Trinitas

      Сеть вырастала из-под земли второй стеной с оглушающим гулом, будто сами шайтаны рвали глотки, сотрясая небо злобным воем. Син попятился, оглушенный и дрожащий в ужасе, глядя на то, как громада переплетения толстых канатов стремительно разделяла его с товарищами — кочевниками и джафарцами, что бросились вперед на захват центра, опьяненные кажущейся скорой победой. Но навальцы оказались хитрее, даже не имея внутренней стены они сумели остановить захватчиков. И, пока растянутая сеть продолжала подниматься, лучники с башен уже начали обстрел.       За плечо дернула рука Зайту и Син оглянулся на друга, смотрящего в ответ дикими, первобытно испуганными желто-зелеными глазами. Если бы Зайту не насторожился гулу и не удержал, Син мог бы оказаться там, по другую сторону, в западне.       Началась неразбериха. Впереди голосами накибов звучало «Не сдаваться!», позади кричали «Отступаем!», башни разразились дождем из сверкающих в лучах солнц стрел, который беспорядочно обрушивался, поражая все на своем пути. Чем больше была цель, тем чаще в нее попадали: Сина пронзило в спину лишь одной стрелой, в то время как Тахир поймал собой уже три. К моменту, когда хотя бы части солдат от армии Джафара удалось покинуть зону обстрела, на улицах и площадях под громадой растянувшейся сети остались лежать сотни стонущих, а то и вовсе безмолвных тел. И стоило атаке стрелами закончиться, как откуда-то из укрытий выступили верховые солдаты с тяжелыми боевыми луками в руках, укрепленными металлическими наконечниками в виде лезвий, подходящих для ближнего боя — наверняка их послали добить тех, кого не достали лучники.       Враги ворвались на улицы и принялись рубить головы раненых. Джафарцы и бади старались защититься и дать отпор, но из-за ран от отравленных стрел были слишком слабы. Тела с грохотом падали на землю после каждого нового взмаха лука и кочевник слышал, как этот звук становился все громче и ближе. Син и Зайту постарались скрыться в садах, но заметили за собой преследование и как можно скорее опустили Тахира в высокую траву, где он вполне сошел за мертвеца. К моменту, когда навальцы были слишком близко, беты успели только выйти на несколько шагов вперед, чтобы сражение не захлестнуло оставленного за спиной альфу. Полные ярости всадники бросились к ним, словно голодные шакалы, и обрушили на такубы удары лезвий луков.       Син сразу почувствовал, насколько слабым его сделал яд, ведь напор навальцев оказался невыносимым. Он мог лишь отступать и прикрываться щитом, пока удары задевали его со всех сторон. Зайту чувствовал себя не лучше и уже не пытался атаковать, а лишь отступал и уводил врагов подальше от Тахира. Альфа же не мог оставить его на растерзание, поэтому из последних сил постарался встать на ноги. Шевеление заметил навальский всадник и уже занес лезвие над головой Тахира, как внезапно на его защиту поднялся ветер. Резкий порыв полоснул врага по рукам и вырвал из них лук, а затем пролетел между деревьями и напугал ездовых варанов. Те попятились, обезумев, и унесли всадников в противоположном направлении. Син мысленно поблагодарил неизвестного омегу, сотворившего этот барьер, и не теряя времени бросился к альфе.       Страшась быть обнаруженными, Син и Зайту подхватили Тахира под руки и поспешили укрыться в зелени среди пальм, лиан и папоротников. Плечо тяжелил вес Тахира, которого они вдвоем почти тащили на себе — глубокие раны с каждой уходящей минутой все больше ослабляли обычно крепкого альфу, лишая крови, а вместе с ней и силы держаться на ногах. Переплетенные кроны деревьев, нависающие над крышами домов зеленым куполом, скрывали беглецов от взора лучников с башни. Пока что втроем им удавалось прятаться в тени, бродить переулками и даже не попадаться на глаза навальским всадникам, которые преследовали отступающих из армии Джафара с остервенением и настойчивостью, но только ненадолго — пока не сумеют добраться до стены. Несмотря на то, что им посчастливилось избежать оказаться заточенными за сетью без возможности выбраться из ловушки, положение оставляло желать лучшего: стоит только начать карабкаться по стене, как они выйдут из-под защиты деревьев и станут мишенями лучников с ближайшей башни.       