Эхо в Пустоте

Легкий сквозняк ласково трепал свежую листву, разнося по окрестностям дурманящий       запах созревших ягод, скрывающихся в глубине зарослей. Близился вечер, и мелкие белые цветочки лиан уже раскрывали свои бутоны. Они, как и многие растения в пещерах, излучали слабое свечение, чуть более отчетливое, чем стебли, отчего, наверное и получили свое название — звездоцветы. Забавно, если вспомнить, что большинство жуков Халлоунеста никогда не видели ни звезд, ни даже неба.       Жучок сидел на краю провала, свесив ножки вниз, как раз там, где густая растительность Садов Королевы переходила в столь же буйную грибную поросль, будто кто-то специально разделил пещеру надвое. Дышать было сложно и больно, а из треснувшего панциря сочилась Пустота. Чернильные капли на хитине истаивали маленькими черными шариками и поднимались к потолку, растворяясь по пути. Стоило бы подлечиться, однако у Пустого не осталось ни капли духовного света — он был пуст как… пустой сосуд? Сравнение вышло ироничным. Жучок рассеянно подумал, что стоит поделиться этими мыслями с братом, когда тот наконец доберется. Они вместе посмеются. А еще Старший наверняка найдет, чем заменить пропитанные клеем повязки и целебный воск, чтобы обработать раны… Мысль, что стоит также иметь и свой набор первой помощи, а не полагаться только на спутника да на Фокус Души мелькнула и погасла, задавленная вместе с глухим сожалением. И тревогой.       Брат задерживался. Впрочем… Призрак все еще не беспокоился слишком сильно. Да, Сады Королевы были опасным местом, в первую очередь из-за богомолов. Но и они были не лыком шиты, как бы глупо это ни звучало для пустотного. Старший, пусть и не всегда верил в свои силы, имел все шансы добраться до выхода невредимым. И даже не встретить по пути ни одного богомола. Ну… по крайней мере, если вспомнить, сколько воинов гналось за маленьким пустотным, встретить их в куда меньшем количестве. А еще брат гораздо быстрее и легче накапливал свет. И уже умеет с ним обращаться. Хоть как-то. А то, что он не идет так долго… это из осторожности. Ну или он просто нашел другую дорогу и вышел где-то на Зеленой Тропе…       Пустотный вздохнул.       «Надо было назначить встречу на Вокзале Королевы… или в его убежище. От Тропы он будет идти сюда дня два… или три».       Пришлось снова задушить легкое чувство досады. Они и так потеряли целую кучу времени, но так ничего толком и не узнали. Можно, конечно, было успокоить себя, что это была всего лишь разведка боем, и в следующий раз все обязательно получится. Однако… как долго придется ждать этого «следующего раза» и получится ли проникнуть внутрь также легко? Хотя, почему нет-то? Центральный вход все еще залит кислотой — вряд ли богомолы подумают, что незваные гости вошли через центральные ворота, скорее, бросятся заделывать щели.       — Эй. Э-эй, — чужой голос прервал ровное и почти успокоившееся течение мыслей, вынудив обернуться.       На некотором расстоянии от жучка, дальше обычного удара гвоздя, прижавшись к земле, сидел богомолий отрок. Уже довольно взрослый, крупный с большим брюшком и практически оформившимися клешнями. Отрок вел себя настороженно — горбился и топорщил прикрытые накидкой крылья, готовый взлететь при первом резком движении незнакомца. В прорезях остроносой маски поблескивали черные настороженные глазки.       Призрак помнил, что Грибные Пустоши — это вотчина богомолов. И пусть, формально, сейчас он находился за пределами их деревни, тут все еще можно было попасть в неприятности. А драться сейчас ой как не хотелось, поэтому жучок слегка оттянул плащ и указал на приколотый к нему значок — тот самый, что дал старший брат. Как там? Не будут мешать пройти, но и в деревню не пустят.       Отрок слегка расслабился, опустил крылья и любопытно вытянул шею.       — Ага, я знаю, — сказал он. — Метка Странника. Значит, это ты тот самый брат, для которого Пустышка просил ее?       Вопрос казался риторическим, но пустотный все-таки кивнул.       — Это мне повезло, — богомолий ребенок подполз поближе, а в зарослях позади него появилось еще несколько любопытных мордочек, скрытых такими же масками. — Меня зовут Алкей. А ты… эм… наверное, ты не можешь мне сказать, да?       На это жучок уже отвечать не стал, предоставив Алкею додумать ответ самостоятельно. Тот, подождав немного, заметно стушевался и, кажется, слегка напугался, но не отступил.       — Неважно выглядишь. В смысле, тебе наверное нужна помощь? Кхм… слушай, у меня тут есть немного всякого полезного, вроде бинтов. Если хочешь, я тебе дам их.       Призрак заинтересованно кивнул, подозревая, правда, что это навязчивое создание захочет что-то в обмен. Интересно что? Вряд ли гео.       — Отлично. Только давай в обмен ты мне скажешь, где сейчас носит Пустышку, а? Ну, твоего брата то есть. Тут какое дело, о нем немного Наставница волнуется. Да и я тоже. Мы друзья всё-таки. А его, вон, носит где-то.       Подумав немного, пустотный снова кивнул. Он помнил, что говорил брат, но решил, что ничего плохого не будет, если его богомольи друзья будут знать, что все в порядке. Хотя, наверное, не стоит говорить, что они лазили в Сады Королевы. И о том, что собрались встретиться именно тут.       «Надо было назначить встречу в другом месте» — думал Призрак, отыскивая в сумке лист писарь-травы и угольный стержень.       «Это из-за меня он не вернулся в деревню» — написал он. — «Мы ищем одну важную вещь. Я присматриваю, чтобы с ним ничего не случилось».       Закончив, жучок передал записку Алкею, а сам получил сверток с несколькими зельями, перевязками и целебным воском. Все это тут же было пущено в дело — неумело, неловко, но старательно. Призрак не умел оказывать первую помощь, но не раз видел, как это делает Старший, и теперь пытался повторить.       Прочитавший записку и явно этим неудовлетворенный Алкей некоторое время хмуро наблюдал за потугами жучка, а потом подполз поближе и отобрал у него баночку с мазью.       — Дай сюда, помогу, — сказал он, тут же принявшись за дело.       Насторожившийся было Сосуд почти сразу расслабился, убедившись, что отрок и правда не пытается напасть.       — Ты не обижайся, но не похоже, что ты сейчас за ним «приглядываешь». Больше похоже, что тебя кто-то здорово поколотил. Пустышка же влип вместе с тобой?       Пустотный неопределенно мотнул головой, ничего не ответив. Кажется, Алкею это было не слишком нужно.       — Знаешь, я понимаю, почему ты не хочешь ничего говорить. Пустыша здорово взгреют, когда он вернется. Или попадет в лапки патрулю. Но еще я знаю, что этот тихоня ни за что не стал бы нарушать правила, если бы это не было важно. А ты его брат и все такое. Кхм… он всю жизнь мечтал встретить сородича — такого же как он. Так что в лепешку расшибется теперь. Хе… ты только не говори, что я проболтался. Это секрет.       Призрак удивленно склонил голову к плечу, слушая. Удивительные вещи говорил этот отрок. До сих пор Сосуд никогда не задумывался, отчего же Старший с таким рвением бросился помогать незнакомому, по сути, крохе. Который, к тому же, отталкивал его поначалу. Почему рискует жизнью? Почему сбежал от богомолов, даже зная, что это приведет только к неприятностям. Маленький Пустой думал, что это как-то… естественно. Что-то вроде проявления того самого зова — чувства предназначения, что вело самого Призрака. Но младший был более совершенным, а Старший — разбитый. Он понимал, что не сможет стать заменой, а потому искал иные пути выполнить свою задачу. Ведь… это было так? Или он просто очень хотел обрести брата? Или сестру?       — Короче, — меж тем продолжил Алкей. — Я хотел сказать, что меня сюда никто не посылал, мы тут просто за ягодками прилетели, — отрок кивнул себе за плечо, где в зарослях шебуршали другие богомольи дети. — Но увидел тебя и решил спросить. И это… я не скажу, что видел тебя. Но передай Пустышке, что я беспокоюсь, хорошо? И Наставница тоже. Она уже даже не злая, просто волнуется. И… пусть он, что ли, встретится со мной? В убежище, например, или у гусениц.       «В убежище теперь живет Варежка,» — написал Призрак. — «Можешь сходить, познакомиться».       Сверток бинтов выпал из клешен юного богомола и покатился по поросшей грибами мостовой, а он сам вскинулся, уставившись на пустотного, как на сумасшедшего.       — Ка… какая варежка?       Это было забавно, и Полый собрал в кулак всю волю, чтобы позорно не рассмеяться. Жук был похож на встревоженного маскокрыла, который пытался пролететь через окно, но врезался в стекло и теперь пытается осознать, что произошло.       Справившись с весельем, жучок уже потянулся было к листу, чтобы пояснить, но их разговор прервал внезапный звук открываемой двери. Створка, преграждающая дорогу из Садов дрогнула и медленно, рывками, начала открываться, разрывая оплетшие ее лианы. Призрак потянулся за гвоздем. Он сам совсем недавно прошел через эту самую дверь, разбив предварительно подпирающие ее доски, но едва смог протиснуться в образовавшуюся щель. Кто еще может ей внезапно воспользоваться… кроме брата?       «Старший!» — позвал пустотный. — «Это ты?»       Нет ответа.       Дверь дрогнула еще раз, чтобы рывком распахнуться настежь, явив огромного богомола в рогатой маске, закутанного в переливчатый плащ-лист. Алкей с тихим возгласом взмыл под потолок, готовый бежать или сражаться, а Призрак вскочил на лапы и поднял гвоздь. Впрочем, мысль об отступлении была здравой — ничто не требовало немедленной схватки с внезапным чужаком.       «Надо было назначить другое место…» — вновь с досадой подумал жучок.       Богомол, меж тем, окинул пещеру хмурым взглядом, чумной огонь мерцал в прорезях маски. Оценив расстояние между собой и пустотным, а также не без подозрения посмотрев на парящего под потолком отрока, великан, кажется, хмыкнул и… не стал нападать.       Спустившись с крыльца, он отыскал участок мягкой земли и с силой вогнал в него странную конструкцию — что-то вроде основы под штандарт, сделанный из тонких веток. Призрак уже видел подобные в окрестностях деревни — на них богомолы вешали головы и маски агрессивных животных и чужаков, что посмели нарушить их границы. Стало неожиданно тревожно. А в следующую секунду богомол-предатель накинул на штандарт какое-то полотно и, не сказав ни слова, удалился. Дверь в храм так и осталась открыта, будто приглашая.       — ТВОЮ МАТЬ! — полный отчаяния возглас Алкея нарушил шелестящую тишину пещеры, после чего отрок развернулся и стрелой умчался вглубь Грибных Пустошей, в сторону Деревни Богомолов. Остальные отроки последовали за ним.       Призрак удивленно посмотрел крылатому вслед, не понимая, что вызвало такую реакцию, а потом повнимательнее вгляделся в ту драную тряпку на штандарте. Зачем-то же предатели решили вывесить ее прямо на пороге своих земель.       Ему потребовалась минута, чтобы понять, что это. Не тряпка, не флаг — плащ. Темно-синий с одной стороны и переливчато-зеленый с другой треугольный плащ-лист богомольего разведчика — изрядно поношенный, часто зашитый и повидавший много бед вместе со своим хозяином. Тускло поблескивала медная фибула — к ней удобно было крепить мушиный фонарик, чтобы не занимать руки. Сквозняк трепал неровный край, за который… Призрак часто хватался, когда надо было привлечь внимание долговязого спутника или утянуть за собой.       Жучок с минуту стоял неподвижно, после чего начал собирать вещи. Плащ, карта, сумка, гвоздь, разбросанные зелья и остатки бинтов и воска — все пригодится в будущем. Не было смысла ждать больше, надо было идти.       Убедившись, что ничего не забыл, кроха взвесил в руке гвоздь — он ведь так и не успел сносить его к кузнецу, чтобы улучшить с помощью Бледной Руды — а потом прыгнул, рывком волшебного плаща преодолевая провал в полу. В голове было пусто и слегка звенело. Призрак чувствовал себя совершенно полым, будто из груди вынули все чувства, а из головы мысли — совершенно… идеальным.       Дверь в Сады Королевы, так нужная им какую-то неделю назад, была гостеприимно распахнута, и жучок, не колеблясь ни минуты, шагнул в проход. Он больше не собирался прятаться. И искать обходных дорог.       В этот раз Пустышка не стал ждать первого действия противника. Гнев и совершенно необъяснимая обида клокотали там, где у прочих жуков была душа — хотелось выплеснуть ее на кого-то, на кого-то повинного во всех бедах. И Бриарей был слишком удобным для этого жуком.       Богомол играючи парировал первый выпад жучка, но уже вместо следующего жучок поднырнул под воздетую для парирования клешню и уколол противника в открывшийся бок. Гигант качнулся в сторону, уклоняясь с удивительной для таких размеров грацией, и тут же ответил коротким выпадом. Вместо того чтобы отпрянуть и закрыться, полый наоборот бросился вперед и вверх, придавая себе ускорения крыльями. Удар по вражеской клешне, взмах крыльями — и вот жука подбрасывает над спиной противника, так что можно разглядеть незащищенную маской область на шее. Он не успел буквально чуть-чуть. Широкий взмах глефаара лишь слегка царапнул богомола по шее, вспоров ткань высокого ворота и оставив глубокую царапину на панцире. Бриарей, будто почувствовав угрозу, рывком ушел вперед, а Пустыш приземлился на мостовую, чуть погасив инерцию крыльями.       — Недурно… — кажется, Лорд-Предатель хотел сказать что-то еще, но полый не был настроен выслушивать похвалы от врага, тут же снова бросившись в атаку.       Он чувствовал, что великан все еще щадит маленького противника: больше парирует, чем атакует, изучает и будто чего-то ждет. Раньше это бы, возможно, заставило задуматься, но сейчас безумно злило. Хотелось заставить это существо сражаться в полную силу — отнестись к маленькому противнику серьезно, а не как к игрушке или ребенку.       Пустышка обрушил на богомола серию стремительных, но довольно слабых и предсказуемых атак, которые тот с легкостью парировал, даже не сдвинувшись с места. Когда полый почувствовал легкое разочарование, кольнувшее душу противника, он резко, на середине замаха, провернул глефаар в руках и вместо ожидаемого рубящего удара вогнал острие в сочленение уже выставленной для парирования клешни. Навалившись всем весом, жучок качнул лезвие в ране за секунду до того, как воин с шипением отдернул руку, открываясь. И пустотный тут же нырнул гиганту под брюхо, ловко уклонившись от короткого удара здоровой клешней.       Бриарей резко поднялся, выпрямляя лапы и вскидывая вверх уязвимое сейчас брюшко. А Пустыш, даже не повернув головы в сторону самой очевидной цели, наотмашь рубанул богомола по лапе — чуть выше острой шпоры, защищающей сустав. Нога гиганта подломилась, отчего того неловко повело в сторону, и Бриарей упал и тут же перекатился через себя, разрывая дистанцию.       — Оч-щень недурно! — воскликнул он с неожиданным для противника восторгом в голосе и душе.       