Цветы Бога Смерти

—Я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю, ни-че-го. Что тут написано? Вот что это такое?       Такахаси ткнул ей в нос книгу, пальцем показывая на слово. Рика отодвинула от себя руку Такахаси и, прищурившись, посмотрела на незнакомый кандзи. — Честно говоря, я тоже не знаю. — честно ответила она.       Он опустил книгу вниз, и Рика увидела на его лице плохо скрываемое раздражение. — Не знаешь, значит. Не знаешь… хорошо. Ладно. Окей. — бормотал он себе под нос, с грохотом кладя книгу на стол и пробежался взглядом по иероглифам, после чего обвел карандашом еще один, второй, и снова показал ей. — А это что? — Вроде на «знамя» похож… — неуверенно предположила Рика. — Нет, постой… «флаг»? — Вот как. — механически произнес Такахаси после непродолжительной паузы. — Понятно… Я тебя услышал. — Что это с тобой? Ты какой-то странный.       Он вдруг посмотрел на неё и совершенно серьезно сказал: — Рика, если так и будет продолжаться, то я заработаю себе вывих мозга. — Послезавтра сенсей будет спрашивать тему, поэтому сохрани свой мозг в целом виде, чтобы ты смог им воспользоваться.       Он открыл «История учения Тхеравада» и начал читать: — «Палийская Абхидхамма — это переформулировка учения Будды строго формалино… фор-ма-ли-зи-ро- ван-ным языком, представляющая собой последовательную философскую систему. Её цель заключается не в эм… эми… блин, не важно, проверке буддийских учений, а в изложении правильной систематической интерпретации утверждений Будды в Сутре, чтобы максимально точно переформулировать его «систему». — он опустил книгу, посмотрел на неё. — У меня только один вопрос: вот что я только что прочитал?       Но ответа он не получил — Рика уже уткнулась в свою книгу, с задумчивым видом грызя карандаш.       Такахаси, откинув сборник в сторону, со вздохом повалился на кровать и тоскливо посмотрел на лежащую рядом стопку манги «Пауэр-Клинеры». Наверху как раз был выпуск, который он еще не читал. Кажется, недавно вышла и новая аниме-адаптация… Но единственный телевизор в храме стоял в кабинете у каннуши, поэтому шансы глянуть её бесконечно стремились к нулю. К тому же, послушникам было запрещено пользоваться любой современной техникой, и ничего кроме древнего стационарного телефона у них не было, хотя им даже некому было звонить, ему-то, по крайней мере, уж точно. Как-то Рика рассказала ему, что у её старшего брата был геймпад, после чего Такахаси мысленно посетовал, что вместо пары лишних вещей лучше бы она прихватила приставку. — Душу бы дьяволу продал, чтобы посмотреть хоть одну серию… — Что говоришь? — рассеяно спросила Рика, переписывая что-то на листы. Почерк у неё кривоватый, мелкий и убористый — домашки списывать было сплошным мучением. — Да не, ничего. — буркнул он, и добавил. — У тебя печенье еще осталось?       В прозекторской, где теперь помогала Рика, была девчонка по имени Шиф, которая частенько угощала её всяким вкусненьким, вроде песочного печенья с конфитюром, карамельных ирисок и шоколадных конфет. Такахаси знал, что Рика просто обожает сладкое, но всегда великодушно оставляла ему часть угощений. — Посмотри под кроватью.       Такахаси переполз на край и свесил голову. — Его там нет. — Посмотри получше. — Нет там его, я хорошо посмотрел.       Нет ответа. — Ну? — нетерпеливо произнес он. — Рика!       С громким стуком карандаш полетел на стол, и она вихрем развернулась. — Вот пристал же! Ну, ну — баранки гну! Не мешай!       Через два дня каннуши Яматоя провел тест, где было столько вопросов с кучей одинаково равнозначных ответов, что он вышел из класса вообще без понятия, что там наотвечал. Впрочем, как и все остальные.       Сидя вдвоем на берегу заросшего камышами пруда после злополучного теста, они жевали такояки и долгое время молчали, думая каждый о своем. — Может, все не так уж плохо? — первым нарушил тишину Такахаси, подтягивая согнутую в колене ногу к груди и кладя на неё голову. — Я точно уверен, что на тот вопрос про Рудраяна ответил правильно. Там ведь надо было написать, что он достиг просветления, когда увидел рисунок Будды?       Рика промолчала. Такахаси покосился на подругу. Если он, покорпев пару часов над учебниками, ушёл вчера спать ближе к полуночи, то она наверняка просидела до утра. Глаза у неё были красные, жутко воспаленные; глядя на озеро она моргала так часто, что в какой-то момент ему почудилось, что она плачет, но оказалось, что это от недосыпа они у неё так слезились. — Неважно выглядишь. — беспокойно сказал Такахаси, совсем поворачиваясь.       Реакция у неё была заторможенной — ему пришлось еще раз позвать и несильно встряхнуть за плечо, чтобы получить ответ: — А? — она не сразу откликнулась, даже вздрогнула, как будто он её разбудил. — Я говорю: ты когда последний раз спала? — Нет, мне надо прочитать три главы «Нихонги», Сейширо-сан будет вечером спрашивать… и перевести один текст на пали.       Отвечала Рика невпопад не в первый раз, и все чаще, когда он смотрел на неё, у неё был отстраненный, отсутствующий взгляд, как будто она не здесь, не в этом мире. И ему это все совсем не нравилось. — Слушай… если все-таки ничего не выйдет и мы останемся здесь, это же не катастрофа будет, верно? Я хочу сказать, ну, жизнь-то ведь не закончится? — шутливым тоном спросил Такахаси, решив, наконец, высказать вслух мысль, давно вертящуюся у него в голове, но так, чтобы не создавать накал. — Зачем ты это сказал?       Напряжение загудело в обратную сторону. «Стоит ли мне дальше говорить? Вдруг я опять ляпну что-нибудь лишнее?» — подумал Такахаси. Не то, чтобы Рика прям уж расстраивалась в эмоциональном смысле слова — она просто становилась молчаливее, чем обычно — но едва вспомнив фестиваль он вообще пожалел, что завёл разговор на эту дорожку, но давать заднюю было уже поздно. — Мы с тобой начали что-то делать только месяц назад. Остальные по три-четыре года посещают занятия, ты и сама видишь, нам приходится наизнанку выворачиваться, чтобы за всеми успевать и все равно отстаем, а рекомендовать учеников будут уже через несколько недель. Вряд ли к этому времени… — он замолчал, будто запнувшись об лежащий камень на дороге. — Вряд ли мы к этому времени сможем быть лучше всех. Или хотя бы наравне со всеми.       Рика кивнула — будто сама себе и, равнодушно спросила: — И что ты предлагаешь? Все бросить? — Нет. Не знаю… Не хочу оказаться в пролете. Это будет ужасно. Мне уже тошно от одной только мысли об этом. Может, стоит попробовать через пять лет? — Через пять лет тебе будет шестнадцать.       А, точно… Конечно же. Это Рике будет четырнадцать-пятнадцать, а его к тому времени отправят из Шинкогёку.       Настроение стало мрачным. — Когда я спрашивал тебя месяц назад, тебе тогда этот клан и даром не сдался. — вдруг сказал Такахаси. — С чего вдруг ты поменяла свое мнение?       Тут уж она, наконец, удостоила его взглядом. — Разве ты тогда же не сказал, что у меня есть шанс? — Да ведь я это не всерьез! — Такахаси изо всех сил старался придумать что-то, но мысли, казалось, бежали сразу в двух разных направлениях. — В смысле… я думал, мы просто так это обсуждаем… — Вот как, значит, «Я это не всерьез». — передразнила Рика. — Если ты устал и хочешь все бросить, то мог бы так и сказать, а не придумывать ерунду. — Да, я устал! — раздраженно выпалил он. — Меня уже тошнит от этих занятий, от книг, от зубрежки, скоро голова взорвется! Ненавижу я это все, понятно?! Мне было и без того прекрасно, я занимался чем хотел, а сейчас приходится торчать за книгами каждый божий день! Я в жизни столько не учился! К тому же, я вообще сомневаюсь, что знания в каком году произошло сражение при Бихаре или какие три неблагих корня изображены в Сансаре принесут нам хоть какую-то пользу! — Просто так нужно и всё. — Да что ты?! — произнес Такахаси так ядовито, что даже Рика скривилась. Она не ответила, снова улетев куда-то в свои мысли.       Разозлившись, он схватил её за плечи, развернул к себе и с силой встряхнул. — Рика, ты что, реально не догоняешь, как все есть на самом деле?! Каннуши позволит приблизиться к тому, кто обеспечивает весь его храм, платит за одежду, еду и многое другое только тем, в ком он точно уверен и кто ему больше всего нравится, а это, увы, не мы с тобой! Да, ты нравишься Сейширо-сану, но этого недостаточно, ведь принимать решение будет не он, а про себя я лучше вообще промолчу — каннуши Йошинори скорее начнет поклонятся дьяволу, чем позволит мне заговорить с этим Гиреем! Ты можешь сколько угодно заучивать наизусть свои книжки, но ни тебя, ни меня не возьмут, потому что мы… мы им просто не подходим.       Рика поджала губы и повела плечами, сбрасывая с себя его хватку. — Я не собираюсь все бросать, потому что у тебя появились сомнения. — она поднялась с травы. — Мне надо идти. У меня нет времени. — Рика! — выпалил Такахаси с какой-то безысходностью. — Мне все равно, когда каждый вокруг говорит, что у меня ничего не получится. Но мне обидно, когда говоришь это ты. Я думала, ты в меня веришь… Видимо, я ошиблась.       Он провел ладонями по лицу, словно хотел спрятаться от всего: от этого разговора, от неё, от всего вокруг, но, в первую очередь, от себя самого, и когда отнял их, то увидел, что она уже ушла.       Такахаси не понимал, на что она рассчитывала, когда решила, что вся эта учеба обеспечит им успех. Может, для самой Рики это был не такой уж безнадежный вариант, но него учеба была сущей пыткой.       Почти всегда он на занятиях забивался в угол, напряженный, косноязычный и изо всех сил пытался выдавить из себя что-то умное, но впечатлить своими посредственными знаниями ему, понятное дело, никого не удавалось. Раз в неделю по какому-нибудь предмету проводился опрос и в такие дни ему было хуже всего — Касивабе-сенсей и Яматоя-сан задавали столько вопросов о истории формирования нынешней государственной власти и сокровенных таинствах теологической системы синто (В каком году в Какине произошел синто-буддийский синкретизм? Да откуда ж ему, блин, знать?), что он выходил из учебного класса подавленным и задумчивым. Жилось гораздо проще, когда не нужно было забивать голову ненужными мелочами. Он знал, что начал халтурить и лениться, прогуливать, брать книгу, читать две страницы, потом откладывать и забывать про нее, и ничего не мог с этим поделать. В нем не было того мрачного, ожесточенного упрямства, из-за которого Рика проводила за книгами каждую свободную минуту. Ну не нравилось ему учится. Ну не мог он запомнить ничего из этих безумно сложных текстов и все тут.       Придя на ужин, он, как обычно, стал высматривать Рику (та приходила пораньше, чтобы занять очередь), но нигде не находил. Обведя взглядом все столы, чуть ли не каждое лицо, он понял, что ее не было. Задерживается, наверное. Он мог бы, конечно, проверить, но предпочитал держаться подальше от прозекторской. Рика не то чтобы прям уж с приветом, но действительно слегка не от мира сего, потому что возня с трупами… в общем, да, все-таки это немного странно.       Когда Такахаси сел со своей порцией бэнто за стол, Рика так и не пришла. Он уже давно не сидел во время еды в одиночестве, поэтому позабыл, как это… неуютно. Совсем непривычно. Даже еда казалась какой-то безвкусной, будто вместо окономияки он ел пресный тофу.       Быстро расправившись с ужином, он направился к выходу, как вдруг кто-то позади его окликнул.        Такахаси обернулся и увидел перед собой Юи. — Привет! — Привет. — натянуто ответил Такахаси. — Как дела? Веселый тон девочки сбивал его с толку. — Эм… да ничего. Нормально. — он помедлил и прибавил. — А у тебя? — Тоже хорошо.       Такахаси кивнул, все еще слегка растерянный — они с Юи не общались, потому ему было сложно представить, что ей от него могло быть надо. — Мм, прости что беспокою, но ты не видел Рику?       