А утром пошёл снег

Память у меня чёткая, но я будто бы потерял из неё тот момент, в который и мне, и профессору показалось, что оставаться и слушать слишком неловко. Наверное, прошло не меньше часа, за который и я тихо успел рассказать профессору обо всем, и сам профессор успел несколько раз вздохнуть и признаться, что, вообще-то, со Стампом ему было очень приятно общаться. К сожалению, мне нечем его было утешить. Мне ведь самому — тоже. Тоже было приятно, в свое время. Мик вышел к нам очень усталым и, извинившись перед профессором зачем-то, подхватил и обнял меня. Уткнулся носом в грудь. Я долго молчал, тихо гладя его по волосам. Кажется, все лучше мне было ясно, что Мик вкладывал… Действительно много смысла в короткие, будто шутливые слова о том, что Стамп, может быть, своеобразный, но отец… Он отпустил меня сам. Он выглядел хуже, чем после статуи, но все равно улыбался. — Вот так, Элек Викторович. Вчера я думал, что меня хотят убить, а сегодня вот, шеф заявляет, что ему жаль, что я слишком строптивый, чтобы быть его сыном. И уверяет, что робота по иной причине никто бы делать не стал… Я постарался улыбнуться, гладя его по волосам и по лицу как-то незаметно для себя — тоже. — Что ж, станцевал на граблях. Роботы профессора Громова не менее строптивы. Он рассмеялся, немного жалобно, немного нервно, немного устало. И обнял меня ещё раз. — А где этот, строптивый? — Укротитель диких роботов повёл его веселиться дальше. — А уж не потому ли укротитель диких роботов не был призван украшать ёлку и дом, что он укротитель? — эта попытка отвлечься была все ещё очень вялой, но я поддался. — Ты угадал, Мик. Я люблю Сергея, но… Иногда я устаю. — Как и все… Шеф слёзно молил позволить ему забрать Джекки и уйти с миром. Обещал, что спросит и профессора, и Джекки самого. — И что ты сказал? — Я тут ничего решать не могу, — начал он, несколько напряжённо. — То есть… Да что там?.. Вёл бы он себя как подонок, как обычно… А он — скорее уж, как полнейший идиот. А в свое время… Я попал к нему в банду так рано, что не уверен, что выжил бы у другого. Да и Джекки… Видишь, тут он бы физически не смог обмануть твоего профессора: если чего-то не заложить, этого там не будет. Выходит, правда учил, воспитывал. Ну, как умел… Таким как шеф вообще нелегко сдвинуться в лучшую сторону… Я сдвинул брови, чуть мучительно и чуть настороженно. — И что? — И ничего, — улыбнулся Мик. — А где твой профессор-то? — А? — я закрутился, и осознал, что его нет. Наверное, давно нет. Наверное, почти с самого начала разговора с Миком. — Ушёл… — Думаю, ему тоже есть что сказать шефу лично в лицо. — Ну да…

***

Но итог этой беседы было уж совсем трудно понять. Профессор, как-то мягко, как-то спокойно и как-то хитро сказал: — Что ж, господину Стампу некуда сейчас бежать. Не хочется портить себе праздник и ещё и терзать других. Поэтому, милые мальчики, я предлагаю это немного отложить. А пока, коль скоро он так хотел решать проблемы деньгами, отправить его устраивать все для праздника: мы ведь не ожидали, что будем здесь отмечать. Не представляю, с каким лицом это услышал сам Стамп, потому что он так и не вышел к нам, но я сам точно выглядел… Вероятно, так, как если бы моё лицо оказалось сломанным. Ни улыбнуться, ни нахмуриться, ни даже поднять бровей. А вот Мик, конечно, выражал потрясение весьма выразительно. — Господин профессор, неужели вы собирались отмечать с шефом?! — Ах, милый мальчик, я совсем не хочу уходить в Новый год с мыслью, что совсем не знаю того, с кем практически разделяю младшего сына. Ведь он провел с ним много времени… Да и вы, я думаю, не собираетесь покидать Элека. Моё «ну и что?» утонуло в странном и виноватом: — Вы беспощадны… — А мне кажется, напротив, я слишком мягок, — покачал головой профессор. А затем перевёл взгляд на меня: — А что скажешь ты, Элек? — Я… — я поднял глаза на Мика. — Мне кажется, это странное решение. Но с другой стороны, похоже, господина Стампа в родном городе не привлекут к ответу, а здесь и сейчас он выглядит совсем не таким наглым, как обычно.

***

Правда, один Стамп все-таки не справился, и пришлось ему помогать. А Сергей, кажется, замучив Джека ускоренным погружением в человеческую жизнь, заявил, что справлять нужно в него, потому что у него уже елка готова, и домой ему идти после общего веселья тоже не хочется. И что самое странное... Было действительно весело. Совсем, по-настоящему весело, будто рядом и не было никакого Стампа. И даже сам Стамп делал вид, что никакого его тут нет. Подготовка длилась до самого вечера, а вот вечером профессор мягко поймал меня за руку. — Элек… — Да? — Послушай, а ведь у нас дома правда так ничего и не наряжено? — Да, — неуверенно согласился я. — Кажется, все уже готово. Садиться за стол ещё рано. — Хотите поехать? — растерялся я. — Нет, я хочу попросить тебя, Элек. Я удивлённо моргнул. Затем бросил взгляд на Стампа, пытающегося притворяться тенью на диване. На Джека, кажется, ищущего способа спрятаться от Сергея. И на Мика… Слишком задумчивого. И кивнул. — Ладно. Но мне понадобится помощь.