Пустышка зашипел с досадой, чувствуя как вырванная из чужого тела духовная сила наполняет резерв, бурля и пенясь вместе с гневом.       Снова броситься в атаку он не успел. Вроде бы подбитый Бриарей неожиданно сам ринулся вперед в знакомой до боли атаке, стремительной, как мысль. Пустышка рефлекторно прыгнул, в красивом кувырке пропуская врага под собой. Он попытался еще до приземления достать спину богомола коротким ударом, но едва ли смог даже поцарапать. Земля ударила в лапы, и тут же уже сам Пустой был вынужден отступить. Лорд, каким-то чудом успевший развернуться, сам пошел в атаку, один за другим, нанося стремительные и сильные удары клешнями и тесня маленького жука к стене.       Даже думать не стоило о том, чтобы парировать такие удары, столь сильные, что могли дробить камень. Полый, надеясь вырваться из все более очевидной западни, попытался свести удар в сторону и рывком проскочить под брюхом у великана. Тот, будто только этого и ждал, изменил движение клешни и, захватив легкое тельце пустого, просто подбросил его в воздух и, прежде чем Пустышка успел взмахнуть крыльями, ударил, как ребенок по мячу.       Воздух выбило из легких, а верх и низ несколько раз поменялись местами, прежде чем Пустого ударило о землю и проволокло по камням несколько метров. Кашляя пустотой, почти ослепший и дезориентированный жук поднялся на четвереньки и практически вслепую кувыркнулся в сторону. Вовремя. В землю, туда, где он только что лежал, вонзилось лезвие вражеской клешни.       Приходить в себя нужно было на бегу. Бриарей, будто очнувшись, не давал маленькому противнику ни секунды передышки, а самым паршивым было то, что жучок потерял свой глефаар. Оружие, поблескивая в зеленоватом свечении Садов, лежало в нескольких метрах позади. Уходя от очередного удара, Пустыш качнулся назад сильнее, чем нужно было, но, вместо того чтобы упасть, встал на руки и, словно какой-то шальной акробат, несколькими кувырками ушел назад. Лорд попытался достать сосуд широким взмахом лезвия, но не успел, а полый, оказавшись над глефааром, резко остановился и тут же присел, уворачиваясь от очередного удара. Вскочил на лапы он уже с оружием в руках.       Ликование было недолгим. Слегка дезориентированный после необычного приема, он был вынужден сразу же уйти в глухую оборону. Бриарей теснил Пустого вглубь разбитого им же сада, прижимал к земле, лишая возможности прыгать и метаться из стороны в сторону, а аккуратные клумбы и подстриженные кустики мешали мелкому жучку, не являясь препятствием для огромного богомола. Пустышка смог несколько раз дотянуться до противника глефааром, но для великана эти раны были все равно что царапинами. Сколько их нужно еще, чтобы Бриарей хотя бы почувствовал?       Выбора особо не было, и после очередной серии атак, когда Лорд-Предатель, не обращая внимания на возможный урон, бросился вперед, Пустышка сфокусировался и уже осознанно выплеснул с таким трудом накопленный и собранный белый свет в оружие. Проскочив под клешней, пустотный успел ударить дважды, крест-накрест расчертив маску потерявшего осторожность богомола. Тот отскочил назад, сразу к стене и замотал головой, ослепленный белой вспышкой. На белом лике маски было отчетливо видно еще одну отметину.       — Великолепно! — расхохотался великан, вскидывая клешни. — Значит, будем сражаться всерьез.       Пустыш не ответил. Едва успев перевести дух, он побежал на противника, спеша покинуть неудобную для боя территорию сада. Бриарей будто ждал. Подняв клешни перед собой, как щит, Лорд дождался, когда полый подойдет на расстояние нескольких прыжков, а потом… быстро и резко ударил кончиками клешней по земле, будто, отбивал какой-то ритм. Выгнутая стена из окрашенного в золотистый света разошлась от богомола во все стороны — вырвала из земли мелкие растения, выбила окна во флигеле, высекла крошку из вековых каменных стен. Она должна была попросту смести маленький и дерзкий Сосуд, посмевший выйти против великана. Полый резко остановился, взрыв лапами землю и, скорее интуитивно, выставил перед собой пылающий от духовной силы глефаар, парируя…       От удара загудел панцирь во всем теле. Рукоять глефаара нагрелась так, что обжигала ладони, мышцы пульсировали страшной болью от напряжения, но… Полый выстоял. Волна света расступилась, будто рассеченный лезвием занавес, и обошла жука, стремительно сходя на нет. Пустышка удивленно моргнул, не сразу осознав, что произошло, а в следующий момент уже был вынужден броситься в сторону, чтобы пропустить мимо себя хохочущего Бриарея.       — Великолепно! — хохотал богомол, то и дело пытаясь достать верткую букашку одним из стремительных ударов. — Кто бы мог подумать!       Лорд-Предатель двигался стремительно и грациозно, ничуть не стесненный своим размером или весом. Атаки его были быстры и разрушительны, а в душе чувствовалась… искренняя радость?       — Она правда научила тебя этому?! Кто бы мог подумать! — Бриарею как будто не нужен был воздух, для того чтобы говорить, и он спешил выплеснуть на противника собственные мысли. — Научить тебя — МОЕЙ технике! А ведь грозилась забыть!       Бойцы разошлись в разные стороны и, прежде чем Пустыш успел перевести дух, Предавший Лорд создал еще одну стену пламени, заставляя пустотного тратить на ее отражение драгоценный бледный свет.       — Стоило задуматься! — смех воина не стихал даже когда заклятое лезвие глефаара прочертило длинную чуть дымящуюся полосу вдоль брюшка, когда Полый таки смог зацепить бросившегося на него врага. — Когда она дала тебе МОЙ клинок! Ты знал об этом? — Пустотный кувырком ушел от сокрушительного удара в лицо, способного разорвать его надвое. — Ты знал об этом, Сосуд?       Пустыш закричал, когда кончик клешни царапнул по правому бедру, вскрыв бугристый от старых шрамов хитин, разбередив зажившую было рану. Хромая, тот отскочил подальше и… с ужасом понял, что с такой лапой уже не сможет уклоняться как раньше. И слова Бриарея лишь добавляли смятение в мысли. Он гнал прочь слова, мысли, догадки. Обо всем этом можно будет подумать потом… если оно будет.       — Или ты сам додумался до этого? — спросил Бриарей, вытягиваясь во весь свой гигантский рост. — Тем лучше. Люблю, когда ученики…       Полый не дослушал. Видя открытую грудь и живот противника, он чуть не кричал от досады, понимая, что не успеет добраться до него с такой лапой. Поэтому жучок резко направил одно из лезвий на богомола и в едином порыве выплеснул весь оставшийся в резерве свет. Не заклинание — всего лишь всплеск. Намерение и фокус — прямо как Призрак говорил. Ведь можно фокусироваться на оружии.       По руке и оружию пробежала волна жара, и два огромных, с жучиную голову, белых сгустка силы сорвались с острия со знакомым жучку влажным то ли звоном, то ли всплеском. И, не встретив на своем пути препятствий, один за другим вошли богомолу сначала в грудь, а потом в инстинктивно выставленный вперед локоть. Охнув, Бриарей согнулся пополам, а Пустышку качнуло от вспышки чужой боли и от собственной слабости, клинки глефаара начали медленно гаснуть, остывая. Духовный свет кончился.       — Зря… — усмехнувшись, сказал Бриарей и, прежде чем Сосуд успел что-то осознать, вновь ударил клешнями оземь.       