иссякло, отторгаясь, прекратило быть, а затем никогда и не стало и не было отсутствие, как казалось медленно продвигающимся хоботкам, источавшим влагу и феромоны, размножались, дышали, образовывались, неисчерпаемо тлели и рождались грани, сосуды, гаснущие коричневые наросты, стремительно поглощаемые истерзанной, будто разорванной на куски пустотой из которой распространяло... Оборачиваясь головой назад, до болезненно образующих трещин вокруг мелких костей. Чтобы увидеть множество очертаний окрашенных светом фонарей улиц, гибридные сооружения, бродячих зверей, искошенные человеческим фактором из местоимений, переливающихся очередной мнимой чувствительностью, жидкостью в четырехсекционных полушариях мозгового органа, хаотичной, скрещённой с осязаемыми макрами пространства сопоставимостью, непомерно развивающейся вплоть до первого возникновения, ощущения, разложения, перемещения, ставшего твоим первым звуком, эхом, твоим голосом, твоим пониманием, либо отсутствием, безвольно тяжелеющем в далёких просторах на дне кровати или же моря из песка. Греются. Мёрзнут. Громко лают. Тяжело смеются, наблюдая. Тихо рыдают, представляя. Переполненная преобразующей информацией система [ВСПОЛОХ] разразилась беспрерывными извещениями внутри взбодрившегося сознания, пока параллельно с ним телесное тело стремительно заковывалось в служебную броню нулификации, частично покрываемой сверхструктурной метаморфозой, обычно предназначенной для ведения продолжительных боевых действий. Но при всём этом, в окружении некоторых переглянувшихся соратников он был не единственным кого это застало врасплох. Внезапное, разящее разум пробуждение. Минута на подготовку. И теперь, вместе с сослуживцами им преграждают путь служебные кабины боевой машины, в брюхе которой они продержаться до пункта назначения. Его глаза уже испуганно осматривали ужасающе изуродованные просторы двух центральных районов, находящихся в сотне километров от столицы: полупромышленный "Гардарики" и разделённый со множеством жилых кварталов "Мила-Давагурэн". Изничтоженные окрестности словно оказались изжившими себя полями битвы, над которыми даже само небо было... Растерзанным. Изрыгающим будто густые жизненные реки цианово-голубой крови в окружении бесконечно массивных, гнущихся во все стороны разноцветных рёбер, поверхностей, подземных внутренностей и слов, как дорогих чьему-то сердцу, так и отвратительно обругивающих любых кто подвергается приближающимся уродливым волнам. От этого кошмарного вида, беспрерывно передаваемого в сознание в режиме реального времени, его сердце волнительно забилось под грудой дышащих в унисон силовых механизмов. — "Наш отряд выступает шестым потоком! Первостепенная задача: сохранение и эвакуация всех жителей, исключительно целевого и гражданского класса. Дети и женщины до 52 лет под 48’2 - 11 инвибирой. Мужчины до 74 лет под 50 инвибирой." — голос управляющего операцией разнёсся заключительным закреплённым приказом, просчитанным всеми сорока пятью находящимися в разгрузочной кабине гвардейцами. — "Всем придерживаться третьей поправки! Ни при каких обстоятельствах -《НЕ ВСТУПАТЬ В БОЙ》с неизвестной силой и не предпринимать попыток воспрепятствовать. Стражи защитят вас и обеспечат надлежащей поддержкой. Всем быть начеку!" Жёлтые хрусталики вокруг глаз молодого гвардейца обернулись к сфероидной, активированной прикосновением мыслительного контакта загрязнённому окну. Рядом с их техникой передвигались ещё с десяток разгрузочных капсул, изредка лавирующие между обломков и перелетающие приземистые разрушенные холмы, отвратительно полыхающие отравленным зеленоватым смогом, в котором будто вобрались насилующие знаки зодиака цифры и прочие психологические манипуляции давно погибших творцов, живодёров и артистов с заклейменными чёрными пятнами. Многоквартирные башни корпораций, торговых частей и обыденных просёлочных запчастей за считанные часы были опустошены, уже частично изничтожены по мере продвигающейся неизвестной угрозы. Мимо них, в обратную сторону молниеносно пронеслась ещё одна капсула которая вероятно недавно покинула место разрастающейся катастрофы. Но пылко следящего за окружением гвардейца привели в ужас густые и широкие полотна возможной крови, в которую была вымазана машинная обивка покорёженной спасательной техники, словно от той не осталось ни единого живого места. — "Тюрам! Тюрам! Слы-.. шишь меня!?" — во внезапно донёсшемся голосе, частично искажённого сетевыми помехами и непредвиденным сбросом заводских подсистемных настроек, сквозило добросердечной тревогой и волнением за своего друга. — "Ах... Аркадия?" — он с первого момента узнал знакомый голос подруги. — "Ты у-уже на пу-ути к "Велесу?" Словно неиссякаемый шум разрушающегося атмосферного прибоя неизвестно как вторгался сквозь обшивку техники, сквозь матрицу сенсорно-мозгового потока и повреждённого сетевого канала, от чего загадочные помехи пускай и не сильно, но затрудняли попытки отчётливо расслышать женский голос по ту сторону. Но затем, особенно трудно давалось понять, почему в её голосе столько мучения. — "Да. Через одиннадцать минут буду там!" — уверенно ответил Тюрам, внимательно прислушиваясь к её сбивчивому тягостному дыханию, оглядываясь на один из многочисленных экранов с таймером. — "Что с тобой случилось!?" — "Я... Про-ост-ти меня..." — оттуда послышались слёзы. — "Я б-Была там. Я... Наверное умираю..." — "Что значит умираешь!?" Некоторые гвардейцы переглянулись, прежде чем продолжить подслушивать их разговор. — "У-у ме-еня больш-ше нет правой руки... Нет ног... Не чувствую печени... И печали". — повреждённый голос пропитался чем-то жидким, из-за чего ей становилось трудно дышать. — "Н-не могу их... восстановить... Бу-будто ОНИ запрещают мне э-эт-то сде-дела-ать..." Мысли окончательно поддались кошмарному смятению, крепко сдавливаемого дар речи. Он испуганно прислушивался к её испорченному тихому голосу, стараясь уловить каждый болезненный порыв её тела. Как это может происходить с ней? Возможно ли такое на самом деле? И за что с ней так обошлись. — "Ты по-омнишь знаменье "Троицы"?" — в это трудно было поверить, но в её голосе будто проскользнула усмешка. — "Её сы-ыновья... Её дочка. Это они.. наше перерождение. Я никогда н-не был-ла-а святой, никогда не верила в эту... казал-лось бы сказку..." — "Ар... Аркадия. Родная, о чём ты говоришь?" — из под его тяжёлых жёлтых ресниц полились слёзы. — "П-прошу, не бо-ойся того, что с нами может произойти." — по ту сторону раздался громкий, прерывающий речь шум массивного обвала. — "Я верю... Т-там где закончимся старые мы - появятся другие.. похожие... Но уже новые мы." — АРКАДИЯ!! — в отчаянии он сорвался на громкий крик, безжалостно оглушающий все эмоции которые беззвучно ударились об прервавшийся канал более не существующего звонка. Он резко оторвался от соединительных тросов и подскочил к решётке, раньше всех почувствовав как техника замедляется. Он был готов одним из первых вырваться наружу но тут же застыл перед отворившимися воротами. Все его переживания разбросило омерзительным смрадом из плоти. Она сгнивала безмерно просторными влажными опухолями, ближе к жировым откладкам вокруг изжелтевших старых костянок, древнейшие из которых разложились глубокими съёжившимися трещинами, расходящимися вверх к чистому белоснежному небу. Внутри них шевелились, ползали, изгибались так, будто пытались подняться - уязвлённые межтканевые покровы из которых густо сочился необычайный протяжный звук, при возникновении которого эта органическая кровоточащая смесь покрывалась пухлыми скользкими волдырями. Или то был голос глубоко внутри? Тонущий. Цепляющийся за воспоминания которых никогда не существовало. Такой родной, понятный, но при этом совершенно отчуждённый для рушащегося мира сего. Из распространяющихся и полупрозрачных физических волн постепенно складывалась песня, которую однажды рассказала ему Аркадия. Когда это происходит? Первый курс военной академии. Первый день учёбы. Их первая встреча. Первый совместный закат.

