Эхо в Пустоте

      Легкое желтовато-зеленое марево слабо колыхалось над пузырящейся едкой поверхностью кислотного озера, заполнившего пещеру. Тихое шипение, с которым пузырьки удушливого пахучего газа вырывались на поверхность, мешалось с легким шелестом мясистых листьев в обилии покрывающих стены и потолок, перемешавшись с мелкими грибными шляпками. Со свода уродливыми щупальцами спускались толстые бугристые лозы, покрытые кривыми шипами, острыми, как лезвия. Им не мешали ни ядовитые испарения, клубившиеся у самой воды, ни такие же жгучие мешающие дышать споры грибов, шляпки которых ровным ковром усеивали стены и потолок там, куда не добрался неубиваемый ничем лишайник.       Волны кислотного озера, способного растворить в своей утробе даже самых стойких тварей, жадно лизали металлические опоры моста, который некогда пересекал пещеру. У самого входа еще сохранилась аккуратная площадка с двух сторон огороженная высокими кованными перилами с изображенным на них шестикрылым гербом Халлоунеста. На противоположной стороне пещеры, частично скрытая за полупрозрачной желтоватой дымкой кислотных паров виднелась еще одна такая же. А между ними кажущееся бесконечным пространство, залитое едкой кислотой — лучшая защита от непрошеных гостей. Две подобные площадки с металлическими опорами возвышались над зеленоватыми водами посреди озера, намекая, что когда-то путь через них все-таки был. Обломков или следов разрушения заметно не было, скорее было ощущение, что сам мост просто… убрали, оставив только опорные столбы.       Сосуд лег на холодный камень площадки и осторожно заглянул вниз, разглядывая край моста. Точнее, того, что должно было им быть. Опасно свесившись, он сумел различить какие-то блестящие механизмы, сложную систему из шестерней, цепей и пластин. Они были так плотно подогнаны друг к другу, что сложно было понять — отдельные ли это детали, или просто очередной хитрый узор, которым, казалось, жуки прошлого покрывали любую доступную им поверхность. Как вернуть мост и можно ли это сделать в принципе, понятно не было, посему Полый, часто перебирая руками, отполз от края и только после этого встал. Он уже успел узнать, как сильно может обжечь знаменитая кислота Грибных Пустошей и совершенно не хотел рисковать искупаться в подобном озере.       Прошло немало дней с того момента, как Сосуд обнаружил храм с черным яйцом внутри. За это время, пользуясь смутными, но, как оказалось, довольно точными рассказами Милы, он постепенно изучал переходы королевства, уходя с каждым разом все глубже и глубже. Раньше Пустой возвращался в гнездовище каждый день, особенно после того, как обеспокоенная его ночным отсутствием Сериз чуть не задушила кроху в объятьях и успокоилась только узнав, что тот переночевал в Грязьмуте. Однако, когда на Перепутье почти не осталось незнакомых Сосуду комнат, он начал осторожно выбираться за его пределы, силясь отыскать ответы на свой главный вопрос: как открыть яйцо. Он уже понял, что никто из жителей Грязьмута или окрестностей не знает даже о природе черного монумента в храме. Для них он был всего лишь еще одним артефактом, оставшимся с прошлых лет, гнетущим и достаточно бесполезным. Многие жуки, конечно, находили свою прелесть в том, чтобы молиться на черную громаду, будто она могла исполнить их желания и спасти от напастей, но таких было немного. Жучок же, в поисках ответов возлагал свои надежды на столицу, о которой рассказывала Мила.       Столица — это же самый центр королевства, как раз там должен находиться дворец, совет, армия и все прочее, без чего ни одно уважающее себя государство не может существовать. И хоть Полый не помнил ни как назывался этот город, ни даже смутных очертаний улиц, он был практически уверен, что там должно быть… должно быть что-то. Что-то, что поможет ему найти разгадку, что ответит на все вопросы и, главное, даст ключ — тот самый, верный, единственный — ключ от цепей собрата и к его собственному предназначению.       В Грибные Пустоши — и кто только придумал столь несоответствующее действительности название — кроха попал случайно. В одном из глухих коридоров Перепутья, он обнаружил очередной колодец, круто уводивший вниз. Неглубокие ступени, выбитые прямо в толще породы, недвусмысленно говорили о том, что им пользовались отнюдь не для слива нечистот, так что Полый недолго думал, прежде чем отправиться на разведку. Открывшиеся перед ним просторы, в котором пористые грибные заросли чередовались с шипами и кислотными лужами, можно было назвать как угодно, но не пустошью. Все вокруг, от мелких травинок, пробивающихся меж камнями, до мясистого ковра из пятнистых грибных шляпок, некоторые из которых могли бы послужить Пустому домом, полнилось жизнью — опасной, смертоносной, местами сумасшедшей, отравленной все тем же золотым безумием, но… процветающей. Здесь также встречались пустые оболочки жуков, ставших жертвами чумы, но теперь на них еще и проросла местная грибница, сделав несчастных похожими на неуклюжие шагающие холмики, нет-нет да выпускающие в воздух облачка едких спор. Из-под ног разбегались маленькие даже по сравнению с жучком грибочки на тонких ножках, а их старшие собратья, лишь заслышав писк этой мелочи, тут же с громким вяканьем выскакивали из зарослей и стремились размазать пришельца по ближайшей стене, используя в качестве оружия собственные шляпки. Каждая такая встреча была неожиданностью, ибо уловить присутствие затаившихся грибных защитников было сложно, как сложно было обнаружить намерения зараженных светом оболочек. Потому, Пустой, хоть и не пытался пока вернуться на Перепутье, искал любые выходы из этого пропахшего безумием места.       Один из коридоров и привел малыша к мосткам над кислотным озером. Прямо над головой возвышался огромный украшенный знакомой витиеватой вязью щит, на котором, помимо уже знакомого шестикрылого герба, красовалась выведенная красивыми буквами название — «Город Слез». Было немного интересно узнать, кто же на самом деле давал названия всем этим местам и прозвал совсем не пустынный грибной лес пустошами, а целый город ассоциировал со слезами. Ведь слезы это… это грустно? Не может же быть, чтобы во всем городе все только и занимались бы, что плакали.       Так и не отыскав механизма, возвращающего мост на место, кроха высвободил из-под плаща свои крылья и, взлетел. Желтоватый кислотный туман пошел волнами, когда сквозь него промчался маленький жужжащий жучок, оставляя за собой быстро истаивающую полосу чистого воздуха. По дуге обогнув свисающие почти до самого озера шипастые побеги, Полый без приключений приземлился на противоположном кусочке моста, плавно переходящего в коридор. Прямо перед ним возвышались могучие врата, похожие на чешуйчатый панцирь гарпиды — огромной многоножки, обитающей в глубинных коридорах под Халлоунестом. Перед вратами, подобно вечному недремлющему стражу, стояла огромная статуя рогатого жука, закованного в тяжелые латы так, что не видно было даже кусочка его тела. В руках у монумента был щит, который неизвестный Пустому рыцарь держал перед грудью, будто собирался обороняться от неведомого врага. Наверное, когда-то он был украшен, также, как и рифленая поверхность врат — крылатым гербом, девизом с обращением к «высшим существам» или же витиеватой чеканкой. Однако сейчас, вместо всего этого, в центре щита красовалось лишь овальное углубление, будто неведомый вандал вырвал из статуи заинтересовавшую его безделицу и ушел с ней в неизвестном направлении.       Бегло осмотрев выемку в щите и не обнаружив в ней ничего интересного, Полый вновь повернулся к вратам. Мощные металлические пластины, полностью покрывающие их, шли немного внахлест, не оставляя ни единой щелки, через которую можно было бы просочиться или даже просто заглянуть внутрь. Витиеватые узоры, покрывающие каждый сантиметр врат, в некоторых местах были изорваны и исковерканы, будто кто-то очень сильный лупил по металлу чем-то очень тяжелым… или острым. Впрочем, кто бы ни ломился в Город Слез, он ушел ни с чем, ворота явно были рассчитаны на то, чтобы выдержать напор очень сильных существ. Оставалось только гадать, от кого эти жуки пытались отгородиться с помощью такой преграды. Как жучок ни искал, он не смог обнаружить ни колокольчика для подачи сигнала о гостях, ни даже смотровой щели. Будто эти ворота, охраняемые единственным бессонным и неподвижным стражником, вообще не должны были когда-нибудь открыться. Интересно, почему?       Кроха, оставив в покое сами ворота, обошел площадку по периметру, надеясь отыскать какую-нибудь подсказку или, возможно, лазейку, которую не заметили или не учли строители прошлого. Ему повезло. Под самым потолком за порослью грибных шляпок обнаружилась неровная влажная каверна, из которой тонкими струйками сочилась вода. Похоже, где-то там наверху был ручей или что-то подобное, который размыл почву, создав этот природный проход, слишком узкий и неудобный для взрослого жука, но достаточно просторный, чтобы туда смогла протиснуться одна крошечная тень. Малыш вскарабкался по стене к самому шкуродеру и, уцепившись за выступающий камушек, повис рядом с каверной, недоверчиво вглядываясь в темную, довольно круто уходящую вверх кишку со склизкими глинистыми стенами. Из темноты на него пахнуло сыростью и холодным сквозняком. Не похоже было, что проход является тупиковым, но вот куда он ведет и сможет ли жучок вернуться назад, если стенки станут слишком узкими — вопрос хороший.       