Волна света разошлась вокруг раненного богомола, взрывая землю и кроша камень, ударила в грудь, обдав жаром, подбросила, протащила по земле, разбивая панцирь о землю. Пустышка потерял оружие, улетевшее куда-то в сторону. В голове звучала знакомая до боли мелодия арфы, приглушенная тонким комариным звоном в ушах, а глаза заливало Пустотой. Сосуд смог найти в себе силы приподняться на руках, но в тот же момент чужая лапа, опустившись на спину, прижала поверженного жучка к камням.       — Тише, малой, — прогудел над головой голос Бриарея. — Для тебя на сегодня подвигов хватит.       Разумеется, Пустышка даже не думал слушаться. Он пойманным мальком бился под чужой лапой, вынуждая Бриарея крепче вжимать себя в пол. Очень скоро под тяжестью богомола стало нечем дышать, и перед глазами начало темнеть.       Полый потерял сознание, совсем ненадолго, судя по ощущениям, не более чем на пять минут. Когда сознание прояснилось, Пустыш понял, что находится уже не в саду.       Два рослых богомола привязывали его к фигурной решетке, точнее к ее фрагменту, установленному посреди какого-то зала. Жук задергался, пытаясь вывернуться из хватки, но тщетно. У противников то ли был богатый опыт, то ли сам по себе пустотный был слишком слаб, чтобы противопоставить им хоть что-то.       Без труда сломив сопротивление рук пустого, их стянули за спиной. Жесткая травяная веревка, сдавила грудь и шею, и даже лапы накрепко прикрутили к стальным прутьям, полностью лишив пленника подвижности.       — Отнеси это ко входу в Сады, — Бриарей вынырнул откуда-то из-за спины, передавая одному из своих жуков изрядно потрепанный плащ Пустого. — Повесь на штандарт. Пусть видят.       Воин коротко поклонился, прежде чем уйти вслед за своим товарищем и оставить своего лидера с пленником наедине.       «Чего ты добиваешься?» — спросил пустотный, оставив попытки вывернуться из пут.       Сейчас стало видно, что они находятся в просторном помещении со стеклянной крышей и стенами. Вокруг раскинулось все то же буйство зелени и жизни, только среди клумб, цветов, переплетшихся лиан да плодовых растений вполне гармонично вписалась плетеная мебель. Пустышка краем глаза заметил письменный, кажется, стол, да огромное, что даже Бриарею впору будет, кресло.       — Хочу, чтобы сестра знала, где ты, — бесхитростно ответил богомолий лорд.       «Зачем?» — пустотный снова подергал связанными руками, проверяя, не получится ли дотянуться до веревки когтями.       Увы.       «Она не придет», — на всякий случай добавил он. — «И не будет никого посылать».       — Посмотрим, — не стал спорить Бриарей. — Мы здесь в любом случае не для этого.       Богомол остановился напротив связанного Сосуда, и Пустышка медленно выдохнул, давя страх в сердце. Он старался оставаться хладнокровным, но все равно невольно вжался спиной в решетку, когда Лорд Предатель поднял свою клешню, словно собирался ткнуть кончиком жуку в грудь.       Однако когда до панциря пустотного оставалась где-то пядь, клешня богомола словно наткнулась на прозрачную преграду. Толчок в нее отозвался в голове гулкой болью, а в глазах на миг потемнело. Линии сложной бледной мандалы, казалось, проявились даже не в воздухе, а где-то внутри.       «Не надо!» — взмолился Пустыш, тщетно дергаясь в путах.       — Надо, малой, — коротко отозвался Бриарей. — Будет немного больно, но ты мне еще спасибо скажешь.       Он нажал чуть сильнее, отчего голову словно пронзили раскаленной иглой.       — Прекра-ати! — собственный вопль, искаженный и странный, резанул по горлу, но не остановил богомола.       Тот продолжал давить, на волшебный рисунок, который словно прогибался под весом гиганта, как мушиное крылышко, натянутое вместо стекла. Боль нарастала, разрывая сознание, в голове словно разгорался пожар, и пустотный истошно кричал, не в силах просто терпеть эту боль, рвущую саму его суть.       Он уже не видел ни самого Бриарея, ни разрушаемой им печати, ни садов вокруг. Перед взором все смазалось, и только яркие вспышки: белые, желтые и алые то и дело расцвечивали мир. В ушах звенело от собственного вопля, и стеклянистого хруста. Так оконное стекло идет мелкими трещинами прежде чем сломаться под слишком большим для него весом.       Хруст сдавшейся под чужим напором печати расцветил мир радугой. Пустышка дернулся в последний раз, прежде чем рухнуть в золотое марево вместе с осколками божественных чар.       Когда Пустышка открыл глаза, все вокруг тонуло в золотистом свете. Золотистый туман медленно расходился в стороны, обнажая края каменной площадки, будто парящей в невесомости.       Когда-то давно, казалось, в прошлой жизни, жук долго шел по каким-то дорожкам, чтобы добраться сюда. Тогда его вела Кристалл… сейчас же этого не потребовалось.       Над головой уже раскинулось бескрайнее синее небо, яркое и слепящее. А на его фоне, еще более ослепительная, возвышалась Лучезарность. Все такая же как раньше, но в то же время словно другая. Тогда крохотный жучок едва мог осознать ее, огромную и слепящую, заполняющую своим светом все вокруг.       Сейчас же… нет, она по-прежнему была огромной, сияющей и величественной, пугающей и прекрасной одновременно. Но в то же время, что-то изменилось, в ней… или, может быть, в самом Пустыше, что, покачиваясь, поднимался на ноги, не желая валяться на земле, как раздавленный опарыш.       Он не боялся.       Он перестал бояться еще раньше, когда начал говорить с богиней в редкие часы чумного помутнения. Воистину, глупость и наивность тогда были лучшими друзьями и защитниками маленькой тени, ведь, знай Пустышка все то, что знает сейчас… обладай хотя бы частью этих знаний, сумел бы он также спокойно рассказывать ЕЙ, что видит? Мог бы… не испытывать ненависти?       Впрочем, пустотный и сейчас ее не испытывал. Он был зол. Он был обижен. Он чувствовал себя преданным. Использованным в темную. И, что особенно обидно, ведущую роль в этом играл не Предавший Лорд Бриарей, и даже не Лучезарность. Есть ли смысл обижаться на врага или на бога? Обидно было, что это была Кристалл. Подруга. Почти сестра.       Долго же тебя пришлось ждать, маленький, — золотые глифы по-прежнему вспыхивали в растревоженном, взбудораженном сознании, и Пустыш невольно покачнулся от боли. — Ты не очень-то спешил.       «Мне велели держаться от тебя подальше», — угрюмо ответил жучок. — «Скажешь, не нужно было?»       На самом деле хотелось сказать совершенно другое. Хотелось попросту накричать на богиню, выплеснуть криком эмоции, копившиеся так долго — дни, месяцы, годы незаданных вопросов, неполученных ответов, недоговорок и манипуляций. Но он сдерживался. Из последних сил держал себя в руках, в надежде, что все… разрешится. Что все это окажется одной огромной ошибкой — недопониманием. Ведь, в конце концов, не могла же Кристалл просто использовать его все это время. Кто угодно, но не она!       А ты что же, всегда делаешь, что тебе говорят? — насмешливо поинтересовалась Лучезарность, склоняя мохнатую голову к плечу.       «Да, а ты только что заметила?» — с неожиданной для самого себя дерзостью ответил Пустышка, сжимая руки в кулаки. — «Или сама этим не пользовалась?»       Мило, — отозвалась богиня. — Маленькая тень отрастила зубки. Вот только, кроха, не того ты пытаешься кусить.       «Да ладно!» — воскликнул жук, всплескивая руками. — «И в чем я не прав?»       Полый чувствовал, как Лучезарность постепенно начинает злиться, но это впервые совершенно его не трогало. Его собственная обида и гнев были сильнее страха или иных чувств, и впервые в жизни хотелось как следует стукнуть собеседника, чтобы хотя бы так, чужой болью, компенсировать боль собственную.       «Кто подговорил Кристалл? Кто отправил меня в Сады? Натравил Бриарея на деревню? Отравил разум Цефея? Лгал?» — пустотный уже почти кричал, ощетинившись и встопорщив крылья.       Ярость и горечь, которые заставили его броситься в бой с Лордом Предателем, сейчас толкала на не менее самоубийственный поступок. Ведь как иначе можно назвать спор с богиней, чей гнев породил чуму. Но, кто бы мог сейчас его остановить?       Как самонадеянно… — голос Несущей Свет обжигал сознания, отпечатываясь в нем медленно истаивавшими ожогами. — Даже если все было именно так, тебе не приходило в голову подумать, С КОГО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ?!       Гневный возглас богини, нависшей над невообразимо маленьким по сравнению с ней жучком, заставил Пустышку покачнуться. Ноги ослабели, и казалось безумно простым сейчас просто рухнуть на колени, но пустотный усилием воли заставляет себя стоять прямо. Воины не преклоняют колен ни перед кем, кроме Лордов. А Лучезарность — не Лорд.       КТО ЗАТОЧИЛ МЕНЯ ЗДЕСЬ? ЛИШИЛ ТЕЛА И СИЛ? КТО ИСТРЕБИЛ МОЙ НАРОД? КТО ДОПУСТИЛ САМО СУЩЕСТВОВАНИЕ ЧУМЫ? КТО, БОЯСЬ СВОИХ ОШИБОК, СТИРАЛ САМУ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ, НАДЕЯСЬ ЛИШИТЬ МАЛЕЙШЕЙ НАДЕЖДЫ? КТО, ИЗОБРЕТАЯ СОСУД, ОБРЕК ТЫСЯЧИ ДЕТСКИХ ДУШ НА ЗАБВЕНИЕ В БЕЗДНЕ? КТО СОБСТВЕННЫХ ДЕТЕЙ ПУСКАЛ ПОД НОЖ, ОДНОГО ЗА ДРУГИМ? И НЕ ЖАЛЕЛ НИКОГО ИЗ НИХ?! КТО РАЗ ЗА РАЗОМ БРОСАЛ ТЕБЯ НА ПОРОГЕ СМЕРТИ?       Ее крик на мгновение застил сознание золотым светом, вспышкой обжигающего жара опалил разум, но Пустышка все еще держался прямо, не отступал и не опускал головы.       Он понял, о ком говорит Лучезарность и к кому испытывает эту ненависть, замешанную на гневе, страхе и презрении. Понял и, в этот раз не смог смолчать.       «Это не правда! Не правда! Отец вылечил меня!» — упрямо заявил жучок. — «Если ты не понимаешь, что он делает, это не значит…»       Разумеется, вылечил, маленькая тень! — перебила Лучезарность — Когда Я вмешалась, чтобы не дать тебе умереть. Бледный Черв был, скорее, готов спасти жизнь своему ненужному дитя, чем позволить кому-то еще принять его под крыло. Сейчас ты обвиняешь меня, тень, но разве я соврала тебе хотя бы раз?       «Ты и не говорила всего», — возразил пустотный. — «Просто молчала!»       А много ли мог вместить твой детский разум? — насмешливо протянула Несущая Свет, склоняясь так низко к букашке, что он смог почувствовать жар, исходящий от ее перьев. – И даже так, Кристалл рассказала тебе много больше, чем ты бы узнал от Черва, даже если бы торчал подле него всю жизнь.       «Что ты хочешь?» — угрюмо спросил Пустыш, исподлобья глядя на богиню. — «Чего тебе надо от меня?»       Прими мой дар! — потребовала Лучезарность. — Тот самый, что когда-то давно помешал тебе взять Черв. Стань моими глазами — моим Полым Рыцарем. Не трогай печати, если не хочешь. Не открывай Черного Яйца. Просто защити меня.       Это было настолько похоже на просьбу о помощи, что пустотный растерялся. И даже душащий его гнев слегка утих.       Богиня выпрямилась и подняла одну из своих лап, и над покрытым филигранным узором металлическим когтем вспыхнул сияющий огонек-сфера. Тот самый, который маленький раненый сосуд когда-то не смог взять? Или другой?       «Ты ведь вырвешься отсюда сразу, как я его возьму», — пустотный не спрашивал, он был в этом почти уверен. — «Через трещину. Ведь так».       Лучезарность ответила не сразу.       Я бы не хотела потерять тебя из-за столь необдуманного хода, — наконец сказала она. — Я провела в заточении больше ста лет. Могу подождать еще, пока ты не окрепнешь достаточно, чтобы пережить мой исход.       Пустыш молчал, глядя на сияющий шарик, обуреваемый противоречивыми, пугающими чувствами. Он… любил Кристалл и не мог утверждать, что в словах богини совсем не было смысла, но… и поверить безоговорочно, как когда-то уже тоже не мог.       «Чума ведь не пропадет, когда ты выйдешь», — наконец сказал он. — «Это твои гнев и страх, так? Ты можешь быть уверена, что он утихнет, когда ты получишь свободу?»       Полый поднял голову, неотрывно глядя божеству в глаза, так не похожие на глаза смертных жуков.       Поверь, маленький, есть вещи куда более страшные, чем моя чума, — вместо ответа сказала Лучезарность. — Например, полное отсутствие Света или Грез. Либо же то, что может прийти им на замену.       «Ты не ответила!» — взвился Пустышка. Утихший было гнев снова охватил все его существо, путая мысли. — «Мне плевать на Свет! Плевать на Грезы! Мои друзья умирают один за другим! Мои братья обречены: один вечно тебя сдерживать, а второй — встать на его место! А я должен просто стоять и смотреть?! Хватит!» — он резко развел руками и зло загудел крыльями. — «Ты ругаешь отца. Ты просишь защиты. Ты хочешь освободиться! Требуешь, чтобы я вот так просто отказался от того, что знаю и во что верю. Предал отца, брата, Наставницу! Просто так?! Хватит!»       Дерзс-ский детеныш! — прошипела Несущая Свет, и ее злость отдалась в голове болью. — Осмеливаешься судить о том, в чем не смыслишь! Твое дело слушать, что говорят!       Пустышка отступил на шаг, но даже не подумал замолчать.       «Хватит!» — воскликнул он. — «С самого начала… с самого начала я только и делал, что молчал и слушал. А потом делал, что сказано. Верил. Ждал. А вокруг продолжали умирать! Хватит», — жук покачал головой. — «Надоело».       СМЕЛЫЕ СЛОВА. И ЧТО ЖЕ ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ, ПУСТЫШКА? ОДИН, БЕЗ ПОДДЕРЖКИ БОГОВ? ЧЕГО БУДУТ СТОИТЬ ТВОИ УСИЛИЯ!       «Да даже если и ничего!» — истошно закричал жук. — «Даже если ничего не поменяется, я хотя бы попробую. И мне не нужны боги! Не нужна ВАША помощь! Говоришь, отец бросил меня, пусть так! Но и ты ведь не лучше!»       НЕ СМЕЙ СРАВНИВАТЬ! — от крика Лучезарности, казалось, содрогнулось небо, а лицо опалило раскаленным ветром, поднятым белоснежными крыльями. – НЕРАЗУМНАЯ ВОШЬ! ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ!       «Да, не знаю!» — продолжал спорить Сосуд, слишком злой и взвинченный, даже чтобы испугаться. — «Не знаю! Не знаю! Ничего не знаю, потому что вы только и можете, что делать умное лицо. Про чуму не знаю! Про Отца не знаю! Про Пустоту не знаю! Твое имя и то не знаю! Кто б мне что ответил!»       ТАК ТЫ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ ИМЯ?! — ярость богини оглушала, выжигая все прочие эмоции белым сиянием. – НУ ТАК СЛУШАЙ!       А потом она что-то сказала. Ее слова раскаленными вспышками впились в сознание, болью отдались во всем теле и том безликом нечто, что заменяло пустотному душу. Голова взорвалась болью, и Пустышка, крича, упал на колени, закрывая лицо ладонями, будто это могло спасти от расплавленных слов, набатом звучащих в сознании. По белому фарфору бежали трещины, обнажая чернильное нутро, и когда милосердная тьма забытья наконец поглотило сознание, Пустыш был почти уверен, что уже не очнется.       Очнулся.       В первые секунды жуку казалось, что он попал на шумный многоголосый базар. Зеленый сумрак вокруг полнился голосами, которые гудели внутри маски, заглушая друг друга. И каждый хотел быть услышанным, каждый хотел, чтобы его заметили.       