И вот я здесь. Защищаю любимый мною мир. Я не жалею, что так и не смогла спеть эту песню всему остальному миру... Глупая я девчушка, правда?

Приводящий в ужас смрад разложения вгрызался под броню, под комперсный комбинезон, выдавливая солёную влагу из его носа. Порвав спиральную секцию из заклинивших звений, он отбросил от себя шлем, надеясь поймать хотя бы один глоток менее противного воздуха от которого невозможно было избавиться, куда бы тот не отошёл. Точно чувство вины, порождённое слабостью, гибелью тех кого так долго не вспоминал. Силы покинули его ноги, сокрушённо ударяющиеся об тёплую, разогретую турбинами землю. Распорядительные дорожные знаки были разброшены тусклыми неоновыми островками вдоль широкого городского шоссе, другой конец которого как оказалось, состоял из неописуемо гигантских красных стен размером с целую вселенную, в сравнении с которой он был мимолётным хлопком воздуха. Дышащих. Пульсирующих зеленовато-жидкими венами стен. Вспенивающихся неизвестными гигантскими жидкостями подобно рекам, разливающимся вокруг тёмных разрастающихся деформаций и прочих накопительных реакций безмерно мучающегося органа, пребывающего в хаотично перемещающейся стимуляции. Словно от них зависела целостность его самой длинной выступившей вены в ноге, от чего-то пытающейся вырваться из под плоти, утопившись в серых, зелёных кислотах. И словно от его глазных скорлуп, попытке не поддаваться их манящим соприкосновениям, потокам, многочисленным колебаниям, зависела целостность его собственной анатомии, ногтей на указательных пальцах ног и рук, а также мизинцев. Межбедренных складок. Притягательных названий культурной пищи, больно отзывающихся незнакомыми запахами вплоть до самих его висков. Они точно дёргаются. Спорят. Соперничают. Своевольно плодящаяся анатомия обхватывала выстоявшие при давлении сокращающихся мышц здания, нередко соединяя их густыми нервными окончаниями, сплетёнными в толстые гладкие тросы, внутри которых переливались кровяные тельца с воздухом. Между обуглившимися камнями и мелкими гибкими хрящами ещё доносились тусклые огни искажённых помехами билбордов. Вели они себя столь же странно, как и это место. Вторгались в его существо целиком, демонстрируя всё то, чего никогда не было. Прекрасные, удивительные, жестокие, омерзительные моменты рядом с которыми начинала отсутствовать гибкая идеаторная связь. То кем он был могло быть не более чем заведомо спланированным психофизическим патентом из подобных себе. Вскормили. Вырастили. Обучили. Оставили мнимое право выбора между десятью тысячью вариантов, среди которых он всё равно не искусственно выведенное насекомое, в спокойствии питающееся вялой газмой. Впрыскивание гормональной деградации в чью-то еду. Поглощение одной селекцией, касаемо оторванной от первородного материнского нерва. Верность заклятиям идей одного посыльного альтруиста с искалеченной рукой, неспособной держать две книги одновременно? Или пощады для маложивущего вида, влюбленного в цвет волос и создавшего одно единственное место, которое после они назовут родиной? Тюрам прикоснулся к своей правой руке, не придавая при этом значения своей обнажённой левой руке и прикасаясь к плотной силовой поверхности брони. Серебристо-позолоченный кусочек отковыривается вместе с ломающимся ногтем на указательном пальце, отламываясь длинным фиолетовым шипом, напоминающим пузырчатый мармеладный виноград который почему-то растянулся наружу вместо кровеносных узлов и естественных мышц. Неважно. Зато теперь рука больше не чешется. Это уже не важно. А эту дырку можно залатать чем угодно. Вокруг полно жидкого... всего... остального, что поместиться и восполнит каждый потерянный миллиграмм белка... Он подбирает грязь вокруг себя не имея и не желая тратить мгновения на долгосрочные поиски альтернатив, беря достаточно влажную и местами вязкую почву, заталкивая ею глубокую узкую воронку в руке, заполняя её до краёв, вплоть до последней песчинки чтобы перестать иметь пустое пространство в своей постоянной ослабевающей форме. Его сильно потрясли за плечо, не нарочно оторвав от транса. Ему протягивал руку его сослуживец, а рядом уже сгруппировалось несколько отрядов среди которых присутствовали некоторые гражданские, укрывшись за импровизированными стенами из элегантных классических автомобилей модели "А-82, Розетта" образца далёкого 1569 года. Но в почему-то не защищённых бронёй головах, Тюрама вдруг смутили их причудливые широкие формы, напоминающие большие клювы пеликанов, в чьих горловинах будто было собрано множество свежепойманных рыб, пусть от тех и пованивало сардинами. — Сосредоточься рядовой! Их лживый псевдоволонтёр укрылся на базе этого молокозавода. Это последний его рубеж обороны который мы обязаны пересечь! У нас нет права на то, чтобы здесь умереть! — вещало из его обтянутой покрасневшей кожей клюва с растянутыми сопливыми ноздрями. — Что?.. Звуки обстрелов и взрывов заглушили искажённые подкожные крики. Гигантские кровеносные скалы и здания на другой стороне перед ним не оказались, а вместо них на самом деле всё это время располагалась несоизмеримо больших размеров фабрика, прорвать оборону которой было практически невозможно с их чрезвычайно малым боеготовным составом. На что вообще надеется командующий Арамэн? С их то силами, можно разве что отвлечь большее количество вражеских группирований на себя, и то ненадолго. Но для кого и как именно это провернуть у противников под носом? Из гигантских выхлопных башен выходили густые белоснежные испарения, а значит работа в цехах даже сейчас, в такой нестабильной экстраординарной ситуации не прекращается. Бедных коровок тысячами продолжают эксплуатировать даже у них перед глазами, будто насмехаясь над долгом справедливости его боевых товарищей. — Ах вы сволочи! — гневно оскалился Тюрам, укрываясь от разрывного снаряда в воздухе за очередной импровизированной стеной, покрытой разъедающими химическими растворениями из просроченных образцов сыра. — Что нам делать, командир!? Нам ни за что не прорваться через тот мост! Мы окажемся на блюдечке для них! — обратился он к перезаряжающему ружьё из высококлассного папье-маше мужчине в длинных рыжих усах. Эх, он ведь всегда в детстве мечтал о таких великолепных усах. — На десять часов, возле белой колоны расположена орава! Быстро спустимся по ней и сможем пересечь границу под землёй! Правда там в тоннелях легко можно заблудиться, поэтому держимся все вместе! Кто-то же должен прикрывать этих людей! — очень громко вещал в микрофон командир Арамэн с несвойственным ему энтузиазмом и воодушевлением в глазах. — Командующий Арамэн! Вы идиот! Наши противники только что всё слышали! — вскипел от ярости один из рядовых солдат, когда обстрелы их укрытий стократно участились. — Огх... Ну, я тут подумал что из-за обстрела меня никто не услышит? — сокрушённо оглянулся на своих солдат Арамэн, неловко придерживая микрофон у своей груди. Несколько снарядов внезапно пробили обшивку автомобилей, пробивая шею и живот командира. Тот мгновенно слёг на землю с разорванными в клочья конечностями из которых сочилась приторная белая карамель в которой тонули осколки укрывшихся красными сосудами рёбер и шейных позвонков. — Командующий Арамэн!! НЕЕЕЕЕЕЕ-ЕЕТ-Т!!! — один из солдат отчаянно сокрушился над изувеченным телом командира, не в силах сдержать свои эмоции. Из свежих сочащихся ран распустились белоснежные чистые лепестки, плавно пробивающиеся на мирный свет подобно широким крыльям многочисленных чешуекрылых бабочек. По им чистым блёклым покровам от самого бутона расходились раскидистые паутинки из дрожащих синих вен и учащённых циркуляций. Ещё несколько земных промежутков и они начнут поедать пыльцу других растений. Будут разрывать в клочья кожу на чьей-то морде или ладони, осмелившейся прикоснуться к их пленительной прокажённой среде - лишённой смысла, сожалений, структурности, белковых масс, всего живого и всего не восполнившегося за гранью мельчайших единарных структур существования которое внутри одного примитивного вещества однажды возродиться, однажды умрёт в образе этого случившегося слова, произношения, соприкосновения. Левый глаз уже сполз на уровень с одним уголком губ, судорожно впитывающих атмосферный воздух будто это были маленькие кусочки квадратного льда. В плечевом суставе выступала бесталанная труппа артистов в сопровождении взбудораженных музыкантов, использующих сольные музыкальные инструменты которые вместе сочиняли бодрую веселую миниатюру о просторах бедной деревни в которую однажды пробрался медведь который умеет рассказывать истории. Желудок сводило от болезненных ощущений, сравнимых с неутолимым животным голодом. Бессознательная причина воссоздать чьи-то долгие ресницы, обрамляющие пустотные серые глаза и родимое тёмно-зелёное пятно на одном зрачке, привела к безмерности. Чёрным беспросветным монолитом она пересекала весь космос, глубоко вонзаясь в разрушенную грязную землю перед изнурённым и от чего-то счастливым Тюрамом. Это был его секрет. Густые капли дождя скатывались по монолиту длинными хлёсткими ручьями, пронзая тёмное ночное небо и будто окрашивая просторные панельные дома в безжизненные призрачно-серые мантии. Квалификация терминов и исследовательских соображений, увековеченных книгами, блистательными умами и стереотипами беззвучно смылись очередной рекой дождя, заставляющих исчезнуть иероглифы, буквы, числа и изображения, высеченные на этом бесконечно огромном и наверняка возведённом бесчисленными триллиардами таких же как и он сам, жизней, инстинктов, потреблений, заболеваний. Не все из них были млекопитающими, космической пылью, мыслящими в последствии людьми, проклятиями и прочими... Не все из них родились. Не все повлияли на то, как однажды приучились съедать, любить, поглощать, понимать, поступать.. один для другого. Как однажды что-то случившееся или же существующее для того, что появилось после, а может не произошедшего ничего. Как чьё-то сознание однажды. Отсутствие. Укус челюстей водоправного жука, прокусывающего хитин восьмикрылой аргоны сидя на тонкой листовой ветке, продолжающей ломаться от тяжести. Почему столько насекомых? Может он сам им был наверное... В прошлой жизни?

Да ну. Дурость какая, а... А сама говорила, что глупая. Меня ещё... Плохо знаешь.