А. Вот оно в чем дело… — Извини, но нет. — сухо ответил он. — Жаль. Ну, если увидишь, передай, что я её искала, хорошо? — Юи улыбнулась ему, по-дружески, но в то же время настолько безразлично, что ему стало противно. При виде этой улыбки настроение немедленно скисло, а в животе заворачивался тугой узел, будто он съел что-то не то. Ему хотелось, чтобы только он имел право называть себя её другом, и жгучая постыдная ревность обжигала самые глубокие канальца сердца, которые годами стояли начисто высушенными.       «Передать что-то? Ага, конечно. Разбежалась» — поймал он себя на желчных мыслях, провожая одноклассницу хмурым взглядом.       Подойдя к комнате подруги, он предупреждающе постучался. — Рика?       Ответом ему было молчание.Такахаси заглянул в приоткрытые сёдзи и осторожно зашел.       «Ну и барда-ак…» — мысленно хмыкнул мальчишка. Её крошечная комната была похожа на жилище безумного старого барахольщика: на полу повсюду валялись исписанные листы, карандаши, пустые пузырьки из-под чернил, по углам, угрожающе накренившись в сторону, возвышались стопки книг, какое-то старое барахло, вроде нэцкэ в форме кошек, кроликов и лягушек, которые ей нравилось собирать, а он, при виде еще одного слоника из слоновой кости, говорил, что это барахло. Ну барахло же?       Увидев подругу, Такахаси вздохнул и покачал головой: — Вот же ж. Прямо на полу дрыхнет.       Чуть наморщив лоб, Рика спала прямо в центре беспорядка, распластавшись на животе. Подушкой ей служила исполинская громадина, которой и книгой назвать было тяжело. Наверняка если удастся её поднять и в кого-нибудь кинуть, та убьет человека с одного удара. Такахаси тихонько прыснул от смеха, подумав о том, что это была бы самая глупая смерть, которая только может быть.       Как мог, на цыпочках он прошел к вечно открытому окну и прикрыл створки. Повернулся к кровати, стянул одеяло с подушкой и подошел к подруге. Опустившись рядом с ней, он накрыл её, затем убрал раскрытую ветхую книженцию, на вид старую, как мир, и осторожно подложил под её голову подушку, поправил одеяло, подтянув его повыше и подоткнув края. Убедившись, что девочка, пусть и не на кровати, но хотя бы так точно будет в тепле, он снова глубоко вздохнул и сел рядышком.       По козырьку постукивал жиденький весенний дождик, за окном в темном дворике розовели на фоне темной стены лепестки цветущей вишни. Нога противно ныла, отвлекая его от своих мыслей и заставляя обращать внимание на изуродованную конечность. Боль никогда до конца не отпускала, словно белый шум, призванный не успокоить, а напоминать кто он и как выглядит — чтоб лишний раз не расслаблялся.       «Вот чудно: волосы чёрные, а ресницы — светлые» — подумал Такахаси, вглядываясь в лицо подруги. Вблизи он увидел, что у неё на носу, там, где белела тонкая линия старого шрама, едва-едва проглядывалась сквозь бледную кожу трогательная россыпь веснушек.       Не в силах удержаться, дрожащими пальцами Такахаси аккуратно откинул прядь тёмных непослушных волос с закрытого глаза — несмотря на восхитительный их цвет, из-за бледных ресниц они казались будто голыми. Он убрал руку, положил ее рядом с собой, но та случайно коснулась перепачканной в чернилах ладони. Сглотнув, Такахаси понял, что умирает от желания взять её за руку, и бросил нерешительный взгляд на спящую подругу. Молясь о том, чтобы она вдруг не проснулась, мальчишка протянул и осторожно оплёл её пальцы своими. Рука была бархатной, горячечной, и Такахаси сжал её чуть крепче, проводя большим пальцем по костяшкам, прочертив им все косточки.       Внезапно морщинка на переносице разгладилась, опущенные уголки рта чуть приподнялись, стирая застывшую печаль с лица — должно быть, ей снилось что-то хорошее. При виде этого его губы дрогнули в улыбке. Казалось преступлением потревожить хрупкий сон, ведь он знал, что подругу часто мучают кошмары. Если бы только он мог сделать так, чтобы его Рике больше никогда не приснилось ни одного страшного сна, то держал бы её за руку хоть каждую ночь. Такахаси словил себя на мысли, что, пожалуй, еще ни разу в жизни ни для кого не хотел сделать нечто подобное.       Каким-то образом его ладонь подобралась к её щеке, дотронулась до нежной кожи. Он судорожно вздохнул, и неуклюже отдернул её, стиснул пальцы в кулак. Ему показалось, что-то внутри него оборвалось и полетело в пропасть.       Он засучил ногами, подхватил с пола костыль, поднялся и бросился вон из комнаты.       «Придурок… придурок!»       Дождь закончился. Он шел по двору, едва замечая, что у него под ногами — все те же слова бились и бились в такт с сердцем, словно второй пульс в теле; придурок. Придурок. Придурок! А если бы она увидела? Если бы заметила? То что тогда? Он представил, как затрепетали ресницы, Рика открывает глаза — большие, самые красивые и добрые, давно уже родные, и будто кончится спектакль, вспыхнет свет в театральном зале, и хрупкое, выдуманное счастье обернется чудовищной неловкостью и стыдом, от которого не избавится, не отмыться.       Ощущая тупую боль в сердце, Такахаси, остановившись возле забора, которым был обнесен участок вокруг Хондэн, невесело рассмеялся. Какой же он убогий. Как только к нему проявляли хоть крохи внимания и заботы, он набрасывался на них, как изголодавшийся по ласке брошенный щенок, не думая о том, как жалко выглядит со стороны.       Он и не понимал даже, что в ней было такого особенного, потому что выглядела она не так, как девчонки, которыми все восхищались, например, Юзуру — взрослую красавицу, похожую на ангела, до того прекрасную, что ей полагалось любоваться только издалека, как кинозвездой. А эта была помладше его и выглядела почти простушкой: невысокая, с резкими, странными чертами лица, острыми выступами локтей и плеч — до того тощая, что, казалось, вот-вот сломается — и такая бледная, однообразная, будто всю жизнь провела в заточении, но когда однажды она прошла мимо, бросив на него мимолетный взгляд, внутри у него все обмякло. — Такахаси, ты меня слушаешь? — гаркнула Микито, наклоняясь прямо к его лицу; лицо старшей мико покраснело от негодования. — Почему ты отвлекаешься, когда я с тобой разговариваю?! Что я сейчас сказала?! — Что-то про… эм… — промямлил он, лихорадочно соображая — Боже, боже что же там из последнего-то прозвучало? — и получил затрещину. — Ты думаешь, я забыла, как ты разбил священный синтай?! Думаешь, каннуши Йошинори об этом забыл? Ты хоть понимаешь, что ты натворил, мальчишка?! И вынь руки из карманов, когда отвечаешь! Ты осквернил почитаемых ками…       «Блин, вот ведь разоралась из-за какого-то куска дерева!» — кисло подумал он, потирая затылок.       Микито все распалялась, и Такахаси, чтобы еще больше не злить старшую мико, наклонил голову, как будто внимательно слушает, а сам не мог оторвать взгляд от девчонки. Она шла рядом с очень высоким, осанистым монахом, которого Такахаси не так уж часто видел в окрестностях храма. В отличие от большинства священнослужителей с нервными движениями и равнодушными, постными выражениями лиц, его было лукавым, проказливым даже, а глубокие черные глаза смотрели по сторонам со спокойной наблюдательностью. Несмотря на внушительный рост и несвойственное для монахов мощное телосложение, двигался он легко; склонив голову и заведя руки за спину, монах рассказывал что-то девочке, время от времени посмеиваясь.       Такахаси отвернулся, но потом, не в силах удержаться, снова глянул на них. Они остановились возле каменной статуи комаину, зверя-защитника, с худым телом, широко открытыми глазами, густыми бровями и хвостом-кисточкой.       Мико, не замечая, что он уже давно её не слушает, продолжала нудеть нравоучительные лекции, после чего, всучив ему в руки девять ветхих свитков, наказав все их переписать до завтрашнего дня, наконец ушла восвояси. «Искать себе новую жертву» — зловредно подумал он, и не испытал ни капли стыда за свои мысли.       С того дня Такахаси видел её почти каждый день, то пробегающую мимо с коробками, наполненными барахлом из архивов, то с рассадой для храмового сада за Хайдэном, то с толстыми жгутами симэнава из рисовой соломы в тонких руках, больше, чем она сама. Казалось, девчонка была образцом хладнокровия, однако, несмотря на такую видимую отрешенность от всего, Такахаси был почему-то уверен, что высокомерной зазнайкой она точно не была.       Однажды, через пару месяцев, проходя мимо, он снова увидел эту девчонку — её имени он до сих пор не знал. Она сидела на скамейке, подогнув под себя ногу, и, раскачивая второй, рассматривала что-то на ветхих листах.       Ступая по перепаханной после дождя мокрой траве, Такахаси собрал волю в кулак, запихнув внезапно ставшее невероятно сильным желание развернуться обратно, и подошел к скамейке. — Что читаешь?       Та испугалась — дернулась так, что ветхие листы, лежащие у неё на коленях, упали и рассыпались по траве, и один из них пролетел дальше остальных и приземлился прямиком в расползшуюся по дорожке лужу.       «Ох, вот визгу сейчас буде-е-ет…»— обреченно подумал он, тут же, некстати вспомнив, как когда порвал струны учебного кото Канае перед музыкальным представлением мико на фестивале, та, в колотящей её истерике, чуть его не прибила. Ну да, тогда он был правда виноват, но тут-то! Могла бы и покрепче держать листы или вообще так не пугаться. Чего она такая зашуганная? А вдруг она вообще разрыдается? Нет-нет-нет, вот это точно хуже не придумаешь!       Такахаси затравлено посмотрел на девчонку, уже готовый защищать себя, как та вдруг подняла взгляд на него.       Неописуемо прекрасные глаза — два зрачка, окутанных сияющей призрачной дымкой — лишили его дара речи, и он стоял, как идиот, беззвучно приоткрыв рот. — Не мог бы ты дать одно полотенце? — раздался невозмутимый голос. — Какое полотенце? — тупо переспросил он. — Которое у тебя в руках. — пояснила девочка, бросив выразительный взгляд на его руки. Такахаси сам на них посмотрел, словно только что заметил, что он их вообще держал. — А… да, щас. — пробормотал и суетливо протянул.       Она разложила полотенце на скамейке, одними кончиками пальцев вытащила из лужицы мокрый лист и завернула его в сухую ткань. — Прости. — сконфуженно произнес, понимая, что опоздал с извинениями, но ему надо было сказать хоть что-то, потому что в тишине стоять было еще более неловко. Он бросил взгляд на один из листов, которые девочка подняла после спасения более пострадавшего собрата. — Ты что это, сказки читаешь? Они же для малышни. — Напрасно ты так. — негромко возразила та. — Она о Маэнобу и кошке Анигу. Хочешь, возьми, очень интересная. — Вот еще. Я детские сказки не читаю. — фыркнул Такахаси, и едва не дал себе по лбу. Девчонка кивнула, мол, как скажешь.       Он увидел, как она начала собирать листы, собираясь уходить. — Только не говори, что обиделась. — Мне надо идти. Спасибо за помощь. — Серьезно что ли? — фыркнул он и — не надо было этого говорить, но оно само по себе вырвалось. — Вот и продолжай читать свои сказки, тогда к тебе точно никто больше не подойдет.       Девчонка, прижав к себе листы, остановилась и посмотрела на него. Затем перевела взгляд на его костыль.       Еле слышный смешок, и девчонка ушла, скользнув по нему тем же взглядом, что в тот день. И Такахаси почувствовал себя самым последним дураком.       «Ты калека. Ты лгунишка».       Стоял прохладный зимний день, сухой, ветреный, когда он пересёкся с ней во второй раз.       Посмотрев наверх Такахаси досадливо цыкнул. Понадобилось же им строить храм на вершине холма… Сколько же в этот раз он будет подниматься? Час? В прошлый раз, когда он решил ускориться, где-то на середине пути он поскользнулся на мокрой после дождя ступени — от испуга сердце сделало кульбит, подскочив к горлу, рука разжалась и отпустила костыль. Тот полетел прямо вниз, отсчитывая преодоленные ступени. Тогда он всерьез решил, что склеит ласты прежде, чем доберется до проклятого храма.       