Почти ослепший от боли и гудящих внутри голосов, Пустышка метался по самодельному неряшливому ложу, более похожему на гнездо. Бессильно рвался из жестких пут, стягивающих руки за спиной, а когда были силы — кричал. Кричал истошно, на одной ноте, надеясь собственным воплем заглушить непрекращающийся гвалт под маской. Глаза то и дело застилала Пустота, что нет-нет, да начинала хлестать из трещины на голове.       Пустыш не знал, что с ним. Не знал, почему так болит голова, почему мысли путаются, а немой пустотный крик то и дело срывается на дребезжащий вопль, резонирующий в пустоте и битым стеклом проходивший по горлу.       Иногда… чаще, чем пустотному хотелось бы, его одиночество нарушал Бриарей. Богомол что-то говорил, ровным, успокаивающим тоном, не обращая внимание на шипение пленника. Подбирался к нему, медленно как к дикому зверьку, которого надо приручить. Иногда правда, у Предавшего Лорда кончалось терпение, и упрямую козявку попросту впечатывали в пол, лишая даже тех жалких кусочков свободы, что у него была.       В эти моменты богомол что-то делал с пленником. С его головой, словно разваливавшейся на части, с его избитым, ставшим болезненно хрупким телом. Тогда становилось немного легче, и жук забывался сном или оставался лежать без движения.       Голоса терзали разум. Голоса заглушали мысли. Голоса кричали, звали, говорили. Они, казалось, вовсе не знали о Пустыше — просто жили. Просто занимались своими делами, любили, страдали, злились, радовались. И каждый отголосок этих чувств ощущался как свой собственный. Пустотный медленно, но верно сходил с ума, не умея заглушить этот гвалт.       Время шло. Полый не знал, как долго он был здесь, на грани разума и помешательства — казалось, невыносимо долго. Он даже успел как-то свыкнуться и с болью, и с голосами, и с бушующим ураганом чужих чувств. Научился отделять один голос от другого, улавливать отдельные ноты эмоций. Хоть какое-то развлечение.       Он чувствовал тревогу, постепенно нарастающую в нестройном хоре. Сначала это было ожидание чего-то, почти предвкушение. Потом удивление. За ним пришел гнев. Голоса наперебой твердили о мести, рвались кого-то отыскать и разорвать на части.       А потом пришел страх. Загнанный ужас дикого зверя, которому некуда отступать из глухой норы. И чем дальше, тем отчетливее, тем безнадежнее был этот страх. И тем меньше было голосов.       Бриарей не приходил уже больше суток, когда пустотный в очередной раз пришел в себя. Голоса в голове почти стихли, от них остался только невнятный гул шепотков где-то на фоне, да странная тоска, отдающая пыльной горечью.       Пустышка чувствовал себя матросом, единственным выжившим после страшной бури. Словно всех смыло за борт, оставив последнего жука в одиночестве.       Повезло? Да кто знает?       Зрение слегка прояснилось, так что пустотный смог разглядеть свою темницу. Это была даже не комната — круглое гнездо, сплетенное из плотно перевитых меж собой колючих ежевичных лоз. Кто-то сформировал из них полый шар, аккуратно срезав все шипы, так что внутри можно было находиться без опасности для жизни.       Здесь была кровать — огромная, круглая и неряшливая. Подобие стола из подогнанных друг к другу ящиков. А куски кованой железной ограды, вросшие в пол и потолок, играли роль то ли ширмы, то ли вешалки, то ли какой-то стойки. Именно к ним и привязали Пустыша.       Заведенные за спину руки слегка болели, жесткие лианы, заменявшие местным богомолам веревки, больно впивались в сустав на запястьях, так что пленник почти не чувствовал кистей.       Мысль попробовать перепилить веревки когтями вспыхнула в голове и тут же погасла. Двигать руками было слишком больно, и жук даже не мог понять, шевелит ли он сейчас пальцами.       По всему выходило, что находится Пустыш в таком состоянии уже довольно давно, и изменения не предвидится. Посему полый уронил голову на грудь и обмяк, дожидаясь… чего-то. Чем бы оно ни было.        Прошло немало времени, прежде чем полый почувствовал чье-то приближение. Что-то со странным и пугающим упорством двигалось за пределами шипастого кокона, пугая… своей безэмоциональностью. Пустышка не мог выделить ни отголоска чувств, и о том, что странное нечто вообще существует, говорила только реакция на него окружающих жуков.       Вспыхивала яркими угольками тревога маскокрылов, россыпью разлетавшихся в разные стороны, искрился короткий испуг каких-то мелких букашек, с опаской копошились в зарослях осторожные топотунчики.       Голова звенела острой, свербящей болью. Жук не помнил, чтобы когда-нибудь до этого его дар обретал такую чувствительность. Может быть это последствия снятия печати? Или от того, что маска окончательно раскололась? Кажется отец говорил что-то… что трещина — это способ что-то компенсировать. Пустыш никак не мог вспомнить, а потому просто свесил голову, уставившись в землю.       С кончика носа медленно скатилась черная капля, оставив на земле маслянистый след. Потом еще одна. И еще.       Пустотный закрыл глаза, надеясь хотя бы так облегчить дикую боль в голове. Он старался не вслушиваться в то, что происходило вокруг и намеренно проигнорировал сначала какой-то настойчивый шелест со стороны круглого входа в шипастую комнату, а потом глухой удар об пол, будто на него спрыгнуло что-то небольшое, но увесистое.       «Старший? Старший!»       Удивление. Облегчение. Радость. Тревога. Они всплывали из пустоты, вспыхивая, подобно огненным цветам, делали подошедшее существо практически живым. Они причиняли почти физическую боль плененному Сосуду, куда большую чем маленькие ладошки, вцепившиеся в плечи в попытке встряхнуть обмякшего жука.       Поднять голову… сфокусировать взгляд.       — Бра…тик…       Голос, ломкий, вибрирующий и какой-то неживой заклокотал в гортани, обжег горло, и Пустыш дернулся в путах. Маленький сосуд смотрел на него своими черными круглыми глазами и, казалось, в них пополам с тревогой застыло удивление. Тревоги, впрочем, было заметно больше.       «У тебя маска расколота…» — казалось, что брат шепчет, голос из пустоты звучал прерывисто и… странно. — «Потерпи немного, я сейчас тебя развяжу».       Это было очень странно. Призрак, казалось, дрожал, когда перепиливал лианы, стягивающие запястья брата. Да и потом, когда Пустышка, не удержав равновесия, попросту шмякнулся лицом в пол, кроха не стал просто ждать, когда пустотный поднимется. Он присел рядом и положил ладошку между пустышкиных рогов, кажется, успокаивая или жалея.       «Что с тобой?» — спросил малыш.       — Больно… — отозвался пустотный, не находя в себе сил подняться.       «Голова болит? Или что-то еще?» — продолжил допытываться Призрак, не убирая ладони.       Это было приятно и казалось, что голова под маленькой ручкой гудела не так сильно, как до этого.       — Да… — жалобно отозвался крылатый. — Братик… тут… опасно. Я не могу… идти…       «Не бойся, я тебя тут не брошу», — привычно заворчал Призрак. — «И богомолов не бойся. Не такие уж они опасные».       Пустыш возмущенно загудел. Вовсе он не боялся, что его бросят… точнее боялся, но как-то очень вяло. Куда больше Сосуд опасался, что маленькому брату кто-то может навредить, тем более, совсем рядом бродит Предавший Лорд. Вряд ли тот обрадуется незваному гостю в своей спальне.        «Пошли», — потребовал кроха. — «Тут тебе нельзя и дальше валяться. Так что вставай. И не беспокойся, идти недалеко».       Спорить не было сил. На то, чтобы идти или делать хоть что-то еще сил, конечно, тоже не было, однако Призрак не оставил старшему брату ни единого шанса на малодушие. Он тормошил, поднимал, тянул за собой и не давал свалиться там, где качающийся, подобно тростинке на ветру, Пустой мог потерять равновесие.       