Сосуд уже почти готов был отправиться искать другой путь в город, когда внутри него вдруг шевельнулось пугающе знакомое ощущение — что-то среднее между удивлением, удовлетворением и узнаванием. Чувства эти были приглушенные и как будто обыденные, в них не было прямой агрессии, но была явная опасность, которая моментально заставила жучка обернуться, выискивая взглядом того, кто нарушил сонное уединение этого места.       Над кислотным озером все так же висело желтое марево из смешанных с грибными спорами кислотных паров, плавно покачивались усыпанные шипами лозы терновника, вторя легкому сквозняку. И среди этого желто-зеленого царства ярким пятном выделялась фигура жука в красных одеждах, замершего под украшенной витиеватым орнаментом пластиной с названием запертого города. С минуту Сосуд и уже виденный им охотник пристально разглядывали друг друга: Жучок — настороженно, почти не видя самого незнакомца, вслушиваясь в его отравленные холодной горечью скупые эмоции, по которым сложно было что-то понять; закутанный в алый плащ воитель — оценивающе, как не совсем свежий овощ на прилавке. И единственное, что сумел Пустой понять из едва различимых ощущений охотника — ценность крохи в его мысленном рейтинге была не слишком велика — где-то между ржавым гвоздем и подгнившей картофелиной.       Пытаясь как-то сгладить напряженную неловкость, которая буквально витала в воздухе, Пустой помахал незнакомцу ладошкой и слегка склонил головку к плечу. Наверное, для полноты эффекта стоило спуститься на пол, но почему-то жучку очень не хотелось отходить от спасительной каверны, в которую, разумеется, по чистой случайности, плащеносный преследователь не поместится даже при очень сильном желании. То ли выученное у гусениц приветствие работало только на близких дистанциях, то ли алый жук не был настроен на знакомство, но он, оправившись от легкого изумления, лихо вскинул свою иглу, явно собравшись метнуть ее через озеро.       «Извините, но у меня очень важные дела,» — беззвучно извинился жучок, спешно ныряя в сочащийся мокрой глиной лаз. — «Давайте поговорим немного позже…».       Он понятия не имел, когда наступит это пресловутое «позже», однако наделялся, что не скоро. Возможно, никогда. Впрочем, вариант, при котором его не протыкают иглой, жучка тоже вполне устраивал, но почему-то в него верилось слабо. Настолько слабо, что опасность застрять в слишком узком для малыша проходе отошла на второй план. Он-то как-нибудь выберется, главное, что Этот не полезет следом.       Лаз довольно круто шел вверх, заставляя изо всех сил цепляться за скользкие илистые стенки, и, отчасти, прокапываться вперед, взрывая липкую глину, которая моментально пропитала плащ и налипла на маску. В некоторых местах, когда каверна оказывалась слишком узкой даже для такого крохи, жучок старательно вскапывал землю, иногда выламывая из стенок целые куски зернистой почвы, вперемешку с мелкими камнями и обломками мусора. Главное, чтобы пролезла голова, это Пустой уже успел уяснить, а остальное уж как-нибудь протиснется.       Даже если проход был достаточно широк для жучка, ползти вперед было сложно. Лапы скользили в раскисшей глине, перемешанной с илом, когти оставляли в стенах глубокие быстро затягивающиеся борозды, но почти не помогали цепляться. Стоило только остановиться, как поток воды, не слишком заметный поначалу, начинал медленно сносить путника обратно. Боясь снова скатиться в зал с воротами, Полый не позволял себе даже минутного отдыха, и несколько часов кряду упорно полз и полз вперед, методично расчищая себе дорогу.       Постепенно из воздуха ушел удушливый смрад грибных спор, перемешанных с ядовитым духом, и ему на смену пришел запах холодной воды и глины, мокрых камней и слежавшихся перегнивших листьев. В тоннеле все чаще и чаще стал попадаться различный мусор: листья цветов и растений, кусочки изукрашенного камня, обломки металла и осколки жучиных панцирей. Иногда этот мусор образовывал настоящие завалы, и приходилось тратить немало времени, чтоб разобрать преграду и двигаться дальше. Когда до слуха донесся мерный шум воды, будто тысячи капель одновременно стучат по камню, а впереди забрезжил неверный серый свет, то Пустой настолько вымотался, что не имел сил даже чтобы обрадоваться. С трудом преодолевая усилившийся поток грязной воды, кроха наконец добрался до узкой щели между двух каменных плит. С огромным трудом, рискуя намертво застрять в каменных тисках, оставивших несколько неглубоких царапин на маске, Полый протиснулся в эту спасительную дыру, и без сил рухнул на холодную и мокрую мостовую.       Сверху нескончаемым потоком лилась вода. Тысячи крупных холодных капель барабанили по темным камням, которыми был выложен пол и по распростертому телу жучка, по его плащу и некогда белой маске. Вода размывала налипшую грязь и глину и темными струйками стекала вниз, присоединяясь к мутному потоку, утекающему в только что покинутую путником щель. Жучок с невероятным трудом приподнялся на локтях и перевернулся на спину, опасаясь попросту захлебнуться в луже, и вода тут же залила глаза. Лежать так, когда холодные струи омывают перепачканное в глине, земле и кто знает, чем еще тело было… холодно и мокро. В спину больно впивались то ли какие-то камушки, то ли обломки стальной ограды острые пики которой виднелись чуть в стороне, однако любая попытка встать воспринималась измученным тельцем как нечто невозможное и болезненное. Над жучком серыми тенями возвышались громады каких-то строений, которые тянулись к недосягаемому своду острыми силуэтами крыш и едва различимыми за пеленой льющейся с потолка воды бликами стрельчатых окон. Вокруг царила глухая тишь, тонущая в мерном шелесте сыплющихся на камни капель, чистых и холодных. Воды было так много, что она образовывала настоящие маленькие реки, которые бурным звенящим потоком гремели в трубах, низвергаясь в аккуратные каменные канавки. Одна из таких проходила совсем рядом с Полым, и он мог наблюдать, как бурный поток увлекает за собой сухие листья, обломившиеся побеги какой-то травы, мелкие скорлупки и черепки. Никогда ранее Сосуд не видел и, главное, не ощущал на своем теле столько воды одновременно. И сложно было представить, что такое количество влаги может скопиться в одном месте, да еще и литься с неба как… как…       «Как дождь,» — подумал кроха, предпринимая еще одну попытку сесть. Поток, до этого приятно омывающий перепачканную тушку жучка, начал потихоньку тянуть его за собой и сдвигать к краю каменного желоба. Сесть так и не вышло, и Полый, нелепо загребая лапками, ползком отодвинулся от опасного края.       Кое-как добравшись до ближайшей стены, он уцепился когтями за неровности камня и, подтянувшись, сумел подняться на дрожащие лапы. И только когда опасность быть смытым в сточную яму вместе с прочим мусором миновала, малыш позволил себе оглядеться.       Вокруг него был город… даже нет. Город возвышался над замершим у стены жучком, свысока поглядывая на него, грязную букашку, робко застывшую внизу. Грязьмут, который совсем недавно казался Сосуду крупным, не шел ни в какое сравнение с тем, что предстало перед глазами Полого сейчас.       Дома, огромные, возведенные из темного, отливающего синевой камня, тянулись ввысь, заключая невольного прохожего в бесконечный геометрически правильный лабиринт улиц. Стрельчатые окна, украшенные воздушной решеткой или сверкающими витражами, загадочно мерцали в свете многочисленных фонарей, в которых еще были живы светомухи, и тот же призрачный свет лился, казалось бы, откуда-то из глубины города, из самого его сердца. И фигурные лестницы, решетки заборов, вездесущие шестикрылые гербы, увенчанные зубастой короной, казалось, дышали, погруженные в глубокий сон, убаюканные вечным шелестом капель по выложенной камнем мостовой.       Жучок долго стоял, тяжело привалившись к мокрой стене, на которой многочисленные водные струйки вырисовывали витиеватый узор из белого налета, похожего на мел. Подавленный молчаливым величием города, не смел даже шевельнуться, словно мог единым движением разрушить что-то очень важное и хрупкое, нарушить сон каменного гиганта, вызвав его гнев. В этом состоянии малыш только и мог, что вглядываться в сумрачный свод, пытаясь разглядеть за скопившейся там тьмой облака… Облака, которые рождены из тумана… облака, которые проливаются на землю дождем. И холодные капли заливают молчаливые улицы, наполняют собой пустые глазницы поднятой к сводам маски, никогда не знавшей слез.       