Тюрам испуганно отшатнулся, дрожа от необъятного холода и пронизывающих саму его сущность дождя, острыми ледяными иголками сыплющегося из чёрного беспросветного неба. Он стал медленно, дабы не спровоцировать нечто неконтролируемое позади себя, как можно осторожнее оборачиваться. К высоким, как и всё забытое в данной истории пространство вокруг, укрытых всепоглощающим мраком черноты зданиям, крупнее всего возвышающихся над остальными гротескными заострёнными башнями. Где-то внизу над пятнадцатой и семнадцатой из всех восьмидесятых колоннами находились огромные круглые часы: золотые указательные стрелки застыли на чёрном стеклянном полотне. Тусклые жёлтые числа не имели определённой формы, постоянства. Будто они перемещались, но при этом они отчётливо были видны, прочно закреплены механизмами и внутренними шестернями в отличии от гигантских бестелесных глаз, выглядывающих просиявшими блеклыми полумесяцами из под словно седых и древних седых ветвей, скопившихся в густой вихрь волос. Лик гиганта не источал ни единого намерения, ощущения, эмоции. Оттуда, в полутьме выглядывала только эта гигантская бледная голова, словно отсечённая тонкой преломлённой структурой необозримой сингулярности, оттеснившей при этом его отливающие будто цвет серебра соизмеримо массивные позвонки, дрожащие, выныривающие отдельными кусками плоти вдоль химерного, вбирающего в себя неисчерпаемые части безобразного бытия - позвоночника, несопоставимого осязаемым пространствам будто знакомой, но до селе невиданной изнанки вселенной. Столь бездонного, хаотично сформированного, словно то был проделанный в необузданной бесконечности космоса путь, никогда не имеющего пределов. Стены с часами не двигались. В окнах не горел свет. Почему "собор Смиренной Авгутии" должен был располагаться здесь? В этой улице. На краю обрыва, откуда была видна одна только безжизненная пустыня, из моря чёрного песка и проваливающейся жёлтой почвы. Неужели его специально возвели здесь. Такова была задумка просчитавшегося архитектора, уверенного в том, что его однажды посетит каждая одинокая душа на этом свете. Или ему должно убедиться в том, что из сомнений и сожалений воплощается не только хаос и беспорядок? Но и благие чистосердечные идеи, оправдывающие любые случившиеся неудачи, грехопадения, преступления.

А моя трусость? Разве не имею я права сбежать отсюда? Забыть их имена, их лица... Мою жизнь.