Тахир был широким и крупным, а еще тяжелым, очень тяжелым альфой, под весом которого, хоть и поделенного на двоих, у Сина подкашивались колени. Виной слабости были полученные в битве раны или же неизвестный яд, которым оказался смазан наконечник поразившей его стрелы? Моментами мир перед глазами мутился и все норовил опрокинуться, но, как бы тяжело не приходилось, он продолжал двигаться вперед, подгоняемый спешным шепотом Зайту:       — Идем же, Син, — командовал бета тихо и отрывисто. Но, когда Син не без труда привел тело в движение, последовал новый приказ: — Стой, погоди, держи его, держи!       Тахир и в самом деле чуть не ускользнул из внезапно ослабших рук Сина и он вцепился в товарища что есть мочи, страшась уронить — едва ли тогда даже вдвоем они сумели бы вновь поднять его на ноги. Стрелы определенно были отравлены и яд действовал на альфу быстрее, чем на Сина. Меж тем Зайту жарко шептал супругу, тяжело и с отдышкой:       — Свет мой, держись, осталось еще немного. Потерпи, скоро выберемся из этого Джаханнама.       Но как бы не старался Зайту сохранять спокойствие он не мог скрыть отчаяния в своем голосе. Раненый и, вероятно, отравленный супруг все реже откликался на его голос и все хуже держался на ногах. Другой на его месте и вовсе давно свалился бы без чувств, но Тахир упрямо двигался вперед, пока голос Зайту вел его, хотя глаза альфы казались все более пустыми, будто он перестал соображать и полностью покорился инстинкту хашашина.       Было тяжело видеть сильного Тахира столь ослабшим, а Зайту столь отчаявшимся, но все, что Син мог сейчас сделать для друзей, это оставаться в сознании и не останавливаться.       В полумраке они брели вдоль широкой улицы, укрытые тенями опутанных листвой домов, слыша невдалеке крики и звон, топот и стоны. Тяжелый запах мокрой земли и влажной от крови травы застревал в горле, вызывая першение и тошноту. Обливаясь потом от сырости и натуги, втроем они наконец увидели впереди ворота в стене. Стражников рядом не наблюдалось, но такие труды были ни к чему — опущенные решетки никому не позволили бы сбежать, оставляя к свободе единственный путь — наверх.       Зайту повел их вдоль стены, задирая голову вверх и будто пытаясь отыскать что-то. Выбираясь из пыла битвы, развернувшейся по обе стороны сети прочных зачарованных канатов, Син слышал приказы об отступлении. А значит командиры должны были этот самый путь отступления организовать. Уж могущественные джафарские омеги наверняка могли что-то придумать, верно?       Вдоль стены в воздухе зависла песчаная лестница, ведущая к вершине — своей магией ее сотворили омеги, позаимствовав песок по ту сторону. Син чуть не рассмеялся, глядя на то, как кочевники в синих платках и джафарцы в синих одеждах поднимались по этой лестнице, взбираясь на стену и оставляя город, давно зовущийся Джаханнамом, позади. Песок и магия! Их спасет песок и магия!       Но Син не успел даже толком прочувствовать свою радость, когда стрела пронзила шею одного из кочевников, отчего тело накренилось и полетело с самых верхних ступеней. Падение сопровождала тишина, оттого ужасающий звук удара об землю — треск разрываемой плоти — прозвучал особенно громко. Навальцы не желали оставить им и шанса на спасение.       Однако другого варианта не было, единственный путь к отступлению пролегал через эти ступени, вверх до самой стены и в пустыню. Поддерживая Тахира, Син с Зайту как могли спешно поднимались по слишком узким для троих ступеням. С трудом балансируя на краю на нетвердых ногах, Син едва удерживал тяжесть полуобморочного тела товарища. Пытаясь сконцентрироваться только на движении вперед, он старался не смотреть вниз, но взгляд то и дело в страхе метался. Внезапно он зацепился за стремительное светлое пятно, что по главной городской дороге неслось в сторону ворот — это от быстрого бега метались по ветру длинные пряди льняных волос Марджана-накиба, что верхом на Яране спасался от преследования целой группы навальцев с тяжелыми луками. Их ящеры не были столь же быстры, как гепард джафарца, однако луки стреляли далеко и попадали метко: из плеча Марджаны торчала стрела, а Яран был не так стремителен, как помнил Син, и явно прихрамывал на заднюю лапу.       