Перед глазами все плыло, и Пустышка едва мог различить коридор, по которому его вели. Точнее… кажется, это была оранжерея под стеклянной крышей, полностью заросшая ежевичной лозой. Кованая лесенка дребезжала и раскачивалась, так что приходилось изо всех сил цепляться за перила.       Брат ненавязчиво поторапливал и уже практически тащил старшего через уставленные ящиками и инструментами комнаты флигеля во внутренний двор.       Там пахло ихором и смертью. Этот тягучий, отдающий железом запах смешался с ароматом трав и цветов. Перед глазами все плыло, и пустышка не сразу осознал, что огромная груда посреди двора — это не сваленный в кучу хлам, а тело огромного богомола. Лорд-Предатель Бриарей был мертв. Даже сейчас он не утратил какой-то странной жути, от которой по спине помимо воли пробежал холодок.       Идя мимо, Пустыш споткнулся, сбившись с шага, и схватившись за зазвеневшую тонкой болью голову. В ушах, многократно повторяясь зашелестел голос мертвеца, как заведенный, повторявший одну и ту же фразу: «Мы одно! Всегда были и будем. Как ты могла забыть об этом? Как ты могла меня покинуть?»       «Старший», — оклик брата заставил вернуться к реальности. — «Знаю, что тебе плохо. Но нужно идти. Тут есть место, где ты сможешь отдохнуть».       Пустотный неопределенно качнул головой.       — Я… слышу голос мертвецов… — проговорил он и закашлялся. – Не могу понять… почему…       «Я тоже их слышу», — пожал плечами Призрак. — «Это из-за Гвоздя Грез. Просто не обращай внимание, они не нападут сами».       Покачиваясь, крылатый снова поплелся за братом, относительно удовлетворенный этим объяснением. Его немного портило то, что у самого Пустышки никакого Гвоздя Грез не было, но думать было очень больно, так что… пусть будет так.       — Это ты его… так? — спросил Сосуд, плетясь вслед за братом через облагороженный Бриареем сад.       «Да», — коротко ответил малыш. — «Не надо было?»       – Надо… наверное… — с трудом ответил пустотный. — Он… хотел, чтобы я стал его… палюсом…        «Ну, теперь он ничего не хочет, так что можешь быть спокоен», — Призрак бросил на собрата обеспокоенный взгляд. — «Ты теперь всегда так будешь говорить?»       Пустыш едва не споткнулся о выступающий из-под земли белый корень. Вокруг как будто стало темнее, а под ногами нет-нет да похрустывали какие-то черепки, словно осколки множества хитиновых панцирей.       — Не знаю… оно само… — повинился Сосуд. — Горло болит… но не знаю, как… говорить иначе…       «У тебя пустота из маски льет», — сказал маленький пустотный. — «И из глаз. Каждый раз когда начинаешь говорить. Ты хуже себе не сделаешь?»       — Не знаю… — снова ответил Полый. — Лучше… помолчу…       И он молчал. Молчал, когда Призрак вел его по пещере, а под ногами похрустывали чужие панцири, а под ногами путались белые безлистные корни. Ничего он не сказал и когда младший брат увлек его в неприметный лаз, возле которого сидело давно истлевшее тело жука в белых, даже несмотря на налипшую грязь, доспехах. Ни когда в голове вновь зазвучал чужой мертвый шепот «Должна защитить!», ни позже, когда шел по извилистым темным тоннелям к залитой серебристым светом пещере.       Здесь было тепло и вкусно пахло чем-то травянистым и… родным. Легкие занавеси слегка колыхались в такт ветерку, закрывая большую часть пещеры. Под потолком покачивались гирлянды из трав, каких-то бутыльков и крупных бусин, тихо звенящих, когда легкий сквозняк тревожил их особенно сильно. Пол был увит многократно пересеченными корнями, гладкими и твердыми как камень. А в центре пещеры восседало огромное существо.       Оно… не было похоже ни на одного жука, о котором Сосуд помнил или знал. Большую часть довольно массивного тела обвивали широкие полосы серебристой коры, слишком ровные, чтобы казаться естественными. Из этого твердокаменного кокона торчала только вытянутая голова, излучающая ровный белый свет, приятный и успокаивающий. Мордочка у существа была аккуратная и вытянутая, а глаза напоминали голубые стеклянные бусины или вытянутые капельки смолы, совершенно неподвижные и словно неживые. Из головы же… росли корни — те самые, что тут и там встречались в садах, и особенно по пути сюда. Они поднимались до самого потолка, переплетаясь и врастая в стены, лежали на полу, уходя глубоко вниз, под землю, и наполняли комнату тем самым ровным сиянием, видимым издали.       «Это королева», — предвосхищая вопрос, сказал Призрак. — «Она слепая, так что не видит нас. Или почти не видит. А еще… странная. Моего голоса она не услышала, но дала кое-что».       Пустыш склонил голову к плечу, интересуясь.       «Я отправлюсь к Краю королевства», — меж тем продолжил малыш. — «Один. Ты отлежись здесь, а потом возвращайся в Грязьмут или на Перепутье. В Садах тебе уже никто не помешает. Я вернусь, и… мы вместе отправимся в Бледный Дворец».       Крылатый потрясенно молчал, сверля Призрака взглядом. Поначалу он еще думал, что брат снова хочет его оставить, чтоб не путался под ногами, но последняя фраза крохи серьезно сбила его с мысли.       «Веришь мне?» — будто прочитав мысли старшего, спросил Призрак.       Тот кивнул.       «Хорошо. Потому что я тебя не брошу, Старший. Ты мне нужен… очень. Поможешь? Нужно найти другой путь».       И снова Пустышка кивнул, крепко сжимая плечи брата, показавшегося в этот момент таким неожиданно хрупким и испуганным.       «Хорошо», — вздохнул Призрак. — «Тогда… постарайся не попасть в беду. А я пойду».       Он неловко похлопал пустотного по ладони, после чего вывернулся из ослабевших объятий и поспешил прочь, не оборачиваясь и не сбавляя шага даже чтобы помахать на прощание.       Пустышка, разбитый и как будто надломленный, медленно опустился у стены, надеясь немного поспать. Сюда по какой-то причине не доносились вездесущие раздражающие шепотки, а в ореоле бледного сияния появлялось какое-то чувство… защищенности. Такое бывало только в далеком детстве, когда Сериз оборачивалась вокруг маленького братишки, либо же в день, когда Наставница взяла ученика на руки, чтобы тот, бессознательный и больной, позволил опустить себя в источник.       Долго так просидеть, наслаждаясь покоем и блаженной тишью под маской не удалось. Зашевелились сияющие белые корни, наполняя пространство призрачным шелестом, а потом королева, до того не обращавшая на гостей никакого внимания, подала голос.        — Дитя, твой собрат уже ушел?       Пустыш вскинул голову и вздрогнул, встретившись с неподвижным взглядом больше похожих на стеклянные капли глаз королевы.       — Простите… — полый закашлялся. — Он сказал… вы слепы. Да, он ушел.       — Какое сильное эхо у этого дитя… — молвила королева, слегка вытянув шею. — Оно уже сейчас способно дробить стены, что же будет дальше? Прошу, подойди ко мне. Эти глаза правда не способны увидеть многое. Я лишь ощущаю свет душ или вашу пустоту.       Пустотный повиновался. Медленно он встал на ноги и подошел к существу поближе, остановившись в паре шагов от ее древесного кокона. Белые корни снова пришли в движения, когда королева склонилась ниже. Корни, как щупальца… или, скорее, странные руки, гибкие и мягкие, приподняли его голову, бережно придерживая за щеки.       — Ах, мое несчастное дитя, одно из многих. Сколько выпало на твою долю, раз ты сумел зайти так далеко?       