Такахаси прошел мимо тэмидзуя, поднялся на первую ступеньку, и услышал знакомый голос. — Ты забыл помыть руки. — Не забыл. — нехотя протянул, едва посмотрев на неё. — просто не хочу. Зачем надо? — Грязь отождествляется со злом. — после краткой паузы ответила девчонка. — К тому же, это неуважение к храму. — Ну ты и зануда. — на ходу бросил он, достаточно громко, чтобы она услышала. Та ничего не ответила.       Такахаси занервничал. Ему хотелось, чтобы она поскорее смылась отсюда.       Помаявшись туда-сюда минут двадцать, но так и не дождавшись её ухода, он снова бросил взгляд на лестницу, хищно скалившуюся на него своими каменными клыками, и понял, что деваться некуда.       Пять ступеней. Десять ступеней. Двадцать. Девчонка шла позади и следила за тем, как он, медленно и спотыкаясь, поднимался по лестнице. — Помощь нужна? — негромко спросила, маяча где-то позади. — Нет. — ощерившись, ответил тот отрывисто.       «Черт бы тебя побрал, да что ты тащишься сзади?! Иди вперед!» — мысленно взвыл Такахаси, подтягивая себя к костылю, весь взмокший, напряженный, отчаянно стараясь не думать о том, как убого выглядит со стороны.       Ноги горели, будто в них всаживали горящий кол, но эту боль еще можно было как-то вытерпеть. В детстве, когда ему было лет пять-шесть, они начинали болеть накатывающими приступами, часто, подолгу, независимо от того, ходил он или лежал, но больше всего по ночам: он вертелся и метался на неласковой, неподатливой кровати от этой боли, дробившей кости, мышцы и нервы, боли, которая выдирала их заживо по частям, не зная, что с ней делать и как ее остановить. Никого не было рядом, чтобы утешить его, поэтому ему самому часами приходилось твердить и твердить себе «Скоро все пройдет» — верить в собственные слова было трудно, но думать о том, что не пройдет и полегче не станет совсем невыносимо. Через месяцы, когда боль сковывала ноги только при ходьбе, ему действительно стало полегче, но тогда он понял, что боль — это одиночество. А одиночество едва ли не хуже самой боли.       К середине лестницы больно было так, что он едва соображал, но все равно упрямо шел, отключившись от реальности и ощущая лишь обезумевшие нервные окончания. Сквозь шум стучащей крови в ушах Такахаси услышал возле себя шуршание — едва костыль коснулся каменной поверхности и он остановился, чтобы перевести дух, девчонка сделала шаг вперед и тоже замерла. — Ты меня достала уже! — взорвался он; разворачиваясь назад, мальчишка полоснул преследовательницу разъяренным взглядом. — Совсем идиотка, что ли?! Хватит плестись за мной и смотреть, как я иду! Вали отсюда!       По тому, как трепетали веки, дрожащая кисть сжималась в кулак, она видела, что ему больно, а по зеленоватой бледности на лице и судорожному дыханию, что боль невыносима. — Просто отстань от меня. — сказал Такахаси, и замолчал на мгновение. — Я серьезно. Лучше уйди.       Он порадовался, что голос звучал хоть и тихо, но твердо, и развернулся. Оставалось только одно — стиснуть зубы и идти дальше. Это он уже проходил: выключаешь мозг и ломишь вперед.       Не успел он сделать шаг, как чужая рука взяла его и положила себе на плечо. От неожиданности он отшатнулся в сторону, но его схватили слишком крепко, чтобы он смог вырваться. Вся кровь из тела схлынула ему прямо в лицо. — Ч-что ты… какого черта ты делаешь?! — Гораздо лучше, не правда ли?       Девчонка не улыбалась, но прикосновения были невыразимо нежными. Казалось, кто-то стряхнул с неё верхний слой резкости, и под ним обнаружилась мягкость, которую не углядишь невооруженным взглядом. — Ты настоящая идиотка. — пробормотал он, отвернувшись. — Как скажешь. Пошли?       Застопорившись на месте пару секунд, нетвердо стоя на ногах он все же сделал шаг вперед, и почти сразу почувствовал, как легко было идти — часть веса переносилась на костыль, а большую брала на себя девчонка, в буквальном смысле держа его на своих плечах. Ноги с каждым шагом болели все меньше, и к концу лестницы в них пропала гудящая дрожь.       Коснувшись земли, Такахаси рвано выдохнул.       Она отошла в сторону, позволяя отстраниться и сесть прямо на землю, потому что больше некуда было, опустил голову между коленями и делал глубокие вдохи-выдохи, ненавидя и презирая свое тело, которое ни черта его не слушалось. Замыленный взгляд зацепился за чужое предплечье — там, где впивались его пальцы, остались уродливые синяки. — Извини. — прохрипел он. — Я не хотел. — Я знаю.       В душе тут же всколыхнулась ярость. К насмешкам и презрению он привык куда сильнее, чем к сочувствию, и не знал, как на него реагировать. — Зачем ты это сделала? — с бессильной злобой выпалил он.       Она серьезно на него посмотрела, но на губах появилась легкая улыбка: — Знаешь, я не из тех, кто обращает внимание на такие вещи.       Он был поражен. Ему, выросшему в окружении деревенских мальчишек, тычущих в него пальцем с презрительными выкриками была неведома подобная душевная чуткость. Под чужим взглядом, в котором не было ни капли жалости, он ощущал себя растерянным и беззащитным. И внутри что-то теплеет, то, чего раньше не было.

***

— Рика не придет. — сухо сказал Такахаси. Молчание. Монах, не меняясь в лице, так и продолжал глядеть на него. — Из-за того, что она вбила себе в голову, что ей надо круглыми сутками учиться, еще и выполнять работу, она так устала, что отрубилась. Я не стал её будить.       В последних фразах мальчишки звучало такое явное обвинение, что Сейширо усмехнулся. — Что ж, тогда передай ей, что я завтра жду от неё пересказа трех глав из энциклопедии Абхидхармы. Она знает, о чем я говорю. — Не буду я ничего ей передавать. — процедил Такахаси. — Слышите?! Оставьте её в покое! Что вы от неё хотите?       Он не обладал какой-то врожденной или сверхъестественной наблюдательностью, но даже ему удалось заметить, что в черных глазах проскочило недовольное удивление. А может быть, все дело в том, что Такахаси слишком хорошо знал, как выглядит выражение досады на лице взрослого. — Ну, коль тебе угодно, чтобы все её усилия пропали даром, хорошо, можешь ничего не передавать. — покладисто сказал монах. На лице Такахаси появилась растерянность — он не понимал, что происходит. — Но я думаю, спасибо тебе Рика за это не скажет. — О чем это вы? — подозрительно нахмурился Такахаси, поморщившись— нога ныла от долгого стояния на одном месте и начала сводить. Он поспешно огляделся в поисках места, где можно сесть, но они стояли посреди сада, и таковым оказался только большой камень, лежащий возле пышно цветущих огненно-оранжевых хризантем. — А ты не знаешь? — спросил тот. Вопрос поставил его в тупик. — У нас был договор — Рика выполняет поставленные условия, и я делаю то, о чем она меня так настойчиво просила. — продолжил Сейширо, правильно истолковав его молчание. — Настойчиво… просила? — тупо переспросил он.       Монах покачал головой, рассмеявшись. — Ну и ну! Теперь понятно, ты ничего не знаешь. Хотя… это вполне в её духе, так что мне не стоило удивляться. — его смех был глубоким, басистым, зарождаясь в глубине грудной клетки этого огромного человека, и сидевший Такахаси почувствовал себя еще меньше и ничтожнее. — Да что рассказывать-то? — нетерпеливо выпалил Такахаси, сжав ладони на ногах. Его всегда бесило, как разговаривают монахи — выражаются изречениями из своих священных книг, недосказывают, недоговаривают, пускают пыль в глаза, предпочитая посеять зерно сомнения, чем сказать все прямо.       Он с безыскусной простотой сложил на груди руки. — Слышал бы ты, как она раскричалась! — вдруг не с того ни с сего воскликнул монах — Такахаси вытаращился на мужчину во все глаза. —Настоящий скандал мне устроила! «Да кем вы себя возомнили?! Вы не имеете права решать за меня, что моя забота, а что нет!» Какая же она сердитая была, совсем на неё не похоже!       Такахаси застыл — растерянно и беспомощно. Даже о боли в ноге забыл. Он был не уверен, но до него начало доходить, о чем говорил монах. — Сейширо-сан… Вы о чем? — Думаю, не будет ничего дурного в том, что я скажу тебе — ты же понимаешь, по какой причине вы вдвоем вдруг стали ходить на занятия с остальными детьми? Почему тебя освободили от работы?       Он поскреб пальцами по ноге, не в силах и слова вымолвить. — Потому что так захотела Рика. Чтобы получить возможность пройти отбор в клан Йонебаяши, вам нужно было стать послушниками храма. А так как ты физически неполноценный и не подходишь, Рика попросила меня повлиять на решение господина Гирея и взять тебя, если ее выберут одной из будущих воспитанников. Я поставил ей ряд условий, которые она должна выполнять в течение трех месяцев. Судя по твоему виду, мне не нужно объяснять, что это были за условия. «Просто так нужно и всё». Просто так нужно и всё. — Я не знал. — вот и всё, что он смог выдавить из себя, поникшим, жалким голосом. Ему стало по-настоящему дурно. — Что-то ты расстроен.       Конечно. Он снова, ни в чем не разобравшись, наорал на неё, и готов был волосы на себе выдрать от стыда.       Парень вскинул голову. — Что я могу для неё сделать? — Ничего. Ты ничего не сделаешь. От тебя все равно не будет никакого толку. — отсутствующим голосом сказал Сейширо.       И вот опять — он был пустым местом. Такахаси вновь почувствовал себя никчемным, захапистым уродцем. Ну не нравится он ему, что ж поделаешь. Конечно, Рика несравнимо способней его, но ведь можно было этого не говорить, да? Такахаси не имел ничего против и соревноваться с ней он уж точно не собирался, но его раздражало, что Сейширо-сан ведет себя так, словно как-то приложил руку к талантам Рики.       Тот увидел, как мальчишка помрачнел после его слов. — Всегда есть ответственный за происходящее — тот, кто должен взять бремя на себя. Рика не считает тебя слабым или беспомощным, она просто привыкла справляться со всем одна, так уж она устроена. Немалую роль сыграли и её близкие — отец рано бросил семью, мать на трех работах пытается прокормить детей, старший брат бросает школу, чтобы ей помочь, другой брат пример для подражания из-за своей целеустремленности освоить самую сложную профессию в мире для того, чтобы они никогда ни в чем не нуждались. Ты — основная причина, почему она так усердно старается. Того, что ты её друг более чем достаточно.       Нет. Недостаточно. Какое там «достаточно»? Он, значит, просто должен сидеть, сложа руки, и ничего не делать? Бред какой-то. Чушь собачья. — Какой текст она должна была перевести?       Мужчина поглядел на него, будто услышал что-то совершенно неожиданное. — Хочешь помочь ей? — Всё, что угодно. Только скажите.       Такахаси — с трудом, правда — смог выдержать непроницаемый взгляд монаха, которым он его смерил. Тот будто проверял через свой внутренний сканер искренность его слов. Затем он поднялся и махнул рукой, что означало следовать за ним.       Такахаси стоял возле архива несколько минут прежде, чем оттуда вышел Сейширо-сан и протянул ему три желтеющих по краям листа. — У тебя есть время до пяти утра.       Он стащил из комнаты Рики огромный словарь, и уселся за стол, не совсем понимая, с чего начать. С Яматоя-сенсеем они переводили на камбун простенькие текста из «Нихон рёики» не требующие значительных умственных усилий, но это был поэтический трактат «Токан кико» на скорописи — манъёгане. В отличие от выдержек на камбун, где буквы обычно записаны разборчиво и строго, разобрать отдельные иероглифы на манъёгане было ой как непросто и далеко не везде в этом тексте были отмечены границы предложений и фраз, отчего сложно было разделить написанное правильно. Множество форм для одних и тех же звуков, которые ещё и похожи на формы для других звуков, только если в печатном виде увидеть разницу легко, да ещё и когда знаки рядом, то вот в рукописном варианте посреди текста на неопытный взгляд разницы может вообще не оказаться. Остаётся лишь догадываться по соседним знакам, что это такое было.       Такахаси поднял глаза от текста и в этот беспросветный миг до него дошло, на какой же адский ад он сам себя подписал.       «Рика, ты дура что ли? Зачем ты вообще согласилась переводить его?! Ненормальная! Это же полный капец!».       