Сердце в груди забилось с неистовой силой при виде омеги в беде, оно рвалось желанием немедленно кинуться на помощь… Но Син не мог. Плечо тяжелил раненный Тахир, рядом от натуги сипло дышал Зайту, а там, за пустыней, совсем другой, черноволосый и черноглазый омега пообещал ждать. Иса почти ничего не сказал на прощание, провожая уходящую армию, но в его глазах было столько мольбы, что Сину не нужны были слова, чтобы понять. Син обязан вернуться. Пусть он пока не совсем понимал, кем они были друг для друга и кем еще могут стать, но там, перед сетью, осознавая, что был непозволительно близок к смерти, больше всего Сина напугала одна мысль: если его не станет — Иса останется совсем один.       Они поднялись выше и прежде, чем зеленый лиственный полог скрыл из виду Марджану, Син успел заметить, как к погоне позади добавились преследователи с других направлений. Накиб оглянулся, Яран попятился, но пути отступления не нашлось и в следующее мгновение на них бросились со всех сторон. Светлый образ исчез в толпе врагов и сердце Сина на мгновение замерло. Тело бросило в жар от осознания, что происходит там с накибом, а точнее уже с его бездыханным телом. Душа разрывалась от боли и ярости, но кочевник не мог позволить себе горевать, пока не вывел товарищей из Наваля.       Меж тем лучники с башни заметили три неповоротливые фигуры беглецов на возведенной магией песчаной лестнице и начали обстрел. Металл наконечников сверкнул в лучах солнц, Син приготовился принять боль, с которой стрелы вонзались в живую плоть, но удара не последовало, только порыв ветра мазнул по плечу, загораживая кочевников от смертоносного ливня. Вскинув лицо вверх, Син увидел двоих джафарских омег, что бесстрашно возвышались на стене, протянув вперед руки, и творили свое колдовство, создавая защиту для отступающих. Надежда на жизнь неугасимо и жарко вспыхнула внутри, подгоняя двигаться быстрее, подниматься без промедлений, превозмогая слабость и тяжесть.       Сосредоточенный на кажущемся непосильным подъеме, Син не сразу заметил, что солдаты армии Джафара больше не были на стене одни: по каким-то ведомым лишь им проходам на нее взобрались навальские воины, на смену убитым товарищам. Враги беспощадно вырезали раненных беглецов, которые вставали у них на пути, загораживая собой поддерживающих магию омег, не способных отвлечься — иначе песчаная лестница рухнула бы вниз вместе со всеми людьми, а оберегающий от стрел ветер затих.       Кочевники были уже почти на самом верху, оставалось протащить Тахира всего на несколько ступеней, когда Зайту вдруг скинул всю тяжесть супруга на Сина и в пару прыжков взобрался на стену, врезаясь в нападавших с такубой. Лезвие взметнулось в воздух, пошатнулся оберег на рукояти — тонкая, едва заметная черная косичка, — и внезапное вмешательство спасло одного из омег от неминуемой гибели.       — Выведи его! — успел лишь крикнуть, отбивая атаки навальцев.       Сину казалось, что у него вот-вот переломится хребет под весом полуобморочного Тахира. И все же он преодолел сначала последние ступени, а затем прошел мимо залитых кровью тел навальцев до противоположной стороны, где далеко внизу расплескался песок. Еще один омега, чье лицо было белым и измученным от использования магии, поддерживал вторую лестницу, ведущую в пустыню. Нетвердо стоящий на ногах, Син не представлял, как ему спустить Тахира, но он должен был. Покачиваясь, шаг за шагом он преодолевал ступени, балансируя весом товарища, которого руки уже с трудом удерживали. Син слышал сверху лязг сталкивающихся клинков, крики и предсмертные хрипы, но не мог ни помочь, ни просто оглянуться, рискуя потерять зыбкую устойчивость и упустить Тахира из своих рук. А защитникам на стене, судя по всему, становилось все тяжелее сдерживать натиск. В какой-то момент рядом оказался Зайту: из его ноги торчало обломанное древко стрелы, а сам он пошатывался, отбиваясь от выпадов навальца, теснящего на узкой лестнице. На середине спуска внезапно что-то толкнуло в спину, Син покачнулся — и потерял равновесие.       