Оскалившиеся длинные уста прорезали толстую бледную кожу на том гигантском человекоподобном лике. Широкие овалы глаз резко сузились, скулы сильно напряглись. Тюрам едва мог позволить себе двигаться, не чувствуя одного спавшего глаза и самого извертевшегося словно в мясорубке тела, не осознавая как манипулировать собственными конечностями. Одна из них крепко держит чью-то тёплую руку, ещё одна наступает голыми пальцами на дно мелкой реки, а губы и вовсе растворились в воспоминаниях, от которых казалось бы, много лет назад избавился с помощью амнезияка и множества хирургических операций. Он не ощущал злобы или каких либо задатков беспощадного хищника внутри загадочного и устрашающего создания, резко возвышавшегося на несколько массивных позвонков вверх в прыжке. Словно оно действовало бездумно, не осознавая ничего кроме самого себя. Его жуткое выражение лица напоминало человека, внушало несколько десятков прожитых Тюрамом лет, демонстрировало изувеченное ополченцами старое тело его единственного близкого друга, раскрыло истинное происхождение всех сорока шести хромосом, одна из которых была разорвана пахлой массой синтетического расширения, вплоть до полного разрушения лишившей возможности стать частью сифирикационной среды, социума, контакта. Гигантские блёклые пустыри вокруг толстых пульсирующих век заслонили всё пространство вокруг, вмиг отрезвляя помутневшее сознание Тюрама, в последний момент узревшего огромные твёрдые клыки, упорно пробивающие лобную долю подобно ртутным и неоднородным, разнообразным искажённым потокам, болезненной и разрывающей барабанные перепонки какофонией. — Рен-Джитсу! Сильный поток ветра просвистел под изувеченными глазами Тюрама, сбрасывая в сторону его густые кроваво-голубые слёзы. Ужасающий силуэт гигантской головы преградил раскинувшийся по ветру пергамент церемониального, местами сильно пожелтевшего свитка, который всей своей безмерной длинной рассёк пространство на две неравные параллели. Молниеносное движение пергамента разделилось на две части об которые в следующее мгновение врезалась гигантская голова создания. Прекрасные рукописные иероглифы, расписанные чёрными, в редкой совокупности светлыми чернилами ещё несколько раз взметнулись, уже четырьмя несоизмеримо длинными и поразительно прочными направлениями стремительно возвращаясь в два исходных положения, а точнее два сформированных механической структурой свитков. Будучи запечатанными соотношением удерживаемой концентрации ауры и одновременно давлением утончённо-воссозданных симбиотических доспехов, запечатлённые восемью святейшими путями, формы свитков были словно приварены магическим огнём воздаяния к одной правой и одной левой конечности женщины-стража. В изысканном отточенном пируэте она приземлилась на землю правой ногой в тот момент, когда свитки полностью вобрали в себя неизвестные магические письмена. Движущиеся крошечные пазы немного задрожали, смещаясь на своеобразном локтевом и коленном суставах, обрамлённых тёмно-красным и почти кружевным бархатом. Молодой портрет лица отразился немногочисленными седыми прядками, вьющимися до гладких лопаток среди объёмных чёрных вихрей, из которых два самых длинных окружали шелковистые красные ленты. Её утончённое подобно стеблю весеннего цветка тело не выказывало усталости, что противоречило её частично изношенному боевому одеянию, который из ярких золотистых отливов скапливался в подобие облегающего восточного платья с изодранной красной мантией вокруг повреждённых неизвестными ударами бёдер. Пышные, с заострёнными пластинчатыми крыльями ресницы медленно опустились над зачарованными тёмными спиралями глаз, что постоянно были сосредоточены на двух предыдущих атаках гигантской химерной головы. Из её тонких маленьких уст тихонько вылетела промелькнувшая тяжесть, неизвестно как долго копившаяся внутри. Прелестные тонкие пальцы её левой руки, облачённой во всеобъемлющее упругое золото, мастерски сложились в форму печати над которой возвысились указательный и средний пальцы. — Денва а пасу. — плотные механические пазы сильно задребезжали вокруг свитка в локтевом овале, мгновением позже из которого устремился зачарованный и тёмный словно от разложения пергамент. — Королева Фэнхуа. Прошу вас, унесите нас отсюда. Сотрясая пространство, сдвигая с места удушливое чёрное небо, с массивным размахом хребта создание хладнокровно устремилось к стражу. Ожесточающий перемещение гигантских позвонков удар внезапно остановил весь его напор, вгрызаясь небольшим уродливым клювом с безобразными рядами из острых, почти пустивших кровь клыков. Из припадающего рядом здания, что до этого мгновения скрывалось в тени отчаяния и сожалений, ворвалась соизмеримая гигантской голове создания птица, чья толстая и почти змеиная шея, покрытая густым чёрным оперением и прочными подобно панцирю черепахи чешуями, накрепко вцепилась в шейное основание. Призванное стражем существо свирепо прогрызало искажённо вращающиеся остриями механизмы, истекающую неизвестными жизненными жидкостями куски затвердевающей багряной плоти, изо всех сил пытаясь пробиться к массивным, состоящим из множества скрещённых материй костям. В узких глазах ужасающей птицы промелькнули яростные красные искорки, на мгновение осветившие ровно сотню извилистых направлений этого пространства, из которого начали стремительно вырываться подобные ей крылатые существа, налетающими массивными тёмными облаками, издающими шумный срежет метала. Их острые, за чьими-то исключениями длинные клювы раз за разом впивались в барахтающиеся в воздухе позвонки точно разогнавшиеся иглы, иногда пронзая тело Титана насквозь как пули, выдирая острые трансформации механических искажений, разрывая густые скопления нервов, и сколько бы плоти и разнообразной материи гибридной природы они не прогрызали на своём пути, им никак не удавалось добраться до почти оголившихся костей. Роскошные рыбьи и львиные хвосты, растягивающиеся диковинными гривистыми узорами вдоль широких спин свирепствовавших птиц, вязли в уже бескрайнем кровавом море из смешанных божественных мастей, в котором продолжали тонуть и разбиваться ошмётки как их, так