Холодное оцепенение, сковавшее уставшее тельце жучка, разбил нарушивший шелестящую тишину звук — резкий, неприятный, дробный. Это был… топот. Кто-то пока что невидимый приближался, чеканя шаг, и размеренный звук шагов эхом разносился по пустынным улицам, вторя размеренному ритму. Раз-два, раз-два — отсчитывали шаги, приближаясь с каждой минутой. И приглушенное эхо вторило им, отзываясь множеством отголосков, будто целая армия решила промаршировать по пустынным улицам. Целая армия невидимых жуков… и ни единой живой эмоции, кроме едва различимого отголоска чего-то пока незнакомого. Именно это чувство заставляло невидимого пока что жука, забыв про усталость, сон и себя самого, без устали шагать по улицам вымершего города, ведь за тем он и нужен… только за тем он и нужен…       Полый, покачнувшись, отклеился от стены и поспешил прочь, не желая сталкиваться с жуком, ведомым одной только эмоцией. С чем-то подобным он встречался на Перепутье, когда судьба сводила малыша с оболочками жуков, наполненными рыжей отравой. Лишенные жизни, они бездумно бродили по коридорам, ведомые страхом, горечью, скорбью, надеждой или вожделением, но всегда чем-то одним… чем-то, что даже после смерти не отпускало их существо. Кто знает, может быть и здесь происходит что-то подобное?       Завернув за угол, малыш, покачиваясь и спотыкаясь, поспешил прочь, надеясь затеряться в лабиринте улиц. Вскоре мерный топот стих за спиной, а Сосуд снова оказался в полном одиночестве. Усталость с каждой минутой давила все сильнее, а огромное пространство города, где с одной стороны жучок был заключен в лабиринте залитых улиц, а с другой не мог даже рассмотреть потолка — откровенно пугало. Жучок зябко кутался в пропитанный грязью плащ, будто тот мог защитить его от дождя и холода, и затравленно озирался по сторонам, надеясь отыскать какое-нибудь укромное место, где можно было бы отдохнуть. Дома вокруг стояли плотно, прижимались друг к другу боками, равнодушно взирая на крошечную фигурку безжизненными окнами. Здесь не было следов запустения или разрухи, как на Перепутье или Зеленой тропе. Не видно было ни обвалившихся стен, ни разбитых окон, и казалось, что город просто спит, и совсем скоро зажгутся скрытые во мраке фонари, знаменуя приход нового дня, распахнутся двери, и горожане выйдут на улицы, откроют лавки и магазины с яркими стеклянными витринами, а по широким улицам поедут запряженные длинношеими жуками повозки. Казалось, что достаточно просто подойти к ближайшей двери и постучать, попроситься внутрь, в тепло. Что кто-нибудь обязательно откроет, ну или хотя бы выглянет из-за тяжелой портьеры, чтобы посмотреть, кто осмелился тревожить их покой.       Почти поверив в эту мысль, Сосуд взобрался на первое попавшееся крыльцо и постучал в ожидаемо запертую дверь. Получилось тихо и неубедительно, силенок у крохи едва хватало, чтобы переставлять лапки. После того как ему не ответили ни через минуту, ни через пять, Полый устав уже как стучать, так и дергать за ручку, подошел к окну и, взобравшись на небольшой бортик у самого фундамента, постарался заглянуть внутрь. Стекло изрядно заросло пылью, и сквозь него почти ничего не было видно, да и то, что удалось рассмотреть больше всего походило на пыльный подоконник с остовом какого-то растения в горшке и изнаночную сторону тяжелой занавеси. Определенно там очень давно никто не отодвигал занавески и не делал уборку. Жучок разжал лапки и тяжело плюхнулся в лужу, натекшую под окна старого дома.       Сидеть на мокрых камнях и дальше очень не хотелось, бродить по улицам, в надежде отыскать открытую дверь или хотя бы сухой закуток, куда можно было бы забиться — уже не было сил. Да и страшно оставаться на открытой местности, когда по улицам ходят топающие оболочки, кто знает, на что они способны, а в глубине подземелья рыскает хладнокровный убийца в красном плаще. Оглядевшись по сторонам и окончательно утратив надежду встретить здесь хотя бы одну живую душу, Сосуд снова встал и, собрав последние силы побежал к небольшому палисаднику, зеленевшему чуть в стороне от выбранного им дома.       Протиснувшись через прутья кованной решетки и разросшийся до неприличия сребролистный кустарник причудливой формы, Пустой завертел головой. Он уже встречал подобные маленькие садики раньше, на Зеленой тропе их было великое множество. И по своему опыту кроха знал, что в таких местах частенько можно было отыскать если не садовый инвентарь в полуразвалившейся сторожке, то, как минимум, откопать пару увесистых булыжников. Жуки прошлого почему-то любили обкладывать ими грядки с цветами… или как они там называются? Клумбы?       Палисадник мог похвастать небольшим фонтанчиком-чашей, уже доверху залитым мутной водой, вокруг которого полукругом выстроились кованные скамейки с узорчатыми спинками. Клумбы давно размокли и почернели, теперь можно было лишь догадываться, что когда-то на них росли цветы, а вот широколистный колючий кустарник чувствовал себя превосходно. Толстые ветви непроницаемой сеткой переплелись между собой, заполняя все пространство, а широкие серебристые листья с зубчатой кромкой образовывали непроницаемую шуршащую стену, укрывая от посторонних глаз.       Сторожки садовника жучок не заметил. Только несколько небольших статуй жуков и жучих в возвышенных позах загадочно белели в непролазных зарослях. Не видно было и валяющихся без дела камней. Клумбы, если и были чем-то огорожены когда-то, то сейчас эти бортики ушли под землю или сгнили вместе с остатками цветов. Побродив из стороны в сторону, Пустой обнаружил, что аккуратно подогнанные друг к другу камни дорожек далеко не все выдержали испытание временем и бесконечным дождем. Между отдельными кирпичиками появились глубокие щели, и при должном старании можно было расшатать и вытащить один из булыжников.       Старания, как и терпения, маленькому Сосуду было не занимать, и через двадцать минут усердной работы, в когтистых ладошках жучка оказался увесистый булыжник, отполированный временем и множеством жучиных лап. Камень был настолько тяжел, что кроха с трудом мог унести его, и потребовалось немало времени, прежде чем он сумел добраться до примеченного им дома.       Положив камень на мостовую, он сел рядом, не особо беспокоясь о чистоте и сухости плаща. То, что Сосуд планировал сделать, было… не очень правильным. Сериз, если бы узнала, наверняка сильно расстроилась бы, и кроха прекрасно понимал, почему. Он бы и сам не стал вламываться в чужой дом, если бы у того были хозяева… желательно, живые. Или если бы он знал, где еще можно остановиться на отдых, не нарушая чужих границ и не рискуя попасть в руки топающих по улицам жуков или… того, в красном плаще.       Воспоминания о красном охотнике придали сил и решительности, и Пустой тут же вскочил на лапы и, подхватив с таким трудом добытый булыжник, засеменил к окну. Если там кто-то есть… Нет, очень вряд ли там кто-то есть, жучок бы почувствовал отзвуки их эмоций, ведь даже спящие жуки что-то чувствуют. Но если вдруг там все-таки есть кто-то живой, то он извинится. Очень сильно извинится и постарается как-то убрать за собой беспорядок. Но это будет потом… Сейчас же Сосуд скинул с плеч плащ, ставший от воды и грязи просто неподъемным, и с натужным жужжанием поднялся в воздух. Камень оттягивал руки, а намокшие крылья с трудом удерживали малыша в воздухе, и ему стоило немалых усилий приподняться со своей ношей хотя бы до уровня подоконника.       Мотыляясь из стороны в сторону, как попавший в паутину болванчик, Полый раскачал булыжник и, едва не улетев вместе с ним, запустил в насмешливо посверкивающее стекло. Вопреки ожиданиям, не было ни грохота, ни оглушительного звона — треск, с которым по оконному стеклу пошла сверкающая сетка трещин бил по нервам, но не вызывал ощущения свершившегося злодеяния, как можно было бы предположить. Камень же соскользнул по подоконнику и упал на мостовую. Жучок не стал его поднимать. Вместо этого он приземлился на подоконник и с силой вогнал когти в трещины, выламывая сразу целые куски стекла, преграждающие ему путь. И то ли оконное стекло не обладало той же прочностью, что злополучная банка гусеницы, то ли помогла первая атака камнем, то ли сам Полый стал сильнее, однако с легким хрустом, который почти моментально потонул в шелесте капель, трещины стремительно расширились до дыр. Скоро Сосуд расширил проход достаточно, чтобы суметь пролезть внутрь. Хитин на ладонях, более мягкий и тонкий по сравнению с панцирем, был вспорот острыми гранями мстительного окна, и порезы заполнила черная быстро испаряющаяся субстанция, то ли ихор, то ли смола, то ли просто дым. Жучок не заметил порезов, а если бы и заметил, то посчитал бы их закономерным последствием его поступка… и достаточной платой за вход. Прихватив с земли плащ, который окончательно стал походить на что-то среднее между старой половой тряпкой и личинкой грязевого монстра, о котором с придыханием рассказывала Сериз, он протиснулся в проделанную дыру и неловко шлепнулся на пыльный пол.       