По крайней мере, ему стало понятно, почему свет в её комнате горит до самого утра. Ему теперь вообще многое стало понятно. Неуверенно потянувшись за карандашом, валяющимся на краю стола, он засомневался, что потянет все это дело, но… выбора у него все равно не было, не так ли?       Первые четыре часа пролетели незаметно. Он не поднимал головы от словаря, лежащего по левую руку, и хлипких страничек по правую. Такахаси не спросил, можно ли делать на них записи, но через некоторое время, в принципе, это уже стало не важно, потому что текст давно был испещрен его пометками о порядке чтения, нетипичных формах иероглифов, которые он не смог узнать, приблизительно понимал значение по контексту и разметками границ предложений. Местами к некоторым иероглифам был записан мелкий текст с пояснением к чтению, но все они были написаны рукописью, поэтому кану от иероглифов тоже было сложно отличить, разве что разница в типах и направлениях штриха. Это изучают в каллиграфии, а Такахаси за полтора месяца неплохо поднаторел в ней, потому смог разобраться, что похоже на кану, а какие нечитабельные закорючки напоминали иероглифы, и находил похожие в учебнике. Ну да, метод, конечно, не самый умный, но это лучше, чем оставлять по пять дыр в каждом предложении, а по общему смыслу он поймет, чем там где нужно залатать. Он бросался от одной строфы к другой, где-то выписывая полноценные предложения, где-то лишь кусочки с пометками, и пытался придумать какой-то универсальный способ, который поможет ему разобраться, как разделить иероглифы в лигатурах, но скатывался к каким-то умозрительным схемам, ни одна из которых не казалась ему жизнеспособной.       Процедив в очередной раз что-то бранное, Такахаси посмотрел на часы — половина первого. Он горбатился над переводом почти пять часов. От того, какую гору материала ему еще осталось доделать, он себя чувствовал будто в пыточной: свет в лицо, правильных ответов не знает, провалится — все, катастрофа. Он тер глаза, взбадривался ледяной водой, подзуживал себя напоминаниями о том, как правильно он поступает, и к пяти утра, когда, наконец, работа была закончена, он был до того умственно измочален, что когда шел к соседнему жилому дому едва понимал, что творится вокруг.       Монах за минуту пробежался беглым взглядом по трёхстраничному тексту, после чего, без всякого выражения, хмыкнул: — Довольно сносно.       Такахаси судорожно вздохнул в дорожающей утренней тишине, выпустив изо рта облачко пара — «довольно сносно» ему было вполне достаточно.       Вернувшись обратно, он, съежившись, забрался в кровать и выключил свет. Такахаси лег на спину и попытался думать о чем-то успокаивающем — глициниях за окном или новых выпусках «Пауэр-Клинерах» (Почему Монстр Гангуро решил переманить Розового Клинера на свою сторону? У неё что, какая-то особая суперсила? По-моему, Оранжевый куда круче, с ним только Синий разве что может сравнится, а Розовой до них ой как далеко), но в итоге где-то с час пролежал, терзаясь неопределенностью и волнением. Через некоторое время он глянул через плечо — до рассвета оставалось чуть больше сорока минут.       Рика сильная. Ей пришлось повзрослеть и стать сильной, потому что теперь её некому было защитить. Она не позволяет себе быть беззащитной или уязвимой. Вместо того, чтобы отстраняться и убегать от обидчиков, она ни разу не боялась дать отпор, в отличие от него, уже давно привыкшего принимать то, что подсовывает ему жизнь.       Поэтому ему тоже нужно стать сильнее. Не только для того, чтобы самому иметь возможность защитить себя, но и оберегать Рику. За неприступным фасадом его подруги скрывается ранимость, покрытая сверху броней, из-за которой она защищалась и от хороших для себя вещей, заботы и поддержки. Моменты, когда Рика отдергивала руку, пряча её поглубже в карман, отстранялась от прикосновений, съеживаясь, будто покрываясь колючками, сворачивала разговоры на неприятные для себя темы, осаждая взглядом или улыбаясь — легко, но предостерегающе. В их дружбе было негласное правило, которое он окончательно усвоил после фестиваля — не спрашивать то, о чем спросить необходимо, потому что ответ услышать страшно и даже если хочешь, то никто тебе все равно ничего не скажет. Пытаться спрятать любопытство у Такахаси всегда получалось плохо, ему всегда надо было знать про других всё, но с Рикой нужно было уметь его вовремя гасить — если перед тобой захлопывают дверь, не надо пытаться её выломать. Да и этот урод так и не объявился ни разу… При мысли о нем, он неожиданно для себя пришел в ярость — хотелось измордовать его до крови, приложить рожей об асфальт и заставить его жрать с земли мусор и собачье дерьмо.       Конечно, Рика, при желании, и сама неплохо справиться, но ему совершенно не хотелось полагаться на нее, как сопливому слюнтяю. Теперь он будет протягивать руку и задвигать её за свою спину. Такахаси знал, что искренне ей нравился, ему с ней было хорошо, он доверял Рике и желал самого лучшего, больше всего на свете он хотел быть ей другом, и мысль о том, что из-за своей беспечности он разрушит её мечту привела его в ужас.       Он перекатился лицом к стене. Осталось полтора месяца. Пора было браться за ум. Учитывая то, что последние недели он практически ничего не делал, теперь придется изрядно попотеть, чтобы освоить нужное количество материала для итоговых тестов. Ему надо было сдать все очень хорошо, попасть в первую десятку, чтоб вообще на что-то надеяться.       Такахаси обернулся. На часах — пять минут седьмого. Поднявшись на постели, он потер слипающиеся глаза, после чего опираясь на изголовье кровати, пересел за стол и положил перед собой старинный фолиант с устрашающе толстенным срезом. Двадцать минут ему ведь хватит, чтобы сделать домашку по древней истории Какина? Май — Что такое нэн?       Конец весны наступил неожиданно. Воздух был влажным и нежным, как сама весна. Вовсю распустилась листва на деревьях, кучерявые облака расступались и разъезжались, чтобы показать клочки чистого голубого неба.       Они сидели в чайном домике. Такахаси пытливо глядел на монаха, в ожидании ответа на свой вопрос, когда как Рика не разделяла его бурный интерес к слову, вычитанному из шастры, которую они проходили на последнем уроке.       На вопрос Сейширо, откуда они узнали про нэн, Рика протянула ему ветхую книжечку, ту самую шастру, «Спасение украшения» с закладкой на одной из страниц. — «Истинная сущность её пустота, вид её обман, признак её мучение и рождение». — он поднял на неё глаза и вопросительно вздернул бровь. — Это же трактовка сансары. — Нет же, вот здесь. — она перегнулась через столик и ткнула пальцем внизу текста. — «Нирвана связывается с состоянием освобождения от беспокойства, свойственного бытию в сансаре. Также это состояние сознания, в котором дхармы — частицы потока сознания «пребывают в покое». Подобное состояние также можно встретить у одной из разновидности осознанным управлением аурой, называемое нэн, а именно тэн». — Нэн ведь используют хантеры, да? Это, типа, и есть их суперспособность? — спросил Такахаси.       Вот честно, меньше всего на свете Рике хотелось обсуждать хантеров, но после того, как Такахаси, умудрившись как-то связать скудную информацию из шастры про нэн с той, что он читал из книг каннуши Йошинори, ему страшно захотелось узнать про это самое нэн. — Не буду. Иди сам спрашивай. — сказала Рика, когда они сидели за завтраком. — Не могу я! Это ты с ним на короткой ноге, тебе проще спросить! — воскликнул Такахаси, тыкая в комочки риса в своем бэнто. — Ты его что, боишься? — насмешливо спросила она, откладывая палочки в сторону. Рика никогда не доедала свое бэнто целиком — закончив есть, она ставила его в центр стола, чтобы вечно голодный Такахаси мог его доесть. — Ничего я не боюсь. — буркнул мальчишка, затем увидел выражение лица подруги и закатил глаза. — Ладно, может быть, немного. Блин, тебе так сложно, что ли? — Не хочу я спрашивать ничего о хантерах. Но если тебе прямо так уж приспичило, можем пойти к Сейширо-сану вдвоем. Но говорить будешь ты. Тебя это устраивает? — Ага, лады. — беспечно согласился Такахаси, зачесывая пятерней волосы назад, с глаз.       И теперь Такахаси таращился на него так, словно сейчас ему раскроются все тайны мироздания. Для одиннадцатилетки, возводившего хантеров на пьедестал небожителей, узнать, что такое нэн было все равно что подобраться к нему поближе и прикоснутся к сверхъестественной суперсиле, которой владели эти самые высшие существа. Мальчишка ерзал на татами и не мог унять лихорадочную дрожь нетерпения. Рика, категорично сложив руки на груди, скептично фыркнула: — Пф! Нашел, чему восторгаться.       Глядя на это, Сейширо удалось лишь в последний миг удержать готовый вот-вот сорваться с уст смешок, ведь сквозь деланное безразличие все равно проступало любопытство. Ей еще учится и учить скрывать свои истинные чувства… — Нэн это наш дух. Иногда его можно назвать силой нашей воли, но для серьезного обучения нэн трактуется как способность управлять аурой, жизненной энергией, излучаемой телом. Для изучения владением ауры служат четыре основы. В порядке изучения есть основные техники: тэн, зецу, рэн и хацу. Тэн — способность удерживать ауру внутри и вокруг своего тела, не позволяя ей рассеиваться. Все испускают небольшой поток нэн, но это не более чем неконтролируемая утечка, и тэн является техникой, которая позволяет управлять таким потоком. Если тэн не даёт ауре рассеиваться, то зецу почти полностью прекращает её выделение вовне. Рэн направлено на резкое увеличение размера и интенсивности энергетического покрова вокруг тела, проще говоря контроль объёма излучаемой ауры. И, наконец, хацу, способность, индивидуальная для каждого нэн-пользователя. Хорошее хацу должно отражать характер своего обладателя; человек не сможет стать настоящим мастером нэн, если будет только копировать чужие способности. Изучив свой характер, врожденные качества и наклонности, пользователь может создать собственный подход к нэн, отражающий его личность, что впоследствии может стать уникальной техникой.       Такахаси окинул взглядом лицо напротив, и, когда монах наклонился, чтобы взять карандаш, чтобы начать рисовать, по блуждающей улыбке на губах ему вдруг подумалось, что тот что-то скрывает или, уж точно, недоговаривает.       На чистом листе бумаги после нескольких штрихов возник шестиугольник, у каждой грани которого был нарисован сложный кандзи. — Хацу делится на шесть категорий: усиление, трансформация, материализация, выделение, манипуляция и специализация. Усиление — это способность использовать ауру для усиления естественных свойств предмета или чьего-либо тела. Таким образом, пользователи с таким типом могут значительно увеличивать физическую мощь своих атак и защиты. Я бы назвал её наиболее сбалансированным типом. — он обвел следующую грань. — Трансформация — позволяет пользователю нэн изменять предметы и наделять свою ауру особыми свойствами, а также превращать её во что-то другое. Я знал одного трансформатора, который мог превращать свою ауру в огонь. Удивительное зрелище, во время боя он был практически весь объят пламенем. Выделение — это способность использовать свою ауру, испуская её из тела, манипуляция — способность управлять объектами, даже живыми, на расстоянии, материализация предполагает умение создавать объекты из ауры. Специализация — последний тип, который представляет из себя индивидуальную уникальную способность. — Сейширо поднял голову. — Кстати говоря, твой дядя — материализатор. Но ему это не понравилось, он хотел быть усилителем. — Ха! Так ему и надо. — воскликнул Такахаси; Рика отвернулась и хихикнула в сжатый кулак. — Бойцовский петух. — прибавила Рика не столько всерьез, сколько чтобы позлить Такахаси. — Чего сказала?! — вскинулся мальчишка, пнув её в лодыжку. Рика моментально дернулась вперед, и больно потянула его за прядь волос. — Ай-ай-ай, отпусти!       