и чужой плоти, мышц, истерзанных внутренних органов, связок, перьев. Извивающееся спинномозговое тело, всё так же окружённое сотней верноподданных Фэнхуа во главе, в безуспешных потугах вырваться из их хватки неуклюже раздавливало чьи-то выбитые глаза, отрезанные лапы и теперь крылья, которые нещадно отсекали постоянно искажающиеся мышцы на верхушке костяных бугров вперемешку с пронзающими грудные полости тёмными выбухающими наростами из размножающихся вен. Фэнхула с редким успехом избегала клыков Титана, уходя за спину и впивая режущие как пилы клыки. Бойня разгоралась на протяжении мгновений, которые длились годы, месяцы и вновь кратчайшие секунды. Оцепенение. Блёклые глаза-полумесяцы Титана внезапно замерли под тяжёлыми бледными веками создания, который словно враз лишился всей боли, дискомфорта, упорных потуг вырваться из этой схватки. Чем-то обременённый с виду взгляд присматривался куда-то вдаль на протяжении трёх, четырёх секунд. Словно появилась важная мысль. Снизошло озарение, обхватив всю его душу, всё его существование. Глаза резво переметнулись на одну из ужасных птиц с панцирем и роскошными крыльями в узорах своеобразного болотисто-зелёного пламени, вновь впивающиеся под его кожу. Широко раскинув получеловеческую пасть, он молниеносным рывком перекусил всё её тело, совершая неописуемой силы разворот вокруг своей оси, следующим действием отрывая безмерно широкое чёрное крыло Фэнхуа. Долго. С усердием. Прикладывая все силы. Оставшиеся восемьдесят девять верноподданных с удвоенной силой продолжили атаковать гигантскую голову, вырывая серебристые гривистые лохмы, пытаясь выколоть глаза, изодрать толстые дёсны, нещадно, самоотверженно раскалывая свои клювы об прочные механические скулы. Оставшимся крылом Фэнуха широко взмахнула, накрывая им взволновавшуюся женщину-стража и едва изничтоженного до основания гвардейца позади неё. В последний момент, призванная королева ста птиц нежно попрощалась со своим другом, одарив её тёплым безгневным взглядом. — Фэнхуа... — беззвучно, в придыхании произнесла женщина, протягивая левую руку к образовавшейся перед ней стене опустошённого, старого заводского убежища. Былое ощущение времени и привычное восприятие пространства постепенно возобновились в ритмичной циркуляции крови, преобразования кислорода в лёгких, ощущении мелкой пыли и песчинок между пальцами. Тюрам боязливо раскрыл веки, обнаружив застывшую в идеальной позе лотоса женщину-стража, более известную во в народе Туэньши по прозвищу "Вишна". Её руки замерли в одной из форм печатей, раскрывая свои повреждённые скопления ауры из которых исходила неизвестная чёрная энергия. Сейчас её правая рука и левая нога были заменены словно призрачными трансформированными протезами, точно повторяющими совокупность её боевого одеяния. Полупрозрачные зеленовато-синие потоки гармонично переплетались вокруг призрачных и телесных конечностей, бесчисленными гибкими нитями сквозя между пластинок, механических пазов и преспокойно развивающихся приподнятых волос. Мрачная чернота с силой выдавливалась из раскрасневшихся энергетических воронок её колеблющейся ауры точно густые комки гноя и заражения из постанывающих обнажённых шрамов, будучи похожими на свежие раны, которые постепенно заживлялись и плотно стягивались магией. — Я разве... Не умер? — судорожно отозвался к ней Тюрам, прикасаясь к своему лицу и оглядывая вполне здоровое, анатомически правильное тело которое ранее было чудовищно извращено долгим странным путешествием. Вишна распахнула широкие ресницы, не отвлекаясь от практики и выказывая гвардейцу должное внимание и уважение. — Конструкт твоей жизни был почти разрушен деянием нашего брата. — спокойно молвила она. — Я нашла тебя, истязающего самого себя за грех. Сейчас я попыталась вернуть тебе твою прежнюю форму, но не всё подвластно моим силам. — Какого брата!? Что... Что это за чудовище там было? Я про ту... Голову. — его лицо враз исказилось в ужасе. — "Возрождение среднего Титана". — аккуратно кивнула женщина, заканчивая свой процесс самоизлечения. — Либо он, либо его сородичи могут слышать нас сейчас. Поэтому я не стану нарекать их чужаками, так как не желаю оскорбить их. И тебя попрошу вежливо обращаться к ним впредь. Вспоминая то жестокое побоище с её призванным зверем, Тюрам несколько посомневался и оглянулся по сторонам, за долгое время вздохнув с мимолётным облегчением. Один из долгих подземных тоннелей, некогда бывалый ночной торговой точкой со множеством скидок на любые товары. Когда-то давно здесь побросали старую мебель, киоски и маленькие универмаги опустели, укрывшись слоями пыли и все ещё дрожащей время от времени паутиной. Его внимание резко привлёк бесшумно подкравшийся сослуживец. Глядя в глаза Тюрама, он долго выблёвывал из своей пеликаньей пасти трёх маленьких человеческих детей, свернувшихся в позу эмбриона и словно пребывающих в долгом крепком сне под тёплым шерстяным одеялом. — Мне плевать на них... Они ничто. — злобно процедил Тюрам, поднимаясь на ноги и неотрывно наблюдая за вывалившимися на землю детьми, прижимающихся друг к другу чтобы согреться. — В то время... Я был гораздо моложе чем сейчас. Моя неопытность наверное и стала тогда причиной их гибели. Этим я всегда себя оправдывал но... Кем бы они стали, если бы выжили. Я уже не помню цвета их волос... — он присмотрелся к девочке в пышном вязаном свитере с большими круглыми пуговицами вокруг обвязанного шарфом горла. — Оттенка кожи. — они точно не дышали, но их тела почему-то казались живыми, дышащими как и весь остальной мир вокруг него. — Их мыслей об отце и матери, бабушке с дедушкой. Друзьях. О том что они видят, просыпаясь в саду. — двое мальчишек словно навеки верные стражи и защитники обнимали обессиленную, залитую кровью сестру. — Их глаза. Их поступки. Знакомства. Занятия... Всё то, чего не происходило никогда вот уже пятьдесят с лишним лет. — Тюрам огорчённо оскалился, пытаясь сдержать позорную улыбку. — Ед... Единственное, что я могу сказать об этих детях. Навсегда оставшихся никому неизвестными... Так это то, что я думаю, им троим исполнилось где-то шесть, восемь лет. И это