Некоторое время он просто сидел так, практически неподвижно и тихо, просто наслаждаясь тем, что пол и стена, на которую он облокотился, сухие, и как интересно расплываются темные влажные пятна на пыльном полотне портьеры, свисающей до самого пола. Очень скоро с жучка натекла приличных размеров грязная лужа, а его самого начала бить мелкая противная дрожь. Все еще было холодно. И если раньше, пока он брел по улице, убегал от патрульного, выковыривал камень из мостовой или бил стекло, пытаясь забраться в дом, сырость и холод казались всего лишь еще одним временным неудобством, которое можно легко отогнать от себя, то сейчас они с жадностью запустили свои липкие пальцы малютке под панцирь.       Жучок на четвереньках выполз из-под портьеры, оставляя на полу быстро испаряющиеся черные следы из изрезанных стеклами ладоней. Вокруг сгустился сумрак, который казался абсолютно непроглядным после призрачного голубоватого света, заливающего городские улицы. Малыш чувствовал что-то мягкое и ворсистое под ладонями и коленями, похожее на тщательно высушенный и ровно подрезанный мох. Он видел что-то подобное в домиках некоторых гусениц, но никогда не пытался повторить у себя. Лежать или сидеть на мягкой моховой подушке было гораздо приятнее, чем на полу и, тем более на залитой дождем мостовой, посему он остановился. Вокруг громоздились огромные темные силуэты, жмущиеся к стенам, как будто таясь в засаде. Сильно пахло пылью, холодным камнем и засохшими травами, а воздух был неподвижен и сух, как в каком-нибудь склепе или… или в Бездне.       Пустой негнущимися от холода пальцами нащупал сумку и не без труда выудил из ее недр подаренный гусеничками фонарик. Бледный свет разлился вокруг него, отвоевывая пространство у пыльного мрака и порождая пляску неверных теней, вторящих трепету крылышек заключенной в стекле светомушки. В слабом сиянии обмерший было жучок не без облегчения сумел разглядеть огромный ворсистый ковер, уже изрядно испачканный ворвавшимся в комнату гостем, и смутные пока что силуэты мебели. Диван с гнутой мягкой спинкой и украшенными серебряными панцирями подлокотниками и два подобных ему кресла, словно семейство гигантских причудливых жуков, собрались вокруг миниатюрного столика с кривыми ножками и расписной столешницей. Подойдя ближе, Полый смог разглядеть, что в переплетении серебристых узоров, украшающих столик, можно разглядеть полноценную картину — какой-то сад, изображенный с редким искусством, так что казалось, огромные соцветия и побеги неизвестных жучку растений вот-вот дрогнут под действием невидимого сквозняка. Напротив диванного лежбища над всей комнатой возвышался колоссальных размеров сервант, поблескивающий застекленными дверцами. На его полках толпилась целая армия разноцветных фигурок, изготовленных из стекла и белой глины — жуки, повозки, изящные фигурки бабочек в полупрозрачных платьицах, кружащиеся в танце с длинноногими усатыми кавалерами. А там, где полки не были заставлены фигурками, их заполняли книги — огромные, похожие на кирпичи в древней кладке, с ровными обложками и блестящими тиснеными названиями на корешках. Их вид, монументальный и давящий, угнетал почти также как восхищал тонкий стан стеклянных танцовщиц, и Полый, боясь сломать или испачкать что-нибудь еще, не решился подходить к этому сокровищу ближе.       Оглядевшись, он смог заметить приоткрытую дверь, ведущую, кажется, вглубь дома. Чернота, просачивающаяся в проем между косяком и дверью, казалась осязаемой. И невольно вспоминались щупальца пустоты, тянущиеся из бездонных провалов родной Бездны, что жадно хватали за лапы и плащ любого, проходящего мимо жука или Тень. Сосуд осторожно, по дуге обошел дверной проем, не решившись заглянуть в черноту.       Не сейчас, не в таком состоянии, когда, кажется, малейший порыв ветра может опрокинуть его навзничь. К тому же, кто сказал, что этот дом действительно пуст? Может быть, не имея живых хозяев, он обзавелся хозяевами мертвыми и безумными, как те оболочки? Жучок этого не знал, а посему осторожно, боясь вызвать малейший звук, подкрался к двери и плотно закрыл ее. Старые петли слегка скрипнули, заставив малыша вздрогнуть, но более ничто не нарушало гнетущую тишь этого места, и Полый, немного успокоившись, побрел к диванам. По пути он подобрал свой плащ и, по возможности отжав его в ведерный горшок с сухим остовом какого-то растения, аккуратно разложил на просушку в углу комнаты, там, где не было ковра. После этого жучок взобрался в одно из кресел и, забившись в самый угол, погрузился в тревожное забытье, которое пока еще сложно было назвать сном.       Полый не мог бы сказать, сколько времени он находился в забытьи, и что именно его пробудило. Однако, когда сознание прояснилось, вокруг царил все тот же шелестящий сумрак, который немного разгонял свет карманного фонарика, оставленного рядом. Никто не пытался за это время предъявить крошечному жучку претензии по поводу его здесь пребывания или, тем более, не попытался напасть на того во время сна. Предательская ломота и дрожь ушли из тела, и на смену им пришел знакомый уже деловитый интерес исследователя. Жучок не мог бы назвать это чувство любопытством, он вполне мог бы прожить без ответа на вопрос «а что за той дверью?». Однако, если этот ответ можно получить, не сильно потеряв при этом, то почему бы и не заглянуть на неизведанную территорию? Тем более, что там может найтись что-нибудь полезное.       Спрыгнув с кресла, служившего ему постелью и убежищем, Пустой первым делом проверил свой плащ. Видимо отдыхал малыш достаточно долго, так как паутинная ткань успела немного просохнуть, и теперь пропитавшая одежку грязь уже не стекала с нее, а просто отваливалась. Немного размяв ткань, чтобы вернуть ей былую гибкость, кроха накинул плащик на плечи и, подумав немного, отстегнул от ворота двухцветный когда-то бантик — подарок близняшек Клары и Мии. Украшение он убрал в самый глубокий карман сумки, куда, как посчитал жучок, точно не просочится какая-нибудь дрянь, способная испачкать подарок еще сильнее. Впрочем, сейчас это казалось почти невероятным.       Закончив со сборами, жучок осторожно приоткрыл дверь и выглянул из комнаты.       Мрак испуганным зверем забился в угол, спасаясь от тусклого света светомушиного фонарика, и кроха смог различить длинный коридор, выстланный подогнанными друг к другу деревянными плитками, гладкими и отполированными практически до каменистого блеска. Пол покрывал толстый слой мохнатой пыли, в которой отчетливо отпечатывался каждый шаг крохи, который, подняв фонарик высоко над головой, двигался все дальше и дальше. По правую руку до самого потолка поднимались высоченные окна, все как одно плотно закрытые тяжелыми портьерами из темно-синего бархата. Толстые серебристые шнуры с мохнатыми кисточками покачивались по бокам от них в такт разбуженному сквозняку. Круг света выхватывал из мрака невидимые доселе детали — куски серебристо-синих шелковых обоев с поблескивающим орнаментом в виде белых цветов, огромные горшки с давно засохшими растениями, чьи широкие листья хрустели под лапами, и высокие кованные канделябры с оплывшими кусками воска в чашах. Изредка попадались картины. Огромные полотна в рост взрослого жука, на которых в величественных позах были изображены разные незнакомые пришельцу господа в роскошных одеяниях. Наверное, это и были хозяева дома, или их предки. Жучку было сложно судить, свет фонарика, в лучшем случае позволял разглядеть их ноги, затянутые в высокие и явно неудобные сапоги с кучей пуговок или скрытые под пышными юбками со множеством оборок и мантиями. Наверное, что-то подобное хотели сотворить Клара и Мия, когда наряжали жучка к обеду. По мнению Полого, вышло довольно похоже.       Однако куда больше маленького исследователя интересовали двери. Тяжелые, украшенные фигурной резьбой в виде раскрывающегося бутона лотоса или вытянутого жучиного панциря, они через равные промежутки встречались на пути, и каждая, будучи на первый взгляд неотличимой от остальных, таила в себе определенную загадку. Перед каждой из них Сосуд на несколько секунд замирал, прислушиваясь к тишине за створкой, нарушаемой только мерным шумом дождя, который, кажется, никогда не кончался здесь. До сих пор ему еще ни разу не попалась ни одна запертая дверь, что слегка портило ощущение загадки и тайны, однако не настолько, чтобы отказываться от дальнейшего путешествия.       В первую комнату Пустой не стал даже заходить. В свете фонарика перед ним предстал только безумно длинный стол, накрытый узорчатой пыльной скатертью да ряды стульев, окружавших его как члены тайного общества свою святыню. Со стен на это действо сурово взирали жуки прошлого, изображенные на гигантских, под самый потолок, портретах. Все это, мало того, что было безынтересно крохе, так еще и навевало неопределенную жуть, будто эти безмолвные фигуры осуждающе смотрят на незваного гостя.       