На миг перед глазами помутилось, мир перевернулся. В падении зрение Сина успело выхватить лишь движение остро заточенного лезвия, что неотвратимо неслось к шее Зайту. Син понял раньше, чем успел бы увидеть, как Зайту на ступенях стало два: медленно осевшее тело и голова в синем платке, зажатая в руке навальского солдата. А затем лестница рухнула, осыпавшись песком.       В следующее мгновение мощный удар сотряс Сина так, что треснули кости, а дыхание начисто выбило из груди. Казалось, он вот-вот задохнется… но легкие вдруг расправились, рвано втягивая воздух. Син закашлялся хрипло, обливаясь слезами и весь дрожа. Тело разрывало болью, но с немыслимым усилием он сел. Слезящиеся глаза шарили вокруг пока он не нашел…       Сердце рухнуло куда-то в живот и забилось тяжело и гулко, пока конечности немели. Горло саднило — кажется, он вопил. А потом полз, опираясь на переломанные кости, по горячему песку. Оглохший, даже не слышал, что кричал, но очень хотел, чтобы тот, кого он звал, откликнулся. Но как бы Сину ответила голова без тела?       Окропляя кровавый песок прозрачными каплями, Син склонился, протянув занемевшие руки к застывшему лицу. Коснулся дрожащими пальцами еще теплой щеки, поднял за разбитый затылок. Обернул край кровавого платка вокруг обрубка под горлом. Пригладил встрепанные темные косы, пропустив меж пальцев в ласковом касании. Посмотрел в последний раз в яркие зеленые глаза, что в свете солнц бликовали желтым. Стеклянные глаза, устремленные к небу невидящим взглядом. Трясущейся ладонью Син провел по лицу, смыкая недвижимые веки. Зайту был мертв.       Что-то происходило вокруг. Выжившие, которых Син успел заметить со стены, пришли в движение. Звуки крика и рева слабо доходили до Сина, совсем не волнуя. Его вынудило поднять голову лишь осознание, что полный отчаяния и скорби голос был знаком. Тахир.       Альфа бесновался. Его мотало от распростертого тела супруга, над которым он голосил в муке, до осмеливающихся приблизиться людей, на которых Тахир нападал в ярости. Джафарцы должны были понимать как опасен альфа-хашашин, потерявший своего бету — единственного, кто способен усмирить и вернуть рассудок. Солдаты в синих одеждах и немногие выжившие кочевники заволновались, но Син видел, что Тахир вовсе не был проблемой, с которой некому разобраться: раны, яд и падение уже убивали его, а неожиданное возбуждение было лишь последним безнадежным рывком существа, которое ждала неотвратимая гибель. Тихо наблюдая за тем, как альфа то рыскал вокруг, то возвращался к телу, Син отмечал и расшатывающуюся походку, и тяжелеющее дыхание, пока Тахир и вовсе не свалился, содрогаясь от невозможности вдохнуть. Затем он с протяжным хрипом затих.       Не ощущая ни боли, ни страха, Син поднялся и на нетвердых ногах приблизился к двум товарищам, сваленным рядом. Он медленно, почти не чувствуя своего тела, присел, оставляя голову Зайту там, где она должна была находится. Поправил платок на его шее, чтобы не было видно раны. Сцепил их с Тахиром руки, загибая коченеющие пальцы. Поднялся, глядя на фигуры, озаренные золотистым предзакатным светом — выглядели бы как мирно спящие, если бы не вся заливающая их кровь. Сбоку что-то сверкнуло и Син, словно влекомый, подошел к нему — желто-зеленому заберзату, слетевшему с разрезанного шнура. Все хуже и хуже контролируя свое тело, Син ладонью зачерпнул камень вместе с песком. Глядя неотрывно, зажал в кулаке, стискивая до тех пор, пока грани не пронзили кожу и кровь алыми каплями не просочилась сквозь пальцы. Тогда-то Син все почувствовал. И сошел с ума.       