всё. Лицом Вишны преобладало смирение, с которым та выслушивала обрывки его одной из печальных историй. Это действительно было ВСЁ? То что было у них или было только у него одного во всём мире, навсегда потерявшем три очень редких имени без трёх гласных, с одним апострофом и твёрдым знаком зири. Неизвестные красные буквы скручиваются бессонной протяжностью жизни, среди заострённых кусков навесной древесины, деревянных игрушек и тарелками с горячим бульоном, на дне которого всегда продолжает таять почерневший молочный зуб с пригоршней соли и сахара. Тонкие маленькие ручки всякий раз роняют одну тарелку за другой, будто это внушенная им кем-то другим фикция от которой больше никогда не избавиться. Примитивным психологическим пороком оно продолжит сковывать нервные окончания, скручивая пальцы, кости, очень редко являющиеся сны. В их выборе будет настолько мало места, что не заметят никого и ничего другого. Мысли спутываются, пробивают лобную долю толстыми здоровыми зубами Титана, выливая наружу прочие эмоции, ощущения и в последствии болевой шок, подобно жидкому разлагающемуся катарсису который впервые довелось испытать, а затем потерять. Вишна изумлённо осматривала густой комок плоти, образовавшийся двухметровой, бесконечно глубокой спиралью которая едва не затянула её последние сто восемнадцать лет земной жизни на востоке империи, левую часть туловища и горло, последнее "сочинение рыцаря и кораллов". Сильным рывком она отвернулась, отпрыгнув в неизведанные промежутки пространства, уже менее похожего на старое убежище. С другой стороны та же покинутая мебель с игровыми автоматами, сгоревшие помещения и... Тюрам которого перед ней никогда не существовало. Безжизненная но яркая иллюзия. Как провидение, снизошедшее из чертогов абсурдного обезумевшего разума одного из разрушенных частей мозга. «С какой поры это убежище могло перерасти в столь заброшенный вид? Невозможно...» — промелькнула мысль Вишны, прежде чем та почувствовала позади себя приближающееся массивное тело. Возможно она даже не успеет увернуться, а возможно она уже стала частью всепоглощающей аннигиляции этих могущественных созданий. Её мысли отстают от ощущений, а ощущения от намерений. Логика притупилась. В сознании сохранились только шестеро учеников и четырнадцать простейших техник, среди которой даже не осталось защитной... Она словно испаряется всем своим жизненным естеством, существом и волей. Один из быстротечных моментов извивающейся плотности атмосферы. Одно мгновение, если проследить за тёмными спиралями её глаз. Массивное скопление ауры сосредоточилось в обеих ногах в полной возможной мере, от чего вся остальная часть тела осталась полностью уязвимой. Кончики механической подошвы соприкасаются с массивными и надвигающимися толстыми зубами, выпрямившихся из широко раскрытой пасти гигантской головы среднего Титана. Его правый искажённый висок ударяется в изворотливый и уже едва перепрыгнувший его силуэт стража, с грохотом задевая бедро и тем самым отшвыривая Вишну куда подальше. Подобно извивающимся языкам пламени, уродливые длинные тени пускаются в незамысловатый пляс, извиваясь, подпрыгивая и гарцуя по человечьему искренне с такой силой, что под ними разбрасывались яркие жёлтые искры. Тонкие пальцы из энергетического потока прикоснулись к тонким губам, подбирая первые капли багряно-красной крови. Вишна подняла тяжёлый взгляд на гигантский хребет создания, наверняка готовившегося вновь наброситься на неё. Так и происходит. Между ними остаются метры, сантиметры, мгновение... — Мастер Луань Няо! — жизнерадостный голос мальчишки разноситься возле усыпанных оранжевыми листьями ступеней, там - куда не доходит аромат чая и где остаётся стоять улыбающийся юноша в серой юкате. — А вы пойдёте сегодня на фестиваль!? С заискивающим взглядом он дожидается желаемого ответа с которым пока что временит наставница, раскинувшаяся с тёплым пледом и напитком в кресле. — Я не могу оставить храм без присмотра. — несогласно качает головой очень молодая девушка, направляя взгляд на высокие стройные ряды деревьев, укрытых прохладной росой и отрывающимися яркими листьями, уходящими по долгой извилистой тропе. — А на счёт твоих товарищей? — Они все пойдут. Даже Миори сегодня согласилась... — с этими словами он перевёл взгляд на ритмичные разрезающие звуки, раз за разом доносящиеся рядом с длинными черепичными стенами. В белоснежно чистой юкате, невысокая юница с мечом неустанно наносила удары по воздуху, оттачивая несколько сложных движений которые ей давались тяжелее всего. Она резко обернулась когда услышала своё имя, а увидев наставницу с радостной улыбкой тут же побежала к ней. Вишна медленно вышла из зацветшего каменного павильона, так же как и их храм, укрытого древними расколотыми шрамами внутри которых рядом с этими талантливыми и чистыми сердцем детьми никогда не было грустно находиться. Из истлевшего старого всегда должно возродиться нечто новое. Так всегда было и всегда будет. — Не переусердствуй с клинком, Миори. Час тренировок уже был окончен. — вежливо ответила девушка в ответ на поклон со стороны ученицы. — Я не могу остановиться. Иначе за этот месяц я не догоню остальных по их мастерству. — она немного подавленно нахмурила густые брови, опуская голову. — Я не хочу стать обузой для всех, кто дал мне здесь место... Вишна ласково обняла её макушку полностью забинтованной правой рукой, с искренней улыбкой рассеивая страхи девочки. — Помни. Прежде всего вы учитесь защищать то, что дорого каждому из вас. Что бесценно для ваших семей, для нашего народа. Никогда не поздно найти в себе новые силы и раскрыть свои таланты. Вы самые одарённые ученики. И потому время ваше всегда будет в достатке. Одиннадцать собравшихся за стенкой учеников внимательно наблюдали за ними, а некоторые воодушевились пылкостью самой юной среди всех ученицы. — Миори молодчина! — выкрикнул кто-то из мальчишек. — У тебя обязательно всё получится! Подбадривающие крики незамедлительно смутили девочку, растерянно вертящуюся головой от полнейшей растерянности. — Миори... — вдруг судорожно произнесла Вишна, на чей усталый взгляд опустились слёзы.