За второй дверью оказалась библиотека. На небольшом свободном пятачке недалеко от двери притулился неожиданно яркий на фоне общего интерьера диванчик, обитый алой тканью, пара аналогичных кресел и большой письменный стол. Все остальное пространство занимали книжные шкафы, огромные, под самый потолок. Полки их были плотно заполнены книгами — не свитками или каменными скрижалями, которые гораздо чаще можно было встретить в домах у жуков, а самыми настоящими — из папируса или бумаги. За ними совершенно не было видно стен, и комната казалась очень маленькой, практически миниатюрной, и было жутко от того, что случится с сидящим на диване жуком, если одна из ножек любого из шкафов вдруг подломится.       Был здесь и личный кабинет какого-то жука, тоже заставленный тяжелыми шкафами, также заполненными книгами, правда теперь пополам с привычными свитками и круглыми каменными табличками, сплошь покрытыми мелкой вязью букв. Здесь самым важным предметом явно был стол — большой, с кучей ящичков и отполированной до блеска столешницей, такой высокой, что жучок мог до нее разве что допрыгнуть. Однако наибольшее впечатление на путника произвела комната с музыкой. Жучок не знал, как правильно называется такое помещение по уму, а посему придумал ему имя сам.       На нее Полый наткнулся ближе к концу коридора, когда уже можно было разглядеть красиво изгибающуюся лестницу с украшенными металлическими панцирями и завитками перилами. Помещение, скрытое за очередной дверью, в отличие от всех прочих было освещено. Тяжелый бархат портьер на двух узорчатых окнах заменял воздушный тюль, похожий на невесомую серебряную паутину, и призрачный свет, наполнявший город, заливал комнату. Зеленые листья, которыми были расписаны очень светлые серебристые обои, создавали обманчивое впечатление, будто жучок попал в заросший сад или чащу. Наверное, когда-то давно это чувство усиливалось еще больше из-за множества цветов в кадках и аккуратных горшочках, подвешенных прямо к потолку. Сейчас же безжизненные листья цветов и сухие лозы замерли корявыми тенями, похожими на костлявые пальцы мертвецов. Здесь почти не было привычной мебели. Несколько мягких банкеток соседствовали с единственным креслицем, расположившимся под торшером, а на небольшой тумбочке у окна, вопреки ожиданиям, лежали не книги, а потемневшие от времени бархатные папки с кружевными тесемками. Однако вовсе не неизвестные записи заинтересовали жучка, а два совершенно ему незнакомых… предмета.       Первый был похож на странный, неправильной формы стол или огромный лаковый ящик на трех оканчивающихся маленькими колесиками ножках. Он, слабо поблескивая отполированными боками, подобно царю, располагался в самом центре комнаты, занимая большую часть свободного пространства. На пыльной крышке его стояла маленькая милая вазочка с остатками некогда прекрасного букета. Заинтригованный, жучок подошел поближе и, взобравшись на невысокую банкетку, принялся разглядывать неведомое сооружение. Прямо перед собой он разглядел длинную, но узкую крышку, которая, наверное, прикрывала собой содержимое этого странного стола. Правда непонятно было, как за такой штукой можно удобно работать, ведь столешница находится слишком высоко, да и этот выступ с ящиком наверняка будет упираться в живот.       Подцепив край крышки когтями, Полый осторожно поднял ее, открыв взору два ряда плоских рычажков — черных и белых. Каких-либо обозначений или подсказок о том, что они могут делать не было, поэтому кроха, решив, что вряд ли это приведет к каким-то непоправимым последствиям, осторожно нажал на ближайший рычажок. Глубокий и долгий слегка вибрирующий звук разнесся по комнате, легкой дрожью отозвавшись в Пустоте под маской. Кроха несколько секунд сидел неподвижно, вслушиваясь во вновь сгустившуюся шелестящую тишь, после чего снова коснулся клавиш. В этот раз звук был другой, ниже и глубже, но он также звенел в шуршащей тиши, не разбивая ее, подобно грохоту, а вплетаясь в молчаливую грусть покинутого дома, в шелестящий плач древнего города и… в глухую пустоту сидящего перед инструментом существа. Долго малыш, как зачарованный, сидел перед рычажками и нажимал, то на один, то на другой. И слушал, слушал… слушал… Слушал, как возникает и с дрожью затихает звук, то звонче, то глуше. Слушал, как отзывается эхо в пустом коридоре, а дождь стучит по металлическому козырьку над окном, сплетаясь с бессистемным набором нот, с дрожью замирающих в сумраке.       Это было… это было почти больно. Жучок не знал, как описать это тягостное чувство, болезненное и тягучее, от которого тело наполнялось дрожью, а мысли останавливались в каком-то гипнотическом ступоре. Нельзя было сказать, что звуки этого странного, похожего на гроб на колесиках, инструмента казались Пустому родными или хотя бы знакомыми, но они определенно будили в нем что-то. Что-то новое, не эмоцию, но ее странный отголосок… нет, не отголосок. Отражение? Подобие? Слова отказывались приходить в голову, кроха банально не знал, как описать это состояние, не хватало ни слов, ни опыта, а потому жучок бережно прикрыл крышку и сполз с банкетки.       Уже готовый к сюрпризам, он обратил внимание на вторую вещь, темным контуром возвышающуюся у самого окна. Резная рама в форме крыла бабочки, внутри которой кто-то решил натянуть множество серебристых нитей, по сравнению с Полым казалась огромной. Рядом с ней тоже стоял низенький пуфик, на который жучок не стал забираться, справедливо опасаясь завязнуть также как с предыдущим инструментом. Он почти не сомневался, что природа этих двух штук схожа, но как заставить ее издавать звук, пока не сообразил.       Робко потрогав раму, украшенную искусной резьбой, малыш осторожно, чтобы случайно не порвать кажущиеся очень хрупкими нити, провел по ним подушечками пальцев. Тихий и грустный перезвон наполнил комнату, смешавшись с шумом дождя. Этот звук не был таким глубоким и всеобъемлющим, он не перекрывал все прочие звуки, а вплетался в них, делая своей частью. И пусть от этой мелодии Пустота не начинала вибрировать, полнясь звенящими отголосками, она давала странное спокойствие и уверенность в собственной безопасности, что скоро все закончится, боль уйдет и он сможет вернуться… вернуться…       Жучок снова провел ладонью по струнам, пробуждая плачущий грустный звон. И еще. И еще… И с этим бессистемным звоном, который лишь с большой натяжкой можно было признать музыкой, в сознании пробуждались далекие и смутные воспоминания, наполненные призрачным бледным светом. О музыке, грустной и странной, звучащей в ушах каждый раз, когда смерть подходила особенно близко, а Пустота черными каплями сочилась из ран. О голосе, спокойном и обволакивающем, слыша который жучок никогда не думал даже ослушаться, усомниться или испугаться. О теплых руках и странном… несвойственном ощущении… Оно новое, несомненно, тогда он не мог ничего такого чувствовать. Но эти звуки… эти образы будили в Пустоте эхо именно того чувства… единения… спокойствия… благодарности… заботы… и… горечи? нет, светлой грусти.       «Мне правда… не хватает их!» — зазвучал в памяти плач Милы, перекрыв на секунду звон струн.       «Мне не хватает тебя,» — безмолвным эхом отозвался Полый, отступая от медленно затихающего инструмента.       Свет города заливал комнату, расчерчивая пол тонкими полосами от почти невидимых в его сиянии струн. Сосуд недвижно стоял, глядя в сумрачный силуэт окна сквозь раму звенящего инструмента и, казалось, беззвучно плакал, неотрывно глядя в бледное свечение городских улиц, которое ничего общего не имело с Тем Самым светом.       «Мне так тебя не хватает!».       Полый не стал дальше исследовать дом. Отчасти он опасался найти что-нибудь еще… необычное настолько, что вновь заставит маленький Сосуд застыть на месте, потеряв счет времени. Отчасти кроха не хотел портить то впечатление, что произвел на него перезвон струн. Это чувство нельзя было назвать приятным или даже добрым, на самом деле, от него Пустому хотелось кричать. Кричать так громко, чтобы звенели стекла, чтобы весь мир содрогнулся от вершины Кристаллического Пика до самой Бездны. А еще хотелось плакать, несмотря на физическую невозможность этого действия, и чем дальше, тем сложнее было удержать все это внутри. Но при всем при этом, если бы Полому предложили забрать у него это… состояние, то он бы поспешил сбежать от подобного благодетеля. Мог бы и разозлиться, если бы умел, но пока что, увы. Это… это было что-то новое, действительно драгоценное, и оно принадлежало только ему одному и никому больше. Сосуд бы не смог объяснить, почему, но эта мысль приятно грела нутро, там, где у других жуков находилась душа.       Вернувшись в комнату с огромным сервантом, жучок все-таки замедлил шаг возле прозрачной дверцы последнего. Внутри, поблескивая в свете фонарика, выстроились разноцветные фигурки, привлекая к себе взгляд. Надежно защищенные стеклом как от пыли, так и от постороннего вмешательства, глиняные и стеклянные жуки кружили в танце, отправлялись в путешествие на маленьких колесницах из ракушек или пили чай за миниатюрными столиками, сплетенными из гибких прутьев. Кроха не планировал трогать эти странные, слишком похожие на настоящих жуков штучки, пока взгляд его не зацепился за что-то на одной из более высоких полок. Как будто кусочек голубого полотна с легкой кружевной отделкой.       