Такахаси быстрее молнии и схватил её за нос, чужая ладонь тут же уперлась ему в лицо, отталкивая от себя, и напоследок, в отместку, ущипнула за щеку. Он заухал и навалился на неё всем телом, хватая за плечи и утягивая вниз.       «Вот же… курица!» — подумал Такахаси, и попытался схватить её за запястья, чтобы обездвижить, но Рика была мельче и ловчее; извернувшись, она вырвалась из хватки и запустила руку ему в волосы, и дернула голову в сторону, отчего мальчишка зашипел рассерженным кошаком, после чего, перекатившись, пнула, заставив рухнуть на спину, и уселась сверху. — Я же говорю — петух! — победно расхохоталась Рика, и тут же заохала, когда он лягнул её по животу острой коленкой, сбрасывая с себя. Тут уж настала его очередь смеяться.       Где-то сбоку раздался привлекающий внимание театральный кашель. Хулиганы синхронно обернулись. — Что-то я не припомню, чтобы просил вас демонстрировать приемы боевых искусств. — Простите… — пристыженно пробормотали оба, а сам Такахаси мысленно наслаждался победой… хорошо, ничьей, но с небольшим перевесом в его сторону. Он посмотрел рядом и обнаружил, что Рика улыбалась так плутовато, что хотелось улыбнутся в ответ. В такие минуты Такахаси она нравилась больше всего. — А как определить, какой у тебя тип? — спросил Такахаси. — Нужно пройти какой-то тест или типа того?       Мужчина поднялся с места и куда-то ушел. Они с Рикой непонимающе переглянулись, но Сейширо вернулся через пару минут. В руке он держал стакан с водой, на поверхности которой они обнаружили обычный листок.       Поставив ладони по обе стороны от стакана, монах прикрыл глаза. Послышался едва слышный вздох и глубокий выдох.       Рика в изумлении распахнула глаза, когда увидела, как от чужой кожи исходит странное сияние. — Что-то должно произойти? — шикнул ей на ухо парень. Едва сумев оторвать взгляд от завораживающего зрелища, она посмотрела на Такахаси. — Ты что, не видишь? — выдавила она. Он уставился на неё. — Вижу что?       «Может, мне просто кажется?» — растерянно подумала Рика и перевела взгляд на руки возле стакана. Нет же, вот оно — чистое, белое, сверкающее сияние.       И тут — видели это уже все — со дна стакана начали подниматься пузырьки. — Ого! — ошарашено воскликнул Такахаси, так порывисто поддавшись вперед, к столу, что чуть не снес стакан. — Вода кипит?! Еще и лист крутится?! Но… это способность? — Это показывает, что у меня тип специализации. — Сейширо убрал ладони от стакана, и вода с листом сразу же успокоились. — Это действо также известно как тест со стаканом воды — метод определения типа способностей нэн. Если меняется количество воды в стакане, то это значит, что пользователь нэн является усилителем, если меняется цвет — выделение, движение листа означает манипуляцию, появление посторонних примесей — материализацию, изменение вкуса воды говорит о том, что человек является трансформатором, а любое другое изменение считается за признак специализации. — Если вы специалист, значит, у вас какая-то супер крутая уникальная сила? — спросил Такахаси, зачем-то сунув палец в стакан и попробовав воду на вкус. — Покажете? — К сожалению, не могу. По правде говоря, в этом и нет смысла — я уже очень давно не могу использовать нэн. — Почему? — Почему?... — задумчиво повторил Сейширо. — Это долгая история.       Такаси открыл уже рот, чтобы возмутиться и потребовать продолжения, но Рика остановила его предостерегающим жестом — она давно усвоила, что если от Сейширо-сана звучит фраза «Это долгая история», то тема исчерпана.       Такахаси, бросив очередной многозначительный взгляд на стакан, спросил: — А можно попробовать? — Боюсь, ничего не выйдет. Нэн не зависит от пола или физических способностей, но тест можно провести только при должном уровне владения нэн — если не сможете выделить достаточно ауры, то определить тип невозможно. — Капец! Так нечестно! Зачем мы тогда все это выслушали? — возмутился парень. — Потому что интересно, нет? — заметила Рика, но он и бровью не повел. — Нет, так не пойдет. Я хочу попробовать. — Ты слышал, что тебе сказали, дурила? Без навыка владения нэн ты не сможешь ничего сделать со стаканом!       Порыв ветка колыхнул висящие на козырьке беседки металлические колокольчики бяньчжун, и поплыла, потренькивая, дрожащая мелодия. Такахаси, насупившись, смотрел на монаха с какой-то враждебностью. — Что ж, попробуй. — со снисходительной усмешкой предложил Сейширо и отодвинулся в сторону, освобождая место, мол, прошу. — Вот и попробую. — воинственно ответил тот и сел напротив стакана.       Такахаси вздохнул положил ладони по бокам от стакана. Рика прикрыла рот ладонью, пряча кривую ухмылку, прекрасно осознавая, что тот всего лишь копирует действия Сейширо-сана и на самом деле понятие не имеет, что нужно делать.       Прошла минута. Две. Пальцы возле стакана дрожали от напряжения — Такахаси, не открывая глаз, положил локти на стол и склонился над ним, но листок оставался неподвижным. Сияние, которое исходило от ладоней Сейширо-сана, тоже не было. По большому счету, они все просто смотрели на то, как Такахаси, весь покраснев от натуги, медитирует над стаканом воды. — ПРОКЛЯТЬЕ! — раздраженно рыкнул парень, резко отпрянув; Такахаси смотрел на стакан с такой неприкрытой ненавистью, словно тот был виновен во всех бедах человечества. — Да что я делаю не так?! — С тобой все нормально? — смешливо фыркнула Рика, откровенно забавляясь его сердитым видом. — Из тебя будто демоны выходили.       Такахаси зыркнул на неё, поднимаясь, чтобы уступить место. — Я просто хочу узнать, какой у меня тип нэн! — он обратился к монаху. — Слушайте, неужели нет другого способа определить? — Если хорошо разбираться в психологии и личностных особенностях людей, то можно примерно предсказать, какой результат даст тест со стаканом, иначе говоря, какой у него, скорее всего, тип нэн. Но этот метод ненадежный и подобен определению знака зодиака по чертам характера. По моим наблюдениям, усилители прямолинейны и безрассудны, манипуляторы хладнокровны и изобретательны, материализаторы решительны и нетерпеливы, выделители легко поддаются эмоциям и простодушны, трансформаторы хитрые и довольно непостоянные, можно сказать, их сложно раскусить. А специалисты… так как этот тип является по своей природе уникальным и способность формируется, опираясь на личность человека, его стремления, мотивации, внутренние желания и страхи, то его выявление никак нельзя предсказать. — А какой у меня может быть? — с жадным любопытством спросил Такахаси. — Я бы сказал, ты либо усилитель, либо трансформатор. — ни секунды не задумываясь, ответил мужчина, правда, чуть слукавив — Такахаси полностью соответствовал типажу усилителя, но он подумал, что мальчишка разочаруется, если он назовет только один. Он посмотрел на Рику — девочка ничего не спросила, но видно было, что ей тоже интересно.       Она заметила на себе его взгляд и спросила: — А что насчет меня? Июнь       Сидеть было невыносимо. Рика задыхалась от неизвестности и нетерпения, больше всего на свете ей хотелось вскочить с места и пройтись по залу, а лучше выйти и побежать куда-нибудь далеко-далеко, но ей проходилось сидеть на месте смирно и ждать. Страх шумел в голове стаей летучих мышей. — Нашли бы кого получше, мы же тут все подохнем от ожидания. — пробормотал Такахаси; он грыз заусенец и пялился стеклянным взглядом в стену за старшей мико. Рика была с ним согласна — казалось, Микито-сан специально тянула время, молча сидя перед ними со сложенным листком в руках. Когда она увидела его, все вокруг перестало быть важным. — Вы все знаете, через неделю здесь будет попечитель храма Шинкогеку, глава клана Йонебаяши господин Гирей. Попрошу остаться тех, кого я сейчас назову, а остальных разойтись.       Такахаси со свистом втянул в себя воздух и судорожно выдохнул. Сердце бешено застучало в груди. Старшая мико медленно развернула половинки листа, прошла по написанному беглым взглядом с выражением лица, которое невозможно было расшифровать. — Канае, Саката, Рика, Эйдзи, Такахаси и Михо. Остальные свободны.       Внутри будто рассыпалась высокая башня из песка.       Выйдя из Наорайдэна она огляделась по сторонам, сбежала по лестнице и пустилась по тропинке так быстро, словно за ней кто-то гнался.       Знакомая фигура неторопливо шла по мосту, перекинутом через ручей с ледяной прозрачной водой.       Позади он услышал: — Сейширо-сан!!!       Он обернулся на голос, окликнувший его. На лице появилась знакомая добродушная улыбка: «Ну привет, дружок!».       Рика замерла перед ним, неловко переминаясь с ноги на ногу. Будь это мама или кто-то из братьев, она бы, не раздумывая, кинулась им на шею, и Сейширо-сан, вроде как, тепло к ней относился… Почему же «вроде как?» Ведь он так ей помог! Он всегда был рад её видеть, в лучах его внимания она никогда не чувствовала себя одинокой: что не мама, не старшие братья, а какой-то другой взрослый может быть с ней таким внимательным и понимающим, может посвящать ей все свое время — её поражало. Возможно, если её с Такахаси выберут, то Рика никогда его больше не увидит, но все равно она никак не могла сдвинуться с места, выдавить из себя хоть слово, чтобы выразить свою благодарность, потому что… потому что дело было не только в том, что тот ей помог.       Он стал для неё отцом, которого у неё никогда не было.       Сейширо-сан присел возле неё, опустившись на одно колено, чтобы быть с ней одного роста, но он был слишком высоким, поэтому все равно возвышался над ней. — Я горжусь тобой.       Её до того ошеломила искренняя радость в его глазах, что она расплакалась. Он обнял её крепко, по-родительски и так порывисто, что она разревелась еще сильнее. — Все-все, тихо-тихо… ну что ты, в самом деле? — монах, взяв её за плечи, аккуратно отстранил от себя. — Я нисколько в тебе не сомневался. — П-правда? — спросила Рика и почему-то рассмеялась — её до того отпустило, что она даже не слез не стыдилась. — Конечно. — кивнул он. — Я никогда не обманывал тебя. Ты всегда можешь мне доверять. — и, ласково улыбнувшись, добавил: — Ты моя умница.       От смущения отреагировала она страшно неуклюже: — Э-эм… да я… н-ну… нет же… — разволновавшись, заикаясь, пролепетала Рика; от комплиментов она терялась, никогда не знала, как надо на них отвечать, только и могла делать вид, что ничего не слышала. — Посмотри на себя, разве такая талантливая девочка, как ты, не смогла бы не справиться? — и, прежде чем она успела возразить, добавил. — Ты — настоящее сокровище.       Когда Такахаси вернулся к себе в комнату, Рика уже там была. Он уселся рядом с ней на краешек кровати, глядя не на неё, а на противоположную стену. Рика поначалу не заметила, что когда Такахаси положил свою руку рядом, их ладони соприкоснулись, и сделала то, чего никогда обычно не делала — взяла его ладонь в свою, переплела пальцы, и, крепко сжав их, положила рядом с собой.       И они с ним сидели и молчали, разглядывая решетчатые деревянные панельки на седзе. — У нас получилось. — сказала она наконец — голос после долгого молчания звучал хрипловато. — Ага. — поддакнул он, и они оба повернулись, замечая, как на лицах друг друга медленно наползает кривая улыбка. — Обалдеть.       Позднее, через много лет, иногда она подолгу пыталась определить тот самый момент, когда всё пошло прахом. Собственному рассудку она уже не доверяла, поэтому казалось, что она просматривает воспоминания о ком-то другом, о незнакомом человеке, с которым никогда больше не обменяется ни словом — бесстрастный, бесчувственный свидетель того, что происходило. Она гадала: когда Нацуки закрыл её в кладовке? Когда Ренджи отпустил её руку и ушел? Когда у неё появился первый и последний друг, который будет в жизни? Или когда она выиграла ту самую партию в шахматы?       Но она знала — тогда-то всё и случилось. Тогда-то всё и началось. И после этого уже ничего нельзя было исправить.