Голову разрывал несмолкающий крик. Перед глазами метались по кругу вспышка блеснувшего в свете металла, встрепанные косы, желто-зеленые мертвые глаза и кровь, кровь, кровь. Обрубок шеи, из которого плеснула кровь, кровь, кровь, медленно оседающее тело, голова в руке, кровь, кровь, кровь, пропитывающая синий платок. Заберзат в руке и кровь, стекающая по кисти. Снова лезвие, косы, глаза, два тела, сцепленные ладони, солнца ласкают жаркими лучами холодеющую кожу мертвецов. Син стоял, смотрел, падал. Закат обагрил пустыню, она была красна от крови. В ушах вой. Кажется, кто-то подошел, кажется, кто-то коснулся Сина, кажется, поднял и попытался увести. Он вырывался, упал, взвыл. Его вновь схватили, сил сопротивляться не было, а глотка горела так, что вой сменился жалкими хрипами. Син не хотел подпускать, но его держали крепко, а к телам Зайту и Тахира подошли люди, перенесли на ковры, завернули. Поволокли куда-то, и Син брыкался, но бесполезно, его тоже потащили. Тело слабело, хрип был все тише, перед глазами стояла одна лишь кровь, сплошной красный. Воздух тягучий и вязкий, как вода, Син не мог сделать ни вдоха, содрогаясь. Застилающая взор красная пелена настолько загустела, что стала черной — и тогда Син перестал дышать.       — Просто дыши, — попросил голос… нет, не Зайту. Что-то мешало увидеть того, кто был перед ним, но Син узнал Хайри по ворчливому и нарочито старческому, но неподдельно обеспокоенному голосу. — Что ты вообще делаешь здесь в таком виде и состоянии?       Словно приходя в себя после обморока Син постепенно заново узнавал реальность. Он слышал собственное сбившееся дыхание — то частое и громкое, то тихое и замирающее, — чувствовал грохочущее в груди сердце, перебарывал головокружение и обдающий кожу холод, от которого тело била дрожь. Одежда вся насквозь промокла от пота и противно липла к телу. Син не хотел показаться таким перед кем-либо, даже перед понимающим Хайри. Как бы он не старался привести себя в порядок, не мог ни здраво управлять руками, ни контролировать выражение глаз: наверняка они были распахнутыми, покрасневшими, переполненными слезами, которые все стекали по щекам.       Не дождавшись ответа, Хайри вздохнул и ободряюще сжал плечи Сина, словно стараясь собрать вместе рассыпающиеся осколки. Это, на удивление, подействовало — и кочевник задышал тише, спокойнее. Тогда Хайри ослабил хват, мягко огладил плечи и отнял руки.       — Видишь, тебе уже лучше. Еще чуть-чуть и будешь прежним, сильным и счастливым Синаном, которого я знаю.        Хайри на мгновение отстранился, чтобы снять верхний халат, и, уже сжимая его в руках, взглянул на кочевника озадачено. Он открыл было рот, чтобы что-то спросить, но тут же передумал. Собственный расправленный халат он поместил за спину беты, чтобы накрыть им дрожащие плечи, как думал Син. Однако ткань поднялась выше, легла на макушку, обернулась у лица, и чувствуя, как она касается совершенно ничем не покрытой кожи, кочевник подавился очередным вдохом.       Син резко отшатнулся, ударяясь затылком о стену. Дыхание снова сбилось, сердце зачастило, а глаза в потрясении распахнулись. Он беззвучно задавал себе десятки вопросов и тут же отвечал на них, неверяще качая головой. Это невозможно. Это непрекращающийся бред. Он не мог выйти из комнаты без платка, не мог о нем забыть! Син бросился ладонями к лицу, желая почувствовать подтверждение своих мыслей, но под халатом Хайри не нашлось знакомой синей ткани. С болезненным осознанием он поднял взгляд на Хайри и не сдержал рвущийся из груди протяжный стон.       — Тише, тише, все в порядке. Не думай об этом, хватит с тебя сегодня переживаний. Пожалей свое бедное сердце, — неизменно спокойно говорил бета своим искаженным годами голосом. Он подхватил Сина под локти, подтолкнул подняться на ноги и удержал от падения при первых попытках. Кочевник взглянула на него обреченно, напуганный, и, задыхаясь от слез, произнес прерывисто:       — Ты… хоть понимаешь, что я теперь должен… сделать?       — Понимаю, — улыбнулся бета, — но не переживаю на этот счет и тебе не советую.       