***

Женщина-страж оказалась посреди небольших руин пока что узнаваемого ей прежнего "Нихонто". Поднебесные конструкции зданий пока что уходили ввысь к пурпурным звёздам, где-то проскальзывая между бесконечно длинных мостов и тоннелей, в которые погружались деактивированные системы рельсовой тяги. Опустошённые просторные парки истощали катастрофу, густой туман и прозрение, утратив которое, рискует лишиться собственных органов. Пропитанный прокажённой ферментацией, химическими испарениями чужеродных органов и ароматами сладких фруктов ветер едва ощутимыми порывами разбросал её ресницы, срывая с тонких неподвижных век. Мелкими серебристыми искорками они упали на землю позади неё, разрезая гастрономические обломки массивов и густую почву под собой, обнажая трепещущие минеральные породы. Словно расползающиеся водоросли с щупальцами. Извивающиеся в агонии дождевые черви, скрещённые из влаги, земляной почвы, газовых отходов. Прежнее мироздание постепенно рассыпалось, испарялось или исчезало, будучи перенесённым новой формой жизни, сметающей всё вокруг подобно бесконечной волне. — Спасибо... Мне было приятно увидеться с ними. — благодарно кивнула Вишна, чувствуя как ослабевает аура. Силы покидают её дух, иссякают из тела. Разум растворяется от прикосновений с новой реальностью, постоянно искажающейся без какого либо порядка извращающей прежнюю природу этого мира. — Но я не собираюсь заканчивать эту историю.. так. Она устояла на правой ноге, создавая печать уцелевшей левой рукой с отсутствующими фрагментами брони после столкновения, обнажающей тонкие расцарапанные пальцы. Оно находилось прямо перед ней, восседая над одним из бесчисленных гротескных сооружений, окружённого запечатлёнными на наскальных рисунках рассказами, разукрашенного мировой палитрой минималистичного искусства, возведённого в кругу древнейших и заплесневевших монолитов давно неподвижными статуями мифических существ. За их массивными мраморными силуэтами опускалась самая ярка среди остальных звезда, неотвратимо уходя под дно молочно-розового дышащего океана. Сто восьмидесятиметровое, сложное атлетическое тело немного развернулось широкими жилистыми плечами. Массивные кончики тёмных мраморных пальцев касались высоких цветущих деревьев, скрытых в тумане памятников, накрывая грубоватой потрескавшейся кожей расколотую надвое автомагистраль грёз, несбывшихся и отныне исчезнувших. Длинная рука среднего Титана поддерживала его гигантскую гибридную голову тыльной стороной, изящно гибкими пястными костями едва касаясь толстой, обтянутой словно чужой гривистой кожей шеи. Застывающие блёклые полумесяцы в безудержном кипящем многоцветье безграничного существования медленно повернулись в сторону Вишны, застывая на её силуэте в неисчисляемом противоречиями безмятежном взгляде. Треск рвущейся влажной ткани в осязаемой пустоте. Рассыпающегося на мириады песчинок переплавленного в огне кварца. Ретиво устремляющиеся в сознание звуки деформирующейся плоти проходят сквозь неисчерпаемые материи этого мира, взрывая все звёзды вокруг, испаряя облака, разрушая хаотично переменяющийся порядок природы, частично вытекающей алыми и зелёно-голубыми ветвями почти завядших до основания стволовых клеток из подкожной брони женщины, обессилено рухнувшей на колени на помятую шерстяную скатерть. Пока на куски разваливалась сплетённая из множества голосов, телодвижений, своевольного прочтения, попыток лицезреть всепожирающее чёрное противоречие, растекающихся по органам эмоциональных формирований, металлоидных минералов, облегающих кожу платьев, шевелений мягкого нёба, оглушительным физическим позывом деформирующей кровоточащую от перенапряжения ушную раковину - шею, вокруг которой обтянутая грубая кожа целое мгновение спадала долгими, растянувшимися к груди, коленям и ступням слоями, обнажающим дышащую красную плоть. Средний Титан ещё раз посмотрел на человеческое существо внизу, нешироко раскрыв длинные, обезображенные структурными расколами и минеральными искажениями уста, которые могли в любой момент проглотить весь окружающий мир. Взгляд. Неотрывный. Преданный. Лишённый какого либо для человека смысла, последствий, изменений, отсутствия всего однажды... Вместе с этим лицом гигантская голова Титана внезапно и резко обрушилась с гигантских могучих плеч, сотрясая песчинки воздуха, рухнув на новую размножающуюся поверхность среди увязших слоев удушающего дыма, приторной пыли и жидкостных испарений, исчезая из поля зрения вновь поднявшейся женщины-стража. Следом за отвалившейся головой повисли неописуемого и колоссального гротеска механизмы, бугристые массивные позвонки и куски скрещённой со множеством противоборствующих материй плоть, местами порванная, излучающая тусклый свет, крики всех существующих форм жизни, от морских микробов, слоёв пыли под ногтями голодающей черепахи, вплоть до зверей, людей и преимущественно птиц, душераздирающей и вторгающейся под чужие веки веки какофонией надвигаясь в сторону истинно верующего, желаемого пожрать и изничтожить распространение новой чужой среды, в которой не будет места молитвам, соприкасающегося с водой языка, яркого тёплого света и трёхсекционных клапанов сердца. «Вновь передвигается только одной головой? Или же он так забавляется со мной?..» — скрупулёзный голос внутри ожидаемо остался без ответов. Столкновение. Болезненные соприкосновения окровавленной кожи с прочными стенами зданий оставляют густые следы растворяющих миазм, постепенно расплавляющих землю подобно густой глади воды и погружаясь в неисчерпаемые глубины пространства. В нескольких метрах после проползшего Титана, об вылетевшую дверь автомобиля ударился большой плотный свиток в традиционном красном переплёте. Над его же гривистой головой вспыхнула длинная полоса из зачарованного пергамента, покрытого ярким энергетическим сиянием из которого мгновением позже вынырнула укрытая зелёной чешуей пасть гигантской ящерицы, молниеносно впивающейся острыми когтями и длинным хитиновым хвостом в человекоподобный затылок и расцарапанные скулы, прокусывая частоколом из вмиг прорезавшихся костяных зубов оба глаза Титана. — Малыш Цен-Цен! Уходи! — приземлившись на землю, выкрикнула Вишна. За её спиной так же заземлился увеличившийся в сопоставимых призванному зверю размерах пергамент с символами, в который тут же юркнула чудовищная голова ящерицы. Но за её хвост тут же ухватилась рука Титана, растянувшаяся искривлённой уродливой гиперболой, противоположная сторона которой из множества скрещённых пальцев, подобно натянутой ровной гильотине мгновенно сомкнулась вместе с другим концом пергамента, мощным движением конечности отсекая оскалившуюся за такую дерзость свирепую пасть Цен-Цен, размалывая шейный росток с кончиками оставшихся без когтей лап. Мгновение. Подчинение. Искажающее измерение разрастание. Откашливаясь кровью и остатками кислорода, Вишна крепко сцепляет пальцы с энергетической рукой, погружаясь всем телом и сознанием в едино возведённый обеими частями поток, активно распространяющийся от её боевого расположившего тела, напоминающего низко опустившуюся птицу с длинными скрещенными ногами, одна из которых подаётся вперёд передней стопой дабы очертить границу перед ними. — Денва. Сизен... — тёмные спирали её глаз вытекли из почти белоснежных, испачканных ранами бокалов, недолго изливаясь на испещрённую механическими повреждениями грудь, откуда густым белоснежно-чёрным влажным бризом вылилось её собственное измерение, воплощённое волей её духовного конструкта. — Хоши... В надвигающуюся голову Титана ослепительно-яркой жёлтой стрелой вонзилась звезда, разрывающая тёплым мистическим светом разразившуюся космическую густоту, стремительно укрывающуюся такими же светлыми но крошечными лучиками. Их красные, багровые, оранжевые и тёмно-синие направления обратной природной энергии оттаскивают вспоротую левую скулу, ухо и химерные шейные позвонки, ослепляющим пространство жаром просвечивая его грубую мраморную кожу вокруг головы точно ослепительно-яркий фонарь, блёклые хрусталики извивающихся слоями глаз, толстые рассеченные зубы, сжигая в голубовато-белом костре гривистые серые лохмы — Ана. — мучительным заключением прозвучал последний фрагмент заклинания, сорвавшегося тяжёлым влажным кашлем. Кончики её обожжённых магией вплоть до глубокой плоти пальцев судорожно прикоснулись к тёмной пульсирующей энергии, задевая одну из её бесчисленных тонких циркуляций. Подобно бесконечно извилистым горбатым ветвям деревьев, острые тёмные шипы обхватывали одну часть создания за другой, прочной хваткой смыкаясь шипастыми расползающимися корнями вокруг массивной химерной шеи, раздавливая кровоточащие механизмы, долгими и постепенно застывающими движениями растерзывая гигантскую, объятую космическим жаром природной энергии голову. Все звуки мира постепенно затихли, захлёбываясь на дне погружающихся тёмных ветвей, неотвратимо утягивающих за собой бледную мраморную свечу с поразительно ярким и до сих пор испускающим тепло дышащим кровавым костром. Бледные белые круги на воде медленно расползались по безбрежной мрачной пелене, пока не врезались об разрушенный одинокий берег. Небо вокруг было охвачено чёрными и багряными пульсациями, будто всё вокруг было помещено в чей-то бездонный желудок. Вишна медленно обернулась в сторону приглушенных странных звуков, с каждой секундой кажущиеся надвигающимся к ней землетрясением. Расползающаяся во мраке кроваво-зелёная пелена покрывалась сильной рябью, из под чьей слоистой влажной поверхности показались обросшие комками размножающейся и частично прокажённой плоти широкие ногти. Мгновениями позже, над Вишной возвысилась гигантская бордово-светлая, истекающая густыми плотными реками из скрещённых кровей человеческая рука, безгранично бескрайним размахом преодолевая всю вселенную, могуче обрушиваясь на последние мгновения прежней формы жизни беспомощного существа, смиренно опускающего веки.