***

      На следующий день Рика с Юзуру стояли возле высокой двойной двери из дубового массива с увесистыми коваными ручками. Бегло взглянув на них, Юзуру постучала по двери костяшками пальцев.       Прошло всего несколько секунд, как им открыла дверь прислуга — светло-сером длинном хаори со стоячим воротником, широкими прямоугольными осодэ и хакама такого же цвета.       Юзуру поклонилась, и Рика, чуть замешкавшись, правда, повторила за ней. — Я привела одного из рекомендованных послушников. Её зовут Рика Исаги.       Последовала выдержанная пауза. — Конечно. Прошу, проходите.       Рика сделала шаг вперед и тут же почувствовала, как из её ладони выскользнула чужая. Она остановилась и испуганно посмотрела на Юзуру. Вместо уверенной собранности, с которой она сюда шла, в голову потихоньку просачивались тревога и дурные предчувствия, будто чернеющий воздух перед грозой. — Все будет хорошо. — девушка ободрительно ей улыбнулась. — Ну же, иди.       Двери за Юзуру закрылись. Она посмотрела на мужчину, который открыл им дверь — ему хватило одного мгновения, чтобы оценить её взглядом, но по морщинистому бесстрастному лицу невозможно было понять, какое конкретно мнение он о ней составил. Рика завела руки за спину и вытерла мокрые от волнения ладони об платье. Её всю прошиб холодный липкий пот. Сердце громыхало в груди так, что его биение отдавалось в ушах.       «Почему я так переживаю? Все же нормально. Я готова, я все знаю» — попыталась саму себя обнадежить Рика, но в голове было пусто — волнение просто вышибло оттуда все мысли, которые помогли бы ей собраться, упокоиться. Она даже попыталась вспомнить какое-нибудь стихотворение, хотя поэзия ей не слишком-то нравилась, но едва в памяти всплывала первая строчка, как тут же, спугнутой птицей, упархивала.       В стоящем полумраке холодная и чопорная прислуга провела её через три полупустые проходные комнаты, в каждой из которых по бокам от двери находилась охрана.       Последняя дверь открылась. Рика пару раз моргнула, привыкая к заполоненному свету пространству.       Её взору открылась богато обставленная просторная комната со старинными антикварными вазами, золоченой мебелью из красного дерева; на стенах висели вручную расписанные тушью и водяными красками на шелковой бумаге старые свитки со сценами сражения самураев или живописные изображения природы. По углам дальней стены стояли две вытянутые вазы с икебанами в стиле хэйка из лиловых ирисов, молочно-белой дейции и побегов офиопогона. Сама стена была украшена красивейшей росписью. До сегодняшнего дня Рика никогда не была в зале храмовой гильдии и её поразило, насколько же отличается он от остальной, куда более скромной части храма.       В центре зала, за широким низким столом сидел молодой мужчина — Рика сразу же распознала в нем того самого Гирея. На нем был великолепный белый мужской костюм кородзэн-но гохо, красно-коричневое косодэ с багровым поясом, расшитым золотой ниткой, и тянущимся позади сита гасанэ, являющейся показателем статуса — чем длиннее ткань, тем выше происхождение. В свете пробивающихся сквозь окна солнечных лучей казалось, что этот человек был окружен сиянием.       Рика глубоко поклонилась, как учила Юзуру, и после ответного кивка села на татами, прижав ладонями по бокам ткань кимоно, чтобы не образовались складки.       Гирей с минуту её разглядывал, и Рика вдруг увидела себя будто со стороны, его глазами: мелкая некрасивая девочка в простом храмовом темно-синем кимоно — светло-голубое, мамино, ей надеть не дали — а волосы собрали в косу, которая ей совсем не шла. Вместо того, чтобы демонстрировать спокойствие и уверенность, она, напряженная, одеревеневшая, уставилась в пол и не могла выдавить из себя ни слова, умирая от страха. — Оставьте нас.       Каннуши встрепенулся и вопросительно посмотрел на Йонебаяши. — Н-но… — попытался возразить священнослужитель. — Оставьте нас. — не терпящим возражение тоном повторил он, и тот, резко втянув в себя воздух, с трудом поднялся с татами и, в сопровождении слуг, вышел из комнаты.       Когда двери закрылись, воцарилась полная тишина. Рика осталась один на один с этим человеком, и совершенно не знала, чего ожидать.       Она взглянула на бледное аристократичное лицо и с удивлением обнаружила на нем теплую улыбку. — Я решил, тебе будет комфортнее, если здесь не будет так много людей. — у него была мягкая и спокойная манера речи. Если бы она не знала, что он мужчина, то подумала бы, что перед ней сидит женщина. — Спасибо. — её голос звучал слабо, с придыханием, и казался чужим. — Господин Сейширо сказал, что ты очень одаренный ребенок. — произнес Гирей. Повисло молчание, будто он ждал, что она опровергнет это заявление, но Рика молчала потому что не знала, как на такое отвечать. — Мне передали, что ты перевела на пали Сахасодгата-авадана за три месяца. — Да. — кивнула Рика, с опаской ожидая, что же за этим последует. Монах что, показал ему её бездарный, неумелый перевод, и теперь тот хочет обсудить её ошибки? — Во время своего обучения будущим буддистким священникам требуется около двух лет, чтобы перевести этот священный текст на данный пракрит. Мне посчастливилось ознакомиться с твоим вариантом. Блестящая работа. Никогда не видел ничего подобного. — Что?... — потрясено таращась на мужчину, выдохнула Рика. — Правда. — он кивнул и вдруг коротко рассмеялся, позабавленный изумлением у неё на лице. — Тебе никто не сказал? — Нет? Вернее… я не считаю его каким-то выдающимся. — Вот так скромность! Тут нечего стесняться.       Но Рика не стеснялась — она была в полном недоумении. — Ты сирота, не так ли? — М-м. — неопределенно промычала она, не зная, что ответить. Пот катился с неё градом. Спина стала до того мокрой, что к ней прилипла холщовая ткань не по погоде теплого кимоно, ей хотелось сунуть руку за шиворот, чтобы её отлепить от разгоряченной кожи, но лучше сразу было встать и выйти вон, чем так опозориться.       Она знала, что нужно смотреть на Гирея, но не могла себя заставить задержать на нем взгляд дольше двух секунд, и со стороны наверняка казалось, что она все время пялится на расписанную стену за его спиной. Но вместо того, чтобы рассердится, молодой человек терпеливо чего-то ждал — на его лице не было ни раздражения от её молчания, ни досады, что время идет впустую. Через некоторое время Рика заметила, что он даже особо не смотрел на неё, а лениво разглядывал окружающее убранство оценивающим взглядом.       Вдруг он повернул голову через плечо, туда, куда как раз смотрела Рика. — Тебе нравится? — Роспись этой стены принадлежит кисти Томиоки Тессай, мастеру школы Бундзинга. — тихо произнесла Рика, ковыряя пальцем ворс ковра. — Нам на живописи рассказывали. — У тебя есть любимая картина? — Есть… наверное? — ей ужасно захотелось спрятаться под стол, нет, лучше куда-то в шкаф, потому что слышала, как все ее ответы заканчивались тревожной, вопросительной, восходящей ноткой, будто каждый из них был отчаянной догадкой. Едва она представила на месте Гирея Сейширо-сана, надеясь, что это поможет ей взять себя в руки, как тут же увидела, как он удивленно приподнимает бровь, когда слышит её неуклюжие ответы. — Ты играешь на музыкальных инструментах? — Немножко на биве и кото, господин. — Какой из них тебе больше нравится?       «Никакой» — хотелось ответить. На занятия по игре и на первом, и на втором она ходила с глубоко въевшимся безразличием: отвечала, когда спрашивали, делала, что говорили, и уходила с облегчением; хоть всем и полагалось репетировать с партитурами во внеучебное время, Рика ни разу этого не делала. Ей была неинтересна ни игра на музыкальных инструментах, ни аранжировка цветов, ни танцы, ни каллиграфия — словом, все, чем обязана в совершенстве владеть настоящая мико. — Вижу, тебе не слишком интересно искусство. — добродушно заметил Гирей, потому что она продолжала смотреть на него пустыми глазами. — Что же тебе интересно?       Наверное… изучать языки и мировую историю. Она знала, сама того не желая, большие куски священных текстов буддизма и синто практически наизусть. Ей нравились сложные головоломки, шахматы, го и гунги, в которых надо было думать, потому что сам процесс размышлений был затягивающим. Но скудные знания из книг, которыми она так гордилась — это все была ерунда, гордится которыми было стыднее, чем не иметь вообще ничего. В классе она боялась, что её назовут занудой, зазнайкой или мудрилой, поэтому молчание стало необходимостью и одновременно защитой. Большинство храмовых детей, с которыми она училась, считали её странной, и глупо было думать, что ей удастся обмануть взрослого.       Рика потерла глаза и вздохнула, утомившись от безумного вихря собственных мыслей в голове.       Тут её взгляд зацепился за необычную вещь возле алтарного столика — длинный меч в темно-серых ножнах, с гардой в форме четырёхконечной звезды бронзового цвета и с черной кожаной рукоятью.       Гирей, проследив за её взглядом, обвернулся и увидел объект её интереса. — Это ваша катана? — с нескрываемым любопытством спросила она. — Да, она моя. — кивнул он; светлые глаза за очками блеснули. — Хочешь посмотреть?       Рика кивнула. Поднявшись с места, он подошел к алтарному столику. Она тайком разглядывала благородную, прямую осанку, изящные черты лица, точеный абрис щеки — Гирей был невероятно красив, красивее, чем все люди, которых она видела в своей жизни. Взяв меч, он направился к ней и сел прямо рядом, протянув рукоять и показав, как правильно держать её в ладони, после чего медленно обнажил клинок — ненамного, на ширину трех пальцев. — Нравится? — Да. Красивый… — Рика с восхищением коснулась лезвия кончиками пальцев. Гирей рассмеялся; она непонимающе уставилась на него. — Обычно девочки смотрят такими глазами на блестящие украшения или куклы, а у тебя глаза горят на опасное оружие. — Нет, правда! — запальчиво сказала Рика. — Я говорю искренне. Мне он действительно очень нравится. — Хозяин считал для себя большой честью, если гости выражали свое восхищение красотой и качеством мечей. — Наверное, таким мечом сражается настоящий воин. — зачарованно помолчав, высказала вслух мысль, размышляя, насколько же острым он должен быть. — Мне трудно поверить, что такой человек, как вы, может кого-то убить…       Ответа не последовало. Рика смутилась, поняв, что позволила себе вольность. — Простите…       Но он только улыбнулся в ответ. — Не стоит. К сожалению, меня нельзя назвать великим воином. Как видишь, я не слишком хорошо развит физически, чтобы искусно владеть этим мечом — мне сложно поднять его и удерживать подолгу в руках, что уж говорить о том, чтобы им сражаться. — он глянул на неё взволнованными голубыми глазами, глазами мальчишки. «До чего же он молод» — на вид Гирею было не больше двадцати, и он уже был главой целого клана. — Этот меч называется Хаккьокен. Он передавался из поколение в поколение в моей семье, и недавно я получил его от покойного отца. Хаккьокен издавна считался защитником клана Йонебаяши. К этому мечу относились с тем же уважением и почтением, что и к главе клана, поэтому твоя реакция на этот меч для меня так приятна.       