Син зажурился и выдохнул протяжно, уже не в силах продолжить горевать. В глазах высохли все слезы, нечему было катиться по щекам и оттого рыдания постепенно стихли, оставляя внутри лишь мучительную обреченность. Из-за своей слабости Син обрек на смерть Хайри, близкого друга и хорошего человека. Из-за нее же вынудил себя стать его убийцей, хотя больше всего в жизни этого не желал. Кажется, вокруг Сина непрерывно происходил кошмар, который с каждым мгновением приобретал новые, изощренные формы. Он погружал бету в черноту, лишал мир вокруг любых красок, а душу — малейшей надежды на что-то хорошее.       — Давай я отведу тебя к Наилю и Аскару, мне кажется ты сейчас должен быть с ними, — произнес Хайри и коснулся плеча Сина, мягко стараясь увести его за собой, однако кочевник остался недвижим.       — Такой я к ним не вернусь, — произнес он твердо.       Хайри взгляну на него удивленно, а затем негодующе покачал головой и проворчал что-то под нос. Куда более неохотно он предложил:       — Может тогда к Исе? — Син отвел взгляд, понимая, что даже с ним не будет чувствовать себя спокойнее. Слишком больно им говорить о тех событиях, а страдание в глазах омеги сделает состояние беты только хуже. Хайри нахмурился и строго пригрозил: — Сейчас тебе нельзя оставаться в одиночестве, даже не думай.       Сил и дальше сопротивляться не нашлось, тем более уговорам Хайри, перед которым он был бесконечно виноват. Осталось только идти следом в сторону спален и надеяться, что бета хоть немного прислушается к его просьбам. Когда позади осталась комната, где мирно спала триада, Син выдохнул с горькой радостью, что все-таки не потревожил. Хайри постучал в дверь Исы тихо, но настойчиво, чтобы не разбудить остальных. За стеной послышался скип тахты, звук шагов и вскоре в проеме появился сонный и крайне недовольный омега. Направленный на Хайри взгляд так и осыпал его ругательствами, но стоило обратить внимание на стоящего за ним Сина, как омегу тут же покинул сон. Он встрепенулся, будто от пробежавшего по телу холода, и быстро увлек кочевника в комнату.       — Что случилось? Ты в порядке? Где твой платок? — встревожено и торопливо заговорил Иса, ощупывая Сина тут и там в поиске ран. Коснувшись белой ткани, обмотанной вокруг головы, омега нахмурился, принюхался и перевел пораженный взгляд на Хайри, оставшегося на пороге. Бета молча глядел в ответ, а когда Иса с осознанием опустил голову, то отступил и закрыл дверь. Не нужны были слова, чтобы понять — он видел лицо Сина.       Иса снял с головы беты халат, пригладил встрепанные волосы, коснулся прохладными ладонями щек и без слов, одним взглядом, молил объяснить происходящее. Но мог ли Син заговорить о прошлом? Освободиться от давящей тоски, переложив ее на плечи омеги?       — Твое молчание сводит меня с ума, — после мучительного ожидания произнес Иса и тихо взмолился: — Скажи хоть что-нибудь.       Кочевник сморгнул подступающие слезы, стараясь сдержать слова и эмоции. Эта комната была для него ловушкой, из которой не получится выбраться, не раскрыв перед Исой душу. Син болезненно зажмурился и через силу произнес:       — Я все вспомнил. Все, что случилось в Навале, — омега замер и задержал дыхание, боясь спугнуть. От волнения сердце Сина зачастило в груди, задрожал голос и с уст сорвалось, все то, что подавлялось годами: — Мы пытались перебраться за стену, Тахир был ранен, Зайту бросился защищать и там его… мечом… Я видел, но не смог спасти. Зайту упал уже мертвый, а Тахир не выдержал горя и скончался в зверстве. Больше я их не видел, остался только заберзат.       Кулаки с силой сжались и в одном из них кожу надрезали острые края камня. Эта боль отрезвила и не дала снова провалиться в моменты прошлого, которые уже гремели в голове звоном мечей и свистом пролетающих стрел. Подняв взгляд, Син заметил, как побледнел и поник Иса. Его глаза нервно шарились по узорам ковра, но словно видели совершенно иные, описанные кочевником образы. Бета никогда не рассказывал, что произошло в Навале и должен был предугадать такую реакцию. Иса шагнул ближе, уткнулся лбом в плечо, обнял, и тяжело, прерывисто выдохнул:       — Прости, что потревожил твои воспоминания.       Син потерся щекой о макушку омеги, приобнял слегка.       — Ты был прав в каждом слове. Я должен был оставить заберзат в пустыне, но не смог. Распрощаться с Зайту навсегда, не увидеть больше ни в одном из перерождений для меня невыносимо, — Син крепче сжал заберзат, словно душа Зайту могла ускользнуть сквозь пальцы, и произнес твердо: — Мы хотели умереть в одном бою, так пусть он будет здесь до моего последнего сражения.       Аккуратное, несмелое касание рук омеги заставило ослабить хватку и слегка разжать кулак. Иса поднял на бету взгляд, выждал мгновение и заговорил, убеждая:       — Это уже не Зайту, а лишь малая часть души, которая держит тебя в прошлом.       Син резко выдохнул, словно из сердца выдернули стрелу, но от этого давняя рана стала только сильнее кровоточить. Он никогда не забывал прошлое, он боролся с ним каждый раз, когда видел Зайту. Это было тяжело и мучительно, но без образа товарища Син, кажется, и вовсе не дожил бы до этих лет. Смог бы он распрощаться с Зайту навсегда? От одной только мысли сердце разрывалось и обливалось кровью.       Иса одним движением помог раскрыть ладонь, иссеченную царапинами и покрытую небольшими синяками, повторяющими рельеф камня. Ладонь Исы легла поверх и по коже потекло исцеляющее тепло.       — Может стоит перестать сжимать острые грани и резаться об них?       Комнату окутала тишина, голову покинули мысли. Все тело замерзало и только ладонь была согрета магией Исы. Частичке души Зайту наверняка было радостно ощутить это успокаивающее прикосновение. Но едва ли было радостно той части души, что сейчас рядом с Тахиром стремиться отправиться в другую жизнь. Ее мыслей и желаний Син, как оказалось, никогда не знал. Вдруг жажда привязать Зайту к себе причиняла им обоим боль? От избытка эмоций все чувства исчезли и Син не мог к ним прислушаться, чтобы лучше понять себя. Как быть со своей жизнью и чужой душой отныне было непонятно.       Внезапно тишину прервал звук шагов. Дверь редко распахнулась и вместе с воздухом в помещение влетел Аскар, тут же обезумевшим взглядом натыкаясь на образ Сина. По телу беты пробежал холодок, жаром запылали заплаканные глаза и покрасневшие щеки. В миг ощутилось то, насколько ужасно он выглядел со стороны и как сильно это ранило его альфу. Аскар так и замер, позабыв про любые расспросы и негодование. Тогда из-за его спины выглянул встревоженный Наиль и, завидев бету, выбежал вперед:       — Святая Триада, мы так испугались! Ночь, тебя нет рядом, на полу платок и такуба, — стоило омеге приблизиться, как слова тут же стали тише. — Син, что с тобой?       Чувствуя на себе неспокойный, изучающий взгляд, бету бросало в дрожь. Они не должны узнать, что он видит Зайту. Теперь же от истины триаду отделяли несколько метких вопросов.       — Уйди, — сквозь зубы процедил Син. Наиль сразу замолчал и пугливо отступил. — Уйдите оба!       Кочевник сходил с ума от страха и, словно загнанный зверек, мог только скалиться и шипеть. Такая реакция пугала Аскара и Наиля, но то, что Син скрывал столько лет, могло напугать гораздо сильнее. Пока кочевник не выпалил лишнего, Иса вышел вперед и принял из рук альфы платок. Стоило ткани оказаться у Сина, как он поспешил скрыть лицо, чтобы иметь возможность сбежать в любой момент. Ни Аскар, ни Наиль, очевидно, уходить вовсе не собирались.       Иса коснулся плеча беты, чтобы привлечь к себе внимание, и ровно произнес:       — Я сам все объясню.       Его голос звучал уверено, так что сомневаться не было ни сил, ни желания. Син верил, что омеге виднее, как стоит поступить. Иса направился навстречу триаде, жестами подгоняя выйти в коридор. Встревоженные Наиль и Аскар до последнего высматривали Сина и только когда закрылась дверь бета окончательно избавился от их внимания. Страх постепенно отступал, успокаивалось сердцебиение и в остывший ум приходило осознание, как он себя повел. Оставшись в тихой и темной комнате, Син замер пораженно. Он накричал на свою триаду.       Руки обессилено опустились, в мыслях не осталось печали, а в глазах — слез. Мир вокруг стал враждебным и безнадежным. Казалось, эта мучительная ночь не кончится, а солнце никогда не взойдет.