Желая разглядеть получше, Пустой взлетел. На средней полке серванта в рядочек сидело пять или шесть разноразмерных кукол, облаченных в вычурные разноцветные наряды наподобие тех, что носили жуки на портретах. Они выглядели практически как настоящие. Тонкие и длинноногие с белеными фарфоровыми масками жучихи молчаливо взирали на нарушившего их покой гостя, будто предлагая ему оценить красоту и богатство своих одежд. Сосуд оставался равнодушен. Не заинтересовала его ни долговязая плетельщица в струящемся алом наряде с узором из паутины, ни облаченная в белоснежные одежды жучиха-императрица с похожей на неряшливые корни короной, ни бабочка с полупрозрачными слюдяными крылышками. Внимание жучка привлекла пара почти одинаковых небольших куколок, притулившихся с краю от своих более крупных и роскошных товарок. Сложно было понять, какой конкретно вид жучков они изображали, у них не было ни крылышек, как у бабочки или пчелы, ни выраженного брюшка, ни пышных усов или длинных рожек. Над округлыми совершенно одинаковыми фарфоровыми масками с черными стеклянными глазницами поднималась пара коротеньких усиков, и казалось, что куколки смотрят — испытующе, с ожиданием и немного, с испугом. В них не было ничего особенного, просто очередная попытка изобразить жучка, и Пустой прошел бы мимо, даже не повернув голову, если бы не их платья. Одинаковые, как по одному лекалу, совершенно простенькие платьица с пышными юбчонками и рукавами-фонариками, отороченными мелким кружевом, различались только цветом — одно было бледно-голубым, а второе — нежно-розовым.       Жучок осторожно, чтобы ничего не разбить и не опрокинуть, открыл стеклянную дверцу серванта и достал обеих кукол, ярко напомнивших ему непоседливых близняшек из Грязьмута. Он еще не до конца решил, что в конечном итоге будет с ними делать, и стоит ли, но все-таки завернул фарфоровых близняшек в найденный тут же платок и убрал поглубже в сумку, в самый низ, где уже был спрятан перепачканный в глине бантик. После этого кроха плотно закрыл прозрачные створки и быстро, пока что-нибудь еще не привлекло его внимание, покинул комнату также, как и вошел — через разбитое окно.       Над городом довлела шелестящая тишь. Льющаяся с потерявшегося в темноте потолка вода мерно барабанила по остроконечным крышам и вымощенным темным камнем мостовым. Сливаясь в полупрозрачные водные потоки, она с холодным журчанием устремлялась в специально созданные для них каменные каналы, делая их похожими на маленькие реки. Иногда эти каналы были забраны частой решеткой, иногда — огорожены невысокими фигурными перилами. Через некоторые, особо широкие потоки были перекинуты горбатые каменные мостики иногда даже с маленькими беседками в центре. Дома жались друг к другу, образуя сплошную стену из темных изукрашенных барельефами фасадов, стрельчатых витражных окон и высоких шпилей, усеянных фигурными шипами. И, несмотря на то, что разные здания словно пытались перещеголять друг друга в количестве украшений — кованных флюгеров, барельефов в виде бутонов лотоса или панцирей, похожих на тончайшую паутину витражей и висячих садов на крыше — они все сливались в единую, систему — огромный спящий организм, в котором сложно одно отделить от другого. И жучок, абсолютно потерявшийся в хитросплетении улиц, уже не был уверен, что сможет вернуться к тому дому, где отдыхал, хоть и старался запоминать дорогу. Но этих домов, больших, как дворцы, здесь было так много.       Молчание плачущего града изредка нарушал уже знакомый чеканный топот, смешивающийся с невнятными возгласами, отсчитывающими ритм. Это действительно оказались одержимые светом жуки. Облаченные в совершенно одинаковые синие доспехи и вооруженные пиками или длинными тонкими гвоздями они, кто в одиночку, а кто группами по два-три жука, вышагивали по пустынным улицам, как будто несли дозор. Полый, как и раньше, старался не попадаться им на глаза, прекрасно помня, как оболочки с Перепутья реагировали на его приближение. По счастью, оставаться незамеченным здесь было совсем не сложно, тем более что стражей можно было услышать задолго до их появления на виду.       Спустя некоторое время Пустой, устав без цели бродить по безумно красивым, но пустынным улицам, взобрался на верхушку какого-то монумента — высоченной колонны, украшенной вездесущим шестикрылым гербом королевства. С ее вершины, на город смотрел длинноногий жук в развевающейся каменной мантии. Кончик шпаги, которой он грозил потолку обломился, оставив изваянию невнятный огрызок. Уцепившись когтями за круглую голову каменного жука, Сосуд осмотрелся по сторонам, пытаясь заметить что-нибудь кроме бесконечных острых крыш и каналов.       С высоты было видно, что город, подобно чаше, медленно спускается к центру пещеры, что до сих пор был залит ярким светом множества огней. Здания там казались вовсе огромными, и к самому потолку поднималась огромная башня, в окнах которой до сих пор мерцал свет. Три башни поменьше окружали центральную, как верные стражи своего короля, и все пространство между ними сияло и переливалось призрачными огнями, как будто там все еще кипела жизнь. Как будто…       Жучок тщетно прислушивался к шуму дождя, силясь уловить хотя бы слабый отголосок чужого присутствия. Город был все также молчалив как раньше, и только топот патрулирующих улицы немертвых жуков нарушал сонное оцепенение, охватившее здесь все. Спорхнув на землю, Полый поспешил в сторону башни. Кроха по-прежнему не был уверен, что ему туда действительно надо, однако башня выглядела как что-то важное. Разумеется, это был не дворец, хотя уж он-то, по-хорошему, обязательно должен был быть в столице, но ничего подходящего под определение «белый» или «бледный» Сосуд не заметил, а посему выбирать не приходилось.       Идти пришлось долго. Имея ориентир, заблудиться было сложно, ведь, если приглядеться, смутный силуэт башни можно было разглядеть даже на фоне синего сумрака над крышами. Улицы же только на первый взгляд казались запутанным лабиринтом. Дома были выстроены как по линейке, а широкие проспекты, по одному из которых сейчас, разбрызгивая лужи, бежал кроха, соединяла паутина улочек поменьше. Однако эта простота с лихвой компенсировалась воистину огромными размерами города и, как следствие, длиной проспектов. Жучок уже сбился со счета, сколько мостов, лестниц, пролетов, каналов, переходов и небольших площадей он встретил на своем пути. Если поначалу малыш замедлял шаг возле каких-нибудь выдающихся творений жуков прошлого, то теперь просто пробегал мимо, потеряв всякий интерес. Мертвые дома, залитые дождем статуи, переполненные фонтаны, заросшие парки и палисадники, мостики и переходы — все слилось в единую отливающую синевой мокрую массу, уже не столь впечатляющую в своем величественном единообразии.       С каждым кварталом дома становились все выше и выше, а громада башни нависала над путником, подобно изначальному Столпу, на котором держится земной свод. Уже не нужно было ломать глаза, вглядываясь в синий сумрак. Призрачные огни в окнах башни слабо мерцали практически у жучка над головой, оставалось только добраться до ее основания.       Неожиданно дома расступились, и Сосуд оказался на краю площади — такой огромной, что казалось, что только на ней может спокойно разместиться несколько городков наподобие Грязьмута. Основание башни чернело за пеленой дождя на противоположном ее конце. Смутные силуэты других строений, величественных, но теряющихся на фоне циклопического монумента, окружали неоправданно большое пространство, не занятое практически ничем. Полый остановился, в растерянности переводя взгляд с одного размытого силуэта на другой. Чего-то не хватало. Чего-то очень значительного, огромного, чего даже при очень большом желании просто невозможно было не заметить.       До сих пор город был логичен, как математическая формула. Улицы, фонтаны, памятники, мосты и дома были гармонично связанны между собой, один квартал плавно перетекал в другой, сменялись стили и оформление, но не было ни единого пустого кусочка, не занятого садом, сквером, каким-нибудь домом или памятником. Город был единым идеальным существом, которое не терпело пустоты и с умом использовало каждый сантиметр своего огромного тела. Тем удивительнее было видеть столь обширный пустырь в самом сердце столицы. Было ощущение, что здесь, между башней и зданием вокзала с полуобвалившейся крышей должно быть еще что-то. Но этого не было, словно целый кусок мира просто убрали, не оставив и следа. Жучок не был уверен, но он совершенно не удивился бы, если б обнаружил, что на месте этого нечто отсутствует даже мостовая. Впрочем, с его позиции, сложно было что-то разглядеть.       