объятия

красная луна

ровный почерк

остатки белого риса в розовой чаше

разочарование..

горизонтальный удар, в шести миллиметрах от сердца.. ..не промахнутся

прощение...

Тёмные, искусанные кровеносными иголками склеры молодой женщины боязливо оглядели глубокие непересекающиеся трещины вокруг бледной, местами грубоватой но гладкой кожи. В обездвиженных гигантских руках она ощутила себя на дне чаши, сплетённой с обеих сторон из длинных прочных пальцев. Из-за одной особенной широкой трещины показался силуэт гораздо повзрослевшей юницы в белоснежно чистой юкате, подол которого отныне был вымазан в багряно-розовые и чёрные пятна. Множество заживших со временем шрамов и свежих ран придавали противоречивой зрелости малым и аккуратным очертаниями её лица, длинной шее и худым, совсем хрупким с виду плечам. Девушка по ту сторону мечтательно улыбалась прикрыв глаза, сочиняя тихие музыкальные ноты. — Она... Так прекрасно выросла... — пустила слёзы женщина, съёживаясь всем телом от неудобства, ощущая как пальцы под её обнажённой бессильной сущностью трепетно покрылись теплом. — Это мой грех... Она робко поднялась взглядом вверх, не в силах рассмотреть чьего-то излучающего тепло взгляда. Словно её сознанию было неподвластно узреть истинную форму того, кто сейчас бережно держит её в своих бережных руках. Бескрайний гривистый волос, что был темнее самой ночи окружил тёплые ладони. Мягкие длинные уста любяще поцеловали лоб этого немного испуганного, но теперь успокоившегося человека. Словно мать, которая никогда не даст ни неё, ни близких её сердцу в обиду. Отгоняя прочь все сомнения, страхи, сожаления. Последняя музыкальная нота медленно испарилась, и Титанида проводила человека в постепенно воцаряющийся приятный сон. Среди самых высоких гор, где на землю опускаются самые холодные дожди, зацветёт тонкое дерево из обугленной тёмной коры с бледно-розовыми лепестками. Под ним захоронят животное, заколотое ржавыми ножами. Запах смерти минует высокие холмы, обгонит ветра, до того как белая звезда в последний раз опуститься в океан, он настигнет последнее выжившее в мире существо, окутав его отмирающие полушария даром уразумевания.