Она приподнялась, не в силах сидеть смирно. — Мечи доставали из ножен постепенно и никогда не обнажали полностью. — продолжил он, проводя ладонью по искусно выполненным ножнам, на которых, по традиции, гравировались молитвы о победе. — Чтобы прикоснуться к лезвию, на меч клали тонкую прозрачную ткань, и только потом до него можно было дотрагиваться и рассматривать, наклоняя его к свету под различными углами. — Рика после прозвучавших слов на секунду невольно отдернула от него руку. — Доставать меч из ножен считалось грубым и непочтительным, а полностью обнажить меч значило получить в лице хозяина заклятого врага.       Рукоять была приятной на ощупь, гладкой, но в то же время чуть шершавой, словно она побывала в тысяче рук, что, впрочем, могло оказаться и правдой, и за долгое время кожа подстерлась; под ладонью ощущались крохотные царапины, из которых выглядывало скрытое древо — доказательство того, что меч преданно служил своему хозяину. Он сражался и рубил людей. — Хаккьокен вытачивали два мастера меча, Масамунэ и Мурамаса. Ты знаешь легенду о них?       Рика кивнула, порадовавшись внутри себя, что знает. — В четырнадцатом веке два мастера Мурамаса и Масамуне были великими кузнецами-оружейниками. Чтобы выяснить, чей меч лучше, они устроили странный поединок. Каждый кузнец воткнул в ручей свой меч. Листва на поверхности воды, мгновенно и без усилий разрезалась о клинок Мурамасы, а клинок Масамуне листва огибала — его катана так не перерубила ни одного осеннего листа. Мастер Мурамаса признал свое поражение, и то, что меч — оружие не агрессии, оно несет миссию мира. Сила его духа заключается в том, что он прекращает и предотвращает войну.       Гирей положил ладонь на рукоять и вернул ей меч. — Всё верно. Меч Масамунэ не был склонен к убийству — это был не просто режущий инструмент, тогда как меч Мурамасы мог только резать и не более. Сила меча, как и сила всякого воинского искусства, может быть направлена на разрушение, но истинное его предназначение — сохранение мира. За мечами Мурамаса закрепилась спорная слава кровожадного оружия с демоническим духом.       Тяжелая катана в руках Рики слегка накренилась, сползая с колен. Руки поспешно подхватили оружие за ножны, но вместо того, чтобы закрыть меч, те спустились ниже, обнажая часть клинка. Взглянув на лезвие, она обнаружила на нем иероглифы. — Господин Гирей, а что это за надписи?       Он склонил голову, очевидно, не сумев разглядеть со своего места. — Я и позабыл про них… Если Масамунэ воспринимается как символ чистоты и непорочности, то Мурамаса олицетворяет всё самое ужасное, отвратительное и злое. Говорят, что первый ковал мечи, бормоча молитву «да будет мир», а второй — «да будет ужас в мире». Меч, что ты держишь в руках — единственный в своем роде, потому что его вместе ковали Масамунэ и Мурамаса. Это дало ему название и подарило лезвию их молитвы. Хаккьокен с древнего языка означает «Зеркало». В этом мече отражены мир и добро, что проповедовал Масамунэ, но также гнев и ярость, которую вкладывал Мурамаса. Правосудие и месть, милосердие и жестокость, добро и зло… всё это отражения друг друга. Стороны одной медали. Меч это прекрасное оружие. Оно может быть красивым... Но все же меч это меч. Его создали, чтобы резать и убивать.       Рика провела пальцем по шершавым иероглифам, выкованным на лезвии: «Да будет мир». «Да будет ужас в мире». День назад       Зал храмовой гильдии был перестроен почти сто лет назад, но за это время он практически не изменился — смотря на расписную стену, густоту и богатство цветов, Сейширо будто бы видел себя со стороны, как стоял рядом с дряхлым старцем Тессаем, выводившим штрихи очень тонкой, словно сделанной из ресничек кистью. На долгие часы, наблюдая за работой мастера, его охватило ведическое спокойствие.       Сейчас же рядом с ним тоже находился громко сопящий старец, но вместо покоя мужчина чувствовал лишь закипающее минута за минутой раздражение. Взаимной симпатии у них не сложилось, но каннуши его откровенно не переносил, если не ненавидел. Почему? Да бог его знает... — Господин Йошинори, если вы задыхаетесь, я могу открыть окно. — любезно предложил Сейширо, с улыбкой обращаясь к старику. — Оставь меня в покое. — отрывисто бросил старик. — Ну-ну, ладно вам, я же только помочь хотел. — Рад, что тебе есть чему улыбаться. — Йошинори зыркнул на него мутным, рыбьим глазом. — Лично я никаких поводов для радости не вижу. — Я улыбаюсь, чтобы расположить вас к себе.       Каннуши чуть не поперхнулся, услышав его слова. — Что ты несешь такое?! — У всех моя улыбка вызывает положительные эмоции, но у вас почему-то всегда только лишь досаду. — Сейширо подпер сжатой ладонью подбородок и задумчиво спросил. — Не пойму… Как же так? — Я вижу тебя насквозь, поэтому твоя лживая улыбка на меня не действует. — Позволю себе не согласиться — я потратил очень много времени, чтобы она располагала к себе окружающих и вызывала у них доверие. Может, мне следует что-то изменить, чтобы она и вас смогла расположить? — Все, что тебе следует, так это вернутся обратно в преисподнюю, из которой ты выполз. — ледяным тоном полоснул каннуши.       Сейширо поднял глаза от поверхности стола и протянул. — Интересные вещи говорите.       Побарабанив пальцами по столу, он с разочарованием понял, что в такой напряженной обстановке обдумать свои мысли не получится. В зале храмовой гильдии часов не наблюдалось, но, судя по ощущению более чем длительного ожидания, Гирей должен был уже соизволить почтить их своим присутствием. Этому юнцу корона, которую он получил, явно на голове не жмёт. — Когда ты вернулся сюда, мы получили лишь новые неприятности. Чего ты добиваешься?       За вопросом последовала тишина. — Я ищу воплощение настоящего ужаса. — Ты таких с десяток породил!       Истерический вскрик разнесся по залу, эхом отражаясь от стен. Он поморщился. Неумение владеть эмоциями — посмешище и мучительный позор. — Лишь маниакальные убийцы, зависимые от боли других. Они считают необходимым уничтожать, чтобы оправдать свое существование. Они всего лишь люди. — раздумчивым голосом произнес Сейширо; казалось, он говорил не с ним, а с невидимым собеседником, сидящим напротив. — Мне нужен тот, кого назовут немыслимым монстром. Я хочу увидеть ад… нет... Мир в огне в глазах живого человека. Найти его труднее, чем кажется.       Каннуши все потрясено тряс головой, губы у него дрожали. — Бедные дети… бедные дети… половина из них покончили с собой… — Да. Неприятно.       Старик не выдержал, вскочил с места и кинулся к нему. Тот не стал сопротивляться, и позволил схватить себя за ворот рубашки, намотать её на руку. — Это все, что ты можешь сказать?! «Неприятно»? Для тебя человеческая жизнь всего лишь игрушка?! Что ты хочешь создать?!       Тот смотрел на него — открыто и спокойно. — Это был их выбор. Что толку жалеть их? Что я могу сказать им? Какой смысл каяться в грехах? — улыбнулись ему черные глаза. — А вы… знайте свое место, господин Йошинори.       Со свистом втянув в себя воздух, старик разжал сухопарую ладонь и отпустил его. В воцарившейся тишине было слышно глубокое и частое дыхание. Сколько раз он видел эту поволоку страха на чужих глазах? Не счесть. Этот человек был для него никем, ползающей дрожащей тварью, и как всякая тварь не способная ни на что, кроме как исполнять чужую волю. А пресмыкаться перед червем он был не намерен. — Если бы не я это место давно бы уже сгнило, а вас бы отослали обратно в дыру, из которой выползли вы. Служить священником в концентрационном лагере среди смертников и пожизненно заключенных насильников, воров и убийц, наверное, то еще удовольствие. По сравнению с тем местом, здесь жизнь должна быть райским блаженством. Хотите вернуться туда?...       Распахнулась дверь. Каннуши тут же потерял интерес Сейширо — в санро-сё, в сопровождение прислуги, зашел молодой человек. — Г-господин Гирей! — нервно воскликнул Йошинори, вскочив с места. Направившись вперед навстречу важному гостю, каннуши запутавшись в длинных церемониальных одеяниях, чуть не рухнул, но этого не случилось благодаря вовремя подставленной руке второго человека, находившегося в этой комнате. — Будьте осторожнее, Йошинори-сан. Вы уже не в том возрасте, чтобы быть таким прытким. — с едва уловимой насмешкой произнес Сейширо. Тот выдернул свою руку, словно боялся заразиться от него чумой.       Полы длинной сумаховой хаккамы в узорах павловнии, феникса, мифического животного кирин, шуршали по мраморному полу, из-под которой при каждом шаге виднелись парчовые носки сокай. Во всем великолепном одеянии он был больше похож не на молодого наследника великого клана, а скорее на королевскую особу, но в этом не было ничего удивительного — из всех знатных семей клан Йонебаяши наиболее приближен к его величеству.       По-девичьи узкой ладонью Гирей отбросил с глаз длинную прядь волос цвета кварца, и протянул её каннуши, позволяя прикоснулся к ней лбом. — Господин, благодарим за то, что почтили нас своим присутствием. — Какой радушный прием. Давно меня так тепло не встречали. — шелковым голосом произнес Гирей. Он отнял руку и, повнимательнее взглянув на каннуши, осведомился: — Вы неважно выглядите. Надеюсь, со здоровьем все в порядке?       Каннуши улыбнулся — скорее гримаса, чем настоящая улыбка. — Благодарю за беспокойство, слава ками, мне не на что жаловаться. — Чудесно. Я рад это слышать.— прозвучал бархатный тембр гостя. — Господин Йошинори, не сочтите за неуважение, вы не подождете меня? Мне нужно обсудить несколько вопросов с Сейширо-доно. Я сразу вернусь к вам. — К-конечно… — пролепетал старик. Гирей улыбнулся. Каннуши при виде этой сладкой, медоточивой улыбки вздрогнул.       По незатейливому саду меж невысоких безмятежных деревьев петляла тропинка с цепочкой квадратных каменных плит, которая вела к веранде Наорайдэна, залу, куда священники удаляются после подношений богам.       