Маленький человек в доме рассвета дьявола

Маленькая квартира в Род-Айленде вовсю трещала по швам и кое-как держалась на добром слове. Этим «добрым словом» были неравнодушные соседи, которые собирали деньги одинокому старику на ремонт – они не знали, были ли у него дети или друзья, старый мистер Фишер не любил подолгу общаться с ними, хоть соседи и были теперь единственным его источником жизни. До поры до времени. Пока он, не вернувшись с очередного обследования, не понял, что жить осталось чуть меньше, чем он предполагал, чем он планировал. Хотя жизнь уже не раз доказала, что мистер Фишер и планы – вещи несовместимые. Так и норовила, карга старая, понаставить ему еще больше палок в колеса. Напоследок, так сказать. Его старая и дряхлая, как и сам Дэйв Фишер, квартира пропахла всеми возможными химическими веществами: от простых альдегидов до сложных соединений, которым он даже не успел придумать названий. Соседка, живущая напротив, не раз жаловалась на странный запах из его квартиры. Пару раз к нему даже наведывались коронеры, проверить: не помер ли старик часом? Не помер. Пока что. Единственная спальня с одноместной кушеткой, которая служила ему кроватью, давно превратилась в химическую лабораторию. Если бы до нее когда-нибудь дошли полицейские, то подумали, что мистер Фишер под конец жизни совсем из ума выжил и варит мет, как в том сериале про бывшего учителя химии. Но нет, Дэйва Фишера совсем не интересовали наркотики. Он даже не знал, что это такое, так как сам всю жизнь прожил честно и без нареканий. Как завещала его матушка, как просила умирающая у него на руках Алин. Бедный Дэйв тщательно мыл свои руки, по несколько раз за день, пока они не начнут скрипеть, пока кожа, и так шершавая от старости, не начнет требовать к себе тонну жирного крема, который старик, конечно же, забудь себе втереть. Все потому, что каждый раз, когда он смотрит на свои руки, видит кровь: кровь Алин, которая так за 62 года и не стерлась. Которая все еще напоминает ему прекрасную девушку, чья жизнь так несправедливо оборвалась, не успев толком и начаться. Он прожил эту жизнь, а Алин нет. Ее труп даже не был найден, даже не сходить к ней на могилку. От этих мыслей у восьмидесятитрехлетнего Дэйва Фишера аж дрожь по телу пробежала. Он проводит рукой по столу, скидывая с него чертежи с книгами и поднимая в воздух пыль. Какая-то колбочка, в которой явно были следы его последних экспериментов, разбилась о паркет. Но мужчина не спешит подбирать – все равно это уже ничего не изменит. Кладет уставшие руки на основание. Слышит, как скрипит красное дерево, за которое он бился в магазине в восьмидесятых. Тогда казалось, что обставить свою берлогу, как подобает английскому джентльмену, самое важное в его жизни. Но Дэйв Фишер лишь обманывал себя. Убегал от реальности, которая начиналась прямо с порога. Во-первых, он не был английским джентльменом. Во-вторых, обставить квартиру мебелью – оказалось не главным в жизни. Он так давно не покидал свою берлогу. Осмелился выйти из нее только сегодня. И то только к врачу, чтобы тот вновь не поднял на уши всех в полицейском управлении. Ради одного свихнувшегося старика. Некогда гения в области химии. Теперь об этом напоминают лишь дипломы на стене, которые давным-давно покрылись пылью и так себе, если честно, служат в качестве интерьера. Мужчина кряхтит, сидя на ржавом, пусть и до одури мягком, кресле. Так бы и сидел тут вечность, никуда не уходил. Ни за порог к чертовому врачу, которому никак не надоест напоминать старику про рак, ни на тот свет – прости, господи - пусть его заберут вместе с этим креслом. Дэйв усмехнулся. Его привязанность к вещам раньше казалась милым увлечением. А сейчас – чем-то безрассудным. Не на то он в жизни тратил деньги. Мужчина выдвигает ящик стола, который хреново, но поддается. Шарит по забытым документам, натыкается на все еще острый нож для вскрытия конвертов. Его пальцы нащупывают все что угодно, но не то, что нужно. И вот, хватают наконец-то уцелевшую компакт-кассету. Да даже и не одну, в пачке осталось их несколько. «Как раз хватит на весь рассказ», думает Дэйв. Из следующего ящика достает аудиоплеер, на который недавно сам пролил горячий кофе, а потом и добавил к нему острого соуса, пока нес тарелку в спальню. Покойная жена всегда говорила, что у него «дурацкая привычка есть в кабинете, за столом с важными бумагами и книгами, или даже в спальне, прямо на кровати, везде, кроме как нормально за обеденным столом». Что ж, дорогая Эрин, не все, в этой жизни, меняется. Тщетно протирает плеер своей рубашкой, которая тут же впитывает еще липкое, хоть и слегка подсушенное, пятно. Молиться Иисусу, чтобы оно еще работало. Берет одну кассету из упаковки, вставляет аккуратно в кассетоприемник. Кассета должна выдержать около 60 минут его трепа, чего точно не хватит, чтобы рассказать историю длиною в целую жизнь. Надо будет поменьше отвлекаться на всякое ненужное: типа неудавшегося брака или сотни попыток спастись от демонов прошлого. Демоны. Они все еще его преследуют. Все эти 62 года, которые Дэйв Фишер пытался провести как можно более практично, как можно более счастливо. Как этого бы хотела Алин. «Что ж, посмотрим, что из этого вышло». Мужчина нажимает на кнопку «CD». Жалеет, что не сходил на кухню за чаем. Но настроение уже расположено на «рассказать все, что ты натворил, Дэйв», поэтому обойдется стаканом с водой - бог знает, сколько он здесь уже стоит. — 16 мая 2008 год, — начинает Дэйв Фишер, откашливая так не вовремя подоспевшую к горлу мокроту в платок. Мокрота с кровью, значит надо поторапливаться. — Меня зовут Дэйв Мэттью Фишер, я бывший профессор химии Брауновского университета. Все мои бывшие коллеги и соседи, которые найдут эту запись, узнают меня именно по этому званию. Ведь именно старым учителем химии я им и запомнился. Дэйв усмехнулся, вспоминая довольные морды тех, кто выгонял его с профессорского кресла на старости лет, и предвкушал их очередное невежество, когда они узнают из заголовков газет о его смерти. Соседи вряд ли будут вести себя также невоспитанно. Хотя к тому времени, мертвому Фишеру будет совсем до лампочки. — Но в моей скучной, пусть и слишком долгой, жизни был один яркий эпизод, по которому я бы хотел, чтобы меня запомнили. Эпизод, который положил начало моей карьере, а также убил во мне все человеческое. Старик не заметил, как сжал свободную руку в кулак, а за ней уже и стиснул зубы, пытаясь прервать образование комка в горле, который так и хотел дать знать о себе проступающими слезами. Нет, сэр. Ничто больше не остановит его от правды. — Это эпизод, когда я отправился в экспедицию по поиску гробницы Александра Македонского вместе со своим лучшим другом Рэндольфом Ходжсоном. А вернулся из нее один. Совсем один.