Немного справившись с охватившим его когнитивным диссонансом, Полый медленно опустил взгляд, ниже, до уровня обычных жуков. И только тогда он заметил то, что до сих пор ускользало от внимания крохи, прикованного к пустому пространству наверху. Там, где у площади подразумевался бы центр, раскинулся похожий на огромный каменный цветок фонтан, черный, как подземельный мрак. В центре же этого цветка возвышались четыре фигуры. Центральная, огромная по сравнению с прочими, принадлежала очень высокому жуку-рыцарю в остроносой маске с длинными плавно изгибающимися зазубренными рогами и пустыми провалами глазниц. Долговязая фигура его была скрыта под каменными складками длинного плаща, ниспадающего до самого постамента, и только кисти рук, покойно лежащие на рукояти гвоздя, выглядывали из-под тяжелых складок. Его поза не была героической, скорее в ней чувствовалось ледяное спокойствие мертвеца, уже обряженного в саван. И это сходство во сто крат усиливалось при взгляде на три фигуры, что стояли вокруг рыцаря. Облаченные в совершенно одинаковые одеяния, скрадывающие фигуры так, что невозможно было понять даже, что за жуки перед тобой, они окружили воина, взирая на него сквозь прорези безэмоциональных каплевидных масок.       Медленно Сосуд сошел с места и приблизился к фонтану. Как зачарованный, он обошел монумент, пристально вглядываясь в лица-маски запечатленных в камне жуков, с каждой минутой убеждаясь, что уже видел их где-то. Совсем недавно, каких-то несколько дней назад. Жучок остановился прямо напротив рыцаря, чувствуя странное родство с этой каменной фигурой, то ли воином, то ли жертвой, то ли героем. И пусть кроха никогда до сего момента не видел этого жука, он узнал его. Узнал даже раньше, чем прочел выбитую на каменной табличке надпись: «Гораздо выше, в черном склепе. Благодаря его жертве Халлоунэст простоит вечно».       Пустой осторожно коснулся вырезанных в камне символов, еще не до конца поверив в реальность происходящего. Странное чувство билось в его груди, как тягучая боль, от которой трещат суставы, а дыхание замирает в гортани, как крик, от которого рвет на части горло, и неверие, острое и жгучее, как кислота Грибных Пустошей.       «Брат?» — кроха продолжал вглядываться в лицо рыцаря, пытаясь найти в нем хотя бы отголосок того расплавленного вопля, который слышал на протяжении всего пути из Бездны. Пытаясь и безнадежно проигрывая в этом. «Благодаря его жертве, Халлоунэст простоит вечно» — какая надменная и несправедливая ложь!       Жучок резко выдохнул воздух, пытаясь хоть так избавиться от переполнивших его чувств. Чужих… да, чужих. И пусть вокруг не было никого, кто мог бы отдать ему эти эмоции, он ведь уже понял, что может их… копить. Сам Сосуд не может чувствовать. Не может испытывать боль, не имея ран. Не может кричать, не имея голоса… даже беззвучно. Крепко обхватив себя за плечи, он из последних сил старался задавить в себе чуждый и порочный гнев.       «Все мы чем-то жертвуем, и я, и он. Нужно просто заплатить… Халлоунэст простоит вечно… но… но он уже рухнул. Это неправда! Мы уже что-то сделали не так… Отец… Отец, где ты ошибся?».       И на краю сознания, почти незаметный на фоне разразившейся в груди крохи бури, вдруг образовался уголок спокойствия. Маленький и холодный, он медленно разрастался, не перекрывая прочие чувства, а словно бы накладываясь на них. Это было как… ожидание, с легким оттенком удовлетворения, приправленного удивлением пополам с раздражением. И на фоне, привычная, как спертый воздух в тоннелях, витала легкая дымка горечи, чуть более отчетливая рядом с черным памятником. Но все это неважно, просто легкий интерес, нужно закончить… работу.       Жучок застыл, скованный секундным осознанием. Когти судорожно сжались, до боли впившись в напряженные плечи, спина на миг окаменела, от пробежавшей по ней холодной судороги… а в следующий момент Пустой ринулся в сторону, на считанные сантиметры разминувшись с полосой заточенной стали, едва не пришпилившей кроху к камню.       Лапы поехали на скользких камнях, и малыш, кувыркнувшись, упал, подняв целую тучу брызг. Краем глаза он успел заметить, длинную иглу, которую невидимый до сих пор противник рывком утянул в шелестящий дождем сумрак с помощью продетой в ушко нити. Не дожидаясь следующего броска, Полый вскочил на лапы и опрометью бросился прочь, надеясь как можно быстрее покинуть открытую всем ветрам и взглядам площадь, на которой был легкой добычей. Со странным пугающим гулом рассекающей воздух струны над головой пронеслась смазанная фигура жука. Кроха успел лишь заметить размытое красное пятно, как он — тот самый охотник с Грибных Пустошей — спрыгнул на мокрую мостовую, преграждая путь. Полы кроваво-красного одеяния красиво взметнулись в такт движению, стремительному настолько, что не уследить, не заметить.       Сосуд затормозил так резко, что лапы снова заскользили, подняв веер брызг, и лишь чудом он сумел сохранить равновесие, при этом не врезавшись в охотника. — Стой на месте, тень, — звонким щелчком кнута прозвучал голос воителя в алом плаще, беспощадно разбив сонное оцепенение старого города. Точнее, воительницы… это стало очевидно, когда она заговорила. — Хватит убегать от меня!       Полый, мелкими шажками попятился, выставив перед собой ладони, будто таким образом мог защититься от смертоносного удара иглой или убедить жучиху в алом повременить с расправой. Не рассчитывал. Жест был инстинктивным, и он не смог бы сказать, от кого из своих знакомых подхватил такую милую особенность. Когда разум Пустого был занят совсем иными вещами, эти маленькие заимствования проявлялись сами по себе, бесконтрольно. Сам же жучок продолжал медленно отступать, судорожно выискивая хоть какой-нибудь путь к спасению.       Она пришла его убить — Сосуд понимал это ясно и отчетливо. Это было не спонтанное желание, не прихоть, не месть, а что-то вроде рутинной и давно опостылевшей работы. Эта жучиха искала его, выслеживала, караулила, чтобы не дать… что-то… Она боялась? Не его… чего-то… непонятно. Собственный страх, вырвавшийся на свободу, не давал слышать, глушил чужие, не такие важные эмоции, пытался заставить бежать, пока не поздно. А сама воительница слишком хорошо себя контролировала, чтобы кроха сумел разобраться в хитросплетении ее чувств просто так. — Обходными путями, лазейками и дырами ты зашел так далеко, тень, — с ледяным спокойствием произнесла жучиха, начиная медленно обходить Сосуд полукругом. Острие ее иглы смотрело малышу прямо в грудь, не давая усомниться в серьезности ситуации. — Ты попал в самое сердце королевства, миновав стражей и ловушки, но дальше ты не пройдешь. Я знаю, что ты собираешься сделать, и не могу допустить этого. Треснувший сосуд — ты не подходишь для этой роли!       Полый замотал головой, еще надеясь, что это что-то изменит, но те слова, что были брошены воительницей, похоже были не более чем данью вежливости. С боевым возгласом она метнула иглу, метя жучку в грудь, и лишь чудом тот успел подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы пропустить смертоносное острие под собой. Крылья с пронзительным жужжанием взбили воздух, не давая крохе упасть. Иголка, зависнув на секунду на натянутой, как струна, нити, лучившейся незнакомым пугающим волшебством, вернулась в руки хозяйки. Сосуд, не дожидаясь очередного удара, свечкой взмыл вверх, стараясь подняться как можно выше, где его нельзя будет достать. Позади послышался звонкий боевой возглас, эхом отозвавшийся под сводами пещеры, а в следующий момент рядом мелькнул алый плащ. Она прыгнула, и высота в несколько этажей не стала для убийцы препятствием.       С нарастающим чувством безысходности Пустой увидел, как шелковая нить, продетая в ушко ее иглы, наливается пронзительным золотым светом и, как живая, разматывается вокруг хозяйки жгучим ореолом. Жучок, увернувшись от нескольких сияющих петель, почти сумел выйти из опасной области, когда сияющая нить, на первый взгляд не толще ворсинки на крыле мотылька, раскаленной стальной удавкой захлестнула его вокруг талии. Боль разошлась по телу пылающими искрами, по панцирю побежала сеть трещин, из которых мелкими брызгами вырвалась Пустота. И когда, казалось, нить вот-вот разрежет кроху пополам, его с огромной силой дернули назад и вниз.       Падение на мостовую вызвало новую вспышку боли, заслонившую все прочие чувства. Не было больше ни страха, ни непонимания, только раздирающая панцирь боль, отдающаяся в голове, груди и спине утробным внутренним стуком. Из многочисленных трещин в хитине вытекал черный дым, что, как масло в воде, сбивался в мелкие черные шарики, быстро растворяющиеся в пространстве. Шум дождя отошел на задний план, все звуки вообще доносились как сквозь слой плотной ткани, и к ним явственно примешивалась тихая и грустная мелодия, будто кто-то перебирал струны…       Стру-ны…       Неимоверным усилием воли жучок заставил себя откатиться в сторону, скорее предчувствуя, чем действительно видя несущуюся на него смерть. Лапы воительницы ударили в камень там, где какое-то мгновение назад беспомощно лежал Сосуд, острие иглы оставило глубокую отметину на мостовой. Едва чувствуя собственные лапы, Полый поднялся и попятился от противницы, стремясь отойти подальше, но больше не убегая. Панцирь гудел от невыносимой боли, а в ушах стоял глухой шум, то и дело перекрываемый тихим перебором невидимых струн, но кроха гнал от себя эти чувства, и ждал очередного удара, которого мог и не пережить.       