Гирей с задумчивым видом остановился возле можжевелового дерева, коснувшись темно-зеленой, отливающей синевой хвои. — И когда ты собираешься вернуться в столицу? Уже почти год прошел. Кси-Ю и Ча-Р недовольны твоим положением. Много слухов ходит о том, что Хейл-Ли ослабила свои позиции. — Пусть болтают. Это не имеет значения. Пока что… — Они, как никак, беспокоятся о балансе. — усмешка соскользнула с губ молодого наследника, и насмешливое снисхождение в ней рябью прошлось по лицу, отразившись влажным блеском в прикрытых глазах. — В этой стране ни у кого и мысли не возникает, что кто-то может осмелится пойти против устоев и нарушить этот самый баланс. — Это всего лишь страх. Не стоит относится к ним так строго, семьи боятся того, что если система пошатнется, то они потеряют то к чему привыкли. Власть. Богатство. Люди. Важнейшие ресурсы. Материальные ценности ограничены и чем больше людей, нуждающихся в них, тем меньше получишь ты. И чтобы некоторые не потеряли то, что имеют, многим придется остаться ни с чем. В их понимании, это и есть баланс. Тоже самое с силой. Военная сила — самый эффективный метод распределения богатств, именно поэтому те, кто не имеют, не должны получить силу. Иначе бунт, затем восстание, революция, а там недалеко и до гражданской войны. — Я всегда считал, что на войне наживают огромные состояния. — тропинка вильнула влево, к сайкану, откуда открывался вид на центральную часть храма. — С этой точки зрения баланс не так уж важен, если есть возможность увеличить свое богатство. — Верно подмечено, но ни Кси-Ю, ни Ча-Р не пойдут на это. Они слишком боятся короля и существующих устоев. Иерархия, классы… все это оказывает на людей давление куда больше, чем мы предполагаем. — Но при этом, что касается внешней политики, Какин никак нельзя назвать смиренным. — Ты при Нурарихён? — Боже мой. — покачав головой, Гирей рассмеялся. — По правде говоря, это было что-то с чем-то! Сплошные заголовки: «Какин завладел территориями в Федерации Очима», это все равно что смачный плевок в лицо «Большой Пятерки» — «Мы берем то, что хотим, и нам все равно, что вам это не нравится». — Напоминает кое-кого, кто стал главой клана, нарушив все существующие правила. — с улыбкой заметил Сейширо. — Ждешь моего ответа? — холодно поинтересовался Гирей. — Ты считаешь, что займешь место отца, но достоин ли ты этого? — Намекаешь, что это место должен занять кто-то другой? Кто-то, кто будет одной из твоих марионеток, которым ты промываешь мозги?        Сейширо вздернул бровь, не без труда подавив нарастающее раздражение. Этот дерзкий юнец… Слишком много о себе возомнил. — Мне известно всё о твоих проделках. — Что я могу сказать, у каждой зверушки свои игрушки. — легкомысленно отозвался молодой человек, разводя руками. — Ты же знаешь, что случается с теми, кто слишком много болтает? — Я и не думал ссорится с тобой. Если мы хотим победить, то должны играть на одной стороне, в особенности против остальных семей. Господа Лонгбао и Ли считают нас дикарями, не скрывающими своих когтей, поэтому осторожничают нападать первыми. До церемонии деликатно управится с ними будет просто, но… мало ли что может произойти за девять лет, не так ли?       Девять лет это большой срок. Мир менялся до неузнаваемости и за более короткий. Чем больше времени требуется для исполнения плана, тем сложнее держать все под контролем. — Так ты не думаешь возвращаться? — спросил у него Гирей в тот момент, когда они остановились. Тропинка подвела их к вытянутым одноэтажным зданиям, откуда даже с такого расстояния доносились звучные голоса. — В следующем месяце. — ответил Сейширо скорее для того, чтобы поставить точку в этом вопросе. — Раз ты собираешься обратно, то это значит, что ты нашел его?       По двору прокатился разрозненный хор детских голосов — седзи распахнулись, и на веранду хлынул поток радостно возбужденных детей. День клонился к вечеру, солнце давно зашло за кацуоги, расположенного выше всех, на шпиле крыши хондэна, значит, закончилось последнее занятие. Не успев покинуть учебный класс, несколько мальчишек, сцепившись между собой, успели устроить потасовку, катаясь по траве, как неугомонные щенки. Из соседнего сёдзе, элегантной стайкой, придерживая свои музыкальные инструменты, выплыли с урока игры на биве маленькие мико. Увидев на пути драку не на жизнь, а на смерть, они с волнением переглянулись и пошли в другую сторону, боясь попасть под раздачу.       Глаза Сейширо на миг расширились, и Гирей это заметил. Его взгляд был направлен на невзрачную худенькую девочку с серьезным, умненьким лицом. Она вышла одна из последних, задержавшись на лестнице, чтобы перехватить учебники и тетради в руках поудобнее. — Не сподручнее было бы носить их в сумке? — заметил молодой человек. Сейширо молчал, не обращая на него внимание.       Девочка начала осторожно спускаться, с трудом смотря себе под ноги из-за количество вещей в руках, как в этот момент перепалка, находящаяся в самом разгаре, где вот-вот определится победитель, вдруг переместилась к лестнице — один из мальчишек толкнул другого, и тот врезался спиной в столб, заодно задев локтем и её. Девочка отшатнулась в сторону, не устояв на ногах, споткнулась на последней ступеньке и упала, не удержав не только себя, но и вещи, вылетевшие из её рук на землю. — Ох. — невыразительно раздалось рядом. Гирей, хмыкнув, повернулся к нему с выражением недоумения на лице. — По-моему, ничего особенного. — Я всегда считал, что с талантливыми людьми также как с извращенными преступниками: ими являются те, кто вызывает наименьше всего подозрений. — Да, действительно, тут подозрениями и не пахнет. — он поправил на носу очки в тонкой оправе и сказал. — Что же в этом неловком оленёнке такого особенного?       Стояла мёртвая тишина. — Обучение — это создание личности, которая подходит под требования общества. Я хотел провести эксперимент и посмотреть, как при должной мотивации она справится с огромным количеством материала за короткий срок. — Насколько коротким? — Обычный человек справился бы через год. Рика продемонстрировала уровень самодисциплины, не свойственный большинству людей, логически направленное мышление и способность оценивать вещи непредвзято. Такую феноменальную способность к обучению я видел только у принца Церидниха. — Ничего удивительного, он всегда был особенным. — сказал Гирей, как ему показалось, с завистью. — Раз ты так говоришь, значит, она чего-то стоит. А что остальные? — На твое усмотрение. Но её нужно взять с мальчишкой-калекой. — Ты шутишь... — недоверчиво хмыкнул молодой человек. — Глядя на изувеченных детей, конечно, сердце кровью обливается, но что мне с ним делать?       Сама мысль о том, что у Гирея может быть сердце, была абсурдной. Физиологически, разумеется, оно есть, но на этом другие его смысловые обличья и заканчивались. Из-за этой мысли он не сразу подыскал верный ответ: — Ей можно манипулировать, используя привязанность к этому мальчишке. Можешь поверить, Рика приятно тебя удивит. — Ясно. Ты не ищешь легких путей. — Это самый эффективный путь. Людей, в особенности детей, достаточно просто контролировать их же собственными чувствами. Любая вера держится на этом очевидном знании, а управлять миллионами куда труднее, чем девятилетней девочкой для которой благополучие дорогого друга важнее собственного. — Как мило. — елейным тоном произнес Гирей. Сейширо хмуро усмехнулся. Что милого он смог из его выцедить из его слов одному только богу известно. — Мне пора идти.       Он кивнул. Обсуждать больше было нечего. — Совсем забыл спросить. — Сейширо остановился, обернулся через плечо. — Кто хотел моей смерти?       Молчание. Мужчина отвернулся, но он успел заметить, как чужие губы тронула улыбка. — Шиота. Твоя тётка всегда была коварной женщиной. — следом — гулкий, вибрирующий смешок. — Расскажу, когда вернусь.       Он перевел взгляд на двор. Там уже никого не было.       Дети восприимчивы. Их юный разум гибкий и изменчивый, а память, дабы защитить неокрепший рассудок, заставляет их забывать о печальном опыте. Благодаря этому они быстрее чем взрослые переживают ужасные события. Травмированные дети недоверчивы, но они искренние и легко подаются внушению. Дети — чистый лист. У них отсутствуют ценности. Отсутствует понимание что хорошо и что плохо. Какой поступок может называться правильным, а какой — дурным. Взросление ребенка целиком зависит от взрослого, который его растит. Потому ребенок это сокровище — из него можно сделать что угодно. Скосить грани добра и зла. Сломать его разум и волю. И чтобы сделать это, нужно забраться в его душу, в самые глубинные потёмки, и разорвать её на части. Только так можно причинить ему боль, от которой он никогда не оправится, боль, которая напугает и изменит его навсегда. Лишит его возможности любить и быть любимым.       Сделает его свободным.       Отсутствие возможности любить это наибольшая привилегия, которую только может получить человек. С иной стороны, не это ли высшее проявление любви — даровать силу, которая позволит ему выжить в нашем уродливом мире? Он так жесток и несовершенен, что в нем по определению нет место такому чувству, как любовь, делающее человека хрупким, уязвимым, еще более ничтожным, чем его задумала природа. И все же люди так отчаянно цепляются за любовь словно не могут без неё жить. Человек, находящийся в плену у эмоций — симпатии, дружбы, ненависти — никогда не будет свободен.       Жить по заповедям и правилам куда проще, чем ставить собственные границы дозволенного… И куда проще, чем от них отречься. Отречься от рабского мышления, от людских законов, отринуть общепринятые нормы добра и зла, и действовать лишь по собственной воле.       Если бы только он смог увидеть совершенное существо, о котором так мечтал, о котором молился всем существующим богам от Будды до небесных ками — превозмогающее над одиночеством, отринувшее человеческие чувства и желания, придуманные границы, предрассудки и заскорузлые обычаи.       Существо, свободное в своей воле.       Существо, которое займет место Бога, того, кто тысячи лет занимался лишь тем, что утешал слабых и униженных.       Существо, которое своими руками схватит и разорвет помойку, называемую миром, на части.       Он поднял глаза к небу и глубоко вздохнул. Что ж, стоило подождать столько лет, раз за разом терпеть неудачу, испытывать отчаяние и безысходность от того, что план, выстраиваемый десятки лет, не мог достигнуть конечности из-за недостающего звена. Пробираться сквозь десятки, если не сотни, безликого бездарного отребья, чтобы найти необработанный алмаз. Он усмехнулся. Ирония высшей степени непревзойденности, почти что божественная. Рика стоит всех этих усилий. В отличие от Ренджи. Горечь разочарования после того, как было возложено столько надежд до сих пор порой сворачивается на языке едким поражением. Да… Это печально. И все же, он благодарен ему за такой ценный подарок.       Все, что теперь ему было нужно — время и терпение.       Подожди. Просто подожди. Если в этот раз я все сделаю правильно, не будет ничего, что стояло бы на моем пути.