***

— Ну, потому что то, что тебя никто не хотел убивать, не избавляет тебя от ответственности, — пояснил я, на не такое уж и яркое удивление Мика. Правда, проявил он его лишь когда мы уже приехали, снова, похоже, разглядывая какую-то одну, конкретную игрушку. — Действительно. Но не уверен, что я успею. — Почему? Осталось ещё целых два часа. — Это у тебя — целых два часа, — возразил Мик, с такой странной серьёзностью, что я невольно всмотрелся в него. Но не увидел ничего, кроме улыбки, чуть грустной. — А вот у вашего Снеговика всего лишь только два часа. Он вытянул вперёд Снеговика. Бракованного, черного Снеговика. Профессор выиграл его в шахматы и, кажется, был очень-очень этим доволен. — На что?.. — я видел и понимал, что Мик всё-таки шутит, но логику не улавливал. Снег ещё не выпал, а вот грязи, чтобы слепить грязного черного снеговика хватило бы. — Ну… Ну-ка, — Мик обнял меня за плечи, и увлек на другую сторону ёлки. — Видишь, какой строгий у вас Дед Мороз? — Да. Я предлагал профессору перерисовать ему брови, но профессор отказался, сказал, что привык… — конечно, и тут имел место брак. Краска растеклась так, что Дед Мороз начал казаться хмурым. — А ты думаешь, отчего он строгий? — Оттого, что ему неправильно нарисовали лицо. — Не-е-ет. Ну что ты? — Мик смеялся, но слишком мягко. — Он такой потому, что его любимая внучка от него сбежала. На другую сторону ёлки, — и тут же по кругу вернул меня обратно. Чтобы я мог посмотреть сразу на четырёх Снегурочек: в белой, в голубой, в красной и в фиолетовой шубах. Похоже, вчера Мик все же успел начать наряжать ёлку. — Вот он и послал Снеговика её вернуть. А Снеговик, ты видишь, уже и так весь чёрный от черной работы… — Бедненький, — я улыбнулся и взял в руки несчастного, неправильного Снеговика. — Но ничего, Снегурочка добрая девочка. — Добрая, — согласился Мик, и я почувствовал, что он встал как будто ближе. И я не попытался этому мешать. — Но ещё не нагулялась. Да и хочется ли ей всю жизнь сидеть за дедушкиной спиной? А самое печальное… — голос его впрямь звучал грустно, и я почти невольно поднял глаза. А он замер, глядя на меня очень прямо, насколько можно в таком положении. И улыбнулся, как будто сдавшись чему-то. — Он не знает, как её отличить. — Но… — я так и не отводил от него глаз, растерянно. Все сильнее было ощущение, что вся эта «сказка» ведёт к странному выводу. — Это ведь легко, Снегурочка — в голубом. Так всегда рисуют… Мне кажется. — Да?.. — и он стал рассеяным. Почти безразличным. Я кивнул, скорее движением глаз. — Ну тогда у него ещё больше проблем… Потому что, он, кажется, влюбился именно в неё… Я вздрогнул. Странно. И даже приятно. Смешались сомнения, недоверие и страх, но не ледяной, а скорее… Жаждущий и жадный. — Но так ведь не бывает, Мик… — Так не бывает, чтобы бракованных Снеговиков любили настоящие Снегурочки, это так. Я покачал головой, осторожно смяв ткань на его груди. — Любовь — это так серьёзно, Мик. Так сложно, что я ещё до конца даже не понимаю, что же это такое, в том самом смысле. Но… — улыбка самому мне казалась странной. И все охватило волнением, которое трудно объяснить. — Влюбиться в того, кто так сильно старался и так сильно устал… Вполне можно. Он наклонился совсем близко. — Правда?.. А я… Не выдержав взгляда, зажмурился. И поцеловал его, очень коротко и мягко, не зная, что сделать ещё. В небе расцветали салюты, но я почти не видел и почти не слышал их. Потому что ощущения цвели ярче и гуще, и громче. Я никогда не представлял и никогда не понимал. Никогда не чувствовал того, чтобы прикосновение было так приятно. И никогда не думал, что руки бандита могут быть так ласковы. И того, что и я могу ощущать все это с таким удовольствием, не думал никогда тоже. Все смыслость. Все забылось. Остались лишь нежность и блеск тёмных глаз. — Нас, наверное, будут искать… — Будут. — Нужно идти… — Хочется? — Не хочется. Но я не знаю, что сказать, если спросят. — Что я уснул и не мог ничего с этим поделать, а ты не мог оставить дом на меня одного. — Но ты не уснул. — Нет? А мне кажется, что я во сне и очень глубоко… Я крепче обнял его, позволяя спрятаться от всего света. Не сказал больше и слова, потому что скоро он правда уснул. А утром снова пошёл снег.