Пустыш чувствовал, как бледный свет корней перетекает на его маску, как медленно тает боль, а пустота перестает сочиться через многочисленные трещины на белом фарфоре.       — Дитя, твой дух силен, но для тебя же лучше будет остановить попытки, — продолжало существо, ласково поглаживая Сосуд по голове, как маленького ребенка. — Одна лишь мысль способна погубить сосуд, что уж говорить об эхе.       — Эхо…. — в голове слегка прояснилось, когда отступила боль, и пустотный начал соображать. — Что это? Я уже несколько раз слышал про какое-то эхо, но не понимаю, что имеется в виду.       — Эхо рождается там, где изначально ничего не могло и не должно было быть, — пояснило существо. — Отражение опыта, мыслей, событий, чувств. Задолго до появления Халлоунеста, создания, подобные тебе, так называли душу.       Пустышка уставился на создание, удивленный и растерянный. Душа? Всю свою жизнь крылатый был уверен, что у пустотных ее просто нет, и то, что при каких-то условиях он может обрести какое-то подобие души… вызывало смешанные чувства. Как будто ему сделали подарок, но, скорее, из жалости.       — Не смотри так удивленно, дитя мое, — грустно сказала королева, но при этом… Пустыш почти не чувствовал этой ее грусти, скорее, смирение. — Многие подобные тебе избавились от страшной судьбы лишь тем, что смогли пробудить в себе эхо. В ком-то оно было слабым и робким, а в ком-то гремело набатом так, что прорывалось наружу. И пусть мне неведома их дальнейшая судьба, я смею надеяться они нашли свое место в этом мире. Как найдешь его и ты, если отринешь зов.       — Постойте, но… — Сосуд чуть отступил, вырываясь из белесых корней. — То, что вы сейчас говорите… Почему вы меня отговариваете? Вы же только что отправили Призрака на Край Королевства, значит все работает. А я… и не собирался становиться новым сосудом для Л… Несущей Свет. Я просто помогаю ему найти все подсказки.       — Уже не нужно, дитя, — оборвала его королева. — Чистый Сосуд нашел все, что нужно для завершения пути. Ему не нужен помощник или проводник, никогда не был нужен. Ты должен его оставить.       Пустыш низко загудел крыльями, отступая от странного создания как до этого отступал от Бриарея.       — Это не правда, — зашелестел под маской новоприобретенный голос. — Не правда. Призрак — не Чистый Сосуд. Он имеет чувства: боится, грустит, смеется, надеется. Чистого вообще не существует, и Отец знает это.       — Да, — не стала спорить собеседница. — Потому что изначальная чистота невозможна, дитя мое. Тебе, рожденному слишком слабым, спящему в бездне, не знавшему старого Халлоунеста и Бледного Дворца, будет сложно понять. Лишь пройдя через все королевство, лишь разбив печати, собрав вверенную ему душу и открыв путь к Месту Рождения, он обретет чистоту и сможет справиться с рыжим светом. Ему не нужны помощники на этом пути. Он должен оставаться один.       — Ты толкаешь его на смерть, — прошептал пустотный. — Ты же…       — Да, — вновь не стала спорить королева. — Не думай, что я не знаю об этом, дитя мое. Он погибнет, как и многие до него. Но погибнет — последним.       — Но так нельзя! — воскликнул Пустышка. — Должен быть иной путь! Нет… он есть! Отец говорил…       — Этот путь — единственный, дитя, — существо не позволило ему начать спор. — Если бы были альтернативы, поверь, я бы защитила каждого из вас. Посему, прошу, не буди эхо в маленьком сосуде. Оно не принесет ему ни счастья, ни покоя.       — Каждого из нас… Да с чего бы… — пустотный осекся на полуслове, впервые осознав, что это обращение, полное ласки и какой-то тихой грусти, может обозначать на самом деле. — Мама?       Вопрос, робкий и тихий, вырвался помимо воли. Полый тут же испуганно прикрыл мордочку лодонями, как будто пытался удержать это слово внутри.       Он ранее никогда не думал, кем могла быть его мать. Фигура отца, облаченного в бледный свет, единственная всплывала в памяти, когда образ матери словно… не отсутствовал, но был лишен конкретики. Это было скорее ощущение чего-то большого и теплого, облеченного в мелодию, которую невозможно было вспомнить полностью, но можно было услышать, когда до гибели оставался лишь шаг. И только сейчас, когда сидящее перед ним существо — королева — кивнула Пустыш осознал, что… появился он отнюдь не из пустоты.       — Это не честно! — в глазах помимо воли вскипели слезы. — За что?!       — Ты не понимаешь дитя… — мягко сказала королева. — Не понимаешь. И это хорошо. Сие означает, что ты никогда не стоял перед подобным выбором. Смею надеяться, что никогда не встанешь.       Пустышка зло мотнул головой, словно хотел вытряхнуть все эти мысли из разума. Забыть и вернуться в свой привычный мирок, где достаточно было просто собирать травы и слушать Наставницу, чтобы все было хорошо.       — Ты ему рассказала? — спросил он с неожиданной злостью. — Призраку? Рассказала о том, что его ждет? И почему?       — Ему это не нужно, — ответила королева и… ее уверенность в своих словах была подобной удару наотмашь.       Жучок покачнулся и отступил еще на несколько шагов.       — Неправда! Ложь! — выкрикнул он. — Есть другой путь. Сложный. Но мы его найдем. Призрак хочет жить! И он не умрет! Никто не умрет, слышишь!       Пустышка не хотел слышать всего того, что еще скажет королева, как еще будет его убеждать и будет ли. Может она просто ударит, попытается стереть непослушное дитя с лица земли также спокойно, как до этого позволила бросить его в Бездну. И потом также спокойно будет говорить кому-то еще, что скорбит.       Жук развернулся и бросился бежать, не разбирая дороги и не слушая окликов за спиной. Он бежал долго, не разбирая дороги — по темному коридору, навстречу тусклому зеленоватому свету Садов.       Кажется, его кто-то звал, но пустотный не слушал, стремясь оказаться как можно дальше от последнего убежища Белой Леди.       — Палюс!       Пустыш и сам не понял, как на его пути возникла богомолка, высокая и стремительная как ветер. Просто внезапно на плечах Полого сомкнулись ее клешни, а его самого слегка встряхнули, как куклу, заставляя прийти в себя.       — Живой… — выдохнула Наставница, бегло оглядывая пойманного ученика со всех сторон. — Слава предкам! Что с головой? Ты слышишь меня?       Ему, наверное, стоило испугаться. Наставница была одновременно зла и напугана, и когда первые эмоции схлынут, она наверняка задаст нерадивому ученику знатную трепку: за побег, за ослушание, за то, что пошел в Сады, за то что ранен, за то что в плен попал…. Но как же все это было неважно теперь.       — Наставница… — голос зазвенел и сорвался, а сам Пустыш, вцепился в плащ богомолки, чувствуя, как глаза все же затмевает пеленой слез, которые уже не было сил держать при себе. Пусть даже потом его высмеют за эту слабость. — Простите… простите меня…       Сестра Битвы на секунду сжала крепче клешни, и пустотный был готов к выговору за все им совершенное, но отповеди так и не случилось. Богомолка, строгая и властная обычно, притянула ученика к себе, крепко прижимая к груди.       — Тихо, мой хороший. Тихо… все хорошо. Теперь все будет хорошо.       Сады наполнялись голосами. Пустышка слышал, как вокруг переговариваются богомолы, перекликаются отроки. Где-то шли короткие и злые стычки, отдаваясь в разуме вспышками боли и идущей за этим пустотой, оставшейся на месте погасшего сознания. Рядом что-то трещал Алкей, суетливый и разговорчивый. Но Пустшке уже было все равно.