Жучиха что-то сказала, замахиваясь для очередного удара. Он не расслышал из-за давящего на уши шума. Игла со свистом понеслась к жучку в грудь, но тот резко шагнул в сторону, пропуская смерть мимо себя. Следом за иглой тянулась нить, почти не различимая на фоне серых камней, но опасная не менее чем основное оружие охотницы. Сейчас она не сияла золотом, как тогда, в воздухе, и Пустой, поддавшись секундному порыву, резко ударил ее когтями пытаясь если не перерезать, то хотя бы сбить.       Ладонь ожгло болью, абсолютно пустячной по сравнению с той, что теперь терзала расколотый панцирь, однако краткий звон за спиной и слега ослабшее натяжение струны показали, что чего-то он все-таки достиг. Нить так и не оборвалась и теперь была зажата в коготках маленького жучка, который сам не ожидал, такого исхода, как не ожидала и охотница.       Дальнейшее случилось практически одновременно. Полый с въедливым гудением сорвался с места, с зажатой в кулаке струной от иглы полетев навстречу жучихе, а та резко дернула свое оружие на себя. Уже чувствуя, как ладонь начинает жечь чужая магия, Пустой крутанулся вокруг себя и, пронесшись мимо противницы, быстрым движением накинул получившуюся петлю той на голову.       Это не причинит ей вреда. Это не изменит ее мнения. Это даже не лишит ее оружия. Это просто даст несколько секунд форы… пока она будет снимать импровизированную удавку с шеи. Сосуд больше не пытался подняться выше, он просто мчался над мостовой, стремясь успеть покинуть площадь и затеряться в хитросплетениях улиц. Может быть, забиться в какую-нибудь щель, куда не пролезет ни жучиха в плаще, ни, особенно, ее игла.       Заслышав знакомый свист за спиной, кроха резко свернул в сторону, чудом разминувшись с иголкой. Он не оглянулся, не пытался понять, что решит охотница сделать в следующий момент, Сосуд лишь старался разогнаться так сильно, как только был способен. Впереди маячило здание вокзала. В отличие от многих других, оно было изрядно потрепано временем, высокие ворота перекосились, а одна из стен просела и обрушилась, увлекая за собой верхние этажи и часть крыши. Возможно… возможно это шанс.       Качнувшись в сторону, чтобы пропустить мимо себя очередной удар, Полый едва не напоролся на изгиб вновь разгоревшейся золотом нити. Жучиха была стремительна, как мысль и, пусть и не успевала дотянуться до верткой тени иглой, не оставляла попыток поймать того в сияющие силки. Едва справляясь с полетом, малыш поднырнул под еще одну сияющую золотом полосу, лишившись кусочка не столь расторопного плаща, а в следующий момент, чудом разминувшись с каменной стеной, всем своим весом врезался в окно. Стеклянный витраж с изображением какого-то рогатого жука с сидениями на спине разлетелся с жалобным звоном. Осколки стекла и кривые обломки рамы оставили на панцире малыша длинные и глубокие царапины, а он сам, окончательно потеряв контроль над полетом, плашмя шлепнулся на пол и несколько метров проехал на животе, собирая с мокрого пола накопившуюся за годы грязь.       Не оглядываясь и не отвлекаясь на подсчет ссадин, он, как был, на четвереньках, пополз вглубь здания, спеша отойти подальше от окна. Мелькнувший за ним алый плащ только добавил Полому прыти. Неловко поднявшись на ноги, он побежал в сумрак заброшенного зала, петляя между обломками стен, сломанными скамейками и разваливающимися шкафами, из которых высыпались каменные таблички с записями.       Звук разбитого стекла за спиной предупредил, что преследовательница явно не собирается отступать от своих намерений. Жучок резко нырнул за угол и, преодолев короткий и темный коридор, чуть ли не скатился по крутой винтовой лестнице, лишенной нескольких последних ступеней. Под лапами снова захлюпала вода, грязная, мутная, с явным запахом затхлой гнили. Окружающее пространство плыло перед глазами, теряясь в черном сумраке. И непонятно было, темнота ли это старого, полузатопленного перрона или сочащаяся из ран Пустота затмевает зрение.       Спрыгнув с платформы, Полый сразу же с головой ушел под воду. Холодная, пахнущая водорослями, тленом и застарелой гнилью жидкость хлынула в гортань и глазницы, отчего жучок часто и шумно замолотил руками и ногами, тут же вынырнув на поверхность. Он не чувствовал дна, как ни пытался, его просто не было. Вонючая холодная субстанция обступила кроху со всех сторон, напитала плащ и ставшую вдруг неподъемной сумку, а теперь утягивала вниз, в темноту, подобно щупальцам Пустоты. Уже почти не борясь с клокотавшей в горле паникой, малыш каким-то чудом дотянулся до каменной стены и тут же впился в нее когтями, удерживая себя на поверхности.       Прижавшись к камню, Пустой попытался отдышаться. Это было тяжело, ведь теперь помимо сдавившего грудь обруча боли в горле клокотала вода, отчего каждый вдох сопровождался тихим, почти беззвучным, но болезненным кашлем.       Наверху зазвучал тихий цокот коготков по металлическим ступеням. Лестница натужно заскрипела, принимая на себя чужой вес, а в следующий момент слуха жучка достиг мягкий шлепок, какой получается, когда кто-то очень ловкий и грациозный приземляется на мокрый пол.       Кроха затаил дыхание, прислушиваясь к тихим шагам у себя над головой. Пока что ему везло, и преследовательница не догадалась заглянуть за край старой платформы. Наверное, вокруг было достаточно куда более удачных мест для пряток, но долго так продолжаться не могло. В тишине заброшенного вокзала, которую даже не нарушал бесконечный шелест дождя, каждый звук казался громоподобным, и Сосуд боялся даже лишний раз вздохнуть, опасаясь, что хриплое бульканье в гортани тут же привлечет внимание преследовательницы. Тихий цокот шагов зазвучал над самой головой. Ближе и ближе. Шаг. Еще один. Минутная тишина, во время которой жучок задержал дыхание, а охотница превратилась в слух.       На одну бесконечно долгую минуту они замерли, без движения, в негласной битве, которую никто не смог бы назвать захватывающей. И когда грудь Полого начала гореть от нехватки воздуха, а онемевшие пальцы, казалось, вот-вот отвалятся, где-то наверху раздался едва различимый, но отчетливый стрекот чьих-то крыльев. С тихим раздосадованным возгласом жучиха помчалась прочь, и только когда тихий цокот коготков затих, Сосуд позволил себе сделать жадный вдох.       Кашель тут же разорвал гортань, болью отозвавшись во всем теле. Когти сорвались с камня, и кроха чуть снова не ушел под воду, лишь в последний момент успев снова уцепиться за стену. Рано… рано расслабляться. Рано успокаиваться. Кто бы ни летал там, издавая характерный для Пустого звук, он не сможет отвлекать убийцу с иглой вечно. Очень скоро она поймет, что ошиблась и вернется, чтобы закончить дело.       Быстро перебирая руками по стене, малыш начал передвигаться вдоль перрона, надеясь отыскать лестницу или что-то вроде, но вместо этого платформа очень быстро перешла в отвесную стену, уходящую под потолок. Снова начиная паниковать, жучок продолжал двигаться все дальше и дальше, пока не заметил широкую трещину между плит, наполовину заполненную водой. Несколькими отчаянными рывками, он добрался до нее и, задыхаясь и кашляя, начал протискиваться в чернеющую с той стороны неизвестность.       В какой-то момент кроха испугался, что застрял. Его маска плотно встряла между облицовочных плит и не хотела сдвигаться ни вперед, ни назад. Со сдавленным жужжанием Полый отчаянно рванулся и, кажется, даже расцарапав белое полотно маски, с болью провалился в темноту, тут же вновь уйдя под воду. Щель, такая узкая вначале, постепенно расширялась и была заполнена водой пополам с жидкой грязью. Отчаянно работая лапами и цепляясь за склизкие стены, жучок пробирался дальше и дальше, пока снова не вывалился в какую-то заполненную водой яму.       Вода… вода-вода, везде она! В попытках нащупать если не дно, то хотя бы стены, малыш то и дело с головой погружался в нее, и с каждым разом выныривать становилось все сложнее и сложнее. Когда когти наконец-то нашарили камень стены, Пустой уже почти ничего не видел из-за заволакивающей взгляд черноты. Звуки терялись за тихим, едва различимым перебором струн, печальным, завораживающим, баюкающем… Почти не осознавая себя, Сосуд подтянулся и, оскальзываясь и обламывая коготки о камень, взобрался… куда-то…       Он не видел ничего вокруг и уже ничего не слышал за парализующей сознание колыбельной. Но здесь уже не было всепроникающей воды, только жесткая поверхность камня под ладонями. И даже неважно, есть ли здесь кто-то еще — оболочки, хищные насекомые или плащеносная убийца с иглой… Малыш, не найдя в себе сил двигаться дальше, просто уткнулся носом в пол и позволил Пустоте затмить сознание. И в обволакивающей черноте не осталось больше ничего, только кто-то перебирал струны незнакомого инструмента… как тот… похожий на крыло бабочки.